"Эдельвейс" - читать интересную книгу автора (Andrew Лебедев)4.Алия Ахметовна Гозгоева оказалась очень хорошим человеком. – Немцы по домам ходят, с ними бывший наш участковый милиционер, они всех переписывают, – сказала Алия утром, когда Рая накормив детей принялась за ежедневную уборку, – а у тебя документов нет никаких, да и этот наш участковый бывший, он всех здешних в лицо знает, он тебя сразу немцам сдаст. – Так что же мне теперь делать? – спросила Рая и обессилено села на табурет – так как ноги вдруг подкосились от накатившего отчаяния. Алия сперва ничего не ответила. Тоже принялась хлопотать по хозяйству, пошла в сарай, курам корма насыпала, потом на чердак полезла, гремела там каким-то хламом. Рая уж было подумала, что Алия ей сказала про немцев с участковым для того, чтобы та сама ночью ушла. Забрала бы детей – Васечку с Анечкой да и ушла. И у Алии совесть как бы была чиста – не выгнала ведь беженцев со двора – они сами ушли! Но Рая ошиблась. На чердаке Алия искала одежду. Для Раи и для детей. – У меня в горном поселке сестра живет, – сказала она, – там немцев нет, да и вряд ли они туда пойдут, потому как поселок этот в стороне от дорог. Надо бы тебя туда к сестре моей с детьми. А прогонят немцев, ты и вернешься тогда. Их ведь прогонят? Алия спрашивала Раю о том, прогонят ли немцев, так, как будто Рая обладала каким то секретным скрытым от нее знанием. Интересно, за кого принимала Раю эта простая черкесская женщина, счетовод из Тебердинского райпотребсоюза? Алия обрядила Раю по местному обычаю, как одеваются женщины в дальних селах – во все черное, ноги и лицо почти закрыты, только глаза, да руки – вот и вся нагота! И Васечке с Анюткой какие-то местные наряды нашлись. К обеду, привела Алия ишака – взяла у соседей, сама запрягла животное в повозку с двумя большими колесами, и усадив в повозку Раю и детей, села и сама. Из Теберды, на удивление, выехали свободно. Никто их не задержал, только Алия поругалась о чем-то на своем непонятном Рае гортанном диалекте – поругалась с двумя солдатами в немецких мундирах и в черкесских бараньих шапках, солдатами из местного ополчения, которые теперь несли что-то вроде патрульно-постовой службы. Самих же немцев Рая не видала. На фронте все что ли? – А эти двое в немецкой форме, это ваши что ли? – спросила Рая, когда их повозка выехала из городка, – они черкесцы? – Нет, это не наши, – отвечала Алия, – это из другого района, они не черкесы, они лезгины. … Несчастный, весь в грязных катышах свалявшейся шерсти старый ишак медленно катил двуколку в гору. Ехать было и тряско и неудобно. Но Рая понимала, что это был единственный путь спасения для нее и главное – для Васечки с Анюткой. – Ты скажи, – спросила вдруг Алия, – а туберкулез он заразный? Ты ведь врач? А? – Ну, – со вздохом отвечала Рая, – ты сама и ответила на свой вопрос, ведь если я сама врач и не боюсь туберкулезных детей, то значит в закрытой форме он не заразный. – А я сразу поняла кто ты, – сказала Алия, – и что дети не твои тоже поняла. – Ты хорошая, – сказала Рая, – и спасибо тебе. – Спасибо мне после войны скажешь, – ответила Алия, – если мы все живыми останемся. Предчувствовала что-нибудь Алия Ахметовна, когда говорила "если живыми останемся"? Имела ли она ввиду, что их могут убить в ходе военных действий, или она думала о чем то другом? Об иной причине, могущей повлечь их смерть, кроме причины войны с немцами? Но так или иначе, некому потом после войны было сказать спасибо! Некого было Рае благодарить за свое спасение после войны. Потому что Алию Гозгоеву и брата ее – Магомеда Гозгоева – сослали в сорок четвертом в Северный Казахстан, по дороге куда брат и сестра Гозгоевы умерли от тифа. … – Надоело бояться бомбежек! – сказала Лизе-Лотта, объясняя причину своей просьбы послать ее на курсы операторов радиосвязи для Люфтваффе. В Союзе Немецких Девушек ей дали направление. Лизе-Лотте сначала пришлось пройти самую строгую медицинскую комиссию. Проверяли основательно – и слух, и зрение, и даже вестибулярный аппарат. Ее крутили на вертящемся стуле, а потом предлагали пройти по прямой линии и одновременно отвечать на вопросы, вроде "сколько будет, если к семи прибавить четырнадцать" и "на какой реке стоит город Ганновер". А когда она справилась, Лизе-Лотту вообще засунули во вращающееся колесо, вроде тех, в которых цирковые гимнастки выкатываются на арену, и закрепив там ее руки и ноги специальными ремнями, принялись крутить… Мир поплыл перед глазами, вращаясь, как это бывает во время болезни или отравления. Но Лизе-Лотта справилась с собой, преодолев подкатившую тошноту и почти не подала вида, что ей нехорошо. – Вы занимались альпийским туризмом? – спросил доктор. И был очень удовлетворен, когда девушка подтвердила эти сведения своей анкеты. – Значит, не боитесь высоты! – резюмировал старший медицинской комиссии, – люфтваффе будет в восторге от вас. А когда она вышла из кабинета, два доктора многозначительно переглянулись и один сказал другому, – жаль что я не буду ее командиром учебного отделения, а то бы я попользовал такой экземпляр по назначению. – Нам остается только порадоваться за камарадов из Люфтваффе, – развел руками его коллега. …. Встреча с Клаусом была такой неожиданной… А приехал бы он всего на три дня позже – так и не застал бы ее! Как тут не быть благодарным Судьбе? Они провели прекрасный день. Может быть – самый прекрасный изо всех дней. Клаус взял у своего отца коляску, запряженную двумя лошадьми и правил ими сам. Они отправились на пикник, на берег, где Изар делает изгиб, и где на высоком его берегу стоит старинный замок Гломберг-Волленштайн, а на противоположном – низком берегу реки раскинулся широкий пляж и где устроены платные купальни. Теперь в эту пору купальни пустуовали. И оставив лошадей, Клаус с Лизе-Лоттой отправились гулять вдоль береговой линии. Лизе-Лотта сняла туфли и шла по кромке, слегка смочив ступни ног. Она глядела под ноги и улыбалась. Клаус тоже шел молча. – Как здесь красиво, – сказал он, вероятно тяготясь своим молчанием. – Да, ответила Лизе-Лотта, – очень красиво. – Я никогда раньше не обращал внимания на эту красоту, – Клаус махнул рукой в сторону высоких башен замка Гломберг. – Да, – снова согласилась Лизе-Лотта и продекламировала: Прекрасный старинный замок Стоит на вершине горы. И любят меня в этом замке Три барышни – три сестры. Вчера обняла меня Йетта. Юлия – третьего дня. А день перед тем Кунигунда В объятьях душила меня. В замке устроили праздник Для барышень милых на днях. Съезжались бароны и дамы В возках и верхом на конях. Но жаль, что меня не позвали. Не видя меня на балу, Ехидные сплетницы-тетки Тихонько смеялись в углу… – Это Хайне? – поинтересовался Клаус. – Да, это великий гений Хайне, – подтвердила Лизе-Лотта и вдруг резко повернувшись к Клаусу, бросилась к нему на грудь и страстно зашептала: – Мы не должны терять времени, мы должны быть бережливыми с нашим временем, обними меня, увези меня теперь туда, где мы сможем быть вместе, ты и я. Она вся дрожала. Она вся была в страстном порыве искренности и открытости. – Клаус, ведь каждого из нас могут сегодня или завтра убить, ведь война! И я вижу смерть каждый день, нас бомбят, и я тоже теперь уезжаю, и может через месяц другой я тоже окажусь на фронте, Клаус, милый Клаус! Лизе-Лотта держала его лицо обеими руками и спешно, словно боясь, что его отнимут и увезут от нее – целовала его в губы, в щеки, в глаза… Потом они доехали до небольшой гостиницы, некогда очень популярной у туристов. Теперь здесь было затишье и Клаус вообще не был уверен, что хозяин гостиницы "Толстый Ганс" еще сдает номера. Но им с Лизе-Лоттой повезло. Хозяин – инвалид Первой мировой с ленточкой и со значком Легиона Стального шлема – уступил оберлейтенанту горных егерей из уважения к Железному Кресту в петлице его мундира. Из окна их комнаты были видны широкий плес и замок на противоположном берегу реки Изар. Но им некогда было любоваться видом, открывавшимся из окна. Клаус и Лизе-Лотта любовались друг другом. Они были заняты любовью. – Я буду молить твоего Ангела-Хранителя, – сказала Лизе-Лотта. Водя пальчиком по гладкой груди Клауса. – Тогда тебе надо молиться моему унтерофицеру Волленгуту, – рассмеялся Клаус, – он мой Ангел-Хранитель. |
|
|