"Последний леший" - читать интересную книгу автора (Купцов Василий)Глава 11Дорогу преграждали четверо воинов. В кольчугах, с мечами и копьями. Странно — едешь тут едешь, ни одной живой души человеческой, а тут сразу четверо, да еще как бы дожидаются. — Здоровы будете, добры молодцы! — не слишком дружелюбно поприветствовал парней Рахта, — И чего нам, нельзя, что ли, проехать? Вроде ни одного слова грубого не сказал богатырь, но те сразу поняли и расступились. Счет известен — на богатыря двадцать дружинников надо, чтобы силы сравнять, так что на Рахту с Сухматом если меньше сорока бойцов придется — то и лезть в драку нечего. Счет тот еще с Рюриковых времен ведется, и завсегда верен. — И Вы здоровы будете, — поклонился один из них, видимо, старший. — Дорога для богатырей русских свободна, наше дело — лишь слово молвить… — и он указал рукой так, что было ясно — пожалуйста, проезжайте, дорога свободна. — А чего тогда стоите здесь? — Простой народ не пускаем, смерть там, впереди… — А нас, стало быть, пропускаешь? — Вы, богатыри да витязи — хозяева своей судьбы, вольны выбирать — объехать, али сразиться, наше дело — лишь предупредить… — настойчиво повторил дружинник. — Что же, — сказал Рахта, уже почувствовавший, что дело не просто, — рассказывай, друже, что там, впереди! — Завелось тут в лесу, аж с зимы, чудо-юдо невиданное, да такое, что никто из видевших его жив не остался… — Да, видно и впрямь невиданное, — согласился Сухмат, слезая с коня, — а хоть бы издали кто видел? — Вроде дети малые видывали, у них, детишек глазки востренькие. — Ты давай, рассказывай по порядку, — приказал Рахта строго, — что да как, и подробнее! — Жила да была тут в лесочке, на опушке, в маленькой избушке, бабушка-старушка, — начал сказку сказывать дружинник, — ну и ведьмой же она слыла, эта бабка — не приведи… Может, и не Яга, но все равно лихо было с ней повстречаться. Взглянет недобрым глазом — так дите малое и заикаться начнет, ну, а уж баба на сносях может и выкинуть. Да чего там говорить, встретит, бывало, оратай ведьму-баушку, та только взглянет — и пошло. Конь ногу спортит, посев пропадет, у коровы вымя высохнет… Но терпели, просто старались стороной обходить, да подалече. Да вот что потом вышло. Жил тут один, Вышлой кликали. И уродился тот Вышла таким уродом — ну, да ладно, что уродом, у каких уродин и сердце златое бывает, их все равно кто-то да полюбит… А этот уродился и злым, и гадким, мало что уродина. Ни одна девка и слышать о нем не хотела, даже рядом стоять, а не то что замуж пойти… Видно, сильно был зол Вышла на судьбу, да на всех других людей. Взял да пошел он к той баушке. Сторговались, видать, пообещала злая старуха ему великое ведовство навести, да оплаты потребовала не простой, а такой, что все так сразу и увидели, как Вышла с ведьмой расплатился. Короче, взяла она у него один глаз, и стал тот Вышла еще и одноглазым. А дальше совсем плохо стало. Глаз-то, который у Вышлы остался, совсем злым стал. Встретит Вышла девку в лесу иль в поле одну-одинешеньку, как взглянет — девки потом рассказывали, что и забывали обо всем. Недолго терпели отцы да женихи, поймали того Вышлу, да этот злой глаз и вырезали. А глаз — прыг да скок, по полю шмыг — и к лесу напрямик. Люди за ним, все норовят поймать да раздавить, но не тут-то было! Глаз так хитро скакал, что никто его прихлопнуть так и не смог. Бежали за ним, бежали, глядь — так прямо к ведьминой избенки и подобрались. Старушка та из гнилушки-то своей вылезла, на порожке стоит, да глазик поджидает. Но тут мальчонка один, восьми годков, маленький, да удаленький, глазик-то и словил. Мужики глаз хвать — тут же, на глазах у ведьмы, его камнем по камню и размазали. Закричала тут ведьма диким голосом — смотрят люди — течет у ней из глазницы кровь. Видно — был тот глаз ее собственный. Понял народ, откуда все беды берутся, да решили люди, что надо с этим делом кончать. Схватили колья — и к ведьме. Та колдовала, колдовала, да против кольев осиновых разве что наколдуешь? Взяли люди, да выкололи ей второй глаз, хотели и вовсе жизни лишить, да пожалели старость. А зря — потом думали, да себя ругали, надо было ее колом, а избенку огнем священным запалить… — Ну, известное дело, мужик задним умом крепок, — подал голос Сухмат, — но что дальше то было? — А дальше вот что было, — продолжил удивительный рассказ дружинник, — отпустили ее с дуру, а ведьма шасть в избушку, а там у нее запасной глаз, у Вышлы купленный, хранился. Поставила она тот глаз себе на место, выскочила к людям и давай причитать: «Ой и лихо мне, один глазик родный раздавили, другой выкололи, и осталась я с глазом чужим, бесполезным… Ох и лихо же мне! Пусть и вам всем лихо будет, Лихо Одноглазое пусть сюда придет, что б вам всем лихо стало!». Как закляла она теми словами, вдруг земля задрожала, древа затрещали, ветер взревел. Испугались люди, да бросились бежать — кто куда. Бегут, не оглядываются. А кто смелее был — на миг оглянулся, да рассказывал потом, что земля вспучилась у самой избенка, да полезло из-под земли что-то, а что — и не рассмотрели… Потом осмелели чуть, возвернулись, глядь — а от старухи одни кости обглоданные лежат. Видно, пришло Лихо, да первым делом саму старушку и сожрало! — А потом? — А потом решил Вышла за свои обиды людям отмстить. Хоть и слепой стал, да дорогу в лес нашел… — И что, нажаловался Лиху? — Нажаловался — не нажаловался, да только больше того Вышлу живого никто не видел, зато нашли на опушке, у той самой избушки кости кривые. А у кого еще в деревеньке такие кости дрянные могли быть? Ясно дело — у Вышлы! — Стало быть, сожрало Лихо Вышлу? — усмехнулся Сухмат, — Ну, да так ему и надо! — Ему-то может, так и надо, — покачал головой воин, — да только поселилось то Лихо Одноглазое с тех пор в том лесу, и нет через тот лес ни проходу, ни проезду. Многие туда входили, да никто не выходил! — А что князь ваш? — спросил Рахта. — Князь туда дружинку малую послал, троих лучших мечников, да ведуна искусного — в придачу. Пошли они в лес, да не вернулись, ни слуха, ни духа… — И что же дальше? — Не такая большая у нашего князя дружина, чтобы лучших на съедение отправлять. Вот нас поставили, что б сторожили, да народ проезжий дальше не пускали и объезд показывали… — Что же, так и будете стоять теперь? — удивился Сухмат, — Чего ждать-то? — Да кто его знает, чего ждать… — пожал плечами дружинник. — Может, само уйдет али с голоду сгинет? — подал голос молчавший до сих пор румяный молодец весен этак шестнадцати от роду, — Иль заедет сюда сильный богатырь Илья Муромец… — Илья да Илья… — проворчал Рахта и добавил громче, — Мы и сами с усами! — и, как в доказательство, закрутил себе длинный ус. — Поедите, стало быть? — Да уж в объезд не поедем, это точно! — отозвался Сухмат. — А чего так? Иль удаль молодецкая? — продолжал допытываться воин. — Если не мы, так кто ж? — пожал плечами Рахта. Вид у него был даже какой-то недоуменный — что, мол, спрашивать о вещах очевидных. — Что ж, — согласился дружинник, — два богатыря да ведун… Может, и сладите! Тогда да поможет вам Перун! — Ну, это вряд ли, — проворчал Рахта. — Отчего ж? — подал голос Нойдак, — Может, и поможет! — На богов надейся, да сам не плошай! — Рахта почему-то сердился. — Как хоть звать-величать вас, добры молодцы? — спохватился дружинник, — Вдруг как и не вернетесь, а у меня будут спрашивать-допрашивать… — Я — Рахта-богатырь, это — Сухмат-богатырь, ну а это — Нойдак, ведун наш! — В добрый путь, и ни пуха вам, ни пера, добры молодцы — Рахта-богатырь, Сухмат-богатырь, да Нойдак мудрый ведун! — пожелал на прощание воин. Нойдака в первый раз в жизни назвали «мудрым ведуном». А то все — Нойдак-дурачок… — Какой же он, однако, вежливый, — рассуждал Сухмат, — и мне — в добрый путь, и Рахте, и Нойдаку, и всех — по званию… Было бы нас человек этак сорок добрых молодцев — прощались бы до вечера! Лес был на удивление тих. Ни пения птичьего, ни шороха звериного, только деревья так жалобно и сиротливо поскрипывают вокруг. — Не очень-то дружелюбный лесок, — заметил Сухмат. — Этот лес нам не друг, — согласился Нойдак. — Нас, кстати, никто не гонит вперед, спешить некуда, — рассудил Рахта, — остановимся, подумаем, поговорим… Богатыри, не спеша, расседлали коней и расположились на привал. Нойдак, беспокойно озираясь, придвинулся к парням на этот раз гораздо ближе, чем обычно… — Так о чем мы будем говорить? — спросил побратима Сухмат. — Считай, что мы перед боем, — объяснил Рахта, — и чем лучше мы будем знать врага, тем скорее и вернее его победим. — Знать? — удивился Сухмат, — А я ничего об этом самом Лихе и не знаю! — И я не знаю, — сказал Нойдак. Последнее время он принимал участие в разговорах на равных со своими могучими друзьями, и эти не одергивали его, зная, что он иногда, если не с большого ума, так с глупой удачливости, может сказать и что-то дельное… — Даже сказок? — спросил Рахта, обращаясь к обоим сразу. — Ну, одну сказку про Лихо Одноглазое я знаю, — ответил Сухмат. — Расскажи! — сразу попросил Нойдак. — Вот именно, расскажи… — почти приказал Рахта. Впрочем, поскольку они были сейчас как бы «в бою», настала очередь — по их старому уговору с Сухматом — верховенства Рахты. " Жил один кузнец. — Что, — говорит, — я горя никакого не видал. Говорят, лихо на свете есть; пойду поищу себе лихо. Взял и пошел, выпил хорошенько и пошел искать лихо. Навстречу ему портной. — Здравствуй! — Здравствуй! — Куда идешь? — Что, брат, все говорят: лихо на свете есть; я никакого лиха не видал, иду искать. — Пойдем вместе. И я хорошо живу и не видал лиха; пойдем поищем. Вот они шли, шли, зашли в лес, в густой, темный, нашли маленькую дорожку, пошли по ней — по узенькой дорожке. Шли, шли по этой дорожке, видят: изба стоит большая. Ночь; некуда идти. — Сём, — говорят, — зайдем в эту избу. Вошли; никого там нету, пусто, нехорошо. Сели себе и сидят. Вот и идет высокая женщина, худощавая, кривая, одинокая. — А! — говорит. — У меня гости. Здравствуйте. — Здравствуй, бабушка! Мы пришли ночевать к тебе. — Ну, хорошо; будет что поужинать мне! Они перепугались. Вот она пошла, беремя дров большое принесла; принесла беремя дров, поклала в печку, затопила. Подошла к ним, взяла одного, портного, и зарезала, посадила в печку и убрала. Кузнец сидит и думает: что делать, как быть? Она взяла — поужинала. Кузнец смотрит в печку и говорит: — Бабушка, я кузнец. — Что умеешь делать-ковать? — Да я все умею. — Скуй мне глаз. — Хорошо, — говорит, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз. Она пошла, принесла две веревки, одну потоньше, а другую толще. Вот он связал ее одною, которая была потоньше. — Ну-ка, бабушка, повернися! Она повернулась и разорвала веревку. — Ну, — говорит, — нет, бабушка! Эта не годится. Взял он толстую веревку да этою веревкою скрутил ее хорошенько. — Повернись-ка, бабушка! Вот она повернулась — не порвала. Вот он взял шило, разжег его, наставил на глаз-то ей на здоровый, взял топор да обухом как вдарит по шилу. Она как повернется — разорвала веревку, да и села на пороге. — А, злодей, теперича не уйдешь от меня! Он видит, что опять лихо ему, сидит, думает: что делать? Потом пришли с поля овцы; она .загнала овец в свою избу ночевать. Вот кузнец ночевал ночь. Поутру стала она овец выпускать. Он взял шубу, да вернул шерстью вверх, да в рукава-то надел и подполз к ней, как овечка. Она все по одной выпускала; как хватит спинку, так и выкинет ее. И он подполз; она и его хвата за спинку и выкинула. Выкинула его, он встал и говорит: — Прощай, лихо! Натерпелся я от тебя лиха; теперь чего не сделаешь. Она говорит: — Постой, еще натерпишься, ты не ушел! И пошел кузнец опять в лес по узенькой тропинке. Смотрит, в дереве топорик с золотой ручкой: захотел себе взять. Вот он взялся за этот топорик, рука и пристала к нему. Что делать? Никак не оторвешь. Оглянулся назад: идет к нему лихо и кричит: — Вот ты, злодей, и не ушел! Кузнец вынул ножичек, в кармане у него был, и давай руку пилить; отрезал ее и ушел. Пришел в свою деревню и начал показывать руку, что теперь видел лихо. — Вот, — говорит, — посмотрите — каково оно: я говорит, — без руки, а товарища моего совсем съела. Тут и сказке конец." — Не слишком умная сказка, — выказал свою оценку Рахта, — к тому же я слышал от Черного Прынца другую, очень древнюю и очень длинную сказку об одном то ли воине, то ли купце… — Типа новгородца Садко? — Нет, не совсем, — помотал головой Рахта, — этого звали Одиссеос, и был он родом из тех старых славян, что пришли когда-то на земли, где сейчас ромеи живут, и завоевали их… Так вот, долго, очень долго возвращался с войны этот Одиссеос, а был он князь своего народа, и был у него корабль и команда воинов на нем. И вот однажды попали они на остров, где жил одноглазый великан, по имени Циклопус, который запер их в пещере и начал по одному покушивать… — Теперь и я вспомнил, — перебил Сухмат, — они выбрались из пещеры точно так же, под овцами, предварительно опоив Циклопуса зеленым вином да выколов ему единственный глаз. А еще я слышал сказку про сарацинского купца Аль-Синбада… — И что в той сказке? — Да все тоже самое! — ответил Сухмат, — Я еще запомнил, что одноглазый великан перед тем, как съесть, разнимал людей, как цыплят разнимают люди. Может, и вправду было — такое не придумаешь… — Сказки разные, — вздохнул Рахта, — и во всех — одно и тоже. Сказав эту фразу, богатырь подмигнул побратиму. Тот засмеялся, оставив недоумевать Нойдака — что же тут смешного. А смешное было — просто когда-то давно, изрядно нагулявшись, Сухмат высказал в сердцах побратиму: «Женщины все разные, но со всеми — одно и то же!». Рахта запомнил, и когда впоследствии Сухматия начинало тянуть его влюбчивое сердце то к одной, то к другой — напоминал побратиму его собственные слова… — Так что же? Сказки — ложь, да в них намек, добрым молодцам урок? А какой урок из этих сказок? — спросил Сухмат чуть насмешливо. — Если увидишь топорик, воткнутый в дерево, то его нельзя брать! — заявил Нойдак, показав, что кто-кто, а он мотал себе на ус, который, кстати говоря, так и не отрастил! — Молодец! — похвалил, к удивлению побратима, северянина Рахта, — Никаких подарков не брать, вообще — ничего драгоценного али красивого — не трогать! В этот момент послышался перестук лошадиных копыт. Богатыри вскочили с земли, схватили оружие. Показался всадник. Это было вовсе не Лихо, а самый обычный витязь, может, даже и богатырь. По крайней мере — здоровяк и силач — это было видно. — А, вы те самые, что пошли на Лихо? — спросил он не то чтобы дружелюбно, но и не враждебно. — Да, мы те самые, — ответил Рахта, — А куда ты так спешишь? — Я боялся, что вы опередите меня и убьете Лихо сами, — ответил всадник. — А тебе что, очень оно нужно? — удивился Сухмат. — Да, отдайте его мне, я хочу прославиться! Хочу, чтобы все знали меня не как просто Филю, а как Филю Победителя Лиха… Прошу вас, добры молодцы, уступите его мне. Вы и так уже много подвигов совершили, сам вас в Золотой Палате видывал… А мне — хоть один бы совершить! — Ну давай, езжай… — не стал возражать Рахта, — Нам, собственно, и не с руки… Филя, явно обрадовавшись, поскакал дальше. А Рахта только покачал головой. — Эх, чувствует мое сердце, остаться тебе просто Филей, — сказал богатырь. — Просто Филя он, или пусть — простофиля, но я его в Серебряной Палате видывал, какой никакой, а дружинник, почти богатырь, — заметил Сухмат. — Тогда поехали за ним, раз уж свой, так, может, выручать придется, — приказал Рахта, — а что еще про это самое Лихо известно? Не из сказок, а то, что волхвы сказывают? — Слышал я одну байку, — сказал Сухмат, вскакивая на коня, — что Лихо одноглазое не кто-нибудь, а теща самого Вия! — Про тещу Вия и я слышал, — насторожился и даже приостановил коня Рахта, — сказывают, что сильно она допекает Владыку. Как покажется только теща — все у Вия из рук валится, дела все наперекосяк! Да еще и сверлит, и сверлит его острющим своим языком, и когда дырку ему в голове высверливает, у Владыки терпение лопается и выгоняет он тещу в мир к живым. Да еще и приговаривает, чтобы никто это Лихо убить, и таким образом, обратно спровадить, из людей не мог… — Тогда дело наше не простое! — заключил Сухмат. Эти слова были вскоре подтверждены. Начали попадаться кости. И лошадиные, и человечьи, а в придачу к костям — еще и оружие, доспехи… Будто рать здесь полегла в честном бою… И все та же тишина. Впрочем, вскоре богатыри услышали впереди некий звук, очень странный звук. Такой звук напугает кого хочешь, как будто что-то такое часто-часто стучит… А, вот и источник таинственного звука. Богатыри увидели за поворотом Филю, разглядывающего груду человеческих костей. Сам он дрожал крупной дрожью, а зубы — не в такт мелкой. И странный звук, раздававшийся на весь лес, был всего лишь стуком зубов отважного витязя друг об друга. Увидев Рахту и Сухмата, Филя даже обрадовался. — А можно… — спросил он и запнулся, — Можно, я первый подвиг в следующий раз совершу? — Да чего там! — усмехнулся Рахта, — Свои же люди… Езжай себе, мы по первому разу промолчим! Филя не заставил себя ждать — бросился к своему коню, вскочил в седло и рванул назад. Все бы это было бы весьма и весьма забавным, если бы цокот копыт не остался бы единственным звуком в этом странном лесу… Вот и поляна, а вот эта избушка, вот из нее выползает старушка… Злая-презлая, страшная-престрашная, да еще единственный глаз так огнем и горит, мертвым светом все вокруг освещает! Да и видно, вся трава вокруг избушки повыгорела, на земле птахти мертвые валяются… В этот момент конь Рахты споткнулся, чего никогда ранее за ним не замечалось, а сам богатырь неожиданно для себя потерял равновесие и грохнулся на землю. В этот же самый момент лопнула с громким хлопком подпруга у Сухмата, а Нойдак, отвлеченный этим звуком, ударился лбом о сук дерева, вывалился из седла, при этом задев сползшего на бок Сухматия, и вот они уже оба, как мешки, рухнули на землю. Кони заржали и начали пятиться, да не тут-то было. Удивительно, но, оказывается и кони могут запутаться в ветвях! Или ветви были волшебные? Что-то вы подзадержались, припозднились! — заговорила Лихо. Голос у нее был высокий, громкий и пронзительный, ну, прямо как металлом по стеклу — даже внутри все переворачивается, — я тут голодная сижу, мяса богатырского да конинки жду, а они невесть где шляются! Старуха выпрямилась, наконец в полный рост. Да, это была не баба-яга или ведьма какая-нибудь, это уж точно! Пожалуй, была та старуха повыше Рахты, но, зато, худая-прехудая, руки длинные предлинные, а пальцы все — страшенные, невиданные, без мяса и кожи — одни кости да жилы… Кривые длинные зубы торчат изо рта, острые такие — или точеные — у кузнеца заточенные? Теперь не узнаешь, если и побывала у коваля, так рассказать все равно уж некому… Ну, а глаз — глаз был единственный, на выкате — огромный, горящий, не мигающий! — Ну, идите сюда, поговорим, побеседуем, — заскрипела старуха, и от звука ее голоса лопнула перевязь у Рахты, и рука его схватила не меча рукоять, а воздух, потому как меч на землю упал, — чего зря беспокоишься, добрый молодец, мне меч твой без надобности, я мечи не ем! — сварливо добавила Лихо. — Ничего, зато мы попотчуем! — сказал Сухмат, выхватывая меч. Но тут, как назло, первый же шаг Сухмата вперед привел к тому, что нога богатыря провалилась в какую-то яму, богатырь упал вперед, едва успев увернуться от собственного меча, при этом его пальцы, едва коснувшись земли, попали во что-то липкое, да так и пристали. — Вий тебя побери! — воскликнул Рахта, хватаясь за булаву. Вот она, рукоять — замах — но что это, почему булава столь легка? Проклятие! В первый раз за всю свою жизнь богатырь видел, чтобы у булавы просто так, от одного замаха, отвалился шипастый шар. — И до Вия дело дойдет, дойдет до родимого! — произнесла старуха злопамятно, — А это что за молодец такой, такого я еще не пробовала! Нойдак понял, что страшилище имеет в виду его. Что делать? Драться? И так только что еле увернулся от булавы Рахты… Может, подобрать его меч? Да не поднять меча богатырского. Нойдак схватился за гарпун, за тот самый, против которого оказался бессилен даже Перун-Громовержец. Увы — один и тот же фокус дважды не получается! Нойдак замахнулся, а гарпун выскользнул из его руки, и, мало того, что улетел назад, еще и попал Рахте, налаживавшему лук, прямо в лоб. Счастье — тупым концом. Да и как это могло быть? Ведь Рахта на игрищах — удаль показывая — руками отбивал пущенные в него стрелы — а тут дротиком в лоб… Мало того, что Рахта был неожиданно оглушен, инстинктивно откинувшись назад, он попал в сплетение каких-то ветвей, сделал шаг назад, его ноги запутались в какой-то странной колючей растительности и чем больше богатырь дергался, тем сильнее запутывался. Наконец Рахта рванул изо всей силы, выдернул кусты из земли — но оказалось, что корни тех приставучих кустиков тянулись как раз под его ногами — и он, таким образом, как бы выдернул почву из под собственных ног, упал, да еще и окончательно запутался в свалившемся на него колючем кустарнике… Еще никогда богатыри не попадали в такое положение. Что сила, что удаль? Если сама Судьба против них, если конь спотыкается, да все ломается, да сам ногой во все ямки попадаешь, да за все ветки цепляешься… Вот уж, известно, нет ничего хуже, когда Беда приходит, и Лихо — имя ей. А оно, это Лихо — уже совсем близко, и горит красным пламенем страшный глаз Одноглазого… Куда ни кинет взгляд — все умирает. Листья опадают, трава желтеет, бедная мышка — кверху лапками… Теперь становилось понятно, как побеждало Лихо. Ведь это даже не колдовство! Это просто старуха, возле которой всем не везет! Именно — не везет в самой что ни на есть последней стадии… Нойдак приготовился к неминуемой смерти. Рахта и рад был бы помочь, да ноги запутались… А Сухмат и вовсе завяз. Лихо, между тем, совсем близко. Вот прошел ее взгляд, травку зеленую опаляя, упал взгляд на грудь Нойдака, задержался. Потом Лихо в лицо ему всмотрелось, кажется, чему-то удивляясь, потом взгляд на руки упал… — Вот оно что, эти руки одноглазого северянина породили, — прошипело Лихо, — ну, да не все ли равно, кого убивать! Сухмату удалось, наконец, выбраться из тягучей ямы, но он тут же, не успев стрелу вложить в лук — снова поскользнулся на ровном месте, на этот раз его ноги не попали в яму, а разъехались в стороны, что выглядело ужасно глупо, ведь одна из его рук продолжала оставаться приклеенной невесть к чему на земле… И Нойдак понял, что теперь — все! Но — не тут-то было. Послышался скрежет металла. И голос, до боли знакомый голос Духа, который все приближался. — Быстрей, быстрей! — звал Дух, — Да быстрей же! Теперь и богатыри, и Нойдак увидели того, кто так скрежетал металлом. Нойдаку сначала почудилось, что это тот самый мертвый франкский рыцарь вдруг ожил и пришел к ним на помощь. Но потом увидел ниспадающие из-под шлема длинные женские волосы. Тут и Рахта узнал эти, такие родные, золотисто-русые косы… — Полинушка… — прошептал богатырь. — А это еще кто ко мне на съедение пожаловал? — засмеялось Лихо Одноглазое, — Думаешь, в железки обрядился, так я тебя не достану? Доставала, и не таких доставала, и в железках, и в камне, и в шкурах — как не рядись, а от глаза моего смертоносного тебе не уйти! Странно, что еще не спотыкнулся… — Не спотыкнулась и не спотыкнусь! — сказала Полина, — А теперь зри — то смерть твоя пришла, губительница! — Поляница? — удивилось Лихо, — Что же, закусим и поляницей! Тебе, глупая, неведомо, что не суждено мне от руки живого человека погибнуть, так Вий приговорил, а мне Род на роду написал! — Сама ты дура! — ответила Полина и замахнулась мечом, — Тебе ж ясно сказали — от живой руки не умрешь, а я мертвая! Лихо Одноглазое, кажется, так и не успело понять смысла слов Полины, а, может, и успело, да было поздно. Опустился меч, разрубив чудище на пополам, потом поднялся и снова опустился, и так раз за разом, пока не остались на траве одни мелкие кусочки. В тот момент, когда богатыри вдруг почувствовали, что их больше ничего не держит, руки-ноги свободны и они могут вновь стать хозяевами своей судьбы, оказалось, что Полина уже ушла. Вдали послышался стук конских копыт и звон металла. — Полина! Полинушка! — звал Рахта, — Вернись, не уходи! Было ясно, что призывы богатыря бесполезны, да и в ушах наших героев до сих пор слышались слова девушки: «А я мертвая!». Но ни Сухмат, ни Нойдак удерживать и увещевать Рахту не стали. — Смотрите, други, она сползается! — вдруг закричал Нойдак, указывая пальцем на разрубленные части Лиха. Богатыри на миг оцепенели. Действительно, и голова, и руки с ногами начали как-то колдовским образом перемещаться по направлению к разрубленному телу. Всем стало ясно, что случится, коли тело страшилища соберется вновь. Первым опомнился Рахта, попросту подцепивший перебирающий пальцами обрубок руки мечом и отбросивший его подале. Что дало лишь временный эффект — рука вновь поползла обратно. Что было делать? Лихо явно не хотело убираться с этого света. Были ли силы, способные сейчас помочь нашим героям? Или им нужно было просто брать ноги в руки и удирать, пока чудище вновь не ожило? Но это — путь трусов, а не витязей отважных… К тому же, побратимы как-то слышали сказку о том, как Лихо преследовало обидчика, пока не настигло его. Значит, надо было что-то делать, вернее, сделать с этими обрубками. Может, просить богов? Но кого? Перун бы помог, но как после всего этого просить громовержца? Вот Сварожич, бог Света Белого, тот бы точно помог, он всегда против сил темных, с царства змеиного приползших, помогает, да око его плотно облаками на небе прикрыт, не увидит и не услышит! — Брат огонь! — вскричал Рахта. — О брат мой огонь, Сварогом на спасенье нам даденный, — начал приговаривать Сухмат, сразу начавший разводить костер, — отец наш огонь, тепло дающий, в холод спасающий, мужчинам силу дарящий, от зла уберегающий! Приди Огнь-Сварожич, приди ко мне и нам помоги! Я — живой и ты — живой, а живой живому брат, приди и от Лиха спаси! Нойдак, не знавший, что говорить в таких случаях, помогал делом, подтаскивая сушняк. Рахта продолжал бороться с ползающими по полянке кусочками Лиха, не давая им собраться воедино. Наконец, костер заполыхал. И в него полетел первый обрубок. Удивительно, но огонь охотно взял себе руку Лиха, прямо-таки пожрал ее… А потом туда же полетели обрубки ног, голова — яростно клацавшая зубами, вторая рука, пытавшаяся схватиться — в последней попытке выжить — даже за острый меч. И вот чудовища не стало. Не осталось ничего, только горстка пепела, который сразу же разлетелся по ветру. — Вот пускай теперь Вий с нею и разбирается, — заявил Сухмат мстительно. — Неизвестно, кому еще будет при этом плохо, — заметил Рахта напоследок. Вечером, перед самым сном, Нойдак почувствовал подле себя присутствие Духа. Он уже давно научился чуять своего невидимого друга даже тогда, когда тот молчал. — Это была Полина? — спросил Нойдак, — В тех железных одеждах? — Да, Полина, — подтвердил Дух как ни в чем не бывало. — Мертвая? — Да, мертвая. — А если мертвая, то почему же она ходила, говорила и дралась? — А почему бы мертвым и не походить, да не поговорить? — ответил Дух недоумеваючи. — Ладно, — согласился Нойдак после короткого раздумья, ибо возразить было нечего, — а куда ты запропастился? Где был? Что видел? — Где был, там меня уж нет, — хихикнул Дух. — А все-таки? — Много будешь знать, скоро состаришься! — И это надо же! — удивился Нойдак. Кажется, его Дух из милого мальчика начал превращаться в наглючего подростка… |
||
|