"Кровавый апельсин" - читать интересную книгу автора (Льювеллин Сэм)

Глава 22

Когда я выбрался на дорогу А12, дождь перестал и даже проглянуло голубое небо. В Лондон пришло лето: в Риджент-парке и Маленькой Венеции прогуливались люди без рубашек, с открытыми ртами, словно рыбы на мели, задыхающиеся от влажного тепла, исходящего от нагретых солнцем мостовых.

Хэншоу-стрит — длинная улица, застроенная двухэтажными домами. Она шла от дороги М40 на север, к станции Пэддингтон, и добираться до этих мест летом легче всего, если ты передвигаешься на бульдозере.

Тротуары утопали в грязи и были сплошь усеяны использованными полиэтиленовыми пакетами и старыми картонными коробками. Стекла в большинстве окон выбиты, а некоторые вообще заколочены. Я вдыхал ароматы этой улицы из открытых окон «ягуара». Кислый запах грязи, крушения надежд людей и вещей. Запах немытых людей. Ведь чтобы мыться, надо иметь надежду, а надежда была слишком дефицитным товаром на Хэншоу-стрит.

Дом 43 не являлся рекламой для Дела Бонифейса как заботливого домовладельца, скорее наоборот.

На выкрашенной красной краской входной двери проступали пятна зеленого цвета. Лестница сплошь завалена хламом, а окна на первом этаже заделаны гофрированным железом. Я нажал кнопку звонка.

Ни звука не раздалось в ответ. Издалека, с эстакады, пересекавшей автостраду, доносился рев транспорта. Какая-то женщина прошла по улице мимо меня с целой кипой полиэтиленовых мешков, швырнула их на дорогу и побрела дальше, пошатываясь и громко разговаривая сама с собой. Я позвонил еще раз, и снова ответа не последовало.

Я прислонился к дверному косяку и подумал о том, что если Эда здесь нет, то все это топтанье вокруг — пустая трата времени. На моей памяти не было случая, чтобы когда-нибудь я не заставал его дома. Я выругался и раздраженно толкнул пятнистую дверь.

Вдруг она распахнулась, и я вошел внутрь. В доме вонь стояла такая же, как на улице, только более высокой степени концентрации, так что дышать было вообще невозможно.

— Эд! — позвал я.

Ответа не последовало. Двери, расположенные в холле, были помечены потускневшими металлическими номерами и запирались на «американские» замки. Одна из них приоткрылась. В щелке промелькнуло чье-то лицо, совсем древнее, с красным глазом.

— Проклятое дерьмо! — выругалось существо, которому принадлежал этот глаз.

— Я ищу Эда Бонифейса, — осторожно сообщил я.

— Мне нет до этого дела, — ответил голос.

Я пошарил в кармане и вытащил однофунтовую монету. Существо, заметил я, так и впилось красным глазом в эту монету, будто спрут присосками.

— Его нет, — ответил голос.

Я собрался положить монету обратно в карман.

— Но думаю, что знаю, куда он ушел, — снова заговорил человек.

— Куда же? — спросил я.

Дверь открылась. Голос, как оказалось, принадлежал женщине, волосы которой напоминали паклю. На ней был мерзкий цветастый халат неопределенных тонов. Обнаженные лодыжки свисали над задниками домашних тапочек.

— О-о-о! — прошамкала она, и серый язык проскользнул между морщинистыми губами, обнаруживая полное отсутствие даже искусственных зубов. — Что же делать, если мне трудно даже сходить в магазин с моим протезом и вообще... всем остальным.

— Эд Бонифейс, — напомнил я.

— Пачку сигарет и бутылку ликера «Армадильо», — твердо заявила женщина, протягивая засаленную литровую бутылку из-под лимонада. — Вверх по дороге.

Я бросился в палатку за углом. Там продавались только британская вишневка и сигареты. Я сгорал от нетерпения, но должен был терпеть, пока она налила и залпом выпила стакан вина, прикурила сигарету и кашляла в течение добрых пяти минут.

— Кто-то звонил, — наконец опять прошамкала она. — Я слышала, как они говорили. Его куда-то вызывали, но разобрала только название — пристань Хоулетт.

— Пристань Хоулетт? — переспросил я.

— Да, кажется, так. Это звонил его брат.

— Его брат?

— Два дня назад. Я слышала их разговор по телефону. Дел... милый мальчик этот Дел. — Язык проскользнул снова, будто серая крыса, вылезшая из канализационной трубы. — Знаете, вы очень с ним похожи. С братом. Выпьете?

— Нет, — отказался я. — Нет, благодарю вас.

Я бросился к «ягуару», быстро выехал с Хэншоу-стрит, нашел телефонную будку и позвонил приятелю, который занимался маклерством у дока Святой Катарины.

— Пристань Хоулетт? — спросил он. — Господи Иисусе Христе, но это же самая вершина! Что ты предполагаешь там найти?

Я сказал ему, что хочу кое-что уточнить, обогну острова и на обратном пути навещу его. Я подумал, что буду абсолютно счастлив, если все удачно завершится и я выполню то, что задумал.

Но эту мысль настойчиво перебивали другие. Почему Дел сказал мне только половину правды? Если по какой-либо причине он должен был мне солгать, то почему дал правильный адрес Эда? А если он хотел, чтобы я все-таки нашел его, почему не послал сразу на эту пристань?

Я вспоминал выражение самодовольства, появившееся на его лице, когда он говорил о себе как о торговце яхтами. И пришел к выводу, что Дел — мелкая душонка, не слишком-то коварная, но и не очень щепетильная. Возможно, он послал меня на Хэншоу-стрит, так как просто не имел достаточно воображения, чтобы послать еще куда-нибудь.

Пристань Хоулетт находилась позади Собачьего острова и представляла собой квартал высоких пакгаузов, которые кто-то когда-то решил превратить в очаровательные домики для отдыха ребятишек городских богачей. Дорожные знаки, указывавшие на места расположения береговых домиков и стоянок яхт, мелькали в свете фар моего «ягуара». Уже почти стемнело. Холодный бриз дул с болот к востоку, унося запах сточных вод от служебных помещений в сторону моря. На складе не горел свет, и ветер гулял в пустых помещениях, сдававшихся в случае необходимости внаем. В хибарке, рядом с темным силуэтом главного здания, я вдруг увидел тусклый свет. Когда подъехал ближе, то понял, что это сторожка. Я постучался в нее. Сторож оказался плешивым стариком, принявшимся удивленно разглядывать меня.

— Я ищу мистера Бонифейса!

— О! — Его череп, когда он покачал головой, отразил тусклый свет голой, без абажура, лампочки.

— Где его яхта?

— quot;Мелодияquot;-А10? Вы не пропустите ее, сейчас не слишком-то много яхт.

Я двинулся вдоль бетонной стены набережной. Казалось, здесь более удобно и уютно, чем в квартирах богачей. Очень сильно пахло канализацией. Было больше свободных мест, чем пришвартованных судов, и вода зловеще булькала вокруг пирса. Я вспомнил время, когда мы плавали с Эдом, услышал его смех, которым он заливался, когда в лицо попадали брызги чистой зеленой воды. Какого черта он делает на этой свалке?

А10 стояла рядом, чуть левее. Когда я шел, шаги мои эхом отдавались от бетонной поверхности пакгауза. В иллюминаторе горел свет. Мне было достаточно света звезд на небе, чтобы увидеть и понять, что «Мелодия» — старый моторный парусник. Белая обшивка его палубы была испещрена ржавыми полосами и облеплена зелеными водорослями. На карточке пульта управления было написано: «ПРОДАЖА: МОРСКИЕ СУДА». Воспоминания о чистой зелени воды Атлантики все еще были свежи и сильны. Я быстро осмотрелся, надеясь увидеть старину Эда.

Поднявшись на бортовой леер, постучал в дверь рулевого отделения и вошел внутрь.

Мне показалось, что меня окутывает алкогольный туман. Самый сильный запах шел из бутылок, лежавших на палубе: из-под рома, водки, виски. Помещение напоминало прогулочную яхту: электричество, телефон. Радио-2 было включено — играл оркестр Джеймса Ласта. Кругом валялись клочки бумаги, похожие на груды снежных хлопьев. Стоял столик, покрытый пленкой под деревянную панель, на полу — грязные разводы оранжево-коричневого ковра.

— Эд, — позвал я.

Ответа не последовало. Я ощутил покачивание яхты, проходя мимо плиты. Звуки радио, позвякивание грязной посуды в раковине — все это делало тишину еще более настораживающей.

Передняя кабина была пуста. Пол вообще отсутствовал из-за небольших размеров яхты.

Я открыл дверь рубки.

И все смотрел вперед, надеясь увидеть старину Эда. И увидел... Он был здесь. Сидел на жестяной крышке унитаза, глядя на меня огромными выпученными глазами, чудовищно выделявшимися на почерневшем лице. Язык вывалился изо рта. Он протягивал ко мне руки, моля о помощи. Но у меня уже не было никакой возможности что-либо сделать для него, потому что кто-то обмотал шею Эда Бонифейса веревочным шнурком и крепко затягивал его до тех пор, пока он не задохнулся.