"Осенние озера (Вторая книга стихов)" - читать интересную книгу автора (Кузмин Михаил)

Кузмин МихаилОсенние озера (Вторая книга стихов)

Михаил Кузмин

Осенние озера

Вторая книга стихов

109. ПОСВЯЩЕНИЕ

Сердце, любившее вдоволь, водило моею рукою,

Имя же я утаю: сердце - ревниво мое.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

110-121. ОСЕННИЕ ОЗЕРА

Хрустально небо, видное сквозь лес;

Усталым взорам

Искать отрадно скрытые скиты!

Так ждало сердце завтрашних чудес,

Отдав озерам

Привольной жизни тщетные мечты!

Убранство церкви - желтые листы

Парчой нависли над ковром парчовым.

Златятся дали!

Давно вы ждали,

Чтоб желтым, красным, розовым, лиловым

Иконостасы леса расцветить,

Давно исчезла паутины нить.

Надежду сменит сладостная грусть,

Тоски лампада,

Смиренней мысли в сердце богомольном,

И кто-то тихий шепчет: "Ну и пусть!

Чего нам надо?

Грехам простится вольным и невольным".

Душа внимает голосам недольним,

Осенней тишью странно пленена,

Знакомым пленом!

И легким тленом

Земля дохнет, в багрец облечена,

Как четки облака! стоят, не тая;

Спустилась ясность и печаль святая!

Протянуло паутину

Золотое "бабье лето",

И куда я взгляд ни кину

В желтый траур все одето.

Песня летняя пропета,

Я снимаю мандолину

И спускаюсь с гор в долину,

Где остатки бродят света,

Будто чувствуя кончину.

О тихий край, опять стремлюсь мечтою

К твоим лугам и дремлющим лесам,

Где я бродил, ласкаемый тоскою,

Внимал лесным и смутным голосам.

Когда опять себя с любовью скрою,

Открыв лицо осенним небесам?

Когда пойду известною тропою,

Которой, без любви, бежал я сам?

Осенний ветер жалостью дышал,

Все нивы сжаты,

Леса безмолвны зимней тишиной.

Что тихий ангел тихо нашептал,

Какой вожатый

Привел незримо к озими родной?

Какой печальной светлою страной

В глаза поля мне глянули пустые

И рощи пестрые!

О камни острые,

Об остовы корней подземных вековые

Усталая нога лениво задевает.

Вечерняя заря, пылая, догорает.

Куда иду я? кто меня послал?

Ах, нет ответа.

Какую ясность льет зимы предтеча!

Зари румянец так златист, так ал,

Так много света,

Что чует сердце: скоро будет встреча!

Так ясно видны, видны так далече,

Как не видать нам летнею порой

Деревни дальние.

Мечты печальные

Вокруг меня свивают тихий рой;

Печаль с надеждой руки соплетают

И лебедями медленно летают.

Снега покрыли гладкие равнины,

Едва заметен санок первый след,

Румянец нежный льет закатный свет,

Окрася розою холмов вершины.

Ездок плетется в дальние путины,

И песня льется, песня прошлых бед,

Простой и древний скуки амулет,

Она развеет ждущие кручины!

Зимы студеной сладко мне начало,

Нас сочетала строгая пора.

Яснеет небо, блекнет покрывало.

Каким весельем рог трубит: "Пора!"

О, друг мой милый, как спокойны мысли!

В окне узоры райские повисли.

Моей любви никто не может смерить,

Мою любовь свободе не учи!

Явись, о смерть, тебе лишь можно вверить

Богатств моих злаченые ключи!

Явись, о смерть, в каком угодно виде:

Как кроткий вождь усопших христиан,

Как дух царей, плененный в пирамиде,

Как Азраил убитых мусульман!

Мне не страшна, поверь, ничья личина,

Ни слез моих, ни ропота не жди.

Одна лишь есть любовная кручина,

Чтоб вызвать вновь из глаз сухих дожди.

Коль хочешь ты, слепая, униженья,

Бесслезных глаз позорящий ручей

Яви мне вновь его изображенье,

Верни мне звук прерывистых речей!

"Помедли, смерть!" - скажу тогда я глухо,

"Продлись, о жизнь!" - прошепчет жалкий рот,

Тогда-то ты, без глаз, без слов, без слуха,

Ответишь мне: "Я победила. Вот!"

Не верю солнцу, что идет к закату,

Не верю лету, что идет на убыль,

Не верю туче, что темнит долину,

И сну не верю - обезьяне смерти,

Не верю моря лживому отливу,

Цветку не верю, что твердит: "Не любит!"

Твой взор мне шепчет: "Верь: он любит, любит!"

Взойдет светило вопреки закату,

Прилив шумящий - брат родной отливу,

Пойдет и осень, как весна, на убыль,

Поют поэты: "Страсть - сильнее смерти!"

Опять ласкает луч мою долину.

Когда придешь ты в светлую долину,

Узнаешь там, как тот, кто ждет, полюбит.

Любви долина - не долина смерти.

Ах, нет для нас печального закату:

Где ты читал, чтоб страсть пошла на убыль?

Кто приравнять ее бы мог отливу?

Я не отдамся никогда отливу!

Я не могу предать мою долину!

Любовь заставлю не идти на убыль.

Я знаю твердо: "Сердце вечно любит

И не уклонит линии к закату.

Всегда в зените - так до самой смерти!"

О друг мой милый, что страшиться смерти?

Зачем ты веришь краткому отливу?

Зачем ты смотришь горько вслед закату?

Зачем сомненье не вступать в долину?

Ведь ждет в долине, кто тебя лишь любит

И кто не знает, что такое убыль.

Тот, кто не знает, что такое убыль,

Тот не боится горечи и смерти.

Один лишь смелый мимо страха любит,

Он посмеется жалкому отливу.

Он с гор спустился в щедрую долину.

Огнем палимый, небрежет закату!

Конец закату и конец отливу,

Конец и смерти - кто вступил в долину.

Ах, тот, кто любит, не увидит убыль!

Не могу я вспомнить без волненья,

Как с тобой мы время коротали!

А теперь печали дни настали,

Ах, печали, ревности, сомненья!

Как осенним утром мы бродили,

Под ногами листья шелестели...

Посмотри: деревья все не те ли?

Эти губы, руки - не мои ли?

И какие могут быть сомненья,

Для кого печали дни настали?

Ведь от дней, что вместе коротали,

Лишь осталась горечь да волненья!

Когда и как придешь ко мне ты:

Промолвишь: "Здравствуй", промолчишь?

Тебя пленяет бег кометы,

Мне нужно солнце, свет и тишь.

Тебя манит игра интриги,

Падучий блеск шальной звезды,

А мне милы: лампада, книги

И верный ход тугой узды.

Когда-то сам, с огнем играя,

Я маски пел, забыв любовь,

И вот закрытого мне рая

Душа моя алкает вновь.

К тебе взываю я из кельи:

"Приди, пребудь, верни мне свет!

Зачем нам праздное похмелье:

Я вечной дал любви обет.

Пойми: я ставлю все на ставку,

Не обмани, не погуби!

Уйдешь - и лягу я на лавку,

И смерть скует уста мои!

Сбери свой свет, дугой скользящий,

И в сердце тихо, нежно влей!

И выйдем из тюрьмы томящей

На волю вешнюю полей!"

Когда и как приду к тебе я:

Что даст нам милая весна?

Пусть сердце падает, слабея,

Лазурь безбурна и ясна.

В мое окно с нависшей крыши

Стучит весенняя капель;

Мечты все радостней, все выше,

Как будто минул скорбный хмель.

Смотрю на скромные угодья,

И мнится сердцу моему:

"С веселым шумом половодья

Вернусь и все душой приму".

Язык мой шепчет: "Я покорен",

Но сердце ропщет и дрожит.

Ах, кем наш дальний путь проторен?

Куда ведет и где лежит?

Покойны белые покровы,

Недвижна тень сосновых лап,

А те пути, ах, как суровы,

И я так жалок, наг и слаб.

И я прошу весны сиянье,

Ослабший лед и талый снег

Затеплить и в тебе желанье

Таких смиренных, нежных нег!

Что сердце? огород неполотый,

Помят, что диким табуном.

И как мне жизнью жить расколотой,

Когда все мысли об одном?

Давно сказали: "Роза колется;

Идти на битву - мертвым пасть".

А сердце все дрожит и молится,

Колебля тщетно горя власть.

Ах, неба высь - лишь глубь бездонная:

Мольба, как камень, пропадет.

Чужая воля, непреклонная,

Мою судьбу на смерть ведет.

К каким я воззову угодникам,

Кто б мне помог, кто б услыхал?

Ведь тот, кто был здесь огородником,

Сам огород свой растоптал!

Умру, умру, благословляя,

А не кляня.

Ты знаешь сам, какого рая

Достигнул я.

Даешь ли счастье, дашь ли муки,

Не все ль равно?

Казнящие целует руки

Твой раб давно.

Что мне небес далекий купол

И плески волн?

В моей крови последний скрупул

Любовью полн.

Чего мне жаль, за что держуся?

Так мало сил!..

Стрелок отбившегося гуся

Стрелой скосил.

И вот лежу и умираю,

К земле прильну,

Померк мой взор: благословляю,

А не кляну.

Август 1908-март 1909

122-132. ОСЕННИЙ МАЙ

Всеволоду Князеву

С чего начать? толпою торопливой

К моей душе, так долго молчаливой,

Бегут стихи, как стадо резвых коз.

Опять плету венок любовных роз

Рукою верною и терпеливой.

Я не хвастун, но не скопец сонливый

И не боюсь обманчивых заноз;

Спрошу открыто, без манерных поз:

"С чего начать?"

Так я метался в жизни суетливой,

Явились Вы - и я с мольбой стыдливой

Смотрю на стан, стройней озерных лоз,

И вижу ясно, как смешон вопрос.

Теперь я знаю, гордый и счастливый,

С чего начать.

Трижды в темный склеп страстей томящих

Ты являлся, вестник меченосный,

И манил меня в страну иную.

Как же нынче твой призыв миную?

Жгу, жених мой, желтый ладан росный,

Чуя близость белых крыл блестящих.

Первый раз пришел ты на рассвете,

На лицо опущено забрало,

Ноги пыльны от святых скитаний,

Но ушел один ты в край свиданий;

Сердце, вслед стремясь, затрепетало

И любовь узнало по примете.

Долго дни текли в тупом томленьи;

Помнил я тебя и ждал возврата,

Скоро ль снова встанешь на пороге?

Средь пустынь полуденной дороги

Встретил я обещанного брата

И узнал знакомое волненье.

Но прошел и этот раз ты мимо.

На прощанье нежно улыбнувшись,

Струйкой золота исчез в эфире.

Я опять один в тревожном мире;

Лишь порой душа, от сна очнувшись,

Вспомнит о тебе, мечом томима,

В третий раз приходишь на закате;

Солнце рдяно к западу склонилось,

Сердце все горит и пламенеет,

И теперь твой лик не потемнеет,

Будет все, что прежде только снилось,

Не придется плакать об утрате.

Коснели мысли медленные в лени,

Распластанные кости спали в теле,

Взрезать лазурь голубки не хотели,

И струй живых не жаждали олени.

Во сне ли я, в полуденном ли плене

Лежал недвижно у недвижной ели?

Из купола небес, как из купели,

Янтарь стекал мне сонно на колени.

Вдруг облак золотой средь неба стал,

А горлицы взметнулись тучкой снежной

С веселым шумом крыл навстречу стрел.

Сквозь звон, и плеск, и трепет, как металл,

Пропел "живи" мне чей-то голос нежный

И лик знакомый в блеске я узрел.

Все пламенней стремленья,

Блаженнее мечта!

Пусть храмина пуста,

Стихают ли хваленья?

Не знают утоленья

Разверстые уста!

Сердце покоя и тени не просит.

Ангел холодное сердце отбросит.

Нездешнего сиянья

Божественную рать

Посмеют ли скрывать

Земные одеянья?

Все яростней блистанья,

Все слаще благодать!

Сердце, не ты ль пришлеца угадало?

Медленно светлый приподнял забрало.

Не тучи закружились,

Не трубы пронеслись,

Не вихри возвились,

Не лебеди забились

Воскрыляя раскрылись

И струи излились.

Брызнула кровь от пронзанья святого,

Молвил, лобзая: "Сердце готово!"

Не мальчик я, мне не опасны

Любви безбрежные моря.

Все силы чувства - мне подвластны,

Яснеет цель, звездой горя,

Надежен парус, крепки снасти,

А кормщик - опытен и смел,

И не в моей ли ныне власти

Достичь всего, чего хотел?

Зачем же в пору грозовую

Я выпускаю руль из рук?

И сомневаюсь, и тоскую,

В словах ища пустых порук?

Зачем обманчивая лупа

Показывает бурей гладь?

Зачем так медленно и скупо

Вы принуждаете желать?

Зачем пловцы не позабыли

Приюта прежних берегов?

Зачем мечтаю я: "Не Вы ли?",

Случайно слыша шум шагов?

Зачем от зависти немею,

Когда с другими вижу Вас,

Но вот одни - взглянуть не смею,

В молчаньи протекает час.

И, вспоминая все приметы,

Вскипаю снова, как в огне.

Былая мудрость, где ты, где ты?

Напрасно ли дана ты мне?

Ты, кормщик опытный, в уме ли?

Волненью предан и тоске,

Гадаешь омуты и мели

Проплыть, как мальчик, на доске!

Бледны все имена и стары все названья

Любовь же каждый раз нова.

Могу ли передать твои очарованья,

Когда так немощны слова?

Зачем я не рожден, волнуемый, влюбленный,

Когда любви живой язык

Младенчески сиял красой перворожденной

И слух к нему не так привык?

Нельзя живописать подсказанный певцами

Знакомый образ, пусть он мил,

Увенчивать того заемными венцами,

Кто не венчанный победил.

Стареются слова, но сердце не стареет,

Оно по-прежнему горит,

По-прежнему для нас Амур крылатый реет

И острою стрелой грозит.

Не он ли мне велел старинною строфою

Сказать про новую красу,

Иль новые мечты подсказаны тобою,

И я тебе их принесу?

Единственный мой чтец, внимательный и нежный,

Довольство скромно затая,

Скажи, сказал ли ты с улыбкою небрежной:

Узнать нетрудно: это я"?

К матери нашей, Любви, я бросился, горько

стеная:

"Мать, о мать, посмотри, что мне готовит судьба!

С другом моим дорогим на долгие дни

разлучаюсь,

Долгие, долгие дни как проведу без него?"

Кроткая мать, рассмеясь, волос моих нежно

коснулась.

"Глупое, - молвит, - дитя, что тебя тяжко томит?

Легкий страсти порыв улетит бесследно

с разлукой,

Крепко вяжет сердца в час расставанья любовь".

В краю Эстляндии пустынной

Не позабудьте обо мне.

Весь этот срок тоскливо-длинный

Пускай пройдет в спокойном сне.

Все - сон: минутное кипенье,

Веселой дружбы хрупкий плен,

Самолюбивое горенье

И вешних роз прелестный тлен.

Но если милые приметы

Не лгут, с сомненьем разлучен,

Поверь: последние обеты

Мне будут и последний сон.

Одно и то же небо над тобою

И надо мной сереет в смутный час.

Таинственною связаны судьбою,

Мы ждем, какой удел постигнет нас.

Звезда, сквозь тучу крадучись, восходит

И стерегущий глаз на нас наводит.

Как не узнать тебя, звезда Венеры?

Хоть трепетно и робко ты дрожишь,

Но прежней прелестью любовной веры

Над разделенными ты ворожишь.

Как призрачна минутная преграда,

Кому пустых порук и клятв не надо.

Ты захотел - и вот синей индиго

Сияет небо, тучи разделив,

И, недоверчивости сбросив иго,

Персидский зрим перед собой залив,

И спутницей любви неколебимой

Лучит звезда зеленый свет, любимый.

Быть может, я могу сердечным пылом

Тебе целенье легкое послать,

Чтоб лес казался менее унылым

И моря неприветливая гладь

Не так томила. Вся моя награда

Узнать, дошла ли скромная отрада.

Все можем мы. Одно лишь не дано нам:

Сойти с путей, где водит тайный рок,

И самовольно пренебречь законом,

Коль не настал тому урочный срок.

Не сами мы судьбу свою ковали,

И сами раскуем ее едва ли.

В начале лета, юностью одета,

Земля не ждет весеннего привета,

Не бережет погожих, теплых дней,

Но, расточительная, все пышней

Она цветет, лобзанием согрета.

И ей не страшно, что далеко где-то

Конец таится радостных лучей

И что недаром плакал соловей

В начале лета.

Не так осенней нежности примета:

Как набожный скупец, улыбки света

Она сбирает жадно, перед ней

Недолог путь до комнатных огней,

И не найти вернейшего обета

В начале лета.

"Для нас и в августе наступит май!"

Так думал я, надеждою ласкаем.

Своей судьбы мы, глупые, не знаем:

Поймал минуту - рук не разнимай.

Нашел ли кто к довольству путь прямой?

Для нас самих как можем быть пророком,

Когда нам шалый лет назначен роком,

И завтра друг вчерашний недруг мой?

Поет надежда: "Осенью сберем

То, что весной сбирать старались втуне".

Но вдруг случится ветреной Фортуне

Осенний май нам сделать октябрем?

Июнь-август 1910

III

133-137. ВЕСЕННИЙ ВОЗВРАТ

"Проходит все, и чувствам нет возврата",

Мы согласились мирно и спокойно,

С таким сужденьем все выходит стройно

И не страшна любовная утрата.

Зачем же я, когда Вас вижу снова,

Бледнею, холодею, заикаюсь,

Былым (иль не былым?) огнем терзаюсь

И нежные благодарю оковы?

Амур-охотник все стоит на страже,

Возвратный тиф - опаснее и злее.

Проходит все, моя любовь - не та же,

Моя любовь теперь еще сильнее.

Может быть, я безрассуден,

Не страшась нежданных ков,

Но отъезд Ваш хоть и труден,

Мне не страшен дальний Псков.

Счастье мне сомненья тупит

Вестью верной и прямой:

"Сорок мученик" наступит

И вернетесь Вы домой.

Как радостна весна в апреле,

Как нам пленительна она!

В начале будущей недели

Пойдем сниматься к Буасона.

Любви покорствуя обрядам,

Не размышляя ни о чем,

Мы поместимся нежно рядом,

Рука с рукой, плечо с плечом.

Сомнений слезы не во сне ли?

(Обманчивы бывают сны!)

И разве странны нам в апреле

Капризы милые весны?

Окн_а_ неясны очертанья...

Тепло и нега... сумрак... тишь...

Во сне ль сбываются мечтанья?

Ты рядом, близко, здесь лежишь.

Рукою обнимая тело,

Я чувствую: не сон, не сон...

Сомнений горечь отлетела,

Мне снова ясен небосклон.

О долгие часы лобзаний,

Объятий сладостных и нег!

Каких нам больше указаний?

О время, укроти свой бег!

Пусть счастья голубая птица

Не улетит во время сна,

Пусть этот сумрак вечно длится

В разрезе смутного окна.

У окна стоит юноша, смотрит на звезду.

Тоненьким лучиком светит звезда.

"В сердце зеркальное я звонко упаду,

Буду веселить его, веселить всегда".

Острою струйкою вьются слова;

Кто любви не знает, тому не понять;

Милому же сердцу песня - нова,

И готов я петь ее опять и опять.

Март-май 1911

138-145. ЗИМНЕЕ СОЛНЦЕ

Н. Д. Кузнецову

Кого прославлю в тихом гимне я?

Тебя, о солнце, солнце зимнее!

Свой кроткий свет на полчаса

Даришь, - и все же

Цветет на ложе

Нежданной розы полоса.

Заря шафранно-полуденная,

Тебя зовет душа влюбленная:

"Еще, еще в стекло ударь!

И (радость глаза)

Желтей топаза

Разлей обманчивый янтарь!"

Слежу я сквозь оконце льдистое,

Как зеленеет небо чистое,

А даль холодная - ясна,

Но златом света

Светло одета,

Вошла неслышная весна.

И пусть мороз острее колется,

И сердце пусть тревожней молится,

И пусть все пуще зябнем мы,

Пышней авроры

Твои уборы,

О солнце знойное зимы!

Отри глаза и слез не лей:

С небесных, палевых полей

Уж глянул бледный Водолей,

Пустую урну проливая.

Ни снежных вьюг, ни тусклых туч.

С прозрачно-изумрудных круч

Протянут тонкий, яркий луч,

Как шпага остро-огневая.

Опять затопил я печи

И снова сижу один,

По-прежнему плачут свечи,

Как в зиму былых годин.

И ходит за мною следом

Бесшумно отрок нагой.

Кому этот гость неведом?

В руке самострел тугой.

Я сяду - и он за мною

Стоит, мешает читать;

Я лягу, лицо закрою,

Садится ко мне на кровать.

Он знает одно лишь слово

И все твердит мне его,

Но слушать сердце готово,

Что сердцу известно давно.

Ах, отрок, ты отрок милый,

Ты друг и тюремщик мой,

Ты шепчешь с волшебной силой,

А с виду - совсем немой.

Слезы ревности влюбленной,

Словно уголь раскаленный,

Сердце мучат, сердце жгут.

Извиваясь, не слабея,

Все впивается больнее

В тело прежней страсти жгут.

Слезы верности влюбленной,

Словно жемчуг умиленный,

Что бросает нам гроза,

Словно горные озера,

Словно набожные взоры,

Словно милого глаза.

Смирись, о сердце, не ропщи:

Покорный камень не пытает,

Куда летит он из пращи,

И вешний снег бездумно тает.

Стрела не спросит, почему

Ее отравой напоили;

И немы сердцу моему

Мои ль желания, твои ли.

Какую камень цель найдет?

Врагу иль другу смерть даруя,

Иль праздным на поле падет

Все с равной радостью беру я.

То - воля мудрого стрелка,

Плавильщика снегов упорных,

А рана? рана - не жалка

Для этих глаз, ему покорных.

О, радость! в горестном начале

Меня сковала немота,

И ни сомнений, ни печали

Не предали мои уста.

И слез моих, бессильных жалоб

Не разболтал послушный стих,

А что от стона удержало б,

Раз ветер в полночи не стих?

Но тайною грозой омытый,

Нежданно свеж и зелен луг,

И буре, утром позабытой,

Не верь, желанный, верный друг.

Ах, не плыть по голубому морю,

Не видать нам Золотого Рога,

Голубей и площади Сан-Марка.

Хорошо отплыть туда, где жарко,

Да двоится милая дорога,

И не знаю, к радости иль к горю.

Не видать открытых, светлых палуб

И судов с косыми парусами,

Золотыми в зареве заката.

Что случается, должно быть свято,

Управляем мы судьбой не сами,

Никому не надо наших жалоб.

Может быть, судьбу и переспорю,

Сбудется веселая дорога,

Отплывем весной туда, где жарко,

И покормим голубей Сан-Марка,

Поплывем вдоль Золотого Рога

К голубому, ласковому морю!

Ветер с моря тучи гонит,

В засиявшей синеве

Облак рвется, облак тонет,

Отражался в Неве.

Словно вздыбив белых коней,

Заскакали трубачи.

Взмылясь бешеной погоней,

Треплют гривы космачи.

Пусть несутся в буйных клочьях

По эмали голубой,

О весенних полномочьях

Звонкою трубя трубой.

Февраль-май 1911

146-154. ОТТЕПЕЛЬ

С. Л. И

Ты замечал: осеннею порою

Какой-то непонятною игрою

Судьба нас иногда теплом дарит,

А россыпь звезд все небо серебрит,

Пчелиному уподобляясь рою.

Тогда плащом себя я не закрою,

Закутавшись, как зябкий сибарит.

Лишь календарь про осень говорит.

Ты замечал?

Пусть вьюги зимние встают горою;

На вешний лад я струны перестрою

И призову приветливых харит.

Ведь то, что в сердце у меня горит

И что, коль хочешь, я легко утрою,

Ты замечал.

Нет, не зови меня, не пой, не улыбайся,

Прелестный призрак новых дней!

Кипящий юноша; стремись и ошибайся,

Но я не стал ли холодней!

Чем дале, тем быстрей сменяются виденья,

А жизни быстрый круг - так мал.

Кто знал погони пыл, полеты и паденья,

Лишь призрак, призрак обнимал.

О юность красная, смела твоя беспечность,

Но память зеркал_а_ хранит,

И в них увидишь ты минутной, хрупкой вечность

И размагниченным магнит.

Что для тебя найду? скажи, какой отплатой

Отвечу я на зов небес?

Но так пленителен твой глаз зеленоватый,

И клоуна нос, и губ разрез!

Так хочется обнять и нежно прикоснуться

Бровей и щек, ресниц и век!

Я спал до этих пор; пора, пора проснуться:

Все - мимолетность, это - век.

Слепая память, прочь, прочь зеркала обмана!

Я знаю, призрак тот - живой:

Я вижу в первый раз, горит впервые рана.

Зови меня, зови! я твой!

Я не знаю, не напрасно ль

Повстречались мы в пути?

Я не знаю, не опасно ль

Нам вдвоем с тобой идти?

Я не знаю, стар иль молод

Тот, кто любит в сотый раз,

Но, восторженный, проколот

Светлой парой карих глаз.

Лишь одно я знаю - даром

Эта встреча не пройдет:

Пораженное ударом,

Сердце вздрогнет и падет.

С какою-то странной силой

Владеют нами слова,

И звук немилый иль милый,

Как будто романа глава.

"Маркиза" - пара в боскете

И праздник ночной кругом.

"Левкои" - в вечернем свете

На Ниле приютный дом.

Когда назовут вам волка

Сугробы, сумерки, зверь.

Но слово одно: "треуголка"

Владеет мною теперь.

Конечно, тридцатые годы,

И дальше: Пушкин, лицей,

Но мне надоели моды

И ветошь старых речей.

И вижу совсем я другое:

Я вижу вздернутый нос

И Вас, то сидя, то стоя,

Каким я Вас в сердце унес.

Катались Вы на острова,

А я, я не катался.

Нужны ль туманные слова

Тому, кто догадался?

Мы перстень ценим, не футляр,

Ведь что нам до коробок?

И у меня в груди пожар,

Пускай я с виду робок.

И я покорен, видит Бог,

Катались Вы - не я же,

Не пустите на свой порог,

Пойду на это даже.

Велите лезть на каланчу,

Исполню повеленье.

А что нелепо я молчу,

Так это от волненья.

Но пусть покорен я и глуп,

Одно я знаю верно:

Болтливых не закрою губ,

Любя нелицемерно.

Дождь моросит, темно и скучно,

Смотрю в окно на телеграф.

Хотел бы думать равнодушно,

В уме неделю перебрав.

Не такова моя натура:

Спокойствие мне не дано,

Как у больных температура,

Скачу то в небо, то на дно.

Во вторник (и без всякой лести)

Я чувствовал такой подъем:

У Юрочки сначала вместе,

Потом в театре мы вдвоем.

От середы и до субботы

Я в заточенье заключен.

Когда же невтерпеж забота,

Звоню я робко в телефон.

И не нарушил я традиций:

Писал стихи, курил, вздыхал

И время ваших репетиций

"Презренной прозой" проклинал.

У Вас в субботу ужин "шпажный",

Наутро Вам стихи пришлю.

Еще не сбросив хмель отважный,

Прочтете Вы, что я люблю.

Еще три дня. О, я прославлю

Твой день, Архангел Михаил!

В полтину свечку я поставлю,

Чтоб он почаще приходил.

Дождь моросит, но мне не скучно

Смотреть в окно на телеграф,

Сидеть не в силах равнодушно,

В уме неделю перебрав.

Как люблю я запах кожи,

Но люблю и запах жасмина.

Между собой они не схожи,

Но есть что-то общее между ними.

Случайно, конечно, они соединились

В моем воспоминанье,

Но не равно ли у нас сердца бились

Тогда, как и в любом преданьи?

Вы помните улицу Calzajuoli

И лавку сапожника Томазо?

(Недавно это было, давно ли

Это не относится к рассказу).

Я стоял, Вы ехали мимо,

И из дверей пахло кожей;

А в стакане, на полке хранима,

Была ветка жасмина (жасмина, не розы).

Прохожие шли попарно

И меня толкали.

Вы проехали, улыбнувшись, к Лунгарно,

А собор от заката был алым.

Ничего подобного теперь не случилось:

Мы сидели рядом и были даже мало знакомы,

Запаха жасмина в воздухе не носилось,

И кругом стояли гарсоны.

Никто никуда не ехал, небо не пылало,

Его даже не было и видно.

Но сердце помнило, сердце знало,

И ему было сладостно и обидно.

Но откуда вдруг запах кожи

И легкое жасмина дуновенье?

Разве и тогда было то же

И чем-то похожи эти мгновенья?

Во Флоренции мы не встречались:

Ты там не был, тебе было тогда три года,

Но ветки жасмина качались

И в сердце была любовь и тревога.

Я знаю, знаю! а ты, ты знаешь?

Звезда мне рассекла сердце!

Напрасно ты не понимаешь

И просишь посыпать еще перца.

Покажи мне твои глаза, не те ли?

Нет, лицо твое совсем другое,

Но близко стрелы прошелестели

И лишили меня покоя.

Так вот отчего эта сладость,

Вот отчего улица Calzajuoli!

Сердце, сердце, не близка ли радость,

А давно ль ты собиралось умирать, давно ли?

Голый отрок в поле ржи

Мечет стрелы золотые.

Отрок, отрок, придержи

Эти стрелы золотые!

К небу взвившись, прямо в рожь

Упадут златые стрелы,

И потом не разберешь:

Где колосья, где тут стрелы.

Злато ржи сожнут в снопы,

Но от стрел осталось злато.

Тяжко зерна бьют цепы,

Но от стрел осталось злато.

Что случилось? ел я хлеб.

Не стрелой ли я отравлен?

Отчего я вдруг ослеп?

Или хлеб мой был отравлен?

Ничего не вижу... рожь,

Стрелы, злато... милый образ...

Все мне - призрак, все мне ложь,

Вижу только - милый образ.

Рано горлица проворковала,

Утром под окном моим пропела:

"Что не бьешься, сердце, как бывало?

Или ты во сне окаменело?

Боже упаси, не стало ль старо,

Заморожено ль какой кручиной?

Тут из печки не достанешь жара,

Теплой не согреешься овчиной".

Пташка милая, я застываю,

Погибаю в пагубной дремоте,

Глаз своих давно не открываю,

Ни костей не чувствую, ни плоти.

Лишь глубоко уголечек тлеет,

В сердце тлеет уголечек малый.

Слышу я сквозь сон: уж ветер веет,

Синий пламень раздувает в алый.

Октябрь-ноябрь 1911

155-166. МАЯК ЛЮБВИ

С. В. Миллеру

Светлый мой затвор!

Ждал Царя во двор,

А уж гость сидит

Там, где стол накрыт.

Поклонюсь ему,

Царю моему.

Сердца не позорь:

От утра до зорь

Не устало ждать,

Скоро ль благодать

Гость мой принесет,

Меня спасет.

Светлый мой затвор,

Ты - что царский двор!

Умным духом пьян,

Жгу святой тимьян:

Стукнуло кольцо

В высоко крыльцо.

Сколько раз тебя я видел,

То ревнуя, то любя,

Жребий сердце не обидел:

Видел спящим я тебя.

Забывается досада,

Тупы ревности шипы,

Мне не надо, мне не надо

Мной изведанной тропы.

Так докучны повторенья:

Радость, ревность и тоска,

Но для нового строенья

Крепкой выбрана доска.

Что там было, что там будет,

Что гадает нам звезда?

Нежность в сердце не убудет

(Верю, верю) никогда.

Пусть разгул все бесшабашней,

Пусть каприз острей и злей,

Но твой образ, тот домашний,

Тем ясней и веселей.

Ты принес мне самовольно

Самый ценный, нежный дар,

И расплавился безбольно

В ясном свете мой пожар.

Павильоны строил - зодчий

Я, тоскуя и шутя,

Но теперь не ты ли, Отче,

Мне вручил мое дитя?

Не правда ли, на маяке мы

В приюте чаек и стрижей,

Откуда жизнь и море - схемы

Нам непонятных чертежей?

Окошко узкое так мало,

А горизонт - далек, широк,

Но сердце сердце прижимало,

Шептало: "Не настал ли срок?"

Нам вестники - стрижи да чайки,

А паруса вдали - не нам;

Любовь, какой другой хозяйке,

Как не тебе, ключи отдам?

Входи, хозяйствуй, полновластвуй:

Незримою ты здесь была,

Теперь пришла - живи и здравствуй

Над лоном хладного стекла;

Отсюда жизнь и море - схемы

Нам непонятных чертежей,

И вот втроем на маяке мы,

В приюте чаек и стрижей.

Ты сидишь у стола и пишешь.

Ты слышишь?

За стеной играют гаммы,

А в верхнем стекле от рамы

Зеленеет звезда...

Навсегда.

Так остро и сладостно мило

Томила

Теплота, а снаружи морозы...

Что значат ведь жалкие слезы?

Только вода.

Навсегда.

Смешно и подумать про холод,

Молод

Всякий, кто знал тебя близко.

Опустивши голову низко,

Прошепчешь мне "да".

Навсегда.

Сегодня что: среда, суббота?

Скоромный нынче день иль пост?

Куда девалася забота,

Что всякий день и чист и прост.

Как стерлись, кроме Вас, все лица,

Как ровно дни бегут вперед!

А, понял я: "Сплошной седмицы"

В любви моей настал черед.

Я знаю, я буду убит

Весною, на талом снеге...

Как путник усталый спит,

Согревшись в теплом ночлеге,

Так буду лежать, лежать,

Пригвожденным к тебе, о мать.

Я сам это знаю, сам,

Не мне гадала гадалка,

Но чьим-то милым устам

Моих будет жалко...

И буду лежать, лежать,

Пригвожденным к тебе, о мать.

И будет мне все равно,

Наклонится ль кто надо мною,

Но в небес голубое дно

Взгляну я с улыбкой земною.

И буду лежать, лежать,

Пригвожденным к тебе, о мать.

Твой голос издали мне пел:

"Вернись домой!

Пускай нас встретят сотни стрел,

Ты - мой, ты - мой!"

И сладким голосом влеком,

Я вопрошал:

"Но я не знаю, где мой дом

Средь этих скал?"

И тихий шелестит ответ:

"Везде, где я;

Где нет меня, ни счастья нет,

Ни бытия.

Беги хоть на далекий Ганг,

Не скрыться там,

Вернешься вновь, как бумеранг,

К моим ногам".

Теперь я вижу: крепким поводом

Привязан к мысли я одной,

И перед всеми, всеми слово дам,

Что ты мне ближе, чем родной.

Блаженство ль, долгое ль изгнание

Иль смерть вдвоем нам суждена,

Искоренить нельзя сознания,

Что эту чашу пью до дна.

Что призрак зол, глухая Персия

И допотопный Арарат?

Раз целовал глаза и перси я

В последний час я детски рад.

Над входом ангелы со свитками

И надпись: "Плоть Христову ешь",

А телеграф прямыми нитками

Разносит тысячи депеш.

Забвенье тихое, беззлобное

Сквозь трепет ярких фонарей,

Но мне не страшно место лобное:

Любовь, согрей меня, согрей!

Опять - маяк и одиночество

В шумливом зале "Метрополь".

Забыто имя здесь и отчество,

Лишь сердца не забыта боль.

Как странно: снег кругом лежит,

А ведь живем мы в центре города,

В поддевке молодец бежит,

Затылки в скобку, всюду бороды.

Jeunes homm'ы {*} чисты так и бриты,

Как бельведерский Аполлон,

А в вестибюле ходят бритты,

Смотря на выставку икон.

Достанем все, чего лишь надо нам,

И жизнь кипуча и мертва,

Но вдруг пахнет знакомым ладаном...

Родная, милая Москва!

{* Молодые люди (фр.) - Ред.}

Вы мыслите разъединить

Тех, что судьбой навеки слиты,

И нежную расторгнуть нить,

Которой души наши свиты?

Но что вы знаете о ней:

Святой, смиренной, сокровенной,

Невидной в торжестве огней,

Но яркой в темноте священной?

Чужда томительных оков,

Она дает и жизнь, и волю,

И блеск очей, и стройность строф,

И зелень радостному полю.

Глуха к бессильной клевете,

Она хранит одну награду,

И кто любви не знали, те

Не переступят чрез ограду.

Посредине зверинца - ограда,

А за нею розовый сад.

Там тишина и прохлада,

И нет ни силков, ни засад.

Там дышится сладко и вольно,

И читают любовный псалтырь,

А кругом широко и бездольно

Распростерся дикий пустырь.

Когда ж приоткроют двери,

Слышен лай и яростный вой,

Но за стены не ступят звери:

Их крылатый хранит часовой.

И все так же тихо и мирно

Голубой лепечет ручей,

И медленно каплет смирна

Из цветочных очей.

И издали вой, как "осанна",

Говорит: "Люби, живи!"

Но звериная жизнь - обманна

Запечатанной там любви.

Декабрь 1911 - январь 1912

VII

167-174. ТРОЕ

Нас было трое: я и они,

Утром цветы в поле сбирали,

Чужды печали, шли наши дни,

Горькой беды мы не гадали.

Летние дали тучей грозят,

Пестрый наряд ветер развеет,

Цветик слабеет, бурей измят,

Тщетно твой взгляд пламенем рдеет.

Кто же посмеет нас разлучить,

Разом разбить счастье тройное?

Все же нас трое: крепкая нить

Нас единить будет для боя!

Ты именем монашеским овеян,

Недаром гордым вырос, прям и дик,

Но кем дух нежности в тебе посеян,

Струею щедрой брызжущий родник?

Ты в горести главою не поник:

Глаза блеснут сквозь темные ресницы...

Опять погаснут... и на краткий миг

Мне грозный ангел в милом лике мнится.

Как странно в голосе твоем мой слышен голос,

Моею нежностью твои глаза горят,

И мой чернеется, густой когда-то, волос

В кудрях томительных, что делит скромный ряд.

Молчим условленно о том, что мнится раем,

Любовью связаны и дружбой к одному,

Глядим, как в зеркало, и в нем друг друга знаем,

И что-то сбудется, как быть должно тому.

Не правда ль, мальчик, то был сон,

Когда вскричал ты со слезами:

"Твой друг убит! вот нож, вот он!"

И зорко поводил глазами,

А я сидел у ног прикован,

Ночною речью околдован?

Не правда ль, мальчик, то был сон,

Когда в горячке пламенея,

Ты клял неведомый закон

И клял небывшего злодея?

То ночи полное светило

Тебя мечтами посетило.

Не правда ль, мальчик, то был сон?

Мой друг живет, и ты проснешься,

И ранним утром освежен,

Забудешь ночь и улыбнешься.

Зачем же днем повсюду с нами

Твой страх, рожденный злыми снами?

Уезжал я средь мрака...

Провожали меня

Только друг да собака.

Паровозы свистели...

Так же ль верен ты мне?

И мечты наши те ли?

Надвигались туманы...

Неужели во тьме

Только ложь и обманы?..

Только друг да собака

Пожалели меня

И исчезли средь мрака.

Не вешних дней мы ждем с тобою,

А ждем осенних, ясных дней,

Когда опять свиданье с ней

Нас свяжет радостью тройною.

Очищен позднею грозою,

Свежей свод неба и синей,

Не вешних дней мы ждем с тобою,

А ждем осенних, ясных дней.

Полюбим осенью златою

Еще нежней, еще сильней.

Скорее, солнце, спламеней

И кроткой засветись порою!

Не вешних дней мы ждем с тобою.

Je crains de lui parler la nuit.

Gretry, "Richard Coeur de Lion" {*}

{* Я боюсь говорить с ним ночью. Гретри, "Ричард Львиное Сердце" (фр.). - Ред.}

Когда душа твоя немела,

Не ты ли пела:

"С ним ночью страшно говорить"?

Звучал твой голос так несмело,

Ты разумела,

Чем может нас судьба дарить.

Кто сердца трепет торопливый,

Любви пугливой

И страх, и шепот, страсть и крик,

И сладость нежности счастливой,

Упрек стыдливый,

Кто вас подслушал, кто постиг?

Слова, вы тучкою летучей,

Струей певучей

Скользнули в воздухе пустом,

Но что же, времени могучей

(Оставь, не мучай!),

Коснулось нас своим перстом?

Волшебник странный и прелестный,

Какой чудесной

Ты связью вяжешь нас, Гретри?

Какой дорогой неизвестной

(Земной, небесной?)

Ты нас ведешь, считая: "Три!"?

И в цепь одну связало пенье

Тройные звенья,

В одно пожатье три руки,

И вижу, как сквозь сон иль тень я

Одно волненье

Волнует разных три реки.

Пусть я жилец другого края,

Ту песнь играя,

Слезу замечу на щеке.

И знаю я, что, вспоминая,

Душа иная

Меня услышит вдалеке.

Казалось нам: одежда мая

Сквозные скрасила кусты,

И ветер, веток не ломая,

Слетит из синей высоты,

Проглянут пестрые цветы,

Засвищут иволги певучи,

Зачем же радость простоты

Темнится тенью темной тучи?

Деревья нежно разнимая,

Кто вышел к нам из темноты?

Его улыбка - речь немая,

Движенья быстры и просты.

Куда от вольной красоты

Ведет он нас тропой колючей?

А дали, искрасна-желты,

Темнятся тенью темной тучи.

Шесть дней идем, заря седьмая

Осветит дальние кресты,

И вождь, - "не слабая тесьма - я;

Сковались крепко он и ты,

И третья есть, вы все - чисты,

Желанья - нежны и не жгучи,

И лишь пройденные мосты

Темнятся тенью темной тучи".

О вождь, мы слабы, как листы,

Веди нас На любые кручи!

Ведь только дни, что прожиты,

Темнятся тенью темной тучи.

Июль-август 1909

VIII

175-182. ЛИСТКИ РАЗРОЗНЕННЫХ ПОВЕСТЕЙ

Молчим мы оба, и владеем тайной,

И говорим: "Ведь это - не любовь".

Улыбка, взгляд, приподнятая бровь

Все кажется приметой не случайной.

Мы говорим о посторонних лицах:

"А. любит Б., Б. любит H., H. - А.",

Не замечая в трепаных страницах,

Что в руки "Азбука любви" дана.

Октябрь 1907

Кому есть выбор, выбирает;

Кто в путь собрался - пусть идет;

Следи за картой, кто играет,

Лети скорей, кому - полет.

Ах, выбор вольный иль невольный

Всегда отрадней трех дорог!

Путь без тревоги, путь безбольный,

Тот путь, куда ведет нас рок,

Зачем пленяться дерзкой сшибкой?

Ты - мирный путник, не боец.

Ошибку думаешь ошибкой

Поправить ты, смешной слепец?

Все, что прошло, как груз ненужный,

Оставь у входа навсегда.

Иди без дум росой жемчужной,

Пока горит твоя звезда.

Летают низко голубята,

Орел на солнце взор вперил.

Все, что случается, то свято;

Кого полюбишь, тот и мил.

Ноябрь 1907

Светлые кудри да светлые открытые глаза...

В воздухе сонном чуется гроза.

Нежные руки с усильем на весла налегли.

Темные тени от берега пошли.

Алым румянцем покрылося знакомое лицо.

Видно сквозь ливень шаткое крыльцо.

Рядом мы сели так близко за некрашеный за стол.

В окна виднелся за рекою дол.

Памятна будет та летняя веселая гроза,

Светлые кудри да светлые глаза!

[1904]

Тихие воды прудов фабричных,

Полные раны запруженных рек,

Плотно плотины прервали ваш бег,

Слышится шум машин ритмичных.

Запах известки сквозь запах серы

Вместо покинутых рощ и трав.

Мирно вбирается яд отрав,

Ясны и просты колес размеры.

Хлынули воды, трепещут шлюзы,

Пеной и струями блещет скат!

Мимо - постройки, флигель, сад!

Вольно расторгнуты все союзы!

Снова прибрежности миром полны:

Шум - за горой, и умолк свисток...

Кроток по-прежнему прежний ток;

Ядом отравлены - мирны волны.

Июнь 1907

С каждым мерным поворотом

Приближаюсь к милой цели.

Эти тучки пролетели

И скользнули легким летом

На стене ли? на лице ли?

За окошком запотелым

Чащи леса реже, реже...

И, как встарь, надежды свежи:

Вот увидишь, тело с телом,

Что любовь и ласки - те же.

Сплю, и ты встаешь мечтаньем,

Наяву все ты же в сердце.

Истомлен я ожиданьем:

Скоро ль сладостным свиданьем

Запоет знакомо дверца

И прерву твой сон лобзаньем.

Октябрь 1908

В потоке встречных лиц искать глазами

Всегда одни знакомые черты,

Не мочь усталыми уже ногами

Покинуть раз намеченной черты,

То обогнав, то по пятам, то рядом

Стезей любви идти и трепетать,

И, обменявшись равнодушным взглядом,

Скорей уйти, как виноватый тать;

Не знать той улицы, того проспекта,

Где Вы живете (кто? богато ль? с кем?);

Для Вас я только встречный, только некто,

Чей взгляд Вам непонятен, пуст и нем.

Для сердца нет уж больше обороны:

Оно в плену, оно побеждено,

Историей любовников Вероны

Опять по-прежнему полно оно.

И каждый день на тот же путь вступая,

Забывши ночь, протекшую без сна,

Я встречи жду, стремясь и убегая,

Не слыша, что кругом звенит весна.

Вперед, назад, туда, сюда - все то же,

В потоке тех же лиц - одно лицо.

Как приступить, как мне начать, о Боже,

Как мне разбить колумбово яйцо?

Март 1907

Сердце бедное, опять узнало жар ты!

Успокою я тебя, раскину карты.

Оправдались плохо наши ожиданья:

Ни беседы, ни дороги, ни свиданья,

И повернут к нам спиной король червонный,

Не достать его никак стезей законной.

Вот болезнь для сердца, скука да печали,

И в конце лежит пиковка, и в начале.

Но не верь, мой друг, не верь болтливой карте:

Не умрет наша любовь в веселом марте!

Март 1907

Ночью легкий шорох трепетно ловится чутким

слухом,

Застывает перо в руке...

Как давно не видел родинки Вашей за левым ухом

И другой, что на правой щеке.

Дождь докучно льется... Снова ли солнце нам завтра

будет,

Истощивши ночную грусть?

Сердце злу не верит, сердце все любит

и не забудет,

Пусть не видит Вас долго, пусть!

Крепкой цепью держит память мою лишь одна

походка,

И ничем уж не расковать,

Так ведется верно светом маячным рыбачья лодка,

Свет же другой надо миновать.

Две звезды мне светят: родинки темные в светлом

поле,

Я смотреть на них не устал.

Ждать могу любви я год, и два года, и даже боле,

Лишь бы видеть не перестал.

Март 1907

183-192. РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1 {*}

Волны ласковы и мирны,

Чуть белеют корабли.

Не забыть родимой Смирны,

Розовеющей вдали.

Отражен звезды восточной

Бледный блеск струей воды,

Наступает час урочный,

Как спускались мы в сады.

И смеялись, и плескались,

Пеня плоский водоем;

Как встречались, так расстались,

Песни пленные поем.

Жадный глаз наш еле ловит

Уж туманные холмы;

Что морская глубь готовит

В пене плещущей каймы?

Сентябрь 1910

{* К пьесе Евг. Зноско-Боровского "Обращенный принц"}

Боги, что за противный дождь!

День и ночь он идет, гулко стуча в окно.

Так, пожалуй, мне долго ждать,

Чтобы крошка Фотис в садик ко мне пришла.

Страшно ноги смочить в дожде,

Чистой туники жаль, жаль заплетенных кос.

Можно ль мне на нее роптать:

Дева - нежный цветок, так ей пристало быть.

Я - мужчина, не хрупкий я,

Что на воду смотреть? Туч ли бояться мне?

Плащ свой серый накину вмиг,

В дом Фотис постучусь, будто пришлец чужой.

То-то смеху и резвых игр,

Как узнает меня, кудри откроет мне!

Что, взял, гадкий, ты, гадкий дождь?

Разве я не хитрец? кто не хитер в любви?

Стукнул в двери моей Фотис

Мать мне открыла дверь, старую хмуря бровь.

"Будет дома сидеть Фотис,

В сад к подруге пошла: разве ей страшен дождь?"

Январь 1909

Что морочишь меня, скрывшись в лесных холмах?

Нимфой горных пустынь тщетно дразня меня?

Знаю я хорошо, это ведь голос твой;

Ты ответы даешь нежным словам моим.

Я "люблю" закричу, ты мне "люблю" в ответ;

Я "навек" повторю, ты повторишь "навек";

Но лишь только скажу в сладкой надежде "твой"

Ты мне "твой" же назад с легким зефиром шлешь.

Все холмы обыскал, все обыскал леса,

Чтоб шалунью найти и услыхать: "Твоя".

Тщетны поиски все; бедный безумец я,

Что в бесплодной мечте с эхом беседу вел.

Январь 1909

ГЕРО

Тщетно жечь огонь на высокой башне,

Тщетно взор вперять в темноту ночную,

Тщетно косы плесть, умащаться нардом,

Бедная Геро!

Слышишь вихря свист? слышишь волн стенанье?

Грозен черный мрак, распростерт над морем.

Что белеет там средь зыбей бездонных

Пена иль милый?

"Он придет, клянусь, мой пловец бесстрашный!

Сколько раз Леандр на огонь условный,

К зимним глух волнам, рассекал рукою

Глубь Геллеспонта!"

Он придет не сам, но, волной влекомый,

Узришь труп его на песке прибрежном:

Бледен милый лик, разметались кудри,

Очи сомкнулись.

Звонче плач начни, горемыка Геро,

Грудь рыданьем рви - и заропщут горы,

Вторя крику мук и протяжным воплям

Эхом послушным.

"Меркни, белый свет, угасай ты, солнце!

Ты желтей, трава, опадайте, листья:

Сгибнул нежный цвет, драгоценный жемчуг

Морем погублен!

Как мне жить теперь, раз его не стало?

Что мне жизнь и свет? безутешна мука!

Ах, достался мне не живой любовник,

Я же - живая!

Я лобзанье дам, но не ждать ответа;

Я на грудь склонюсь - не трепещет сердце,

Крикну с воплем я: "Пробудись, о милый!"

Он не услышит!

Лейся, жизнь моя, в поцелуях скорбных!

Током страстных слез истекай, о сердце!

В мой последний час нацелуюсь вволю

С бледным Леандром!"

Март 1909

В тенистой роще безмятежно

Спал отрок милый и нагой;

Он улыбался слишком нежно,

О камень опершись ногой.

Я на него смотрел прилежно

И думал: "Как любовь, ты мил!"

Он улыбался слишком нежно,

Зачем его я разбудил?

Его рабом стать неизбежно

Мне рок прекрасный начертал;

Он улыбался слишком нежно,

Я, взявши рабство, не роптал.

1908

В СТАРЫЕ ГОДЫ

Подслушанные вздохи о детстве,

когда трава была зеленее,

солнце казалось ярче

сквозь тюлевый полог кровати

и когда, просыпаясь,

слышал ласковый голос

ворчливой няни;

когда в дождливые праздники

вместо Летнего сада

водили смотреть в галереи

сраженья, сельские пейзажи и семейные портреты;

когда летом уезжали в деревни,

где круглолицые девушки

работали на полях, на гумне, в амбарах

и качались на качелях

с простою и милой грацией,

когда комнаты были тихи,

мирны,

уютны,

одинокие читальщики

сидели спиною к окнам

в серые, зимние дни,

а собака сторожила напротив,

смотря умильно,

как те, мечтая,

откладывали недочитанной книгу;

семейные собранья

офицеров, дам и господ,

лицеистов в коротких куртках

и мальчиков в длинных рубашках,

когда сидели на твердых диванах,

а самовар пел на другом столе;

луч солнца из соседней комнаты

сквозь дверь на вощеном полу;

милые, рощи, поля, дома,

милые, знакомые, ушедшие лица

очарование прошлых вещей,

вы - дороги,

как подслушанные вздохи о детстве,

когда трава была зеленее,

солнце казалось ярче

сквозь тюлевый полог кровати.

Сентябрь 1907

ТРОИЦЫН ДЕНЬ

Пела труба; солдаты ложились спать;

Тихи были сады с просторными домами.

Куда я пошла, не спросила мать,

А я сказала, что иду за цветами.

У берега качалась лодка.

Хватит ли денег? боюсь опоздать!

Матрос сказал мне: "Садись, красотка,

Свезу и даром, - велишь подать? "

Теперь уж близко, скорей, скорее!

Милая звезда, погибнуть не дай!

Ты с каждой минутою все зеленее,

Крепче, крепче мне помогай!

Вот и подъезд. Неужели опоздала?

Глупое сердце, в грудь не бей!

Слышались скрипки из окон зала,

В дверях смеялся высокий лакей.

Но вот показались рыжие лошадки...

Зачем, зачем он так хорош?

Зачем эти минуты так горьки и сладки

И меня бросает то в жар, то в дрожь?

Вышел из экипажа... легка походка,

Прошел, не глядя, шпорами звеня.

Верная звезда, верная лодка,

Вы и сегодня не обманули меня!

Дома все спят, трещит лампадка.

Утром вставать будет такая лень!

Цветов я не достала, - это, конечно, гадко;

Без цветов придется встретить Троицын день.

Февраль 1911

Чем ты, луг зеленый, зелен,

Весенними ль травами?

Чем ты, мед янтарный, хмелен:

Какими отравами?

Кем ты, путь мой дальний, велен:

Судьбами ль правыми?

Луг зеленый зеленится

Под острыми косами;

Меду сладкому смеситься

Со скорбными росами;

В путь идет со мной девица

Ногами босыми.

Кто о луге новом бредит,

Тот в свете находится;

Меду нового нацедит

Ему Богородица;

С кем незримый всадник едет,

Тот верно водится.

Июль 1909

Солнцем залит сад зеленый...

Еле дышишь, еле видишь...

Рой вверху жужжит пчелиный...

Где-то стук копыт услышишь...

Едет всадник в сад зеленый...

Юный всадник, ты - влюбленный,

Сердцем тотчас узнаю я:

Есть на сердце знак единый.

Розу алую целуя,

Гостя встречу я, влюбленный.

Едет "в солнце облеченный";

Если б знал он, если б ведал!

Вспомни, братец голубиный,

Имя прежнее не предал?

Что ж молчишь ты, облеченный?

У калитки затворенной

Повод бросил, бросил стремя...

О, побудь хоть миг единый!

Знаешь сам: летуче время,

Нет калитки затворенной.

Я, любовью утомленный,

К сердцу всадника прижмуся...

Опустился рой пчелиный!..

Ты покой найдешь, клянуся!

Знойным полднем утомленный.

Февраль 1909

ПАСХА

У Спаса у Евфимия

Звонят в колокола.

Причастен светлой схиме я,

Когда весна пришла.

Сквозь зелени веселые

Луга видны давно,

Смотрю на лес и села я

Чрез узкое окно.

Минуло время страдное,

И в путь пора, пора!

Звучит мне весть отрадная

От ночи до утра.

Престали быть мы сирыми,

Опять Христос меж нас,

Победными стихирами

Гремит воскресный глас.

О братья возлюбленная,

Ведите вы меня

Туда, где обновленная

Чернеется земля.

Ах, небо, небо синее!

Ах, прежняя любовь!

Не доживу до инея,

Лишь там сойдемся вновь!

Сойду не с погребальными

Я песнями во гроб:

С канонами пасхальными

Украсит венчик лоб.

Скрещу я руки радостно,

Взгляну на вешний лес

И благостно и сладостно

Скажу: "Христос Воскрес!"

Март 1910

193-199. СТИХОТВОРЕНИЯ НА СЛУЧАЙ

С. Ауслендеру

Одна звезда тебе над колыбелью

Цвела и над моей цвела весной.

Два языка даны душе одной:

Моя печаль поет твоей свирелью.

Ты, как Челлини, жаден к рукоделью,

Весну Тосканы сладко возродил.

Печальный отрок, горестен и мил,

Бредешь в полях, вотще ища забавы.

Венки из трав, исполненных отравы,

Сплетаешь нежно с дремлющих могил.

Я помню вновь весны веселый трепет,

Когда мне видятся твои черты.

Не тот же ль хмель почуешь скоро ты,

Пройдя шагов несмелых первый лепет?

Взлетишь, взлетишь, как непокорный стрепет!

Любви чужой прилежный ученик,

К земле другой так набожно приник,

Слова твои так сладостно правдивы,

Что, мнится, вот под северные ивы

Перенесешь живительный родник.

1908

АКРОСТИХ

В. Я. Брюсову

_В_алы стремят свой яростный прибой,

_А_ скалы все стоят неколебимо.

_Л_етит орел, прицелов жалких мимо,

_Е_два ли кто ему прикажет: "Стой!"

_Р_азящий меч готов на грозный бой,

_И_ зов трубы звучит неутомимо.

_Ю_тясь в тени, шипит непримиримо

_Б_ессильный хор врагов, презрен тобой.

_Р_етивый конь взрывает прах копытом.

_Ю_родствуй, раб, позоря Букефала!

Следи, казнясь, за подвигом открытым!

_О_, лет царя! как яро прозвучала

_В_ годах, веках труба немолчной славы!

_У_ ног враги - безгласны и безглавы.

1908

ОТВЕТНЫЙ СОНЕТ

Ю. Н. Верховскому

Ау, мой друг, припомни вместе с "башней"

Еще меня, кому не чужды "Оры".

Бывало, гость, я пел здесь до авроры,

Теперь же стал певуньею всегдашней,

Наверно, стал наглей я и бесстрашней,

Что смел вступить в содружеские хоры,

Так пес дворной, забравшись в гончих своры,

Летит стрелой, чтоб не узнали шашней.

А впрочем, нет: в теперешних напевах

Я - чист и строг, хоть и чужда мне мрачность

И сам в себе не вижу иноверца,

Но присмирел проказник в правых гневах,

И флер покрыл опасную прозрачность,

Чтоб не смущать доверчивого сердца.

Август 1909

НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Н. С. Гумилеву

Манон Леско, влюбленный завсегдатай

Твоих времен, я мыслию крылатой

Искал вотще исчезнувших забав,

И образ твой, прелестен и лукав,

Меня водил - изменчивый вожатый.

И с грацией манерно-угловатой

Сказала ты: "Пойми любви устав,

Прочтя роман, где ясен милый нрав

Манон Леско:

От первых слов в таверне вороватой

Прошла верна, то нищей, то богатой,

До той поры, когда, без сил упав

В песок чужой, вдали родимых трав,

Была зарыта шпагой, не лопатой

Манон Леско!"

Август 1909

Вяч. Ив. Иванову

Певцу ли розы принесу

Цветов царицу?

В каком саду, в каком лесу

Сберу кошницу?

Мои укромные поля

В день именинный

Сей цвет семейства миндаля

Дарят невинный.

Но розы уменьшенный вид,

Хоть небогатый,

Гласит: "Два дня - и прилетит

Весны глашатай".

Но помни: позднею порой

В сентябрьской стуже

Он принесет наряд второй,

Ничуть не хуже.

Март 1911

С. Соловьеву

Увы, любви своей не скрою:

Видна по тысяче примет.

Я слышу голос за горою

Моей тоске звучит ответ.

Осенней, желтою порою

Весна повеет на лугах.

Я слышу голос за горою:

Какой привет в его словах!

Забудешь Мирту, встретишь Хлою,

Не для тебя печаль могил.

Я слышу голос за горою:

Поет далеко, близко - мил.

1908

В. К. Шварсалон

Петь начну я в нежном тоне,

Раз я к Мейстеру попал.

Шлет привет его Миньоне,

Кто избегнул злых опал.

Кров нашел бездомный странник

После жизни кочевой;

Уж не странник, не изгнанник,

Я от счастья сам не свой.

Отдал вольной жизни дань я,

Но пред радостным концом

В дверь таинственного зданья

Робким я стучусь жильцом.

Две жены на башне тайной

Правят верно мерный ход,

Где, пришелец не случайный,

Я отру дорожний пот.

Будто рыцарские дамы

Вышивают синий шарф

И готовят орифламмы

Под напевы звучных арф.

Синий цвет подходит к шарфу,

И равна в вас благодать,

Как, в одной признавши Марфу,

В Вас Марии не узнать?

То Мария, то Миньона,

Антигона вы всегда,

Заревого небосклона

Засветившая звезда.

1909

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

200-229. ВЕНОК ВЕСЕН (ГАЗЭЛЫ)

Чье-то имя мы услышим в пути весеннем?

В книжку сердца что напишем в пути весеннем?

Мы не вазы с нардом сладким в подвале темном:

Не пристало спать по нишам в пути весеннем.

Бег реки, ручьев стремленье кружит быстрее,

Будто стало все дервишем в пути весеннем.

Опьянен я светлой рощей, горами, долом

И травой по плоским крышам в пути весеннем!

Звонче голос, бег быстрее, любовной пляски

Не утишим, не утишим в пути весеннем!

Поводырь слепой слепого, любовь слепая,

Лишь тобою мы и дышим в пути весеннем!

Ведет по небу золотая вязь имя любимое.

Шепчу я, ночью долгою томясь, имя любимое.

На площадь выйдя, громко я скажу, все пускай

слушают,

Любви глашатай, крикну, не стыдясь, имя любимое.

Пускай в темницу буду заточен, славить мне

песнями

Не может запретить жестокий князь имя любимое.

Две буквы я посею на гряде желтой настурцией,

Чтоб все смотрели, набожно дивясь, имя любимое.

Пусть рук и языка меня лишат - томными вздохами

Скажу, как наша неразрывна связь, имя любимое!

Кто видел Мекку и Медину - блажен!

Без страха встретивший кончину - блажен!

Кто знает тайну скрытых кладов, волшебств,

Кто счастьем равен Аладину - блажен!

И ты, презревший прелесть злата, почет

И взявший нищего корзину, - блажен!

И тот, кому легка молитва, сладка,

Как в час вечерний муэдзину, - блажен!

А я, смотря в очей озера, в сад нег

И алых уст беря малину, - блажен!

Нам рожденье и кончину - все дает Владыка неба.

Жабе голос, цвет жасмину - все дает Владыка

неба.

Летом жар, цветы весною, гроздья осенью румяной

И в горах снегов лавину - все дает Владыка неба.

И барыш, и разоренье, путь счастливый, смерть

в дороге,

Власть царей и паутину - все дает Владыка неба.

Кравчим блеск очей лукавых, мудрецам седин

почтенье,

Стройной стан, горбунье спину - все дает Владыка

неба.

Башни тюрем, бег Евфрата, стены скал, пустынь

просторы,

И куда я глаз ни кину - все дает Владыка неба!

Мне на долю - плен улыбок, трубы встреч,

разлуки зурны,

Не кляну свою судьбину: все дает Владыка неба.

Что, скажи мне, краше радуг? Твое лицо.

Что мудреней всех загадок? Твое лицо.

Что струею томной веет в вечерний час,

Словно дух жасминных грядок? Твое лицо!

Что, как молния, сверкает в день летних гроз

Из-за тяжких, темных складок? Твое лицо.

Что мне в сердце смерть вселяет и бледный страх,

Скорбной горечи осадок? Твое лицо.

Что калитку вдруг откроет в нежданный сад,

Где покой прудов так сладок? Твое лицо!

Что судьбы открытой книга, златая вязь

Всех вопросов, всех разгадок? Твое лицо.

Вверх взгляни на неба свод: все светила!

Вниз склонись над чашей вод: все светила!

В черном зеркале пруда час молчаний

Свил в узорный хоровод все светила.

Двери утра на замке, страж надежен,

Правят верно мерный ход все светила.

Карий глаз и персик щек, светлый локон,

Роз алее алый рот - все светила.

Пруд очей моих, отверст прямо в небо,

Отразил твоих красот все светила.

Легких пчел прилежный рой в росных розах,

Мед сбирают в звездный сот все светила.

Поцелуев улей мил: что дороже?

Ах, смешайте праздный счет, все светила!

Ты - со мной, и ночь полна; утро, медли!

Сладок нам последний плод, все светила!

Я - заказчик, ты - купец: нам пристала взглядов

мена.

Ты - прохожий, я - певец: нам пристала взглядов

мена.

Ты клянешься, я молчу; я пою и ты внимаешь;

Пусть злословит злой глупец: нам пристала взглядов

мена.

Я, прося парчи, перстней, с мудрой тайной амулетов,

Песен дам тебе венец: нам пристала взглядов мена.

Разверни любви устав, там законы ясно блещут,

Ты - судья, а я - истец: нам пристала взглядов

мена.

На охоте ты - олень: скоры ноги, чутки уши,

Но и я лихой ловец: нам пристала взглядов мена.

На горе ты стадо пас: бди, пастух, не засыпая:

Я как волк среди овец: нам пристала взглядов мена.

Милый скряга, клад храни: ловкий вор к тебе

крадется,

Ключ хитрей бери, скупец, нам пристала взглядов

мена.

Круг оцеплен, клич звучал, выходи на поединок,

Я - испытанный боец, нам пристала взглядов мена.

Птица в клетке, жар в груди, кто нам плен наш

расколдует?

Что ж, летишь ли, мой скворец? нам пристала

взглядов мена.

У меня в душе чертог: свечи тают, ладан дышит,

Ты - той горницы жилец: нам пристала взглядов

мена.

Разве раньше ты не знал, что в любви морях

широких

Я - пловец и ты - пловец? нам пристала взглядов

мена.

Кто смеется - без ума; кто корит - без

рассужденья;

Кто не понял, тот - скопец: нам пристала взглядов

мена.

Что молчишь, мой гость немой? что косишь лукавым

оком?

Мой ты, мой ты наконец: нам пристала взглядов

мена!..

Покинь покой томительный, сойди сюда!

Желанный и медлительный, сойди сюда!

Собаки мной прикормлены, открыта дверь,

И спит твой стражник бдительный: сойди сюда!

Ах, дома мне не спалося: все ты в уме...

С улыбкой утешительной сойди сюда!

Оставь постели мягкие, свой плащ накинь,

На зов мой умилительный сойди сюда!

Луною, что четырнадцать прошла ночей,

Яви свой лик слепительный, сойди сюда!

Нарушено безмолвие лишь звоном вод,

Я жду в тиши мучительной, сойди сюда!

Вот слышу, дверью скрипнули, огонь мелькнул...

Губительный, живительный, сойди сюда!

Всех поишь ты без изъятья, кравчий,

Но не всем твои объятья, кравчий!

Брови - лук, а взгляд под бровью - стрелы,

Но не стану обнимать я, кравчий!

Стан - копье, кинжал блестящий - зубы,

Но не стану целовать я, кравчий!

В шуме пира, в буйном вихре пляски

Жду условного пожатья, кравчий!

Ты не лей вина с избытком в чашу:

Ведь вино - плохая сватья, кравчий!

А под утро я открою тайну,

Лишь уснут устало братья, кравчий!

Как нежно золотеет даль весною!

В какой убор одет миндаль весною!

Ручей звеня бежит с высот в долину,

И небо чисто как эмаль весною!

Далеки бури, ветер с гор холодный,

И облаков прозрачна шаль весною!

Ложись среди ковра цветов весенних:

Находит томная печаль весною!

Влюбленных в горы рог охот не манит,

Забыты сабля и пищаль весною!

Разлука зимняя, уйди скорее,

Любовь, ладью свою причаль весною!

Желанный гость, приди, приди в долину

И сердце вновь стрелой ужаль весною!

Цветут в саду фисташки, пой, соловей!

Зеленые овражки пой, соловей!

По склонам гор весенних маков ковер;

Бредут толпой барашки. Пой, соловей!

В лугах цветы пестреют, в светлых лугах!

И кашки, и ромашки. Пой, соловей!

Весна весенний праздник всем нам дарит,

От шаха до букашки. Пой, соловей!

Смотря на глаз лукавый, карий твой глаз,

Проигрываю в шашки. Пой, соловей!

Мы сядем на террасе, сядем вдвоем...

Дымится кофей в чашке... Пой, соловей!

Но ждем мы ночи темной, песни мы ждем

Любимой, милой пташки. Пой, соловей!

Прижмись ко мне теснее, крепче прижмись,

Как вышивка к рубашке. Пой, соловей!

Нынче праздник, пахнет мята, все в цвету,

И трава еще не смята: все в цвету!

У ручья с волною звонкой на горе

Скачут, резвятся козлята. Все в цвету!

Скалы сад мой ограждают, стужи нет,

А леса-то! а поля-то: все в цвету!

Утром вышел я из дома на крыльцо

Сердце трепетом объято: все в цвету!

Я не помню, отчего я полюбил,

Что случается, то свято. Все в цвету.

Острый меч свой отложи, томной негой полоненный.

Шею нежно обнажи, томной негой полоненный.

Здесь не схватка ратоборцев, выступающих в кругу,

Позабудь свои ножи, томной негой полоненный!

Здесь не пляска пьяных кравчих, с блеском глаз

стекла светлей,

Оком карим не кружи, томной негой полоненный!

Возлюби в лобзаньях сладких волн медлительную

лень,

Словно зыбью зрелой ржи, томной негой

полоненный!

И в покое затворенном из окна посмотришь в сад,

Как проносятся стрижи, томной негой полоненный.

Луч вечерний красным красит на ковре твой ятаган,

Ты о битвах не тужи, томной негой полоненный!

Месяц милый нам задержит, и надолго, утра час,

Ты о дне не ворожи, томной негой полоненный!

До утра перебирая страстных четок сладкий ряд,

На груди моей лежи, томной негой полоненный!

Змеи рук моих горячих сетью крепкой заплету,

Как свиваются ужи, томной негой полоненный.

Ты дойдешь в восторгах нежных, в новых

странствиях страстей

До последней до межи, томной негой полоненный!

Цепи клятв, гирлянды вздохов я на сердце положу,

О, в любви не бойся лжи, томной негой полоненный.

Зачем, златое время, летишь?

Как всадник, ногу в стремя, летишь?

Зачем, заложник милый, куда,

Любви бросая бремя, летишь?

Ты, сеятель крылатый, зачем,

Огня посея семя, летишь?!

Что стоишь ты опечален, милый гость?

Что за груз на плечи взвален, милый гость?

Проходи своей дорогой ты от нас,

Если скорбью не ужален, милый гость!

Ах, в гостинице закрытой - три двора

Тем, кто ищет усыпален, милый гость.

Трое кравчих. Первый - белый, имя - Смерть;

Глаз открыт и зуб оскален, милый гость.

А второй - Разлука имя - красный плащ,

Будто искра наковален, милый гость.

Третий кравчий, то - Забвенье, он польет

Черной влагой омывален, милый гость.

Слышу твой кошачий шаг, призрак измены!

Вновь темнит глаза твой мрак, призрак измены!

И куда я ни пойду, всюду за мною

По пятам, как тайный враг, - призрак измены.

В шуме пира, пляске нег, стуке оружий,

В буйстве бешеных ватаг - призрак измены.

Горы - голы, ветер - свеж, лань быстронога,

Но за лаем злых собак - призрак измены.

Ночь благая сон дарит бедным страдальцам,

Но не властен сонный мак, призрак измены.

Где, любовь, топаза глаз, памяти панцирь?

Отчего я слаб и наг, призрак измены?

Насмерть я сражен разлукой стрел острей!

Море режется фелукой стрел острей!

Память сердца беспощадная, уйди,

В грудь пронзенную не стукай стрел острей!

Карий блеск очей топазовых твоих

Мне сиял любви порукой, стрел острей.

Поцелуи, что как розы зацвели,

Жгли божественной наукой, стрел острей.

Днем томлюсь я, ночью жаркою не сплю:

Мучит месяц сребролукий, стрел острей.

У прохожих я не вижу красоты,

И пиры мне веют скукой, стрел острей.

Что калека, я на солнце правлю глаз,

И безногий, и безрукий - стрел острей.

О, печаль, зачем жестоко так казнить

Уж израненного мукой, стрел острей?

Дней любви считаю звенья, повторяя танец мук,

И терзаюсь, что ни день я, повторяя танец мук!

Наполняя, подымая кубок темного вина,

Провожу я ночи бденья, повторяя танец мук.

Пусть других я обнимаю, от измены я далек,

Пью лишь терпкое забвенье, повторяя танец мук!

Что, соседи, вы глядите с укоризной на меня?

Я несусь в своем круженьи, повторяя танец мук.

Разделенье и слиянье - в поворотах томных поз;

Блещут пестрые каменья, повторяя танец мук.

И бессильно опускаюсь к гиацинтовым коврам,

Лишь глазами при паденьи повторяя танец мук.

Кто не любит, приходите, посмотрите на меня,

Чтоб понять любви ученье, повторяя танец мук.

От тоски хожу я на базары: что мне до них!

Не развеют скуки мне гусляры: что мне до них!

Кисея, как облак зорь вечерних, шитый баркан...

Как без глаз, смотрю я на товары: что мне до них!

Голубая кость людей влюбленных, ты, бирюза,

От тебя в сердцах горят пожары: что мне до них!

И клинок дамасский уж не манит: время прошло,

Что звенели радостью удары: что мне до них!

Сотню гурий купишь ты на рынке, был бы кошель,

Ах, Зулейки, Фатьмы и Гюльнары: что мне до них!

Не зови меня, купец знакомый, - щеголь ли я?

Хороши шальвары из Бухары: что мне до них!

Алость злата - блеск фазаний в склонах гор!

Не забыть твоих лобзаний в склонах гор!

Рог охот звучит зазывно в тишине.

Как бежать своих терзаний в склонах гор?

Верно метит дротик легкий в бег тигриц,

Кровь забьет от тех вонзаний в склонах гор.

Пусть язык, коснея, лижет острие

Тщетна ярость тех лизаний в склонах гор.

Крик орлов в безлесных кручах, визги стрел,

Хмель строптивых состязаний в склонах гор!

Где мой плен? к тебе взываю, милый плен!

Что мне сладость приказаний в склонах гор?

Горный ветер, возврати мне силу мышц

Сеть порвать любви вязаний в склонах гор.

Ночь, спустись своей прохладой мне на грудь:

Власть любви все несказанней в склонах гор!

Я лежу, как пард пронзенный, у скалы.

Тяжко бремя наказаний в склонах гор!

Летом нам бассейн отраден плеском брызг!

Блещет каждая из впадин плеском брызг!

Томным полднем лень настала: освежись

Словно горстью светлых градин - плеском брызг!

Мы на пруд ходить не станем, окропись

Вдалеке от тинных гадин - плеском брызг!

Ах, иссохло русло неги, о, когда

Я упьюсь, лобзаний жаден, плеском брызг?

И когда я, бедный странник, залечу

Жар больной дорожных ссадин плеском брызг?

Встречи ключ, взыграй привольно, как и встарь,

(О, не будь так беспощаден!) плеском брызг!

Несносный ветер, ты не вой зимою:

И без тебя я сам не свой зимою!

В разводе с летом я, с теплом в разводе,

В разводе с вешней бирюзой зимою!

Одет я в траур, мой тюрбан распущен,

И плащ с лиловою каймой зимою.

Трещи, костер из щеп сухих. О, сердце,

Не солнце ль отблеск золотой зимою?

Смогу я в ларчике с замком узорным

Сберечь весну и полдня зной зимою.

Печати воск - непрочен. Ключ лобзаний,

Вонзись скорей в замок резной зимою!

Разлуке кровь не утишить; уймется

Лишь под могильною плитой зимою!

Когда услышу в пеньи птиц: "Снова с тобой!"?

И скажет говор голубиц: "Снова с тобой!"?

И вновь звучит охоты рог, свора собак,

И норы скрытые лисиц: "Снова с тобой!"

Кричит орел, шумит ручей - все про одно,

И солнца свет, и блеск зарниц: "Снова с тобой!"

Цветы пестро цветут в лугах - царский ковер

Венец любви, венок цариц - "Снова с тобой!"

Опять со мной топаза глаз, розовый рот

И стрелы - ах! - златых ресниц! Снова с тобой!!

Зову: "Пещерный мрак покинь, о Дженн! сильно

заклятье!

Во тьме, в огне, одет иль обнажен! сильно заклятье!

Я снял печать с дверей твоих пещер, тайные знаки;

К моим ногам ползи, как раб согбен! сильно

заклятье!

Стань дымом, рыбой, львом, змеей, женой, отроком

милым:

Игра твоих бесцельна перемен. Сильно заклятье!

Могу послать тебя, куда хочу, должен лететь ты,

Не то тебя постигнет новый плен. Сильно заклятье!

Не надо царства, кладов и побед; дай мне увидеть

Лицом к лицу того, кто чужд измен. Сильно

заклятье!

О факел глаз, о стан лозы, уста, вас ли я вижу?!

Довольно, Дженн, твой сон благословен.

Сильно заклятье!"

25 {*}

Он пришел в одежде льна, белый в белом!

"Как молочна белизна, белый в белом!"

Томен взгляд его очей, тяжки веки,

Роза щек едва видна: "Белый в белом,

Отчего проходишь ты без улыбки?

Жизнь моя тебе дана, белый в белом!"

Он в ответ: "Молчи, смотри: дело Божье!"

Белизна моя ясна: белый в белом.

Бело - тело, бел - наряд, лик мой бледен,

И судьба моя бледна; белый в белом!

{* Газэлы 25, 26 и 27 представляют собою вольное переложение стихотворных отрывков, вставленных в "1001 ночь", написанных, впрочем, не в форме газэл. Взято по переводу Mardrus (t. VI. "Aventure du poete Abou-Nowas", pgs. 68, 69 et 70, nuit 288). }

Он пришел, угрозы тая, красный в красном,

И вскричал, смущенный, тут я: "Красный в красном!

Прежде был бледнее луны, что же ныне

Рдеют розы, кровью горя, красный в красном?"

Облечен в багряный наряд, гость чудесный

Улыбнулся, так говоря, красный в красном:

"В пламя солнца вот я одет. Пламя - яро.

Прежде плащ давала заря. Красный в красном.

Щеки - пламя, красен мой плащ, пламя - губы,

Даст вина, что жгучей огня, красный в красном!"

Черной ризой скрыты плечи. Черный в черном.

И стоит, смотря без речи, черный в черном.

Я к нему: "Смотри, завистник-враг ликует,

Что лишен я прежней встречи, черный в черном!

Вижу, вижу: мрак одежды, черный локон

Черной гибели предтечи, черный в черном!"

Каких достоин ты похвал, Искандер!

Великий город основал Искандер!

Как ветер в небе, путь прошел к востоку

И ветхий узел разорвал Искандер!

В пещеру двух владык загнав навеки,

Их узы в ней заколдовал Искандер!

Влеком, что вал, веленьем воль предвечных,

Был тверд средь женских покрывал Искандер.

Ты - вольный вихрь, восточных врат воитель,

Воловий взор, луны овал, Искандер!

Весь мир в плену: с любви свечой в деснице

Вошел ты в тайный мой подвал, Искандер.

Твой страшен вид, безмолвен лик, о дивный!

Как враг иль вождь ты мне кивал, Искандер?

Желаний медь, железо воль, воитель,

Ты все в мече своем сковал, Искандер.

Волшебник светлый, ты молчишь? вовеки

Тебя никто, как я, не звал, Искандер!

Взглянув на темный кипарис, пролей слезу,

любивший!

Будь ты поденщик, будь Гафиз, пролей слезу,

любивший!

Белеет ствол столба в тени, покоя стражник строгий,

Концы чалмы спустились вниз; пролей слезу,

любивший!

Воркует горлиц кроткий рой, покой не возмущая,

Священный стих обвил карниз: пролей слезу,

любивший.

Здесь сердце, путник, мирно спит: оно любовью

жило:

Так нищего питает рис; пролей слезу, любивший!

Кто б ни был ты, идя, вздохни; почти любовь,

прохожий,

И, бросив набожно нарцисс, пролей слезу,

любивший!

Придет ли кто к могиле нег заросшею тропою

В безмолвной скорби темных риз? пролей слезу,

любивший.

Я кладу в газэлы ларь венок весен.

Ты прими его как царь, венок весен.

Песни ты сочти мои, - сочтешь годы,

Что дает тебе, как встарь, венок весен.

Яхонт розы - дни любви, разлук время

Желтых крокусов янтарь - венок весен.

Коль доволен - поцелуй, когда мало

Взором в сердце мне ударь, венок весен.

Я ошибся, я считал лишь те сроки,

Где был я твой секретарь, венок весен.

Бровь не хмурь: ведь ящик мой с двойной крышкой,

Чтоб длинней был календарь, венок весен!

Май-июнь 1908

230. ВСАДНИК

Гансу ф. Гюнтеру

Дремучий лес вздыбил по горным кручам

Зубцы дубов; румяная заря,

Прогнавши ночь, назло упрямым тучам

В ручей лучит рубин и янтаря.

Не трубит рог, не рыщут егеря,

Дороги нет смиренным пилигримам,

Куда ни взглянь - одних дерев моря

Уходят вдаль кольцом необозримым.

Все пламенней восток в огне необоримом.

Росится путь, стучит копытом звонкий

О камни конь, будя в лесу глухом

Лишь птиц лесных протяжный крик и тонкий

Да белки бег на ствол, покрытый мхом.

В доспехе лат въезжает в лес верхом,

Узду спустив, младой и бледный витязь.

Он властью сил таинственных влеком.

Безумен, кто б велел: "Остановитесь!"

И кто б послу судьбы сказал: "Назад вернитесь".

Заграждены его черты забралом,

Лишь светел блеск в стальных орбитах глаз,

Да рот цветет просветом густо алым,

Как полоса зари в ненастный час.

Казалось, в лес вступил он в первый раз,

Но страха чужд был лик полудевичий

И без пятна златых очей топаз.

Не преградит пути оракул птичий,

"Идти всегда вперед" - вот рыцаря обычай.

Уж полпути от утра до полудня

Светило дня неспешно протекло.

Как и всегда, в день праздничный иль будни,

К зениту вверх стремит свой бег оно,

Туманна даль, как тусклое стекло,

Вдруг конь храпит, как бы врага почуя,

Трубит рожок, неслыханный давно,

И громкий крик несется, негодуя:

"Ни с места, рыцарь, стой! Тебя давно уж жду я!"

Блестящий щит и панцирь искрометный

Тугую грудь приметно отмечал,

Но шелк кудрей, румянец чуть заметный

Девицу в нем легко изобличал,

И речь текла без риторских начал:

"Браманта - я! самцов я ненавижу,

Но миру дать вождя мне дух вещал.

Ты выбран мной! Пусть враг! теперь увижу,

Напрасно ли судьба влекла меня к Парижу!

Сразись со мной! тебе бросаю вызов!

О, если б был ты встречных всех сильней!

Желанен мне не прихотью капризов,

Но силой той, что крепче всех цепей.

Возьми меня! Как звонок стук мечей!

Паду твоей! О, сладость пораженья!

Вот грудь моя: победу пей на ней!

Не медли, меч! О рыцарь, брось сомненья,

Скуем любви союз и ненависти звенья!"

В ответ молчит; без эха прозвучала

Браманты речь, и, тягостным мечом

Рассекши ель, вперед свой бег промчала

Девица-муж, мелькнувши в лес плащом,

Исчезла в даль. Пожал герой плечом

И едет вновь вперед неутомимо,

Не думая, казалось, ни о чем.

Леса и дол - все протекало мимо,

Так странника влечет звезда Иерусалима.

Уж полдень слать лучи приутомился,

Закинул лук, вложил стрелу в колчан,

Как на лугу наш витязь очутился.

Виднелся холм, венцом дубов венчан,

И облаков белел воздушный стан.

Над ручейком беспечным и спокойным

В полях брела, склоняя гибкий стан,

Без покрывал, лучам открыта знойным,

Девица, что весна, с лицом, любви достойным.

Цветы рвала, на рыцаря взирая,

И скромный стих в устах ее звенел;

Она жильцом скорей казалась рая;

Был кожи цвет так нежен и так бел,

Что с лилией сравниться бы посмел.

Простой убор и кос шафранных пряди,

А наверху волос прямой раздел,

И жемчуг лег струей на тонком ряде.

Сильнее девы власть при скромном столь наряде.

Стыдливо речь ведет она к герою,

Потупя взор и выронив цветы:

"Ждала тебя, о витязь мой, не скрою.

Во сне давно уже являлся ты,

Посол небес, неясный плод мечты!

Молюсь тебе, склонив свои колени,

В пустынный край влекут твои черты,

Где жители лишь волки да олени,

Но не услышишь ты ни жалобы, ни пени.

Всегда с тобой: какое счастье выше?

Достался мне блаженнейший удел.

Всевышний Бог, мольбу мою услыши!

От копий злых храни его и стрел,

Чтоб совершить немало славных дел.

А мне в трудах служить твоим покоем,

Любить тебя желанный час приспел.

Мы славы, друг, теперь уже не скроем:

Как стоя на весах, равно друг друга стоим".

Движеньем рук томленье выражая,

К себе манит проезжего она:

"Возьми меня: тебе я не чужая,

Как не чужа в реке волне волна.

Ведь грудь твоя моей любви полна".

Подобна речь струям ручья журчащим:

Поет в камнях, прохладна и темна.

Но рыцарь вдаль стремится к новым чащам,

Влеком любви огнем, стремящим и не спящим.

Уж солнце вновь лучи свои скосило:

Вечерний лес - чернее каждый миг.

Коня ведет таинственная сила

Путем, где свет закатный не проник.

Был так же тих и светел бледный лик

У витязя с бесслезными глазами.

Не ищет встреч с веселым стуком пик

И к девам слеп с завитыми косами,

Но к цели Рок стремит безвестными путями.

Пещеры свод навстречу встал из чащи,

Тенистый вход в темнеющую тень,

А крови стук - тревожнее и слаще,

Трепещет грудь, как загнанный олень...

Быстрей, быстрей стремится к ночи день...

Под сводом тем стоит недвижно дева,

Ни с места конь, копытом бьет о пень...

Глядит она без страха и без гнева,

Слова звучат свежей свирельного напева.

"Кто путь открыл, куда всем путь заказан,

Тот должен стать достойным тайну знать.

Елеем ты таинственным помазан,

Ты - господин, не самозванный тать.

Вступи сюда! Воззри, ночная Мать,

Твой сын пришел прочесть немые знаки;

Вот - тайный час, чтоб жатву жизни жать,

В колосья ржи вплести мечтаний маки,

Внемли, ночная Мать, к тебе взываю паки!"

И руки, вверх поднявши, опустила,

И белый жезл чертил волшебный круг.

Его душа тревожно-сладко ныла.

Так тетиву прямит упрямый лук,

А та дрожит, неся стесненный звук.

"Что дашь ты мне?" - спросил у девы странной.

- Любовь и власть - дары все тех же рук,

Она в ответ. - Да к мудрости нежданной

Получишь ключ, войдя в пещеру, гость желанный.

"Любовь не здесь!" - прочел я в фолиантах;

"Любовь не здесь", - сказал мне говор птиц,

Когда читал о чудищах, гигантах

И бегал в лес от пламенных страниц.

Пусть грот таит все таинства блудниц,

"Любовь не здесь!" - мне шепчет голос тайный.

"Вперед, вперед!" - зовет рожок зарниц;

И голос дев, прелестный, но случайный,

Не в силах совратить с тропы необычайной.

Она к нему, полна глухой обиды:

"Любовь не здесь? но где ж тогда любовь?

Елены где? Дидоны и Армиды?

Не здесь ли все? Молчи, не прекословь!

Войди сюда, не хмурь угрюмо бровь:

В любви лишь власть познанья мы обрящем.

Уйми свой бег, что тянет вновь и вновь

Идти вперед к иным, все новым чащам,

Где неизвестность спит, глуха к рогам манящим".

- Ты знаешь путь к любви? в моей дороге

Вот все, что нужно от тебя мне знать.

Где страсти храм, священные чертоги,

Ты мне должна, коль можешь, указать.

Властитель я, не самозванный тать,

Твои слова, зовущая в пещеру,

Венцом любви чело короновать

Дается тем, кто сохраняет веру,

Поправ гордыни льва и ярости пантеру.

"Один лишь путь - то путь к себе я знаю,

Другого нет пути в любви страну,

Зачем бежишь? зачем стремишься к краю,

Где тщетно ждешь без осени весну?"

Он тихо взор подъемлет на жену,

И, поздний путь спеша свершить до мрака,

Он шпорой вновь в бок колет скакуну.

Послушен конь, как верная собака;

Чтоб бег стремить, лишь ждал условленного знака.

И снова лес, теснятся снова скалы;

Уж гасит ночь вечерние огни,

И в высоте изломы и оскалы

Стенных зубцов, чуть видные в тени.

"Эй, где ты, страж, ключ ржавый поверни!

Ответь рожку, пусть спустят мост подъемный,

Сигнальный флаг на башне разверни:

Здесь путник ждет, не недруг вероломный!"

Но горный замок спит, безмолвный и огромный.

Не поднят мост, и конь, стуча копытом,

Стремится внутрь, ворота миновав.

На том дворе, ничьим следом не взрытом,

Деревьев нет, зеленых нету трав.

Коня к крыльцу надежно привязав,

Спешит войти в безмолвное жилище,

Ища себе не суетных забав,

Но розу роз всех сладостней и чище.

Взалкавшим по любви святая дастся пища.

Лишь эхо зал ответы отдавало

Шагам, во тьме звучащим темных зал.

Все обойдя, по лестнице подвала

Спустился он в неведомый подвал.

Замок с дверей, на землю сбит, упал,

И свет свечей чертой дрожащей круга

Явил очам высокий пьедестал,

И отрок наг к нему привязан туго.

И витязь стал пред ним, исполненный испуга.

Лукавый взор был светел и печален,

Острился край златеющих ресниц,

И розан рта, пчелой любви ужален,

Рубином рдел, как лал в венце цариц;

Костей состав, от пятки до ключиц,

Так хрупок был под телом смугло-нежным,

Что тотчас всяк лицом склонился б ниц,

Признав его владыкой неизбежным.

И к гостю лик склонил с приветом безмятежным.

"Ты здесь, любовь! твои разрушу узы!"

Воскликнул тут неистовый пришлец.

"Мне все равно: твой лик иль лик медузы

Предстал бы мне, как странствия конец.

Служить тебе - вот сладостный венец!

Прими в рабы, твои беру девизы,

Твои цвета - мне дивный образец,

Закон же мне - одни твои капризы.

Смотри: я путь прошел, не запятнавши ризы".

С улыбкою Амур освобожденный,

Как поводырь, его за руку взял

И, подведя ко двери потаенной,

Сиявший знак над нею указал.

Цветок любви тот знак изображал,

Блестел в тени, горя и не сгорая

И яркий луч струя в подземный зал.

О сердца свет! о роза, роза рая,

Я вновь крещен тобой, любви купель вторая!

И молвил вождь: "Вот я тебя целую!"

И ртом в чело печать навеки вжег.

Трепещет гость, почуя "аллилуйю".

Открывши дверь, ступил через порог.

Был мал и пуст открывшийся чертог,

Узорный пол расчерчен был кругами,

В средине куст, где каждый лепесток

Сравниться б мог с рубинными огнями;

Безмолвье и покой меж светлыми столбами.

Покой найдя, встал рыцарь успокоен,

Любовь найдя, поднялся он влюблен,

Свой меч храня, явился чистым воин,

Кольцо храня, любви он обручен.

Амур глядит, мечом освобожден,

Цветок цветет, качаяся лениво,

И, в узкий круг волшебно заключен,

Лучит любовь до крайнего обвива.

О круг святой любви! о райской розы диво!

Июль 1908

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Всеволоду Князеву

231

Сладостной веря святыне,

Ждал не тебя ли?

Страстным желаниям ныне

Ангелы вняли.

В комнате светлой и тесной

В сумерки мая

Гость появился чудесный,

Лат не снимая.

Кто его шепот расслышит

В пении здешнем?

Сердце же любит и дышит

Веяньем вешним.

Пусть мои мысли застыли,

Память немая,

Вспомни, являлся не ты ли

В сумерки мая?

Камень копьем прободая,

Вызови воду,

Чтобы текла, золотая,

Вновь на свободу!

1912

ДУХОВНЫЕ СТИХИ

232. ХОЖДЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ ПО МУКАМ

Всходила Пречистая

На гору высокую,

Увидела Чистая

Михайла-Архангела,

Сказала Пречистая

Михайлу-Архангелу:

"Ты светлый, пресветлый

Мих_а_ил-Архангел,

Сведи меня видеть

Всю муку людскую,

Как мучатся грешники,

Бога не знавшие,

Христа позабывшие,

Зло творившие".

Повел пречистую

Мих_а_ил-Архангел

По всем по мукам

По мученским:

В геенну огненную,

В тьму кромешную,

В огнь неусыпающий,

В реку огненную.

Что на севере муки

И на юге,

На востоке солнца

И на западе.

Видела Чистая

Все муки людские,

Как мучатся грешники,

Бога не знавшие,

Христа позабывшие,

Зло творившие:

Князья, попы и мирская чадь,

Что в церковь не хаживали,

Канунов не читывали,

Святых книг не слыхивали,

Заутрени просыпали,

Вечерни пропивали,

С кумами блудили,

Нищих прогоняли,

Странных не принимали,

Пьяницы, зернщики,

Скоморохи, попы ленивые,

Немилостивые, нежалостливые,

Все лихие скаредные

Дела сотворшие.

Как увидела Чистая

Все муки людские,

Восплакала, возрыдала,

Грешникам говорила:

"Вы бедные, бедные грешники,

Бедные вы, несчастные,

Лучше бы вам не родитися.

Ты светлый, пресветлый

Мих_а_ил-Архангел,

Вверзи меня

В геенну огненную:

Хочу я мучиться

С грешными чадами Божьими".

Сказал Пречистой

Мих_а_ил-Архангел:

"Владычица Богородица,

Госпожа моя Пресветлая!

Твое дело - в раю покоиться,

А грешникам - в аду кипеть.

А попроси лучше Сына Своего,

Исуса Христа Единородного,

Да помилует Он грешников".

Не послушал Господь Богородицы,

Не помиловал Он грешников,

И опять взмолилась Пречистая:

"Где вы, пророки, апостолы,

Где ты, Моисей Боговидец,

Даниил с тремя отроки,

Иван Богословец, Христов возлюбленник,

Где ты, Никола угодник,

Пятница, красота христианская?

Припадите вы ко Господу,

Да помилует Он грешников!"

Не послушал Господь Богородицы,

Не помиловал Он грешников,

И втретие вскричала Пречистая:

"Где ты, сила небесная:

Ангелы и архангелы,

Херувимы и серафимы,

Где ты, Мих_а_ил-Архангел,

Архистратиг вой небесных?

Припадите вы ко Господу,

Да помилует Он грешников!"

И припали все святые ангелы,

Пророки, апостолы,

Иван Богословец, Христов возлюбленник,

Пятница, красота христианская,

И застонала высота поднебесная

От их плача-рыдания.

И услышал их Господь Милостивый,

И сжалился Он над грешниками:

Дал им покой и веселие

От Великого Четверга

До святыя Пятидесятницы.

[1901]

233. О СТАРЦЕ И ЛЬВЕ

Солнце за лесом уж скрылося,

На луга уж пал туман,

По дороге идет старец,

Старец, инок пречестной.

Навстречу старцу

Идет лев зверь,

Лев дикий, лютый

Зверь рыкающий.

"О люте льве, зверю рыкающий,

Пожри, пожри меня:

Во грехах я весь родился,

И прощенья нет уж мне.

А грехов на мне,

Что на сосне смолы.

Тридцать лет о грехах я плачуся

И очистил много их,

Лишь одни грех неочищенный

День и ночь меня томит.

Был я в молодости возчиком,

И дитя я задавил.

И с тех пор отрок загубленный

Все стоит передо мной.

Он стоит с улыбкой тихою,

Говорит, головой киваючи:

"Ты за что сгубил мою душу?"

Ни постом, ни молитвой, ни бдением

Не заглушить того голоса,

И одно лишь мне спасение:

Свою жизнь отдать за сгубленную.

О люте льве, зверю рыкающий,

Ты пожри меня, старца грешного!"

И лег старец льву на дороге,

Чтобы пожрал его лютый зверь,

Но лютый лев, зверь рыкающий,

Кротко посмотрел на инока,

Помотал головой косматою

И прыгнул через старца в темный лес.

И встал старец светел и радостен,

Знать, простил его Господь,

И простило дитя,

Отроча малое.

[1902]

234. О РАЗБОЙНИКЕ

Жил в фракийских странах

Лютый-злой разбойник,

Убивал он, грабил,

Про Бога не помнил.

И стали мерзеть уж

Ему грех, насилье,

Тут о Боге вспомнил

И горько заплакал.

И пошел он в город

Судиям предаться;

Ночевать остался

В гостинице бедной.

И всю ночь он плакал,

Жизнь вспоминая,

Утирал убрусцем

Горючие слезы.

В те поры гостинник

Дивный сон он видел:

Ангелы Божьи

Подъемлют вси души

И несут их борзо

К престолу Господню.

Принесли тут ангелы

Разбойничью душу,

Черна и страшлива,

К ангелам прижалась.

И кладут тут мурины

На левую чашку

Все грехи, неправду,

Татьбы и убийства.

Расплакались ангелы,

Красные юноши:

Нечего класть им

На правую чашку.

Вспомнили тут что-то

Ангелы Господни,

Встрепенули крыльями,

Слетели на землю,

Принесли убрусец,

Слезами смоченный,

Положили в чашку

С Божьим милосердьем.

Дивно виденью!

Неудобь сказанью!

Чашка с грехами

Вверх поднялась.

Проснулся гостинник

В страхе превеликом,

Бросился в покоец,

Где пристал разбойник.

Догорала свечка

У Стасова лика,

Лежит сам разбойник,

Лежит он, не дышит,

Сложены накрест

Грешные руки,

На груди убрусец,

Слезами смоченный.

[1902]

235. СТИХ О ПУСТЫНЕ

Я младой, я бедный юнош,

Я Бога боюся,

Я пойду да во пустыню

Богу помолюся.

Молодое мое тело

Постом утрудити,

Мои глазоньки пресветлы

Слезами затмити.

И срублю я во пустыне

Себе тесну келью,

Стану жить я во пустыне

С дивьими зверями.

Я поставлю медный крестик

На зелену сосну,

Прилеплю я желту свечку

Ко тонкой ко ветке

И начну я службу править,

Птички зааминят,

И услышит ангел Божий

Тайную молитву.

Ни исправник, ни урядник

Меня здесь не схватят,

Ни попы, ни дьяконы

В церковь не затащат.

Никого в пустыне нету,

Да не возгорюю,

Никого я здесь не встречу,

Да не воздохну я.

Распевают малы пташки

Архангельски гласы,

Утешают младу душу

Те ли песни райски.

Не попомню сладких брашен,

Одежд многоцветных,

Не взыщу я питей пьяных,

Друзей прелюбезных.

Дерева, вы деревочки,

Мои братцы милы,

А береза белоножка

Дорога сестрица.

О, прекрасная пустыня,

Мати всеблагая,

Приими свое ты чадо

В свои сладки недра!

[1903]

236. СТРАШНЫЙ СУД

Вы подумайте, мила братия,

Каково будет нам в последний день;

Как вострубит ангел во трубушку,

И отворятся двери райские,

Вся земля тут вспоколеблется,

Солнце, месяц тут померкнут вдруг,

Звезды с неба спадут, как листвие,

Само небушко тут скорежится,

Протекет тогда река огненна

По всей земле по черноей,

Попалит она древа, былие,

Ничего тогда не останется.

И услышат ту злату трубушку

Души праведны, души грешные,

И войдут они в телеса своя

В новой плоти на суд воскреснути:

Из сырой земли, со дна морюшка

Встают праведны, встают грешники,

Звери лютые, птицы дикие

Отдают тела бедных грешников.

И воссядет тут Сам Исус Христос

Судить праведных, судить грешников.

Он - судья-то ведь Судья Праведный,

Он не смотрит на лица, Батюшка,

А у ангелов мерила правильны,

И весы у них справедливые.

Тут уж все равны: цари, нищие,

Простецы и попы соборные,

Не поможет тут злато-серебро,

Ни краса, ни уста румяные,

Не помогут тут отец с матерью,

Не помогут друзья любезные,

Лишь дела наши аль оправят нас,

Аль осудят на муку вечную.

Поглотит тогда река огненна

В муку вечную отсылаемых,

А святых души засветятся,

И пойдут они в пресветлый рай.

[1903]

237-243. ПРАЗДНИКИ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

ВСТУПЛЕНИЕ

Прости неопытную руку, Дева,

И грешный, ах, сколь грешный мой язык,

Но к клятвам верности я так привык,

Что Ты словам хвалебного напева

Внемли без гнева.

Будь я царем - Тебе моя порфира,

Будь я монах - поклялся б в чистоте,

Но что мне дать в смиренной нищете:

Мое богатство, данное от мира,

Одна лишь лира.

Слагаю набожно простые строки,

Святая Дева, благостно внемли!

Ты видишь все на небе, на земли,

Тебе известны тайных слез потоки

И смерти сроки.

И как мне петь? откуда взять хвалений?

Что я в юдоли сей? никто, ничто.

Но сердце страстное, оно не заперто,

Оно дрожит и жаждет умилений

В часы горений.

РОЖДЕСТВО БОГОРОДИЦЫ

Анна плакала в пустыне:

"Ах, не знать мне благостыни!

Люди, звери, мошка, птица,

Все вокруг нас веселится,

Мне же, бедной, никогда

Не свивать себе гнезда.

О, неплодная утроба!

Кто проводит к двери гроба?

Мы как грешники в притворе;

Скрыт упрек во всяком взоре.

Всякий чище, всяк святей

Той, что ходит без детей".

Иоаким вдали тоскует,

Ангел с неба возвествует:

"Божий раб, тоска напрасна.

Глаз Господень ежечасно

Скорби праведников зрит

И награду им дарит.

Браки людям не запретны,

Не тужи, что вы бездетны,

А иди к своим воротам

Анна ждет за поворотом.

Ты жену свою прими,

Сердце грустью не томи!"

Где наш путь? куда, откуда?

Все мы ждем святого чуда,

Кто покорен, кто смиренен,

Тот в пути лишь будет верен.

Претерпевый до конца

Удостоится венца.

Молвит, плача, мать седая:

"Богу верила всегда я,

Он, слезу мою отерший,

Он, покров Свой распростерший,

Не покинет Он меня,

Сладкой вестью возманя!"

Дни и ночи, ближе, ближе,

Анна молит: "О, внемли же,

Милосерд к Своим созданьям,

Не томи нас ожиданьем!"

И в назначенную ночь

Родила Марию дочь.

О Мария, Дева девам,

Ты внемли моим напевам!

Спаса мира Ты носила,

Пусть и мне подастся сила

Песни свято довести

И себя Тобой спасти.

ВВЕДЕНИЕ

Вводится Д_е_вица в храм по ступеням,

Сверстницы-девушки _и_дут за Ней.

Зыблется свет от лампадных огней.

Вводится Девица в храм по ступеням.

В митре рогатой седой иерей

Деву встречает, подняв свои руки,

Бренный свидетель нетленной поруки,

В митре рогатой седой иерей.

Лестницу поступью легкой проходит

Дева Мария, смиренно спеша.

Белой одеждой тихонько шурша,

Лестницу поступью легкой проходит.

Старец, послушный совету небес,

Вводит Ее во святилище храма.

Он не боится упреков и срама,

Старец, послушный совету небес.

Белой голубкою скрылась внутри,

Плотно закрылась святая завеса.

Чуждая злым искушениям беса,

Белой голубкою скрылась внутри.

Что вы, подружки, глядите вослед?

Та, что исчезла белей голубицы,

Снова придет к вам в одежде Царицы.

Что вы, подружки, глядите вослед?

БЛАГОВЕЩЕНЬЕ

Какую книгу Ты читала

И дочитала ль до конца,

Когда в калитку постучала

Рука небесного гонца?

Перед лилеей Назаретской

Склонился набожно посол.

Она глядит с улыбкой детской:

"Ты - вестник счастья или зол?"

Вещает гость, цветок давая:

"Благословенна Ты в женах!"

Она глядит, не понимая,

А в сердце радость, в сердце страх.

Румяной розою зардела

И говорит, уняв испуг:

"Непостижимо это дело:

Не знаю мужа я, мой друг".

Спасенья нашего начало

Ей возвещает Гавриил;

Она смиренно промолчала,

Покорна воле вышних сил.

И утро новым блеском блещет,

Небесны розы скромных гряд,

А сердце сладостно трепещет,

И узким кажется наряд.

"Вот Я - раба, раба Господня!"

И долу клонится чело.

Как солнце светится сегодня!

Какой весной все расцвело!

Умолкли ангельские звуки,

И нет небесного гонца.

Взяла Ты снова книгу в руки,

Но дочитала ль до конца?

УСПЕНИЕ

Успение Твое, Мати Богородица,

Опозданием Фомы нам открылося.

Святым Духом апостол водится

Далеко от братского клироса.

Покидает он страны далекие,

Переходит он реки широкие,

Горы высокие

И приходит к братьям апостолам.

Вскричал он, Фома, со рыданием:

"Завела меня пучина понтова!

Вы блаженны последним лобзанием,

А Фома, сирота, он лишен того!

Уж вы дайте мне, рабу покорному,

Поклониться тому месту горнему,

Гробу чудотворному,

Как дано было прочим апостолам".

Между двух дерев холм виднеется,

Красно солнце садится за море,

На холме том гроб белеется,

Гроб белеется беломраморен.

Белы ноги у Фомы подгибаются,

Белы руки у него опускаются,

Очи смыкаются,

И нашла туга на апостолов.

Снова плач близнеца возносится,

Подымается к небу ясному,

Злая грусть в сердца братьев просится.

"Ах, увы мне, увы мне, несчастному!

Неужели, Мати, в таком загоне я,

Что стал хуже жида - Авфония,

Лишен благовония?

Нелюбимый я среди апостолов!"

И ко гробу Фома подводится,

Подводится ко гробу белому,

Где почила Святая Богородица.

Диво дивное сердцу оробелому!

Расцвели там, большие и малые,

Цветы белые, желтые и алые,

Цветы небывалые.

И склонились святые апостолы.

Вместо тела Богородицы Пречистыя

Купина цветов благовонная;

Поясок из парчи золотистый

Оставила Матерь Благосклонная

В награду за Фомино терпение,

В награду за Фомино смирение

И уверение.

И прославили Деву апостолы.

ПОКРОВ

Под чтение пономарей,

Под звонкие напевы клироса

Юродивый узрел Андрей,

Как небо пламенем раскрылося.

А в пламени, как царский хор,

Блистает воинство небесное,

И распростертый омофор

В руках Невесты Неневестныя.

Ударил колокольный звон

И клиры праздничными гласами,

Выходит дьякон на амвон

Пред царскими иконостасами.

А дьякон тот - святой Роман,

Что "сладкопевцем" называется,

Он видит чудо, не обман,

Что златом в небе расстилается.

Андрей бросается вперед

Навстречу воинству победному

И омофору, что дает

Покров богатому и бедному.

И чудом вещим поражен

Народ и причт, и царь с царицею,

И сонм благочестивых жен

Склонился долу вереницею.

"Даю вам, дети, свой покров:

Без пастыря - глухое стадо вы,

Но пастырь здесь - и нет оков,

Как дым, исчезнут козни адовы".

Горит звезда святых небес,

Мечи дрожат лучом пылающим,

И лик божественный исчез,

Растаяв в куполе сияющем.

Край неба утром засерел,

Андрей поведал нищей братии,

Что в ночь протекшую он зрел

В святом соборе Халкопратии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ (Одигитрия)

Водительница Одигитрия!

Ты в море движешь корабли,

Звездой сияешь нам вдали,

Далеко от родной земли!

Ведешь Ты средь камней и скал,

Где волны воют, как шакал,

Где рок смертельный нас искал,

Ты же из бури, пучины, погибели, рева,

Выведешь к пристани нас, Одигитрия Дева!

Водительница Одигитрия!

Ты воинство ведешь на бой,

И ратные - сильны Тобой,

На смерть готов из них любой.

Стучат блаженные мечи!

И воздух жарок, как в печи,

А в небе светлые лучи!

Ты не допустишь детей до последнего срама.

Ты распростерла над ними Свою орифламму!

Водительница Одигитрия!

Ты целым возвратишь царя,

Ты миру - красная заря!

Ты не сгораешь, век горя!

Победа дастся в свой черед:

Как знамя, с нами Мать идет,

И вражий клонится народ.

Ты нам - охрана, победа, защита и сила,

Оком Своим Ты враждебные рати скосила!

Водительница Одигитрия!

Помазан не был я царем,

Мне дан лишь жизни злой ярем:

Не сами мы судьбу берем.

Но я, как странник, страха полн,

Грозит разбиться утлый челн,

И как спастись от ярых волн?

Ты приведешь меня в тихую, сладкую воду,

Где я узнаю покорности ясной свободу.

Февраль 1909

ПРИМЕЧАНИЯ

Поэтическое наследие М.А. Кузмина велико, и данный сборник представляет его не полно. Оно состоит из 11 стихотворных книг, обладающих внутренней целостностью, и значительного количества стихотворений, в них не включенных. Нередко в составе поэтического наследия Кузмина числят еще три его книги: вокально-инструментальный цикл "Куранты любви" (опубликован с нотами - М., 1910), пьесу "Вторник Мэри" (Пг., 1921) и вокально-инструментальный цикл "Лесок" (поэтический текст опубликован отдельно - Пг., 1922; планировавшееся издание нот не состоялось), а также целый ряд текстов к музыке, отчасти опубликованных с нотами. В настоящий сборник они не включены, прежде всего из соображений экономии места, как и довольно многочисленные переводы Кузмина, в том числе цельная книга А. де Ренье "Семь любовных портретов" (Пг., 1921).

В нашем издании полностью воспроизводятся все отдельно опубликованные сборники стихотворений Кузмина, а также некоторое количество стихотворений, в эти сборники не входивших. Такой подход к составлению тома представляется наиболее оправданным, т. к. попытка составить книгу избранных стихотворений привела бы к разрушению целостных циклов и стихотворных книг. Известно несколько попыток Кузмина составить книгу избранных стихотворений, однако ни одна из них не является собственно авторским замыслом: единственный сборник, доведенный до рукописи (Изборник {Список условных сокращений, принятых в примечаниях, см. на с. 686-688}), отчетливо показывает, что на его составе и композиции сказались как требования издательства М. и С. Сабашниковых, планировавшего его опубликовать, так и русского книжного рынка того времени, а потому не может служить образцом. В еще большей степени сказались эти обстоятельства на нескольких планах различных книг "избранного", следуя которым попытался построить сборник стихов Кузмина "Арена" (СПб., 1994) А.Г. Тимофеев (см. рец. Г.А.Морева // НЛО. 1995. Э 11).

Следует иметь в виду, что для самого Кузмина сборники не выглядели однородными по качеству. 10 октября 1931 г. он записал в Дневнике: "Перечитывал свои стихи. Откровенно говоря, как в период 1908-1916 года много каких попало, вялых и небрежных стихов. Теперь - другое дело. М б, самообман. По-моему, оценивая по пятибальной системе все сборники, получится: "Сети" (все-таки 5), "Ос Озера" - 3. "Глиняные голубки" 2, "Эхо" - 2, "Нездешние Вечера" - 4. "Вожатый" - 4, "Нов Гуль" - 3, "Параболы" - 4, "Форель" - 5. Баллы не абсолютны и в сфере моих возможностей, конечно" (НЛО. 1994. Э 7. С. 177).

Довольно значительное количество стихотворных произведений Кузмина осталось в рукописях, хранящихся в различных государственных и частных архивах. Наиболее значительная часть их сосредоточена в РГАЛИ, важные дополнения имеются в различных фондах ИРЛИ (описаны в двух статьях А.Г.Тимофеева: Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993; Материалы М.А.Кузмина в Рукописном отделе Пушкинского Дома (Некоторые дополнения) // Ежегодник... на 1991 год. СПб., 1994), ИМЛИ, РНБ, ГАМ, РГБ, ГРМ, Музея А.А.Ахматовой в Фонтанном Доме (С.-Петербург), а также в ряде личных собраний, доступных нам лишь частично. Полное выявление автографов Кузмина является делом будущего, и настоящий сборник не может претендовать на исчерпывающую полноту как подбора текстов (по условиям издания тексты, не включенные в авторские сборники, представлены весьма выборочно), так и учета их вариантов. В соответствии с принципами "Библиотеки поэта" ссылки на архивные материалы даются сокращенно: в случаях, если автограф хранится в личном фонде Кузмина (РГАЛИ, Ф. 232; РНБ, Ф. 400; ИМЛИ, Ф. 192; ГЛМ, Ф. 111), указывается лишь название архива; в остальных случаях указывается название архива и фамилия фондообразователя или название фонда.

На протяжении многих лет, с 1929 и до середины 1970-х годов, ни поэзия, ни проза Кузмина не издавались ни в СССР, ни на Западе, если не считать появившихся в начале 1970-х годов репринтных воспроизведений прижизненных книг (ныне они довольно многочисленны и нами не учитываются), .а также небольших подборок в разного рода хрестоматиях или антологиях и отдельных публикаций единичных стихотворений, ранее не печатавшихся.

В 1977 г. в Мюнхене было издано "Собрание стихов" Кузмина под редакцией Дж.Малмстада и В.Маркова, где первые два тома представляют собою фотомеханическое воспроизведение прижизненных поэтических сборников (в том числе "Курантов любви", "Вторника Мэри" и "Леска"; "Занавешенные картинки" воспроизведены без эротических иллюстраций В.А.Милашевского), а третий (ССт) состоит из чрезвычайно содержательных статей редакторов, большой подборки стихотворений, не входивших в прижизненные книги (в том числе текстов к музыке, стихов из прозаических произведений, переводов и коллективного), пьесы "Смерть Нерона" и театрально-музыкальной сюиты "Прогулки Гуля" (с музыкой А.И.Канкаровича под названием "Че-пу-ха (Прогулки Гуля)" была исполнена в 1929 г. в Ленинградской Академической капелле. См.: "Рабочий и театр". 1929. Э 14/15), а также примечаний ко всем трем томам (дополнения и исправления замеченных ошибок были изданы отдельным приложением подзагл. "Addenda et errata", перечень необходимых исправлений вошел также в Венский сборник).

Названное издание является, бесспорно, наиболее ценным из осуществленных в мире до настоящего времени как по количеству включенных в него произведении, так и по качеству комментариев, раскрывающих многие подтексты стихов Кузмина. Однако оно не лишено и отдельных недостатков, вызванных обстоятельствами, в которых оно готовилось: составители не имели возможности обращаться к материалам советских государственных архивов, бывшие в их распоряжении копии ряда неизданных стихотворений являлись дефектными, по техническим причинам оказалось невозможным внести необходимую правку непосредственно в текст стихотворений и т.п. Ряд стихотворений остался составителям недоступным.

Из изданий, вышедших на родине Кузмина до 1994 г. включительно, серьезный научный интерес имеют прежде всего "Избранные произведения" (Л., 1990) под редакцией А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика, представляющие творчество Кузмина далеко не полно, но оснащенные в высшей степени ценным комментарием; в частности, особый интерес вызывают обзоры критических откликов на появление книг поэта, которые из соображении экономии места в предлагаемом томе не могут быть представлены. Добросовестно откомментирован уже упоминавшийся нами сборник "Арена" под редакцией А.Г.Тимофеева, хотя его композиция не может быть, с нашей точки зрения, принята в качестве удовлетворительной. Книги, вышедшие под редакцией С.С.Куняева (Ярославль, 1989; иной вариант М., 1990) и Е.В.Ермиловой (М., 1989), научной ценностью не обладают (см. рецензию Л.Селезнева // "Вопросы литературы". 1990. Э 6).

Настоящее издание состоит из двух больших частей. В первую, условно называемую "Основным собранием", вошли прижизненные поэтические сборники Кузмина, с полным сохранением их состава и композиции, графического оформления текстов, датировок и прочих особенностей, о чем подробно сказано в преамбулах к соответствующим разделам. Во вторую часть включены избранные стихотворения, не входившие в авторские сборники. При составлении этого раздела отдавалось предпочтение стихотворениям завершенным и представляющим определенные этапы творчества Кузмина. Более полно представлено послеоктябрьское творчество поэта.

Обращение к рукописям Кузмина показывает, что для его творческой практики была характерна минимальная работа над рукописями: в черновых автографах правка незначительна, а последний ее слой практически совпадает с печатными редакциями. Это дает возможность отказаться от традиционного для "Библиотеки поэта" раздела "Другие редакции и варианты" и учесть их непосредственно в примечаниях. При этом варианты фиксируются лишь в тех случаях, когда они представляют значительный объем текста (как правило, 4 строки и более), или намечают возможность решительного изменения хода поэтической мысли, или могут свидетельствовать о возможных дефектах основного текста. Следует отметить, что далеко не всегда функция автографа беловой или черновой - очевидна. В тех случаях, которые невозможно разрешить однозначно, мы пользуемся просто словом "автограф".

В тексте основного собрания сохранена датировка стихотворений, принадлежащая самому Кузмину, со всеми ее особенностями, прежде всего часто применяемыми поэтом общими датировками для целого ряда стихотворений, а также заведомо неверными датами, которые могут обладать каким-либо особым смыслом (как правило, в списках своих стихотворений Кузмин обозначает даты весьма точно, что говорит о его внимании к этому элементу текста). Исправления и дополнения к авторским датировкам вынесены в примечания. Лишь в нескольких случаях в текст внесены датировки, намеренно опущенные самим автором (чаще всего - при включении в книгу стихотворений, написанных задолго до ее издания); такие даты заключаются в квадратные скобки. В разделе "Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники", произведения датировались на основании: 1) дат, проставленных самим автором в печатных изданиях или автографах; 2) различных авторских списков произведений; 3) археографических признаков или разного рода косвенных свидетельств; 4) первых публикаций. В двух последних случаях даты заключаются в ломаные скобки; во всех случаях, кроме первого, обоснование датировки приводится в примечаниях. Даты, между которыми стоит тире, означают время, не раньше и не позже которого писалось стихотворение или цикл.

Орфография текстов безоговорочно приведена к современной, за исключением тех немногих случаев, когда исправление могло войти в противоречие со звучанием или смыслом стиха. Кузмин постоянно писал названия месяцев с прописных букв - нами они заменены на строчные. В то же время в текстах поздних книг Кузмина слова "Бог", "Господь" и др., печатавшиеся по цензурным (а нередко и автоцензурным, т. к. такое написание встречается и в рукописях) соображениям со строчной буквы, печатаются с прописной, как во всех прочих текстах. Пунктуация Кузмина не была устоявшейся, она сбивчива и противоречива. Поэтому мы сочли необходимым в основном привести ее к современным нормам, оставив без изменения в тех местах, где можно было подозревать определенно выраженную авторскую волю, или там, где однозначно толковать тот или иной знак препинания невозможно.

Примечания содержат следующие сведения: указывается первая публикация (в единичных случаях, когда стихотворение практически одновременно печаталось в нескольких изданиях, - через двойной дефис указываются эти публикации; если впервые стихотворение было опубликовано в книге, воспроизводимой в данном разделе, ее название не повторяется). В тех случаях, когда стихотворение печатается не по источнику, указанному в преамбуле к сборнику, или не по опубликованному тексту, употребляется формула: "Печ. по ...". Далее приводятся существенные варианты печатных изданий и автографов, дается реальный комментарий (ввиду очень большого количества реалий разного рода, встречающихся в текстах, не комментируются слова и имена, которые могут быть отысканы читателем в "Большом (Советском) энциклопедическом словаре" и в "Мифологическом словаре", М., 1990), а также излагаются сведения, позволяющие полнее понять творческую историю стихотворения и его смысловую структуру. При этом особое внимание уделено информации, восходящей к до сих пор не опубликованным дневникам Кузмина и его переписке с Г.В.Чичериным, тоже лишь в незначительной степени введенной в научный оборот. При этом даже опубликованные в различных изданиях отрывки из этих материалов цитируются по автографам или по текстам, подготовленным к печати, дабы не загромождать комментарий излишними отсылками. Для библиографической полноты следует указать, что отрывки из дневника Кузмина печатались Ж.Шероном (WSA. Bd. 17), К.Н.Суворовой (ЛН. Т. 92. Кн. 2) и С.В.Шумихиным (Кузмин и русская культура. С. 146-155). Текст дневника 1921 года опубликован Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным (Минувшее: Исторический альманах. [Paris, 1991]. Вып. 12; М., 1993. Вып. 13), текст дневника 1931 года - С.В.Шумихиным (НЛО. 1994. Э 7), дневник 1934 года - Г.А.Моревым (М.Кузмин. Дневник 1934 года. СПб., 1998). Обширные извлечения из писем Кузмина к Чичерину приводятся в биографии Кузмина (Богомолов Н.А., Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха. М., 1996). Две подборки писем опубликованы А.Г.Тимофеевым ("Итальянское путешествие" Михаила Кузмина // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1992. М., 1993; "Совсем другое, новое солнце...": Михаил Кузмин в Ревеле // "Звезда". 1997. Э 2), фрагменты двусторонней переписки опубликованы С.Чимишкян ("Cahiers du Monde Russe et sovietique". 1974. T. XV. Э 1/2).

Особую сложность представляло выявление историко-культурных и литературных подтекстов стихотворений Кузмина. Как показывает исследовательская практика, в ряде случаев они не могут быть трактованы однозначно и оказываются возможными различные вполне убедительные интерпретации одного и того же текста, основанные на обращении к реальным и потенциальным его источникам. Большая работа, проделанная составителями-редакторами ССт и Избр. произв., не может быть признана исчерпывающей. В данном издании, в связи с ограниченностью общего объема книги и, соответственно/комментария, указаны лишь те трактовки ассоциативных ходов Кузмина, которые представлялись безусловно убедительными; тем самым неминуемо оставлен без прояснения ряд "темных" мест. По мнению комментатора, дальнейшая интерпретация различных текстов Кузмина, особенно относящихся к 1920-м годам, может быть осуществлена только коллективными, усилиями ученых.

При составлении примечаний нами учтены опубликованные комментарии А.В.Лаврова, Дж.Малмстада, В.Ф.Маркова, Р.Д.Тименчика и А.Г.Тимофеева. В тех случаях, когда использовались комментарии других авторов или же опубликованные в других изданиях разыскания уже названных комментаторов, это оговаривается особо.

Редакция серии приносит благодарность А.М.Луценко за предоставление им ряда уникальных материалов (автографов и надписей Кузмина на книгах), использованных в данном издании. Редакция благодарит также Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме за помощь, оказанную при иллюстрировании настоящего издания впервые публикуемыми материалами из фонда Музея и его библиотеки.

Составитель приносит свою глубокую благодарность людям, способствовавшим ему в поиске и предоставившим возможность получить материалы для издания: С.И.Богатыревой, Г.М.Гавриловой, Н.В.Котрелеву, А.В.Лаврову, Е.Ю.Литвин, Г.А.Мореву, М.М.Павловой, А.Е.Парнису, В.Н.Сажину, М.В.Толмачеву, Л.М.Турчинскому. Особая благодарность - АТ.Тимофееву, рецензировавшему рукопись книги и высказавшему ряд важных замечаний.

Список условных сокращений

А - журн. "Аполлон" (С.-Петерб.-Петроград).

Абр. - альм. "Абраксас". Вып. 1 и 2 - 1922. Вып. 3 - 1923 (Петроград).

АЛ - собр. А.М.Луценко (С. - Петерб.).

Арена - Кузмин М. Арена: Избранные стихотворения / Вст. ст., сост., подг. текста и комм. А.Г.Тимофеева. СПб.: "СевероЗапад", 1994.

Ахматова и Кузмин - Тименчик Р.Д., Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Ахматова и Кузмин // "Russian Literature". 1978. Vol. VI. Э 3.

Бессонов - Бессонов П.А. Калеки перехожие: Сборник стихов и исследование. М., 1861. Вып. 1-3 (с общей нумерацией страниц).

В - журн. "Весы" (Москва).

Венский сборник - Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E.Malmstad. Wien, 1989 (WSA. Sonderband 24).

ГГ-1 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов / Обл. работы А.Божерянова. СПб.: Изд. М.И.Семенова, 1914.

ГГ-2 - Кузмин М. Глиняные голубки: Третья книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. [Берлин]: "Петрополис", 1923.

ГЛМ - Рукописный отдел Гос. Литературного музея (Москва).

ГРМ - Сектор рукописей Гос. Русского музея (С. - Петерб.).

Дневник - Дневник М.А.Кузмина // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 51-67а. Дневники 1921 и 1931 гг. цитируются по названным в преамбуле публикациям, за остальные годы - по тексту, подготовленному Н.А.Богомоловым и С.В.Шумихиным к изданию с указанием дат записи.

ЖИ - газ. (впоследствии еженедельный журн.) "Жизнь искусства" (Петроград - Ленинград).

Журнал ТЛХО - "Журнал театра Литературно-художественного общества" (С. - Петерб.).

ЗР - журн. "Золотое руно" (Москва).

Изборник - Кузмин М. Стихи (1907-1917), избранные из сборников "Сети", "Осенние озера", "Глиняные голубки" и из готовящейся к печати книги "Гонцы" // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 4.

Избр. произв. - Кузмин М. Избранные произведения / Сост., подг. текста, вст. ст. и комм. А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика. Л.: "Худож. лит.", 1990.

ИМЛИ - Рукописный отдел Института мировой литературы РАН.

ИРЛИ - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН.

Кузмин и русская культура - Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции 157 мая 1990 г. Л., 1990.

Лесман - Книги и рукописи в собрании М.С.Лесмана: Аннотированный каталог. Публикации. М.: "Книга", 1989.

Лит. прил. - "Русская мысль" (Париж): Лит. прил. Э 11 к Э 3852 от 2 ноября 1990.

ЛН - Лит. наследство (с указанием тома).

Лук. - журн. "Лукоморье" (С.-Петерб. - Петроград).

Майринк - Густав Майринк. Ангел западного окна: Роман. СПб., 1992.

НЛО - журн. "Новое литературное обозрение" (Москва).

П - Кузмин М. Параболы: Стихотворения 1921 -1922. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.

Пример - Кузмин М., Князев Всеволод. Пример влюбленным: Стихи для немногих / Украшения С.Судейкина // РГБ. Ф. 622. Карт. 3. Ед. хр. 15 (часть рукописи, содержащая стихотворения Кузмина [без украшений, которые, очевидно, и не были выполнены], предназначавшейся для изд-ва "Альциона"; часть рукописи со стихами Князева - РГАЛИ, арх. Г.И.Чулкова).

Ратгауз - Ратгауз М.Г. Кузмин - кинозритель // Киноведческие записки. 1992. Э 13.

РГАЛИ - Российский гос. архив литературы и искусства.

РГБ - Отдел рукописей Российской гос. библиотеки (бывш. Гос. Библиотеки СССР им. В.И.Ленина).

РНБ - Отдел рукописей и редких книг Российской Национальной библиотеки (бывш. Гос. Публичной библиотеки им. М.Е.Салтыкова-Щедрина).

РМ - журн. "Русская мысль" (Москва).

РТ-1 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1907-1910 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 321.

РТ-2 - Рабочая тетрадь М.Кузмина 1920-1928 гг. // ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 319.

Рук. 1911 - Кузмин М. Осенние озера, вторая книга стихов. 1911 // ИМЛИ. Ф. 192. Оп. 1. Ед. хр. 5-7 (рукопись).

С-1 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов / Обл. работы Н.феофилактова. М.: "Скорпион", 1908.

С-2 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 2-е / Обл. работы А.Божерянова. Пг.: Изд. М.И.Семенова, 1915 (Кузмин М. Собр. соч. Т. 1).

С-3 - Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. Изд. 3-е / Обл. работы Н.И.Альтмана. Пб.; Берлин: "Петрополис", 1923.

СевЗ - журн. "Северные записки" (С.-Петерб.-Петроград).

СиМ - Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.

Списки РГАЛИ - несколько вариантов списков произведений Кузмина за 1896-1924 гг. // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 43.

Список РТ - Список произведений Кузмина за 1920 - 1928 гг.//РТ-2

ССт - Кузмин Михаил. Собрание стихов / Вст. статьи, сост., подг. текста и комм. Дж.Малмстада и В.Маркова. Munchen: W.Fink Verlag, 1977. Bd. III.

ст. - стих.

ст-ние - стихотворение.

Стихи-19 - Рукописная книжка "Стихотворения Михаила Кузмина, им же переписанные в 1919 году" // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 6.

Театр - М. Кузмин. Театр: В 4 т. (в 2-х книгах) / Сост. А.Г. Тимофеев. Под ред. В. Маткова и Ж. Шерона. Berkly Slavic Specialties, [1994].

ЦГАЛИ С.-Петербурга - Центральный гос. архив литературы и искусства С.-Петербурга (бывш. ЛГАЛИ).

WSA - Wiener slawistischer Almanach (Wien; с указанием тома).

ОСЕННИЕ ОЗЕРА

Единственное издание, по которому сборник печатается, вышло в августе 1912 г. в издательстве "Скорпион" с обложкой С.Ю.Судейкина. Рук. 1911 по всем признакам является наборной, однако в ней есть значительное количество разночтений, вероятно, указывающих на обширную правку автора в корректуре. В Рук. 1911 вся книга была посвящена В.Г.Князеву (см. ниже).

109. Адресат посвящения (в Рук. 1911 посвящения нет, сохранился лишь лист с надписью "Посвящение"), очевидно, поэт Всеволод Гавриилович Князев (1891-1913), первая запись о котором в Дневнике относится ко 2 мая 1910 г. "Мне очень понравился проходивший Князев. Вдруг он мне приносит дЪе розы от Паллады . Пошел ее поблагодарить. Звала слушать стихи Князева". Отношения Кузмина с Князевым завершились в сентябре 1912 г. Подробнее об истории этих взаимоотношений см.: Тименчик Р. "Рижский эпизод" в "Поэме без героя" Анны Ахматовой // "Даугава". 1984. Э 2, а также в примеч. к отдельным ст-ниям этого и следующего сборников.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

I. 110-121. Первоначально цикл был опубликован в составе ст-ний: 1 из цикла 110-121, 5 из цикла 183-192, 4-6 из цикла 110-121 под общим загл. "Осенние озера" и с общей датой: октябрь 1908. В Рук. 1911 после ст-ния 5 следует еще одно, обозначенное (не рукой Кузмина) номером 5Ь:

О, райских дней слепительный венок,

Ночей любви пленительная смена!

Опять со мной веселая Камена,

Поет, склонясь: "Вот ты - не одинок!"

Теперь весь день склонен у милых ног,

Несу ярмо целительного плена.

Как далека нам кажется измена,

Ты, ревность, прочь! не нужен твой клинок.

Зачем шептать: "Любовь и мир - крылаты,

Вспорхнут опять, присев на краткий миг,

Заплачешь вновь, как прежде, одинокий"?

Нет, верю я: надежны эти латы,

И страха нет, чтоб я главой поник,

Вдвоем с тобой, перед судьбой безокой.

1909. Март.

1. В. 1909. Э 3, ст. 9 и 22 заключены в скобки. Беловой автограф (РНБ, арх. А.И.Тинякова), под загл. "Канцона". Первые три строки составляют акростих, резко контрастирующий с завершающим всю книгу циклом "Праздники Пресвятой Богородицы" (отмечено в: Ахматова и Кузмин. С. 252).

2. ЗР. 1909. Э 1. Черновой автограф - РТ-1 под загл. "Канцонетта".

3. Журнал ТЛХО, вторая половина сезона 1908-1909. Э 7. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф - РТ-1 под загл. "Сицильяна".

4. ЗР. 1909. Э 1. Разночтения в ст. 2: "Поля уж сжаты" и в ст. 13: "Осенняя заря, пылая, догорает". Черновой автограф - РТ-1 под загл. "Канцона".

5. В. 1909. Э 3, с подзаг. "Акростих" и с разночтениями в ст. 4: "Горят, мерцая, снежные вершины", ст. 6: "И песни вьются, песни прошлых бед", ст. 8: "Они развеют ждущие кручины", ст. 12: "Каким весельем трубит рог: "Пора"". Черновой автограф - РТ-1. В Рук. 1911 - вариант, промежуточный между журнальным и книжным (ст. 1: "Снега покрыли гладкую равнину"). В книжном варианте акростих разрушен в ст. 4. Позняков Сергей Сергеевич (1889 -1940-е?) в 1908-1909 гг. был студентом Петербургского университета. М.А.Волошин записал в Дневнике его слова: "Мне 18 лет. Это мое единственное достоинство. Я русский дворянин. Мне нечего делать" (Волошин М. История моей души. М., 1999. С. 195). В Дневнике имя Познякова появляется с начала декабря 1907 г. 7 декабря Кузмин записал: "Пришел Ауслендер и Позняков, оставшийся с твердым намерением довести дело до конца, в чем он и успел. Вот случай. Но я не скажу, что это было без приятности. Он и не надеется, что это не для времяпрепровождения". 24 января 1908 г. Кузмин писал А.М.Ремизову: "Он ничего себе, только очень много говорит" (РНБ, арх. А.М.Ремизова), 12 ноября 1908 г. он сообщал Брюсову: "...я посылаю Вам вещи совсем никому не известного писателя, которые, по моему мнению, не только обещают, но и дают уже нечто. Его имя - Сергей Сергеевич Позняков, он стоит вне всяческих кружков Петербурга, и только действительно возбужденный во мне интерес заставил меня впервые обеспокоить Вас просьбою об "устройстве" этих опытов" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). 20 ноября, получив благосклонный ответ Брюсова (см.: WSA. Bd. 7. S. 74) относительно судьбы посланных ему "Диалогов" Познякова (опубликованы - В. 1909. Э 2, с посвящ. Кузмину), он написал: "Этот же молодой человек мог бы быть небесполезен для заметок о книгах, будучи знаком хорошо с литературой, образован и не глуп, притом он на верном пути в смысле вкуса (к чужим вещам), и не думаю, чтобы его статьи расходились со взглядами "Весов"" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). В конце 1908 и начале 1909 г. Кузмин переживал особо острый период увлечения Позняковым. Последний раз имя Познякова фиксируется в 1923 г., когда он издавал в Краснодаре журнал "Театр и жизнь" (см. также: НЛО. 1993. Э 3. С. 120-123). Два других сонета-акростиха, обращенных к Познякову, см.: НЛО. 1993, Э 3. С. 124, 128. / Публ. А.Г.Тимофеева. Рог трубит: "Пора!" См. первый стих "Графа Нулина" А.С.Пушкина: "Пора, пора! рога трубят".

6. В. 1909. Э 3. Черновой автограф - РТ-1. В Рук. 1911 ст. 1: "Мою любовь никто не сможет смерить".

7. В. 1909. Э 3, с разночтениями в ст. 8: "Светило всходит, зло смеясь закату", ст. 19-22:

Мое стремленье - не видать отливу!

Мое желанье - не кидать долину!

Мои обеты - не идти на убыль!

Твержу одно лишь: "Сердце вечно любит

Черновой автограф - РТ-1 (под загл. "Сестина"). В Рук. 1911 журнальный вариант.

8. Журнал ТЛХО, вторая половина сезона 1908/1909. Э 7. Черновой автограф - РТ-1 (под загл. "Canzoniere. Канциона").

9. Черновой автограф - РГАЛИ. Я маски пел. См. ст-ние 4 в цикле 2-1 3, а также: "Маски ловятся слепо в повязке жмурок" (Кузмин М. Куранты любви. М., 1910. С. 2).

10. Журнал ТЛХО. 1908/1909. Э 8 с пометой: "Пара^ино, 25 февраля 1909"). - Альманах для всех. СПб., 1911. Кн. 2. Черновой автограф - РГАЛИ.

11. Журнал ТХЛО. 1909/19 Ю.Э 1 (факсимильное воспроизведение автографа) с датой: декабрь 1908. Беловой и черновой автографы - РГАЛИ. См. в письме к Г.В.Чичерину от 13 октября 1898 г.: "Моя душа вся вытоптана, как огород лошадьми. И иногда мне кажется таким прекрасным, таким желательным умереть. я, здоровый и смеющийся, умираю от жажды любви, и никогда не люблю, и боюсь любить, хотя я знаю, что воскрес бы от этого" (РНБ, арх. Г.В.Чичерина). Ср. также в Дневнике 2 апреля 1908: "Приехал Сапунов. Заезжал к Людмиле, не застал. Были Макс, Ремизов, Новицкий, князь, Сухотин, Серг Серг и Сапунов, очень милый и дорогой. Было не скучно. Сапунов и Позняков сидели долго. Сговорились завтра встретиться. Московские всегда меня привлекают. Ничего не делаю. Как неполотый огород".

12. ЗР. 1909. Э 1 с датой: 1908. Черновой автограф - РТ-1.

II. 122-132. Весь цикл - Антология. М., 1911. Черновой автограф цикла РГАЛИ, с пометой: "Стихи Всеволоду Князеву посвящаются, как и все, что я имею написать". Участвовать в сборнике Кузмина пригласил Андрей Белый в недатированном письме (РНБ, арх. П.Л.Вакселя). Всеволод Князев - см. примеч. 109.

2. В первой публ. ст. 27: "Сердце все дрожит и пламенеет". В Рук. 1911 ст. 1: "Трижды в темный склеп тюрьмы томящей". Черновой автограф - РГАЛИ.

3. Беловой автограф - Изборник.

8. В краю Эстляндии пустынной. Лето 1910 г. Князев проводил в Аренсбурге на о. Эзель (ныне Сааремаа).

III. 133-137. В Рук. 1911 раздел, посвященный Всеволоду Князеву (см. примеч. 109) и датированный мартом 1911 г., состоял из двух частей, первая из которых лишена нумерации отдельных ст-ний и состоит из ст-ний: 1 данного цикла; 4 из цикла 614-621 (без загл.); 2 и 5 данного цикла. Вторая часть пронумерована: 4-6 и состоит из ст-ний 3 из цикла 614-621 (без загл.); 3 и 4 из данного цикла.

1. "Московская газета". 1911, 4 сентября. Черновой автограф с датой: 26 февраля - РГАЛИ. "Проходит все, и чувствам нет возврата" - неточно цитируемая первая строка романса С.В.Рахманинова на стихи Д.М.Ратгауза: "Проходит все, и нет к нему возврата".

2. Черновой автограф с датой: 4 марта - РГАЛИ. Мне не страшен дальний Псков. См.: "Явился и Всеволод, мил, но суховат, синяки под глазами: что он там делал во Пскове?" (Дневник, 25 марта 1911). "Сорок мученик" - 9 марта ст. ст.

3. Беловой автограф - Стихи-19. В Рук. 1911 дата - 1911, апрель. Черновой автограф с датой: 5 апреля - РГАЛИ. Пойдем сниматься к Буасона. Имеется в виду фотография "Боасон и Эглер" на Невском пр., 24. См.: "Князев пришел и вдруг стал разводить разные теории о девстве, плутовстве и т.д. Вышла сцена: не знаю, понял ли он, но все слухи о нем ожили в моем воспоминаньи. Кое-как примирились. Снимались уже весело. Всев всех пленил. Гум говорит, что это самый красивый мущина, которого бы он видел" (Дневник, 4 апреля 1911).

4. Беловой автограф - Стихи-19. В Рук. 1911 дата - 1911, май. Черновой автограф с датой: 7 мая 1911 - РГАЛИ. Окна неясны очертанья... см. в ст-нии В.Г.Князева "М.А.К-ну": "Можем снова найти потерянный Рай при смутном мерцаньи окна" (Князев В. Стихи. СПб., 1914. С. 50).

5. А. 1911. Э 5. Черновой автограф с датой: 8 марта 1911 - РГАЛИ.

IV. 138-145. В Рук. 1911 цикл, датированный: "1911. Февраль", разделился на две части. Первая из них лишена нумерации (в нее входят ст-ния 1-5), вторая состоит из пронумерованных ст-ний 6-8, из которых ст-ния 6-7 переписаны рукой Кузмина, а 8 - неизвестной нам. Кузнецов Николай Дмитриевич (ум. 1942) - актер театра "Дом интермедий". См. ретроспективную запись в Дневнике от 28 октября 1910 г.: "...сколько здесь произошло: весь блеск и вся трагедия нашего театра , любовь к Кузнецову, приезд Князева, работы, надежды, разочарование, деньги и безденежье. Москвичи, ссоры, дружбы. Я теперь с Ник. Дмитр. всех и все растерял".

1. "Gaudeamus". 1911. Э 3. Черновой автограф с датой: 30 января 1911 РГАЛИ.

2. А. 1911. Э 5. Черновой автограф, относящийся, судя по расположению на листах из тетради, к началу февраля 1911 г. - РГАЛИ.

3. Гамаюн. СПб., 1911 с датой: январь 1911. Черновой автограф - РГАЛИ. В нем между ст. 16 и 17 читается:

Протянет к дровам он руки,

Но видит в окошко снег,

Как будто, не слыша скуки,

Веселья лишен навек.

"О третьем ведь мы тоскуем,

Кто обоих держит в плену,

Кто может своим поцелуем

Вернуть нам в келью весну".

Отрок нагой - Амур (Эрот).

4. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф с датой: 13 февраля 1911 - РГАЛИ.

5. А. 1911. Э 5. Черновой автограф с датой: 29 января 1911 - РГАЛИ.

6. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф с. датой: 21 апреля 1911 - РГАЛИ. В нем вторая строфа первоначально открывалась стихом: "Ночной грозою освеженный", потом строка была зачеркнута и записано: "Ни жалобы, ни жалкой пени" (и также зачеркнуто).

7. Беловой автограф с датой: май 1911 - РГАЛИ. Черновой автограф - ГЛМ. Площадь Сан-Марка - Piazza di San Marco, центральная площадь Венеции.

8. Черновой автограф - РГАЛИ. В нем первоначальный вар. строфы 3:

[Что нам тучи? ветер встанет,

Ветер прянет и сметет,

Парус облач

И направит на восток.]

В Рук. 1911 дата - 26 октября 1911.

V. 146-154. В Рук. 1911 (раздел переписан неизвестной нам рукой) имя адресата посвящения раскрыто полностью: Сергею Львовичу Ионину. Ст-ния пронумерованы красным карандашом. Ионин Сергей Львович (1890-1971) выпускник Училища Правоведения, брат Ю.Л.Ракитина (см. ниже примеч. 6), был офицером, служил в белой армии, потом во французской армии, в годы второй мировой войны - в РОА. См. о нем: Императорское Училище Правоведения и правоведы в годы мира, войны и смуты. Мадрид, 1967. С. 383. См. также записи в Дневнике: "Ионин очаровательный мальчик, в которого я тотчас же влюбился" (17 октября 1911); "Мне ужасно нравится Сережа Ионин, ужасно" (21 октября 1911), а также 8 марта 1912 г.: "Пришел Ионин просить, чтобы посвящения не было напечатано. Был мил".

1. В Рук. 1911 дата - 25 октября 1911. Черновой автограф с датой: 15 октября 1911 - РГАЛИ.

2. Черновой автограф с датой: 20 октября 1911 - РГАЛИ (та же дата в Рук. 1911). Первая строка ст-ния была взята эпиграфом к ст-нию В.Князева "М.А.К-ну" ("Ах, не зови меня, любимец Аполлона...").

3. Черновой автограф с датой: 27 октября 1911 - РГАЛИ (та же дата в Рук. 1911). Первоначальный вар. ст. 9-10:

Все, что знал я, все, что знаю, - Позабыл я навсегда.

4. Черновой автограф с датой: 6 ноября - РНБ (та же дата в Рук. 1911). "Маркиза" - см. цикл 32-40. "Левкои" - см. цикл 77-79.

5. Черновой автограф - РГАЛИ. Судя по расположению на листах из тетради, написано 26 или 27 октября 1911 г.

6. "Рампа и жизнь". 1911. Э 41. В Рук. 1911 дата - 6 ноября 1911. Юрочка - Юрий Львович Ракитин (наст, фамилия Ионин, 1882-1952), актер МХТ, в 1911 - режиссер Александринского театра, в 1920-1930-е гг. - режиссер Народного театра в Белграде, автор мемуарной статьи "Две тени" ("Новое время". Белград, 1923, 19 декабря; перепечатано: Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников. Л., 1991). См.: "Очень не хотелось ехать в Царское ночью; к тому же пришел Юрочка Ракитин, так что я вообще из дому-то никуда не выходил. Юрочка очень мил и уютен, хотя бы он помирил меня со Всеволодом , а то, правда, получается какой-то вздор "(Дневник. 7 октября 1911). Ракитину посвящены ст-ния 3, 8, 9 в цикле 290-304. От середы и до субботы - см. ст-ние 5 в цикле 155-166. "Презренной прозой" - из поэмы А.С.Пушкина "Граф Нулин": "В последних числах сентября (Презренной прозой говоря)..." Твой день, Архангел Михаил - день именин Кузмина, Собор Архистратига Михаила (8 ноября ст. ст.).

7. Беловой автограф - РНБ. Черновой автограф - РГАЛИ. Как люблю я запах кожи. См. в повести "Крылья": "...пахло кожей и жасмином" (Кузмин М. Первая книга рассказов. С. 311). Улица Calzajuoli (правильно - Calzaioli) находится во Флоренции, как и Лунгарно (набережная реки Арно). Тебе было тогда три года. Кузмин был в Италии в 1897 г.

8. Черновой автограф с датой: 4 ноября - РНБ (та же дата в Рук. 1911). В нем между ст. 8 и 9 были еще 4 строки, впоследствии зачеркнутые:

Рожь сожнут, спекут нам хлеб

Не заметишь мелких блесток.

От любви ведь я ослеп

Не замечу мелких блесток.

Голый отрок - Амур.

9. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф с датой: 27 октября 1911 - РГАЛИ (та же дата в Рук. 1911).

VI. 155-166. В Рук. 1911 цикл датирован "1911. Декабрь", имя и отчество С.В.Миллера названы полностью. Переписаны только ст-ния 1-6 (без нумерации, неизвестной нам рукой). Беловой автограф цикла с общим посвящ. С.В.Миллеру распался на 2 части (обе - РГАЛИ). В фонде Кузмина - ст-ния 3, 4, 2, 5, 9, 1, 6, а в арх. Я.Е.Тарнопольского - ст-ния 10, 8, 11, 12, 7 и, помимо того, заключительное ст-ние под Э 13, не вошедшее в текст книги:

Вдвоем опять, летим вдвоем

На милое нам пепелище.

Казалось - чистый водоем

Вернет нам прежнее жилище.

Пусть смутен тусклый небосвод,

Все то же солнце нам сияет,

Любовь - надежнейший оплот,

Как прежде, нас соединяет.

О день возврата, вечер встреч!

Здесь Князев, Валечка, Сережа,

Но сквозь приветливую речь

Судьба твердит одно и то же.

Сергей Владимирович Миллер - молодой офицер, пропавший без вести во время первой мировой войны. Первое упоминание о нем в Дневнике относится к 16 ноября 1911 г.; отношения, постепенно затухая, тянулись довольно долго. В письме от 15 августа 1912 г. Кузмин просил владельца изд-ва "Скорпион" С.А.Полякова снять в книге посвящение цикла Миллеру (ИМЛИ, арх. С.А.Полякова), однако в части тиража посвящение осталось.

1. Беловой автограф - Изборник. В автографе РГАЛИ ст. 14: "Словно царский двор!" В Рук. 1911 дата: 9 декабря 1911. Тимьян - фимиам (см.: Бессонов. С. 107).

2. Беловой автограф - Изборник. В Рук. 1911 дата - 7 декабря 1911.

3. Беловой автограф - Изборник. В Рук. 1911 дата - 8 декабря 1911.

4. Беловой автограф - Стихи-19. В Рук. 1911 (с датой - 8 декабря 1911) ст. 1: "Ты сидишь и стихи мои пишешь".

5. В Рук. 1911 дата - 9 декабря 1911. "Сплошная седмица" - любая неделя без постных дней.

6. В Рук. 1911 дата - 3 декабря 1911. Я знаю, я буду убит и т.д. Ср.: "Вчера, как я ехал домой и ветер холодил лица, мне представилось, как сладко умирать на снегу застреленным; именно на снегу; мне ничего не было бы жалко" (Дневник, 29 ноября 1907).

9. Беловой автограф - Изборник. В автографе РГАЛИ ст. 2: "И надпись: "Плоть бесплотну ешь!"". Описываемое в ст-нии здание, идентифицировать которое нам не удалось, должно находиться в Москве, как и гостиница "Метрополь", где Кузмин останавливался в свои приезды в Москву, и телеграф на Тверской. Кузмин с Миллером были в Москве в декабре 1911 - январе 1912 г.

12. Беловой автограф - Изборник. Смирна - ароматическая смола.

VII. 167-174. В комментарии ССт и Избр. произв. указано, что "трое" это, помимо Кузмина, С.С.Позняков и художник В.П.Белкин. Однако, как показывает Дневник, цикл посвящен влюбленности Кузмина в приказчика фабрики в Окуловке Феофана Игнатьевича Годунова, в которого одновременно была влюблена племянница Кузмина Варвара Прокопьевна (1894-1979). См. Минакина Н.Н. Воспоминания о Сергее Ауслендере и Михаиле Кузмине / Публ. Т.П.Буслаковой // Филологические науки. 1998. Э 5-6. С. 106-107. Имя Годунова впервые встречается в Дневнике 8 марта 1909. См. подробнее: Malmstad John E. "Real" and "Ideal" in Kuzmin's "The Three" // For S.K.: In Celebration of the Life and Career of Simon Karlinsky. Berkeley, 1994. P. 173-183. В Рук. 1911 ст-ния перенумерованы карандашом, цикл завершается неопубликованным девятым ст-нием:

Ты сам сказал: "Нас только двое".

Ну что ж? пойдем тогда вдвоем.

Зажглося небо грозовое,

Как медно-красный водоем.

На камне бурю переждем

Средь вихря, визга, свиста, воя.

Души не две ли половины

Тот камень снова сочетал?

Пусть ночи синие павлины

Взлетают в пламенный металл,

Пускай под эхо звучных скал

Сольются темных две пучины!

Но сердцу ль смелому смутиться

От вопля волн и грома гор?

И камню к_о_ дну покатиться

Велит ли яростный напор?

Двойной и светлый приговор

Судьбы нам вынесет страница.

Черновой автограф цикла - РГАЛИ. 11 и 13 июля в Дневнике помечено: "Писал стихи", 8 августа Кузмин переписал стихи для "Аполлона" (очевидно, для первого номера, т.е. ст-ния 2 и 3 данного цикла).

1. Беловой автограф - Изборник. Ср. запись в Дневнике 8 июля 1909: "Вчера Годунов просил сегодня утром его встретить. Я проснулся очень рано, тихонько встал и, вышедши в шляпе уже на балкон, нашел там Варю . Она ждала Фонечку, чтобы передать ему письмо. Пошли вместе. Годунов был поражен, увидя нас вдвоем. Тихонько шли. Варя позвала в поле, собрать цветы, пошли втроем, было так весело, молодо и хорошо, как редко бывало; я свои цветы отдавал Варе, Годунова же букет она дала мне. Вероятно, он опоздал в контору, а сегодня приехал Карпов. Придя домой, всех нашли спящими, только зять вставал; мы его поздравили и отдали цветы. Сестра сказала зятю, так что я слышал, что каждый, каждый миг, проводимый мною, зло, что я гублю Сережу и Варю, и т.д. Зять попросил меня уехать сегодня же".

2. А. 1909. Э 1. В Рук. 1911 дата: 1909. Июль.

3. А. 1909. Э 1.

4. Ср. запись в Дневнике 7 июля 1909: "Сережа нездоров, говорит, что теперь на моей стороне. Говорили очень дружески. Потом я писал, как вдруг слышу, что он плачет, больше и больше, вроде истерики; я стал его успокаивать, давать воду, целовать, гладить, маму не велел звать; потом стал бредить: "Где Годунов? Ведь его убили! Я видел нож. Проклятая! Не может быть, нет, нет!" Я все-таки стукнулся к сестре, та воскликнула: "Когда только это кончится". Зять пришел, послушал и, сказав: "Это он во сне", ушел. Я еще долго сидел на полу около Сережи. Никогда я не чувствовал к нему большей нежности и жалости".

5. Ср. в Дневнике 8 июля 1909, когда Кузмин по настоятельным просьбам родных уезжал в Петербург: "На станцию почти сейчас же пришел и Фоня с шиповником для меня. Просидели очень долго, пропуская поезда, говорили деловито и нежно; его заботливость меня трогает. Сидел, все время держа меня за руку, вроде Вишневских; разве я этого хотел. Теперь перед самим собою я говорю, что, даже если б он сам захотел, я бы удержался и удержал его, что, если бы, скажем, он женился на Варе, я бы любил их еще больше обоих. Мечтали, как дети, о жизни в Боровичах. Медорка клала морду на колени и смотрела умильно; написали записку: "Прощайте, живите без помехи". Когда Фоня вернется, у моста привяжет Медор эту записку и впустит ее в наш двор. Годунов все печалел больше и больше. Мать его хотела бы хоть на 5 мин. меня видеть. К нашим ходить не будет, постарается, чтобы спектакля не состоялось. Мечтал о неосуществившемся, как он хотел брать отпуск, чтобы идти со мной и Сережей в Валдайский монастырь, верст за 80, как хотел заниматься со мною, делать музыку, говорить, гулять, слушать, слушаться, что кому мы помешали? Как судьба несправедлива. Смотря на часы, говорил, будто умирая: "Еще 20 м. 15. 10. 5". Долго прощались, целуясь и на платформе, и с площадки, бежал за поездом без шапки, и Медорка бежала. Потом побредет по грязи в темноте домой. Так я уехал".

6. На рассвете. Казань, 1910, с датой: 1909, июль. В Рук. 1911 ст. 5: "Очищен позднею порою".

7. Эпиграф - первые слова арии Лоретты из оперы А.Э.М.Гретри. Эта ария была использована П.И.Чайковским для песенки Графини в опере "Пиковая дама". В Рук. 1911 ст. 33: "Слезу я слышу на щеке". Пение арии зафиксировано в Дневнике 10 июля 1909.

8. В. 1909. Э 10/11. В ст. 25 слово "Вождь" напечатано с прописной буквы.

VIII. 175-182. В Рук. 1911 цикл включает в себя еще одно ст-ние под Э 5 (см. наст. изд. Э 612).

1. Ст-ния осени 1907 г., по признанию самого Кузмина, обращены к В.А.Наумову (см. примеч. 52-60; о Наумове см. примеч. 32-40).

3. Беловой автограф - РГАЛИ, в тетради 1904 г.

4. "Перевал". 1907. Э 10, как первое ст-ние цикла "На фабрике" (см. примеч. 24-31, 7). Беловой автограф - Изборник.

5. Черновой автограф под загл. "В вагоне" - РГАЛИ. Очевидно, написано 18 или 19 октября, когда Кузмин возвращался из Окуловки в Петербург, и обращено к С.С.Познякову.

6. "Скэтинг-Ринк". 1910. Э 2. Ср. запись в Дневнике 11 марта 1907 г.: "Я думаю о том студенте, которого, наконец, гуляя часа 2 по Морской, мы видели с Вал Фед, потом он пропал". История любовников Вероны - трагедия В.Шекспира "Ромео и Джульетта".

IX. 183-192. В Рук. 1911 цикл расширен на 3 ст-ния за счет песен к пьесе Е.А.Зноско-Боровского "Обращенный принц": "Серенада" ("Приходит ночь в серебряной порфире..."), "Застольная" ("Ближе сдвигайте звонкие бокалы..."), "Любовная" ("Разлукой я томлюсь и день и ночь..."), идущих под ЭЭ 1, 2 и 4. Соответственно далее нумерация ст-ний сдвинута.

1. В Рук. 1911 под загл. "Корабельная (женская)". Беловой автограф Изборник. Черновой автограф - РГАЛИ. Зноско-Боровский Евгений Александрович (1884-1954) - секретарь редакции А, театральный критик, драматург. Автор статьи "О творчестве М.Кузмина" (А. 1917. Э 4/5). В 1909-1910 гг. - близкий приятель Кузмина (сестра Зноско-Боровского была женой племянника Кузмина С.А.Ауслендера). Пьеса "Обращенный принц" игралась в "Доме интермедий" в 1910-1911 гг. в постановке В.Э.Мейерхольда, с музыкой Кузмина и в декорациях С.Ю.Судейкина. Опубликована: "Любовь к трем апельсинам". 1914. Э 3.

2. Автограф рукой С.С. Познякова с позднейшей карандашной пометой Кузмина: "С.С. Позняков писал" - РГАЛИ. Фотис - имя героини поэмы Кузмина "Новый Ролла" (см. Э 316).

3. Черновой автограф - РГАЛИ.

4. Черновой автограф - РГАЛИ. Геро - имя героини греческой легенды, на свидания к которой ее возлюбленный Леандр приплывал через пролив Геллеспонт (ныне - Дарданеллы).

5. В. 1909. Э 3, в цикле "Осенние озера" (см. примеч. 110-121), с общей датой: октябрь 1908. Беловой автограф - РГАЛИ. Черновой автограф под загл. "Триолет" - РТ-1.

6. ЗР. 1907. Э 7/9, под загл. "Из старых лет (Посвящается Венецианову и его современникам)". Ст-ние было заказано редактором ЗР Н.П.Рябушинским Кузмину 2 сетлбря 1907 г.; написано 11 сентября (Дневник) специально для номера, посвященного А.Г.Венецианову.

7. А. 1911. Э 5. Черновой автограф с датой: 7 февраля 1911 - РГАЛИ. Беловой автограф - Изборник. Троицын день празднуется через 7 недель после Пасхи. "В этот день по всей Руси отправляется народное празднество завивания венков, семейного каравая и хороводных игр. Рано утром в городах и селах убирают дома березкою и цветами, пекут караваи, сзывают гостей, завивают венки из березы и цветов для старых и молодых людей" (Сказания русского народа, собранные И.П.Сахаровым. М., 1989. С. 352).

8. На рассвете. Казань, 1910. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф - РГАЛИ.

9. Беловой автограф - Изборник. Черновой автограф - РГАЛИ. В Рук. 1911 последние 2 стиха восстанавливали акростих:

Вечер долог наш, клянуся!

Утром выйдешь, утомленный.

"В солнце облеченный" - парафраз еванг. "Жена, облеченная в солнце" (Откр. 12, 1).

10. "Речь". 1910, 18 апреля, беспл. прил. к Э 106 (пасхальному) под загл. "Инок".

X. 193-199. 1.3Р. 1909.Э 1. В журнале и Рук. 1911 ст. 1-2:

Одна звезда цвела над колыбелью И над моей далекою весной.

Черновой автограф - РТ-1 под загл. "С.А.Ауслендеру". С.А.Ауслендер см. примеч. 14-23 (9). Одна звезда тебе над колыбелью и т.д. Имеется в виду, что Ауслендер родился 18 (по другим данным - 25) сентября, а Кузмин - 6 октября, т.е. под одним знаком Зодиака. Весну Тосканы сладко возродил. Побывав весной 1908 г. во флорейции, Ауслендер написал несколько рассказов, связанных с ее историей. Любви чужой прилежный ученик. Возможно, имеется в виду, что Ауслендер ездил в Италию с Н.И.Петровской, о чем Кузмин с сожалением записал: "Сережа, оказалось, как я и предполагал, уехал не один, а с Ниной. Бедный мальчик! недаром ему не хотелось ехать" (Дневник, 6 марта 1908). Отношения Петровской и В.Я.Брюсова были хорошо известны.

2. В. 1909. Э 1, под загл. "Посвящение (Акростих)", в начале повести Кузмина "Подвиги великого Александра". 12 ноября 1908 г. Кузмин писал Брюсову: "Вы согласились, так любезно, на принятие от меня посвящения одного из моих произведений, но т. к. предполагаемое тогда "Путешествие" сильно затормозилось и "Подвиги Александра" будут готовы, несомненно, раньше, то не согласитесь ли Вы позволить мне посвятить и эту вещь Вам, как явному учителю? " (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). 20 ноября 1908 г. Кузмин благодарил Брюсова за разрешение, а в самом конце года получил от Брюсова ответный сонет (В. 1909. Э 2), за который специально благодарил: "Дорогой Валерий Яковлевич, неожиданным и тем самым еще более драгоценным подарком был мне Ваш сонет, который так незаслуженно Вы обратили ко мне. Пусть он послужит новой и лучшей шпорой в моих дальнейших занятиях" (РГБ, арх. В.Я.Брюсова). Вскоре после обмена сонетами Л.Мович (Л.М.Маркович) упрекнул поэтов в саморекламировании ("Образование", 1909. Э 5) и получил отповедь Брюсова (В. 1909. Э 6). 24 января 1909 г. Кузмин записал в дневнике: "Вячеслав на меня кричал за сонет к Брюсову". Букефал (Буцефал) - конь Александра Македонского.

3. Черновой автограф - РГАЛИ. Верховский Юрий Никандрович (1878-1956) поэт, переводчик, близкий друг Кузмина. Сонет Кузмина входит в ряд сонетов на одни и те же рифмы, написанных также Верховским и Вяч. Ивановым. Сонет Верховского см.: Избр. произв. С. 520. Сонет Иванова см.: Иванов Вяч. Cor Ardens. M., 1911. T. I. С. 150, где в эпиграфе процитированы 4 первые строки сонета Верховского и 2 первые строки сонета Кузмина. В коде ивановского сонета упоминается Кузмин: "Бетховенского скерца Сейчас Кузмин уронит ливень вешний..." См. в дневнике Вяч. Иванова 12 августа: "От Юрия Верховского сонет без рифм, кот я прочел без труда, а Кузмин долго с трудом склеивал" (Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. II. Брюссель, 1974. С. 788), а также в дневнике Кузмина 13 августа: "Вяч обиделся за двусмысленные строки в сонете к Юраше и вообще чем-то расстроен". "Башня" - квартира Вяч. Иванова (Таврическая, 25) в Петербурге. "Оры" - издательство, возглавлявшееся Ивановым, в котором в 1908 г. вышли "Комедии" Кузмина, а в 1910г. - "Идиллии и элегии" Верховского. Гость стал певунье" всегдашней. Имеется в виду, что Кузмин жил на "башне" довольно долгое время. Три последние слова - гневах, прозрачность и сердца представляют собою названия или фрагменты названий двух осуществившихся и одного планировавшегося сборников стихов Иванова: "Прозрачность" (М., 1904), "Cor Ardens" (т. е. "Пламенеющее сердце", М., 1911) и "Iris in iris" (т. е. "Радуга в гневах" - один из вариантов загл. сборника "Cor Ardens"). Неслучайность подтверждается тем, что в терцетах сонета Верховского обыграны названия еще трех сборников Иванова - "По звездам" (СПб., 1909), "Кормчие звезды" (СПб., 1903) и "Эрос" (СПб., 1907).

4. Черновой автограф - РГАЛИ. Николай Степанович Гумилев был близким другом Кузмина в 1909-1912 гг. Письма Гумилева к Кузмину опубликованы: Известия Академии наук СССР. Сер. лит. и яз. 1987. Т. 46. Э 1. С. 59-61 (публ. Р.Д.Тименчика). Кузмину посвящено ст-ние Гумилева "В библиотеке" из сборника "Жемчуга" (1910). Герои романа аббата Прево "История кавалера де Грие и Манон Леско", как и упоминающаяся ниже, в ст-нии 6, Хлоя, называются в ст-нии Гумилева "Надпись на книге (Георгию Иванову)".

5. Ответом Иванова на это ст-ние является ст-ние "Жилец и баловень полей...", входящее в посвященный Кузмину цикл "Соседство" (Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1979. Т. 3. С. 48-49 и комм, на с. 701-702). Певцу ли розы. В сборнике Иванова "Cor Ardens" большой раздел составлен из стихов о розе. Кошница ->очевидно, намек на название альманаха, изданного Ивановым, "Цветник Ор: Кошница первая" (СПб., 1907). В день именинный - 4 марта ст. ст.

6. Черновой автограф - РТ-1. Соловьев Сергей Михайлович (1885-1942) поэт, критик, рецензировавший, между прочим, "Сети" (В. 1908. Э 6). Мирта, Хлоя - условные имена в русской лирике XIX в. и стилизациях под нее, в том числе в ст-ниях Соловьева "Хлоя" (Соловьев С. Цветы и ладан. М., 1907. С. 213) и "Элегия", посвященная Кузмину (Соловьев С. Апрель. М., 1910. С. 26).

7. Беловой автограф - РГБ, арх. В.И.Иванова, следом за ст-нием "Как я могу быть весел и спокоен..." (текст см.: Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб., 1998. С. 313-314) с общей датой: июль 1909. Черновой автограф - РГАЛИ. Шварсалон Вера Константиновна (1890-1920) - падчерица, а впоследствии жена Вяч. Иванова. См. в Дневнике Кузмина: "Написал стихи Вере, она меня за них поцеловала" (18 июля 1909). См. также в публикации дневниковых записей В.К.Шварсалон (СиМ. С. 310-337); Богомолов Н.А. К одному темному эпизоду в биографии Кузмина // Кузмин и русская культура. С. 166-169; Азадовский К.М. Эпизоды // НЛО. 1994 Э 10. С. 123-129. Непосредственная причина создания ст-ния - переселение Кузмина на "башню" к Ивановым, решенное накануне дня, когда была сделана приведенная выше дневниковая запись. Мистическое рыцарство, по всей видимости, было постоянным мотивом в круге бесед Вяч. Иванова с А.Р.Минцловой, свидетелем и, возможно, участником которых был Кузмин. Намеки на это содержатся в письме Эллиса к Вяч. Иванову от 4 апреля 1910 г. (РГБ, арх. В.И.Иванова). К Мейстеру. В автографе слово написано со строчной буквы, что явно обозначает игру двух значений: мейстер - мастер (нем.), и Мейстер - герой романа Гете "Годы учения Вильгельма Мейстера", героиню которого зовут Миньона. Две жены - В.К.Шварсалон и М.М.Замятнина (см. о ней примеч. 290-304, 15). Орифламмы - священные знамена. Как, в одной признавши Марфу, В Вас Марии не узнать? См.: "Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее" (Лк. 10, 41-42). Отметим игру имен: Марфой названа Мария Замятнина.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

I. 200-229. Частично ЗР. 1909. Э 7/9, под загл.: "12 газэл из "Книги газэл"", с посвящ. Сергею Сергеевичу Познякову (см. о нем примеч. 110-121, 5), с датой: июнь 1908, в следующем порядке: 30, 4, 10, И, 6, 7, 9, 20, 19, 18, 15, 29. В Рук. 1911 весь цикл посвящен С.С.Познякову (впоследствии посвящ. зачеркнуто красным карандашом). Схема расположения рифм в газэлах РТ-1. Упоминания о работе над газэлами в Дневнике содержатся 7-8, 12, 13 (описании музыки; "Газэлы" отмечены в списке музыкальных произведений 1908 г. в РТ-1) июня 1908 г. 1 июля записано: "Переписывал Газэлы". О значении этого цикла для творчества Кузмина см.: "Перечитывал "Ролла"; я еще не умел писать строчки. Газэлы мне дали очень многое" (Дневник, 22 июня 1908). Цикл создавался во время тесного общения Кузмина с И. фон Понтером (см. о нем примеч. 230), что дало тому основания утверждать, будто именно он познакомил Кузмина с творчеством немецкого поэта Августа фон Платена, писавшего газэлы. Однако известно, что уже в 1906 г. в кружке "гафизитов" Вяч.Иванов планировал переводить газэлы Платена (См.: СиМ. С. 87).

1. Беловой автограф - Изборник.

2. Исправление (точнее соответствующее ритму) в ст. 9 внесено по Рук. 1911 (в книге - "Пусть рук и языка меня лишают...").

3. Аладик - не только имя персонажа "Тысячи и одной ночи", но и прозвище К.А.Сомова в кругу "гафизитов".

4. 6, 8, 10, 14, 15. Беловые автографы - Изборник. Беловые автографы ст-ний 8 и 10 - РГАЛИ.

19. Беловой автограф - Изборник. Баркан - шерстяная ткань, применявшаяся для обивки мебели. Зулейки, Фатылы и Гюлънары - имена, часто встречающиеся в восточной поэзии, но популярные и в поэзии европейской, когда речь идет о Востоке: Зулейка - "Западно-восточный диван" Гете и "Абидосская невеста" Байрона; Фатима - "Заира" Вольтера; Гюльнара - "Корсар" Байрона.

20. Беловой автограф - Изборник. Пард (устар.) - леопард.

23. Беловой автограф - Изборник.

25-27. Тексты, на которые ссылается Кузмин в подстрочном примеч., см.: Сказки тысячи и одной ночи. М., 1959. Т. 4. С. 323-333.

28. Беловой автограф - Изборник. Искандер в восточной традиции Александр Македонский. Великий город основал - Александрию. В ст-нии идет речь о ряде легенд, связанных с именем полководца.

29. Беловой автограф - Изборник. Кипарис - во многих мифологических представлениях древо скорби.

30. В ЗР подзаг.: "Посвятительная".

II. 230. В Рук. 1911 дата - июнь 1908. Черновой автограф с датой: "Июль 1908" - РТ-1. Черновой набросок начала - РГАЛИ:

Еще заря за темными горами

Не розовела узкой полосой.

Вершины, не покрытые лесами,

Еще сырели утренней росой,

Галеры с спущенными парусами

Чуть отражались в глубине морской,

И Генуя дремала горделиво

Над темной гладью спящего залива.

Зачеркнув эту октаву (в окончательном варианте поэма будет написана спенсеровой строфой), Кузмин начал снова:

Заря пылала розовым пожаром

За темными, безлесными горами,

и далее, оставив пропуск для двух ненаписанных строк:

Но в городе, нахмуренном и старом,

С высокими угрюмыми домами.

Работа над поэмой датируется на основании записей в Дневнике довольно точно. 28 июня 1908 г.: "Задумал поэму "Всадник" в Спенсеровской строфе"; 1 июля: "Переписывал Газэлы, писал с трудом "Всадника""; 19 июля: ""Всадник" адски хочется писать, и недостаточно хорошо все выходит, хотя этот Ариосто-Байроновский ублюдок и не без прелести. Осенью думаю очень шарлатанить"; 21 июля: "Кончил "Всадника", довольно ерундисто". Гюнтер Иоганнес фон (1886-1973) - немецкий поэт, переводчик русских поэтов на немецкий язык, близкий знакомый Кузмина, автор мемуаров "Жизнь на восточном ветру" (Мюнхен, 1969; в переводе на русский печатались отрывки), где много говорится о Кузмине. О причинах возникновения поэмы Гюнтер писал В.Ф.Маркову (ССт. С. 638-639). Однако в этом письме искажено психологическое состояние двух поэтов. Как вырисовывается из Дневника, оно было далеко от вспоминаемой Гюнтером "легкой иронии": "Вечером я до полусмерти напугал немца, притворившись злым магом, но и самого меня это взволновало отчасти" (24 июня 1908); "Гюнтер открыл, что мне необходимо ехать с ним, чтобы очаровать Сиреневу и мильонера; я решительно отказывался; он целовал меня, становился на колени, умолял любовью к Сергею Сергеевичу и т.д. Обедали. Я сказал: "Гюнтер, я уйду, не ходите за мною, через полчаса я скажу Вам решение". - "Аббат, не делайте этого, это страшно". - "Ждите меня". Просидев полчаса и обдумав, я вошел, молча запер двери на ключ и сказал: "Не говор, возьмите перо и бумагу. Пишите. Все это тайна. Все это верно. Вы поедете одни, если Вам я буду нужен, я приеду, только бы не сломал себе ногу, в Митаве оставайтесь очень недолго, спешите к сестре. Увидите Сиреневу 3-го, 8-го, в 7 ч. вечера говорите с человеком, я буду с Вами. 13 поезжайте в Митаву, раньше 17-го мне не телеграфир. Каждый день в 3 ч. мин 3-5 думайте об одном и том же предмете, очень простом, напр - цветке. Если это - цветок, носите его. Я Вам дам вещь, не имеющую особенной ценности, но всегда имейте ее с собою. Встаньте; не касайтесь меня и не противьтесь". Я поцелов ему лоб, глаза, уши, руки, ноги и сердце. Потом говорили, любовно и нежно, беспрестанно и долго целуясь, изливаясь, клянясь. Потом он стал просить меня остаться до завтра, чтоб я его не покидал. Приезд зятя за мною увеличил его беспокойство. Опять умолял, заклинал, рыдал; я ушел. До последней минуты не выходил ко всем. Войдя проститься, я зашел к нему, спящему на столе; со сна ли, от гнева ли он отстранил меня. Простился очень холодно" (29 июня). Браманта - имя, очевидно, восходящее к имени героини поэмы Л.Ариосто "Неистовый Роланд", Брадаманта. Елена, Дидона, Армида - героини, соответственно, "Илиады" Гомера, "Энеиды" Вергилия и "Освобожденного Иерусалима" Т.Тассо.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Всеволод Князев - см. примеч. 109.

231. В Рук. 1911 ст-ние отсутствует. Камень кольем прободая, Вызови воду. Очевидно, связано с легендой о Моисее, вызвавшем воду из скалы ударом жезла (Исх. 17, 5-7), однако адресат ст-ния изображен в виде воина (среди планов Кузмина начала1910-х годов была "Книга о святых воинах").

I. ДУХОВНЫЕ СТИХИ

Эти произведения были созданы как тексты для музыки в 1901-1903 гг., что заставило Кузмина при публикациях снять даты, чтобы не создавать впечатления явной устарелости. В 1912 г. "Духовные стихи" были изданы с нотами (СПб.: Ю.Г.Циммерман) общим альбомом и отдельными выпусками. Каждый текст был снабжен посвящ. Всеволоду Князеву (см. примеч. 109). Небольшие разночтения, вызванные приспособлением текстов для пения, здесь не учитываются. См. рец. Н.Я.Мясковского (Мясковский Н.Я. Статьи, письма, воспоминания. М., 1960. Т. II. С. 124). Беловые автографы всех ст-ний Изборник, Рук. 1911.

232. Беловой автограф нот с датой: 12 апреля 1901 - ИРЛИ, арх. А.Е.Бурцева (на титульном листе название - "Хождение Богородицы по мукам", а непосредственно над текстом - "Хождение Богоматери по мукам"). Список нотного текста с обозначением автора: "Михаила Кузмина Ярославца" - РНБ. Черновой автограф нот - РГБ. В Рук. 1911 имеется подзаг.: "(стих)". Согласно списку РГАЛИ, написано в марте 1901 г. Текст апокрифа "Хождение Богородицы по мукам" см.: Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Григорием Кушелевым-Безбородко. Вып. 3. Ложные и отреченные книги русской старины, собранные А.Н.Пыпиным. СПб., 1862. С. 118-124. Один из вариантов апокрифа, переписанный Кузминым, - РГАЛИ. О популярности этого ст-ния (в музыкальном варианте) см.: Ремизов Алексей. Кукха: Розановы письма. [Берлин], 1923. С. 105-107. Михаила-Архангела. См. в письме к Г.В.Чичерину от 4 апреля 1903г.: "В старопечатных книгах ударения: Михаил, Михаила, Михаилу" (РНБ, арх. Г.В.Чичерина). Зернщихи - игроки в кости. Моисей Боговидец - первый пророк Иеговы, которому многократно являлся Господь (см. книгу Исход). Даниил с тремя отроки. Легендарный праведник и пророк Даниил в отрочестве вместе с тремя другими юношами - Ананием, Мисаилом и Азарией был приведен к вавилонскому царю Навуходоносору и совершил с ними ряд богоугодных дел (см. книгу пророка Даниила). Иван Богословец (Иоанн Богослов) - один из двенадцати апостолов, автор Евангелия, трех посланий и откровения, любимый ученик Христа. Никола угодник - св. Николай, один из наиболее почитаемых на Руси святых. В 1919г. Кузмин написал небольшую поэму "Николино житие" (ССт. С. 472483; оригинал - РГАЛИ). Пятница - св. Параскева Пятница, особое почитание которой у славян было связано с языческой мифологией. На старых севернорусских иконах образ Пятницы встречается на обороте иконы Богоматери. Где ты, сила небесная и т.д. См.:

Возносился Христос Бог на небеса,

Со Ангелами и со Архангелами,

С Херувимами и Серафимами,

Со всею силою со небесною. (Бессонов. С. 3).

Великий Четверг - четверг Страстной недели. Пятидесятница - Троицын день, 50-й день после Пасхи.

233. Беловой автограф нотного текста - ИРЛИ, арх. А.Е.Бурцева, с датой: 21 января 1902. В нем (и в печатном издании нот) между ст. 14 и 15:

И от тех грехов

Уж стало тяжко мне.

В Рук. 1911 - под загл. "Стих о старце и льве"

234. Беловой автограф нотного текста с датой: 16 декабря

1902 - ИРЛИ, арх. А.Е.Бурцева. Список нотного текста с той же датой РНБ. В Рук. 1911 - под загл. "Стих о разбойнике". Убрусец - расшитый платок или полотенце. Мурины - черти.

235. В печатном издании нот - под загл. "Пустыня (раскольничья)". Список нотного текста под загл. "Пустыня", с датой: "14 марта 1903. Св. Венедикта" - РНБ. В конце текста: "Писал Михаила Кузмин Ярославец". Варианты народного стиха о пустыне - Бессонов. С. 206-234. В ст-нии отчетливо слышны мотивы старообрядческой поэзии, особенно в ст. 21-24. О духовных стихах такого типа, стилизованных под городскую книжную поэзию, см.: Никитина С. Об общих сюжетах в фольклоре и народном изобразительном искусстве // Народная гравюра и фольклор в России XVIII-XIX вв. М., 1976. С. 320-350.

236. Список нотного текста с датой: "10 апр. 1903. Св. Терентия" - РНБ. Согласно списку РГАЛИ, написано в январе 1903 г. Сюжет о Страшном Суде, хотя и разработанный в ином ключе, популярен в русских духовных стихах. А святых души засветятся, И пойдут они в пресветлый рай. Ср.:

Положите его душеньку на пелены,

Поднимите душеньку на небеса,

Положите душеньку в пресветлый рай. (Бессонов. С. 49).

11.237-243. Весь цикл - "Остров". 1909. Э 1, с датой: 1909.' Январь-февраль. См.: "Прислали "Остров"; есть опечатки" (Дневник, 14 мая 1909). Вырезка из журнала с правкой - Изборник. В Рук. 1911 - без ст-ния 7. Черновой автограф - РГАЛИ. См. о цикле: "Вяч раскричал мои стихи Богородице, что они православны, католичны и т.п." (Дневник, 8 февраля 1909). Содержательный отзыв о цикле см.: Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 366. Изложение преданий, легших в основу цикла, см.: Мифы народов мира. М., 1 982. Т. 2. С. 111 - 116.

1. Грешный мой язык. См.: "И вырвал грешный мой язык" (А.С.Пушкин, "Пророк").

2. Анна, Иоаким - родители Богоматери. Ритмико-интонационное построение ст-ния связано со "Сказкой о царе Салтане..." А.С.Пушкина (отмечено в рец. П.Н.Медведева // "Новая студия". 1912. Э 9).

4. Легенда о Благовещении - Лк., гл. 1. Там же - параллели к отдельным строкам ст-ния.

5. Опозданием Фомы нам открылося. Легенда восходит к Житию св. Фомы (Минеи Четьи на русском языке. М., 1904. Кн. 2). Понтова - морская. Туга печаль. Плач близнеца - т.е. Фомы. См.: "Фома, иначе называемый Близнец" (Ин. 11, 16). Авфоний (Афоний) - согласно житию Фомы, иудейский священник, пытавшийся сбросить тело Богородицы с одра, на котором ее несли апостолы. За это у него были отсечены руки, однако" после того, как он уверовал и раскаялся, руки снова приросли.

6. Юродивый Андрей (ум. 236). Легенда, излагаемая в ст-нии, относится к его житию: в соборе Халкопратии в Константинополе он и его ученики увидели, как Богородица (Невеста Неневестная) покрывает своим омофором (головным покровом) молящихся. Покров Пресвятой Богородицы празднуется 1 октября ст, ст., в день памяти св. Романа Сладкопевца (кон. V - перв. пол. VI в.). Подробнее см.: Сергий, архим. Святый Андрей Христа ради юродивый и праздник Покрова Пресвятыя Богородицы. СПб., 1898. Из новейшей научной литературы: Гурвиц И. Роман Сладкопевец и праздник Покрова // Тезисы докладов конференции по гуманитарным и естественным наукам Студенческого научного общества: Русская филология. Тарту, 1988. С. 6-8; Плюханова М. Композиция Покрова Богородицы в политическом самосознании Московского царства // Сборник статей к 70-летию проф. Ю.М.Лотмана. Тарту, 1992. С. 76-90; здесь же литература вопроса.

7. В журнале ст. 17: "Ты не допустишь детей до последнего сраму". Одигитрия - путеводительница, один из эпитетов Богоматери и название Ее иконы. Орифламма - священное знамя.