"Романтическая история мистера Бриджертона" - читать интересную книгу автора (Куин Джулия)

ГЛАВА 2

В высшем свете всегда было модно жаловаться на скуку, но в этом году частые завсегдатаи вечеринок и приемов умудрились возвести скуку в ранг искусства. Нынче невозможно и шагу ступить, не услышав фразы: “ужасно уныло” или “безнадежно банально”. Действительно, Ваш автор был информирован о том, как Крессида Туомбли недавно заявила, что она полностью убеждена в том, что умрет от скуки, если еще раз посетит эти, так называемые “музыкальные вечера”.

(Ваш автор вынужден согласиться с леди Туомбли на этот счет; в то время как в этом году довольно много прелестных дебютанток, среди нет ни одной приличной музыкантки).

Если и имеется противоядие от скуки, уверена, что вполне подойдет празднование в воскресенье в Бриджертон-хаусе. Соберется все семья с более, чем ста близкими друзьями праздновать день рождения вдовы-виконтессы.

Считается очень глупо и неправильно упоминать о возрасте леди, поэтому ваш автор скроет от своего читателя какой же по счету день рождения будет праздновать леди Бриджертон.

Но не волнуйтесь! Ваш автор знает это!

Светская хроника Леди Уислдаун,9 апреля 1824

Слово, обозначающее жизнь старой девы имело тенденцию вызывать или панику, или жалость, но Пенелопа решительно считала, что имеется свои определенные преимущества, когда ты незамужем.

Ну, во-первых, никто не ожидает, что старая дева будет танцевать на балу. Это означало, что Пенелопе не придется буквально парить на кромках бального пространства, при этом, делая вид, что танцы ей совсем не интересны и ей не хочется танцевать. Сейчас она могла спокойно сидеть в сторонке с другими старыми девами и компаньонками. Конечно, она все еще хотела танцевать — ей всегда нравилось танцевать, и фактически, она танцевала довольно неплохо, что естественно никто не замечал — но было гораздо легче симулировать незаинтересованность в танце, находясь подальше от вальсирующих парочек, а не рядом с ними.

Во-вторых, теперь количество часов, проведенных в унылых и скучных беседах, решительно уменьшилось. Миссис Физеренгтон официально оставила надежду, что Пенелопа сможет когда-нибудь поймать мужа, и поэтому она прекратила подталкивать ее на дорогу любого третьеразрядного джентльмена, который мог бы стать ее мужем. Порция, действительно никогда не думала, что Пенелопа могла надеяться на то, что привлечет какого-нибудь перворазрядного или второразрядного холостяка, что возможно и было верным, но большинство третьеразрядных холостяков квалифицировались по уму, или с грустью можно сказать по наличию индивидуальности, а точнее по отсутствию оной. Которая, объединившись с застенчивостью Пенелопы, не имела ни малейшего желанию поддерживать веселую и непринужденную беседу.

И последнее и самое главное, она, наконец-то, могла нормально питаться. Это особенно раздражало, когда она видела количество еды на приемах и вечеринках высшего света. Но девушка, занятая поиском мужа, предполагалось, не может показывать больше, чем аппетит маленькой птички. Это, с радостью подумала Пенелопа (поскольку в данный момент она откусывала просто восхитительно воздушный эклер из Франции), должно быть являлось лучшей возможностью, которая имелась у старой девы.

— Святые небеса, — простонала Пенелопа.

Если бы грех смог принять твердую форму, он без сомнения был бы одним из кондитерских изделий. Предпочтительно с шоколадом.

— Неплохо, да?

Пенелопа подавилась эклером, закашлялась, разбрызгивая вокруг себя микроскопические кусочки сладкого крема из эклера

— Колин, — задохнулась она, пылко молясь, чтобы не одна из разбрызганных ее капель не попала по нему.

— Пенелопа, — он тепло улыбнулся, — Я так рад тебя видеть.

— И я.

Он качнулся на пятках — раз, другой, третий — затем сказал: — Ты отлично выглядишь.

— И ты, — проговорила она, слишком озабоченная куда отнести эклер, чтобы придать их беседе большее разнообразие.

— Чудесное платье, — сказал он, проводя взглядом по ее зеленому шелковому платью.

Она улыбнулась, с трудом найдя, что сказать: — Оно не желтое.

— Действительно, оно не желтое, — он улыбнулся, и лед был сломан.

Это было странно, подумала она, что ее язык с трудом повиновался ей в разговоре с человеком, которого она любила, но было что-то в Колине, помогавшее любому человеку почувствовать себя непринужденно при разговоре с ним.

Возможно, думала Пенелопа больше, чем один раз, одна из причин, по которой она его любит и есть то, что в его присутствии она чувствует себя комфортно.

— Элоиза сказала мне, что ты был на Кипре, — произнесла она.

Он усмехнулся.

— Не мог сопротивляться желание побывать на месте рождения Афродиты.

Она улыбнулась в ответ. Его добрый юмор был заразителен, даже учитывая то, что последнее, о чем ей бы хотелось говорить, так это об Афродите, богине любви и красоты.

— Там также солнечно, как говорят? — спросила она, — Нет, забудь, что я сказала. Я могла бы догадаться и по твоему загорелому лицу.

— Я действительно немного загорел, — ответил он, кивая, — Моя мама была близка к обмороку, когда увидела меня.

— Я уверена, это от радости, — сказала Пенелопа. — Она ужасно тосковала по тебе, когда ты уехал.

Он наклонился к ней.

— Ладно, Пенелопа, надеюсь, ты не собираешься пилить меня? Так же, как моя мать, Энтони, Элоиза и Дафна. Я скоро умру от чувства вины.

— И не Бенедикт? — не могла не вставить язвительное замечание Пенелопа.

Он посмотрел на нее немного раздражительно.

— Его нет в городе.

— Ах, ну, в общем, это объясняет его молчание.

Он, сузив глаза и скрестив перед собой руки, сердито посмотрел на нее:

— Разве ты раньше была все время такой нахальной?

— Я просто хорошо это скрывала, — скромно ответила она.

— Теперь понятно, — сказал он сухим голосом, — Почему вы такие близкие подруги с моей сестрой.

— Я предполагаю, ты хотел сделать мне комплимент?

— Я совершенно точно уверен, что подвергнул бы лишней опасности свое здоровье, если бы намеривался сделать что-либо иное.

Пенелопа стояла рядом с ним, думая, что ответить на такое остроумное возражение, когда услышала

странный, хлюпающий звук, как будто что-то шлепнулось. Она посмотрела вниз и увидела большой желтоватый кусочек крема, выпавший из ее полусъеденного эклера, и приземлившийся на деревянный пол. Она подняла взор, чтобы посмотреть прямо в такие — ох — красивые зеленые глаза Колина, веселые и смеющиеся, в то время как он пытался сохранить серьезное выражение лица.

— Ладно, сейчас мне немного стыдно, — сказала Пенелопа, решая, что единственный способ не умереть от стыда, было заявить крайне очевидный факт.

— Я предлагаю, — сказал Колин, приподнимая вопрошающе бровь, — сбежать отсюда.

Пенелопа посмотрела вниз на эклер, уже без крема, но который она все еще держала в руке. Колин ответил ей кивком на близлежащее растение.

— Нет! — резко сказала она, широко открыв глаза.

Он наклонился ближе.

— Я думаю, ты сможешь.

Ее глаза перебежали от эклера на растение, затем обратно на лицо Колина.

— Я не могу, — пробормотала она.

— Люди совершают и более неприглядные выходки, эта же довольно умеренна, — указал он.

Это был вызов, и Пенелопа, имеющая иммунитет к таким детским выходкам, поняла, что не поддаться очарованию зеленых смеющихся глаз Колина невозможно.

— Ну, хорошо, — сказала Пенелопа, выпрямляя плечи, и бросая эклер прямо в горшок с растением.

Она сделала шаг назад, словно осматривая свою работу, и оглянулась вокруг, заметил ли ее проделку, кто-нибудь еще, помимо Колина. Колин следил за ней, затем подошел ближе, и повернул горшок так, чтобы листья растения закрыли эклер.

— Я не думал, что ты все-таки решишься на это, — сказал Колин.

— Как ты и говорил, это было все-таки ужасно нахально.

—Нет, но это, кстати, любимая мамина миниатюрная пальма.

— Колин! — Пенелопа развернулась на месте, намериваясь бежать обратно к горшку с растением и вытащить оттуда эклер. — Как ты мог, позволить мне! — Подожди-ка секунду.

Она выпрямилась, сузив глаза: — Это ведь не пальма.

— Разве, нет? — удивленным голосом спросил Колин.

— Это миниатюрное апельсиновое дерево.

Он моргнул.

— Оно уже стало апельсиновым деревом?

Она нахмурилась на него. По крайней мере, она надеялась, что у нее хмурый вид. Было очень трудно хмуриться на Колина Бриджертона. Даже его мать, леди Бриджертона как-то заметила, что ему невозможно делать выговор. Он всего-навсего улыбнется и смущенно посмотрит, а затем скажет что-то веселое и смешное, и вы уже не можете стоять и злиться на него. Вы просто не сможете сделать это.

— Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя жутко виноватой, — сказала Пенелопа.

— Каждый смог бы случайно спутать пальму с оранжевым деревом.

Она с трудом сдерживалась, чтобы не закатить глаза.

— Любой мог бы спутать пальму с чем угодно, но только не с апельсинами.

Он задумчиво пожевал нижнюю губу с серьезным выражением лица.

— Хм-м, но, кое-то смог бы подумать, будто апельсины это кусочки пальмы.

— Ты просто ужасный лгун, ты это знаешь?

Он выпрямился, натягивая свой жилет, так как он высоко поднял голову и задрал подбородок вверх.

— На самом деле, я превосходный лгун. Но в чем я по-настоящему хорош, так это притворяться восхитительно застенчивым после того, как меня поймали на лжи.

Что, задавалась вопросом Пенелопа, она могла ответить на такое высказывание? Поскольку она была уверена ни у кого не было такой убедительной восхитительной застенчивости (застенчивой восхитительности?), чем у Колина с его руками, убранными за спину и с его глазами, поднятыми к потолку, и его губами, насвистывающими невинную мелодию.

— Когда, ты был ребенком, — спросила Пенелопа, резко меняя тему разговора, — Тебя хоть раз наказывали?

Колин немедленно выпрямился.

— Прошу прощения?

— Тебя наказывали когда-нибудь за детские шалости? — повторила она свой вопрос, — Тебя наказывают сейчас за твои проделки?

Колин лишь удивленно уставился на нее, задаваясь вопросом, имеется ли какая-либо подоплека в том, что она спрашивает. Возможно, нет.

— Э-э…, — ответил он, просто потому, что он не нашел, что сказать в ответ.

Она немного покровительственно вздохнула.

— Я так и думала, что не наказывали.

Если бы он был менее снисходительным, и если бы перед ним был любой другой человек, кроме Пенелопы Физеренгтон, которую он хорошо знал, и которая никогда не была вредным и злонамеренным человеком, он бы, несомненно, обиделся. Но он был необыкновенно легко отходчивым мужчиной, а перед ним была Пенелопа Физеренгтон, лучшая подруга его сестры Бог знает сколько лет. Поэтому вместо того, чтобы принять жестоко циничный взгляд (который, по общему мнению, ему никогда не удавался), он просто улыбнулся и спросил:

— Такая твоя точка зрения?

— Только не думай, что я хотела покритиковать твоих родителей, — сказала она с невинным, и в то же время лукавым выражением лица.

— Я никогда и не думал подозревать тебя в том, что ты можешь быть такой испорченной, — он любезно кивнул ей.

— Знаешь, просто, — она склонилась к нему, словно собираясь передать очень важный секрет, — Я думаю, тебе все сошло с рук, даже если ты совершил бы убийство.

Он закашлялся — нет, не для того чтобы прочистить горло, и не потому, что он не очень хорошо себя чувствовал. А просто потому, что он был просто чертовски поражен. Пенелопа была такая забавная. Нет, не совсем так. Она была… удивительная. Да, это слово, казалось, объединяло все черты ее характера. Очень немногие люди по-настоящему знали и понимали ее; у нее никогда не было репутации приятного собеседника. Он был совершенно уверен, что она, за время этих трехчасовых приемах, часто, не произносила ни одного простого слова.

Но, когда Пенелопа оказывалась в компании с человеком, с которым она могла чувствовать себя спокойно и уютно — и Колин понял, что может занести себя в список таких людей — она блистала своим остроумием, хитрой улыбкой, и своим очень высоким интеллектом.

Он не удивлялся тому, что вокруг нее не крутятся толпы соискателей ее руки. Она не была красавицей по мнению света, хотя после близкого осмотра, она ему казалась гораздо более привлекательной, чем он помнил до этого. Ее каштановые волосы с рыжими прядями, красиво переливались в свете свечей. А кожа ее была просто прекрасна — чудесный оттенок персика со сливками, именно этого оттенка добивались все леди, намазывая себе лица мышьяком.

Но привлекательность Пенелопы была не того типа, который обычно замечают мужчины. И естественно ее обычно застенчивое поведение и глупые разговоры, иногда с заиканием, не раскрывали ее индивидуальности.

Однако это очень плохо сказывалось на ее популярности. Если бы не это, она точно стала бы для кого-то очень хорошей женой.

— Так, ты говоришь, — проговорил он, возвращаясь мыслями обратно к разговору, — Я должен рассмотреть возможность преступной жизни?

— Ничего подобного, — ответила она, скромно улыбаясь, — Просто я подозреваю, ты бы смог кого угодно заговорить.

А затем, выражение ее лица неожиданно стало совершенно серьезным, и она тихо сказала:

— Я завидую этому.

Колин удивил сам себя, предложив ей руку и сказав:

— Пенелопа Физеренгтон, я думаю, ты должна потанцевать со мной.

Пенелопа удивила его еще больше, засмеявшись и произнеся слова:

— Это очень мило с твоей стороны приглашать меня на танец, но тебе больше не нужно танцевать со мной.

Его гордость почувствовала себя странно уязвленной.

— Что, черт подери, ты хочешь этим сказать?

Она пожала плечами.

— Это не обязательно. Я старая дева. Больше нет причин танцевать со мной, чтобы я не почувствовала себя уязвленной и обиженной.

— Я танцевал с тобой не по этой причине, — запротестовал он, прекрасно зная, что это была одна из причин.

А другой причиной была его мать, которая постоянно тыкала его в спину и напоминала ему.

Она наградила его немного жалостливым взглядом, что вызвало у него сильное раздражение, потому что он никогда не думал, что его будет жалеть Пенелопа Физеренгтон.

— Если ты думаешь, — сказал он, чувствуя, как его спинной хребет напрягся, — Что я собираюсь позволить тебе избежать танца со мной сейчас, то ты точно сбрендила.

— Ты не должен танцевать со мной, лишь для того, чтобы доказать, что ты не возражаешь против танца со мной, — сказала она.

— Я хочу танцевать с тобой, — почти прорычал он.

— Очень хорошо, — сказала она, после смехотворно долгой паузы, — Было бы довольно грубо с моей стороны отказать тебе.

— Было весьма грубо с твоей стороны сомневаться в моих намерениях, — сказал он, беря ее за руку, — Но я прощаю тебя, если ты сможешь простить саму себя.

Она споткнулась, что заставило его улыбнуться.

— Я думаю, я смогу справиться с этим, — прошипела она.

— Превосходно, — он наградил ее мягкой улыбкой.

— Да, мне ненавистна мысль, что тебе придется жить с чувством вины.

В этот момент заиграла музыка, и Пенелопа, держа его за руку, сделала реверанс, и они начали танцевать менуэт. Было довольно трудно разговаривать во время этого танца, что дало Пенелопе возможность отдышаться и собраться с мыслями.

Возможно, она была чересчур груба с Колином.

Она не должна была наказывать его за то, что он пригласил ее на танец, тем более, правда заключалась в том, что все танцы, которые она танцевала с ним, были ее наиболее лелеемыми воспоминаниями. Какая разница, что он танцевал их всего лишь из жалости? В конце концов, было бы гораздо хуже, если бы он вообще никогда не приглашал ее на танец.

Она скорчила гримаску. Хуже всего, значит ли это, что ей придется принести ему свои извинения?

— Что-то не так с тем эклером? — спросил Колин, когда в следующий раз они приблизились к друг другу в танце.

Прошло добрых десять секунд перед тем, как они снова приблизились к друг другу, что позволило ей переспросить:

— Прошу прощения?

— Ты выглядишь так, словно проглотила, что-то мерзкое, — сказал он довольно громко, видно теряя терпение из-за того, что па танца не дают им толком поговорить.

Несколько человек посмотрели на них, затем осторожно отошли подальше, словно Пенелопа могла оказаться больной, и заразить их инфекцией прямо здесь в танцевальном зале.

— Тебе что, необходимо об этом орать на весь мир, — прошипела Пенелопа.

— Знаешь, — глубокомысленно начал он, склоняясь в любезном поклоне, поскольку музыка уже заканчивала играть, — Это был самый громкий шепот, который я когда-либо слышал.

Он был невыносим. Но Пенелопа не собиралась ему об этом говорить, поскольку это прозвучит совсем как в плохом любовном романе. Она как раз прочитала один на днях, в котором героиня использовала это слово (или его синонимы) почти на каждой странице.

— Благодарю за танец, — сказала Пенелопа, как только они достигли периметра комнаты.

Она почти добавила: “Ты можешь сейчас пойти к своей матери и сказать ей, что ты полностью выполнил все свои обязательства”, но тут же пожалела о своем импульсе. Колин не сделал ничего такого, что могло заслуживать такого сарказма. Не его вина была в том, что мужчины танцуют с ней только под давлением со стороны своих матерей. По крайней мере, он всегда улыбался и смеялся во время выполнения своих обязанностей, что нельзя было сказать об остальных мужчинах. Он вежливо кивнул ей и тоже произнес слова благодарности.

Они только успели остановиться, и тут услышали громкий женский голос, который буквально пролаял:

— Мистер Бриджертон!

Они оба застыли. Этот голос они оба очень хорошо знали. Этот голос знали все.

— Спаси меня, — простонал Колин.

Пенелопа оглянулась через плечо чтобы увидеть печально известную леди Данбери, пробирающуюся к ним через толпу. Пенелопа невольно вздрогнула, когда вездесущая трость леди Данбери приземлилась на ногу какой-то несчастной юной леди.

— Может быть, она имела в виду какого-нибудь другого мистера Бриджертона? — предположила Пенелопа. — Вас ведь довольно много, и это возможно.

— Я дам тебе десять фунтов, если ты сейчас меня не оставишь, — резко сказал Колин.

Пенелопа выпустила воздух.

— Не будь глупым, я —

— Двадцать.

— Идет, — сказала она с улыбкой, не потому что ей нужны были деньги, а скорее всего потому, что ей было до странности приятно вымогать их у Колина.

— Леди Данбери! — позвала она, направляясь к старой леди. — Как приятно видеть вас здесь.

— Никто, находясь в здравом уме, не может считать, будто ему приятно видеть меня, — резко сказала она, — Кроме, возможно, моего племянника, и то половину времени я и в нем не совсем уверена. Но я все равно благодарю вас за эту милую ложь.

Колин ничего не сказал. Но она все равно направилась в его сторону и легонько стукнула своей тростью по его ноге.

— Хороший выбор — танцевать с ней, — сказала леди Данбери, — Она мне всегда нравилась. Больше мозгов, чем у всех оставшихся членов ее семьи вместе взятых.

Пенелопа открыла рот, чтобы защитить, по крайней мере, свою младшую сестру, когда леди Данбери выдала: — Ха!

И после секундной паузы, добавила: — Должна сказать вам, что мне никто не смеет противоречить.

— Я всегда рад вас видеть, леди Данбери, — сказал Колин, улыбаясь ей улыбкой, которой чаще всего награждают оперных певичек.

— Ишь, какой бойкий, — сказала леди Данбери Пенелопе, — Смотри, не упусти его.

— Мне вряд ли это удастся, — ответила Пенелопа, — Он большую часть времени проводит вне нашей страны.

— Видишь! — леди Данбери почти закричала Колину, — Я же тебе говорила, что она яркая и интересная.

— Вы должны были заметить, — мягко сказал Колин, — что не противоречил вам.

Старая леди одобрительно улыбнулась.

— Да, вы мне не противоречили. Я вижу, вы с возрастом становитесь умнее, мистер Бриджертон.

— Следует отметить, что и в юности я обладал хотя бы маленькой частицей интеллекта.

— Хм-м. Самое важное слово в этом предложение, несомненно, маленькая.

Колин посмотрел на Пенелопу, сузив глаза. Она, казалось, с трудом сдерживала смех.

— Мы, женщины, должны смотреть друг за другом, — сказала леди Данбери, не обращаясь ни к кому из них.

Колин решил, что сейчас самое время, чтобы попытаться сбежать.

— Я думаю, мне следует пойти проверить маму.

— Сбежать не удастся, мистер Бриджертон, — повысила голос леди Данбери, — Даже не думайте пытаться еще раз, и, кроме того, я знаю, что ты не сможешь поговорить со своей матерью. Сейчас все ее внимание уделено некоему кретину, умудрившемуся наступить на подол ее платья.

Она обернулась к Пенелопе, которая буквально из последних сил сдерживалась, чтобы не засмеяться, отчего у нее глаза блестели от непролитых слез.

— Сколько он заплатил тебе, чтобы ты не оставила его наедине со мной?

Пенелопа буквально расхохоталась.

— Прошу прощения, — задыхаясь, сказала она, прикрывая рот рукой.

— О, нет-нет, продолжай, — экспансивно пробормотал Колин, — Ты уже мне и так очень помогла.

— Ты не должен будешь давать мне двадцать фунтов, — сказала она.

— А я и не собираюсь давать тебе деньги.

— Всего лишь двадцать фунтов? — задумчиво спросила леди Данбери, — Хм-м. Мне хотелось бы думать, что я стою, по крайней мере, двадцать пять.

Колин пожал плечами.

— Я третий сын. Я боюсь, у меня не особо много денег.

— Ха! У вас столь же пухлый кошелек, как у трех графов, — сказала леди Данбери.

— Ну, хорошо, может не у графов, — добавила она, после небольшого раздумья, — но я уверена, такой же толстый, как у нескольких виконтов и у многих баронов.

Колин вежливо улыбнулся.

— Вам не кажется, что не вежливо говорить о деньгах в нашей смешанной компании?

Леди Данбери издала какой-то непонятный звук, не то хрип, не то смешок — Колин не был уверен, что же это было — затем сказала:

— О деньгах говорить всегда невежливо, будь то смешанная компанию или нет, но когда человек находиться в моем возрасте, он может говорить обо всем на свете.

— Мне интересно, — размышляла Пенелопа, — Что же нельзя делать человеку, будучи в вашем возрасте?

Леди Данбери повернулась к ней: — Прошу прощения?

— Вы сказали, что такому человеку можно делать все, что он пожелает.

Леди Данбери уставилась на нее с недоверием, затем неожиданно улыбнулась. Колин внезапно понял, что сам уже вовсю ухмыляется.

— Мне она нравиться, — сказала леди Данбери, указав на Пенелопу, словно последняя была обычной статуей для продажи. — Я уже говорила тебе, что она мне безумно нравиться?

— Я полагаю, что вы так уже говорили, — пробормотал Колин.

Леди Данбери повернулась к Пенелопе и сказала с совершенно серьезным лицом.

— Насчет вашего вопроса. Я верю, что вряд ли мне все сошло с рук, если бы я решилась на убийство.

Пенелопа и Колин одновременно буквально расхохотались.

— Э-э? — сказала леди Данбери. — Что в этом такого смешного?

— Ничего, — задыхаясь, сумела проговорить Пенелопа.

Что же касается Колина, то он не смог сказать ни слова.

— Как это ничего? — настаивала леди Данбери, — Я останусь здесь и буду весь вечер приставать к вам до тех пор, пока вы не признаетесь в чем дело. Верьте мне, если я говорю, что вам не стоит так делать.

Пенелопа вытерла слезы.

— Я только что сказала ему, — произнесла Пенелопа, кивая в сторону Колина, — Что ему бы все сошло бы с рук, даже если бы он совершил убийство.

— Только что сказала? — произнесла леди Данбери, задумчиво постучав своей тростью по полу и почесав подбородок. — Знаете, я думаю, вы правы. Лондон еще не видел более очаровательного мужчину.

Колин вопросительно приподнял бровь.

— Почему-то мне не кажется, что вы хотели сделать мне комплимент, леди Данбери.

— Конечно же, это был комплимент, глупая твоя башка.

Колин повернулся к Пенелопе: — В противоположность этому, который мне кажется комплиментом.

Леди Данбери просияла.

— Я заявляю, — сказала она (или точнее заявила), это самое забавное, что я слышала за весь Сезон.

— Рад был помочь, — произнес Колин с легкой улыбкой.

— Это был необычайно унылый год, ты не думаешь? — спросила леди Данбери у Пенелопы.

Пенелопа кивнула.

— В прошлом году тоже было несколько уныло.

— Но в этом году дело обстояло еще хуже, — настаивала леди Данбери.

— Не спрашивайте у меня, — весело сказал Колин, — Меня не было в Англии.

—Хм-м. Я предполагала, что ты скажешь, будто твое отсутствие явилось причиной того, что мы так ужасно скучали.

— Я никогда и не мог мечтать об этом, — сказала Колин с обезоруживающей улыбкой, — Но думаю, если такая мысль пришла вам на ум, то так и есть.

— Хм-м. Тогда, несомненно, я скучала именно по этой причине.

Колин посмотрел на Пенелопа, которая, по-видимому, еле-еле сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Хейвуд! — неожиданно громко позвала леди Данбери, маша рукой джентльмену среднего возраста, — Ты не согласен, со мной?

На лице лорда Хейвуда появилось паническое выражение, и затем, когда стало ясно, что он не сможет убежать, он ответил:

— Я всегда и во всем с вами согласен.

Леди Данбери повернулась к Пенелопе:

— Это у меня воображение разыгралось или, действительно, мужчины стали умнее?

Пенелопа в ответ смогла лишь уклончиво и неопределенно пожать плечами. Колин решил, что она, действительно, довольно умная девушка.

Хейвуд прочистил горло, его голубые глаза неистово заморгали на мясистом лице:

— Э-э, а с чем я только что согласился?

— Что Сезон был очень скучный, — услужливо подсказала Пенелопа.

— Ах, мисс Физеренгтон, — шумно сказал Хейвуд, — Я и не заметил, что вы здесь.

Колин взглянул на Пенелопу и увидел, как ее губы складываются в небольшую разочарованную улыбку.

— Прямо здесь, рядом с вами, — проговорила она.

— Да, вы здесь, — сказала лорд Хейвуд весело, — И да, Сезон был ужасно скучный.

— Кто-то говорил, что Сезон был унылый?

Колин глянул направо.

Еще один джентльмен и две леди присоединились к их группе, страстно выражая свое согласие.

— Просто утомителен, — сказала одна из леди, — Ужасно утомителен.

— Я никогда не посещала более банального приема, — объявила другая леди с эффектным вздохом.

— Придется мне передать матери, — резко сказал Колин, он был одним из самых спокойных людей, но такие оскорбления он не мог просто так оставить.

— Ох, я не имела в виду этот прием, — поспешила исправиться леди, — Этот бал словно светлый лучик в череде темных и мрачных вечеринок. Именно поэтому, я только что сказала —

— Остановитесь сейчас же, — приказала леди Данбери, — пока вам еще хватает воздуха держаться на ногах.

Леди тут же замолчала.

— Это странно, — проговорила Пенелопа.

— Ах, мисс Физеренгтон, — сказала та леди, которая до этого ходила исключительно на темные и мрачные вечеринки. — Я и не заметила вас здесь.

— Что странно? — спросил Колин, прежде тем, как кто-нибудь снова скажет, что он не заметили ее.

Пенелопа благодарно ему улыбнулась, перед тем, как объяснить:

— Довольно странно, как может высший свет казаться весело развлекающимся, и при этом, все вокруг говорят, что они ни капли не развлеклись.

— Прошу прощения? — переспросил Хейвуд, выглядя немного сконфуженным.

Пенелопа пожала плечами.

— Я просто подумала, что многие из вас весело проводят время в разговорах о том как вам всем скучно, вот и все.

Ее комментарий встретила полная тишина. Лорд Хейвуд выглядел еще больше смущенным, а одной леди, казалось, попала соринка в глаз, с такой интенсивностью она начала моргать.

Колин не смог сдержать улыбку. Он не считал, что Пенелопа сказала ужасно сложное и не понятное.

— Единственная интересная вещь — это чтение леди Уислдаун, — заявила леди, которая не моргала, причем с таким видом, словно Пенелопа ничего не говорила.

Джентльмен рядом с ней пробормотал свое согласие.

И тут начала улыбаться леди Данбери.

Колин встревожился. У старой леди был довольно странный вид. Пугающий вид.

— У меня есть идея, — сказала она.

Кто-то закашлялся, еще кто-то застонал.

— Блестящая идея.

— Не то, что любая из ваших идей довольно …, но, — медленно проговорил Колин своим самым дружелюбным голосом.

Леди Данбери утихомирила его, махнув рукой.

— Как много тайн встречается в нашей жизнь, не так ли?

Никто ничего не ответил. Пока Колин не предположил: — Сорок две?

Она его даже не удостоила хмурого взгляда.

— Я заявляю всем, здесь и сейчас…

Все придвинулись к ней. Даже Колин. Было невозможно не поддаться драматичности момента.

— Я всех вас беру в свидетели…

Колину показалось, будто Пенелопа пробормотала: — Ну, же.

— Одна тысяча фунтов, — сказала леди Данбери.

Толпа, окружавшая ее, росла прямо на глазах.

— Одна тысяча фунтов, — повторила она, голос ее становился все громче.

Она, словно, играла на сцене.

— Одна тысяча фунтов…

— Казалось, что весь зал замолк, и почтительно слушает ее.

— …тому человеку, который разоблачит леди Уислдаун!