"Последний леший" - читать интересную книгу автора (Купцов Василий)Глава 10Поля как-то незаметно перешли в леса. Будь это хвойным лесом, Нойдак бы чувствовал себя как дома, ну, прямо как на той далекой своей родине. Там, на севере, леса были стройные и торжественные, опасные — и в то же время, так сказать, «честные» — то есть от них можно было не ждать какой-нибудь заподлянки. Если болото — так его видно сразу, издали, если медведь — так и он скрываться да прятаться меж деревьев не станет. А тут, в этих веселеньких, на первый взгляд лесах… Пугают эти леса! Да, конечно, лес, через который проезжали наши герои, был светлее и как бы живее, чем те леса, возле которых вырос Нойдак. Здесь и солнышко играет меж стволов, и птички щебечут, и белки непуганые вверх-вниз по стволам шмыгают. — Сколько же денежек по ветвям прыгает! — решил пошутить Нойдак. После киевской ярмарки белки воспринимались им как прыгающие шкурки, на которые можно было что-то купить… — А ты оставайся здесь, белок волшебным дротиком набьешь, в Киев возвернешься, да на шкурки беличьи себе новые портки справишь! — отшутился Сухмат. — Не дразни колдуна, Сухматий, — бросил Рахта, — а то у него ума хватит, действительно останется! — Нойдак знает, здесь новому человеку опасно, — заявил северянин важно, — здесь болота, а в них кракордилы страшные, зубастые, Нойдака за ногу схватят и в болото затащат! — Наслушался сказок, — бросил Рахта недовольно, — нет никаких тут кракордилов. — Здесь-то нет, а вот там, куда мы едем… — начал было Сухмат. — И там нет, — перебил побратима Рахта, — это вятичи все киевлян пужают, думают, глупые, испугаемся — и не пойдем к ним в гости… Нойдак ничего не сказал. Ведь в болото можно было попасть и без какого-то там кракордила. Просто — оступился, а потом — затянет. Этих страшных историй Нойдак уже наслушался немало. Постаралась и толстушка Майя, успевшая не раз принять и приласкать тщедушного северянина у себя дома. Уж она-то страстей наговорила, нарассказывала, едва прослышала, что Нойдак в поход дальний направляется, в леса дальние, восточные, где вятичи злобные живут, да на семи холмах, в граде Москве, киевлян на кострах поджаривают, да с чесноком лопают… — Знаешь, браток, — вдруг сказал Рахта непривычно робким голосом, — я опять чувствую за собой… Ну как тогда! — А чего чувствовать, — отозвался Сухмат, — проверить нужно. Богатырь развернул коня и резко рванул. Конь помчался во всю прыть. Рахта и Нойдак остановили коней, решив дождаться Сухмата. Дожидаться пришлось долго. Нойдак пару раз дернулся было, думая, верно, что не пора ли помочь? Но Рахта всякий раз придерживал друга, он всегда точно знал, когда побратиму нужна подмога, а когда — лучше не мешаться! Наконец, Сухмат вернулся, его конь шел неспешным шагом, а сам витязь — о чем-то задумался. — Да, был за нами всадник, — сказал богатырь, подъехавши к друзьям, — только всадник необычный. Был — и пропал. Я пошел по следам… — И что? — Он повернул назад, все было ясно видно, остались четкие следы. Лошадь подкована… А потом, вроде, следы ушли с дороги в лес, да там и пропали, только чудится мне, что и в лесу я эти следы отыскал бы, да не было их среди деревьев. — Что ж он, улетел? — Ой, не знаю, браток, что за нечисть за нами увязалась… — Может и нечисть, а может — и нет! — вздохнул Рахта, — чувствую я… — и он смолк. — Что чувствуешь? — А так, ладно… — Рахта безнадежно махнул рукой. Наши герои отправились неспешно дальше. Сухмат, кажется, начал кипятиться внутри, серчая на все вокруг себя все больше — сначала на себя, что не поймал незнакомца, потом на братца, что ничего объяснить не хочет, затем дело дошло и до Нойдака. — Где же твой Дух долбанный? — спросил он сердито северянина, — то болтался вокруг, даже в шахматы хотел твоим посредством сыграть, мешался только. А теперь, когда он нужен — его нет? Как бы он сейчас пригодился, небось, от него нечисть бы не спряталась. — Может и спряталась бы, — ответил Нойдак безмятежно, — молодой он еще да глупый. Наверное, потерялся да заблудился. Как он теперь Нойдака в лесу отыщет? Бедный Дух, пропадет он без Нойдака! — Так уж и пропадет? — не поверил Рахта. — Прямо пропадет… — передразнил Сухмат, — нашел, небось, себе духиню какую-нибудь, да развлекается. Ты, Нойдак, ведаешь, как это у них, духов, делается? Как у людей, или как иначе? — Рано ему еще жениться, — ответил Нойдак совершенно серьезно, — он еще — дитя. — Так, говоришь, видел ты его, когда Перун промахнулся, в тебя молнией пуляя? — Нойдак видел, — подтвердил колдун. — И что, на кого он похож, твой Дух? — Дух — совсем маленький мальчик, — ответил Нойдак. — Ну, тогда ему, конечно, с духинями рано… — рассудил Сухмат. Кажется, за разговорами на веселую тему его злость постепенно улетучилась. Тем более, что Сухмат просто не мог по-настоящему озлиться на Нойдака… Путники следовали все дальше и дальше. Привалы, скромная, лишь иногда — если случалась попутная охота, то — роскошная еда. Кажется, богатыри готовы были передраться за право оказаться в роли повара, но до драки дело не доходило, Сухмат всякий раз напоминал о стародавнем обещании Рахты слушаться в делах домашних побратима, и тому ничего не оставалось, как уступить потрошение дичи товарищу. Дорога постепенно сужалась, расходясь тропинками в разные стороны. Теперь это была не дорога, скорее — тропа. Но пока было, однако, что это все-таки главная тропа, ибо остальные тропки были куда уже. Но друзья были все время начеку. Что из того, что на них никто пока не посмел напасть? Лесных разбойничков можно было понять — надо быть полным идиотом, чтобы напасть на тройку воинов, двое из которых и по виду, и по стати, и по тяжести брони — настоящие богатыри… Да и Нойдак, в длинной кольчуге, со шлемом на голове и небольшим мечом на боку подарком отнюдь не выглядел. Мало что дохленький — вон и бубен у седла, стало быть — колдун, а богатыри плохого колдуна с собой в товарищи не возьмут! Вот и поставьте себя теперь на место лесных разбойников — зачем вам такое счастье, нападать на такую троицу, уж лучше спрятаться где подальше за деревьями, притаиться, да переждать… А вот когда на дорожке покажется телега с товарами — вот тогда мы — молодцы! Как-то Сухмат услышал впереди какой-то странный звук. Жестом остановил приятелей, приложил палец к губам, показывая, что надо соблюдать тишину, а сам — мягко соскочил на землю и как тень скользнул между деревьев. Прошло некоторое время, примерно столько, сколько горела бы лучина длиной с палец. Послышался голос Сухмата, явно веселый и зовущий к себе голос. Когда Рахта с Нойдаком подъехали поближе, они обнаружили богатыря, державшего в руках тщедушного старичка. Такого маленького-премаленького, сухонького-тщедушненького, но с длинной-предлинной бородой! А рядом, прямо у дороги, точнее, у развилки дорог, стоял камень. А на камне была надпись, еще не оконченная. Все было ясно, старичок именно этим и занимался — выбивал кремниевым зубилом буквицы на гладком камне. Вот и зубило рядом валяется — ох, сколько же у Нойдака воспоминаний сразу! — А что здесь написано? — спросил Нойдак, так и не выучившийся читать. — «Кто направо пойдет, — зачитал Сухмат громко, — тот коня своего по…» — богатырь не дочитал, сразу рассердившись, — и как тебе не стыдно, старый человек… Такие вещи, да еще и на камне роковом писать? — А что, — ответил старичок, не смущаясь, — я правду пишу, как написал, так оно и будет! — Что-то я не слышал, чтобы в лесу камни ставили! — сказал Рахта, — Да, отпусти ты старого человека, никуда он не сбежит… — Захочу — и сбегу, — заявил старичок, — мы, лесовички, народ юркий! — Так чего ж ты в лесу камень роковой ставишь? — А в полях на всех дорогах уж поставлены, пора за леса браться! — А чего ж такое нескромное пишешь? — Так тута лес, дело известное, — заявил лесовичок с достоинством, — это хороводы водить с девками в поле можно, а как до дела с ними более интересного — так и сам, небось, сразу в лесок? А? — Твоя правда, дедок! — засмеялся Сухмат. — Вот оттого и надписи тут, на камнях таковые! — закончил дед глубокую мысль. — А где же лесовичок? — опомнился Рахта, когда друзья отсмеялись. Дедка нигде не было видно. И как он юркнул, куда — никто и не приметил. Впрочем, оно и понятно, ведь родной он тут, и лесу родной, и лес ему — родня… — Сбежал, — равнодушно отметил Сухмат. — И куда теперь нам ехать? — Не знаю куда, — сразу высказался Сухмат, — но налево я не поеду! — И Нойдак тоже не хочет… — добавил молодой колдун. — Так вы что, поверили лесовичку? — удивился Рахта, — Да он просто проказничает! — Поверили, не поверили, а направо — не поеду! — заявил Сухмат. — Ладно, — согласился Рахта, — тогда куда? Остались две дороги — прямая и налево… — А нам надо на восток, — напомнил Сухмат. — Восток — это откуда солнце всходит? — спросил Нойдак. — Да. — А как определить, где восток? — Если встать лицом к северу, а спиной — к югу, — начал объяснять Сухмат, — то по левую руку будет запад, а по правую — восток! — Ну, а где юг, а где север, ты уж найдешь и без подсказки… — добавил Рахта. — Нойдак всегда знает, где юг, — сказал Нойдак, — и по листьям, и по лишайникам, и по грибкам, и по цветам… — Да, тут тебя учить нечему! — улыбнулся Сухмат. — А какая дорога идет на восток? — решил уточнить Нойдак. — Ну, так сам и найди! Нойдак, мельком окинув окружающие деревья взглядом, повернулся, как учили, лицом к северу и начал разглядывать свою правую руку. — Однако ж… — удивился Рахта, поняв, почему Нойдак медлит с ответом. Получалось, что ехать надо именно по той самой дороге, что «направо». — Сдалась нам эта дорога! — решил, наконец, Сухмат, — Поехали прямо! Никто не стал ему возражать… — Вот лесовички — они кто? — спросил то ли сам у себя, то ли у побратима Сухмат, — Люди — не люди, чудики — не чудики. — Слышал я, что с лешим они в родстве, — ответил Рахта, — только не очень близком, так, седьмая вода на киселе… — А Нойдак так слышал, — вдруг вмешался Нойдак с каким-то странным налетом раздражения, — Нойдак слышал — лесовичок с лешим в родстве, кикиморы болотные, водяные да домовые — все в родстве. И богатырь Алеша — он-де то же в родстве с лешим. А еще разные лешачки, которые не лешие, но поменьше — и все в родстве. Может, и ты, Сухмат, и ты, Рахта — тоже с ним в родстве? — Вообще-то маманя мне ничего такого не рассказывала, — засмеялся Сухмат, — но всяко бывает… — Ведунишка наш правду молвил, — неожиданно высказался Рахта, — все тут, в лесу, в родстве. И мы, коли из леса пришли, так тоже, быть может, с лешими в родстве состоим. Только вот каков он, этот леший? — Да мы столько уже говорили, — пожал плечами Сухмат. — Да мы с тобой, Сухматьюшка, как две бабы-бараболки, много чего наговорить могли… — А что, что не так? — Может, тот, кого мы лешим считаем, за кем охотиться отправились, и не леший вовсе, а так… — Его родственник? — Ага! — Во-во! — согласился Сухмат, — слышал я, что тот леший, который действительно леший, так вот он каким хочет, таким и становится. Может на дерево с ветвями толстыми стать похожим, а может — на пень трухлявый, или на куст какой… И еще голову заморочить, закружить — ему путнику раз плюнуть! Может водить по лесу и так завести, что и дороги не найдешь… — Все по лесу кругами ходят, если север — юг не блюдут! — сказал Рахта, — дело известное, надо направление знать, а то кругом пойдешь! — Ага, слышал я от одного старого воя, что все люди ходят кругами против солнца, а которые левши — так те по солнцу. — Это как? — удивился Нойдак. — А вот так, — Сухмат остановил коня и начал показывать, как бродят в лесу правши, а как левши. Для Рахты это была новость, он чуть было даже рот не приоткрыл, да вовремя вспомнил, что это Нойдак у них дурачок, и это его привилегия — рот с удивленья открывать, а он, Рахта, муж опытный да мудрый, у него губы должны быть сжаты, а взгляд — суров… — А почему правши так, а левши — так? — все-таки переспросил Рахта, не особо надеясь на ответ. — То одним богам ведомо, — ответил Сухмат. — Почему богам, Нойдак тоже знает! — заявил северянин. — И что Нойдак знает? — засмеялся Сухмат. — А то! — в голосе Нойдака чувствовалась какая-та обида, его, мол, все время за глупого принимают! — У правши правая рука и нога сильнее, а, значит, и длиннее, а у левши — левая! И если правый шаг чуть длиннее левого шага, так и пойдешь кругом… Богатыри молча посмотрели друг на друга. Видно, обоим стало немного стыдно — стоило только подумать. Уж если даже их ведунок-дурачок догадался… — Ладно, поехали, — сказал, наконец, Рахта, а потом, вздохнув, добавил, — ох уж ты Нойдак… Нойдак отошел для своих личных дел подальше от дороги. Но присесть не успел. Потому как увидел прямо перед собой огромную волчью морду. Волк! Волк? Да эта морда была размером с медвежью, а огромные, налитые кровью глаза указывали, что перед северянином предстал совсем не простой зверь… — Волк-брат, волк-отец, — забормотал Нойдак заклинание, — у нас один род, одна кровь… — Нет, мы не одной крови! — зарычал волчище, — но твоя кровь мне по вкусу! — Оборотень! — заорал Нойдак, наслушавшийся немало рассказов о людях-волках, живущих по всем русским лесам. Может, это и какой ведун обратился, али князь, такой, как Вольга — кто его знает. Да и не все ли равно, кто тебя сейчас слопает! Все эти мысли пронеслись стрелой в голове у Нойдака, а сам он уже удирал во всю прыть, крича: «Рахта! Сухмат! Оборотень!». Но разве в силах человек удрать от волка? Само собой, вот, волчище уже совсем рядом… Но, возможно, заветные слова и не были совсем уж лишены оснований, может, в роду Нойдака и впрямь были волки. По крайней мере что-то подсказало ему, что надо пригнуться. И только он наклонился, как над ним пролетело в прыжке серое тело исполинского волка. Оборотень мгновенно развернулся, но все же потерял мгновение — видно, удивил его Нойдак. А что северянин? Да в нем и впрямь пробудился не охотник, а зверь. Нойдак вдруг сам кинулся на оборотня и… вцепился зубами в черный нежный нос волка, причем закусил его не на шутку. Оборотень оторопел, ему было, вероятно, отчаянно больно, ведь у всех зверей нос — чувствительное место, а у тех, кому обоняние заменяет кучу других чувств — и подавно! Волчара попытался покрутить головой, но Нойдак еще сильнее сжал зубы. Будь оборотень сейчас в человечьем обличье — плохо пришлось бы ведуну, но враг бы сейчас волком, и его лапы были отнюдь не лапами рыси или росомахи, это были довольно бесполезные в таком положении волчьи лапы… А потом оборотень завыл. И замолк, а голова его как-то вдруг оказалась внизу, висящей в зубах Нойдака. Ага, это подоспевший Сухмат аккуратно отделил богатырским мечом волчью голову от туловища. Нойдак долго не мог разжать зубы — челюсти не хотели слушаться. — А хватка-то у нашего ведунка не хуже, чем у моего пса! — не совсем удачно пошутил Сухмат. — Охота тебе деда за нос кусать! — бросил подоспевший Рахта. Только тут Нойдак обнаружил, что в его зубах зажат нос уже совсем не волчий. Ведун разжал зубы, по земле покатилась голова бородатого старика. А рядом лежало тело — грязное, в крови… Засаду впереди углядели богатыри практически одновременно. — Нойдак, держись между нами, — приказал Рахта. — Там, на дереве, не зверь, а охотник? — спросил Нойдак, вглядевшись в листву могучего дуба, стоявшего у самой дороги. — Да, охотник на людей, — подтвердил Рахта. — Неужели они не полезут? — Кто? Те, которые в кустах? — переспросил Нойдак. — А ведун-то наш совсем не плох, — заметил Сухмат, — посмотрим, каков он окажется в бою! — Сейчас не посмотрим, — заметил Рахта, — не полезут… — Ужель побоятся? — вздохнул Сухматий, — У меня так руки чешутся. — Нет, не полезут, — повторил Рахта. — Ну, хотя бы пара оплеух, — с надеждой молвил богатырь. Перед приостановившимися богатырями стояли трое с дубинами — здоровые бородатые мужики, не по лету тепло одетые. Нельзя было сказать, чтобы они загораживали дорогу — так, стояли скромненько поодаль, у обочины. Они бы, само собой, и не стали бы выходить, да Рахта приказ дал громким голосом — пришлось… — Так вы что, никак тати лесные? — спросил богатырь. — Нет, что ты, добрый молодец, — сразу начал отбрехиваться самый здоровый из них, по всей видимости, атаман, — мы — добрый люди. — А чего в лесу делаете? — Да по дрова. — А дубины тогда зачем? — продолжал придираться Рахта. — А, дубина, — сказал атаман, пряча свое оружье за спину и смущенно краснея, — это так, от лихих людей… На этом сцена могла была бы быть и закончена, но точку поставил тот, кто сидел на дереве. Нойдаку просто стало интересно — продолжает ли он там сиживать, ведун поднял голову кверху и неожиданно встретился взглядом с засадником, смотревшим вниз с удивлением и страхом одновременно. Когда разбойничек понял, что страшный колдун — а в глазах лесного человека любой ведун, ехавший в компании с богатырями представлялся уже страшномогучим ведунищем-колдунищем — увидел его, то с испугу так и свалился вниз. Но не разбился, само собой — страх страхом, а привычка прыгать с дерева осталась при нем и ноги-руки сами сделали свое дело. Но едва очутившись на земле, разбойник бросился со всех ног удирать куда глаза глядят. Это как бы послужило сигналом — у остальных разбойников не выдержали нервы и они, побросав дубины, бросились кто куда… — Когда же я, наконец, подерусь? — пожалобился побратиму Сухмат. — Так чего ждал? Начинал бы! — пожал плечами Рахта. — Я первым не умею… — Нойдак тоже сильный, — заявил ведун, — Нойдак лихого человека испугал! — Еще бы, — согласился Сухмат, — я и сам тебя порой боюсь. Ты ко мне ночью не подходи, а то увижу спросонья, подумаю — вот он, Виюшка, по мне с подземли явился… — Хорошо, Нойдак не будет подходить ночью, — Нойдак, как всегда, воспринимал все шутки серьезно. Перед сном, у костра, вновь вспомнили утреннюю встречу. У Нойдака не было никаких сомнений насчет того, что богатыри просто побили бы этих разбойничков, как коты — мышат. Или проехали бы мимо без какого-либо вреда. Ведь он сам наблюдал однажды удивительную — с непривычки тогда еще в Киеве — сцену. Шли они втроем, а впереди — драка. Да не простая, а стенка на стенку, кулаками в неистовстве машут, кровь из разбитых носов и так далее… Что же богатыри? Нет, обходить не стали, но и в драку ввязываться — тоже. Просто продолжали идти вперед, прямо в гущу дерущихся. Нойдак шел между Рахтой и Сухматом и подумывал, что ему может прийтись не сладко — любой из махавших сейчас киевлян одним ударом зашиб бы северянина. Но, странное дело, народ, продолжая махать кулаками, как бы расступился перед богатырями. Кругом шел бой, а Рахта с Сухматием прошли через разгоряченных парней, даже и не прикоснувшись ни к одному из них. Нойдак оглянулся — драка замкнулась за ними, едва богатыри вышли из толпы продолжавших дубасить друг дружку добрых молодцев… А богатыри, между тем, обсуждали проблемы «как бы, да с кем бы подраться» и жалели, что кругом народ такой мирный да пугливый. — Мне так просто с этим всегда не везло, — сказал Рахта, — я уж когда хари эти разбойничьи углядел, так сразу и понял — сегодня помахаться не придется. — Ну, тебе, известное дело, не везет, — согласился Сухмат, — но так твое невезение и на меня перекинулось — раз с тобой вместе едем? — Да, тебе надо было бы одному вперед — может, и подрался бы! — Вряд ли, — засомневался Сухмат, — тот, что наверху сидел, предупредил бы… — Ладно, не плачь, найдем мы тебе, с кем подраться, — успокоил друга Рахта, — может, даже и мне побороться с кем придется… — Или не придется, — сказал Сухмат, — тебе после того случая с толстяком Довшаном не везет на это дело. Сглазил он тебя, точно! Эй Нойдак, ведаешь ли, как сглаз борцовский снять? А то моему другу теперь соперника найти себе непросто. — А что так? — Да вот, иногда хочется побороться, да не получается, — вздохнул Рахта, — это, точно, Довшан-пехлеван мне судьбы испортил! — А кто этот Довшан? — Борец знаменитый. — А ты его поборол? — Увы, не получилось, — вздохнул Рахта, — в том то и дело! — Он тебя поборол? — Да нет же! — рассердился Рахта, — Где ж это видано, чтобы русского богатыря побороть? — Не сердись, дружище, — успокоил побратима Сухмат, — я сейчас расскажу нашему ведуну, как дело было. — Только не приукрашивай! — Ладно, ладно! — улыбнулся Сухмат и начал свой рассказ. Были тогда Сухмат с Рахтой в землях турецких. Зачем да почему, и что они там делали — то отношения к рассказу не имеет. Только часто тюрки любовались на здорово добра молодца Рахту, заговаривали, а узнав, что тот борец — расспрашивали подробно — любили они это дело. И вот, стал Рахта раз за разом замечать, что сравнивают его иногда с каким-то Довшаном-пехлеваном. Только и слышит: «Ну, здоровый как Довшан», «Силен, почти как Довшан-пехлеван!», «Побеждал, как Довшан…». Заинтересовался Рахта, начал расспрос вести. И узнал, что живет неподалеку, в городе таком-то, борец турецкий знаменитый, по имени Довшан-пехлеван. Впрочем, пехлеван — это, по ихнему — силач, богатырь. Так вот, борец тот не молод, множество других силачей поборол, а его — так никто не разу и не смог! И слава о нем по всем землям турецким была, и в других землях мусульманских — тоже забредала… Ну, Рахта, известное дело, как прослышал о том, что живет неподалеку борец известный да непобедимый, так сразу и загорелся с тем пехлеваном силенками помериться. Благо, городок, где жил Довшан-пехлеван, располагался неподалеку. Приезжает Рахта в тот городок, спрашивает дорогу к дому борца — все охотно отвечают, показывают. Подходит к дому, стучится. Выходит слуга — видно, не бедно борец-то живет. Рахта ему — так, мол, и так, хочу прославленного борца увидеть, переговорить… А ему отвечают — никак нельзя, Довшан-пехлеван кушает! Ну, нельзя так нельзя, решил Рахта подождать — не силой же ломиться, все-таки не как враг пришел, а в честном бою силой помериться… Ждал, ждал, потом снова постучался. Выходит слуга — и снова за свое — никак нельзя, хозяин кушать изволит! Снова ждет Рахта, ждет, надоело — стучит. А ему все тот же ответ: кушает пехлеван, мешать никак нельзя, хозяин рассердится! — Да что он, целый день ест, что ли? — не выдержал Рахта. — Да, Довшан самый сильный пехлеван, он должен целый день есть, чтобы силу не потерять! — отвечает слуга. — Ладно, передай хозяину, что заходил к нему в гости борец из русов, — Рахта подумал, а потом решил, что и этого хватит, повернулся и ушел." — И что ж ты, так и ушел? — удивился Сухмат. — Ну, не ломиться же силой… — А почему бы и нет? — Так он же дома был, а дом — священен! — рассердился Рахта, вот если бы где на улице — я б все высказал! — А что, тюрки чтят дом? — Да, как и мы. — Ладно, — смирился с поведением друга Сухмат, — рассказывай, что дальше было! Ты, как я полагаю, этого дела так не оставил, пришел снова на следующее утро? — Нет, утром у меня было другое дело, — поправил Рахта, — а пришел я к дому Довшана к полудню только. Смотрю — посреди двора: гора! — Гора? — удивился Нойдак. — Ага, гора! — подтвердил Рахта, — потом пригляделся, а это человек, вернее, часть человека, короче — это брюхо было… Этого самого Довшана. — Брюхо? — не понял Сухмат. — Вот-вот, именно, — кивнул Рахта, — ни до этого, ни после я ни у одного смертного такого брюха не видывал. Но и сам турок был не мал, с тебя ростом, Сухматий, не меньше, руки толстые, как бревна, морда здоровая, бородатая, вся в шрамах. Бывал, видно, в сече не раз. Он, как увидел меня, спрашивает, тот ли я, кто вчера к нему в гости заходил, да не дождавшись, ушел? Ну, отвечаю, тот, а сам пока ничего не прибавляю. А он сразу — я, говорит, этого слугу прогоню, зря мой плов лопает, опозорил — говорит — меня! Чтобы ко мне силач пришел, а я его не принял, в дом не пригласил… Позор, говорит, на мою седую голову! — А что, голова у него действительно седая была? — Скорее лысая, — ответил по ходу рассказа Рахта и продолжил, — короче, пригласил он меня в дом, усадил за стол, и выносят тут мне разные яства, а Довшан — угощает, нельзя, мол, гостю хозяина обижать… — И как, накормил? — Накормил — не то слово, закормил чуть не до смерти. Я еще приостановиться хотел, намекнул, что мы, русы, всухую не привыкли! Я-то думал, обрезанный, вина, небось не употребляет… Какое там, только и намекнул, как заносят кувшинчик ведер в сорок, а борец говорит — это мы сейчас с тобой пробовать будем! Короче, пришлось мне похуже, чем даже когда твоя мамаша потчует… — Ну, а бороться? — Какое там, я только намекнул, за чем приехал — а он мне говорит: мы ж только покушали, если сейчас схватиться, все обратно полезет, да и сладкое еще впереди! Так и не удалось мне в тот день с ним силой помериться! — А на следующий день? — На следующий день он сам предложил мне единоборство — кто больше съест! — Ну, и чем кончилось? — Вечером он признался, что до сих пор не встречал никого, с кем была бы борьба на равных! — уклонился о ответа Рахта. — Ладно, братишка, не тяни, скажи прямо, поборолся ты с этим Довшаном или нет? — На четвертый день понял я, что если и дальше так будет продолжаться, у меня тоже такое же брюхо вырастет. Поэтому я ему, там мол и так, приехал я сюда силой меряться, а не брюхо наедать! — Ну, и? — А он отвечает — был бы помоложе, непременно бы тебя уложил, но вот, мол, беда… Как мы с тобой бороться будем, ведь надо друг дружке за пояса взяться — давай, попробуем? Попробовали — ни у меня руки до него не дотягиваются, ни у него до меня — брюхо преогромное мешает! Вот, говорит Довшан, потому я уже и не борюсь больше… — Так и не поборолись? — Так и не поборолись! Через некоторое время и до Нойдака дошел весь юмор положения и он присоединился к смеющемуся Сухмату. Наконец, путники насмеялись вволю и, уже посерьезнев, продолжили свой путь. — Люди, конечно, разные бывают, одно говорят, другое делают, — раздумывал вслух Рахта, — скольких знаю, сладких на язык, а отвернешься только — так и ужалят. — Это уж точно! — отозвался Сухмат. — Наоборот тоже бывает, но реже, — продолжал философствовать Рахта, — я опять про этого толстопузого Довшана вспомнил. — И что же этот Довшан? — Идем мы по базару, чего только там нет, фрукты да сладости, рыба да икра, мясо да птица… А лошадки хороши там, на том базаре, хороши, резвы, изящны… Так я про Довшана. Он впереди идет, народ брюхом расталкивает. Купцы да торговцы, видать, уже знают, каково бывает, когда этот пехлеван за покупками гуляет! Базар-то тесный, лавчонки друг рядом с другом стоят, повозки и лотки проходы перегораживают. А Довшан-пехлеван знай себе вперед идет, ни на что внимания не обращает. Торчит лоток с товаром в проходе — сковырнет, и не заметит. Застряла телега, проходить мешает — так он ее брюхом раз — и сдвинул, потом купчишке раскатившиеся дыни собирать, да еще хорошо, если дыни, а то ведь и посуда бывает — побьется! И не пожалуешься… — Так чего, на него управы нет, что ли? — удивился Сухмат, привычный к княжескому суду. — Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят — а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя — еще и штраф! — Ладно, посмешил! — махнул рукой развеселившийся Сухмат, — Но ты о чем-то другом начал. — Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю… — Брюха? — Не, Довшана, — скупо улыбнулся Рахта, — а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет — никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой — кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти — орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю — ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он — плечами пожал и отвечает — дети, мол… Нойдак сидел у костра совсем уж огорченный. Еще бы — сделали крюк, чтобы заехать к ведуну искусному, еле добрались, чуть в болоте не сгинули. Приехали, ладно — но только колдун услышал, что Нойдак научиться у него науке ведической жаждет, что б самому ведуном стать, так сразу — руками замахал, да прогнал прочь. Да еще приговаривал: «Учить тогда надо, когда поперек лавки пороть уложишь, а как вдоль — так уж и поздно…». И совсем уж обидно прибавил: «Кто на старости лет на гуслях играть учится, тот Вию и сыграет!». Что же теперь Нойдаку — только вздыхать, никто его учить не хочет, все на него рукой махнули. А тут еще Сухмат… — А что, Нойдак, тебя Черный Прынц грамоте, сказывают, обучал? — Обучал. — А ты ему за это сказки рассказывал? — Рассказывал. — По сказке за буквицу? — Сухматушка еле сдерживал смех, но Нойдак, и так вконец расстроенный, этого не замечал. — Рассказывал… — А расскажи и мне, я тебя тоже буквице какой-нибудь научу! — Ты научишь Нойдака? — обрадовался северянин. — Поучу, поучу… — Тогда я сейчас расскажу одну сказку, — начал Нойдак. Рахта, в разговор не лезший, тем не менее подсел поближе — послушать. "Жил-был зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озере. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться: — Огонь, сожги осоку на берегу озера! — Что тебе сделала осока? — удивился огонь. — Губу мне порезала, — ответил заяц. — Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказал огонь. Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит: — Вода, затуши огонь! — Что тебе огонь сделал? — Огонь не хочет осоку сжечь на берегу озера! — Что тебе осока сделала? — Губу мне порезала. — Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказала вода. Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им: — Мальчики, стреляйте в воду! — Что тебе вода сделала? — Вода не хочет огонь потушить! — А что тебе огонь сделал? — Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера. — А что тебе осока сделала? — Губу мне порезала! — Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу. Совсем озлился заяц, пошел к мышке и говорит: — Мышка, мышка, помоги мне — перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять. Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей черными." — Хорошая сказка, — заметил Рахта серьезно, — многие так вот — сначала своего добиваются, а добившись — плачут… — Ну, я тоже про зайца сказку знаю! — сказал Сухмат. — Про зайца и лису? — спросил Рахта подозрительно. — Ага! — Ну, у тебя все сказки про лису да зайца кончаются одинаково, — махнул рукой Рахта. — Лиса съедает зайца? — заинтересовался северянин. — Да нет, — слегка улыбнулся Рахта. — Заяц обманывает лису и убегает? — продолжал допытываться Нойдак. — Обманывать-то обманывает, а вот насчет убегает… — слегка развеселился Рахта, — может, потом и убегает! — Расскажи сказку! — попросил Нойдак. — Вот пусть он, — Рахта указал на побратима, — и рассказывает. А я подальше отсяду, мне эта его сказочка уже вот где! — и Рахта показал, что эта сказка уже ему «по горло»… Сухмат, впрочем, ничуть не смущаясь, начал сказывать полюбившуюся ему сказку… "Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резв и ухватка у него молодецкая. Пошел он по лесу и вздумал зайтить к лисе. Подходит к лисицыной избушке, а лиса в ту пору сидела на печке, а детки ее под окошком. Увидела она зайца и приказывает лисеняткам: — Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его черт несет! Я давно на него, подлеца, сердита. Авось теперь как-нибудь его поймаю. А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался. — Кто там? — спрашивают лисенятки. — Я, — говорит заяц. — Здравствуйте, милые лисенятки! Дома ли ваша матка? — Еe дома нету! — Жалко! Было что — да дома нет? сказал косой и побежал в рощу. Лиса услышала и говорит: — Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник этакой! Погоди же, я ему задам зорю! Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придет ли опять заяц. Глядь, а заяц опять пришел по старому следу и спрашивает лисенят: — Здравствуйте, лисенятки! Дома ли ваша матка? — Ее дома нету! — Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему! Вдруг лиса как выскочит. — Здравствуй, голубчик! Зайцу уж и не до этого, со всех ног пустился бежать, ажно дух захватывает, а из зада орехи сыплются. А лиса за ним. — Нет, косой черт, не уйдешь! Вот-вот нагонит! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берез, которые плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла. Ни туда, ни сюда. Билась-билась, а вылезть не сможет. Косой оглянулся, видит, дело хорошее, забежал с заду и ну лису… А сам приговаривает: — Вот как по-нашему! Во как по-нашему! Отработал ее и побежал на дорогу, а тут недалечко была угольная яма — мужик уголья жег. Заяц поскорее к яме, вывалялся весь в пыли да саже и сделался настоящий поп. Вышел на дорогу, повесил уши и сидит. Тем временем лиса кое-как выбралась на волю и побежала искать зайца. Увидела его и приняла за монаха: — Здравствуй! — говорит, — Не видал ли ты где косого зайца? — Которого? Что тебя давеча? Лиса вспыхнула со стыда и побежала домой. — Ах он подлец! Уже успел по всему народу расславить! Как лиса ни хитра, а заяц-то ее попробовал! / Сказка заимствована из сборника А. Н. Афанасьева «Русскiя завътныя сказки»/ — Этот заяц — плохой заяц! — заявил Нойдак. — Отчего ж? — удивился Сухмат. — Непорядок это так — с лисой. Непорядок! — Так она ж его съесть хотела! — напомнил Сухмат. — Все равно не хорошо, — стоял на своем строгий ведун. — Ну вот, никому моя сказка не нравится, — покачал головой Сухмат, — пойду-ка я спать в таком разе… — А учить Нойдака буквице? — спохватился Нойдак. — Ты мне сказку рассказал, я тебе — тоже, мы теперь с тобой в расчете, — сказал Сухмат, явно не собирающийся заниматься — на ночь глядя — обучением Нойдака грамоте. — Стой, подожди, моя еще сказку расскажет! — попытался задержать богатыря Нойдак, но тот уже захрапел. |
||
|