"Достопочтенный Школяр" - читать интересную книгу автора (Ле Карре Джон)

Чаепития и умение слушать

Уже после того, как с «делом Дельфина» было покончено, Смайли не раз упрекали, что именно тогда наступил момент, когда ему следовало снова обратиться к Сэму Коллинзу и – не миндальничая и не церемонясь – заставить его рассказать все, – что знает, а он этого не сделал. «Джордж таким образом мог бы значительно ускорить дело, – говорили люди знающие, – и выиграть жизненно важное время».

Чушь! Они сильно все упрощали.

Во-первых, время не играло такой уж существенной роли. Русская «золотая жила» и та операция, за которую переводились деньги, какой бы она ни была, тянулись годами, и можно было предположить, что, если никого не спугнуть, могла бы продолжаться еще столько же. Единственными, кто требовал действий, были влиятельные люди на Уайтхолле, сам Цирк и – косвенно – Джерри Уэстерби, которому пришлось еще пару недель томиться от скуки, доходя до полного одурения, пока Смайли тщательно готовился к следующему шагу. Кроме того, приближалось Рождество, а в это время всех обычно охватывает лихорадочное нетерпение. Ничто не указывало на то, что у самого Ко или в операции, с которой он связан, что-то меняется. «Ко и его русские деньги возвышались перед нами, словно гора, – писал впоследствии Смайли о „деле Дельфина“ в своем прошении об отставке. – Мы могли возвращаться к нему, когда нам угодно, проверяя и перепроверяя факты, но мы не могли сдвинуть его с места. Проблема была не в том, как подстегнуть самих себя, а в том, как подтолкнуть Ко к каким-то шагам, которые помогли бы понять его игру».

Вывод ясен: задолго до того, как это осознали все остальные, кроме разве что Конни Сейшес, Смайли уже понял, что девушка может оказаться главным рычагом и поэтому становится самой важной фигурой среди всех остальных действующих лиц – к примеру, гораздо важнее Джерри Уэстерби, которого в любой момент можно было заменить кем-то другим. Это было лишь одной из многих веских причин, почему Смайли решил сам приблизиться к ней настолько, насколько позволяли соображения безопасности. Еще одной причиной явилось то, что сам характер отношений между Сэмом Коллинзом и этой девушкой был по-прежнему неясен. Так легко сейчас, оглядываясь назад, сказать: «Это очевидно», но в тот момент ответ был далеко не так ясен и бесспорен. Кое-что подсказало досье Салли Кейл. Кое о чем Смайли удалось догадаться, заполнив кое-какие пробелы с помощью интуиции и анализа поведения Сэма; быстренько наведя в архивах справки о событиях, имевших место в прошлом, выявили кое-какие факторы, дающие ключ к пониманию проблемы, и нашли, как обычно, целый ряд аналогичных случаев; о многом поведал анализ донесении Сэма о его оперативной работе. Непреложный факт: чем дольше Смайли держал Сэма в стороне, тем ближе подходил к самостоятельному пониманию отношений девушки и Ко, девушки и Сэма – и тем прочнее становились позиции Смайли, с которых он мог вести диалог с Сэмом и требовать от него чего-то, когда они наконец снова встретились.

И кроме того, кто мог наверняка сказать, как повел бы себя Сэм, если бы на него попытались надавить? Правда, у «инквизиторов» случались удачи, но бывали и поражения. А Сэм был очень крепким орешком.

Смайли заботило еще одно немаловажное соображение, хотя великодушие не позволило упомянуть о нем в итоговом документе. В те дни, после краха, много призраков бродило по коридорам Цирка, и один из них – страх, что где-то здесь, в Цирке, затаился тот, кого Билл Хейдон назначил на роль своего преемника, тот, кого Билл сам привел сюда, завербовал и обучил, готовя именно на тот случай, когда он сам по тем или иным причинам сойдет со сцены. Действительно, с самого начала Сэма привлек к работе и продвигал Билл Хейдон. То, что потом Хейдон принес его в жертву, вполне могло быть сделано для отвода глаз. Кто тогда, в атмосфере недоверия и подозрительности мог с уверенностью сказать, что Сэм Коллинз, всячески пытавшийся добиться, чтобы его снова взяли в Цирк, не является тем самым человеком, на котором Хейдон остановил свой выбор и кому хотел передать эстафету предательства?

Вот почему Джордж Смайли надел плащ и снова покинул кабинет. Несомненно, он сделал это с охотой, ведь в душе он по-прежнему оставался оперативником – человеком, который любит делать все сам. Это признавали даже его враги.

В лондонском районе Излингтон (там, где раньше был старый поселок Барнсбери) с утра шел дождь. Смайли появился там, хорошенько подготовив свой визит, чтобы он ни у кого не вызвал лишних вопросов. На мокрых черепичных крышах викторианских коттеджей среди телевизионных антенн дефлекторы на каминных трубах казались птицами, которые нахохлились, чтобы согреться. Дальше, за коттеджами, виднелись очертания большого дома, который начали строить муниципальные власти, но забросили из-за недостатка средств. Его коробка так и возвышалась, окруженная строительными лесами.

– Господин?..

– Стандфаст, – вежливо ответил Смайли из-под зонта.

Достойные люди инстинктивно узнают друг друга. Господину Питеру Уэрдингтону, когда он открыл дверь, достаточно было окинуть беглым взглядом фигуру толстяка в насквозь промокшем плаще на пороге – черный, как у всех чиновников, туго набитый портфель с тиснеными буквами EIIR на пластиковом клапане, слегка неуверенный вид и поношенный костюм, как его добродушное лицо осветилось дружелюбной, приветливой улыбкой.

– Я вас жду. Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли. Министерство иностранных дел сейчас ведь находится на Даунинг-стрит? Как вы добирались? Наверное, на метро от Чаринг-Кросс? Проходите, пожалуйста, сейчас я заварю чай.

Это был человек, который раньше работал в частных школах, но потом перешел в государственную систему образования, потому что эта работа приносила ему большее удовлетворение. Негромкий голос, внушающий спокойствие и говорящий о постоянстве и надежности. Даже сама одежда, как заметил Смайли, проходя следом по узкому коридору, говорила о том, что на него можно положиться. Хотя Питеру Уэрдингтону было, наверное, всего тридцать четыре года, его плотный твидовый костюм являл собою категорию вечных – он мог считаться одинаково модным, а скорее, одинаково немодным так долго, как того пожелает владелец. Дом был без сада, окна кабинета выходили прямо на асфальтированную игровую площадку. Массивная решетка защищала окна. Площадка была поделена на две равные части высоким забором из металлической сетки. За ней стояло здание самой школы со множеством архитектурных украшений, построенное в начале века, во времена короля Эдуарда Оно было даже чем-то похоже на здание самого Цирка, но в него можно было заглянуть. Смайли заметил, что на первом этаже стены увешаны детскими рисунками. На втором сквозь окно просматривались деревянные подставки с пробирками для опытов по химии. Сейчас у детей была перемена, и девочки в гимнастических трико играли в мяч на

половине площадки. А мальчики за проволочной сеткой группами стояли на своей половине, как пикетчики у заводских ворот черные – отдельно, белые – отдельно. В кабинете повсюду лежали ученические тетрадки. На стене рядом с камином висел плакат с генеалогическим древом английской королевской семьи, с портретами королей и королев. Небо было затянуто тучами, и поэтому школа выглядела темной, словно поржавевшей.

– Надеюсь, вам не помешает шум, – прокричал Питер из кухни. – Я, по-моему, его теперь просто не замечаю. Вам с сахаром?

– Нет-нет. Без сахара, пожалуйста, – поспешно ответил Смайли с извиняющейся улыбкой.

– Боитесь лишних калории?

– В общем, да. Немного. – Смайли играл самого себя, как говорят в Саррате, только немного утрировал. Чуть-чуть более скромный и неприметный, немножко больше измученный заботами, деликатный, порядочный государственный чиновник, который достиг своего потолка к сорока годам и с тех пор так и остается на той же должности.

– Если хотите, есть лимон! – снова прокричал хозяин из кухни, гремя чашками и блюдцами, с которыми управлялся не слишком ловко.

– Нет-нет, спасибо, не надо! Только молоко.

На полу кабинета, покрытом вытертым ковром, лежали предметы, напоминающие о том, что здесь бывает еще один ребенок, дошкольник: кубики строительного набора и блокнот, исписанный детскими каракулями – бессчетно повторенными буквами Д и А. С лампы свисала картонная рождественская звезда. На грязно-желтых стенах – волхвы и ясли. Питер вернулся в комнату с подносом, на котором стояло все для чая. Мужчина он был большой и нескладный, с вьющимися, рано ставшими седеть каштановыми волосами. Хотя он долго возился с чашками, они были не слишком чистые.

– Вы очень разумно поступили, зайдя во время перерыва, когда я свободен, – сказал он. – Конечно, если можно сказать «свободен», когда нужно еще проверить все это. – Он кивком показал на ученические тетради.

– Я абсолютно уверен, что вас, учителей, сильно недооценивают, – проговорил Смайли, неодобрительно покачивая головой. – У меня у самого есть друзья – преподаватели. Они уверяют, что до полуночи сидят за проверкой тетрадей, и нет причин сомневаться, что так оно и есть.

– Значит, они принадлежат к тем, кто делает это добросовестно.

– Мне кажется, вас тоже можно включить в эту категорию.

Питер Уэрдингтон неожиданно расплылся в улыбке, ему было очень приятно слышать это.

– Боюсь, действительно так. Если уж за что-то берешься, то имеет смысл делать это хорошо, – сказал он, помогая Смайли снять плащ.

– По правде сказать, жаль, что не так уж много людей разделяет эти взгляды.

– Вам самому следовало бы стать учителем, – сказал Питер, и они оба рассмеялись.

– А как вы устраиваетесь с сынишкой? – спросил Смайли, усаживаясь.

– С Яном? Отправляю к бабушке. К моей матери, не ее, – пояснил он, наливая чай. Он протянул чашку Смайли. – А вы женаты? – спросил он.

– Да. Да, женат, и, пожалуй, можно сказать, очень счастлив в браке.

– Дети есть?

Смайли покачал головой и разрешил себе огорченно улыбнуться.

– Увы, – сказал он.

– Дети приносят массу огорчений, – совершенно справедливо заметил Уэрдингтон.

– Наверное, – ответил Смайли. – И все же очень жаль, что у нас нет детей. Это особенно ощутимо в нашем возрасте.

– Вы сказали по телефону, что у вас есть какие-то новости об Элизабет, – сказал Питер. – Я был бы очень благодарен вам, если бы вы рассказали мне то, что вам известно.

– Нет ничего такого, что внушало бы особый оптимизм, – осторожно сказал Смайли.

– Но надежду? Без надежды нельзя.

Смайли наклонился к черному пластиковому портфелю и открыл простенький замочек.

– А теперь я очень просил бы вас немного помочь мне, – сказал он. – Я ничего от вас не скрываю, но мы всегда стараемся исключить малейшие сомнения. Я по натуре человек очень осторожный и не стыжусь в этом признаться. Мы поступаем точно так же, когда получаем сведения об англичанах, умерших в других странах. Мы никогда не говорим ничего определенного, пока не будем а б с о л ю т н о у в е р е н ы. Имена, полученные при крещении, фамилия, полный адрес, дата рождения, если мы можем ее выяснить, – мы считаем своим долгом проверить все, абсолютно все. Просто чтобы иметь полную уверенность. Но, конечно, не причину, мы не устанавливаем причину – это дело местных властей.

– Спрашивайте, – с искренней готовностью сказал Уэрдингтон.

Заметив некоторую напряженность в его голосе, Смайли поднял голову и посмотрел на него, но честное лицо хозяина было повернуто от него, он делал вид, что внимательно рассматривает сваленные в углу старые пюпитры для нот.

Послюнявив большой палец, Смайли с деловым видом открыл досье, лежавшее у него на коленях, и перевернул несколько страниц. Это было досье Министерства иностранных дел с пометкой «Лица, местонахождение которых неизвестно». Лейкон раздобыл это досье у Эндерби под каким-то предлогом.

– Вы не возражаете, если мы пройдемся по всем деталям с самого начала? Разумеется, важны не все, а наиболее существенные. Я думаю, нет нужды повторять, что, если вы не захотите отвечать на какие-то вопросы, – это ваше право. Моя проблема в том, что я, видите ли, обычно этим не занимаюсь. Мой коллега Уэндовер, с которым вы встречались, сейчас, к сожалению, болен, а вы ведь знаете, мы не всегда тщательно оформляем бумаги и фиксируем а б с о л ю т н о в с е. Он – замечательный человек, но когда дело доходит до составления отчетов, на мой взгляд, он чересчур краток. Я не говорю, что небрежен, – упаси меня Бог! – совсем нет, но иногда из составленных им бумаг не очень легко понять, что за человек описан, каков по характеру, каковы его взгляды…

– Я всегда был абсолютно откровенен с вами. Всегда, – с некоторой досадой произнес учитель, все еще стоя лицом к груде пюпитров. – Таковы мои принципы.

– А я со с в о е й стороны могу заверить вас, что мы, в нашем министерстве, никогда не злоупотребляем оказанным нам доверием.

Вдруг стало очень тихо. До этого самого момента Смайли даже и в голову не приходило, что крики детей могут действовать так успокаивающе, а теперь, когда они прекратились и игровая площадка опустела, у него появилось ощущение, что чего-то не хватает. Прошло несколько минут, прежде чем он привык к тишине.

– Перемена закончилась, – объяснил Питер с улыбкой.

– Что вы сказали?

– Перемена. Когда дети пьют молоко с булочками. Благодаря налогам, которые мы все платим.

– Ну, во-первых, согласно записям моего коллеги Уэндовера – еще раз хочу подчеркнуть, что я отнюдь не критикую его, – в данном случае нет никаких оснований подозревать, что миссис Уэрдингтон ушла из дома по чьему-то принуждению… Нет, сначала выслушайте меня, пожалуйста. Дайте мне объяснить, что я имею в виду, когда так говорю. Пожалуйста. Она ушла добровольно. Она ушла из дому сама. Ее никто не пытался уговорить или обманом заставить сделать это, никто и никоим образом не оказывал на нее давления, действуя с противоправными намерениями. Такого давления, которое – скажем так – могло бы со временем и в установленном порядке стать предметом судебного разбирательства, ходатайствовать о возбуждении которого могли бы вы или другие лица против третьего лица, в настоящий момент пока не установленного?

Смайли знал, что чужое многословие вызывает у тех, кому приходится его терпеть, почти невыносимое желание говорить самому. И если они не прерывают вас прямо, то, по крайней мере, отвечают потом с большей страстью, словно давая выход долго сдерживаемой энергии. А Питер Уэрдингтон, будучи учителем и директором школы, отнюдь не привык выступать в роли слушателя.

– Она уехала одна, совершенно одна, и я считал, считаю и всегда буду считать, что она имела полное право так поступить. Если бы она уехала не одна, если бы это было связано с кем-то еще, с мужчиной, – видит Бог, все мы грешные люди, – это не имело бы абсолютно никакого значения. Достаточно ли полно я ответил на ваш вопрос? Дети имеют право на то, чтобы у них были и отец, и мать, – закончил он утверждением, с которым трудно спорить.

Смайли усердно записывал, но делал это очень медленно. Питер побарабанил по колену, потом захрустел костяшками пальцев, одним за другим, словно дал автоматную очередь, – это выдало его внутреннее нетерпение.

– Так, а теперь скажите мне, пожалуйста, господин Уэрдингтон, обращались ли вы с заявлением о том, чтобы официально было принято решение, что на вашем попечении остается…

– Мы всегда знали, что рано или поздно она покинет нас. Это подразумевалось. Я был ее якорем. Она называла меня «мой якорь». Или «директор школы». Я не возражал. Она не хотела меня обидеть. Просто она не могла заставить себя сказать «Питер». Она любила меня как идею. Не как человека, тело, душу, личность, даже не как партнера. А как идею, необходимое дополнение к личности, чтобы она могла чувствовать свою человеческую завершенность, Я могу это понять. Так выражалась ее неуверенность в себе, нужно было, чтобы ею восхищались. Если она хвалила кого-то, это было потому, что она хотела в ответ услышать похвалу себе.

– Понимаю, – сказал Смайли и снова что-то записал, как будто подписываясь под мнением, высказанным Питером.

– Я хочу сказать, что никто, женившись на Элизабет, не мог бы надеяться, что она будет полностью принадлежать ему. Это было бы противоестественно. Теперь я смирился с такой мыслью. Даже маленький Ян должен был называть ее Элизабет. И это я тоже понимаю. Она не могла вынести ощущение несвободы, которое создает слово «мама». Когда ребенок бежит за ней и зовет «мама». Это было слишком невыносимо. Тут уж ничего не поделаешь, это я тоже могу понять. Могу представить себе, что вам, поскольку у вас нет детей, трудно понять, как женщина, какой бы она ни была, мать, которую любят, о которой заботятся, которой даже не приходится работать и зарабатывать деньги, может так просто бросить своего собственного ребенка и до сих пор с того самого дня не прислать ему ни одной открытки. Возможно, вам это кажется непонятным и даже отталкивающим. Ну что ж, я смотрю на это иначе. Тогда – да, можете не сомневаться – мне было очень тяжело. – Он перевел взгляд на игровую площадку. Уэрдингтон говорил спокойно, в его голосе не было ни малейшего намека на жалость. Он мог бы так разговаривать с кем-то из своих учеников. – Мы пытаемся учить наших ребят тому, что все люди свободны. Свобода в рамках исполнения своих гражданских обязанностей. Пусть они развивают свою индивидуальность. Как мог я объяснить ей, кто она есть? Я просто хотел быть рядом – вот и все. Быть другом Элизабет. Ее долгим привалом: это еще одно словечко, которое она для меня придумала. «Мой долгий привал». Самое главное заключается в том, что у нее не было необходимости уходить. Она могла это делать здесь. Рядом со мной. Знаете, женщинам нужна какая-то опора. Без такой опоры…

– И вы с тех пор так и не получали никаких известий от нее самой? – мягко спросил Смайли. – Ни письма, ни открытки для Яна абсолютно ничего?

– Ни строчки, Смайли записал что-то.

– Господин Уэрдингтон, не знаете ли вы, бывало ли когда-нибудь, чтобы ваша жена использовала какое-нибудь другое имя или фамилию?

Почему-то этот вопрос активно не понравился Питеру Уэрдингтону и похоже было, даже привел его в весьма раздраженное состояние. Он возмутился, как будто ученик ему нагрубил на уроке, и поднял указательный палец, требуя тишины. Но Смайли поспешил продолжить:

– Например, свою девичью фамилию? Или, может быть, вашу фамилию в укороченном варианте, чтобы в неанглоговорящей стране было проще…

– Нет. Нет, нет и еще раз нет. Никогда. Вы должны понять то, что лежит в основе психологии человеческого поведения. О ней можно было бы писать в учебнике по психологии – классический случай: она не могла дождаться, когда сможет избавиться от родительской фамилии. Одна из главных причин, почему она вышла за меня замуж, – чтобы получить нового отца и новую фамилию. А когда она всего этого добилась, с какой стати было от этого отказываться? То же самое с ее фантазиями – с дикими, совершенно невероятными историями, которые она сочиняла и рассказывала. Она пыталась убежать из привычного окружения. А когда это произошло, когда она добилась этого, найдя меня, и обрела стабильность, которую я воплощаю, естественно, необходимость быть кем-то еще отпала. Она самореализовалась. Так почему же надо было уходить?

И снова Смайли не стал спешить. Он взглянул на собеседника, словно сам не зная, чего хочет, потом посмотрел в досье, перевернул последнюю страницу, водрузил на нос очки и перечитал последнюю запись – ясно было, что делает он это не в первый раз.

– Господин Уэрдингтон, если наша информация точна, а у нас есть все причины полагать, что это именно так, я бы сказал, что мы, по самым осторожным оценкам, процентов на восемьдесят уверены в этом. Да, я бы взял на себя смелость заявить это: ваша жена в настоящее время живет под фамилией Уэрд. И, что довольно любопытно, использует имя с немецким написанием – Л-И-З-А. Как мне говорили, произносится онотоже на немецкий лад – Лиза, а не Лайза. Я хотел бы знать, не можете ли вы подтвердить или опровергнуть это предположение, а также информацию, что она весьма активно занимается ювелирным делом и коммерцией на Дальнем Востоке и ведет дела в Гонконге и других крупных городах. Судя по имеющейся информации, она не стеснена в средствах, занимает видное положение в обществе и принята в достаточно высоких кругах.

Было очевидно, что Питер Уэрдингтон мало что понял из сказанного. Он уселся на пол – колени торчали так высоко, что мешали ему, и он никак не мог их опустить. Еще раз похрустев пальцами, он с досадой взглянул на пюпитры в углу, похожие на сваленные в кучу скелеты, и попытался заговорить прежде, чем Смайли закончил.

– Послушайте. Я прошу вот о чем. Чтобы любой, кто будет вступать в контакт с ней, правильно сформулировал главное. Я прошу, не надо воздействовать на ее чувства или взывать к ее совести. Это исключено. Нужно четко и ясно сказать, что ей предлагается, и еще, что ей будут рады. Вот и все.

Смайли, чтобы скрыть неловкость, сделал вид, что очень заинтересовался какими-то бумагами в досье.

– Ну, прежде чем мы дойдем до э т о г о, не могли бы мы еще немного разобраться с фактами и уточнить кое-что?

– Н е т никаких фактов, – резко ответил Уэрдингтон, снова попадая во власть раздражения. – Просто есть два человека. Сейчас, с Яном, три. А фактов в таких делах просто н е б ы в а е т. Н и в о д н о м, браке. Вот чему учит нас жизнь. Все отношения между людьми абсолютно субъективны. Вот я сейчас сижу на полу. Это – факт. Вы пишете. Это – факт. Ее мать все время мутила воду. Это – факт. Вы следите за моей мыслью? Ее отец – сумасшедший тип с буйной фантазией, которого давно пора отправить в психушку. Это – факт. Элизабет – не дочь царицы Савской и не незаконный отпрыск Ллойд Джорджа, что бы она там ни говорила. У нее нет диплома о прохождении курса санскрита, как она заявляла одной учительнице, в чем та по сей день уверена. «Когда же мы будем иметь удовольствие снова встретиться с вашей очаровательной женой, знатоком Востока?» Она знает о ювелирном деле ничуть не больше меня. И это – факт.

– Давайте уточним время и место некоторых событий, – произнес Смайли, словно разговаривая сам с собой. – Если можно, я хотел бы для начала проверить их.

– К вашим услугам, – послушно согласился Питер и подлил Смайли чаю из зеленого металлического чайника. Мел, которым школьные учителя пишут на доске, глубоко въелся в кончики пальцев его больших рук и казался такой же неотъемлемой частью его внешности, как и седина в волосах. – Правда, боюсь, на самом деле всю эту чепуху вбила ей в голову ее мать, – продолжал он тем же совершенно разумным тоном. – Все эти настойчивые попытки добиться, чтобы она стала актрисой, потом – балериной, потом – пристроить ее на телевидение… Мать всегда хотела, чтобы ее дочерью восторгались. Разумеется, потому, что она сама не сумела этого добиться. Все это совершенно естественно и психологически объяснимо. Почитайте Берна. Почитайте кого угодно. Это просто ее способ выразить свою индивидуальность. Через дочь. К этому нужно относиться с пониманием и уважением. Теперь-то я все это понимаю. С ней все в порядке, со мной все в порядке, со всем остальным миром все в порядке, с Яном все в порядке, и вдруг в какой-то момент она исчезает.

– Да, кстати, а вы не знаете, случайно, не пишет ли она матери?

Питер покачал головой.

– Мне жаль вас огорчать, но уверен, что нет. Ко времени своего отъезда она все поняла и не питала никаких иллюзий на ее счет. Полностью прекратила всякие отношения. Вот уж что я с полной уверенностью могу сказать, так это то, что в этом я ей помог, – барьер она преодолела. Единственное, что я сумел сделать, чтобы она стала хоть чуточку счастливее.

– Мне кажется, у нас нет адреса ее матери, – сказал Смайли, листая страницы досье. – Не могли бы вы…

Уэрдингтон громко, с расстановкой продиктовал ему адрес, как будто диктант ученикам.

– А теперь время и место некоторых событий, – повторил Смайли. – Пожалуйста.

Она ушла от него два года назад. Несчастный супруг назвал не только день, но даже и час, когда это произошло. Не было никакой ссоры – он терпеть не может ссор, – Элизабет слишком часто получала это удовольствие от матери, – они очень хорошо и спокойно провели тот вечер, можно даже сказать, как-то особенно хороша. Им захотелось какого-нибудь разнообразия, он повел ее ужинать в ресторан.

– Может быть, вы заметили его по дороге сюда? «Кноссос», рядом с «Экспресс Дэйри», кафе-молочной.

Они выпили вина, и вечер удался на славу. Эндрю Уилтшир, новый преподаватель английского, составил им компанию. Элизабет всего за несколько недель до этого заинтересовала Эндрю йогой. Они ходили вместе на занятия в центр Собелл и очень подружились.

– Она по-настоящему прониклась йогой, – сказал он тогда, одобрительно кивая седой головой. – Эндрю умел разговорить ее. Не слишком сосредоточен на себе и своих переживаниях, не склонен к самокопанию, какой-то очень земной…

Они вернулись домой втроем, он сам, Эндрю и Элизабет, в десять часов, потому что надо было отпустить няню, которая оставалась с ребенком, объяснил Уэрдингтон. Он сварил кофе, они послушали музыку, и около одиннадцати Элизабет поцеловала их обоих и сказала, что сходит к матери – узнает, как у нее там дела.

– Мне казалось, вы говорили, что она прервала всякие отношения со своей матерью, – мягко возразил Смайли, но Питер сделал вид, что не услышал его.

– Конечно, поцелуи для нее ничего не значат, – пояснил Уэрдингтон, чтобы ввести Смайли в курс дела. – Она целует всех – учеников, своих подружек, – она могла бы поцеловать мусорщика на улице – да кого угодно. У нее очень открытый и дружелюбный характер. Я повторяюсь, но еще раз скажу: она просто не может пройти мимо кого-нибудь. Я хочу сказать, что когда она встречается с какими-то людьми и у нее возникают какие-то – абсолютно любые – отношения с ними, онадолжна непременно покорить их. Даже со своим собственным ребенком, с официантом в ресторане… а потом, когда она добьется своего, они становятся ей скучны. Естественно. Она пошла наверх, взглянула на Яна и наверняка тогда же взяла в спальне свой паспорт и хозяйственные деньги. Она оставила записку, в которой было одно только слово – «Извините», и с тех пор я ее не видел. И Ян тоже.

– Э-э, а не получал ли Э н д р ю каких-нибудь известий от нее? – поинтересовался Смайли, снова поправив очки.

– С какой стати он должен был что-то получать?

– Вы сказали, что они были друзьями, господин Уэрдингтон. Иногда третьи лица играют важную роль в таких делах.

На слове quot; д е л а quot; он поднял голову и встретился со страдальческим взглядом честных глаз Питера Уэрдингтона: на мгновение с обоих словно сорвали маски. Кто за кем наблюдает? Смайли за Питером или наоборот? Возможно, все это – плод воображения, воображения человека, пережившего предательство и теперь всегда ожидающего предательского удара. Или он на самом деле ощутил, что между ним и этим слабым человеком на другом конце комнаты существует какое-то смутно осознаваемое родство страдающих душ? «Вам нужно создать л и г у обманутых мужей, которые полны жалости к себе. Вы все полны этого наводящего тоску ужасного сострадания!» – как-то раз бросила ему Энн.

«Ты никогда не знал свою Элизабет, – подумал Смайли, все еще глядя на Питера Уэрдингтона, – а я так никогда и не узнал свою Энн».

– Вот и все, что я могу вспомнить, – сказал Питер. – После этого – провал в памяти.

– Да, – откликнулся Смайли и, сам того не замечая, прибег к спасительной фразе, которую не раз в течение их разговора произнес Уэрдингтон. – Да, я понимаю.

Он встал, собираясь уходить. На пороге комнаты, в дверях, стоял маленький мальчик. У него был уклончивый и враждебный взгляд. Полная безмятежная женщина стояла сзади, поддерживая его за кисти поднятых кверху рук: казалось, она держит его на весу, но на самом деле он стоял на ногах.

– Посмотри, вот и папа, – сказала женщина, глядя на Уэрдингтона приветливыми карими глазами.

– Привет, Дженни. Это господин Стандфаст из Министерства иностранных дел.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Смайли. Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами; Смайли пообещал, что, если у них появится какая-нибудь новая информация, он сразу же даст знать, и через несколько минут откланялся.

– Счастливого вам Рождества, – прокричал ему вслед Питер.

– Да-а, конечно. И вам тоже. Всем вам тоже очень счастливого Рождества. И не только этого, но и многих других.

В придорожном кафе обязательно кладут в чай сахар, если специально не попросишь не делать этого. Каждый раз, когда женщина-индианка наливала чай, маленькая кухонька наполнялась паром. Мужчины, сидевшие по двое и по трое, молча ели свой завтрак, обед или ужин в зависимости от того, когда у каждого из них начался этот день. Здесь тоже чувствовалось приближение Рождества. Шесть засаленных разноцветных стеклянных шаров висели над прилавком для создания праздничной атмосферы, к стене был прибит сетчатый чулок – с просьбой о пожертвованиях для парализованных детей. Смайли держал перед собой вечернюю газету, но не читал ее. В углу, не далее чем в четырех метрах от него, маленький Фон занял классическую позицию «дядьки», приглядывающего за подопечным. Его темные глаза дружелюбно улыбались всем посетителям и входной двери. Он брал чашку левой рукой, а правую держал почти прижимая к груди – без явной цели, просто так. «Сиживал ли вот так когда-нибудь Карла, – подумал Смайли. – Искал ли иногда убежища среди тех, кто далек от его мира?» Босс иногда тоже прибегал к этому. Босс создал для себя целую жизнь – вторую, третью или четвертую – в двухкомнатной квартирке на верхнем этаже, рядом с Западным обводным каналом. Там его знали как господина Мэтьюза, причем это имя не было зарегистрировано у «домоправителей» в качестве одной из нескольких фамилий, которыми он пользовался. Конечно, сказать «целая жизнь» было бы преувеличением. Но он держал там какую-то одежду, там жила женщина – сама миссис Мэтьюз, и у них даже была кошка. Рано утром по четвергам он брал уроки игры в гольф в клубе ремесленников, а сидя за письменным столом в Цирке, он с презрением отзывался о черни и голытьбе, о гольфе и любви и обо всех остальных недостойных интересах и стремлениях, которые в глубине души его влекли. Он даже взял в аренду садовый участок, припомнил Смайли, рядом с запасными железнодорожными путями. Миссис Мэтьюз настояла на том, чтобы Смайли поехал с ней в ее ухоженном автомобиле «моррис» посмотреть на него. Это было в тот день, когда он сообщил ей печальную новость. Участок был такой же, как и все остальные, и там царил такой же беспорядок: росли непременные розы, хранились заготовленные на зиму овощи, которые никогда не использовались, а сарайчик для садового инвентаря был забит шлангами и коробочками из-под семян.

Миссис Мэтьюз была вдовой, мягкой и уступчивой, но умеющей справляться с жизненными невзгодами.

– Е д и н с т в е н н о е, что я хочу знать, – сказала она тогда, прочитав сумму на чеке, – е д и н с т в е н н о е, что я хочу знать наверняка, господин Стандфаст: он д е й с т в и т е л ь н о умер или просто вернулся к своей жене?

– Он действительно умер, – заверил ее Смайли, и она ему поверила, и была очень благодарна. Он не стал добавлять, что жена Босса окончила свой земной путь одиннадцать лет назад и до самого своего конца не сомневалась, что ее муж чем-то там занимается в Управлении угольной промышленности.

Приходилось ли Карле придумывать, как убедить в необходимости чего-нибудь членов какого-нибудь комитета? Приходилось ли ему участвовать в хитроумных заговорах, обманывать глупых, льстить умным, узнавать себя в кривых зеркалах типа Питера Уэрдингтона – и все это ради того, чтобы сделать свое дело?

Он взглянул на часы, потом на Фона. Телефон-автомат висел рядом с туалетом. Но когда Смайли попросил хозяина кафе разменять деньги, чтобы позвонить, тот отказал на том основании, что очень занят.

– Эй ты, ублюдок, кончай выкобеннваться, дай ему монеты! – прикрикнул шофер-дальнобойщик, с головы до ног одетый в кожу.

Хозяин беспрекословно повиновался.

– Как все прошло? – спросил Гиллем, ответивший по прямому городскому аппарату.

– Очень хорошая информация о прошлом, – ответил Смайли.

– Гип-гип ура, – отозвался Гиллем.

Еще одним обвинением, которое впоследствии выдвигали против Смайли, было то, что он тратил свое драгоценное время на второстепенные дела, вместо того чтобы поручить их кому-нибудь из подчиненных.

На северной окраине Лондона, рядом с площадкой для гольфа «Таун энд Кантри» (Город и деревня ( а н г л.)), находятся жилые дома, которые похожи на палубные надстройки постоянно тонущих кораблей. Они стоят на дальнем краю продолговатых лужаек, где цветы почему-то никогда по-настоящему не цветут, мужья по утрам, примерно в восемь тридцать, садятся в спасательные шлюпки и в спешке уплывают, а женщины и дети проводят день на плаву, пока не возвратятся мужчины – слишком усталые, чтобы еще куда-нибудь плыть. Эти дома были построены в тридцатые годы, с тех пор они так и остались грязно-белыми. Их прямоугольные окна со стальными переплетами выходят прямо на площадку для гольфа, покрытую сочной зеленой травой, которая время от времени колышется от ветра, и женщины с козырьками, защищающими глаза от солнца, в будние дни бродят здесь, словно заблудшие души. – Один такой дом называется «Аркади Мэншэнс», и семья Пеллинг живет в квартире семь, из окон которой виден краешек площадки около девятой лунки. Когда буковые деревья вокруг покрываются листвой, площадку не видно.

Смайли позвонил, он не услышал внутри ничего, кроме тоненького потренькивания электрического звонка: ни звука шагов, ни лая собаки, ни музыки. Дверь открылась, и мужской надтреснутый голос вопросительно сказал из темноты:

– Да?

На самом деле голос принадлежал сутулой женщине высокого роста. В руке она держала сигарету.

– Меня зовут Оутс, – сказал Смайли, протягивая большую зеленую визитную карточку. Другая легенда, другое имя.

– А, это вы! Заходите. Поужинаете, посмотрите представление. По телефону ваш голос кажется моложе, – проговорила она низким, прокуренным голосом, стараясь поддерживать светскую беседу. – Он дома. Он думает, что вы – шпион, – сообщила она, покосившись на зеленую карточку. – Но вы же не шпион, правда?

– Конечно нет, – ответил Смайли. – Должен разочаровать вас – не шпион. Всего-навсего сыщик.

Квартира, казалось, состояла из одних коридоров. Женщина шла впереди, указывая дорогу и оставляя за собой запах джина. Она приволакивала одну ногу, правая рука безжизненно висела. «Инсульт», – догадался Смайли. Она была одета так, как будто никто и никогда не восхищался ее ростом и не обращал внимания на то, что она – женщина. Как будто ей самой было все равно. Туфли без каблуков и мужской свитер, перетянутый ремнем, из-за чего плечи казались очень широкими.

– Он говорит, что никогда о вас не слышал. Он проверил по телефонному справочнику – вы просто не существуете.

– Мы предпочитаем держаться в тени, – ответил Смайли. Она резко распахнула дверь.

– Он существует, – громко сообщила женщина – И он – не шпион, а сыщик.

В кресле у противоположной стены мужчина читал «Дейли телеграф», держа газету перед самым лицом, так что Смайли мог видеть только лысую голову, домашний халат и короткие скрещенные ноги в домашних кожаных шлепанцах; но почему-то он сразу понял, что мистер Пеллинг принадлежит к той категории людей маленького роста, которые женятся только на высоких женщинах. В комнате было все, что могло бы ему понадобиться для автономного выживания. Его телевизор, его кровать, его одноконфорочная газовая плита; стол, за которым можно есть, и мольберт для рисования. На стене висела раскрашенная фотография, цвета были немного ярковаты, – портрет очень красивой молодой девушки с небрежной надписью на одном из уголков – так кинозвезды оставляют автограф, желая любви простым смертным, не принадлежащим к их кругу избранных. Смайли узнал в девушке Элизабет Уэрдингтон. Он уже видел достаточно много ее фотографий.

– Господин Оутс, разрешите представить вам Нанка, – сказала по всем правилам женщина и только что не сделала реверанса.

«Дейли телеграф» медленно опустилась, словно гарнизонный флаг с мачты, и за газетой оказалось сердитое блестящее маленькое лицо с густыми бровями, в очках, какие обычно носят бизнесмены.

– Да. Так кто вы такой? Поточнее, пожалуйста, – потребовал ответа господин Пеллинг. – Вы из Секретной службы или нет? Не виляйте, говорите все начистоту, и покончим с этим. Видите ли, я не люблю сыщиков. Что это такое?

– Это его визитка, – объяснила госпожа Пеллинг, протягивая ему карточку. – Зеленого цвета.

– Ага, так у нас происходит обмен нотами? И мне тоже нужна визитная карточка, да, Сесс? Тебе придется заказать их для меня, моя дорогая. Будь любезна, зайди, пожалуйста, к Смиту.

– Вы любите ч а й ? – спросила миссис Пеллинг у Смайли, склонив голову к плечу и глядя на него сверху вниз.

– Зачем ты предлагаешь ему чай? – недовольно спросил господин Пеллинг, глядя, как она включает в розетку электрический чайник. – Ему не нужен чай. Он не гость. Он даже не из разведки. Я его не приглашал. Можете остаться у нас на недельку, – обернулся он к Смайли. – Можете переехать к нам, если хотите. Можете занять ее кровать. Что это за организация у вас «Обеспечение безопасности при торговле слитками. Консультанты». Ничего себе названьице!

– Он хочет поговорить о Лиззи, дорогой, – сказала миссис Пеллинг, ставя перед мужем поднос с чаем. – Ну пожалуйста, постарайся хоть раз вести себя как любящий и заботливый отец.

– Да уж, много вам будет пользы от ее кровати, – пробормотал мистер Пеллинг, снова берясь за свою газету.

– Ты всегда умеешь сказать доброе слово, – сказала миссис Пеллинг и коротко рассмеялась. В этом смехе были слышны отголоски крика птицы. Ей вовсе не хотелось смеяться.

Наступила неловкая тишина.

Женщина передала Смайли чашку чаю. Приняв ее, он обратился к газете, закрывавшей мистера Пеллинга. Сэр, сейчас кандидатура вашей дочери Элизабет рассматривается в связи с возможным назначением на очень ответственную должность в крупной компании, осуществляющей деятельность за границей. В нашу организацию обратились с конфиденциальной просьбой – что является рутинной, но исключительно важной и необходимой процедурой в наши дни – навести справки у друзей и родственников Элизабет в Англии, чтобы составить представление о том, каковы ее деловые и человеческие качества.

– Это значить побеседовать с нами, дорогой, – сочла необходимым пояснить миссис Пеллинг на случай, если бы муж вдруг не понял.

Газета полетела в сторону.

– Уж не хотите ли вы сказать, что моя дочь не обладает необходимыми деловыми и человеческими качествами? На это вы намекаете, сидя здесь и распивая чай в моем доме?

– Нет, сэр, – ответил Смайли.

– Нет, сэр, – повторила следом за ним миссис Пеллинг, не придумав ничего лучше.

На этот раз молчание тянулось довольно долго.

– Мистер Пеллинг, – наконец сказал Смайли терпеливо, но твердо, – насколько я знаю, вы проработали много лет в Управлении почт и телеграфа и, поднявшись по ступеням служебной лестницы, занимали высокий и ответственный пост.

– О да, много-много лет, – согласилась миссис Пеллинг.

– Я работал, – ответил мистер Пеллинг, снова скрывшись за своей газетой. – Сейчас в мире слишком много говорят. А вот работают мало.

– Брали ли вы на работу в свой отдел преступников? Газета зашуршала, но вскоре шуршание прекратилось.

– Или коммунистов? – спросил Смайли, по-прежнему очень мягко.

– Если это и происходило по недосмотру, мы живо избавлялись от них, – ответил мистер Пеллинг, и на этот раз газета, опустившись, осталась у него на коленях.

Миссис Пеллинг щелкнула пальцами.

– Вот так, – сказала она.

– Мистер Пеллинг, – продолжал говорить Смайли тоном доктора, разговаривающего со своим пациентом, – вашу дочь собираются назначить на очень важный пост в одной из крупнейших компаний на Востоке. Она будет заниматься воздушными перевозками, и в силу занимаемой должности ей будет заранее известно о транспортировке больших партий золота в Англию и из Англии, а также о поездках дипломатических курьеров и перевозке документов, составляющих государственную тайну. Эта работа очень хорошо вознаграждается. Я считаю вполне разумным – и уверен, что вы со мной согласитесь, – что она должна пройти все процедуры проверки, которые в таких случаях проходят другие кандидаты на такие ответственные – и весьма завидные – посты.

– А на кого работаете вы? – спросил мистер Пеллинг. – Вот что я хотел бы знать. Кто поручится, что вы – человек ответственный?

– Нанк, – с мольбой в голосе сказала миссис Пеллинг, – ну кто может поручиться в таком деле?

– Не мешай мне высказаться! Я уже много лет Нанк! Лучше налей ему еще чаю. Хозяйка ты или нет? Ну так и веди себя, как положено хозяйке. Им всем уже давным-давно следовало бы воздать Лиззи по заслугам, и я не делаю секрета из того, что я очень недоволен тем, что это не произошло раньше, особенно если учесть, чем они ей обязаны.

Мистер Пеллинг возобновил изучение внушительной визитной карточки Смайли.

– quot;Корреспондентские отношения с фирмами в Азии, США и на Ближнем Востокеquot;. Это что же, друзья по переписке? Головная контора на улице Саут-Молтон-стрит. Телефон. Для справок такой-то. И кто же мне ответит, если я туда позвоню? Надо полагать, ваш соучастник, помогающий в осуществлении преступного замысла?

– Если контора на Саут-Молтон-стрит, то все д о л ж н о быть в порядке, – заметила миссис Пеллинг.

– Власть без ответственности. – Мистер Пеллинг набрал номер. Он гнусавил, как будто кто-то зажал ему нос пальцами. – Ох, не нравится мне все это, ох, не нравится.

– С о т в е т с т в е н н о с т ь ю, – поправил его Смайли. – Мы, как компания, гарантируем возмещение убытков, в случае если наши клиенты пострадают из-за нечестности сотрудников, которых мы рекомендуем. И мы сами соответствующим образом застрахованы.

После того как Пеллинг набрал номер, прозвучало пять гудков, и только потом ответили операторы Цирка. Смайли оставалось молиться, чтобы не произошло какого-нибудь сбоя.

– Соедините меня с исполнительным директором, – властно приказал мистер Пеллинг. – Меня не волнует, что у него совещание! У него есть имя? Как его зовут? Ну так вот вы скажите мистеру Эндрю Форбсу-Лайлу, что мистер Хамфри Пеллинг желает побеседовать лично с ним. Прямо сейчас.

Долгое ожидание.

Х о р о ш о с р а б о т а н о, – думал Смайли. – З д о р о в о п р и ду м а н о.

– Говорит Пеллинг. Ко мне пришел человек, который называет себя Оутс. Он сейчас сидит передо мной. Невысокий, толстый, нервничает. Как я должен к нему отнестись?

Смайли в трубке был немного слышен голос Питера Гиллема – зычный, с командирскими нотками, внушающий Пеллингу, что он должен отнестись к мистеру Оутсу с полным почтением, разве что не требующий, чтобы Пеллинг вставал, обращаясь к нему. Тот закончил разговор и положил трубку, немного успокоенный.

– А Лиззи знает, что вы должны с нами встретиться? – спросил он.

– Вот уж она посмеялась бы, если бы знала, – сказала жена.

– Возможно, она даже не знает о том, что ее кандидатура рассматривается в связи с этим назначением, – сказал Смайли. – В последнее время тенденция такова, что все чаще человеку предлагают пост уже после того, как проведена всесторонняя проверка.

– Нанк, это все ради Лиззи, – напомнила ему миссис Пеллинг. – Ты же сам знаешь, что по-прежнему любишь ее, хотя мы ничего не получали от нее уже целый год.

– Вы никогда не пишете ей? – с сочувствием спросил Смайли.

– Она так захотела, – ответила миссис Пеллинг, бросив взгляд на мужа.

С губ Смайли сорвался какой-то непонятный звук. Это могло быть и выражение сожаления, но на самом деле он испытал облегчение.

– Налей ему еще чаю, – приказал мистер Пеллинг. – Не видишь? Он уже давно все выпил.

Он еще раз испытующе посмотрел на Смайли.

– И все-таки даже сейчас я не уверен, что он не из Секретной службы, – сказал он. – Действительно, в нем нет блеска и лоска, но, может быть, это так и задумано.

Смайли принес с собой несколько разных бланков. Сотрудник типографии Цирка на скорую руку изготовил их вчера на светло-желтой бумаге – и попал в самую точку, потому что, как выяснилось, в мире мистера Пеллинга бланки придавали всем и законный вид и респектабельность, а светло-желтый цвет он считал самым подходящим. Двое мужчин занялись заполнением бланков, как два друга вместе разгадывают кроссворд. Мистер Пеллинг карандашом писал ответы на вопросы, Смайли пристроился рядом, а жена мистера сидела напротив, устремив взгляд в окно, сквозь серые тюлевые занавески, и все время крутила на пальце обручальное кольцо. Они записали дату и место рождения.

– Здесь же, немного дальше по улице, в родильном доме «Александра». Теперь его уже нет, снесли – да, Сесс? – и построили там одно из этих кафе-мороженых.

Они записали, где она училась, и мистер Пеллинг изложил свои взгляды на этот предмет.

– Я никогда не оставлял ее подолгу в одной школе – правда, Сесс? Чтобы сохранялась живость ума. Чтобы не засасывала рутина. Я всегда говорил, что перемена окружающей обстановки – это все равно что каникулы. Так ведь, Сесс?

– Он прочитал очень много книг о воспитании и образовании, – сказала миссис Пеллинг.

– Мы поженились поздно, – сказал он, словно объясняя ее присутствие.

– Мы хотели, чтобы она поступила на сцену, – сказала она. – Он, помимо всего прочего, хотел быть ее импрессарио.

Он записал еще несколько дат. Она посещала занятия в Школе драматического искусства и секретарские курсы.

– Хорошее воспитание и общий кругозор, – сказал мистер Пеллинг, – а не образование – вот во что я верю. Старался дать ей возможность узнать понемногу обо всем. Чтобы она разбиралась в жизни. Чтобы она умела держаться в обществе.

– О, она умеет держаться, – закивала миссис Пеллинг и издала какой-то непонятный горловой звук, выдохнув целое облако сигаретного дыма. – И в ж и з н и р а з б и р а е т с я.

– Но она так и н е о к о н ч и л а секретарские курсы? – спросил Смайли, проводя пальцем по списку. – И Драматическую школу тоже.

– В этом не было необходимости, – ответил мистер Пеллинг.

Они дошли до графы о предыдущих местах работы. Мистер Пеллинг перечислил не меньше полудюжины в Лондоне и поблизости – ни на одном месте она не держалась больше полутора лет.

– Работа везде была очень неинтересная, – с приятной улыбкой объяснила миссис Пеллинг.

– Она просто хотела оглядеться, – снисходительно объяснил ее муж. – Она хотела присмотреться ко всему, почувствовать, что держит руку на пульсе жизни, прежде чем брать на себя серьезные обязательства. Я так ей посоветовал, правда, Сесс? Они все хотели, чтобы она осталась, но я не попался на эту удочку. – Он дотронулся рукой до плеча жены. – И не говори, что это в конечном счете не оправдало себя! – возбужденно прокричал он. – Даже если нам не разрешено вслух говорить об этом!

– Ей больше всего нравился балет, – сказала миссис Пеллинг. – Ей нравилось учить детей. Она обожает детей. Просто обожает их.

Это вызвало у мистера Пеллинга сильнейшее раздражение.

– Она делает к а р ь е р у, Сесс, – заорал он, стукнув себя по колену. – Господи Всемилостивый! Глупая ты женщина: ты что, хочешь, чтобы она к нему вернулась? Ты этого хочешь?

– Скажите, пожалуйста, а чем именно она занималась на Ближнем Востоке? – спросил Смайли.

– Училась. В школах бизнеса. Учила арабский язык, – сказал мистер Пеллинг и вдруг словно раздался в плечах и стал выше ростом. К удивлению Смайли, он даже встал с кресла и, властно жестикулируя, начал мерить комнату шагами. – Она оказалась там – не в последнюю очередь – из-за несчастного брака, что толку скрывать!

– Господи Иисусе, – сказала миссис Пеллинг.

Стоя, мистер Пеллинг производил впечатление человека крепкого и умеющего постоять за себя, что выглядело даже немного устрашающе. Но она к нам вернулась. О да. Ее комната в этом доме всегда ждет ее, она рядом с моей. Лиззи может прийти в любой момент, когда захочет. Она всегда найдет меня здесь. О да. Мы помогли ей преодолеть этот барьер – правда, Сесс? И потом, в один прекрасный день я сказал ей…

– Она пришла с очень славным кудрявым молодым человеком, – перебила его жена. – Учитель, англичанин. Его звали Эндрю.

– Шотландец, – автоматически поправил ее мистер Пеллинг.

– Эндрю был очень милый мальчик, но с Нанком, конечно, не сравнить. Правда, дорогой?

– Он был ей не пара. Все толковал про эту самую йогу. Несерьезно все это, я вам скажу, – глупости и выкрутасы. И тогда как-то раз я ей сказал: «Лиззи, арабы – вот где ты сможешь построить свое будущее». – Он щелкнул пальцами, словно разговаривая с воображаемой дочерью. – «Нефть. Деньги. Власть. Поезжай. Собери чемодан: возьми только самое необходимое. Купи билет. И с Богом».

– Ее дорогу оплатил ночной клуб, – сказала миссис Пеллинг. – И между прочим, они ее здорово надули.

– Ничего такого не было! – резко вскинулся мистер Пеллинг, он даже набычился и принял бойцовскую стойку, чтобы погромче прикрикнуть на нее, но миссис Пеллинг продолжала рассказ, как будто его здесь и не было.

– Понимаете, она позвонила по объявлению. Говорила с этой женщиной из Брэдфорда, которая расписывала все, не жалея красок, и чего только не обещала. Содержательница публичного дома. «Нужны платные партнерши для клиентов ночного клуба, но это не то, что вы подумали», – сказала она. Они купили ей билет на самолет, а когда он приземлился в Бахрейне, ее заставили подписать контракт, по которому она должна была отдавать все, что заработает, за квартиру, которую для нее сняли. И с того самого дня она была у них в руках – разве нет? Она никуда не могла обратиться. Посольство не могло ей помочь, никто не мог. Понимаете, она очень красивая.

– Ах ты, старая карга! Мы здесь разговариваем о ее карьере! Ты что, не любишь ее совсем? Ты ей не мать! Боже мой!

– Она уже сделала карьеру, – с чрезвычайно гордым видом сказала миссис Пеллинг. – Самую лучшую карьеру в мире.

Мистер Пеллинг в отчаянии повернулся к Смайли: – Запишите: «работала по приему гостей и изучала язык» – и еще запишите…

– А не могли бы вы сказать мне, – мягко прервал его Смайли, послюнявив большой палец и перевернув страницу, – может быть, так будет лучше это сделать, – не было ли у нее опыта в организации перевозок?

– И еще запишите… – Мистер Пеллинг крепко сжал кулаки и сначала посмотрел на свою жену, потом на Смайли, и, казалось, он никак не может решиться, продолжать ему или нет. – Запишите: «работала на английскую Секретную службу, занимала ответственный пост». В качестве тайного агента. Ну, что же вы остановились? Пишите! Вот. Теперь вы знаете. – Он повернулся и сказал, обращаясь к жене: – Он сам из службы, занимающейся безопасностью, он так сказал. Он имеет право знать, и она имеет право, чтобы о ней это знали. Моя дочь не будет неизвестным героем. Или неоцененным. Помяните мои слова: она еще получит медаль Георгия (Военная медаль, которой награждаются отличившиеся во время войны гражданские лица), прежде чем закончит свой земной путь!

– Все это глупости, – устало сказала миссис Пеллинг. – Это просто одна из тех и с т о р и й, которые она выдумывала. И ты это прекрасно знаешь.

– Погодите: если можно, давайте сначала закончим с одним, а потом уже перейдем к другому, – терпеливо и деликатно попросил Смайли. – Мы говорили, если не ошибаюсь, о том, был ли у нее опыт в организации перевозок.

Мистер Пеллинг положил подбородок на руку, между указательным и большим пальцами, и принял чрезвычайно умный вид.

– Ее первый опыт к о м м е р ч е с к о й деятельности, – начал он задумчиво, – то есть когда она сама стала себе полной хозяйкой, – вы понимаете, о чем я говорю, – когда все устроилось и выкристаллизовалось и действительно начало приносить доход, – разумеется, помимо разведывательной работы, о которой я упоминал, – когда она стала набирать служащих и иметь дело с большими суммами денег и когда она заняла ответственное положение, соответствующее ее способностям, – все это началось в… Как он называется, этот город?

– Ви-ен-ти-ан, – четко, по слогам произнесла его жена, придав названию английское звучание.

– Столица Ла-оса, – сказал мистер Пеллинг, с ударением на первом слоге, как в слове «хаос».

– А как называлась компания, скажите, пожалуйста? – спросил Смайли, держа карандаш наготове у соответствующей строчки.

– Компания по производству виски, – ответил мистер Пеллинг с важным видом, – Моя дочь Элизабет владела и управляла одной из основных иностранных компаний по производству спиртных напитков в этой измученной войной стране.

– А как она называлась?

– Она продавала неочищенное виски в бочках американцам, которые там болтались, – сказала миссис Пеллинг, стоя у окна, спиной к ним. – И получала за это комиссионные, двадцать процентов. Они покупали эти бочки и оставляли их для выдержки в Шотландии, считая, что потом с м о г у т их продать и вложенные в это деньги принесут им неплохую прибыль.

– Простите, кого вы имеете в виду, когда говорите «они»?.. – спросил Смайли.

– А потом ее любовник сбежал и прикарманил денежки, – сказала миссис Пеллинг. – Провернул дельце. Очень неплохо.

– Все это чистейший вздор! – выкрикнул мистер Пеллинг. – Эта женщина сошла с ума! Не слушайте ее!

– Скажите, пожалуйста, а где она жила в это время? – спросил Смайли.

– Запишите: «она была представителем», – говорил тем временем мистер Пеллинг, в отчаянии потрясая головой, как будто все полностью вышло из-под контроля, – «представителем компании по производству виски и секретным агентом».

– Она жила с пилотом, – сказала миссис Пеллинг. – Она называла его Малыш. Если бы не Малыш, она бы подохла с голоду. Он был великолепен, но война его всего перекорежила. Конечно, а как же могло быть иначе? То же самое было и с нашими мальчиками, разве не так? Вылеты на задания, день за днем и ночь за ночью. – Откинув голову назад, она вдруг громко прокричала, словно давая команду: «По машинам! Боевая тревога!»

– Она совершенно не в себе, – снова объяснил мистер Пеллинг. – В восемнадцать их нервы ни к черту не годились, по крайней мере, у половины из них. Но они все выдержали. Понимаете, они любили Черчилля, Им нравилось, что он н е т р у с и т. Совершенно спятила, – повторил мистер Пеллинг. – Кричит ни с того ни с сего. Совсем крыша поехала.

– Извините, – сказал Смайли, торопливо записывая. – А как звали Малыша? Пилота? Как его фамилия?

– Рикардо. Малыш Рикардо. Он л а п о ч к а. Знаете, он умер, – сказала она, обращаясь прямо к мужу. – Сердце Лиззи было совершенно р а з б и т о – правда, Нанк? Но все равно, пожалуй, так было лучше.

– Она н и с к е м не жила, человекообразная ты обезьяна! Это все было специально так устроено. Она работала на английскую Секретную службу!

– О Боже мой, – с усталой безнадежностью вздохнула миссис Пеллинг.

– Нет, не твой Боже. А м о й Меллон. Запишите это, Оутс. Дайте-ка я посмотрю, правильно ли вы записали. Меллон. Имя ее непосредственного начальника в английской Секретной службе было М-Е-Л-Л-О-Н, два quot;лquot;. Меллон. Он изображал простого торговца. И неплохо справлялся с торговлей. Естественно, он же умный человек. Но на самом деле… – Мистер Пеллинг с силой ударил кулаком одной руки по ладони другой, звук получился неожиданно громкий. – Но на самом деле под маской приветливого и услужливого английского предпринимателя этот самый Меллон (два л) вел в одиночку тайную войну против врагов Ее Величества, и моя Лиззи помогала ему в этом. Торговцы наркотиками, китайцы, гомосексуалисты – эти иностранные шпионы, которые всеми силами пытаются подорвать мощь нашего славного государства… Моя бесстрашная дочь Лиззи и ее друг полковник Меллон вдвоем отважно вели войну, чтобы помешать их коварному наступлению! И это – чистейшая правда.

– Т е п е р ь – т о я в и ж у, от кого у нее эта страсть к сочинительству, – сказала миссис Пеллинг и, оставив дверь открытой, удалилась по коридору, ворча что-то себе под нос.

Посмотрев ей вслед, Смайли увидел, что она остановилась на мгновение и наклоном головы пригласила его заглянуть к ней. Потом она исчезла в темном коридоре. Вдалеке хлопнула дверь.

– Это правда, – продолжал Пеллинг, все так же настойчиво, но немного спокойнее. – Да-да-да, все так и было. В английской разведывательной службе мою дочь уважали и ценили как отличного оперативного работника.

Сначала Смайли не отвечал: он был слишком сосредоточен на том, что писал. Поэтому какое-то время не было ничего слышно, кроме неторопливого поскрипывания ручки по бумаге и изредка шороха переворачиваемой страницы.

– Хорошо. Так, а теперь давайте я запишу и эти детали, если не возражаете. Разумеется, это будет держаться в строжайшей тайне. Должен сказать вам, что мы в нашей работе не так уж редко встречаемся с подобными вещами.

– Хорошо, – сказал мистер Пеллинг, и, с решительным видом усевшись на дерматиновое кресло, вынул из бумажника одинарный листок бумаги и протянул его Смайли. Это было письмо длиной в полторы страницы, написанное от руки. Почерк был одновременно и претенциозно-затейливый, и детский. Больше других букв привлекала внимание буква quot;Яquot;, когда речь шла об авторе письма, затейливо украшенная завитушками, а все остальные буквы выглядели поскромнее. Письмо начиналось с обращения «Мой дорогой и милый папочка» и заканчивалось подписью «Твоя любящая дочь Элизабет», а между ними – текст, который Смайли сумел почти полностью запомнить наизусть.

quot; Я п р и е х а л а в о В ь е н т ь я н, Э т о г о р о д с м а л е н ь к и м и д о м и к а м и, в ч е м – т о п о х о ж и й н а ф р а н ц у з с к и е г о р о д а, а в ч е м – т о – н е м н о г о д и к и й, н о н е б е с п о к о й с я о б о м н е ; у м е н я е с т ь в а ж н ы е н о в о с т и д л я т е б я, к о т о р ы е я д о л ж н а с о о б щ и т ь н е м е д л е н н о. В п о л н е в о з м о ж н о, ч т о д о в о л ь н о д о л г о т ы н е б у д е ш ь и м е т ь о т м е н я н и к а к и х и з в е с т и й, н о н е в о л н у й с я, д а ж е е с л и у с л ы ш и ш ь ч т о – н и б у д ь н е х о р о ш е е. У м е н я в с е в п о р я д к е, о б о м н е з а б о т я т с я, и я д е л а ю в с е э т о р а д и П р а в о г о Д е л а, к о т о р ы м т ы м о ж е ш ь г о р д и т ь с я. К а к т о л ь к о я п р и б ы л а с ю д а, я о б р а т и л а с ь к а н г л и й с к о м у т о р г о в о м у п р е д с т а в и т е л ю з д е с ь м и с т е р у М а к е р в у р у ( о н а н г л и ч а н и н), и о н н а п р а в и л м е н я р а б о т а т ь к М е л л о н у. Я н е и м е ю п р а в а р а с с к а з а т ь т е б е, п о э т о м у т ы д о л ж е н в е р и т ь м н е ; е г о з о в у т М е л л о н, и о н з а н и м а е т с я т о р г о в л е й, и п р е у с п е в а е т в э т о м, н о э т о т о л ь к о п о л о в и н а д е л а. М е л л о н о т п р а в л я е т м е н я с з а д а н и е м в Г о н к о н г, я д о л ж н а в ы я с н и т ь к о е – ч т о о з о л о т ы х с л и т к а х и н а р к о т и к а х, н е п о д а в а я в и д у, ч т о м н е э т о и н т е р е с н о. П о в с ю д у м е н я б у д у т с о п р о в о ж д а т ь л ю д и, к о т о р ы е н е д а д у т м е н я в о б и д у, а е г о н а с т о я щ е е и м я – н е М е л л о н. М а к е р в у р о б о в с е м з н а е т, н о н е п о д а е т в и д у. Е с л и с о м н о й ч т о – н и б у д ь с л у ч и т с я, я н и о ч е м н е п о ж а л е ю, п о т о м у ч т о и т ы, и я з н а е м, ч т о и н т е р е с ы С т р а н ы, в а ж н е е, и ч т о з н а ч и т о д и н ч е л о в е к з д е с ь, в А з и и, г д е с т о л ь к о л ю д е й и г д е ж и з н ь в о о б щ е н и в о ч т о н е с т а в и т с я ? Э т о – х о р о ш а я Р а б о т а, п а п а, т а к а я, о к о т о р о й м ы с т о б о й м е ч т а л и, о с о б е н н о т ы, к о г д а в о е в а л, з а щ и щ а я с в о ю с е м ь ю и т е х, к о г о л ю б и л. М о л и с ь з а м е н я и п о з а б о т ь с я о м а м е. Я в с е г д а б у д у л ю б и т ь т е б я, д а ж е е с л и о к а ж у с ь в т ю р ь м е.

Смайли вернул письмо.

– Там нет даты, – бесстрастно заметил он. – Вы не могли бы сказать мне, когда оно было написано, мистер Пеллинг? Хотя бы приблизительно?

Пеллинг назвал ему не приблизительную, а точную дату. То, что он провел всю свою трудовую жизнь в Королевском почтовом ведомстве, не прошло даром.

– С тех пор она мне ни разу не писала, – с гордостью сказал мистер Пеллинг, складывая письмо и пряча его назад в бумажник. – И с того самого дня до сегодняшнего – ни единого слова, ни единого звука. Да это и не нужно. Совершенно не нужно. Мы – одно целое. Однажды это было сказано, а потом ни я, ни она больше не упоминали об этом. Она мне только намекнула. И я понял. И она знала, что я знаю. Лучшего взаимопонимания между отцом и дочерью просто быть не может. И все, что за этим последовало: Рикардо Как-Там-Его, живой или мертвый, – какая разница? Какой-то китаец, о котором она долдонит, – это тоже неважно: забудьте про него. Друзья-мужчины, друзья-женщины, коммерция – не обращайте внимания ни на что, о чем вам говорят! Это все – абсолютно все – прикрытие. Она не принадлежит сама себе, она полностью подчиняется им. Она работает на Меллона, и она любит своего отца. Точка.

– Вы были очень добры, – поблагодарил Смайли, складывая свои бумаги. – Пожалуйста, не беспокойтесь: не надо провожать меня, я сам найду дорогу.

– Ищите, что хотите, – откликнулся мистер Пеллинг, снова возвращаясь к своим прежним шуточкам.

Когда Смайли закрывал за собой дверь, мистер Пеллинг уже снова сидел в своем кресле, делая вид, что полностью поглощен поиском места, на котором прервал чтение «Дейли телеграф».

Запах алкоголя в темном коридоре ощущался сильнее. Прежде чем хлопнула дверь, Смайли насчитал девять шагов – значит, это должна быть последняя дверь слева, самая дальняя от комнаты мистера Пеллинга. Это могла быть уборная, но на уборной висела табличка «Букннгемский дворец, Черный ход». Смайли очень тихо позвал миссис Пеллинг и услышал громкое «Убирайтесь!». Он вошел в комнату – и оказался в ее спальне. Женщина, развалившись, лежала на кровати со стаканом в руке, перебирая ворох открыток с видами. Сама комната, как и комната ее мужа, была оборудована всем, чтобы существовать, не покидая ее: газовая горелка, раковина с грудой немытых тарелок… Стены увешаны фотографиями высокой молодой женщины, очень хорошенькой, на некоторых она была с мужчинами, на других – одна. Почти все они были сделаны на фоне восточных пейзажей. Пахло джином и кошкой.

– Он никак не желает оставить ее в покое, – сказала миссис Пеллинг. – Это я про Нанка. Так было всегда. Он пытался это изменить, но так и не смог. Понимаете, она ведь очень красивая. – Мать второй раз за день повторила эти слова в качестве объяснения и перекатилась на спину, держа одну из открыток у себя над головой, чтобы прочитать.

– Он может сюда войти?

– Даже если бы вы попытались затащить его сюда силой, у вас это не получится, дорогой мой.

Смайли закрыл дверь, сел на стул и сразу же вынул свою тетрадь.

– У нее есть очень милый и славный китаец, – сказала она, все еще глядя на открытку, которую держала вверх ногами. – Она пошла к нему, чтобы спасти Рикардо, а потом влюбилась. Он стал для нее настоящим отцом, первым настоящим отцом за всю жизнь. В конце концов все закончилось благополучно. Все неприятности. Они позади. Он называет ее Лиза, – сказала она. – Он считает, это ей больше подходит. Забавно, правда? Мы не любим немцев. Мы – патриоты. А теперь он ей подкинул отличную работенку – правда ведь?

– Насколько я понимаю, она предпочитает называть себя Уэрд, а не Уэрдингтон. Вы не знаете, у нее есть какие-нибудь причины для этого?

– Полагаю, она хотела сократить фамилию этого зануды учителишки до минимума, как и его роль в своей жизни.

– Когда вы сказали, что она пошла на это, чтобы спасти Рикардо, вы, конечно, имели в виду, что…

Миссис Пеллинг театрально застонала, как будто ей причинили боль.

– Ох уж эти мне мужчины. Когда? С кем? Почему? Как? В кустах, дорогой мой. В будке телефона-автомата, милый мой. Она купила жизнь Рикардо, заплатив единственной валютой, которая у нее была. Она оказала ему эту честь и потом ушла от него. А что, собственно, вам не нравится? По правде сказать, он был совершенно никчемный человек. – Она взяла еще одну открытку и стала внимательно разглядывать пальмы на пустом берегу. – Моя малышка Лиззи переспала с половиной Азии, прежде чем она нашла своего Дрейка. Но она его нашла. – Вдруг женщина встрепенулась и села, как будто услышала какой-то шум, и очень внимательно посмотрела на Смайли, одновременно приводя в порядок волосы. – Я думаю, вам лучше уйти, дорогой мой, – сказала она все так же тихо и повернулась к зеркалу. – По правде сказать, мне как-то уж очень не по себе от общения с вами. Я плохо выношу, когда вижу вокруг себя честные и достойные лица. Извините, дорогуша, вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

В Цирке Смайли потребовалась всего пара минут, чтобы удостовериться в том, что он и так знал. Фамилия Меллон (с двумя quot;лquot;) – в точности, как говорил мистер Пеллинг, – была официальным оперативным псевдонимом Сэма Коллинза.