"Смоляночка" - читать интересную книгу автора (Andrew Лебедев)Глава седьмаяНиколенька Каменский и Ванечка Дибич-Заболканский стреляются на шести шагах. А начальство заминает скандал. Смешными и забавными измены и их разоблачения получаются только в анекдотах, а в жизни же все выходит весьма драматично. Nobless oblidges… Как много смысла заключено в этом коротеньком выражении! Гвардейский офицер всегда говорит другому гвардейскому офицеру "ты", даже не будучи знакомым с ним, даже не будучи представленным. А гвардейцев Петербурге – два корпуса кавалерии, да корпус гренадер. Гвардейская пехота – Семеновский, Измайловский, Преображенский, Финляндский полки… Гвардейская кавалерия – полки Лейб-гусар, лейб-уланы, лейб-драгуны, а еще два полка Его и Её величеств конно-гвардейцев-кирасир. А еще гвардейская артиллерия и гвардейский экипаж. И еще, и еще, и еще… И этими более чем двадцатью тысячами солдат, расквартированных в Петнрбурге, командовали полторы тысячи господ-офицеров… Дворян и дворянчиков. Родовитых и не очень. Но всех без исключения – подчинявшихся правилу – что ПОЛОЖЕНИЕ и ПРОИСХОЖДЕНИЕ – ОБЯЗЫВАЮТ. Что если ты – офицер и дворянин, то честь свою обязан защищать… А офицеров в Петербурге было очень много. И все они хотели любовных приключений. И поэтому, ссоры из-за барышень происходили ежедневно. И дуэли были в Петербурге явлением более чем обыденным. Ноблес – оближ. Положение обязывает. И если у простых солдат и унтеров происходивших из рязанских и малороссийских крестьян, если у этих простых солдат – что поссорившись в трактире из-за красивой бабенки-чухонки просто подрались на кулачках, да пустили друг дружке юшку из носа, да на том и помирились, то у господ офицеров все обстояло иначе. К барьеру. Под граненый ствол дуэльного пистолета! Таков был Питер. Государыня матушка-императрица за возведение ее на трон, жаловала своих офицеров-гвардейцев тысячами душ и тысячами десятин земли… И милостиво позволила не служить… Но как же не послужить – За эти то привилегии, данные им государыней? И дворяне служили. А служба – это война. А война – это готовность отдать свою жизнь. А эта готовность требует храбрости. А в мирное время – что же так еще не развивает эту храбрость, как не дуэли? … Секундантами Каменского были штаб-ротмистр Краузе и поручик Бонч-Задунайский. Они пришли к Ване Дибич-Заболканскому на его квартиру, когда тот еще только завтракал. – Мы уполномочены заявить, – начал было раздувавшийся от собственной значимости Бонч-Задунайский, которого по молодости, все товарищи в полку называли просто Бонч. – Дайте пожрать, ей Богу, – взмолился Ваня Дибич, – почему ваша уполномоченность не может подождать? Задунайский с Краузе вышли в прихожую и там дожидались, покуда Иван не закончит свою трапезу. А трапаза была теперь испорчена, и подававший своему барину денщик Ефимка был отослан вместе с серебряным подносом, на котором так и остались недоеденными кусок холодной телятины, два куриных яйца, в смятку, как любил барин, да теплый филипповский калач с Невского… – Нутес, господа, – выйдя в сени, обратился к офицерам Иван Дибич, – в чем ваше уполномоченное дело состоит, позвольте узнать? Иван прекрасно понимал, что Краузе с Бонч-Задунайским пришли объявить себя, как секунданты Каменского, но он продолжал изображать холодное недоумение. Сидевшие на сундуках и курившие, покуда хозяин квартиры завершал свой завтрак, Краузе с Бончем встали и теперь тоже выдерживали паузу. Иван подчеркивая свое абсолютное спокойствие, застегивал манжет на все четыре уставные пуговицы и застегнув, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки. Сперва левую, потом правую. – Мы имеем честь передать вам, господин корнет, что известная вам особа, а именно поручик Каменский, желают драться с вами, – сказал Краузе, ища, куда бы бросить папиросу, – и драться безотлагательно, – вставил распираемый от собственной значимости Бонч-Задунайский. Бонч впервые принимал участие в настоящем дуэльном деле и поэтому ужасно хотел выглядеть опытным забиякой, этаким заправским бретером. – Что значит безотлагательно? – хмыкнул Каменский, – уж не прикажете ли поехать нынче с вами на пески и драться прямо теперь и без моих секундантов? – Конечно же вы будете иметь время чтобы назначить секундантов, – поправил своего товарища Краузе, – и мы будем ждать их прихода, дабы обсудить условия поединка. – Да, да, – подтвердил Бонч, – мы будем ждать, чтобы обсудить условия. – Как угодно, господа, – подводя итог, сказал Каменский, коротким кивком показывая, что разговор окончен, – мои секунданты нанесут вам визит как только я сделаю свой выбор, а теперь, честь имею… Когда Краузе с Бонч-Задунайским вышли на двор, Каменский написал записку своему другу штабс-капитану Измайловского полка Руденко, чтобы тот прихватив с собою прапорщика Иванова, шел бы скорее на квартиру Каменского для разговора. Денщик Ефимка тут же помчался с этой запиской в Измайловские казармы. А Иван встал к бюро и принялся писать письмо Надин. Cher Ami, Je ne sais quoi, mais sens donc comme mon Coeur bondit et trepigne… Иван замер, написав сию фразу и задумался. Потом снова обмакнул перо в чернильницу и с противным скрипом принялся царапать дальше: Peut etre demain je ne serait pas vivant, mais mon amour… Иван порвал лист и скомкав его обрывки, безжалостно бросил их на пол. Из нижнего ящика бюро вынул другой лист, взял другое перо. Задумался, глядя в окно. Написал пару фраз. Снова порвал написанное и бросил на пол. Руденко с Ивановым, шумно войдя в квартиру одинокого любовника так и застали ее хозяина, скучающим возле бюро, стоящим посеред разбросанных по полу комков пищей бумаги. – Завещание пишешь? – хохотнул Руденко, – не рановато ли? – Это он своей пассии, своей petit ami амурное послание пишет, – догадался Иванов. – Входите, господа, суть дела, надеюсь, вам уже известна? – сказал Ваня, ногою в начищенном сапоге заталкивая комки бумаги под бюро, – господин Каменский нынче изволил вызвать меня, и я доверяю вам теперь быть моими секундантами. – Сочту за честь, – щелкнув каблуками и коротко кивнув, сказал Иванов. – Что же, если невозможно уладить дело иначе, то надо драться, – сказал Руденко, – так что можешь на нас положиться. – Ну и чудно, господа! – нервически воскликнул Иван, – я надеюсь, вы сумеете договориться с секундантами Каменского о кондициях. Руденко хмыкнул. – Кондиции? Да ведомо ли тебе, друг мой, что он тебя почти наверняка уложит. Он ведь стрелок известный. А ты? – И стоило ли того то полученное тобой удовольствие? – покачав головою спросил Иванов. – Стоило ли! – воскликнул Иван, – savais vous, les sein c"etait presqu"aussi ouvert qu"a present – господа, я бы смотрел и смотрел бы на них, даже если бы сто пистолетов уперлись теперь мне в лоб, – est-ce qu"il y a quelque chose de plus beau qu"un joli sein de femme… – Да он блаженный! – воскликнул Руденко. – Определенно, у него жар, – согласился Иванов. – Может отложим поединок? – поинтересовался Руденко. – Что? Ни в коем случае! – воскликнул Иван. И отослав секундантов к друзьям Каменского, снова встал к бюро и принялся чиркать пером: Cher Nadine! C"est quelque chose d"innefable, ma noble adorable Nadine… Sacre Nadine, vous autres femmes c"est votre ideal d"etre maltraitees… Mais moi Je suis un homme… Тут Иван задумался… Ему хотелось найти убедительные слова, но в тоже самое время не грубые, чтобы донести до сознания Надин ту мысль, что с Иваном она была бы счастливее, чем с Каменским, потому как он любит ее искреннее и нежнее. – Барин, мундир я вычистил, а саблю отдал татарину наточить, как вы велели, – нарушил тишину, тихо вошедший Ефимка. – Уйди, дурак, не мешай! – раздраженно крикнул на денщика Иван. Не писалось. Вот уже шесть листов скомкал и изорвал. Иван бросился лицом на диван и решил, что уснет и поспит часа два. Как раз до службы. В пять надо было на развод караулов идти. Но не спалось. Какие то мысли лезли в голову. Как Руденко сказал? – Да он тебя подстрелит, как утку на охоте, он же стрелок! Всем было известно, что Каменский хорошо стрелял. Ну так на все воля Божья! Авось и промахнется. … В это же самое время Каменский обсуждал с Надин свои кондиции. Кондиции продолжения их отношений. – Сударыня, вам известно, что я аккуратно выполняю данные вам обещания достойно содержать вас. Ваш дом, ваш выезд, ваши причуды, наконец. – Вы меня попрекаете? Terrible monster! – пожав плечиками фыркнула Надин, – а вам известно, что наш достаточно умеренный в фантазиях государь смотрит ваши проказы мягко говоря сквозь пальцы только благодаря моим заслугам перед вашим влиятельным родственником? – Да, наш государь не так терпим, как была матушка императрица, – согласился Каменский, – но что вы изволите иметь ввиду, когда говорите о неких послаблениях, которыми я якобы обязан вам? – Ах, не стройте из себя неведающего Фомы, – воскликнула Надин, – sancta simplistica! – О чем вы? Сударыня! – О том, что мой дом, который так уж получилось, содержится на ваши деньги, монсеньёр, служит отечеству и интересам государя, и не ваше дело, попрекать меня тем, что я вам позволила содержать этот дом, потому что кабы не вы, то был бы кто-то другой, c"est entenduit? Каменский отшатнулся ошарашенный. – Вы, вы, вы хотите сказать, что вы совершенно не любили меня, Надин? C"est nes pas juste… – Quelle enfante! – всплеснула руками Надин, – я не любила? Да я с вами носилась, как дурочка с писаной торбой, да кабы не мое к вам доброе отношение, на вас бы никто всерьез не смотрел бы в свете, кабы не я… Да и разве вы не пользовались моими прелестями, сударь? Надин смотрела на Каменского с укором. – Ах. Вы жестокая! – с трудом вымолвил Каменский, – как вы могли так выставить мое имя, связавшись с этим Дибич-Заболканским? Я теперь опозорен. – Вы опозорены? – округлив глаза спросила Надин, – c"est vrai les mot infantilles, я вам, сударь, не жена и не помолвленная невеста. Так что не стоит говорить о том, что я подвергла ваше имя нареканию со стороны светских правил. Это не верно! – Но я содержу вас! – как то уже совсем беспомощно воскликнул Каменский. – Ну так и не содержите, дуралей! – фыркнула Надин, – завтра же Безбородько назначит мне другого покровителя, вам этого надо? Каменский постоял, подумал. А потом бросился в ноги к Надин, – простите, простите меня дурака, я никогда больше не посмею попрекать вас! – То то же, – удовлетворенно согласилась Надин, – и не смейте стреляться с Дибич-Заболканским по-настоящему, а не то! … Стрелялись в пятницу в четыре утра. Чтобы потом как раз в казармы да на плац к вахт-параду успеть. Каменский не доходя до барьера сразу выстрелил в воздух. А Иван, тот тоже выстрелил в пролетавшую мимо невскую чайку.. А впрочем, кабы даже и сделал он выстрел в сторону Каменского, то вряд ли причинил тому вред, потому как пистолеты были заряжены одним порохом и пыжами. Пуль в них не было. …. Но все же донос о том, что два гвардейца нынче стрелялись на Песках в присутствии доктора и четырех секундантов, донос такой все же лег на стол к государю. Павел поглядел бумагу. Вскинул свое курносое лицо на Безбородько и сказал, – я буду их сечь, вот матушка моя их жаловала, а мне плевать, мне плевать, что они дворянского звания и офицерского чина. В этом государстве есть только один дворянин – и этот дворянин я! – Будьте великодушны, государь, – сказал Безбородько, – как был великодушен Христос, когда говорил, наведают они что творят, они словно дети малые, а они ведь ваши дети, государь! – Большие детки, большие бедки! – хмыкнул Павел поднимаясь из кресла, – сей вот час увижу этих Каменского с Дибич-Заболканским на вахт-параде, обоим по мордам нахлещу! – Так их! Так их, государь, – согласно кивнул Безбородько. |
|
|