Лаптев АлександрЗвездная пыль

Александр Лаптев

ЗВЕЗДНАЯ ПЫЛЬ

(Фантастическая повесть)

Мы сидели в комнате психологической разгрузки старшего командного состава и громко разговаривали. Мы - это командиры-межпланетники, штурманы класса "А", первые замы командиров и помощники - всего человек пятнадцать. Шум стоял невообразимый: командный состав разгружался на полную катушку. Собрание носило случайный характер: кто-то вернулся недавно из рейса и ждал вызова к начальству с отчетом, кто-то пришел в Управление за новым назначением, а кто-то (например, я), убегая от домашней скуки, просто заглянул посидеть в приятной обстановке, поболтать о том о сем, узнать свежие новости и увидеть давних и добрых товарищей. Уже третий месяц пошел, как жил я на Земле в ожидании нового назначения. Первое время мне даже нравилось безделье - примерно с неделю, а потом сделалось нестерпимо скучно. Скука усиливалась с каждым днем и душила, словно невидимый зверь, запрыгнувший потихоньку сзади на плечи и обнявший за шею нежными, но сильными и безжалостными лапами, или словно кошмар, приснившийся глубокой ночью, когда просыпаешься весь в поту и глотаешь судорожно воздух. Собственная квартира со всеми удобствами и чудесами техники начала казаться мне чем-то вроде камеры-одиночки, к которой приговорили меня неизвестно за какие прегрешения. Хотя нет, можно было догадаться, что такой длительный перерыв в работе связан с последней аттестацией, имевшей место два месяца назад. Это была ежегодная плановая проверка, которой подвергался весь без исключения летный состав межпланетного космофлота. Все, кто находился теперь в комнате, успешно прошли эту аттестацию и уже успели слетать по разу - кто на Луну, кто к Марсу, кто к Юпитеру. А Костя Грохальский умудрился обернуться до Плутона и теперь рассказывал, ожесточенно махая руками и бегая от окна до двери, про свой героический полет. За орбиту Юпитера летали не каждый день (о Плутоне и говорить нечего), поэтому слушали с интересом; спрашивали о напряженности электромагнитного поля в означенном пространстве, о дивергенции ионизационных потоков, о динамике солнечной активности, о метеоритной обстановке и еще о многом, о чем нормальный человек никогда бы интересоваться не стал. Постоянно кто-то входил и выходил, опоздавшие к началу просили повторить то, о чем другие уже слышали, затевался спор; шум, гам, дым до потолка - обычная обстановка для комнаты психологической разгрузки старшего командного состава. Внезапно Грохальский повернулся ко мне. - Андрей! А ты что, все на Земле сидишь? - Сижу,- ответил я без энтузиазма. - А что такое? Тебя что, на тэ-эм-пэ забраковали?- Для Кости Грохальского ТМП - теория межпланетных перелетов - была самым завальным предметом, и он полагал теперь, что и все должны на нем резаться. - Да нет,- я вынужден был разочаровать покорителя космических глубин,- за "перелеты" я получил восемьдесят семь баллов. - Восемьдесят семь?- повторил Грохальский, невольно понижая голос и оглядываясь на остальных.- А в чем тогда дело? - Не знаю,- пожал я плечами. Допрос этот был не совсем приятен мне, как неприятны любые расспросы о каких угодно личных неудачах.- Там ведь много всяких проверок, наверное, чем-нибудь не угодил,- проговорил я и отвернулся, давая понять, что тема исчерпана. - Ну уж если таких будут забраковывать, то кто им тогда и нужен,- заключил благородный Костя, и все согласно закивали. Последовали сочувственные возгласы, взгляды, исполненные жалости, вздохи и какие-то причмокивания, и наконец, я поднялся и вышел в коридор. А там я сразу столкнулся с руководителем полетов - крупным мужчиной сильного сложения, похожим немного на медведя. - А-а-а, Пагин, ты-то мне и нужен!- увидев меня за несколько шагов, закричал он. - Здравствуйте, Андрей Ильич,- проговорил я, пожимая его необъятную руку. - Я уж хотел домой посылать за тобой, а мне сказали, что ты здесь где-то бродишь. Сердце мое забилось в радостном предчувствии, но я никак не выдал себя. - Что-нибудь случилось?- спросил я равнодушно, а сам лихорадочно вспоминал, какие в ближайшее время стартуют корабли. - Пойдем ко мне, сейчас все узнаешь!- И он чуть не силой потащил меня за собой. Я знал Ильича не первый год, а потому нисколько не обиделся на такое обращение. Мы поднялись лифтом на семнадцатый этаж, который оккупировали многочисленные мелкие и крупные начальники огромного нашего ведомства, и, пройдя ряд сверкающих полировкой дверей, вошли в просторный кабинет, обклеенный сверху донизу модным серым пластиком и заставленный настоящей деревянной мебелью красивого шоколадного цвета (сочетание цветов и стилей не совсем подходящее, но о вкусах, как известно, не спорят). За длинным прямоугольным столом сидели двое. Сначала я не обратил на них особого внимания - ну сидят и сидят. Сразу видно, что не космонавты: один уже старик, лысый и в очках, а другой хоть и молод, но тоже для полетов никак не подходит - худой, сутулый, с каким-то затравленным взглядом; я бы не доверил такому обычный автомобиль. Едва кивнув сидящим, я сделал два шага и опустился на стул возле стены. - Нет-нет, ты сюда, за стол садись!- Руководитель взял стул за гнутую спинку и, приподняв, пристукнул о пол, утверждая мое место.- Садись сюда, чтобы мы все могли тебя видеть. Я устроился на указанный стул и оказался как раз напротив старичка в очках с золотой оправой. Он внимательно смотрел на меня и ободряюще улыбался. Другой бросал настороженные взгляды исподлобья, как будто недовольный тем, что я сел не напротив него. Руководитель прошел на свое место и, обратив к нам свое разом посерьезневшее лицо, торжественно заговорил: - Итак,- провозгласил он, поднимая лицо,- вот это и есть наш уважаемый Андрей Пагин, о котором я вам рассказывал. Пилот, что называется, милостью божьей, человек необычайных и, я бы даже сказал, выдающихся способностей! Я поморщился. Умеет наш Ильич ставить людей в неудобное положение. - А ты не отворачивайся!- сразу заметил он.- Это я только начал. Вот погоди, что дальше скажу. На моем лице сама собой появилась усмешка: веселый Ильич человек, не соскучишься. Но скоро мне стало не до веселья. - Прежде всего, я хочу представить тебе наших гостей,- продолжил руководитель.- Вот это,- махнул он рукой весьма неопределенно, и старик напротив меня приподнялся и сдержанно кивнул,- это всем известный и уважаемый профессор Калистратов. Уважаемый профессор курирует наше Управление по вопросам психологической подготовки летного состава.- Он сделал паузу и взглянул на старичка, но тот не захотел его поправить или дополнить, а лишь кивнул в знак согласия.- А рядом сидит его помощник, доктор Черных Юрий Дмитриевич. Я правильно назвал фамилию? Хмурый мужчина кивнул, и руководитель продолжил, обращаясь главным образом ко мне: - Так вот я и говорю, что уважаемый профессор счел необходимым встретиться с тобой и обсудить твои проблемы. Я изобразил на лице удивление. - Какие проблемы? - Как какие?- удивился в свою очередь руководитель.- Ты у нас не прошел тест на психологическую устойчивость, можно сказать, провалился по полной программе... - Провалился?- воскликнул я и даже привстал. - А ты разве не знал?- произнес руководитель с варварским спокойствием.Ведь тебя отстранили от полетов! - Меня?! - Погодите,- вмешался профессор.- Зачем вы так сразу пугаете Андрея? Тем более что никакого провала и не было, а имеют место лишь некоторые специфические реакции, с которыми, я уверен, мы быстро сумеем справиться. Надо сказать, что успокоительное суждение старичка напугало меня гораздо больше, чем громыхания Ильича, нрав которого всем был хорошо известен и угроз которого никто у нас не боялся. - Простите,- обратился я к профессору ровным голосом, демонстрируя полную свою "психологическую устойчивость",- о чем здесь идет речь? Я впервые слышу, что не прошел тест на психоустойчивость и что меня, оказывается, отстранили от полетов. - Ну, от полетов вас пока что не отстранили,- возразил старик ("Пока что!" - отметил я про себя).- Тут Андрей Ильич немного поторопился, а что касается теста на психоустойчивость, то еще раз повторяю: ничего такого особенного не произошло. Просто у вас выявлена нежелательная динамика реакций на некоторые специфические раздражители, и теперь необходимо предпринять, пока еще не поздно, некоторые меры. Потому что вы еще молоды, вам летать и летать, и... вы будете летать, я в этом нисколько не сомневаюсь, и принесете много пользы. Ваше руководство характеризует вас самым превосходным образом, и было бы обидно потерять такого пилота, как вы!- Говоря все это, старичок не переставал улыбаться самым приятным образом, но смысл сказанного никак не вязался с ласковой его физиономией. Я бы предпочел иметь дело с каким-нибудь амбалом-костоправом, который не подыскивает круглых оборотов, а режет правду прямо, как она есть, и тут уж все ясно: быть тебе или не быть. - Что от меня требуется?- спросил я, желая поскорее перейти к делу, ведь неспроста же они меня пригласили! - А ничего особенного,- с готовностью подхватил профессор.- Вам надо пройти процедуру психокоррекции, и больше ничего! Я задержал на миг дыхание, но тут же постарался расслабиться. - Вы хотите подвергнуть меня процедуре психокоррекции? Я что, по-вашему, ненормальный? - А чего вы так удивляетесь?- внезапно заговорил четвертый участник нашей беседы - худосочный мужчина с неулыбчивым лицом.- Через коррекцию проходят сегодня десятки тысяч людей во всем мире, и это не обязательно ненормальные, как вы выразились, а вполне обычные граждане, испытывающие те или иные трудности в повседневной жизни. И вообще, такого понятия уже не существует - ненормальный человек,- потому что нет точно установленных критериев, кто нормальный, а кто нет. Если уж на то пошло, то можно сказать, что все мы здесь ненормальны, потому у каждого из нас есть свои странности и свои проблемы. Только одни хотят избавиться от этих странностей, а другие нет. Вот и вся разница. - А третьих заставляют силой,- добавил я. - Никто не может вас ни к чему принудить,- проговорил старичок со своей мягкой улыбкой.- Мы лишь хотим убедить вас предпринять меры, которые будут способствовать полной вашей реабилитации. "Вишь как стелет!- подумалось мне в тот момент.- Знает, как подъехать, подлец". Не знаю почему, но ласковый профессор вызывал у меня совершенно четкую антипатию. Но тут в дело снова вступил Ильич. - Ну вот что,- сказал он внушительно,- ты тут свой характер не показывай. Люди специально приехали поговорить с тобой, так что давай веди себя соответственно. - Андрей Ильич, что, ситуация настолько серьезна?- спросил я. - Да, серьезна,- кивнул он.- Настолько серьезна, что ты можешь лишиться высшей категории. Это запросто. Если хочешь знать, такое предложение уже ставилось, и я едва тебя отстоял на дирекции. Приняли во внимание твой послужной список, а также мнение уважаемого профессора, здесь присутствующего. А если б не профессор, то и послужной список не помог бы. Такая весть явилась для меня полной и совершенно обескураживающей неожиданностью. Странно было слышать, что моя персона, оказывается, обсуждалась на дирекции и меня едва не сняли с полетов. Это меня-то Андрея Пагина! Голова моя непроизвольно опустилась, потому что стала слишком тяжела. - Ну и ну... - Да ты погоди расстраиваться,- загремел руководитель,- тебе же сказали: все еще можно поправить. Съездишь в Институт реабилитации и пройдешь сеанс коррекции. У них уже все готово. Специальную программу для тебя разработали. Верно я говорю?- обратился он к профессору. - Да,- подтвердил тот,- все так. Мы самым тщательным образом рассмотрели результаты психофизических тестов Андрея за последние несколько лет, а также структуру мозгограммы, и наши специалисты составили индивидуальную программу коррекции, которая, я уверен, снимет все вопросы.- Профессор повернул ко мне голову.- Ну так что, вы согласны? - Я прямо сейчас должен дать ответ? - А у вас есть какие-нибудь сомнения? - Я должен подумать. Все же это не рядовой шаг. Вы залезете в мою черепную коробку и что-то там будете менять... - Никто не полезет в вашу черепную коробку,- опять заговорил изможденный научными трудами ассистент.- Надрезы производятся высокочастотным полем, которое фокусируется в нужной области мозга и наносит на его поверхности точно рассчитанный узор, блокирующий нежелательные реакции или освобождающий реакции позитивного ряда. Череп при этом остается в полной неприкосновенности, и пациент не испытывает абсолютно никакой боли. (Вы должны знать, что в мозгу нет болевых рецепторов!) Пациенты после сеанса сразу же встают и уходят на своих ногах домой... - И никогда больше не испытывают никаких проблем в повседневной жизни,логично закончил я. Ассистент посмотрел на меня внимательно, поджал губы и отвернулся. Кажется, он обиделся. - В общем так,- решил подвести черту руководитель.- Дело представляется мне предельно ясным. Руководство космофлота заинтересовано в том, чтобы пилот экстракласса Андрей Пагин остался пилотом экстракласса, и не пожалеет для этого средств и усилий. Мы не можем позволить себе разбрасываться такими кадрами. Поэтому,- он сверкнул на меня глазами и заговорил уже другим голосом,- вот тебе мой сказ! Даю тебе ровно сутки на размышление, а завтра изволь прибыть в Институт реабилитации ко времени, которое тебе назначит уважаемый профессор. Все выжидательно посмотрели на меня, и чтобы не огорчать больше никого и не вступать в бесполезные пререкания, я ответил: - Хорошо, я приеду. Скажите адрес. Профессор взял со стола ручку и написал на крохотном листке несколько слов, потом протянул мне. - Здесь указаны адрес и время. Прошу не опаздывать. - Хорошо,- ответил я, вставая и пряча бумажку в карман.- Я не опоздаю. Старичок поднялся и протянул мне руку. - До свидания. - До свидания. - До свидания... Обойдя всех по очереди и пожав три руки, я покинул наконец кабинет руководителя полетов. Собственно, чего тут было думать? Когда вопрос стоит об отстранении от полетов - можно много не рассуждать. И потом, ведь правы они! Специально для меня разработали программу коррекции, тратили время, ломали свои умные головы... Я бы должен им спасибо сказать. Хотя, если разобраться, ничего особенного они не совершили, а просто выполняют свою работу, в данном случае хорошо оплаченную и представляющую государственный интерес. Рассудив так, я успокоился. Выбора у меня действительно не было, а когда нет выбора - нет сомнений и неразрывно связанных с ними мучений. Космос слишком много значил для меня, чтобы не пожертвовать несколькими граммами серого мозгового вещества, замкнувшими для меня целую вселенную.

На следующий день я приехал в назначенное время в институт к профессору. Настроение у меня было приподнятое или, лучше, предвкушающее, что, очевидно, и отражалось на моем лице. Профессор, увидев меня в дверях, издал возглас что-то вроде: - А-а! Вот и наш капитан! Пожалуйста, проходите, рад вас видеть. Очень рад, проходите, прошу.- Он подвинул мне стул, и мы одновременно сели. Я окинул взглядом помещение и не нашел в нем ничего такого, что указывало бы на его научное и медицинское назначение: вдоль стены стояли самые обычные стулья, в центре - стол, какие-то картины висели на стенах. И никакой тебе аппаратуры или, там, медицинских инструментов, никаких китайских диаграмм и устрашающих плакатов. Единственно, сам профессор был в белом халате и шапочке, но наряд его не пугал и не навевал ничего "такого". - Как настроение?- спросил профессор ободряющим голосом. Я пожал плечами. - Нормально... Профессор пытливо поглядел на меня. - Так-так, оч-чень рад за вас. Сейчас придет мой помощник, и мы отправимся в лабораторию.- Он задрал рукав на левом запястье и прищурился: - Что-то он задерживается... Я нерешительно кашлянул. - Профессор, я вчера не спросил у вас, как-то забыл. Скажите, а от чего вы будете меня это... излечивать? То есть я, может быть, неточно выразился, я имел в виду: в чем будет состоять коррекция? Все-таки хотелось бы знать. А то как-то... - Да нет,- с готовностью подхватил профессор,- здесь нет никакой тайны, мы все делаем открыто. Это даже хорошо, что вы спросили - теперь в работу включатся волевые центры, и дело пойдет быстрее. Я и сам хотел поговорить об этом. В эту минуту в комнату вошел помощник - давешний неулыбчивый ассистент. - У нас все готово,- сообщил он, мимоходом кивнув мне.- Можно начинать. - Да, мы сейчас,- ответил профессор,- ты присядь пока. Помощник сел чуть поодаль. - Значит, дело обстоит следующим образом, уважаемый пилот экстракласса,начал объяснение профессор.- На протяжении нескольких последних лет мы наблюдаем устойчивую и весьма неблагоприятную тенденцию в реакциях подкорки вашего головного мозга. Развивается электрическая блокада эмоциональных центров, и, как следствие, общее снижение реакционной способности нервной системы. Я думаю, не надо объяснять, что это значит! Я кивнул: действительно, снижение реакционной способности нервной системы было вполне прозрачно в своей пугающей сути. Профессор продолжил: - Помимо общего снижения эмоционального фона, мы наблюдаем ухудшение практически всех нейрофизиологических параметров организма. И я повторяю: страшны не результаты сами по себе, а страшна динамика, которая неизбежно приведет в самом скором времени к весьма плачевным результатам. Через несколько лет вы не только не сможете управлять космическим кораблем, но, я боюсь, будете нуждаться во врачебной помощи. Да-да,- подтвердил он, заметив мое недоумение,- дело обстоит именно так. Вашему руководству я не стал говорить об этом, а вам сообщаю, чтобы вы осознали всю серьезность положения. И теперь самое время провести корректирующее воздействие. - Но погодите!- воскликнул я.- Почему это все происходит? В чем причина? У меня что, мозг так неудачно устроен, что в нем развиваются подобные тенденции? Или я склонен к шизофрении? Ведь я прошел совершенно невероятный отбор при поступлении в летную академию, вы же должны знать, что туда принимают одного из тысячи! Как же это согласуется с вашими словами? - Дорогой мой,- похлопал он ладонью по моей руке.- Мозг ваш устроен превосходно. Я смотрел ваши характеристики на момент выпуска из академии и скажу честно: читал и радовался. Такие показатели я видел всего два раза за всю свою жизнь. И не мог тогда предположить, что когда-нибудь мне придется принимать вас в качестве своего пациента. - Так в чем же дело?- спросил я.- Как это все объяснить? Профессор снял свои очки в золотой оправе, вытащил платочек из нагрудного кармана и стал протирать стекла. - А объяснение очень простое,- произнес он, рассматривая стекла на свет.Мы все можем объяснить, с этим как раз проблем никаких нет.- Он надел очки и положил руки на стол перед собой. - Ну так расскажите! - Хорошо,- сказал профессор. - Яков Михалыч,- произнес обеспокоенно помощник,- у нас время ограничено. В пять часов консилиум. - Да, я помню,- кивнул он,- но это не займет много времени. Тем более случай у нас довольно необычный. Необычен сам эффект. Я, например, сталкиваюсь с таким впервые. Я не вполне его понял, но решил не задавать пока вопросов. Профессор вдруг переменился в лице. - Скажите, вы часто вспоминаете тот полет к Юпитеру в двадцать шестом году? Я вздрогнул. Помню ли я? Двенадцать лет прошло, а кажется, будто это было вчера. - Да,- сказал я,- вспоминаю. В том рейсе погибла моя жена. Из-за меня. - Вот-вот,- неожиданно обрадовался профессор,- все так, как я говорил. - Что говорил?- переспросил я. - У вас, дорогой мой, сформировался комплекс вины. Вы вините себя в гибели своей жены, и это все объясняет. - Что объясняет?- Разговор неожиданно принял довольно неприятное для меня направление.- При чем тут двадцать шестой год?- спросил я, непроизвольно напрягаясь. - Двадцать шестой год тут при том,- заговорил старик,- что именно с этого времени у вас отмечены заторможенные реакции и, судя по всему, тогда и начала образовываться зона блокады правой лобной доли мозга. - Так "тогда" или "судя по всему"? - Тогда, именно тогда!- утвердил профессор.- А "судя по всему" я сказал в том смысле, что зона эта не могла образоваться в одночасье, и невозможно отделить границу: вот вчера этой зоны не было, а сегодня она уже есть. Она и до сих пор развивается, захватывает новые области, блокирует связи, повышает свою электрическую активность. - Яков Михалыч!- снова подал голос помощник. - Все-все, мы уже идем,- сказал профессор и поднялся.- Ну что, есть еще вопросы?- проговорил он таким тоном, как если б сказал: "Ну ладно, достаточно болтать, следуйте за мной!" Я тоже поднялся. - Да,- отвечаю,- есть вопросы, как минимум один. - Ну хорошо, давайте. - Я, собственно, одно хочу знать: каким образом вы намереваетесь меня лечить? - Как каким образом?- переспросил профессор.- Я же объясняю: проведем психокоррекцию и снимем нежелательные рефлексы. - Я не об этом спрашиваю, а хотел бы узнать, что вы подразумеваете под психокоррекцией в конкретном случае и как намереваетесь бороться с блокадной зоной в моей голове. - Что значит как?- поднял брови профессор.- Нанесем на поверхность мозга заданный рисунок, негативные связи блокируем, и наоборот - создадим новые, позитивные. Вы знакомы с теорией условных и безусловных рефлексов Павлова? - Знаком,- поспешно ответил я, зацепившись за одну мысль и стараясь ее не упустить.- Но объясните, пожалуйста, что это значит - блокируем негативные связи? - И создадим новые позитивные!- дополнил профессор. - Вот-вот,- заторопился я,- как это будет выглядеть на деле, то есть я хотел спросить, изменится ли что-нибудь в моем поведении и в мироощущении?- подобрал я в последний момент более-менее подходящее слово. - Конечно, изменится!- вскричал профессор.- Вы станете спокойнее, увереннее в себе, перестанете изводить себя неприятными воспоминаниями, одним словом, войдете в норму и заживете нормальной полноценной жизнью. - Выходит, сейчас я не живу нормальной и полноценной жизнью? - А вы как сами считаете? - Я считаю, что у меня все хорошо. - В самом деле?- не стал скрывать своего удивления профессор.- Вам нравится жить одному, самому готовить себе пищу и общаться с миром посредством телеэкрана? Почему вы до сих пор один? Почему у вас нет семьи, детей? - При чем тут это? - Да тут все при чем! Все здесь играет роль! Все в нашей жизни взаимосвязано, и можем ли мы, подумайте сами, доверять человеку с ненормальной психикой сложнейший космический корабль и жизнь сотен людей? Можем ли мы положиться в экстремальной ситуации на человека, который изводит себя несуществующей виной, весь сидит в прошлом и живет в мире фантомов? - Но я не сижу в прошлом! - А почему вы тогда до сих пор один? Здоровый красивый мужчина, в самом расцвете, к тому же пилот экстракласса. Можете вы это объяснить? - Я еще раз вам говорю, что моя личная жизнь никого не касается. - А я вам говорю, что у командира экстракласса нет ничего такого, что не отражалось бы самым непосредственным образом на его служебной деятельности, и в первую очередь это относится к так называемой личной жизни.- Как-то незаметно мы перешли на повышенные тона. Мы стояли друг против друга, и я уже не видел на сморщенном профессорском лице ласковой улыбки. Теперь там было что-то другое. - Так я не понимаю,- проговорил я по возможности ровно,- вы что, хотите, чтобы я женился? - Не в этом дело. - А в чем? - Необходимо убрать негативные реакции из вашего мозга, обеспечив ему нормальное функционирование. - Тогда я снова спрашиваю: что конкретно вы подразумеваете под негативными реакциями и как такое вмешательство отразится на моей жизни? Профессор отступил на шаг и оглядел меня с ног до головы так, словно заметил во мне нечто такое, чего он раньше не замечал и что я тщательно скрывал, а теперь ненароком выказал. - Хм!- сказал он.- Никак не предполагал, что вы... такой! - Дорогой профессор,- улыбнулся я той самой улыбкой, которую демонстрировал он мне накануне и сегодня почти до последней минуты.Дорогой профессор,- произнес я самым обескураживающим тоном,- шаг, на который вы меня толкаете, достаточно серьезен, чтобы сделать его сознательно, не будучи уверенным в благоприятном исходе. После того, как я проговорил такую замысловатую фразу, с минуту сохранялось молчание. Наконец профессор обрел дар речи: - Вы что, издеваетесь надо мной? - Я?.. Над вами?! - Скажите одно: вы согласны на психокоррекцию? - Я не могу так сразу... - Да или нет? - Нет. - Так вы отказываетесь?- вскричал профессор в сильном волнении. - Я же вам объясняю,- попытался сгладить я неприятный эффект последней своей реплики,- что мне хочется прежде знать последствия данной операции, конкретно: каким образом изменится мое самочувствие и мое отношение к прошлому, к событиям двадцать шестого года? Надо отдать должное, профессор сумел взять себя в руки, во всяком случае, он не выгнал меня сразу, а предпринял еще одну попытку. - Объясняю предельно просто,- начал он.- С помощью операции мы изменим характер сложившихся реакций, связанных с воспоминаниями о прошлом. Создадим устойчивую связь зоны повышенной активности с областью положительных эмоций. И наоборот, заблокируем все связи, имеющие отрицательный характер. В результате у вас исчезнет чувство вины, и вы освободитесь от гнета переживаний. - Минутку,- прервал я его.- Правильно ли я понял, что я стану теперь, вспоминая свою погибшую жену - погибшую во многом по моей вине,- стану ли я испытывать при этом положительные эмоции, как вы сейчас выразились? - Ну вот видите, вот видите!- оживился профессор.- Вы опять за свое. Почему вы говорите, что она погибла по вашей вине? Что это за глупости? Ведь я прекрасно знаю, что вашей вины в ее гибели не было! Если б вы были хоть чуточку виноваты, то вас бы давно уже не было в космофлоте! Вас близко не подпустили бы к пассажирскому кораблю. Проверкой было установлено, что вы сделали все от вас зависящее в той ситуации и пошли даже на некоторые нарушения регламента полета. Никто на вашем месте не сумел бы сделать большего. Слышите? Никто! Так зачем же вы твердите с одержимостью маньяка о своей несуществующей вине? Зачем изводите себя? Ведь это есть чистой воды интеллектуальный садомазохизм! И мы вовсе не собираемся создавать у вас наркотический эффект на данное воспоминание, а всего лишь уравновесить отрицательные реакции, с тем чтобы позволить вам жить нормальной эмоциональной жизнью. Ведь вы больны, больны! Только не понимаете этого. Доверьтесь нам, и через неделю вы будете другим человеком - веселым, жизнерадостным, вас допустят к полетам, и вы снова полетите к звездам!..- Дальше уже, кажется, красноречие не могло идти. Старик выложил разом все козыри и сделал это почти что с блеском. - Но ведь вы же не знаете всего,- проговорил я с отчаянием,- и никто всего не знает! - Чего никто не знает? - Как это происходило тогда. - Да?.. И чего же никто не знает? - Вы правильно говорите,- заторопился я, словно боялся, что мне не дадут сказать,- что, когда это произошло, ничего уже нельзя было поправить и никто в целом мире не смог бы спасти мою жену. Но моя вина в том, что я уговорил ее отправиться в рейс, а потом выйти в открытый космос полюбоваться на кольца Юпитера. А ведь она не хотела! Она словно предчувствовала свою гибель. А я лишь смеялся над ее страхами. - Ну, дорогой мой, этак можно обвинить себя в чем угодно, например, в том, что познакомился со своей будущей женой, потому что если бы не познакомился, то ничего бы и не случилось. - Это уже другое,- возразил я. - Да нет, это все из одного ряда,- сказал убежденно профессор. Я посмотрел на него и опустил взгляд. - Не знаю, может, вы и правы.- Я почувствовал вдруг усталость, словно вышел из барокамеры, где гоняли меня до потемнения в глазах при пониженном давлении. Опустился на стул и потер лицо ладонями. Профессор стоял рядом и молчал. - Так что, мы идем?- произнес он. Несколько секунд я сидел недвижно, потом поднял голову. - Я должен подумать. Все это слишком неожиданно. Я так не могу. - Ну что ж,- вздохнул профессор.- Вы имеете полную свободу выбора. Никто не может вас ни к чему принудить. Но я бы вас попросил дать окончательный ответ как можно скорее. - А если я откажусь от лечения? Профессор нахмурился. - Вы хотите работать в космофлоте? - Хочу. - Тогда не торопитесь с ответом. Сейчас отправляйтесь домой, а завтра приезжайте в это же время, и тогда мы окончательно решим, как нам быть. Хорошо? - Хорошо,- сказал я и поднялся.- Завтра в это же время. Мы пожали друг другу руки, и я вышел. Мрачноватый помощник покинул кабинет еще раньше, и я был избавлен от удовольствия тискать его костлявые пальцы. Во время беседы с профессором я чувствовал некоторый подъем сил и настроения, но когда вернулся домой, на меня навалилась обычная моя хандра. Как ни изворачивайся, а хитроумные тесты не врали: не все со мной было нормально, длительное одиночество никому еще не шло на пользу. Депрессия была единственной моей спутницей в последние несколько лет, случайные и ни к чему не обязывающие встречи с женщинами, конечно, в счет не шли. А в этот вечер меня ожидали нелегкие размышления - профессор сумел-таки озадачить меня своими рассказами. Хуже всего, что почти во всем он был прав, даже удивительно, что посторонние люди могут так легко и свободно читать в твоей душе. Но он не убедил меня в главном: так ли уж необходима психокоррекция. То, что представлялось ему бесспорным, вызывало у меня самые противоречивые чувства. Главное - главное!- что меня сдерживало... я даже не могу выразить этого как следует. (Вообще, трудно объяснять иные переживания.) Главное, что меня сдерживало, это какое-то глубинное убеждение, будто бы я должен нести в себе эту боль утраты - в наказание за то, что не смог уберечь свою любовь. Как память на всю жизнь, как завещание, как крест. Мне странно было даже подумать, что можно радоваться жизни, испытывать минуты счастья и верить, что мир прекрасен и все будет у меня хорошо, когда в этом мире нет Ирины. Я перестал бывать в шумных компаниях, потому что не мог побороть в себе раздражения на друзей, способных смеяться во весь голос и строить радужные планы, я перестал любить все без исключения праздники с их пустым и глупым трезвоном, и напротив, полюбил уединение - в собственной ли квартире, отгороженный звуконепроницаемыми перегородками от внешнего мира, или в рубке управления межпланетного корабля во время ночной вахты, когда вокруг тебя квадрильоны километров ледяной пустоты, в которой тонут все звуки и гаснут самые сильные чувства; если я и был когда счастлив в последние годы, то именно в эти часы абсолютной тишины и покоя. Что же предлагалось мне теперь? Обратить печаль в радость? Сделать поражение победой? Но как же Ирина? Ведь она погибла, пускай не из-за меня, но разве от этого легче?! Да, я помню ее до сих пор и до сих пор люблю. Почему я должен ее забывать? Только для того, чтобы успокоились все эти люди, забившие огромное здание Управления, которые так же далеки от моих переживаний, как далека Земля от Юпитера: увидеть поверхность планеты можно, а что творится внутри - никак! А что, если я уже сжился с этой моей болью, если боль стала для меня нормой! Или прав профессор, и я занимаюсь ненужным самокопанием, самоедством, от которого никому уже не станет легче или лучше. Что, если я на самом деле болен? И правильно сделали, когда отстранили меня от полетов... Этот августовский вечер оказался одним из самых длинных в моей тридцатипятилетней жизни. В течение короткого времени меня посещали самые противоречивые чувства, настроения менялись так быстро, что какой-нибудь наблюдатель пришел бы в ужас; за несколько часов я пережил, кажется, целую эпоху. Удивительно, но спал я в ту ночь очень крепко - заснул, будто провалился в глухую яму без света и воздуха, и видел сны не сны, но какие-то жуткие образы, световые всполохи, провалы без дна, и все это в густой вязкой тишине, полной предчувствия надвигающейся беды... Однако проснулся я с неожиданно хорошим настроением. Голова была легкой, мысли ясными и чистыми. Я отлично помнил вчерашние события, долгий разговор с профессором, потом свои нешуточные размышления вечером... С первой секунды пробуждения я уже знал: непростое решение принято. Сработало подсознание, и, проснувшись, я был уже свободен от необходимости взвешивать "за" и "против", мучительно рассматривать аргументы, переходя поминутно от надежды к отчаянию. И поэтому, не дожидаясь условленного времени, я набрал на видеофоне код Института реабилитации - номер, указанный мне профессором. Когда профессор появился на экране в своей белой шапочке и золотых очках, я дружески приветствовал его, совершенно искренне, как бы извиняясь за огорчение, которое я ему доставил накануне и готовился доставить теперь. Однако профессор оказался готов к моему сообщению. Он заговорил первый. - Итак,- сказал он,- вы решили отказаться от коррекции? - Да,- произнес я удивленно.- А как вы догадались? Профессор вздохнул и развел руки: - Можно было понять по вашему вчерашнему поведению. - Кстати, о вчерашнем,- забормотал я смущенно,- вы уж извините меня, если я позволил себе какую резкость. - О! Не извиняйтесь. Мы тут такие картины наблюдаем каждый день, что нас ничем уже не удивишь. Да вы и не совершили ничего такого, за что должны извиняться. Напротив, вы вели себя именно так, как и должны были вести. - То есть? - Это долго объяснять,- проговорил профессор,- да и ни к чему вам. Достаточно того, что никто тут на вас не обижается, а меньше всех я. Я рад, что поговорил с вами так откровенно, и теперь мне многое стало понятно в вашем характере. - Вы хотите сказать... - Вот что,- перебил профессор,- у меня к вам есть просьба. Можете вы сейчас приехать в институт? - Могу. А зачем? - Я хотел бы провести дополнительное тестирование и получить ваш характеристический спектр. - Это еще что такое? - Да вы не бойтесь, ничего страшного,- поспешил он меня успокоить.- Это панорамное сканирование мозга. - А зачем оно нужно? - Видите ли,- по большому счету, мозг до сих пор остается загадкой для нас. Принимая ответственные решения, мы должны иметь максимум информации, чтобы исключить возможные ошибки. С помощью характеристического спектра мы сможем уточнить ваш диагноз. Может быть, все не так плохо, как нам показалось вначале. Приезжайте, это в ваших интересах. Я задумался. Не хотелось снова ехать в институт. Но с другой стороны, чего мне было бояться? Я находился в таком положении, когда любая перемена была к лучшему. - Ладно,- сказал я,- сейчас приеду.- Надеюсь, это не очень больно? Профессор лишь покачал головой. Представляю, как я ему надоел со своими вопросами.

Признаться, я ожидал некоего подвоха, думал даже, что под видом теста меня могут незаметно подвергнуть психокоррекции (с некоторых пор я стал очень подозрителен), но ничего такого не случилось. Корректировать мои рефлексы обманным путем никто не собирался и коварных планов не строил. Меня препроводили в специальную комнату, где озабоченные с утра люди предложили мне выполнить серию самых заурядных тестов, которых, правда, оказалось довольно много, но среди них попадались и знакомые, например, тест Люпена - довольно забавная штучка с цветными картинками, по результатам которого производили такие далекие выводы относительно характера и наклонностей обследуемого, что приходилось только удивляться. Также был всем известный тест "MIDI" со своими пятью тысячами вопросов на самые разные темы. Были проверки быстроты реакции, глубины восприятия и степени моторности психики - это из знакомых; однако другие проверки явились для меня новостью. Был, к примеру, музыкальный тест, когда включалась различная музыка и в это время измерялись потенциалы мозга; была аналогичная проверка в отношении произведений живописи; предложено было разобрать несколько конфликтов морально-психологического, если можно так выразиться, плана, и кое-что другое - все в том же духе. В конце концов на голову мне надели шлем и, усадив в кресло, заставили сидеть неподвижно, пока страшно гудела высокочастотная установка и тревожно мигали индикаторы. Но и это я пережил и вышел из института на своих ногах и без видимых повреждений на лице. Домой я вернулся уже к вечеру порядком уставший. Но было и чувство удовлетворения, какое появляется после выполнения неприятной, но необходимой работы. Я сделал все, что от меня требовали, я честно старался помогать тем, кто хотел помочь мне... Но не вышло. Не получилось! Ничего тут не поделаешь, и главное - я честно старался. Именно этот пункт представлялся мне основным, и это вселяло в мою душу некоторое спокойствие, если, конечно, можно говорить о спокойствии в моем положении. Так завершилась попытка воздействия на меня методами всемогущей и современной мне психиатрической науки.

Примерно через неделю я не выдержал и поехал в Управление с твердой решимостью выяснить свою дальнейшую судьбу. Ведь известно: лучше плохая определенность, чем хорошее неведение. А переходить по десять раз на дню от отчаяния к надежде я устал. Руководитель полетной подготовки выслушал мои жалобы очень внимательно и сказал, что в моем деле пока "без изменений". - А какие там должны быть изменения?- законно поинтересовался я. - Тебе рекомендована коррекция под наблюдением профессора Калистратова. Мы ждем его заключения,- ответил руководитель. - А он про меня ничего не сообщал? - Нет. - Странно!- вырвалось у меня. - А что он должен был сообщить?- Руководитель пытливо посмотрел на меня.Может, мне позвонить в институт? - Да нет, не надо. - Так-так,- проговорил он и поджал губы.- Не нравится мне все это. - Мне тоже.- Я поднялся.- Так что, я пойду? - Иди. Я дошел до двери и не удержался-таки от вопроса, который после всего сказанного был совершенно неуместен: - А как насчет полетов? - Пока никак. - Так значит, я отстранен? - Нет, не отстранен. Считай, что ты в отпуске по состоянию здоровья. - И долго продлится этот отпуск? - Все зависит от тебя.- Руководитель подвинул к себе какую-то бумагу и, нахмурившись, стал читать.- Извини, мне некогда. Я толкнул дверь и вышел в коридор. Там ходили с бумагами в руках командиры кораблей: собирали визы на полетное задание; другие копили автографы на отчете; секретарши резво перебегали из кабинета в кабинет - кипела обычная жизнь хорошо отлаженного механизма, крутились невидимые шестеренки, тянулись приводы и ремни, задействуя великое множество людей в неудержимом устремлении к новым завоеваниям, к невзятым пока еще рубежам, к подвигам и победам на такой трудной дороге технического прогресса. И что значила среди этого скопления и этого неудержимого стремления жизнь одного человека? Пускай даже очень хорошего и очень полезного в общем деле? Кому он нужен, по большому счету?.. Постояв с минуту у стены, я развернулся и зашагал к лифту. Ответ на последний вопрос был для меня слишком очевиден.

Как-то незаметно наступила осень - время, которое я не любил в юности, но в котором с годами стал находить привлекательные черты. Конечно, и летом хорошо, и зима мне нравилась по-прежнему, но когда еще (в какую пору) можно пойти в лес и пронзить его взглядом, сквозь оранжевую и желтую листву, через строй темнеющих стволов, и когда еще небо так глубоко и темно? В какую пору можно услышать шорох падающего листа и проследить взглядом его прощальный полет?.. Теперь, когда мне стало нечего делать в полном смысле, мои ежедневные прогулки за город обрели новое значение, и появилось новое настроение - тихое, умиротворенное - такое, как у молчащих деревьев, покорно принимающих свою судьбу, у воздуха, прозрачного и ясного, у неба и у солнца в их спокойном величии и неизменности. Я старался забыться, оградить себя от шума цивилизации, уйти в покой и тишину, потому что душа моя требовала покоя, потому что цивилизация обошлась со мной слишком жестоко. Каждое утро я поднимался на рассвете и шел от дома к озеру, сразу за которым начинался сосновый лес. Сначала я шел в холодном сером тумане, из которого пугающе и незнакомо выступали углы городских строений, бетонные заборы и столбы, и камни на дороге. Потом туман начинал рассеиваться, и обнажалось матовое зеркало, белый дым клубился над стынущей водой и медленно поднимался вверх. По узкой заболоченной тропинке я пересекал черту города и оказывался вдруг среди высокой мокрой травы в преддверии хмурого в этот час леса. Шагая среди холодных капель на высоких неподвижных стеблях, то и дело задевая паутины, усыпанные мельчайшими молочными брызгами, я торопился зайти под своды деревьев, чтобы почувствовать их покой и успокоиться самому. И всякий раз меня поражала эта метаморфоза: когда всходило солнце и рассеивался вдруг туман, все чудесным образом преображалось, лес словно раскрывался навстречу солнцу и улыбался тихой и радостной улыбкой. Начинался долгий осенний день неповторимый в своей прелести и очередной в бесконечном ряду дней и ночей, протягивающихся из бесконечности в бесконечность, на дороге без начала и без конца, на том пути, что не имеет ориентиров и ничего не обещает, кроме вечной поступи - размеренной, как время, и неостановимой, как сама жизнь... Странные мысли приходят в голову человеку, когда он остается один. Странные настроения нисходят в душу при виде умиротворенной природы. Каким необычайным кажется мир в некоторые минуты! Тот сентябрьский день ничем не отличался от других дней. Я уже нагулялся среди деревьев, посидел на траве и наслушался тихого, почти неслышного гудения леса и возвращался медленной походкой домой. Солнце поднялось высоко, было тепло и хорошо. Я шел среди сосен, среди черных, словно обожженных стволов и глядел вдаль, удивляясь и радуясь, что воздух такой прозрачный и за несколько десятков метров видны мельчайшие детали - резкие борозды на древесной коре, изогнутые высохшие веточки, идущие от ствола, и коричневая хвоя, укрывающая плотным хрустящим ковром мягкую землю. Я медленно шел и разглядывал все это. И вдруг я остановился, словно ткнулся в невидимую стену. Сердце ударило раз и оборвалось в пустоту. Стало тихо, как только может быть тихо на земле. Передо мной стояла девушка - словно чудесное видение, как фея из сказки, прекрасный цветок в ореоле лучистого сияния. До нее было метра три, не больше. Откуда она взялась?.. Словно соткалась из воздуха - из жгучих осенних красок, из солнечного света. Несколько секунд я не мог вымолвить ни слова, стоял и смотрел на чудесную девушку, а она смотрела на меня. - Здравствуйте,- пробормотал я и испугался собственного голоса - до того отвык разговаривать в последние дни. - Здравствуйте,- ответила она, и мне показалось, будто колокольчики зазвенели.- Здравствуйте!- повторила она, сделала шаг и протянула мне руку, словно мы были старыми знакомыми. Я дотронулся до ее пальцев, и по руке моей словно пробежал электрический заряд. Я во все глаза смотрел на незнакомку. Теперь я мог рассмотреть ее лучше. - Что с вами? Почему вы так смотрите?- произнесла она своим чудесным голосом и опустила руку. - Нет, ничего,- пробормотал я, собираясь с мыслями.- У меня такое ощущение, будто я вас уже видел где-то... Девушка улыбнулась - улыбка удивительно шла ей. Лицо ее нельзя было назвать красивым, присутствовала в нем даже некоторая неправильность, непропорциональность, но и в то же самое время, быть может, именно в этой неправильности заключалось необыкновеннейшее очарование, таилось нечто такое, от чего в груди у меня переливался холодок жуткого восторга. Или так действовал на меня взгляд ее удивительно чистых глаз?.. - Нет,- сказала она.- Мы с вами раньше не встречались. А это важно? - Нет, это не важно.- Мне удалось выдавить из себя улыбку.- Просто бывают лица, которые, кажется, уже видел однажды. С вами такого не случалось? Девушка задумалась. - Да,- протянула она,- пожалуй, вы правы. Со мной тоже было так однажды. Мы все стояли, я - лицом к городу, до которого было чуть больше километра, а она направлялась в лес. Мне вдруг расхотелось возвращаться домой. Я огляделся, и мне показалось, будто в воздухе добавилось блеска, небо стало глубже и просторнее, деревья вспыхнули оранжевыми факелами, и в лицо мне дохнули запахи смол, горечь земли и тончайший аромат увядающих цветов. - Хорошо здесь, правда?- сказала девушка, глядя на меня снизу вверх. Она была ниже меня, и ей приходилось поднимать голову. Темные волосы при этом рассыпались на стороны и обнажали высокий чистый лоб. - Да,- ответил я.- Хорошо... А вы часто здесь гуляете?- Я незаметно развернулся и встал рядом с ней. - Нет,- ответила она и двинулась вперед.- Я сегодня первый раз сюда пришла. Я недавно в этот район переехала. - А до этого где жили?- Мы уже брели по аллее, образованной двумя рядами черных стволов. Под ногами похрустывал ковер из высохших иголок, и мы смотрели внимательно себе под ноги. - Раньше я жила в другом городе. - Правда? А... в каком?- Хотел спросить, почему она переехала в наш город, но как-то постеснялся. - Я жила раньше в Звездном. - Вы жили в Звездном? В том самом? - В том, в том,- отвечала она.- А почему вы удивляетесь? - Ну как,- затруднился я в первую секунду.- Я бывал в Звездном, там живут одни лишь ученые-исследователи... - А я не похожа на исследователя? Я окинул ее взглядом и улыбнулся. - Нет, не похожи. - Вот как?.. А на кого я похожа? - Вы похожи на красивую женщину!- вдруг брякнул я. - А вы похожи на красивого мужчину,- просто ответила она. Наклонила голову и шагнула вперед. Я поспешно догнал ее и пошел рядом. Некоторое время мы молчали. Девушка думала о чем-то своем, а я отчего-то не мог решиться заговорить. Такое было со мной впервые. После гибели Ирины я не интересовался женщинами, но поговорить мог запросто и с любой, быть может, потому, что мне ничего не надо было от них?.. - А куда ведет эта аллея?- спросила девушка, глядя вдаль. - Там будет спуск, а за ним морковное поле. А еще дальше березовый лес. Я люблю ходить туда. В июле там много грибов, а еще там растут жарки. - Это что, цветы? - Да. Их там много. Но я никогда не рву. - А грибы? - Что? - Грибы рвете? - Р-рву, то есть собираю. Грибы собирают, а не рвут. - И что вы с ними делаете? Я посмотрел внимательно ей в лицо, пытаясь понять, действительно ли это ее интересует. - Я их сушу,- ответил я, так ничего и не поняв. - Сушите?- воскликнула она.- Как это? - Ну как... Нанизываю грибы на тонкую прочную нить и подвешиваю в комнате. - Правда? Вы не шутите? Нет? - Нет, не шучу. А вы что, не знали, что грибы сушат? - Впервые слышу. Я пожал плечами, и мы двинулись дальше. - Ну а потом?- спросила девушка. - Что?- не понял я. - Что вы делаете с грибами после того, как высушите их? Я снова остановился. - Я их ем. - Едите? - Ем. - И что, это вкусно? - Вкусно и питательно. Я вас как-нибудь угощу. - Вы хотите угостить меня сушеными грибами? - Вареными,- поправил я.- Я варю из них суп. - Это интересно,- сказала она, испытующе глядя на меня.- Простите, а кем вы работаете? Я задержался с ответом на секунду, а потом легко произнес: - Я работаю в космофлоте, вожу пассажирские корабли к удаленным планетам солнечной системы. Мне хорошо было известно, какое впечатление оказывает на женщин подобное сообщение, но данный случай отличался от остальных. Девушка не раскрыла широко глаза и не выказала никаких иных признаков восхищения - она улыбнулась своей мягкой улыбкой и заключила: - Я могла бы догадаться. - Почему? - Ну кто еще, кроме выпускников летной академии, умеет готовить грибы? Вы, наверное, из любой травы сумеете себе еду приготовить? - Ну, не из любой,- проговорил я, незаметно оглядывая кусты вокруг себя,но вот в этом, например, лесу не пропаду. Нас действительно учили всяким таким штучкам, даже спецкурс был такой "Выживание в агрессивной среде". - Все дело в сложившихся привычках,- продолжил я, припоминая лекции двадцатилетней давности,- просто мы привыкли употреблять определенную пищу, а на самом деле любое органическое образование содержит в себе запас энергии. Даже эта трава способна утолить голод и поддержать силы. - Вы не пробовали? - Нет, не пробовал,- усмехнулся я. Между тем мы вышли на открытое место. Впереди раскинулось перепаханное поле, земля была выворочена толстыми пластами и жирно блестела на солнце. - Вы же говорили, что дальше будет морковное поле?- Девушка закрылась от яркого света рукой и смотрела на черную землю. - А это и есть морковное поле. Только морковку давно уже собрали - в конце августа. Вам надо было пораньше переехать в наш город. - Раньше я не могла,- сказала девушка и опустила руку.- Ну что, пойдем назад? Я посмотрел вдаль, на черное поле, похожее на штормовое море, когда поверхность его кипит и волны вздымаются и набрасываются друг на друга в слепой ярости, в жестокой и бесполезной борьбе, потом увидел прозрачный березовый лес на той стороне, в котором уже не было ни грибов, ни жарков и ни того восторженного звона, какой бывает в пору цветенья. - Пойдемте,- ответил я. Мы развернулись и пошли в обратную сторону, по хрустящему ковру из колючих рыжих иголок, мимо обуглившихся стволов деревьев, выстроившихся словно на параде, под оранжевыми и красными факелами, среди невесомого прозрачного воздуха, под синим небом и блистающим желтым диском, холодно пламенеющим среди невыразимого спокойствия, необъятности и синевы. И вдруг я почувствовал удивительное умиротворение. Мне подумалось, что ничто больше не важно и ничего мне не надо от жизни, и что можно быть вполне счастливым никуда не летая, не покоряя дальние миры и не рискуя ежесекундно жизнью, а находясь здесь, на Земле, гуляя по ее бескрайним просторам, слушая шелест ветра и ведя неторопливую беседу с незнакомой девушкой, нечаянно встретившейся на пути, которую, кажется, знал всю жизнь... В молчании мы прошли путь до города и остановились на развилке дорог. Мне нужно было сворачивать влево, а девушка уже сделала несколько шагов по дороге вверх. Мы смотрели друг на друга и не знали, что сказать. - Хотите, я вас провожу?- наконец проговорил я. - Нет, не надо. - А вы придете завтра в лес? - Не знаю, наверное... Я оглянулся и посмотрел назад. Озеро лежало спокойно в своем удобном ложе, поверхность его была удивительно ясной, и в ней отражались желтые и багряные деревья на том берегу, и синее небо, и облачка у самого горизонта... Все казалось пусто и безнадежно, как роскошный сад, навеки оставленный своими хозяевами. "Как странно!- подумал я.- Когда мы были там, все выглядело иначе". - До свидания,- сказала девушка и пошла вверх по дороге. - До свидания,- ответил я.- Приходите завтра! - Хорошо, я постараюсь... Я подождал, когда она скроется из вида, и направился домой.

Зайдя в квартиру, я постоял с минуту среди комнаты и вдруг хватил кулаком по столу. Почему я так легко отпустил ее? Не проводил до дому, не спросил даже имени? Она же сказала, что недавно сюда приехала, значит, ей нужна помощь, самая элементарная: расставить вещи в квартире, подключить сложную аппаратуру да и просто рассказать о городе, о том, какое это замечательное место и как здорово, что она сюда приехала... Вдруг меня пронзило: а как же Ира?! Но я тут же возразил себе: а что - Ира? Иры давно нет. Ира погибла, а я должен жить... Но ведь это подло - так рассуждать! Ты предаешь ее память! Ты клялся помнить ее всю жизнь!.. Но я и помню. Прошло двенадцать лет, и не было дня, чтобы я мысленно не разговоривал с ней. И я совсем не предаю Ирину, ведь ее нет! На столике, на видном месте стояла объемная фотография моей жены. На фотографии ей было девятнадцать лет, она стояла в легком сарафане под жгучим солнцем среди яркой сочной зелени и счастливо смеялась. Она не знала, что жить ей оставалось только шесть месяцев. Я взял фотографию и поднес к лицу. Как странно, прошло столько лет, а она все смеется, все так же счастлива и ничего не ведает о том, что ее ждет. Навеки девятнадцатилетняя, навсегда красивая и смеющаяся. Мне открыто завидовали товарищи, когда видели мою молодую невесту, мне говорили, что я недостоин подобного счастья. И я с готовностью соглашался, потому что действительно не понимал, как такая замечательная девушка могла полюбить меня. После того, как я познакомился с ней, для меня словно перестали существовать другие женщины, потому что невозможно было вообразить кого-то на ее месте. И даже после гибели Ирины сердце мое было наглухо закрыто, и вдруг сегодняшняя встреча... Что это? Внезапная любовь? Или помутнение рассудка? Потеря собственного "я", деградация личности?.. Я зажмурился и попытался вспомнить лицо незнакомки и увидел его вдруг пугающе ярко и отчетливо, как будто наяву. Девушка смотрела на меня своим загадочным взглядом, и столько глубины виделось мне в ее глазах, такое обещание счастья, что я поспешно отогнал видение. Нащупал ручки кресла и медленно опустился... Передо мной снова была комната, знакомые предметы стояли на своих местах, и ничто не нарушало спокойствия и тишины. Но покой этот теперь не успокаивал, и я не рад был одиночеству и неизменности обстановки. Захотелось, чтобы пришел кто угодно в гости, нагрянули друзья со смехом и беспорядочной и шумной суетой, и я бы шумел и веселился вместе с ними, и рассказал, между прочим, о нечаянной встрече в лесу, о том, с какой необыкновенной девушкой я познакомился и какие у нее удивительные глаза. А друзья сочувственно кивали бы мне и делали понимающий вид. Мне вдруг захотелось жизни! Настоящей, бурной жизни, которой я был лишен столько лет. Но никто не придет ко мне в гости, потому что я отучил друзей от этой привычки, и они ходят теперь в гости друг к другу, и вспоминают ли меня?- скорее всего, нет. Я глянул на часы - была всего половина пятого. Впереди целый вечер, ужасный вечер ничегонеделанья, когда никого не ждешь и тебя никто не ждет, потому что никому в целом мире ты не нужен. "И почему я не спросил ее имя?" - спросил я себя в десятый раз.

Спокойствию моему с того дня пришел конец. Я больше не хотел спокойствия, мне отвратительно стало сидеть без дела в ожидании неизвестно чего, мною овладела лихорадка сродни той, что испытывают те непоседливые люди, которых неугасимый огонь любопытства гонит и гонит вперед, для которых неподвижность сродни смерти, а заточение на короткий срок в замкнутое пространство есть пытка нестерпимая. Я испытал чувство полузабытое, чувство, изведанное в юности, когда весь мир кажется одним громадным чудом, составленным из бесчисленного множества маленьких чудес. Промаявшись в четырех стенах пару часов, я надел куртку и вышел на улицу. Я не обманывал себя - мне необходимо было увидеть девушку, встреченную утром в лесу. Что я ей сказал бы, меня не занимало: казалось, стоит увидеть ее, и нужные слова найдутся, и все образуется, придет в норму, в устойчивое положение, которого я подсознательно давно ждал. Это было влечение, которому невозможно было не подчиниться, и я оделся и пошел из дома. Конечно, я не встретил девушку в тот вечер. Ходил между домами и вглядывался в лица прохожих, заходил в магазины, где толпились озабоченные люди, возвращавшиеся со службы, взбирался на возвышенности и обозревал окрестности, словно наблюдатель на своем посту. Это походило немножко на игру, потому что я понимал, что вряд ли найду девушку среди этих каменных джунглей, но не мог остановиться, и все ходил и ходил, пока не стемнело, и улицы не опустели, и блуждание мое не потеряло всякий смысл. А когда на город опустилась ночь, и высыпали звезды, Марс загорелся красноватым светом, и Венера вспыхнула белым огнем на фоне почти осязательно темнеющей синевы, и когда я представил там, среди этой черноты и этих звезд, летящий по своей орбите Юпитер и его гигантские кольца, составленные из невообразимого числа огромных ледяных глыб, то уже не захотел возвращаться домой. Я вспомнил, как держал вахту среди этой черноты и сверкающей пыли, как долгими ночами смотрел сквозь кварцевый экран на неподвижные звезды, неизвестно кем и для чего зажженные в ночи,- и ощутил тоску по Космосу, по великой бесконечности пространства, которой поражены все, кто хоть однажды побывал наедине со Вселенной. Бывают в жизни события внешне незаметные, неброские, но значение которых для человека огромно. Как могучая полноводная река берет начало от неприметного ручейка, затерянного среди каменных глыб, в густой траве, скрывающей его от поверхностного взгляда, так потрясения и великие перемены судьбы в лучшую или худшую сторону, если проследить их причины и увидеть исток, берут начало от самых ничтожных и невидимых подчас обстоятельств. Больше того, обстоятельства эти складываются до того случайно, настолько бессмысленно, что можно прийти в отчаяние, рассматривая причины, приведшие к трагическому или даже счастливому финалу. Руководит ли нами Судьба - я не знаю. Скорее всего, нет. Ее заменяет цепь событий, последовательных в своем соединении, но достаточно случайных в момент зарождения этой цепи, и то, что мы принимаем за Рок, является на самом деле его величество Случаем - божеством, по неведению возведенным на чужой трон и настолько на чужом троне освоившимся, что нужно теперь немало прозорливости, чтобы под величественными и подчас пугающими одеждами увидеть его истинное и достаточно скромное лицо. Случайна ли была моя встреча в лесу с незнакомкой? Как это могло так случиться, что она переехала именно в наш город, именно в мой район, и отправилась на прогулку именно этим сентябрьским утром? Именно эта девушка, с первого взгляда поразившая мое воображение?!. Был ли в этом перст Судьбы, или это есть невероятное стечение обстоятельств, сложение той самой гармонии из хаоса условий и причин, какое бывает лишь однажды в жизни и которое сродни самому высокому чуду? Сама по себе эта девушка представлялась мне чудом! Я понимал, что она - обычный человек, такой же, как и я и как миллионы других людей, и что ей присущи те же недостатки, какие я находил у тысяч других женщин, что наверняка я обманываюсь на ее счет и принимаю за истину иллюзию, которую сам же и создал для себя. Но я не хотел прозревать, не хотел истины!- а я хотел остаться под обаянием прекрасной иллюзии, под знаком чуда, хотел верить, что эта девушка не такая, как все, что она неизмеримо выше всех и что она создана природой специально для меня! Еще вчера мне казалось, что в жизни моей уже не будет ничего такого, из-за чего стоило бы радоваться, и бороться, и готовиться к подвигу. А сегодня я верил, что жизнь еще не закончена, и борьба еще впереди, и возможно счастье, ведь мне всего только тридцать пять лет! На следующее утро я снова был в лесу. Я поднялся раньше обычного и опять шел в промозглом вязком тумане мимо углов строений, которые можно было принять за грани сказочных дворцов, потом - по колено в мокрой траве, минуя с одной стороны озеро, а с другой - притихшие цветочные поляны, пока не вступил наконец под кроны деревьев, на ковер из рыжих иголок, по которым так приятно ступать твердой подошвой. Солнце уже взошло, но его не было видно из-за плотного тумана, и казалось, что никогда туман не рассеется, и вечно будет так же холодно, мокро и серо. Но так всегда казалось, и всегда туман расходился, выглядывало радостное солнце, и становилось вокруг так хорошо, как бывает только ранней осенью, в период короткого бабьего лета. Запахнувшись поплотнее в куртку, я стал терпеливо дожидаться такой минуты, прохаживаясь вдоль аллеи и неизменно возвращаясь к месту, на котором встретил девушку. Я почему-то не сомневался, что она придет. Что давало мне такую уверенность? Трудно сказать. Но тут я полагался больше на эмоции, надеясь и веря, что если уже повезло один раз, то должно везти и дальше. Когда девушка появилась, я сидел на земле, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на озеро. Солнце сияло ярко и всем своим ослепительным блеском отражалось в воде, белые и желтые цветы на том берегу подняли отяжелевшие головы и трогательно тянулись вверх, к свету. Я глубоко задумался и не сразу ее увидел. Девушка подошла сбоку и остановилась, тень упала на мои вытянутые ноги. - Доброе утро,- произнес я, оборачиваясь и продолжая сидеть.- Вы все-таки пришли! На ней были черные брюки и вязаный пушистый свитер из толстой серой нитки, сверху - белая нейлоновая куртка. Волосы образовывали сияющий нимб против солнца, и я смотрел на этот нимб и чувствовал, как становится чудесно на душе, и все вокруг делается неважным - деревья, цветы и озеро, а важно лишь то, что стоит рядом чудесная девушка и смотрит на меня. - Я ждал вас,- добавил я. Девушка улыбнулась смущенно, потом посмотрела на озеро. - Хорошо тут, правда? Я все сидел и смотрел на нее, думая о странной власти, которую имела она надо мной. Что бы она ни сказала и ни сделала, я заранее готов был одобрить как самый правильный поступок. - Ну что же вы сидите?- воскликнула она.- Мы пойдем сегодня гулять или нет? Я торопливо поднялся. - Конечно, пойдем! Сейчас...- отряхнул колени и бросил два взгляда по сторонам, прикидывая, куда нам лучше направиться.- Может, пойдем в березовый лес, про который я вам вчера говорил? - Пойдемте. Я протянул ей руку, и мы пошли, но я сразу же остановился. - Простите, но думаю, самое время нам познакомиться. Меня зовут Андреем.Я отступил на шаг и склонил вежливо голову.- А вас? - А меня - Ирина... - Как вы сказали?- услышал я сам себя.- Вас зовут... - Ирина!- повторила она.- Да что с вами? - Нет, ничего, ничего... Все краски разом поблекли, и сделалось холодно. Я провел рукой по лицу, машинально повернулся, и мы двинулись дальше. В голове все спуталось. Я чувствовал, что улыбаюсь деревянной улыбкой и киваю в ответ на какие-то реплики девушки. - Что вы сказали?- услышал я обращенный к себе вопрос. - Я? Ничего. - Мне послышалось, что вы произносили мое имя. - Не знаю, это я нечаянно. Извините. - Да за что вы извиняетесь?- воскликнула девушка. Я окончательно сбился. На ум ничего не шло, и я лишь пожал плечами и отвернулся. - Не обращайте внимания. Это ничего не значит. Я потом объясню. Девушка посмотрела на меня внимательно, но от расспросов удержалась. Празднично сияло солнце, шумели, сбросив остатки сна, деревья, все блистало, радуясь вернувшемуся ненадолго теплу, а я словно оставался в холодном тумане. Отвечал невпопад, улыбался не к месту, смотрел долгим взглядом на девушку и будто силился понять что-то. Та, почувствовав перемену, пыталась шутить, все о чем-то спрашивала, объясняла сама, заливисто смеялась, но под конец не выдержала и замкнулась. Я ругал себя последними словами, пытался встряхнуться, чтобы снова стало легко и весело, но ничего не получалось, неловкость лишь усиливалась, и прогулка, обещавшая столько приятности, обернулась тягостной и принужденной беседой, полной пауз и недомолвок, совершаемой будто нарочно, для кого-то третьего, незримо следящего за нами. Поэтому, когда мы вышли из леса и стали на развилке дорог, испытали облегчение, что кончилась эта странная прогулка и можно перевести дух, одуматься. Девушка подала мне руку для прощания и сказала: - Я завтра не приду. - Почему? - Утром поеду устраиваться на работу. - И куда, если не секрет? - В Управление космофлота. - Вот как? И вы думаете, вас возьмут? - Я знаю, что возьмут. Меня специально пригласили на эту работу, поэтому я и переехала сюда. - Интересно,- не удержался я,- кто же вас пригласил? Вы кто, вообще, по профессии? - Специалист по системам жизнеобеспечения. Мне обещали работу на космическом корабле. Это не то что сидеть в лаборатории и выращивать в колбах культуры. Тут будет настоящее дело, о каком я всегда мечтала. Я усмехнулся. - А вы когда-нибудь летали на космическом корабле? - Нет. - Тогда почему вы уверены, что вам понравится? - Но вам же это нравится! - Мне... мне, конечно, нравится. Но вы должны знать, что существует многоступенчатый отбор в космофлот, что еще в колледжах юноши и девушки проходят специальное тестирование, благодаря которому выявляют скрытые пороки и наклонности. Требования к летному составу предъявляются очень жесткие. По статистике лишь один из тысячи пригоден для такой работы. И это, повторяю, с учетом раннего отбора и многоступенчатой системы подготовки. Поэтому меня немного удивляет ваша уверенность. Девушка не стала спорить, но и не обиделась, как можно было ожидать. Она, казалось, задумалась над моими словами. - Конечно,- произнесла она, глядя в сторону,- вы все правильно говорите. Но почему эти самые наклонности не могут быть выявлены и в более поздние годы? Почему они не могут развиться? Почему они не могут быть развиты специальными средствами? - Что значит - специальными средствами?- переспросил я. - Например, средствами внушения. - Внушения?.. Но зачем? Когда и без внушения желающих полно! - Но вы забываете еще об одном условии. - Каком же? - Квалификация сотрудников. Разве это не существенно? Представьте себе, что вам необходим редчайший специалист, исключительных качеств - такой, которого вы нашли одного среди миллиона. Но этот специалист совсем не мечтает сотрудничать с вами, больше того, по своим психофизическим характеристикам он вовсе не подходит для вас, то есть для вашей действительно трудной профессии, предъявляющей к человеку разнообразнейшие требования. А вам вместо этого предлагают ту самую тысячу подходящих по всем параметрам и на все согласных, но весьма средних людей. Так как же вы поступите? - Как я поступлю? - Ну не вы, а как быть вообще в подобной ситуации? - А что, такая ситуация уже есть? - Да, есть. - И вы как раз такой специалист? - Ну, в каком-то смысле, да. Я внимательно посмотрел на девушку, на ее такое мягкое и милое лицо, на всю фигуру, хрупкую и слабую, и усомнился в том, что без нее космофлот не обойдется. Словно прочитав мои мысли, девушка вдруг засмеялась. - Боюсь, вы поняли меня буквально. Я тоже отчего-то разулыбался. - А как я должен был вас понять? - Считайте, что мы рассмотрели крайний случай. Так сказать, характерное выражение существа вопроса. И согласитесь, что по существу я права, и вы не можете со мной спорить. - Да,- охотно согласился я,- я не могу и... не хочу спорить с вами о чем бы то ни было. Как-то незаметно первоначальная напряженность исчезла, и нам снова стало легко друг с другом. Теперь мы приятно улыбались, словно наговорили друг другу кучу комплиментов, сделали самый неожиданный подарок или получили твердое обещание близкой и неминуемой радости. Суть нашего довольно странного спора была совершенно неважна, да и о чем можно спорить с такой девушкой? - Хотите, я провожу вас до дому? - Нет,- ответила она.- Тут близко, я сама дойду. - Что ж,- вздохнул я,- нет так нет. А когда мы с вами опять увидимся? - А вы хотите этого? - Да! Хочу. - Ну, послезавтра, наверное. Это будет четверг. Вас устроит четверг? - Конечно! Конечно, устроит! Давайте встретимся на этом месте в полдень. Хорошо? - Хорошо. Мы еще раз пожали друг другу руки и пошли в разные стороны. Так было назначено наше первое свидание.

На следующий день я решил опять сходить в Управление. Доступ туда был мне открыт в любое время, но лишь теперь я почувствовал потребность прийти в это здание, встретить знакомые лица, узнать новости. Про беседу с профессором я старался не вспоминать и вообще не думать "об этом". И потом, он сказал, что позвонит мне, если будут какие-либо изменения. Но он до сих пор не позвонил, а значит, ничего нового до сих пор не случилось. Я приехал в Управление после обеда. Народ выглядел уже уставшим, не было утренней сосредоточенности на лицах, никто не бегал по коридорам с выпученными глазами, сшибая зазевавшихся коллег и рискуя поколебать устои этого чуда архитектуры; напротив, все было размеренно и пристойно. Поднявшись на четвертый этаж, я направился по обыкновению в комнату психологической разгрузки, надеясь найти там знакомую компанию. - О! Пагин пожаловал! А мы слыхали, что тебя забраковали!- закричал, едва завидев меня в дверях, Сашка Неудачин - третий помощник с "Покорителя", но его тут же одернули.- А я чего?- заоправдывался он.- Все про это говорят. - Да ничего, все нормально,- сказал я почти весело, зайдя внутрь и поочередно пожимая руки присутствующим.- В данный момент я нахожусь в отпуске. Отдыхаю я, понятно? Имею я право пожить немного на Земле? - Имеешь, имеешь!- закричали все.- Молодец, Андрюха, так и надо. Главное, не унывай. Все еще наладится. Закончив здороваться, я сел в кресло. - А ты ничего выглядишь, даже поправился,- воскликнул штурман Коля Морозов.- А то говорили, что тебя не узнать в последнее время, говорили, кончился Пагин. - Это мы еще посмотрим,- пообещал я.- Ну, рассказывайте, какие тут у вас дела творятся? - Да что дела, дела всякие.- Вся компания внезапно поскучнела. Суворов Павел, блестящий пилот и красавец мужчина, повернул ко мне свою благородную голову.- Ходят слухи,- сказал он серьезно,- что готовится новая аттестация. И всех будут подвергать какой-то необыкновенной проверке на психоустойчивость, и у кого выявят отклонения, то будут отстранять от полетов или проводить какую-то хитрую коррекцию.- Все внимательно слушали, словно пытались найти в этих, не раз слышанных, очевидно, словах новый смысл. Павел наклонился и произнес пониженным голосом: - Ильич говорил по секрету, что они на тебе пробуют психокоррекцию. Потому и не летаешь. Я принужденно рассмеялся. - Хорош секрет... Это не совсем так. Мне действительно предлагали провести коррекцию. Но тут ничего нового нет. Это уже давно и везде применяют, вы же сами знаете. Ну а я отказался. Потому что не захотел. Имею полное право. - И поэтому ты теперь в отпуске,- раздалось насмешливо из-за спины. - Да, в отпуске. Но скоро мой отпуск заканчивается,- ответил я с вызовом. - В том-то и дело,- опять заговорил Павел.- Что проверку теперь сделают обязательной для всех, и коррекцию тоже! А кого не устраивает - будут отбраковывать. Желающих много, быстро новых наберут. Я обвел взглядом лица и чуть не рассмеялся: все сидели с таким убитым видом, какого я давно не видал. - Да что ж вы расстраиваетесь раньше времени? С чего вы взяли, что вас всех забракуют? И потом, где так сразу найдут новых пилотов?- Здесь мне вспомнился утренний разговор с девушкой, как она говорила о редчайшем специалисте, который "один на миллион".- Вы же отлично знаете, что это такое - подготовить пилота экстракласса! - Но вот тебя же отстранили! - У меня особый случай,- внушительно проговорил я, впрочем, сам не до конца понимая, что имею в виду.- Я тут не могу служить никому примером. Убеждения мои, кажется, оказали необходимое действие, и народ слегка повеселел. Опять засверкали улыбки, послышался смех, и все пришло в движение. Несколько человек поднялись и отправились по своим делам. Один лишь Павел сидел задумчивый. Он перехватил мой взгляд и произнес с расстановкой: - Хотел бы я, чтоб ты оказался прав. - В смысле? - В смысле, что ты не можешь никому служить примером. Не было в космофлоте человека, который бы не знал историю гибели моей жены. Случай этот имел огромный резонанс в свое время. Ведь погибла жена командира корабля! Командир не сумел обеспечить безопасность самому дорогому для себя человеку! О чем-нибудь это да говорит?! И хотя несколько комиссий придирчиво обследовали все обстоятельства дела и признали, что произошел нелепейший несчастный случай и никто не виноват, все равно осталось ощущение какой-то неясности, недоговоренности, словно было что-то сокрыто в неких высших интересах. Я чувствовал это лучше других, и с этим чувством я жил все последние годы. Поэтому я имел полное право сказать Павлу со всей убежденностью, что случай мой действительно уникален и действительно не может служить никому и никаким примером или уроком. Но он со мной не согласился. - Боюсь, что ты упрощенно понимаешь ситуацию,- произнес он.- Ведь дело не в том, что у тебя произошло несчастье и потому они к тебе прицепились, а фокус в том, что у каждого из нас - у каждого!- есть те или иные проблемы. А у кого их нет? Ведь идеальных людей не бывает! И у любого найдется что подправить в характере или, там, во взглядах на жизнь. Начали они с тебя, а не было бы тебя, так нашелся бы другой, со своей нерешенной проблемой или конфликтом, запрятанным глубоко внутри. И постепенно они доберутся до всех остальных. И тогда всем нам крышка. - Да почему же обязательно крышка?- воскликнул я, пораженный серьезностью тона и сделанными выводами.- Что вы тут напридумывали, в самом деле?! Ты глянь на меня! Ну вот что они смогли со мной сделать? Ни-че-го! Потому что я сразу сказал: ребята, оставьте ваши никчемные затеи. И все на этом закончилось. Ну скажи, плохо я выгляжу, по-твоему, теперь? - Нет, неплохо. - Ну так и не сомневайся! Сам не захочешь, так никто ничего с тобой не сделает. Павел покачал головой. - Ты их недооцениваешь. Скажу тебе одному: я видел проект приказа о проведении диагностики и психокоррекции высшего командного состава космофлота. - Очередная проверка личных качеств,- пожал я плечами.- Мало их было у нас? - Таких еще не было. И потом - психокоррекция! - Но это же не у всех. Ты ведь сам сказал: сначала диагностика, а потом коррекция. Да, проверять будут всех. А чего такого? И пусть проверяют. А вот вмешиваться в деятельность мозга - это уж извини! У нас еще никто не отменял конституцию! А там прямо записано... - Ты думаешь, что если тебе удалось от них избавиться, так и с другими так же будет? Разговор начинал надоедать. Я поднялся. - Пойду я. К шефу еще надо зайти. - Давай. Попробуй разузнать у него про все осторожно. Хотя он, видно, сам ничего не знает. Ведь он тоже - высший командный состав. Я кивнул и вышел в коридор. Сказал так просто, а получилось удачно: мне действительно нелишне было наведаться к Ильичу. Быть может, у него есть для меня хорошие новости. Ильич, как всегда, куда-то опаздывал, о чем он сразу меня предупредил, но я без стеснения прошел в кабинет и просидел у него целых пятнадцать минут - время, за которое он успевал выслушать отчет о пятинедельном полете к Венере и подписать командиру корабля и всем его многочисленным замам и помам кучу сдаточных актов. С первой же секунды он заявил, что я прекрасно выгляжу, поздравил с удачным ходом лечения и понадеялся на скорейшее мое возвращение к активной работе. Руки его при этом совершали самые головоломные движения: собирали бумаги и укладывали в папки на столе, скрепляли друг с другом дела, нажимали клавиши на пульте с правой стороны и делали пометки в блокноте на будущие нелегкие времена. Первые годы такая манера общения сбивала меня с толку, и я никогда не успевал сказать то, что хотел или что должен был сказать. Но теперь я знал, как следует себя вести. Выслушав поздравления и оценив необыкновенную ловкость рук, я отвернулся к окну и посмотрел на глубокое осеннее небо, на ватные облака, парящие в этом небе, а потом сказал Ильичу, что спасибо, дескать, за похвалу, но что никакого лечения "меня" не проводится - ни удачного, ни губительного,- что я предоставлен самому себе, а зловредные эскулапы не подают о себе ни слуху ни духу, но это и хорошо, потому что я не нуждаюсь ни в каком лечении, а пусть лечатся дураки, а мы проживем как-нибудь и без этого! Тогда Ильич перестал на время сучить руками и посмотрел на меня укоризненно. - Вот и всегда ты так,- сказал он очень серьезно.- Люди тебе добра желают, а ты их дураками обзываешь. - Да я ж не их дураками назвал, а тех, которые у них лечатся!- поправился я. Но подобная оговорка понравилась хозяину кабинета еще меньше, и он принялся читать мне целую лекцию о нормах поведения воспитанного человека, об этике и о чем-то там еще, чему я не знаю названия. Я специально спровоцировал его, потому что любил слушать нравоучения этого большого и сильного человека, которые он расточал с наивностью ребенка и с трогательной верой в силу добрых слов. Когда он закончил, я спросил без всякой связи: - А правду говорят, что готовится новая аттестация и что всех не прошедших будут подвергать психокоррекции? Ильич сморщился, настроение его мигом переменилось. - Я сам толком не знаю, но что-то такое готовится. - И как вы к этому относитесь? - Нормально отношусь,- отрезал он и прихлопнул ладонью о стол.- Вот что, Пагин, ты мне одно скажи: долго ты будешь дурака валять? - Что значит - долго? - Я хочу знать, когда пилот Пагин приступит к исполнению своих прямых обязанностей. Когда пилот Пагин явится ко мне в кабинет и доложит по всей форме, что он готов к полетам! - Да я и сейчас могу это сказать,- ответил я, непроизвольно напрягаясь. - Так ты готов к полетам? Несколько секунд я смотрел руководителю в глаза. - Ну конечно готов! Андрей Ильич, о чем вы спрашиваете? Вы же знаете, что это не от меня зависит. - Хорошо! Я позвоню профессору и узнаю, что там и как. А ты пока не расслабляйся. Мы тут "Фараон" к полету готовим. Я буду на капитана подавать твою кандидатуру. - Андрей Ильич!.. - Всё, иди. Не мешай работать.- Он тут же нажал кнопку на пульте и произнес, наклонившись к микрофону: - Запускай! Пропустив в кабинет пять или шесть человек, подмигнув шедшему последним Косте Грохальскому, я вышел за дверь.

В четверг, в двенадцать часов я стоял у развилки дорог и ждал девушку. Снова светило ярко солнце, небо казалось темным и глубоким, и блистало нестерпимым блеском зеркало вод, полыхали красными и желтыми факелами деревья на том берегу, и снова я почувствовал смирение и покой. Даже удивительно, как быстро может меняться настроение человека и как оно зависит от мельчайших, казалось бы, обстоятельств. В руках моих был букет гиацинтов, и я стоял и смотрел не отрываясь вверх по дороге, откуда должна была прийти чудесная девушка, возвратившая мне надежду на счастье. Я так увлекся, что не заметил, как она подошла сзади, со стороны озера, тронула меня за руку. Обернувшись, я увидел ее радостное лицо, озаренное солнечными бликами. Глаза ее смеялись, и в них вспыхивали золотистые искорки, и отражались небо и озеро, и оранжевые деревья на том берегу. Вся она была пронизана солнцем и свежестью, и от нее самой (чудилось мне) исходило сияние, подобное тому, какое видел я на старых иконах вокруг святых. Я до того потерялся, что не мог вымолвить ни слова и даже забыл про букет у себя в руках. - Ну что ж вы молчите?- воскликнула девушка.- Здравствуйте! - Здравствуйте,- отозвался я. Она обошла вокруг и увидела цветы в моих руках. - Ой, какая прелесть! Это вы где нарвали? Я в лесу не встречала таких. - Это не из леса, это из цветочного магазина, специально для вас.- Я протянул букет, и она приняла его двумя руками, прижала к груди и погрузила лицо в лепестки. - Какие чудесные цветы!- сказала она, вдыхая аромат.- Спасибо вам... - Да что ж,- пробормотал я,- цветы как цветы. - А я в лес сегодня ходила,- сообщила девушка. - Вы были сегодня в лесу?- удивился я. - Да, была. Я рано утром пошла. Там так хорошо. Думала, вы тоже придете, но вас не было. Я подосадовал про себя, что не совершил свою обычную утреннюю прогулку. - Ну так что, куда мы теперь пойдем?- прервала мои размышления девушка. - Да куда хотите,- ответил я и сделал широкий жест, словно бы обнимающий целиком всю действительность.- Можно просто погулять, а можно пойти в кафе. Тут недалеко. Хотите, пойдем в кафе? - Хочу,- ответила девушка, и мы отправились в кафе "Снежинка", в котором готовили превосходный кофе и подавали фруктовое мороженое тридцати шести сортов. В кафе оказалось сумрачно и безлюдно: лилась из запрятанных куда-то динамиков приятная музыка, обволакивающая сознание и уносящая в прекрасные дали. Мы прошли между круглых столиков из полированного черного стекла, мимо бархатных портьер, закрывающих окна, мимо динамиков, которых никто и никогда не видел, и сели в темном углу, буквально на ощупь найдя мягкие сиденья. - Как здесь чудесно!- проговорила девушка. - Да,- согласился я,- мне тоже нравится. Я сюда захожу иногда. Нечасто... но теперь, надеюсь, буду приходить чаще,- сказал и украдкой посмотрел на спутницу. Со мной происходило что-то странное. Никогда я не изъяснялся с женщинами таким замысловатым языком. Мне не было нужды на что-то там намекать, обнадеживать и вилять среди прямых и ясных, как солнечный луч, понятий. Бывало обычно наоборот, мои нечастые собеседницы вовсю пользовались эзоповым языком, а я досадовал про себя на их вычурные признания и вполне ясные в своей тайной сути намеки. И вот я сам заговорил подобным языком, сам оказался в положении человека, не смеющего прямо высказать свои намерения. Занятый подобными размышлениями, я не заметил подошедшего официанта. - Андрей, что ты будешь заказывать?- обратилась ко мне Ирина, и я так смешался, что сразу забыл названия всех блюд. "Она назвала меня по имени! Она сказала мне ты!" - А ты... что ты хочешь? - Мне все равно. Заказывай на свой вкус. Я выпрямился в кресле. - Тогда вот что. Принесите два шоколадных мороженых со сливками и два кофе "глясе". Официант ушел, и возникла неловкая пауза. Но девушка снова пришла мне на помощь. - Ты был вчера в Управлении?- спросила она. - Да. А откуда ты знаешь? - Я видела тебя. - Видела? - Ну конечно. Я ведь тоже там была, после обеда. - Здорово,- обрадовался я.- А к кому ты ходила? - Я была в службе комплектации. - Вот как? И что тебе сказали? - Меня, кажется, берут на "Фараон". - Тебя берут на "Фараон"? Это точно? - Точно. Вчера я получила последнее согласование. Через три недели старт. - Но ведь "Фараон" - это же мой корабль! То есть я хотел сказать, что я на нем летал. - Вот и чудесно. Значит, мы полетим вместе. Потому что они еще не назначили командира. Они говорили о каком-то Пагине. Ты не знаешь такого? В это время прибыл официант с кофе глясе и с мороженым, и я должен был сделать добрый глоток холодного напитка, чтобы немного прийти в себя. Сразу столько новостей обрушилось самым неожиданным образом, что голова пошла кругом. Девушка взяла золотую ложечку и принялась за мороженое. Она казалась очень спокойной. - Пагин - это я, и мне бы очень хотелось полететь на "Фараоне",- произнес я, вздохнув.- Но дело в том, что меня отстранили от полетов. Правда, вчера мне сказали, что мою кандидатуру будут предлагать на место капитана. Но это вряд ли пройдет. Дело в том, что я не могу пройти тест на психологическую устойчивость. - А что это за тест? - Да, в общем-то, ерунда. Я и сам толком не знаю. Врачи говорят, что у меня развивается комплекс вины. То есть тут не в этом только дело. А дело в том, что у меня погибла жена двенадцать лет назад, и я никак не могу ее забыть. Поэтому я не могу пройти тестирование. Так они объясняют. Девушка помолчала. - Но что плохого в том, что вы не можете забыть свою жену?- спросила она, снова переходя на "вы". - В этом нет ничего плохого,- ответил я,- и никто меня и не обвиняет. Но я не могу пройти тест на психологическую устойчивость, и меня из-за этого отстранили от полетов. - Странно,- проговорила она. Чашечка с шоколадным мороженым стояла перед ней, рядом лежала на скатерти золотая ложечка. Я почувствовал ее напряженный взгляд.- Скажите, вы любили ее? - Любил. - И теперь любите? - Теперь тоже люблю, но по-другому. Я не смогу этого объяснить. Мертвых нельзя любить так, как живых. Но я помню ее каждую минуту и никогда не смогу забыть. Возникла пауза, девушка осторожно взяла ложечку и подвинула к себе мороженое. - Мне предлагали психокоррекцию, чтобы я забыл ее, но я отказался,добавил я, чувствуя некую недосказанность. - А почему вы отказались?- спросила девушка, не поднимая головы. - Потому что... потому что я не хочу, чтобы в моей голове копались посторонние люди. Я не хочу, чтобы меня подгоняли под чью угодно мерку. Пусть у меня будут недостатки, но я останусь таким, какой я есть. - Странный подход. - Странный?.. А как бы вы поступили на моем месте? - Я не могу этого сказать, потому что никогда не была на вашем месте. Но во всяком случае, я не вижу ничего предосудительного в психокоррекции. Ведь это все делается на благо человека! Просто мы не привыкли еще к этому, а дети наши будут воспринимать ее как должное. Я хотел усмехнуться таким словам, но удержался - слишком серьезно это было произнесено. Не желая спорить, я проговорил миролюбиво: - Я и не говорю, что психокоррекция - это обязательно плохо. Просто наше поколение было воспитано на других принципах, и нам трудно так с ходу принять подобные новшества. Мы воспитывали у себя силу воли: заставляли себя подниматься ежедневно в шесть часов и обливаться ледяной водой; тренировали память, заучивая целые страницы справочников по небесной механике; и мы учились любить свою профессию, читая удивительные книги и мечтая о подвиге. А теперь нам говорят: "Пожалуйте в камеру на сеанс психокоррекции, и через сорок минут вы до дрожи в коленях полюбите космос, у вас разовьется феноменальная память, а сила воли у вас станет такая, что для нее еще не придумали подходящего определения!" - Вы считаете, что это плохо? - Нет, не считаю. Но мне все-таки обидно. То, на что мы тратили годы, теперь достигается за несколько часов и без всяких усилий. - Я вас понимаю,- проговорила девушка.- Но и вы поймите новые поколения. Зачем им повторять ваш тяжелый путь? Зачем им тратить годы на то, что можно получить уже теперь, сегодня! Кругом столько нерешенных задач, и было бы нелепо, имея перед собой прямую и широкую дорогу, отправиться длинным обходным путем, чтобы прийти через несколько лет в ту же самую точку. - Да я никого не осуждаю! Я только хотел объяснить, что чувствуем я и мои ровесники, глядя на этих выскочек. И еще: я никому не позволю копаться в моих эмоциях и перекраивать мою память. - Что ж,- заключила девушка,- имеете на это полное право. - И я все равно добьюсь своего, я буду летать, и без всяких этих штучек. Покончив с мороженым, девушка взяла кружку с холодным кофе, в котором плавал маслянистый желтый шар. Кругом было все так же тихо, плыла волнами приятная музыка, официанты в белых рубашках бесшумно перемещались в полутьме, и я вдруг осознал ненужность, неуместность нашего спора. "Чего и кому я хочу доказать?.." Я попытался вспомнить, с чего у нас все началось, и не смог. Да и не сильно хотелось. Зачем напрягаться, когда так спокойно вокруг? И к чему вообще любые споры, когда действительность сама ответит на все вопросы и одобрит одних и накажет других. Мне пришло в голову, что мы принадлежим к разным поколениям и поэтому по-разному оцениваем одинаковые вещи. Ирине лет двадцать пять, не больше, а мне целых тридцать пять. Десять лет - огромная дистанция в наше стремительное время, и естественно, что мы по-разному смотрим на то, что как раз возникло и развилось в прошлое десятилетие. "А поэтому... поэтому не буду больше с ней спорить ни о чем. Было бы верхом глупости спорить мне с такой девушкой на какую угодно тему!" Подошел официант, и я заплатил по счету. Мы встали и снова пошли меж черных полированных столиков, мимо динамиков и портьер - к выходу. Девушка шла впереди, чуть наклонив голову и прижимая двумя руками к груди сумочку, и столько трогательности было в ее походке, Ирина казалась такой беззащитной, что внутри у меня все поднялось жаркой волной, и я понял, что ради этой девушки я не задумываясь пожертвовал бы жизнью.

Мы стали встречаться каждый день. Гуляли до обеда в лесу, а потом, встретившись вновь, шли в кафе, в мягкий полумрак, где заказывали мороженое и слушали такую приятную, уносящую в голубую даль музыку. Я отдавал себе отчет в том, что происходит. Эта девушка - совсем не красавица, очень странная и поразившая меня с первой встречи чем-то таким, чего я не мог, да и не хотел понимать,- все сильнее завладевала моими чувствами, моим сознанием, тем, что называют иногда душой. Воздействие ее на меня было так сильно и необычно, что я бы назвал его колдовским, если бы только верил в колдовство. Когда ее не было, я испытывал тоску и не находил себе места. Рядом с ней все чудесным образом менялось, мир расцвечивался радужными красками, и казались невозможными печаль и уныние, напротив, хотелось совершить что-нибудь необыкновенное, потрясающее, чтобы подтвердить необыкновенность мира, его чудесность и необходимость всем нам жить светлой и радостной жизнью. Прошлые мои печали как бы отдалились и подернулись дымкой, словно это было в иной жизни, ненастоящей, или во сне, в нескончаемом сне, который наконец закончился, и я проснулся и увидел мир таким, каков он на самом деле есть - добрым и ласковым, полным предчувствия чуда и сказочных надежд. А когда я думал о своей погибшей жене, то мне уже казалось, что это все было не со мной, а с другим человеком, называвшимся мною, и Ирина была не моя, а его жена, и оба они остались там, в прошлом, со своими горестями и чувством неразрешимой вины. А я здесь, в другом мире - в мире, где светит ярко солнце, где бродят по утрам холодные туманы и где я сам брожу среди этих туманов, свободный и легкий, независимый и счастливый. Это было почти что раздвоение личности. А может, и не было никакого раздвоения, а на самом деле я так переменился, что стал другим человеком, и прошлое осталось в прошлом, а будущее превратилось в явь, и я-будущий стал я-настоящим, потому что двенадцать лет - это двенадцать лет, и потому что нельзя всю жизнь прожить одним чувством, так же как нельзя навечно остаться молодым.

А дела шли своим чередом. Через неделю Ирина (я уже не запинался, когда произносил ее имя) сообщила мне, что вопрос о ее назначении окончательно решен. - А до этого что, он был решен неокончательно?- спросил я, улыбнувшись. - Ну ты же знаешь, через сколько инстанций проходят списки экипажа, особенно если подбираются новые люди. А ты не хочешь сходить в Управление? Место командира всё ещё свободно. - Да, я схожу,- ответил я.- Завтра... Каждый вечер я думал о том, что "завтра" пойду в Управление для решающего разговора. Но наступало завтра, и я никуда не шел. Ирина смотрела на меня с беспокойством и роняла иногда реплики, призванные добавить мне решимости. Отношения наши к этому времени были предельно ясны, хотя и не было никакого специального объяснения; но в некоторых случаях объяснения становятся излишними и даже портят дело, потому что в некоторых случаях все ясно и без слов. Ирина прекрасно видела мое к ней отношение, а я, в свою очередь, чувствовал, что небезразличен ей. К тому же она, кажется, умела отгадывать мои мысли и желания, и мне было с ней очень легко и просто. Мы уже свободно говорили друг другу "ты" и общались так, словно знали друг друга много лет. Все у нас было хорошо, слишком хорошо, так что временами становилось страшно. За что такое счастье? Откуда? Как так получилось? И чем все это кончится?.. То есть я знал, что мы должны быть всегда вместе, но вот первое же испытание - полет на "Фараоне", и... будем ли мы вместе на нем? Или первое же препятствие разобьет наши планы? (Я не мог представить, что Ирина будет летать, а я в это время буду сидеть на Земле или, пускай, тоже летать, но не вместе с ней.) И выяснилось вдруг, что для счастья мне мало теперь получить допуск к полетам, мало вернуться к звездам, необходимо, чтобы была рядом маленькая хрупкая девушка, чудесным образом преобразившая мою жизнь.

Наконец, где-то на десятый день я решился. Приготовления Ирины к полету стали слишком демонстративными, и я решил расставить все точки. На этот раз я не стал заходить в комнату психологической разгрузки, а отправился лифтом сразу на семнадцатый этаж, туда, где завязываются сложнейшие и разнообразнейшие связи и определяется судьба десятков и сотен человек. Однако у руководителя полетов шло совещание, и, промаявшись в приемной с полчаса, наговорившись с секретаршей Олечкой, которая строила глазки всем пилотам без разбору, я снова вошел в лифт и съехал вниз. Я подумал, что мне нет необходимости видеться с Ильичом, а сразу можно поехать в институт к профессору, ведь он сам приглашал меня, да и направление на повторное тестирование у него уже имеется. И я отправился к профессору Калистратову. А дальше... дальше все было как в сказке. Меня усадили в знакомое уже кресло и облепили, словно космический зонд, датчиками и опутали паутиной проводов. Все это тянулось к громадному пульту, в котором анализировалась поступающая из мозга информация и выносился оправдательный или обвинительный приговор. Возле меня суетились ассистенты в своих пугающих белых халатах, а я нисколько их не боялся и был незыблем, как скала, как будто все это относилось не ко мне. Потом ассистенты бросились врассыпную, словно от бомбы, которую они подготовили к взрыву, потом загудел басами огромный пульт, я закрыл глаза и едва не уснул под его ровное гудение, чувствуя необыкновенный покой и умиротворение. Потом меня толкнули в бок, и я понял, что проверка закончилась. Ассистенты с азартом распутывали провода, и через пять минут я поднялся из кресла и пошел в другую комнату, чтобы выслушать приговор. Обычно для анализа мозгограммы требовалось четверть часа. Мощный вычислитель обрабатывал огромные массивы данных и строил кривые, значение которых мог понять один лишь профессор Калистратов. С бумажными лентами в руках он выходил к испытуемому и возвещал свое решение, сперва устно и в общих чертах, а через несколько дней выдавал овеществленное свидетельство, означающее для пациента пропуск в космос и в счастливую жизнь или же, наоборот, запрет на всякие полеты, который тяжелым якорем приковывал испытуемого к Земле. Сам я проходил данную процедуру не в первый раз и мог теперь по первым признакам догадаться о результатах. На этот раз профессор появился раньше обычного, и я сразу понял по его лицу, что он несет для меня радостную весть. Голова его была высоко поднята, и он смотрел так, словно готовился сейчас принести присягу на верность родине. Приблизившись ко мне, он поднял руки, в которых держал распечатки, глаза его сияли и лицо выражало торжество. - Это просто удивительно! - Что именно?- поинтересовался я, поднимаясь в полный рост. - У вас прекрасные показатели, прекрасные! Поздравляю!- Он схватил мою руку и с ожесточением ее потряс. Мне стало как-то не по себе, и я пролепетал что-то вроде: - Да что, я всегда... пожалуйста. - Вот, взгляните.- Профессор сунул мне под нос бумажную ленту. Я взглянул... Но ничего, конечно же, не понял. Какие-то графики, многоэтажные таблицы, столбцы, столбики, снова графики... - Так что, я прошел тест?- задал я единственный вопрос, на который хотел получить определенный ответ. - Конечно прошли! Боже мой, да с такой устойчивостью вас можно посылать хоть на Солнце.- И он снова попытался сунуть мне в лицо свои бумажки. - И мне теперь можно управлять космическим кораблем? Я больше не считаюсь отстраненным от полетов? - Не считаетесь! Погодите, я сейчас же подпишу ваше свидетельство, и можете лететь куда угодно.- Он убрал наконец свои распечатки и убрался сам из комнаты, и я с облегчением вздохнул. А еще через пять минут я держал в руках драгоценный документ и думал про себя, что вот как странно - я все-таки добился своего и почти что не радуюсь, а вот профессор неизвестно отчего испытывает самый доподлинный восторг. Удивительно выходит. - Очень рад за вас, очень, очень рад,- без остановки тараторил он. - Спасибо,- отзывался я всякий раз.- Спасибо вам, я тоже очень рад... Не без труда удалось мне вырваться от помешавшегося на радостях профессора, и я поехал обратно в Управление, желая поскорее доставить свидетельство, чтобы закрутились бюрократические механизмы и я попал, что называется, на стол к начальнику. Но в Управлении я никого не застал и оставил свидетельство в общем отделе, поручив референту отправить его с утра по назначению. И уже после этого поехал домой, полный приятных размышлений о том, как нам с Ириной получше отпраздновать такое замечательное и радостное для нас обоих событие.

Это было во вторник, а в субботу я уже принимал "Фараон". Обычная процедура назначения командира была на этот раз сокращена специально для меня до последней крайности, уместившись в три дня, не считая, конечно, всех моих предыдущих мытарств и проволочек. До старта оставалась ровно неделя, а мне предстояла еще чертова уйма хлопот: лично проверить функционирование всех систем корабля (автоматику, электронику, механику, пневматику, вычислительные сети, системы жизнеобеспечения; также системы аварийные, оповещения, измерительные, диагностики, внешнее оборудование), много чего еще, о чем и не подозревает пассажир корабля. Но прежде я хотел ознакомиться со своим новым экипажем, во-первых, потому, что это также входило в перечень проверок, а во-вторых, в силу простого любопытства должен же я знать, с кем мне придется провести три месяца в самом тесном и непосредственном контакте. С утра пораньше я засел за компьютер в режимном кабинете и стал просматривать личные дела тридцати шести своих новых подчиненных. В этих делах не было автобиографий и анкет, заполненных собственной рукой, а находилась электронная таблица, включающая основные события жизни, сведения о полученном образовании и номера специальностей, а также данные всевозможных проверочных тестов и, в самом конце, подробнейший психологический портрет. Последнее меня мало интересовало - я больше полагался на интуицию и личное впечатление, по опыту зная достаточную условность любых характеристик и портретов,- но я обязан был читать все, и я читал все, потому что привык хорошо исполнять свои командирские обязанности. Экипаж подобрался не лучше и не хуже, чем на других кораблях,- все имели приличный послужной список, все закончили когда-то летную академию или престижный институт, так или иначе связанный с космосом, результаты проверок у всех были превосходные, и судя по всему, с таким экипажем можно было лететь хоть к галактическому ядру. Но вот я дошел до буквы "С" и стал не без волнения листать личное дело Сухановой Ирины Витальевны, микробиолога, специалиста по СЖО (системам жизнеобеспечения). Я бы и не стал читать, чувствуя некую неловкость в душе, но, повторяю, регламент подготовки подлежал неукоснительному выполнению, и пришлось мне познакомиться и с делом Ирины. Быстро пробежав глазами биографические сведения, которые я уже знал от нее самой, я перешел к результатам многочисленных тестов и вдруг увидел сообщение о проведенной психокоррекции и дату - 18 сентября 2138 года. Я сразу же вспомнил, что наша первая встреча в лесу произошла 19 сентября, и настроение мое отчего-то испортилось. "Как же это?- спросил я себя.- Выходит, что она прошла коррекцию за день до знакомства со мной?" Собственно, ничего необычного в этом не было, но я порядком взволновался. Если бы речь шла о другом человеке, я бы и глазом не моргнул (в экипаже, кстати, было несколько человек, подвергшихся коррекции; имен их я даже не запомнил), но тут был особый случай. И главное, что меня раздосадовало, что она мне ничего не сказала об этом. Я полагал, что знал о ней все, ведь она сама рассказывала мне о своем детстве и юности, как и где она училась и о чем мечтала, о проблемах своих, и вдруг - психокоррекция. И когда! За день до встречи! Меня особенно поразило то обстоятельство, что произошло это точно накануне нашего знакомства. Чем больше я об этом думал, тем неприятнее мне становилось. Будто бы я любовался на чистую водную гладь, рассматривал отражения прекрасных облаков и слушал тишину, как вдруг налетел ветер, и чистое зеркало замутилось, пошло морщинами, и не стало видно ни неба, ни облаков. Кое-как досмотрев несколько оставшихся дел, я выключил компьютер, сдал дискету в архив и спустился в столовую. Знакомые и малоизвестные мне люди поминутно хватали мои руки и поздравляли с назначением, а я в ответ дежурно улыбался, внутренне мрачнея и пугаясь этой своей мрачности. Наскоро пообедав, я направился к руководителю полетной подготовки. Приняв причитающуюся мне долю поздравлений и ответив на них как положено, я заявил напрямик, что мне необходимы дополнительные сведения "по некоторым членам экипажа". - Какие еще сведения?- удивился руководитель. - Да так,- ответил я небрежно.- Несколько человек подверглись психокоррекции, и я хотел бы знать причины. - Какие еще причины?- еще больше удивился руководитель.- Тебе что, заняться нечем, что ты собрался копаться в этой ерунде? - Ну мне надо,- пытался спорить я, хотя уже понял бесполезность расспросов. Руководитель подошел ко мне, лицо его сделалось суровым. - Вот что, Пагин. Не забивай себе голову этими пустяками. Всякие психологические фокусы не должны тебя волновать. У нас есть для этого целый институт. Пусть они ломают там головы, а ты занимайся своим делом. Ясно? - Ясно,- ответил я и вышел из кабинета. Было еще только три часа, и я вполне успевал добраться до Института реабилитации, отношения с которым у меня переплелись таким причудливым образом. Я твердо решил поговорить еще раз с профессором, рассудив, что он играет не последнюю роль в моей судьбе и должен дать необходимые объяснения (уж коли так радеет о моем благополучии).

Профессор слишком уж обрадовался мне (или сделал вид). Он сразу распорядился принести кофе и усадил меня в кресло перед журнальным столиком. Стал расспрашивать о настроении, о самочувствии и посетовал на свои преклонные годы (а то бы он бросил к чертям свой институт и тоже куда-нибудь улетел "от этого всего"). Я поддакивал и подсмеивался, а потом вдруг огорошил увлекшегося оратора: - Я, собственно, пришел об Ирине поговорить. Профессор застыл с чашкой в руке (а мы к этому времени уже пили горячий сладкий кофе из очень красивых фарфоровых чашечек). Так вот, профессор был поражен моими неосторожными словами в самое сердце. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова, пока наконец не поставил чашечку на столик, выполнив эту нехитрую операцию с чрезвычайным вниманием. Я с интересом наблюдал за ним. - А что, собственно, вас интересует?- перешел он внезапно на официальный тон. Тогда я тоже поставил чашечку на блюдце и ответил: - Я хотел бы поговорить о психокоррекции, которую вы с ней провели. - Откуда вы знаете про коррекцию?- спросил быстро профессор и даже переменился в лице. Я удивился про себя такой реакции и продолжил все тем же спокойным тоном: - Да она сама мне рассказала! - Как, она вам все рассказала?! - Все,- подтвердил я с самым многозначительным видом, даже не моргнув. (Никогда не думал, что способен так легко и нагло врать.) Профессор поднялся и заходил по комнате. - Так я и думал, что этим кончится. - Что кончится? Он остановился на полшаге. - Так чего же вы хотите знать, если вам все уже известно? Все еще не понимая подобного волнения, я твердо произнес: - Я хочу знать, зачем вы сделали это? - А вы считаете, что этого не надо было делать? - Я считаю, что это было совсем не обязательно,- проговорил я осторожно, потому что не до конца еще понимал, о чем на самом деле у нас идет речь. - Но ведь мы сделали это ради вас, исключительно ради вас! И она пошла на это, потому что вы никогда не полетели бы больше в космос, потому что это была последняя возможность помочь вам!..- почти прокричал профессор. Здесь уже настала моя очередь удивляться. В первый момент я даже решил, что уважаемый профессор нечаянно сошел с ума. До того нелепыми показались мне его выкрики и вообще поведение. - Что значит, сделали для меня?- спросил я.- Как вас понимать? - Но вы же категорически отказались от психокоррекции? Ведь отказались же? - Отказался,- подтвердил я не совсем уверенно. - И что же нам оставалось делать в такой ситуации? - Что вам оставалось делать?- я все больше тупел. Какой-то идиотский разговор у нас получался. - Нам оставалось сделать то, что мы и сделали. - Понятно,- кивнул я.- Значит, вы обработали мозги незнакомой мне женщины в связи с тем, что я никак не мог пройти контрольный тест на психологическую устойчивость. Очень разумно и логично! Но тут профессор словно одумался. - Постойте,- произнес он, нахмурившись.- Я что-то не пойму: а что именно рассказала вам Ирина? Я устало выдохнул. Эта игра втемную мне надоела. - Да ничего она мне не рассказывала. Просто я узнал из ее личного дела, что она подверглась процедуре психокоррекции. Вот я и зашел узнать поподробнее. - Так она вам ничего не рассказывала?- проговорил старик, пуча глаза. - Нет же, говорю вам - я сам узнал. Простите, конечно, за обман, но я не думал, что это на вас так подействует. - И что же вы узнали? - Да почти ничего, кроме, так сказать, самого факта. - Зачит, вам неизвестна цель этой коррекции? - Конечно, нет! Иначе, зачем бы я к вам пришел? Профессор был явно обескуражен. На лице его были одновременно досада и, неизвестно отчего, торжество. - Ну, тогда вам не о чем беспокоиться,- проговорил он. Я опять не совсем понял и задумался над этим странным "тогда". "Тогда" это когда? - Вы меня извините,- сказал он,- но я должен сейчас идти. Вы вот что, приходите завтра, и мы спокойно обо всем поговорим! Я понял, что профессор хочет от меня отделаться и выигрывает время для размышления. - Хорошо, я приду завтра,- сказал я, хотя вовсе не был уверен, что так уж необходимо мне снова сюда приходить. Одна мысль вдруг закрутилась у меня в мозгу, но профессор, словно догадавшись о моих намерениях, произнес внушительно: - Только у меня одна просьба к вам: пожалуйста, ни о чем не расспрашивайте Ирину. Вы можете нанести ей серьезную душевную травму. Ведь вы не хотите никаких осложнений? - Не хочу,- подтвердил я. - Вот и прекрасно. А завтра я расскажу вам все, потому что так, вероятно, будет лучше для вас. Все равно вы когда-нибудь узнаете. Я кивнул на всякий случай, хотя опять же не вполне понял своего ученого оппонента. Пожав его немощную руку, я поехал домой. Веселое настроение пропало окончательно, и я досадовал, что затеял это разбирательство. Жил бы спокойно, ничего не знал... А профессор явно собирался сообщить мне нечто достаточно серьезное и неприятное, что можно было заключить по его странным и многозначительным ответам. "И черт меня дернул приехать!" повторял я про себя. Но дело уже затеялось, вопросы были заданы, и необходимо было устранить все недомолвки и уничтожить подозрительность. Чем больше я об этом думал, тем серьезнее представлялась мне ситуация, и если в первые минуты я еще колебался, то через несколько часов уже ждал с нетерпением назначенного срока. В этот вечер Ирина пришла ко мне в гости, и мне стоило большого труда сохранять веселый вид, соответствующий открывающимся перед нами радужным перспективами. Пока она суетилась на кухне, поминутно заглядывала в холодильник и готовила ужин (мы уже настолько были накоротке), я украдкой наблюдал за ней и в который раз дивился тому воздействию, какое она на меня оказывала. Ведь я ясно видел, что она совсем не красавица, и фигура вовсе не такая, какие видим мы во время показа мод, и вообще, по всем показателям - обычная девушка, каких я встречал немало и при этом даже не замечал. А тут не только заметил, но натурально сошел с ума или пришел в ум?.. "Что же в ней такого необыкновенного?- спрашивал я себя в который раз.- За что я люблю ее? За этот ли задумчивый взгляд, который проникает в самую душу? Или за манеру говорить - тихо и рассудительно, с необыкновенной серьезностью? Или... за что же?!" Нельзя понять. Да и нужно ли? Зачем объяснять любовь? И кто назовет уверенно причины своей любви?.. Хотел бы я на такого человека посмотреть. И если бы даже кто-то взялся мне объяснить мою любовь - так ли уж нужно мне об этом знать? - Ты сегодня какой-то задумчивый,- заметила Ирина, проходя в комнату.Случилось что-нибудь?- Она села рядом на диван и взяла мою руку. Пальцы ее казались необыкновенно хрупкими, и я держал их с величайшей осторожностью, боясь причинить малейшую боль. Впрочем, боль можно причинить не только физическую - гораздо страшнее боль душевная, и я знал это слишком хорошо. - Нет, ничего,- ответил я и улыбнулся.- Устал что-то. Так всегда бывает перед полетом - настоящая кутерьма. Ну ничего, на корабле отдохнем, там много будет свободного времени. Три месяца - достаточный срок. - Можно подумать, ты мало отдыхал в последнее время,- произнесла она с укоризной и снова отправилась на кухню, откуда уже доносился завлекательный запах и где готовилась в духовке особенным образом небольших размеров индейка - мое любимое кушанье, впрочем, Ирины тоже (пристрастия наши совпадали самым удивительным образом). Через несколько минут жареная индейка перекочевала на обеденный стол в гостиной комнате. Мы вооружились вилками и ножами, впрочем, довольно тупыми. Потом последовало упражнение, известное под названием - ужин при свечах, перемежаемое скупыми замечаниями о достоинствах и недостатках редкой заморской птицы, которой так не повезло. Жареную индейку мы запивали терпким гранатовым соком, так же единодушно одобренным для праздничного меню. Какой был у нас праздник?.. А никакой! Любая наша встреча превращалась в праздник, и попробовал бы мне кто-нибудь доказать обратное. Дневные свои неприятности я постарался забыть, уже затем, чтобы не портить настроение Ирине. И уж конечно, я не стал ее ни о чем расспрашивать. И не в связи с обещанием профессору, а все потому же - я слишком ценил ее хорошее настроение и оберегал от малейшего возмущения. Потом мы ели шоколадный торт (потому что оба любили шоколад) и запивали его горячим крепким чаем со сливками (по той же самой причине). Смотрели какой-то чрезвычайно красочный и красивый фильм, сидя на диване и слегка касаясь руками, а потом, когда стали передавать музыку, мы танцевали, и я бережно обнимал ее, и внутри у меня все замирало от тихого восторга, а она медленно следовала за мной, и лицо ее было задумчиво и грустно; она о чем-то думала и была прекрасна, как ни одна женщина в целом мире и во все времена...

Поколебавшись на следующее утро недолго, я все-таки поехал к профессору. Я уже не хотел ничего выяснять, потому что понял, что мне это совершенно ни к чему, но я обещал профессору прийти, и потом, эти его непонятные слова: "Все равно вы когда-нибудь узнаете!" - что-нибудь они да значили?!. Да и что такого особенного мог он мне сообщить? Мне ли бояться его сообщений? Рассудив так, я отправился в Институт реабилитации, рассчитывая раз и навсегда покончить со всяческими недомолвками и вообще со всем, что явно или скрытно угрожало нашему с Ириной счастью. В уже знакомом мне кабинете кроме профессора оказался еще неулыбчивый ассистент, смотревший все так же хмуро и недовольно. Я, вероятно, выказал признаки удивления, но профессор тут же пояснил: - Это я специально пригласил. Юрий Дмитриевич в курсе дела, к тому же он непосредственно готовил и проводил коррекцию Ирины Витальевны. На некоторые вопросы он сможет ответить лучше меня, и поэтому он здесь. Я почувствовал неуверенность в поведении профессора и понял, что он опасается за мою реакцию. Усмехнувшись, я сел удобнее и постарался расслабиться. Теперь уже ничто, думал я, не сможет поколебать мою психику. Я просто вообразить не мог, что такого могли они мне сказать, чтобы всерьез расстроить. Наконец решившись, профессор вышел из-за своего необъятного стола и встал в центре комнаты. Он смотрел внимательно на меня и обдумывал первую фразу. Мне это уже начинало надоедать, я закинул ногу на ногу и отвернулся демонстративно к окну, в который раз пожалев, что затеял это разбирательство. - Помните,- спросил профессор,- нашу первую встречу здесь, в этом кабинете? - Конечно,- проговорил я. - Ну так вот. Вы тогда категорически отказались от проведения коррекции, и это поставило нас в крайне затруднительное положение, и мы вынуждены были искать другие пути. - При чем тут мой отказ? Это дело уже прошлое. - Да нет, не прошлое,- вздохнул профессор и сокрушенно покачал головой. В этот момент в разговор вступил ассистент: - Проблема ваша заключалась в том, что в мозгу у вас сформировалась область торможения в лобной доле мозга, которая заблокировала и ослабила ряд связей и процессов, понизив тем самым общую реакционную способность и создав опасность нервного срыва. - Ну и что?- буркнул я. "Опять эти разговоры о связях и торможении. Сколько же можно?" - А то, уважаемый пилот,- снова заговорил профессор,- что такие образования не исчезают сами по себе, а их необходимо приводить к нормальному функционированию определенными воздействиями, среди которых психокоррекция, несомненно, является лучшим средством, но вы же от нее отказались...- В голосе его послышалась укоризна, и он посмотрел на меня явно неодобрительно. - Послушайте, профессор,- произнес я сдержанно,- у меня очень мало времени. "Фараон" стартует через несколько дней. Тут я заметил в руках ассистента какой-то журнал, он развернул его и стал читать про себя, шевеля губами. Потом поднял голову. - В общем, я не буду долго объяснять, а сообщу сразу суть дела. Я нетерпеливо кивнул. - А суть заключается в том, что Суханова Ирина Витальевна была подвергнута психокоррекции с целью создания у нее комплекса привязанности по отношению к присутствующему здесь Пагину Андрею Юрьевичу. Я выпучил глаза на дурака-ассистента, пытаясь понять: он ли сошел с ума, что несет такую околесицу, или это у меня начались слуховые галлюцинации. Но ассистент глядел серьезно, в глазах его не прыгал огонь безумия, профессор также сохранял степенность, следовательно, соглашался со всей этой чепухой. - Э-э-э, погодите,- я судорожно сглотнул и приподнялся в кресле.- Что вы называете комплексом привязанности? - Говоря просто, мы заставили ее полюбить вас,- пояснил профессор деловито. - Полюбить? Заставили?!. - Ну не то чтобы заставили, а внушили ей любовь к вам. С помощью процедуры психокоррекции. А что вы так удивляетесь? Это вполне обычная вещь, и к нам ежедневно обращаются сотни... - Но погодите!- я почти выпрыгнул из кресла и сделал два шага к профессору.- Что значит - внушили? Для чего? И почему именно ей? - Но вы же отказались от коррекции?- выкрикнул с места ассистент. Я помотал головой. - Постойте. Давайте не будем смешивать разные вещи. Я - это я, а она - это она. Вот вы сказали, что заставили ее полюбить меня. И я вас спрашиваю теперь: зачем, зачем вы это сделали? - Вы присядьте,- произнес успокаивающе профессор.- Вы обещали, что не будете волноваться. - Хорошо,- я сделал над собой усилие и снова сел. Профессор приблизился и остановился передо мной. - Давайте все-таки рассматривать события в совокупности. - Давайте,- согласился я. - Вот вам общая схема: имеется пилот экстракласса, потерявший двенадцать лет назад жену и не способный подавить связанные с этим отрицательные переживания. Слово "подавить" не совсем понравилось мне, но я не стал поправлять старика. "У него своя, научная терминология - не буду обращать внимания",решил я. А профессор продолжил: - И этот пилот до того изводит себя своими переживаниями, что психика его начинает давать сбои, и в один прекрасный день его бракуют во время проведения плановой аттестации. Естественно, возникает вопрос: что делать? Как помочь пилоту вновь обрести душевное равновесие? Ответ, кажется, очевиден: нужно провести психокоррекцию, вполне обычную, какие проводятся уже давно и во всем мире,- риск минимальный, а эффект гарантирован. Но!профессор поднял предостерегающе палец.- По непонятной причине пилот отказывается от данной процедуры (тем самым подтверждая собственную болезнь), и мы вдруг оказываемся перед, казалось бы, неразрешимой проблемой! У нас есть реальная возможность помочь пациенту, но возможность эта оказывается... гм... невозможной! И тогда появляется другой план!- Я слушал, все более увлекаясь, у профессора явно имелись актерские наклонности.- А план этот чрезвычайно прост: заставить пилота полюбить какую-нибудь женщину и тем самым изжить свое горе. - Минутку,- не утерпел я,- вы же сказали сначала, что заставили Ирину полюбить меня. А теперь наоборот... - Да-да, все правильно,- засуетился профессор.- Это я так выразился, не совсем удачно. Конечно, с вами мы не могли ничего сделать, потому что вы отказались. Но!- тут профессор снова поднял вверх указательный палец, что означало у него, очевидно, крайнюю степень важности.- Но мы смогли найти женщину, которую вы могли бы, и даже нет, не могли бы, а просто обязаны были полюбить в соотвествии с вашим психотипом, и мы смогли внушить этой женщине комплекс симпатии к вам, говоря проще - влюбить ее в вас! И план наш удался, как видите. Мы получили двух счастливых людей, и мы вернули космофлоту пилота экстракласса, которому не страшны теперь никакие проверки и которому может позавидовать самый стойкий индивид. - Но постойте!- воскликнул я.- Зачем понадобилось влюблять ее в меня? - Как зачем?- раздалось сразу два возгласа.- Вы разве не поняли?.. Эта женщина не смогла бы полюбить вас без нашей помощи! У нее был совершенно другой идеал мужчины! К тому же она никогда не мечтала работать в космосе, и ей и в голову не пришло бы менять место работы, уезжать из своего города, от родных, от знакомых...- ассистент говорил что-то еще, но я не слушал. В голове крутилось: "Никогда не полюбила бы вас, никогда не полюбила бы вас". - Но почему?- перебил я его на полуслове.- Почему вы говорите, что она не смогла бы полюбить меня?!- ("Ведь смог же я полюбить ее, с одного взгляда, с первой встречи!" - добавил про себя.) Увы, со мной приключилась вполне обычная вещь: как и всякий влюбленный, я не мог представить и понять, что человек, которого я так сильно, так искренне люблю, вовсе может не любить меня. Это есть извечная трагедия всех влюбленных, трагедия, которая становилась теперь достоянием прошлого благодаря достижениям современной психиатрической науки. Последовали новые объяснения со стороны профессора и его неулыбчивого ассистента, перемежаемые моими репликами, все более редкими, и скоро ситуация представилась мне во всей своей голой и неприглядной сути. Все оказалось очень просто и достаточно прозрачно, так что можно удивляться моему упорному нежеланию понимать существо вопроса, впрочем, вполне извинительному в моем положении. А суть состояла в том, что сразу после моего отказа от проведения коррекции профессор поручил ассистенту разыскать, пользуясь электронной картотекой, а также подробнейшими данными моего характеристического спектра (выполненного, как оказалось, специально для этой цели), разыскать, ни много ни мало, идеал моих мечтаний женщину, которую я безусловно бы полюбил. При этом учитывались сложнейшие и запутаннейшие корреляции моих привязанностей и вкусов, принимались во внимание подсознательные процессы и выскребались со дна моей души такие задатки и наклонности, о которых я и сам никогда не догадывался. В ход шло все: внешность, темперамент, привычки, характерные особенности, вкусы, манера говорить... Вероятно, я бы сам не смог так удачно выбрать для себя спутницу жизни, как это сделала бездушная электронная машина, пользуясь выжимкой из моей души. Но найти такую женщину оказалось еще полдела. Вторая половина - это внушить ей любовь. На этом пункте докладчики не стали особо останавливаться, да я и не настаивал - мне несколько претили подобные объяснения. Но все же было сказано, что Ирина сознательно пошла на этот шаг, ознакомившись с существом дела.. В определенном смысле, это была жертва с ее стороны - жертва размеренной жизнью и налаженным бытом ради довольно рискованной затеи. Но, к счастью, закончилось все хорошо, "и теперь она, конечно, ни о чем не жалеет"! Кроме любви ко мне (что являлось главным пунктом) Ирине привили, если тут уместно это слово, любовь к новой своей профессии космобиолога, ее также научили любить звездное небо над головой и слушать, затаив дыхание, рев тяжко отрывающихся от земли ракет, потому что это было необходимое условие нашего с ней будущего счастья. Напоследок я спросил: зачем они рассказали мне все это? Ведь можно было сохранить дело в тайне, и я никогда бы не узнал об этих ухищрениях и верил бы, что это сама судьба подарила мне счастье. - Не было бы так лучше? - Да,- прозвучало в ответ,- наверное, так было бы лучше. Но с другой стороны, почему бы вам и не узнать? Ведь ничего слишком особенного в случившемся нет! И потом, мы были уверены в вас, в вашей крепости, и в том, что подобное известие уже ничего не изменит в сложившемся раскладе и не разобьет корабль вашего счастья!- Таким образом выразился профессор, не чуравшийся в иные моменты высокой патетики. Он еще сказал, что это было сделано в целях, так сказать, моего воспитания, чтобы я не боялся передовых технологий, а смотрел на них одобрительно, зная наперед, что от них выйдет громадная польза, в том числе и конкретно для меня. (Чему пример настоящий случай.) Поблагодарив профессора и ассистента, я вышел из Института и остановился с минуту постоять на свежем воздухе. Была уже настоящая зрелая осень. Солнце казалось золотым, а небо густо-синим, и было ярко и холодно. В природе наблюдались ясность, усталость и покой, как у старого человека, у которого ничего уже не болит и который в принципе рад жизни, но знает, что скоро умрет - умрет тихо и без мучений. Постояв недолго на тротуаре и сделав несколько глубоких вдохов, я почувствовал освежение в голове и вспомнил, что у меня еще куча дел сегодня, а вечером мы договорились с Ириной пойти в музей космонавтики, где я должен рассказать ей в общих чертах историю освоения солнечной системы, а также показать корабли, на которых я начинал когда-то летать,- последнее ее интересовало особенно; и вспомнив все это и еще раз оглядевшись вокруг себя, я направился почти бегом в свое родное Управление. Потому что времени у меня оставалось в обрез.