Кубатиев АланДа услышат зовущего

Алан Кубатиев

Да услышат зовущего

Vivos voco, mortuos plango.

[Зову живых, оплакиваю мертвых (лат.)]

Надпись на колоколе

Бреннан вздохнул так шумно и горестно, что со стола взвилась бумажная салфетка.

"Ну кто мог предвидеть? Еще сутки в этой дыре, и заказы на аппаратуру вырвут из рук! Не-ет, первый и последний раз еду машиной... Слава богу, что эти вымогатели обещали к утру все кончить..."

Он огляделся. Народу в баре было мало. За соседним столиком шумно ел белобрысый здоровяк. Почувствовав взгляд Бреннана, он вопросительно уставился на него, потом насупился и еще пронзительнее заскреб ложкой по тарелке. Бреннан отвернулся.

Тусклое зеркало, висевшее напротив, отразило его раздраженное лицо. Если он прохлопает оба заказа, то эта смиренная крыса, господин вице-директор, со всем усердием накапает на него правлению фирмы...

Бреннан нервно встал и пошел к дверям, где в кособоком застекленном ящике висел телефон. Стук каблуков навлек на него неодобрительные взгляды стариков, чинно игравших в карты. В этом баре он выглядел словно попугай в клетке с воробьями.

У самых дверей он столкнулся с высоким человеком в мокром плаще. Мимоходом извинившись, Бреннан подумал: "Только дождя мне еще не хватало..."

Пальцы сами набрали осточертевший за два дня номер авторемонтной мастерской. Разговор с механиком его немного успокоил. Повесив трубку, он вернулся в зал и сел за свой столик.

Насытившись, белобрысый порылся в карманах и бросил медяк в музыкальный автомат. В гулком от безлюдья зале взревел "Плевок через Атлантику". Бреннан поморщился и вынул портсигар. Он не слишком любил музыку, а это... Это даже не музыка. Хотя, с другой стороны, длинноволосые загребают неплохие деньги.

С его места было видно, как человек в мокром плаще, встреченный им у входа, о чем-то горячо толкует с барменом. Бармен - худой, смуглый, с печальными глазами - несколько раз отрицательно качнул головой и что-то неслышно ответил.

Человек в мокром плаще помедлил, затем характерным жестом развел руками, повернулся и пошел прочь. Пластинка смолкла.

Бреннан раскурил наконец свою "бернардиту", выдохнул красивое кольцо и насадил его на тоненькую струйку дыма.

Человек в мокром плаще, шедший мимо, внезапно остановился. Его раздосадованное лицо вдруг смягчилось и повеселело. Он усмехнулся и сказал удивительно знакомым голосом:

- Неужели это все, что осталось от Ли Бреннана?

Бреннан недружелюбно оглянулся, вскочил и расплылся в улыбке.

- Фи-и-л! Бог мой, ты-то откуда здесь? Ну-ка садись, обсыхай, а я сейчас что-нибудь закажу. Фил, старый хрыч! Или ты уже профессор Филипп Тендхувенн, а? - Бреннан подмигнул Филиппу и, хохотнув, шлепнул его по мокрому плечу.

Филипп сел, не снимая плаща. Бармен принес бутылку "Мажестик" и стаканы. Наливая, Бреннан говорил без умолку:

- Уже поверил, что сдохну здесь от тоски, как муха в сейфе. И вдруг ты! Тоже что-нибудь с машиной? У моей коробка скоростей полетела, черт ее дери. Чинят! Завтра сматываюсь отсюда, иначе накроется заказ и вместе с ним - хорошие проценты. Если тебе на Запад - могу подбросить!

Филипп покачал седеющей головой, вертя в пальцах нетронутый стакан:

- Нет, спасибо, я здесь... надолго.

Бреннан захохотал:

- Прими мои соболезнования! Бедняга! Да, кстати, - он не без гордости развернул свой объемистый бумажник, - взгляни-ка. Это моя визитная карточка.

На прямоугольнике белого пластика значилось:

Лайонелл Николас Герберт Бреннан

Доктор медицины и Коммерции советник

Полномочный представитель и член Совета Директоров.

Фирма "Мальпозо, Аурел и Кальвин" - все для врача:

Медикаменты. Электроника. Инструмент.

Дальше шли еще какие-то адреса и телефон. Филипп отодвинул карточку в сторону.

- Так ты доктор?

- Ну, моя степень - не то что твоя, стоила она мне, разумеется, недешево. Но ведь, в конце концов, я действительно закончил медицинский факультет!.. - Бреннан, не глядя на Филиппа, выпил и налил еще.

Филипп поставил свой стакан, усмехнулся и повторил:

- Так ты доктор... Я по-прежнему бакалавр.

Бреннан поперхнулся от неожиданности:

- Да?.. Кха... Но чем ты здесь тогда занимаешься, если не секрет?

Филипп пожал плечами.

- Конечно, не секрет. Я врач при местном филиале сельскохозяйственной компании "Деметра".

Бреннан уронил золотой портсигар.

- Ты? Не верю!

- Ну, с какой стати мне врать...

- Тебя же еще сам Гаальб оставлял при кафедре. Даже Ван Эккерт был готов взять тебя в клинику! Поничелли прислал тебе личное приглашение! И после всего этого застрять здесь... Здесь!.. - теперь в голосе Бреннана слышалось плохо скрытое презрение.

Филипп снова пожал плечами.

- Люди и тут болеют и умирают...

Бреннан отмахнулся:

- Люди везде болеют и везде умирают. И не всегда от болезней. Скорее от того, что не умеют жить!

- Это для меня слишком сложно, - Филипп опять усмехнулся. - Я, знаешь ли, врач, у меня не всегда есть время задуматься...

- А я всего-навсего коммерсант, - отрезал Бреннан, - но скажу не задумываясь, что умирают те, кому не дано выжить. Знаю, ты скажешь, что, дескать, общий удел - богатые, бедные, сильные, слабые, цветные, белые... Но вот старый Мальпозо - знаешь, да? - девятый год живет и ворочает делами фирмы из-под стеклянного колпака, набитого всякой жизнеобеспечивающей аппаратурой, так как от половины организма у него осталась одна гниль. А? Каково? Его три миллиарда все-таки купили ему десяток лет жизни! А твоих голодранцев лечи не лечи... "Инструментум вокалис", говорящие орудия!..

Он победоносно отер толстые губы платком. Филипп поднял на него взгляд.

- Ты очень изменился, - сказал он. - Очень...

Бреннан, еще разгоряченный, ухмыльнулся:

- Думаешь, не понимаю, на что ты намекаешь? - Он со вкусом глотнул из своего стакана. - Милый мой! Я-то вовремя понял, что врач из меня... Короче, пусть человечество возносит мне хвалу, что я не стал сокращать его поголовье и добываю деньги иным путем. А? Каково? - Он захохотал. А потом, неожиданно посерьезнев, добавил: - Фил, ты вроде раньше от меня секретов не держал. Чего ты тут завяз? Может, помочь? Так ты скажи!

Филипп вдруг увидел, как сквозь жирную самодовольную маску на секунду проступила круглая славная рожица Ли - друга, однокурсника, весельчака и доброй души человека.

Поддавшись теплому давнишнему чувству, он улыбнулся и положил ладонь на рукав Ли:

- Тайны тут нет, но... Знаешь, ты вряд ли поверишь...

- Я уж постараюсь, - заверил его Бреннан, придвигаясь поближе. - Ты только все как есть...

...Он пнул тормоз так, что машину занесло, а его самого швырнуло лицом о руль. Двигатель заглох.

Теперь еще слышнее было, как кричал человек.

Не вытирая крови, ползущей по подбородку с разбитых губ, Филипп включил двигатель, развернул машину и помчался по полю, вперед, туда, где человек уже не кричал, а хрипел, теряя последние силы.

Мотор ревел, автомобиль швыряло так, что вот-вот должны были лопнуть рессоры. Но Филипп не выбирал дороги. Человек хрипел.

Неподалеку от двух тракторов и пресс-подборщика столпились люди. Филипп затормозил перед глубокой оросительной канавой и выпрыгнул из машины. Поскользнувшись на стерне, он упал, вскочил и со всех ног побежал к стоящим.

На топот никто не обернулся. Все смотрели куда-то вниз, в середину круга.

Задыхаясь, Филипп выкрикнул:

- Я врач! Что случилось, кто кричал?..

Рабочий постарше остальных, глядя на него растерянными глазами, объяснил:

- Да вот парня шкивом мотануло. Кровь никак унять не можем!

Филипп растолкал рабочих и опустился на колени - осмотреть раненого.

Все было ясно с первого взгляда. Он поднял голову в резко приказал:

- Немедленно коричневый ящик и сумку из моей машины. И воды! Кто-нибудь пусть вызовет врача из поселка.

Два человека сбегали к его "кенгуру" и принесли ящик и сумку с инструментами.

То, что надо было сделать теперь, он делал быстро и тщательно. Профессор Гаальб с кафедры общей хирургии неспроста предсказывал ему обширную практику и прекрасную карьеру...

Кто-то тронул его за плечо. Заканчивая перевязку, он обернулся. Это был давешний пожилой рабочий.

- Понимаете, доктор, другого врача-то у нас нету...

- Как это нету? - хрипло спросил Филипп.

- Был фельдшер, - объяснил пожилой рабочий, почему-то сняв кепку, - да вот запил и повесился...

- Ну медпункт хотя бы есть? Или аптека?

- Есть, есть, - заторопился рабочий, - вытребовали у компании, как же, есть...

Филипп поднялся, держа окровавленные руки перед собой, ладонями вверх. Раздумывать некогда: счет идет на минуты, и никто не знает, какая из них может оказаться для парня последней. Что там кричал этот старый лекарь? "Вы никогда не увидите меня исчерпавшим все мои средства!.." Кажется, так.

Он коротко распорядился:

- Поднимите его, только осторожнее, и несите за мной. А вы, - обернулся он к голубоглазому рабочему, - отгоните мою машину к шоссе и ждите меня там. Поедете с нами в поселок.

Филипп сидел на белом табурете у открытого окна и жадно курил. В ушах странно шумело - наверное, от усталости. Раненого увезла машина "скорой помощи", прибывшая из города после того, как операция закончилась.

Голубоглазый рабочий стоял позади и смотрел на руки доктора, еще полчаса назад совершавшие жутковатые по своей силе и уверенности движения в кровавом месиве. Прокашлявшись, он наконец сказал:

- Ну, господин доктор, если бы не вы, не жить ему. Очень просто; Помер бы еще в поле, и все тут...

Филипп выбросил сигарету. Потерев покрасневшие глаза, он тихо сказал:

- Как он кричал... Никогда такого не слышал...

Рабочий уставился на него с некоторым изумлением, но, не решаясь перечить доктору, пробормотал:

- Это точно, кричат... Ведь не ногти стригут, живое тело... Только парень-то, господин доктор, не кричал...

Филипп, снимавший халат, замер. Потом, не вытащив руку из рукава, повернулся к рабочему.

- Я же его услыхал на шоссе. Потому и свернул!

- Оно, конечно, господин доктор, кричат, орут, даже страшно бывает. И матерятся тоже... Но парнишку-то, когда втянуло, вперед дернуло да головой об корпус. Он и сейчас еще, верно, не знает, что с ним сталось. А так кричат! Жена его это... А вот дирекция, значит...

Он совсем сбился и умолк, не зная куда деваться от смущения.

Филипп молчал.

Теперь он ясно слышал, как за окнами маленькой амбулатории, там, в поселке, лежащем у темных склонов, под хмурым небом, далеко от больших городов, вздымался, опадал и вновь вырастал, словно пожар под ветром, тоскливый хор глухих стонов, бессвязных жалоб, болезненного шепота.

В эту минуту он понял с пугающей, мгновенной ясностью - так видят молнию, - что никогда не сможет уехать, уйти, убежать отсюда, даже если захочет этого больше всего на свете...

- ...Дослушай ты меня наконец! - раскрасневшийся Бреннан грохнул кулаком по столу. - Не ты им нужен, а они тебе! Им наплевать друг на друга, они дохнут и будут дохнуть! В тебе все дело, а не в них!

В сердцах он оттянул галстук и расстегнул воротник. Филипп невесело посмеивался. Ли явно ожидал чего-то другого: финансовых затруднений, шантажа там или козней мафии, - пусть скверного, но понятного. А тут...

Он попытался объяснить еще раз:

- Ты понимаешь, я единственный здесь... Часто они и сами не успевают понять, что больны. А я уже знаю. Нет, это не телепатия. Я как будто становлюсь этим человеком, и я различаю кем.

Бреннан мрачно слушал. Потом, глядя на прошлогодний календарь, висевший над стойкой бара, спросил:

- А ты не пробовал уехать?

- Да, - просто ответил Филипп. - Только не смог. Я везде их слышал.

- Ну и влип же ты, парень! - покачав головой, с внезапным сочувствием протянул Бреннан. - Прямо этот... Альберт Швейцер!

- Сходство есть... - Филипп устало потер глаза. - Это даже не профессиональный долг и уж совсем не филантропия... Но дело и во мне самом, тут ты прав. Может быть, это какая-то деталька в моей физиологии, может быть, я, как приемник на одну волну, настроен на страдание, боль не знаю... Я оказался там раньше, чем понял, что произошло. Услыхал это и слышу до сих пор я один. Я проверял. Вот и все мои доводы. Так-то, Ли.

Он встал, застегнул сырой плащ. Положил руку на плечо Бреннана и хотел что-то сказать, но вдруг передумал, хлопнул его по плечу и быстро зашагал к выходу. Бреннан безмолвно глядел ему вслед.

Филипп давно уже скрылся, когда Бреннан вдруг вскочил и выбежал наружу.

На улице хлестал сплошной ливень. Фонари не горели - в этой деревне их сроду не было. Бреннан несколько минут всматривался в темноту. Потом поежился и пошел к себе в номер.

Он долго упаковывал чемодан, все время о чем-то думая. Заперев его, вздохнул и улегся спать.

На рассвете дождь перестал. Бреннан проснулся оттого, что слепящий луч, отраженный подносом, падал прямо на его лицо. Побрившись, оделся, позавтракал - все быстро, но с удовольствием, - отличный будет день!

Машину подали к самым дверям. Бреннан расплатился, выехал на дорогу, курившуюся паром, и, разворачиваясь, в последний раз взглянул на поселок в зеркало заднего обзора. Радио, включенное на всякий случай, гремело вовсю.

Пальто он не снял. Сил осталось только дойти до постели, а не упасть посреди комнаты. Рука неловко подвернулась под бок, но вытащить ее он не смог.

Прямо перед глазами было окно, сейчас темное и почти неотличимое от стены. В нем плавала, дрожала и двоилась маленькая белая звезда. Доктор Тендхувенн старался смотреть на нее. Ему было легче, когда он ее видел, вокруг было слишком темно.

Первые симптомы появились восемнадцать месяцев назад. Он заметил их почти сразу, но поверить не захотел. Была какая-то особенная издевка в том, что заболел именно он, врач, двадцать с лишним лет лечивший других.

Утром он все-таки встал. Правда, чуть не упал лицом вниз, когда пытался достать ногами задвинутые под кровать туфли. И одевался полчаса вместо обычных десяти минут. За последние полгода он приспособился и к этому. Его даже хватило на то, чтобы кроме чашки горячего кофе и двух таблеток анаксина съесть еще два тоста. Потом он немного отдохнул, натянул пальто и вышел.

Он давно уговаривал Жозе лечь на операцию. Пока еще были шансы на успех. Бармен боялся и операции, и того, что потеряет работу, да и денег на лечение в городе у него не было. Он тянул и тянул, а время уходило. И Филипп Тендхувенн вышел из дома только затем, чтобы вдолбить ему наконец, что откладывать опасно.

Но за целый квартал от нужного переулка он вдруг со знакомой тоской ощутил, как стон набирает силу, почти оглушая его... Грустному немолодому португальцу, бог знает как забредшему сюда в поисках какой-нибудь работы и хоть какого-нибудь счастья, вдруг стало нестерпимо больно и страшно.

И как двадцать два года назад, доктор Филипп Тендхувенн, преодолевая свою и чужую боль, задыхаясь и едва не падая, побежал по неровной, плохо вымощенной улице.

"Не надо было этого делать..." Звезда дернулась и расплылась.

Перепуганные дети сбились в кучу на диване. Младший тихо плакал. Паулина что-то умоляюще объясняла по-португальски. Филипп не понимал ни слова и лишь терпеливо кивал.

После укола Жозе стало легче. Он клятвенно пообещал доктору, что мадонна свидетельница - непременно ляжет на операцию. Мадонна с отбитым пальцем стоила в нище и благостно улыбалась.

Неожиданно Филиппу тоже стало лучше. Посидев еще немного, он сделал Жозе вторую инъекцию и ушел после того, как бармен заснул.

До вечера он сумел зайти к Герберам - у средней девочки обострился ревмокардит; навестил старика Дарксена, у которого не заживала сломанная еще зимой ключица; мать шофера Яна он предупредил, чтобы после рейса парень зашел к нему: с такой гематомой шутить не стоило.

Неожиданно его скрутило так, что пресеклось дыхание. Это была своя боль. Она была не где-то рядом, как та, которую он всегда слышал и разглядывал, чтобы победить.

Эта боль росла в нем как колючий куст; ветвясь, она разрывала сердце, раздирала легкие и внутренности.

Он не мог повернуться, чтобы дотянуться до своего чемоданчика. Все, что ему оставалось, - лежать темной кучей на постели. Подушка возле щеки мокро холодила кожу. Он плакал не от боли, а от какой-то угнетающей пустоты. Теперь, впервые за много лет, он больше никого не слышал. Его собственный крик заглушал все.

И он кричал, кричал, кричал, с каждой секундой все сильнее, так, что содрогалась маленькая звезда, осыпались горы и вставали в далеких морях беспощадные цунами, и ни на секунду не забывал, что его самого, как бы плохо ему ни было, не слышит никто.

...Вечер в поселке наступал быстро. Горы, нависавшие над сотней домиков, слепленных из бетона и дикого камня, заслоняли закат. Небо над вершинами отсвечивало сначала желтым, потом фиолетовым, затем багровым и, наконец, медленно синело.

В домиках зажигали свет. На черную мостовую единственной мощеной улицы из каждого окна вытягивался желтый прямоугольник. Воздух остывал. От старых дуплистых деревьев, неизвестно как прижившихся на каменистой почве, шел горьковатый запах. Липкие побеги едва заметно светились вокруг сырых веток.

А по улице, то пропадая в темноте, то появляясь в полосе света, шел мальчик.

Он громко свистел, крутя за ремешок старую спортивную сумку. Ему было лет двенадцать, и он вряд ли задумывался, почему ему весело.

И вдруг он остановился так резко, что чуть не упал. Сумка грохнулась на булыжник.

Секунд пятнадцать мальчик стоял, словно не зная, что делать. Потом шагнул вперед. И еще. И еще, еще, и пошел все быстрее, побежал к старому дому в самом конце улицы, в окнах которого не было света.