"Сценарий схватки" - читать интересную книгу автора (Лайл Гэвин)

15

На следующее утро в семь тридцать мы, то есть "митчелл" и я, вырулили на взлетную полосу. Это было спокойное время между бризом с суши и бризом с моря, между утренним туманом и знойным маревом. Это было такое хорошее время, которого мне и хотелось.

Окна кабины были открыты и двигатели издавали ужасающий сухой стук в нескольких футах от каждого уха; казалось, что они пытаются сожрать свои собственные внутренности. Но это был тот же шум, что они издавали накануне во время вечернего запуска, так что вполне возможно, такой шум всегда издают двигатели этой марки.

Я внимательно осмотрел заваленную всяким хламом кабину. Навигационные приборы оставались мертвыми; я ничего не смогу о них узнать, пока мы не поднимемся в воздух. Но все приборы, регистрирующие работу двигателей, работали. Компрессор наддува включен на нижний предел; стартовый ускоритель готов к любым непредвиденным обстоятельствам; смесь... Я открыл руководство по полетам на той странице, где описывались операции проверки при посадке и взлете, но нигде ничего не было сказано о том, при какой скорости машина отрывается от земли – или по крайней мере должна это сделать. Ладно, я мог оценить приблизительно: это должно было произойти при скорости, несколько превышающей 100 миль в час или около того.

Нет. Хватит предположений, Карр. На этой взлетной полосе тебе придется пережить самый краткий в твоей жизни урок пилотирования. Не забивай свой убогий умишко всякими предрассудками и предубеждениями.

Голос с испанским акцентом сказал в наушниках:

– "Митчелл" на взлетной полосе, взлет разрешен.

Я нажал кнопку передатчика на рулевом колесе.

– Спасибо, башня.

Последний медленный взгляд вокруг. Температура двигателя и масла поднимается... дроссельные заслонки и триммера убраны... закрылки подняты – я воспользуюсь ими, когда научусь им доверять... все люки в полном порядке... парашюта нет. Но никто не прыгает во время первого полета; никто не вписывает статью о разводе в свадебный контракт; никто не оставляет у двери ждущее такси, когда в первый раз отправляется с девушкой в койку.

Никто не прыгает во время первого полета. Во всяком случае, не прыгает вовремя.

Башня вяло повторила:

– "Митчелл", взлет вам все еще разрешен.

"Ты думаешь, я сижу здесь и загораю, ты, глупый толстый подонок!"

– Спасибо, башня.

Но двигатели собирались позагорать: их температуры были близки к красной черте. Ладно, еще один последний медленный взгляд вокруг... ах, черт побери! Это – самолет, а я – летчик. И мы оба не девственники. Что-то произойдет. Я сдвинул дроссельные заслонки на тридцать дюймов, чтобы поднять обороты, и отпустил тормоза.

Неожиданно мы начали двигаться.

Никакого управления, вообще ничего. Штурвал свободно болтается, педали руля поворота бессмысленно хлопают...и мы начинаем поворачивать влево. Влево? Почему, черт возьми, влево? Проснись, Карр: это же американские двигатели, они вращаются в противоположную сторону по сравнению с английскими, поэтому мы поворачиваем влево, а не вправо... Слегка нажми на тормоза... еще. Резкий толчок. Снова движемся прямо... Неплохое начало.

И все еще нет управления... 50 миль в час...и все еще нет – нет, есть, вот оно. Педали стали более жесткими, штурвал в моих руках затвердел... вот оно, появилось управление... руль направления направо, неплохо, ты же не новичок, Карр – заметила ли она это? ... 60... еще немного руля... 70... 75... Теперь носовое колесо уже должно оторваться, штурвал на себя, еще... – Боже мой, какая же она тяжелая. Проснись, ты – откормленная сука!.. Нос неожиданно полез в небо. Опусти его вниз, осторожно, не пытайся ускорять события.

Восемьдесят... 85... Какую же часть взлетной полосы мы уже использовали? И что случилось с теми дополнительными четырьмя тысячами футов, о строительстве которых они говорили все эти годы? ... 90... приближается к 95... уже пора взлетать. Слегка отжимаю штурвал на себя – и ничего. Ничего.

Сто... Я снова ощутил штурвал, он начал отзываться на легкие движения кончиков пальцев, машина просыпается, она проявляет готовность... впереди конец взлетной полосы, вдали земля, поросшая кустарником, а потом крыши города.

Сто пять... Я крепче вцепился в руль...

Сто десять... Черт побери, теперь здесь я хозяин. Лети, сучка!

И неожиданно, но мягко, как бы для того, чтобы показать, что теперь наступил ее момент, машина взлетела.

Земля, поросшая кустарником, мелькнула и исчезла, а за нею скрылись и крыши города. На скорости в 175 миль в час я перевел машину в режим пологого набора высоты – и мы весело и бодро летели в утреннем небе, солидно, но быстро отзываясь на команды управления и описывая широкий разворот.

Наконец я выровнял машину, сдвинул назад сектор газа и несколько удивленно оглядел кабину. Она по-прежнему представляла склад старьевщика, заполненный не теми приборами, рычагами, покрытыми от пота ржавчиной и обернутыми липкой черной лентой, небольшими веселыми надписями вроде "предельная скорость 349 миль в час", причем эта цифра была зачеркнута, и вместо нее было написано 275. Это была старая, много раз перекрашенная карга, но когда-то она была молодой и сильной, и не забыла те веселые денечки.

Наверное, в этом и была причина, что она продержалась двадцать лет, больше, чем я сам летаю.

Видимо, в ней было и еще что-то кроме денег.

– Прошу прощения, – мягко сказал я, – за суку.

Пока Джи Би занималась оплатой счетов, я поставил самолет на заправку и мы вылетели в Кингстон в девять тридцать, на этот раз уже втроем. Мне хотелось оторваться от земли до того, как начнется полуденная жара.

Полный набор радионавигационного оборудования обошелся бы в три раза дороже, чем стоил сам самолет, поэтому мы были не слишком перегружены. "Митчелл" был снабжен десятиканальным приемником, причем большая часть каналов не работала, старым радиокомпасом – и все. Так что на длинном пути в 500 миль через море в середине был очень неудобный участок, где я не мог поймать ни одной радиостанции. Не то, чтобы меня беспокоил курс – Ямайка была слишком большой, чтобы мимо нее промахнуться, – но мне хотелось бы с кем-то попрощаться, возникни такая необходимость.

Но она не возникла. Вскоре после полудня мы приземлились в Палисадо.

Я собирался подержать там "митчелл" несколько дней, немного изучить самолет, так впереди предстоял долгий путь, и заодно подлатать гидравлику. Мы зарулили за грузовые ангары и отправились звонить Уитмору.

Добраться до него не удалось, но Джи Би поймала Луиса в Оранарисе. Немного поболтав с ним, она передала трубку мне.

– Скажите Уитмору, – доложил я, – что она – старая усталая леди, но тем не менее леди. В носу остались кое-какие приспособления для бомбометания, так что возможно вам удастся установить там камеру. И если захотите, можете организовать еще одну точку съемки, из старых пулеметных люков внизу позади бомбового отсека. Понадобится примерно три сотни долларов, чтобы отремонтировать гидравлику и восстановить внутреннюю связь. Но это должно окупиться.

– Прекрасно. Скажите Джи Би, чтобы она подписала вам разрешение на эти расходы, и можете подыскать кого-нибудь для выполнения этой работы.

– И скажите ему, что я перегоню машину в Охо-Риос, как только все будет сделано. Это должно занять два или три дня.

– Я передам. Вы уже видели Диего Инглеса?

– Нет. А он должен быть здесь?

– Я считал, что он там. Мы вместе с ним приехали вечером вас встретить, так как рассчитывали, что вы прилетите вчера. Я должен был вернуться, чтобы сегодня поработать, а ему очень хотелось увидеть новый самолет, поэтому он остался.

– Хорошо, сейчас для него еще немного рановато. Хотите поговорить с Джи Би?

– Нет, только скажите ей, чтобы она поторопилась с возвращением. Один из статистов сломал лодыжку, собирается вчинить нам судебный иск и требует миллион долларов компенсации. Она нужна нам, чтобы умерить его аппетиты.

Я повесил трубку и передал ей его слова. Глаза Джи Би яростно сверкнули.

– Черт бы побрал этих статистов, которые пытаются сделать себе имя, выкидывая перед камерой какие-то сумасшедшие штучки, ломают себе шеи, а потом возбуждают судебные дела против нас. Я постараюсь сделать так, чтобы этот подонок больше никогда не попал ни на одну съемку.

У нее сразу возникло желание помчаться туда и вступить в борьбу. Я посмотрел ей вслед. Она была настоящим адвокатом. Возможно даже, она была и настоящей женщиной – если позволяла себе, как адвокат.

Перед тем, как заняться "митчеллом", я поднялся наверх и съел свой обычный обед, состоявший из пива и горячих сосисок. Слухи о нем уже распространились повсюду: аэропорт – это же маленькая деревня, когда речь идет о сплетнях, – и представитель фирмы, осуществлявшей заправку, был со мной почти вежлив. Я прекрасно понимал, почему это происходит: "митчелл" жрал топлива примерно 145 галлонов в час – в пять раз больше, чем нужно было моей "голубке".

После этого я начал размахивать именем и доходами Уитмора по ангарам, пока не нашел пару механиков для проверки гидравлической системы. По их лицам видно было, что они не могут поверить тому, что обнаружили, и не могут найти ничего такого, во что могли бы поверить.

Но тем не менее все выглядело именно так. Выпущенная в конце войны, машина начала свою жизнь с множеством поспешных переделок: повсюду были прорублены новые люки для пулеметов, тут и там прилеплены толстые куски бронеплит, в каждый угол напиханы дополнительные топливные баки. А после этого большинство пулеметных люков были довольно грубо заделаны, зато еще один топливный бак установлен в бомбовом отсеке, потом кто-то добавил три вращающихся кресла и кусок ковра в узкую кабину позади бомбового отсека, прорезал четыре амбразуры и установил систему обогрева воздуха в виде двух металлических питонов в форме цифры 6 – или 9.

На какой-то миг у меня возникло сентиментальное желание очистить ее от всего этого и снова сделать "прекрасной мечтательницей". Но потом эта мысль улетучилась: ей предстояло пережить еще множество дополнительных "усовершенствований", а потом выполнить нелегкую работу. И для своего возраста она была достаточно хороша. Я вновь вернулся к работе с нелегким чувством, что то же самое можно сказать и о летчиках.

К пяти часам, когда мои механики начали выказывать явные признаки увядания, мы уже вчерне представляли, как гидросистема работает, хотя еще не представляли, почему она это делает, нашли два подтекающих стыка, очень неприятный клапан и треснувший насос. После часа сверхурочной работы мы разобрали насос и поняли, какие нужны запчасти. Я отправил от имени самолета, находящегося на земле, телеграмму в Северную Америку в Калифорнию, попросил прислать авиапочтой запасные части, если они у них остались, и после этого посчитал свой рабочий день законченным.

Диего так и не появился, что казалось странным, если он действительно хотел встретить "митчелл" – но в этом не было ничего странного, если он нашел еще кого-то лет на двадцать моложе и значительно менее переделанного. Самолеты по сравнению с сексом занимают лишь малую толику его жизни.

К тому времени, когда я утолил собственную жажду и направился к грузовому ангару, чтобы забрать джип, наступили короткие тропические сумерки. Вокруг погрузочной площадки, пока я пересекал ее, загорелись огни на высоких мачтах, сделавшие бетон голубоватым и холодным в противоположность мягкому теплому воздуху. Почти все уже ушли, улетели грузовые самолеты, экипажам которых не нужно было заботиться о пассажирах, и все отсеки были закрыты, за исключением одного, в котором стоял мой джип и несколько грузовых тележек.

Я обошел терминал и направился к задним воротам, несколько замедлив шаг, чтобы бросить последний взгляд на "митчелла". Он стоял там, темный и одинокий, но с тем бдительным видом, который свойствен всем винтомоторным самолетам, которые не могут присесть и отдохнуть, опираясь на свой хвост. Немного потрепанная старая леди, стоящая в карауле...

Черт возьми, я становлюсь сентиментальным по отношению к этому ящику, полному хлама. По-видимому это происходило оттого, что у меня не было другого самолета, к которому я мог бы испытывать сентиментальные чувства. Или может быть это объяснялось тем, что он прошел войну. Я уже почти уехал, когда вспомнил про кучу пластмассовых чехлов, которыми обычно укрывал моторы "голубки" и кабину от солнца. Так как "голубки" не было, они всю неделю пролежали на заднем сидении джипа, и я был бы счастлив, если никто их еще не украл. На Ямайке было много людей, для которых несколько квадратных футов пластика составляли половину дома. А теперь они могут пригодиться "митчеллу".

Я вышел из машины и сорвал их с сидения. Теперь я понял, что заставило Диего задержаться. Он лежал там уже давно, так как просто торчал над сидением, затвердевший, как фигура на носу пиратского галеона. А усилие, с которым я потащил чехлы, опрокинуло тело и он упал со стуком, который я слышу и сейчас, стоит только закрыть глаза.

Тогда я тоже закрыл глаза. А когда открыл их снова, он лежал возле заднего колеса в скрюченной позе, определявшейся тем пространством, что оставалось позади передних сидений джипа. Не потому, что мне этого очень хотелось, а просто чтобы знать, я перевернул его на спину и смог разглядеть в смутных отблесках неоновых огней, горевших у дальнего конца грузового ангара, струйку черной крови на его белой рубашке. Когда я пригляделся поближе, то увидел, что там было не одно отверстие, а целая дюжина маленьких.

Потом я начал длинную пешую прогулку по ярко освещенному холодному бетону к теплым огням терминала. Если не сказать, что большую часть пути я пробежал.