ГЛАВА 11. ПОЧЕМУ ТУХАЧЕВСКОГО СЧИТАЛИ ШПИОНОМ?

Этот щекотливый пункт в биографии маршала обстоятельно рассматривался на предварительном следствии. Но лицемерно-восхваляющие борзописцы всегда его трусливо обходили. На вопрос наложено самое настоящее «табу». А почему, собственно говоря?! Надо его рассмотреть, собрать необходимые данные и доказательства, опубликовать их для всеобщего сведения и поставить на обсуждение.

В настоящее время известно, что вполне определенные подозрения, а потом и уверенность возникли у следователей НКВД и политического руководства страны на основе двоякого рода данных. К наиболее существенным относились данные, связанные с передачей немецкой разведке оперативного плана будущих военных действий и, естественно, плана мобилизации, который всегда тесно связан с первым. Менее существенными, по сравнению с предыдущим, выглядели подозрения относительно давности шпионских связей. Источником этих подозрений являлся тот факт, что в Первую мировую войну будущий маршал, оказывается, находился в немецком плену!

Казенные биографы очень не любят этого момента в жизни маршала и стараются его всячески загримировать, отделываясь беглой скороговоркой. Напрасно! Надо выяснить, наконец, что же за подобным эпизодом скрывается! Известные нам факты таковы. Тухачевский отбыл с полком на фронт в сентябре 1914 г. За 6 месяцев пребывания на фронте получил орден. И уже через 6 месяцев оказался в плену (19.02.1915). Таким образом, его доблестные военные подвиги на фронте длились всего шесть месяцев, а все остальное время Первой мировой войны (по август 1917 г.), то есть почти три года, он находился в безопасном удалении от войны.

Не станем здесь разбирать, как он попал в плен (этот вопрос мы разбираем в другом месте). Посмотрим лучше, что Тухачевский делал в плену и как он из него освободился.

Попав в плен, Тухачевский, как утверждают, несколько раз делал попытки бежать. Но, видимо, не очень настойчивые и хорошо продуманные: ибо что была за охота снова лезть в окопы, подставлять голову под снаряды и пули, кормить своею кровью проклятых вшей?! Важно было лишь создать о себе определенную легенду на будущее — о своей непримиримой патриотичности и верности присяге. А потом позволить себя поймать и вернуть на прежнее, вполне безопасное место!

Никаким наказаниям за эти побеги Тухачевский не подвергался: его не избивали, не заковывали в кандалы, не сажали в карцер, не морили голодом. Об этом никто не говорит. Правда, после нескольких попыток «побега» немцы, которым это, видимо, надоело, отправили его в форт № 9 крепости Ингольштадт, где часовых имелось не меньше, чем пленных, где содержались особо беспокойные элементы. Но не следует думать, что там существовал какой-то уж зверский режим! Ничего подобного! Режим в крепости отличался неслыханным либерализмом и не походил на тот, что существовал в российских тюрьмах и лагерях! Во-первых, пленных не гоняли на принудительные работы, во-вторых, существовала регулярная связь с волей, систематически передавались посылки (часто даже роскошные!), которые немцы не отбирали, в-третьих, пленным не запрещалось собираться и устраивать праздники! Генерал-лейтенант А.В. Благодатов, который во времена молодости тоже находился с Тухачевским в плену, вспоминает: «В день взятия Бастилии мы собрались в каземате французских военнопленных. На столе появились бутылки с вином и пивом, полученные к празднику нашими французскими друзьями. Каждый стремился произнести какой-нибудь ободряющий тост. Михаил Николаевич поднял бокал за то, чтобы на земле не было тюрем, крепостей, лагерей». (Маршал Тухачевский. Воспоминания друзей. М., 1965, с. 23.)

Естественно, в таких условиях пленные чувствовали себя достаточно вольготно. И вели себя соответственно. Тот же Благодатов вспоминает: «Всех нас объединяло стремление к побегу. Никто не утратил чувства человеческого достоинства. При стычках с администрацией мы выступали дружно, сплоченно, сообща отстаивая свои интересы. Тем не менее, как и в каждом коллективе, у нас были люди наиболее деятельные и люди, отличавшиеся наименьшей активностью. К первым неизменно относился Михаил Николаевич Тухачевский. Он буквально покорял своих товарищей по несчастью жизнелюбивостью и дружелюбием. Военнопленные всегда были готовы пойти за ним на любое самое рискованное дело.

Вспоминается наша демонстрация против нового коменданта форта. Он отменил проверку по казематам и приказал нам для этой цели выстраиваться на площадке. Мы не выполнили его приказ. Комендант вызвал караул, дал команду — зарядить винтовки. В ответ раздались свист, улюлюканье, выкрики. Французы запели «Марсельезу». Побоявшись, как видно, что пленные набросятся на караул и произойдет драка, комендант махнул на все рукой и ушел. М.Н. Тухачевский был одним из зачинщиков этой демонстрации». (Там же, с. 22-23.)

Все это, понятно, очень интересно и говорит явственно о склонности самого Тухачевского ко всяким авантюрам и господствовавшем либерализме, который такие авантюры поощрял (видите ли, комендант даже не решился дать парочку выстрелов в воздух, не то что по «бунтовщикам»!).

Следует, однако, отметить, что почтенный генерал рассказывает не обо всем. Он, разумеется, «забывает» добавить об одном важном моменте: что немецкая разведка вела свою работу среди военнопленных. Она тщательно изучала их биографии, характеры, степень умственного развития, определяла перспективы будущей военной карьеры. За отобранным контингентом устанавливалось секретное наблюдение, в том числе с помощью тайных агентов. Окончательно отобранных кандидатов отделяли от прочих, их вызывали для доверительных бесед, их всячески обрабатывали и в конечном итоге старались завербовать. Разговоры велись такого рода:

— Господин поручик (штабс-капитан)! Вы сами убедились: находиться в плену плохо. Разве не хотелось бы вам вернуться домой? Обнять любимую матушку, которая горюет о вас, своих близких? Этому можно помочь. Ничего особенного от вас не требуется. Лишь дайте согласие работать на великую Германию, подпишите согласие о секретном сотрудничестве! Наши две страны не будут больше воевать, прискорбная ошибка будет исправлена. Следовательно, вы не совершите ничего недостойного! Подпишите — и мы вас тотчас отпустим. И так все устроим, что никто и подозревать вас не сможет! Устроим побег! Сделаем вам героическую биографию! Вы получите большую славу — за свое мужество и патриотизм! И мы же способствуем вашей карьере, когда вы вернетесь на родину. Немцы в России всегда были сильны, занимали влиятельные позиции в государственном аппарате, в полиции, в армии, в военном министерстве. Вспомните, императрица Екатерина Великая — немка! Ваша государыня Александра Федоровна, супруга Николая II, тоже из немок! Ваш военный министр Сухомлинов работал на Германию! И многие лица из вашей разведки! О Распутине вам не надо говорить, вы сами знаете! Словом, мы сумеем обеспечить вашу карьеру, сделаем ее самой блестящей! Для этого необходимо лишь одно: тайно стать на сторону Германии и выполнять наши поручения!

Противостоять змеям-искусителям из немецкой разведки было трудно: кому же может понравиться долго сидеть в лагере?! Особенно когда аргументы казались убедительными (все факты соответствовали действительности!), когда мучительная война кончилась и уже не предстояло снова лезть в окопы?!

Обращалась ли немецкая разведка к Тухачевскому с таким предложением в период его плена? В том можно не сомневаться! Честолюбивый молодой дворянин (он заявлял: «Если не стану генералом в 30 лет — застрелюсь!»), представитель известной военной фамилии, обладавший широким кругозором, несомненными военными способностями, получивший за шесть месяцев войны будто бы 6 орденов, конечно же, должен был казаться перспективным — при подготовке его к определенного рода деятельности.

Не к одному Тухачевскому, понятно, обращались с таким предложением: немецкая разведка всегда работала с размахом. И многих людей вербовала, из самых различных армий. По разным причинам: одним надоедало сидеть в лагере, другие жаждали денег, карьеры и отличий, третьи ненавидели Россию

Как встретил указанное предложение Тухачевский? Сторонники маршала ответят с возмущением:

— Конечно отказал! Маршал являлся горячим патриотом!

Мы не станем утверждать этого столь решительно, ибо человек слаб (а слабость Тухачевского, сдавшегося врагу в плен, доказана!). Заметим, что и Ежов со своими сотрудниками, обладавшие громадной информацией о Тухачевском, держались явно иного мнения. И это мнение, в связи с известными нам фактами, выглядит более убедительно. Свой собственный «демон-искуситель» тоже нашептывал по ночам.

Ясно что:

— Да дай им, Миша, сучью бумажку с обязательством! Подпиши! Все равно она ничего не будет стоить! Самое главное сейчас — освободиться! Не сидеть же здесь еще пять лет! А там видно будет! Россия велика, можно затеряться в ее гарнизонах. Само время и обстоятельства превратят «обязательство» в ничто! А если все-таки станет известно?! Ну и что?! Всегда можно объяснить так: «Я пустился на хитрость! Чтобы вырваться из плена! Зов революции! Зов родины!»

Вот и возникает в этой связи вопрос: действительно ли Тухачевский, проведший почти три года в плену, воевавший на фронте Первой мировой войны лишь полгода, не давал секретного обязательства работать на немецкую разведку еще в 1917 г., когда он был ничто, когда о будущей блестящей карьере не мог и предполагать?!

Возникает и другой вопрос: на какой основе сложились у него сугубо доверительные отношения с лейтенантом Ферваком, сидевшим вместе с ним в лагере и работавшим позже на французскую разведку? Близкие отношения с ним Тухачевский сохранял до самой своей гибели.

Вот на какие вопросы надо ясно и недвусмысленно ответить, приведя документы и воспоминания.

Само собой понятно, что если истинная подоплека освобождения из плена была именно такова, как сказано, то воспоминания на эту тему Тухачевскому доставить удовольствия не могли. Этот очень важный факт явственно виден в воспоминаниях сестер маршала, которых, конечно, не заподозришь в плохом отношении к брату:

«И вот однажды, когда мы все собрались за обеденным столом, неожиданно распахнулась дверь и на пороге появился худой, измученный человек. Лишь по улыбке мы узнали нашего Мишу.

Дни, проведенные им с семьей, были для нас днями беспредельного счастья и бесконечных расспросов. Мы дознавались, как он бежал, как скрывался, чем питался в пути, каким образом шел ночами по незнакомым местам. Михаил не очень охотно вспоминал обо всем этом — слишком много перенес. На привезенных им из Швейцарии фотографиях (туда он перебрался из Германии. — В.Л.) он походил на мумию и был страшно оборван». (Там же, с. 14-15.)

Тот же Благодатов пикантную сцену побега, о которой будущему маршалу почему-то не очень хотелось рассказывать, излагает так: «Тут как раз подвернулся удобный случай: на основании международного соглашения военнопленным разрешили прогулки вне лагеря, хотя каждый должен был дать письменное обязательство не предпринимать при этом побега. Тухачевский и его товарищ капитан Генерального штаба Чернявский сумели как-то устроить, что на их документах расписались другие. И в один из дней они оба бежали.

Шестеро суток скитались беглецы по лесам и полям, скрываясь от погони. А на седьмые наткнулись на жандармов. Однако выносливый и физически крепкий Тухачевский удрал от преследователей. Через некоторое время ему удалось перейти швейцарскую границу и таким образом вернуться на родину. А капитан Чернявский был водворен обратно в лагерь». (Там же, с. 25.)

Вот такие арабские сказки рассказываются без всякого смущения! Расчет ясен: и так сойдет.

Нет, напрасно стенает А. Чехлов в своем рассказе «Расстрелянные звезды» («Даугава», 1988, № 1, с. 48): «Все было против маршала и его товарищей. Любой эпизод их жизни, даже самый, казалось бы, незначительный, оборачивался в руках следователей и его помощников неожиданной стороной».

Да уж, понятно: следователи-то не смотрели на Тухачевского сквозь розовые очки, басни за чистую монету принимать не желали!

В заключение следует поставить еще один вопрос: если Тухачевский уже в 1917 г. давал обязательство работать на немцев, то кому именно? Ответ кажется очевидным: этим офицером был тот самый Нидермайер, который позже стал военным атташе Германии в Советской России, к которому имя Тухачевского во время событий 1937 г. намертво «припаяно». Не пора ли по документам прояснить, что же было в действительности?!

В биографиях таких лиц, как Тухачевский, не должно быть подозрительных моментов!

Следует обратить внимание еще на один момент, чрезвычайно интересный. Известно, сколь скупо и просто невразумительно излагается в разных книгах биография Б. Фельдмана, виднейшего соратника Тухачевского и его друга. Случайно ли это? Не стараются ли таким образом «замаскировать» некие детали биографии, как это делали и с биографией героя Гражданской войны Котовского? В интересной документальной книге «Августовские пушки», посвященной событиям августа 1914 г., Барбара Такман вспоминает (М., 1972, с. 137) «некоего лейтенанта Фельдмана», командира роты 69-го немецкого полка, который по приказу начальства начал Первую мировую войну нападением на Бельгию и захватом ее пограничного городка. К сожалению, этот Фельдман дальше не упоминается и о нем не дается никаких биографических деталей. Это обстоятельство и порождает подозрение: не есть ли названный Фельдман и русский Фельдман, «соратник Тухачевского», одно лицо?

Для такого подозрения много оснований. Известно, что в Гражданскую войну и позже в Красной Армии воевало и служило много немцев, чехов, венгров и сербов. Они продолжали службу и после Гражданской войны, занимая крупные должности. Между Красной Армией и немецкой до 1933 г. имелись почти союзные отношения, скрепленные общими военными интересами (военная техника, организация, стратегия, обучение кадров и прочее). Тухачевский почти всю Первую мировую войну провел в немецком плену. Немецкая разведка тщательно «работала» с ним, считая его «перспективным». Она старалась завербовать его и обещала помочь сделать блестящую карьеру, которую тот в Красной Армии и сделал.

Было бы вполне логично при таких обстоятельствах приставить к нему «для присмотра» и связи с немецкой стороной одного из офицеров немецкой разведки, чтобы они делали карьеру в РККА вместе. Фельдман, «соратник Тухачевского», при нем и играл всегда роль его «правой руки», занимая пост начальника штаба. К концу карьеры он добрался до высокого поста в Наркомате обороны и ведал здесь перемещениями всех высших командных кадров!

Не мешало бы с документами в руках разъяснить спорные моменты начального этапа в биографии Фельдмана! Вполне понятно, что если

Фельдман был на деле немецким евреем, офицером немецкой армии в Первую мировую войну, а потом еще и работал в немецкой разведке, то обвинение Тухачевского в шпионской деятельности в пользу Германии получит новое и очень серьезное основание.

Во всех этих закулисных событиях большую роль играла немецкая разведка — абвер. Ее возглавлял 50-летний адмирал Фридрих Вильгельм Канарис (1887-09.04.1945). Адмиралом сделал его Гитлер, хотя по происхождению своему и связям он мог бы отлично обойтись и без него. Ибо отец Канариса — преуспевающий промышленник, акционер и директор металлургического завода. Снедаемый честолюбием (в императорской армии отец имел чин обер-лейтенанта резерва), он пытался всем доказать, что немецкие Канарисы — потомки героя греко-турецких войн, видного политического деятеля Греции Константина Канариса (копию его греческого памятника он даже поставил в своем родном городе Дуйсбурге). Он был вполне человеком своего времени: непримиримым противником социал-демократии, рабочего движения и профсоюзов. Сын пошел еще дальше отца. В 1938 г. один из приспешников адмирала издал труд, в котором доказывалось, что его генеалогическое дерево восходит к итальянскому аристократическому роду XVI в. Канаризи, а родоначальник того имеет корни даже в XIV в.! Коллеги по итальянской разведке тоже польстили адмиралу и прислали ему труд по генеалогии, где устанавливалось его родство по матери с Наполеоном! Неизвестно, не установил ли честолюбивый Тухачевский, что сам находится в родстве с Канарисом?! Для его дел такое «родство» было бы очень выгодно!

Как бы там ни было, молодой Канарис начинал свою жизнь в обстановке полного благоденствия: отец его имел шикарный особняк с садом, теннисные корты, его возили (!) в школу в экипаже, с 15 лет он владел собственной лошадью. И, конечно, он имел доступ к отцовской библиотеке, музыке, спорту, к интересным и влиятельным собеседникам, посещавшим дом его отца.

Как и многие из буржуазной среды, Канарис-младший бредил военной карьерой. Ибо Германия Гогенцоллернов была создана силой оружия и дипломатией. И престиж военщины, сумевшей воплотить в жизнь многовековые мечты немцев о едином и сильном государстве, находился на исключительно высоком уровне. Казарма и офицерское казино представлялись рядовому бюргеру раем на земле!

В 17 лет Канарис-младший потерял отца. Это печальное обстоятельство упростило для него вопрос о карьере. Окончив гимназию, он поступил в кадетскую школу в Киле (1905). Морскую службу практичный Канарис рассматривал, как трамплин к будущей блестящей карьере (армия была учреждением аристократическим, и это очень мешало продвижению тех, кто не принадлежал к немецкой знати). Через два года будущий адмирал закончил кадетскую школу. Стажировался он на крейсере «Бремен», вместе с ним защищал «немецкие интересы» у берегов Латинской Америки, получил чин лейтенанта и за «особые заслуги» — иностранный орден (к величайшему удивлению сослуживцев!).

Затем он участник плаванья у берегов Балканских государств (в 1912 г. они воевали с Турцией), совершал разведывательные вояжи по Стамбулу — городу международного шпионажа. Потом участвовал во втором плавании к берегам Латинской Америки. Получил чин обер-лейтенанта. На крейсере «Дрезден» участвовал в успешной битве немецких кораблей против английских при Коронеле. Успех, однако, сопутствовал недолго, эскадра адмирала Шпее была уничтожена англичанами. Крейсер Канариса с трудом спасся. Но чилийские власти не дали спасительного убежища. Корабль после боя пришлось затопить, команда отправилась в лагерь.

С трудом Канарис выбрался оттуда и вернулся на родину с чилийским паспортом на имя чилийца Розаса. (На этом фоне биография Тухачевского до 1917 г. выглядит просто жалко!)

Маленький, тщедушный Канарис (внешне чем-то похожий на Ежова) показал очень устойчивые черты своего характера: любезность, скрытность, храбрость, решительность, железную выдержку, трудолюбие, склонность к закулисным комбинациям, широкий кругозор, умение вызывать на откровенность, умение вести переговоры. Он больше предпочитал слушать, а не говорить.

Канарис кончил Первую мировую войну, пройдя курс в военно-морских школах, выступая также и преподавателем, был командиром подводных лодок и потопил три вражеских транспорта. Имел за боевые заслуги два железных креста (1 и 2 классов). Он получил чин капитана. Начальство отправило его для работы в Испанию в качестве военного атташе. И он хорошо работал, хотя имел на счету одно крайне сомнительное дело. Тогда провалился один из способнейших агентов — знаменитая танцовщица, исполнительница восточных и эротических танцев Мата Хари. Недоброжелатели говорили: «Случайно или намеренно, но он выдал ее французам» (казнена ими 15 октября 1917). Канарис сумел, однако, оправдаться.

Следующие этапы бурной карьеры: офицер связи между морскими частями Добровольческого корпуса и военным министром Носке, участие в военно-полевом суде над убийцами Розы Люксембург и Карла Либкнехта, старший офицер адмиралтейства в Киле, один из организаторов тайного вооружения ВМФ и обучения немецких летчиков в Марокко (!), референт при начальнике штаба ВМФ, старший помощник командира корабля «Силезия» (1926), а затем (с 1932) и его командир, комендант крепости Свенемюнде, видный сотрудник военного министерства, где он возглавляет отдел военно-морского транспорта. Благочестивое название прикрывало совсем иную сферу деятельности. На самом деле Канарис занимался реорганизацией морской разведки, поскольку считалось общепринятым, что немецкая разведка не оправдала себя во время войны, и во всяком случае оказалась хуже английской. Размах работ требовал больших денег. Их давали магнаты немецкой промышленности, и Канарис ведал связью с ними, получая от последних значительные суммы в секретные фонды. Часть этих денег он использовал тайно в собственных интересах, участвуя в биржевой игре и всяких сомнительных махинациях, приносивших ему, однако, неплохой «навар», так как он всегда располагал всякой важной секретной информацией.

На этой почве он однажды попал в скандал. Когда прогорела киностудия «Фебус», выяснилось, что он там имел миллионные капиталы, да еще вкладывал миллионы в не очень респектабельные зарубежные предприятия. Пришлось уволить его в отставку. Но так как ходатаев оказалось достаточно (видимо, тайные компаньоны), то он не «утонул» и при этих неприятных обстоятельствах. Предприимчивый разведчик продолжал усердно трудиться, составляя план будущей работы всей военной разведки, имея значительное состояние.

После прихода Гитлера к власти (1933) Канарис получил видный пост в министерстве иностранных дел. Здесь им был организован «Отдел кадров Б», занимавшийся шпионажем. Сюда с отчетами приезжала высокопоставленная агентура: Абец (Франция), Генлейн (Чехословакия), Типпельскирх (Балканы) и т.д. Главной задачей отдела Канарис считал подкуп влиятельных людей за рубежом, пригодных для работы на Германию. С этой целью на всех интересных людей составлялись обширные картотеки данных, где учитывалось решительно все: родословная, карьера, покровительства, браки, любовные и гомосексуальные связи, финансовые дела, соперничество, неудовлетворенное честолюбие. Отдел сумел провести ряд очень значительных тайных операций, подкупив множество самых разных людей. Наиболее известными являлись: генерал Сыровы (Чехословакия), Квислинг (Норвегия), Бек и сенатор Бисера, руководитель немецкого национального меньшинства (Польша), бывший социалист Анри де Ман, имевший влияние на короля Леопольда и его семью (Бельгия), лейтенант Домбре, сотрудник бельгийского генерального штаба, бывший премьер Цанков (Болгария), генерал Косич, начальник югославского генерального штаба, промышленник Делонкль и Лаваль (Франция). Нацистское руководство очень считалось с данными Канариса. Решения его отдела утверждались всегда тройкой, самим Канарисом и двумя нацистскими лидерами — Гессом и Риббентропом. (Рисе К. Тотальный шпионаж. М., 1945, с. 91-93, 96.)

В январе 1935 г. Канарис стал главой немецкой военной разведки — абвера. Он в корне реорганизовал ее, по задолго до того момента разработанным планам, и создал целую армию шпионов для работы во всех странах, представлявших интерес для немецкой военщины. К нему стекались также сведения от зарубежных нацистов, объединенных местными нацистскими организациями. Эта пятая колонна являлась очень значительной, если с ней не вели настоящей борьбы. В Австрии, например, она составляла почти 20 тысяч человек накануне аншлюса. Австрийские власти засадили нацистов в тюрьму, но затем под давлением Гитлера выпустили по «амнистии». Остался в тюрьме всего 151 человек, — особенно замаранных уголовными преступлениями. Разумеется, расплата за «доброе деяние» последовала очень быстро, — и Австрия была стерта с географической карты! А выпущенные из тюрьмы нацисты помогли своему фюреру «провернуть» всю операцию в кратчайший срок. (В.М. Турок. Очерки истории Австрии 1929-1938. М., 1962, с. 387.)

К этому надо добавить, что Канарис был личным другом диктатора Испании Франсиско Франко (1892-1975). В 1937 г. будущему диктатору исполнилось 45 лет. До испанской революции Франко являлся генералом и главнокомандующим на Канарских островах, до того — начальником пехотной школы в Сарагосе, командующим марокканскими войсками во время колониальной войны (1924-1926). При невысокой фигуре он отличался яростным честолюбием, решительностью и напором. Взгляды имел крайне реакционные. Свел знакомство с немецкими коммерсантами в Испании, на деле занимавшимися политической разведкой. Стал выполнять их задания и во время Первой мировой войны был завербован лично Канарисом — для деятельности против Англии и Франции.

Доверительные связи с Канарисом, обеспечившим поддержку второго лица Германии — Геринга, вывели Франко на роль «вождя нации»! Нацистская партия Германии послала в Испанию большое количество пропагандистов и консультантов, обеспечила помощь немецкими воинскими частями, самолетами и оружием. Большую помощь оказала и фашистская Италия. В результате Франко победил в Гражданской войне, захватил власть и сумел надолго укрепить ее.

Полковник Ганс Ремер, бывший немецкий военный атташе в Испанском Марокко, о Канарисе в 1946 г. заявил так: «Мне известно, что из всей германской верхушки только Канарис поддерживал контакт с Испанией при любой возможности. В ходе гражданской войны в Испании он делал все, чтобы действиями абвера поддерживать Франко. С другой стороны, создание в Испании во время Второй мировой войны, по его инициативе, учреждений абвера следует отнести за счет хороших отношений, связывавших его и с начальником испанской секретной службы. По моим подсчетам, Канарис посещал Испанию минимум четыре раза в год, но оставался там всего на 2-3 дня, каждый раз бывая у начальника испанской секретной службы». (Мадер Ю. Империализм: шпионаж в Европе вчера и сегодня. М., 1985, с. 132.)

Надо сказать, что сотрудничество Франко и Гитлера было очень выгодно для обеих сторон. Вермахт в Испании испытывал новое оружие, тактические приемы, давал офицерам военный опыт. Здесь же обучались диверсанты всех видов. Стратегия «пятой колонны» была прекрасно отработана именно здесь (а сам термин пустил в оборот фашистский генерал Мола, заявивший, что «пятая колонна» обеспечит падение Мадрида изнутри).

Обрисовав таким образом вкратце фигуру адмирала, вполне естественно поставить вопрос: в каких же отношениях находились Тухачевский и этот глава немецкой военной разведки? Ведь они знали друг друга (каждый имел на другого досье!), встречались при поездках Тухачевского в Германию, беседовали. О чем? Уж, конечно, не о погоде!

И поэтому отнюдь не случайны поездки Канариса с секретными дипломатическими миссиями в первой половине 1937 г.: в Рим к Муссолини (главная тема обсуждения — германо-итальянские военные действия в Испании), в Вену — к начальнику разведывательного отдела австрийского федерального министерства обороны, переговоры с вождями «Организации украинских националистов» (ОУН), наконец, поездка в буржуазную Эстонию — в целях активизации и координации антисоветского шпионажа. (Мадер Ю. Империализм: шпионаж в Европе вчера и сегодня. М., 1985, с. 178.)

Столь же трусливо обходится тема взаимоотношений советского маршала и Гемппа, главы немецкой контрразведки, обязанной вылавливать русских разведчиков! А ведь и он тоже знал Тухачевского, не раз беседовал с ним!

Так о чем представители военной верхушки Германии могли с ним говорить? Ясно о чем: о состоянии вооруженных сил, своих и чужих, о возможных планах войны с Польшей и Францией (очень злободневные вопросы!), об отношениях военных и политиков, о работе промышленности, сельского хозяйства, действиях Коминтерна и т.п. Общие точки зрения легко нащупывались. Канарис и все кадровые разведчики, отражая взгляды аристократического прусского генералитета, презрительно относились к своему «ефрейтору», который навязался им в вожди! В разговорах между собой они насмехались над ним и думали о его свержении при удобных обстоятельствах: когда «этот безголовый зарвется»! Тухачевский намеками отвечал, что и в России подобное возможно. А новая Россия получит следующие основы:

1. Будет она «единой и неделимой».

2. Советская власть уничтожается, компартия распускается.

3. Белая эмиграция возвращается в страну, ее потери компенсируются.

4. Восстанавливается частная собственность и сословия.

5. Нерушимый союз с Германией против общих врагов.

Такая программа вполне устраивала немецкий генералитет и делала Тухачевского и оппозицию, связанную с ним, желанным и естественным союзником. При таких обстоятельствах был вполне понятен обмен «информацией», среди «своих», естественно.

Однако в немецкой военной верхушке 1937 г., хотя она и имела «русскую ориентацию», только двое могли выступать как надежные союзники:

1. Уволенный Гитлером в отставку генерал Хаммерштейн (1878— 1943), настроенный к фюреру очень оппозиционно. Он находился в связи с участниками заговора против Гитлера. Прежде занимал пост командующего сухопутными войсками Германии (1930-1934). В 1939 г. был вновь призван на службу в армию. Умер в Берлине.

2. Начальник Генштаба 57-летний генерал-полковник Людвиг Бек (1880-1944). Этот пост он занимал в 1933-1938 гг. Вполне разделял взгляды Хаммерштейна, военная оппозиция рассматривала его как преемника Гитлера. Позже покончил с собой.

Два других высших военачальника не очень внушали доверие Тухачевскому, так как активно поддерживали Гитлера:

1. Военный министр генерал-фельдмаршал 59-летний Бломберг (1878-1946).

2. Командующий сухопутными войсками генерал-полковник 57-летний Фрич (1880-1939). Он поддерживал во всем Бломберга, как и тот, вступил с Гитлером в ссору, опасаясь войны, и был смещен с поста. Погиб в бою под Варшавой, в польскую кампанию.

Итак, главную ставку Тухачевский мог делать лишь на начальника Генштаба Людвига Бека, поддерживая с ним письменно тайный контакт через Канариса и своих посланцев, привозивших шифрованные письма.

Неудивительно: когда Гейдрих, соперник Канариса, начал фабриковать свою папку компромата на советского маршала, то Канарис, по сообщению Шелленберга, отказал ему в помощи. Хотя как будто он ему и не противился, пустив дело на самотек.

Во всяком случае, Канарис был в курсе очень многих тайных дел Тухачевского. И.К. Абжаген в биографии адмирала пишет (с. 160-161):

«По иронии судьбы Канарису было известно, что Тухачевский отнюдь не совсем безвинно был расстрелян. У него были достоверные сведения о том, что советский маршал во время своего пребывания в Лондоне в качестве представителя Советского правительства во время похорон короля Георга вел переговоры с посланцами стоящего во главе русской эмиграции в Париже генерала Миллера. Вполне возможно, что ОГПУ также было осведомлено об этом и завело судебное дело против Тухачевского, так как из судебных расследований, которые последовали одновременно с исчезновением в Париже генерала Миллера, явствовало, что в самом центре русской эмиграции во Франции имелись шпионы, которых оплачивали Советы, в том числе по крайней мере один в чине генерала». (Ныне известно, что им был начальник белогвардейской разведки генерал Скоблин.)

Подобного рода продажность различных армейских чинов очень существенно облегчала деятельность разведки в любой стране. Немецкий полковник Эрвин Штольце (1891-1950?), ветеран немецкой разведки, чей разведывательный стаж в 1945 г. составлял 22 года, трудился на шпионском поприще под начальством группенфюрера СС (равняется чину генерал-лейтенанта) В. Шелленберга в большом количестве стран: Швеции, Венгрии, Румынии, Болгарии, Чехословакии, Польше, Греции, Югославии, захватил он своей деятельностью также Прибалтику, Белоруссию, Украину. В 1944 г. он занимал пост начальника «Берлинского района сбора донесений» — особо секретного подразделения в Главном управлении имперской безопасности.

Непосредственным начальником полковника Штольце длительное время являлся австриец из Вены генерал Лахузен, шеф диверсионной службы вермахта. В вермахт сам Лахузен перешел из австрийской армии после аншлюса Австрии. Лахузен являлся высшим офицером австрийской секретной службы. В вермахте он получил за свою деятельность редкую награду — «Золотой германский крест». (Интересно отметить, что Гитлер сам себе такую награду не присвоил!) В январе 1945 г. Лахузен от своего фюрера получил чин генерал-майора. С ним-то в дружном согласии и работал Штольце.

Он повидал тысячи людей! Одних агентов он сам завербовал, других ему «передали» коллеги. Среди них находился бывший царский генерал Достовалов (Берлин), бывший царский полковник Дурново; (Белград), майор румынского Генерального штаба Урлуциано (Бухарест), капитан в отставке Кляйн (Каунас) и многие другие. Попав в советский плен, Штольце вспоминал: «Агента абвера в Бухаресте, румынского майора в отставке, Урлуциана, я тоже „получил“ от майора Юста. Связь с ним шла через германское посольство в Бухаресте, с ответственным сотрудником которого он тайно встречался. Однажды в 1936 г. я посетил его в Бухаресте. Несмотря на отставку, он продолжал служить в румынском военном министерстве и был, таким образом, в состоянии передавать нам данные об организации румынской армии и ее запланированном выступлении против Венгрии в случае войны между ней и Румынией. Кроме того, он снабжал нас сведениями румынского военного министерства о Советском Союзе.

«…» От майора Юста я «заполучил» полковника Дурново, бывшего врангелевского офицера, жившего в Белграде. Он был представителем германских фирм в Югославии, в частности, металлургического завода Штольберга (в Рейнланде). Сообщал сведения о Югославии, а иногда передавал краткие сообщения о Советском Союзе.

«…» Осуществляя диверсии и действуя в целях разложения вооруженных сил противника, Абвер-II вербовал в агенты лиц из числа национальных меньшинств. Ими были прежде всего немцы иностранного подданства, так называемые «фольксдойче», например в Чехии (судетские немцы) и в Польше «…», а также бретонцы во Франции. В принципе главарям национальных меньшинств никаких политических заверений не давалось. Однако в случае их активности, сулившей успех, с ними заключались соглашения, содержавшие взаимные обязательства. Наиболее ценных агентов, например полковника Коновальца, принимал лично начальник управления.

Абвер— II весьма дифференцированно относился к белоэмигрантам, украинским националистам, разделяя их на группы.

Поэтому в 1937 г. был возобновлен контакт с группой Коновальца, установленный Абвером-I еще в 1925 г.». (Мадер Ю. Империализм: шпионаж в Европе вчера и сегодня. М., 1985, с. 88-89.)

Интересно также и следующее место из показаний Эрвина Штольца: «Особенно пригодны в качестве агентов были те военнослужащие иностранных вооруженных сил или те работающие в военной промышленности лица, у которых имелся какой-нибудь моральный изъян — склонность к алкоголизму или легким связям, или те, кто по различным причинам (например, иные взгляды на внутреннюю политику, враждебность к государству или недовольство из-за задержек в повышении по должности) бывали сильно раздражены. С людьми такого сорта, обычно находившимися в затруднительном финансовом положении, действовали через посредников, которые сначала одалживали им деньги на вполне приемлемых условиях. Если к установленному сроку долг не возвращался, то срок продлевался только в обмен на военные сведения». (Там же, с. 86-87.)

Последний решающий шаг относительно своих немецких «друзей» Тухачевский сделал, по-видимому, в начале марта 1937 г. (точная дата пока неизвестна). Именно тогда он, как нередко делал, через своих людей дипломатической почтой отправил негативные пленки в Берлин — на этот раз с операционным планом будущей войны, в руки Ханфштенгля, доверенного лица Гитлера, с просьбой немедленно передать их фюреру. Маршал настоятельно просил, ибо возможности Людендорфа были исчерпаны, а сил все равно не хватало, выделить для намеченной им операции на границе 20 немецких кадровых дивизий.

Он хорошо понимал риск такого шага. В самом деле, что сделает Гитлер? Удовлетворит просьбу? Или по соображениям ненависти и эгоизма выдаст его Сталину с головой? Но какой смысл выдавать, если он подносит немцам «на блюдечке» самый важный в мире документ — советский оперативный план будущей войны?! За такую заслугу у порядочных людей и умных политиков полагается ответная важная услуга!

Но Гитлер не проявил никакого «благородства»! Считая Тухачевского опасным и неприятным противником, имея в виду его непомерно раздутую репутацию «великого стратега», он решил раз и навсегда покончить с ним, а заодно создать в русской армии погромную атмосферу, в результате которой, если повезет, половина высшего генералитета будет постыдно перебита, чем армия окажется катастрофически ослаблена.

Поэтому, ничуть не колеблясь, с полного согласия Бломберга и Фрича, которые панически боялись конфликта и войны с Россией и всеми силами хотели от них уклониться, он тут же отправил полученные негативы (естественно, оставив себе отпечатки), вместе со своим сопроводительным письмом, назад в Москву. Письма Тухачевского к фюреру, понятно, не было (оно не писалось по соображениям безопасности), просьба маршала излагалась его посланцем Гитлеру устно.

Обстоятельства передачи русского мобилизационного плана немцам достаточно быстро «просочились» в западную печать. Особенно удивляться не приходится. Все крупные западные газеты имели тайные связи с собственными разведками, а также министерствами внутренних дел, и оттуда черпали «приватно» много важной и секретной информации. Часть ее появлялась затем в виде «информационных бомб» в наиболее выгодный момент на страницах влиятельных газет. Характерный пример составляет парижская буржуазная газета «Эко де Пари». На основе именно такой информации в своей статье от 30 августа 1937 г. она писала:

«История его (Тухачевского. — В.Л.) измены — потому что это был изменник — может быть сейчас раскрыта. Доверенным лицом у него был доктор Эрнст Ханфштенгль, которому больше всего доверял канцлер Гитлер. Именно Ханфштенглю Тухачевский передал русский мобилизационный план. Ханфштенгль — молодой, чрезвычайно богатый, болтливый человек, открыто похвастался тем, что купил Тухачевского. Поверив этому заявлению, русское правительство арестовало Тухачевского. С другой стороны, Ханфштенгль вызвал неистовый гнев Гитлера. Для того, чтобы избежать ареста, он вынужден был поспешно покинуть Германию. В то время, как Тухачевский был расстрелян, Ханфштенгль — приговорен заочно к смерти, а его имущество конфисковано».

В той же статье газета еще пишет:

«Пусть не удивляет его (Тухачевского) упорное молчание перед Верховным военным судом Москвы. Он ни единым словом не ответил на тяжелые обвинения обвинительной речи. Каким образом смог бы он их опровергнуть?»

Но не только зарубежные газеты обличали Тухачевского. В июне 1937 г., уже после расстрела маршала и его коллег, Вальтер Кривицкий, работник советской внешней разведки, встретился в Париже с помощником начальника контрразведки ОГПУ Сергеем Михайловичем Шпигельглассом (1893-1938). И разговор после деловых вопросов неизбежно перешел на Тухачевского, минувший процесс и причины его. Кривицкий был другом Тухачевского и его соратником и в силу этого никак не мог поверить в заговор Тухачевского и его товарищей. Он в осторожной форме начал высказывать сомнения в виновности Тухачевского и его коллег, а также в правомерности приговора. При этом вспомнил изречение капитана Фрица Видеманна, личного секретаря Гитлера по политическим вопросам (о чем сообщил Кривицкому его агент):

«У нас не восемь шпионов в Красной Армии, а гораздо больше. ОГПУ еще не напало на след всех наших людей в России». Кривицкий воспринимал данное заявление с большим недоверием, рассматривая его как дезинформацию. Шпигельгласс согласился с ним только наполовину.

— Уверяю вас, — сказал он, — за этим ничего не стоит. Мы все выяснили еще до разбора дела Тухачевского и Гамарника. У нас тоже есть информация из Германии. Из внутренних источников. Они не питаются салонными беседами, а исходят из самого гестапо. — И он вытащил бумагу из кармана, чтобы показать мне. Это было сообщение одного из наших агентов, которое убедительно подтверждало его аргументы.

— И вы считаете такую чепуху доказательством? — парировал я.

— Это всего лишь пустячок, — продолжал Шпигельгласс, — на самом деле мы получили материал из Германии на Тухачевского, Гамарника и всех участников клики уже давным-давно.

— Давным-давно? — намеренно повторил я, думая о «внезапном» раскрытии заговора в Красной Армии Сталиным.

— Да, за последние семь лет (с 1930. — В.Л.), — продолжал он. — У нас имеется обширная информация на многих других, даже на Крестинского. (Крестинский был советским послом в Германии на протяжении десяти лет, а позже заместителем наркома иностранных дел)». (Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1991, с. 244-245.)

Передав этот диалог со своим коллегой, Кривицкий замечает:

«Для меня не было новостью, что в функцию ОГПУ входило наблюдение и сообщение о каждом шаге должностных лиц и военных, независимо от ранга, и в особенности когда эти лица находились в составе миссий за границей. Каждый советский посол, министр, консул, или торговый представитель, был объектом такого наблюдения. Когда такой человек, как Тухачевский, выезжал из России в составе правительственной комиссии для участия в похоронах короля Георга V, когда человек масштаба генерала Егорова направлялся с визитом доброй воли в страны Балтики, когда офицер типа генерала Путны получал назначение на пост военного атташе в Лондоне, — все их приходы и уходы, все их политические разговоры становились предметом донесений, в избытке направляемых в Москву агентами ОГПУ». (Там же, с. 245.)

По поводу этого высказывания возникает естественный вопрос: «Где же эти „избыточные донесения“, которые направлялись в Москву по поводу Тухачевского, Крестинского, Путны и других?! Почему они утаиваются?! Разве это не мошенничество, не доказательство подлых махинаций?!

Дальше тот же Кривицкий пишет:

«Когда Шпигельгласс сказал мне, что сведения против Тухачевского получены от агентов ОГПУ в гестапо и попали в руки Ежова и Сталина через кружок Гучкова, я едва удержался, чтобы не ахнуть.

Кружок Гучкова представлял собой активную группу белых, имеющую тесные связи, с одной стороны, в Германии, а с другой стороны, самые тесные связи с федерацией ветеранов царской армии в Париже, возглавляемой генералом Миллером.

Основателем кружка был Александр Гучков, известный член Думы, возглавлявший Военно-промышленный комитет при царском правительстве во время Первой мировой войны. В юности Гучков возглавлял добровольческую русскую бригаду во время Англо-бурской войны. После свержения самодержавия был военным министром. После Октябрьской революции организовал за границей группу русских военных экспертов и поддерживал связи с теми элементами в Германии, которые были прежде всего заинтересованы в экспансии Германии на Востоке.

Кружок Гучкова долгое время работал на генерала Бредова, генерала контрразведки германской армии. Когда Бредов был казнен в ходе гитлеровской чистки, 30 июня 1934 г., его отдел и вся его заграничная сеть были переданы под контроль гестапо. Кружок продолжал служить гестапо даже после смерти самого Гучкова в 1936 г.

По данным Шпигельгласса, связь ОГПУ с кружком Гучкова была по-прежнему такой же тесной. Дочь самого Гучкова была агентом ОГПУ и шпионила в пользу Советского Союза. Однако у ОГПУ был человек в самом центре кружка. Было очевидно, что клика Миллер-Гучков, состоящая из белых, имела в своих руках оригиналы главного «доказательства» измены Тухачевского, использованного Сталиным против высшего командного состава Красной Армии». (Там же, с. 246-247.)

К этому Кривицкий еще добавляет:

«Итак, генерал Скоблин — центральная фигура заговора ОГПУ против Тухачевского и других генералов Красной Армии. Скоблин играл тройную роль в этой трагедии макиавеллиевского масштаба и был главным действующим лицом, работавшим по всем трем направлениям. В качестве секретаря кружка Гучкова он был агентом гестапо. В качестве советника генерала Миллера он был лидером монархического движения за рубежом. Эти две роли выполнялись им с ведома третьего, главного хозяина — ОГПУ».

«Скоблин был главным источником „доказательств“, собранных Сталиным против командного состава Красной Армии. Это были „доказательства“, родившиеся в гестапо и проходившие через „питательную среду“ кружка Гучкова в качестве допинга для организации Миллера, откуда они попадали в сверхсекретное досье Сталина». (Там же, с. 248-259.)

Вот как излагает предысторию осуждения Тухачевского и его товарищей В. Кривицкий. Как видим, в ней очень много интересного. Но мы также видим, что он очень сильно ошибается, полагая, что данные, которые исходили от кружка Гучкова, генерала Скоблина и гестапо, были главным материалом для осуждения Тухачевского и его коллег. На самом деле это было совершенно не так. Главным звеном в разоблачении Тухачевского явилось получение тех микропленок, которые Тухачевский пересылал в Берлин Ханфштенглю для Гитлера и которые тот «любезно» вернул Сталину назад.

Ярость Сталина, получившего такой «подарок» (свидетельство грандиозной измены!), не знала границ. Вся русская история не содержит ничего подобного! А ведь еще недавно (вопреки всем разговорам о своей «подозрительности»!) он отвергал все данные против Тухачевского, даже когда ему представили полное и свежее досье. Шеф разведки ГДР на протяжении более 30 лет Маркус Вольф в своей книге «По собственному заданию. Признания и раздумия» (М., 1992, с. 29) сообщает: «Бывший судья рассказывал ему, Хоннекеру, что Сталин был изумлен и заколебался, когда ему были представлены материалы по делу Тухачевского».

Что негативы были с подлинного оперативного плана, хранящегося за «семью печатями», это он, Ворошилов и Шапошников поняли очень скоро. А так как в последнее время план, будто бы по соображениям работы, побывал лишь в руках друга Тухачевского — начальника организационно-мобилизационного отдела СИ. Венцова-Кранца (1897— 1937), то было вполне ясно, кто стоит за пересылкой секретнейшего документа в Берлин!

Кранц был арестован немедленно и очень быстро выложил все. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор ему и Тухачевскому!

Этой «услуги» Гитлера, который помог ему сокрушить банду предателей и заговорщиков в армейской верхушке, Сталин не забыл. Именно на ней базировалось его «доверие» к слову немецкого фюрера, которое роковым образом обратилось в трагедию 22 июня 1941 г.!

Сам Гитлер и его окружение испытали невероятную радость, когда узнали, какие масштабы приняла у Сталина чистка командного состава армии.

Как вспоминал известный немецкий разведчик В. Шелленберг, выдача Тухачевского Сталину явилась для Гитлера одним из самых роковых решений, которые привели Германию к поражению. По его мнению, фюреру надо было поддержать русского маршала и намеченный им переворот, так как он неизбежно ослаблял Россию и порождал жестокую внутреннюю борьбу.

Вопреки надеждам, чистка, при многих печальных перегибах, дала совсем обратный эффект. Во-первых, она освободила генеральский и офицерский состав от предателей, самодовольных невежд и воровских элементов. Во-вторых, способствовала выдвижению целой плеяды по-настоящему талантливых и высокообразованных полководцев, которые нормальным образом прошли по всем ступеням военной карьеры и кончили военные академии (им. Фрунзе, Генерального штаба). Именно эти полководцы, вышедшие из низов, приняли на себя страшный удар немецкого вермахта в 1941 г. и, несмотря на многие ошибки и неудачи, рожденные тяжелой обстановкой, довели войну до блестящей победы, сокрушив немецкий фашизм, заняли Берлин, заставив фюрера, как убеждала печать, кончить самоубийством.

В конце войны Гитлер мучительно размышлял, почему война, начатая столь блестящими успехами, так позорно и унизительно для него кончается?

В своем последнем интервью в апреле 1945 г. швейцарскому журналисту К. Шпейделю он ответил на пять важнейших вопросов. Из них особенно интересен один ответ. Вспомнив про Тухачевского, Гитлер сказал так: «А вермахт просто предал меня, я гибну от рук собственных генералов. Сталин совершил гениальный поступок, устроив чистку в Красной Армии и избавившись от прогнившей аристократии».

Оценка Гитлера есть оценка высокоинформированного главы государства, помноженная на ужасный опыт страшной войны. Гитлер прекрасно знал немецкий генералитет. Последний, несмотря на внешнюю лояльность, всегда ненавидел своего «ефрейтора» и, наконец, в 1944 г. попытался избавиться от него путем взрыва во время совещания.

Если возможны были заговоры против Гитлера и других глав различных государств (Кеннеди, Насер и др.) и попытки их убийства, имевшие нередко успех, то совершенно непонятно, почему Сталин, столь ненавистный империализму и собственной оппозиции, должен был составлять исключение?!

Появление новых источников дает возможность уточнить ряд положений и ввести в текст повествований новых и вполне реальных людей, а также привести разные биографии.

Кем же являлся названный выше Кранц? Его биография, до сих пор составлявшая секрет, стала, наконец, известна.

Семен Иванович Венцов-Кранц (1897-1937, чл. партии с 1918). Родился в городе Резекне (Латвия) в семье преуспевающего еврейского адвоката Израиля Кранца. Кончил среднюю школу. В 1914 г. призван в армию, окончил офицерскую школу и получил чин поручика. В боевых действиях принять участие не успел, числился в запасном полку. После Октябрьской революции 1917 г. принял участие в Гражданской войне, вступив в Красную Армию, где быстро продвигался по должности. Гражданскую войну кончил в должности командира полка, с орденом Красного Знамени за боевые заслуги. Как способный командир, отправлен на учебу в Военную академию им. М. Фрунзе (1922-1924), которую хорошо кончил. Выступал как пламенный поклонник Троцкого и мировой революции на фронте и в академии. Имел литературные способности, писал статьи в газеты и журналы. Вел военную и исследовательскую работу. На него обратил внимание сам Троцкий, и он стал одним из соавторов их книги «Как вооружалась революция». После окончания академии руководил одним из Управлений Штаба РККА. Затем командовал штабами округов (Московский, Белорусский).

За широкий кругозор и организаторские способности его очень ценили Ворошилов и его сотрудники, Тухачевский, Уборевич и Якир. В 1932 г., пользуясь полным доверием правительства, Венцов-Кранц работает на Женевской конференции по разоружению вторым экспертом.

Он продолжал упорную исследовательскую работу и публиковал в журналах свои исследования по тактике. Получил чин комдива и с мая 1933 г. по декабрь 1936 г. занимал пост военного атташе во Франции. Он устанавливал связи с французскими военными кругами (особенно с «левым» офицерством), издателями, евреями-промышленниками и финансистами. И одновременно собирал «сведения» о французской армии, вербовал агентов, создавал собственную разведывательную сеть. Во второй половине 1935 г. французские политики стали открыто обвинять его в шпионаже и в том, что он создал во Франции террористическую организацию для убийства консервативных политиков. В порядке обмена «любезностями» Венцов-Кранц проходил 3-дневную стажировку (1934) в качестве командира полка во французском 91-м полку. При этом военное министерство предупреждало французского командира полка и его офицеров, что Венцову-Кранцу не должны передаваться никакие секретные сведения.

На глазах военного атташе менялись правительства (Г. Думерга, П. Фландена, П. Лаваля, А. Сарро), профашистские группировки пытались захватить власть. Антифашистский Народный фронт настаивал на заключении франко-советского пакта, который и был заключен 2 мая 1935 г. На очередных выборах (апрель-май 1936 г.) одержал блестящую победу, и было создано правительство во главе с социалистом Л. Блюмом, а компартия получила 18% голосов избирателей (1,5 миллиона человек, 72 места в Палате депутатов).

Французской командировкой военного атташе Ворошилов в качестве наркома обороны остался очень доволен. Венцов-Кранц переходит в центральный аппарат, занимает пост начальника оперативного отдела (о чем трусливо умалчивается! Почему?).

Он выступает как советник Ворошилова по французским делам, как его «правая рука», ибо военный союз с буржуазно-демократической Францией против фашистской Германии стоит в повестке дня.

Пробыв в новой должности несколько месяцев, Венцов-Кранц вдруг оказался переведен в Киевский военный округ на должность начальника 62-й стрелковой дивизии, a ll июня арестован НКВД, к величайшей неожиданности для многих. Ему вменяли в вину:

1. Принадлежность к тайной троцкистской оппозиции.

2. Участие в военном «право»-троцкистском заговоре.

3. Шпионаж в пользу французской и немецкой разведок.

4. Вредительство в своей 62-й стрелковой дивизии в области боевой и политической подготовки.

Арестовав Венцова-Кранца в Киеве, несомненные оппозиционеры из местной прокуратуры пытались спустить дело «на тормозах», обвинив его только по первому пункту. В Москве, однако, с этим не согласились и затребовали его к себе. Разбором его дел занимались сразу три квалифицированных следователя: А.М. Ратынский-Футер, А.М. Гранский-Павлоцкий, Э.М. Правдин-Колтунов. Венцов-Кранц, после некоторого запирательства, дал совсем иные показания, чем в Киеве. Они сводились к следующим пунктам:

1. Принимал участие в антисоветском военном заговоре. Завербовал в тайную организацию лично Тухачевский в начале 30-х годов.

2. Это удалось, так как в прошлом был близок к Троцкому, во время учебы в Академии им. Фрунзе (1922-1924) находился в тесной связи с руководителями троцкистской оппозиции; эта связь возобновилась после высылки Троцкого из СССР.

3. С 1935 г. по распоряжению Троцкого установил тайные контакты с французской и немецкими разведками, передавал им секретные сведения о состоянии Красной Армии и ее вооружении. Цель такова: у французов и немцев пробудить недоверие к силе РККА, первых отклонить от союза с СССР, вторых — подтолкнуть к агрессии, утверждая, что Красная Армия — «колосс на глиняных ногах». Немецкая агрессия должна помочь оппозиции захватить власть.

4. Особо важные секретные документы по РККА и Белорусскому военному округу переданы были в Париже военному атташе Германии Эриху Кюлленталю (бывшему полковнику, помощнику генерала Гаммерштейна, с которым он приезжал в Россию для переговоров с Ворошиловым о помощи Германии СССР по военным и техническим вопросам). Предполагалось, что когда начнется война, немцы нанесут главный удар именно через Белоруссию, поскольку она — кратчайший путь к Москве. С Уборевичем все согласовано, он жаждет независимости, он — пламенный поклонник немцев, что свойственно всем прибалтам.

5. Он лично, находясь на Украине у Якира, в качестве командира 62-й стрелковой дивизии, проводил «особые мероприятия» в сфере боевой и политической подготовки. Этой дивизии предстояло «открыть фронт» и дать возможность немцам совершить прорыв в глубь советской территории. Это должно было:

а) дискредитировать Сталина,

б) вызвать панику в населении и его бегство на Восток, резко затруднив оборону,

в) вызвать панику в войсках и массовое отступление из боязни окружения.

Какова степень достоверности приведенных обвинений, которые Венцов-Кранц на допросах в НКВД признал? Судя по тому, что его биография и вина долго и трусливо замалчивались, очень велика. Упорная приверженность к Троцкому и его единомышленникам, обеспечивавшим закулисно карьеру Венцова-Кранца, делало неизбежным его участие в тайных делах троцкистской оппозиции. Попытки «паладинов» Тухачевского защитить его «ангельскую чистоту» выглядят смехотворно! Аргументация сводится к таким пунктам:

1. Его вынудили «признать» гнусные пункты обвинения (Где доказательства? Разумеется, их нет!).

2. Раз он пользовался «полным доверием» советского правительства, а у Ворошилова являлся «правой рукой» и французы обвиняли его в шпионской деятельности во Франции, то одновременно шпионить в их пользу он никак не мог. (А почему? Его разведывательная деятельность во Франции являлась официальным поручением Разведывательного управления Генштаба; прилежное выполнение заданий обеспечивало положительные характеристики начальства и карьеру. Но и тайное фракционное начальство требовало исполнения своих приказов. Вступать с ним в пререкания — даже в связи с выполнением шпионских поручений! — было невозможно и неразумно, — Венцов-Кранц это отлично знал по опыту.)

3. Третий аргумент еще более смехотворен: раз «такое авторитетное учреждение, как гестапо», фиксирует в своей картотеке (11.12.1935), что Венцов-Кранц занимался во Франции советским шпионажем, то отсюда следует, что шпионить для Франции он не мог.

4. Четвертый «аргумент»: «авторитетно подтвердило», что обвинения в шпионаже Венцова-Кранца «не имели под собой никакой почвы», Первое главное управление КГБ СССР при Совете Министров СССР. Разве это не мошеннический аргумент?! Кто именно (фамилия, звание, родственные связи) это «подтвердил»? И на каком основании? Где публикация положенных документов? Верить заведомым мошенникам, карьеристам, родственникам предателей всех видов нет никаких оснований! Особенно после того, как они себя вполне определенным образом показали, активно участвуя в буржуазном перевороте 1991 г.

Кто же такой Венцов-Кранц на деле? Ответ может быть один: документы — в печать! И без обычных подлогов!

Судьбу Венцова-Кранца (расстрелян по приговору суда после трех месяцев следствия 8 сентября 1937 г.) разделила его жена Раиса Евсеевна, получившая, как и он, высшую меру — расстрел. Работая в разведке, соратница Тухачевского по Гражданской войне, она обеспечивала связь мужа и маршала, знала о его одиозной шпионской деятельности — и, разумеется, не донесла о ней, поскольку сама являлась членом «право»-троцкистской оппозиции и не раз передавала на Запад (французам и немцам) секретные сведения по РККА. При этом возможно, что на определенном этапе часть «сведений» являлась фальшивой, поскольку шла борьба разведок, а бессмертный опыт операции «Трест» не умирал никогда.

Понятно, что и жена Венцова-Кранца в 1956 г. оказалась реабилитирована— и, разумеется, опять без всяких доказательств. Необходимо поэтому напечатать ее полную биографию с фотографиями, следственные материалы, показания свидетелей по делу, стенографический отчет ее процесса. Только так можно прийти к истине, а не к каким-то новым фальшивкам.

Второе лицо, о котором необходимо рассказать, — это Ринк, военный атташе в Японии 1932-1937 гг. Почему он вызывал большой интерес и у следователей НКВД? Чтобы это понять, следует дать краткий очерк его жизни.

Иван Александрович Ринк (1886-15.03.1938, чл. партии с 1919) — из зажиточных крестьян, родом из Латвии. В 18 лет призван в царскую армию, служил рядовым. В 1910 г. закончил Вильнюсское военное училище и снова вернулся в армию — офицером. Участвовал в Первой мировой войне и заработал погоны штабс-капитана (побывав перед этим в плену у немцев). В немецком плену Ринк сблизился с немецкими социал-демократами и принял их программу. Поэтому, вернувшись в Россию, революцию воспринял положительно. После некоторых колебаний, в 1919 г. вступил в РККА. Отличался умом, храбростью, деловитостью и хорошим знанием военного дела. С самого начала сделал ставку на Троцкого, Председателя РВС республики, и успешно шел вверх по карьерной стезе. На фронте командовал полком, бригадой, затем упорно учился (в том числе восточным языкам), работал в штабах округов, затем в центральном аппарате Наркомата обороны. Прекрасно знал немецкий язык, поэтому работал по немецкому направлению. Участвовал, как представитель наркомата, на различных военных маневрах. У него имелись тесные связи с дипломатами, особенно с К.К. Юреневым, с крупными командирами-прибалтами: И.И. Вацетисом (1873— 1938), В.К. Путной (1893-1937), Р.П. Эйдеманом (1895-1937). В тесной дружбе находился с начальником Политуправления РККА Я. Гамарником. Он считался «его человеком», и тот очень способствовал карьере Ринка.

Ответственных зарубежных командировок выпало на его долю две: военный атташе в Афганистане и военный атташе в Японии. Всюду он был связан с легальной и нелегальной разведкой. Им лично руководил зам. начальника Разведупра Александр Матвеевич Никонов (1893— 26.10.1937, чл. партии с 1918), работавший в Разведупре с 1921 г. Его труды за границей оценивались положительно. Он получил чин комдива (1935). В промежутках между двумя поездками занимал важный пост в Наркомате обороны (начальник отдела внешних сношений, 4-й отдел штаба РККА). Карьера, таким образом, развивалась блестяще, к несомненной зависти многих. Тем неожиданнее явилось ее крушение.

В октябре 1937 г. Ринк был арестован НКВД. После пяти с лишним месяцев следствия был судим и 15 марта 1937 г. расстрелян.

В чем же дело? Что такое случилось? «Изнанка» истории, невидная посторонним, оказалась такова:

Ринк, как и другие крупные командиры, делал карьеру отнюдь не за счет только личного ума и в индивидуальном порядке, но в составе влиятельной военной группы, где люди были связаны общностью взглядов, родственными и дружескими узами, партийной, военной и дипломатической работой, совместной службой в период Гражданской войны. Последняя ясно показала меру ума и удачливости каждого, выдвинула лидеров, на которых равнялись все остальные, чье слово для младших являлось законом.

Для Ринка такими людьми являлись Вацетис, Примаков и Путна, а на самом высшем уровне — Гамарник и Тухачевский. Годы яростной оппозиционной борьбы, распространение огромного количества оппозиционных платформ, листовок, памфлетов, злобных стихов, материалов от Троцкого из-за границы, а также от белогвардейцев, проникавших в страну нелегально, усердно и тайно читавшихся, огромное количество хозяйственных ошибок, низкий уровень жизни, плохие жилищные условия, невыполнение в целом данных в Октябре 1917 г. обещаний относительно мировой революции и быстрого создания изобильного коммунистического общества — все это привело к ужасному разочарованию многих людей, в первую очередь на верхах, где в силу должности и поездок за границу знали много больше, чем рядовые граждане. Политические убеждения рушились, ибо свободный обмен мнениями запрещался. Нельзя было открыто критиковать ни ЦК партии, ни Ленина; сами партийные съезды превратились, особенно в политической части, в упражнение по части говорильни и непременного прославления «мудрости» ЦК и Сталина. Между тем между собой члены партии, а нередко и беспартийные, повторяли хорошо известные им слова Ленина:

«Если мы провалимся с нашим строительством и мировой революцией, возврат к старому неизбежен!»

А меньшевики, эсеры и им сочувствующие добавляли: «Надо возвращаться к буржуазной республике как можно скорее». «Народ и без того заплатил большую цену за „безумные ленинские эксперименты“! Пусть пока буржуазия, умеющая руководить и работать, направляет общество, обеспечивая внутренний мир с изобилием! А рабочему классу предстоит еще долго учиться и организовываться. Он еще не завтра и даже не через 20 лет снова возьмет власть!»

Такого рода разговоры, а с ними и «правые» (буржуазного типа) концепции чрезвычайно широко распространились — в верхах армии и НКВД, в профсоюзах, в партийном и хозяйственном аппарате и даже в самом ЦК партии. Все «бывшие» и те, кто происходил из семьи кулаков, оказались к такой концепции очень чувствительны. Авторитет Ленина в глазах всех непрерывно падал, несмотря на весь казенный фимиам. (И то, что ныне с ним произошло, — закономерное завершение!). Теперь даже соратники «Железного Феликса», прославленные своей борьбой с кознями контрреволюции, страшно разочаровались в результатах 20-ти лет работы, по-иному смотрели на прошлое. Теперь они были не склонны ни к какому пиетету по отношению к Ленину и его концепции. Совершенно не случайно признание Артузова(22 мая 1937 г.) в НКВД, арестованного в качестве соучастника преступных дел Ягоды, всего через 8 дней после ареста:

«Раньше, чем давать показания о своей шпионской деятельности, прошу разрешить мне сделать заявление о том, что привело меня к тягчайшей измене Родине и партии. После страшных усилий удержать власть, после нечеловеческой борьбы с белогвардейской контрреволюцией и интервенцией, наступила пора организационной работы. Эта работа производила на меня удручающее впечатление своей бессистемностью, суетой, безграмотностью. Все это создавало страшное разочарование в том, стоила ли титаническая борьба народа достигнутых результатов. Чем чаще я об этом задумывался, тем больше приходил к выводу, что титаническая борьба победившего пролетариата была напрасной, что возврат капитализма неминуем.

Я решил поделиться этими мыслями с окружающими товарищами. Штейнбрюк показался мне подходящим для этого лицом. С легкостью человека, принадлежащего к другому лагерю, он сказал мне, что опыт социализма в России обязательно провалится. А потом заявил, что надо принять другую ориентацию, идти вперед и ни в коем случае не держаться за тонущий корабль.

Через некоторое время у нас состоялся еще более откровенный разговор, в ходе которого Штейнбрюк упомянул о своих встречах с влиятельными друзьями в Германии, об успехах использования СССР в подготовке и сохранении кадров немецких летчиков и танкистов. А в конце беседы он прямо сказал, что является немецким разведчиком и связан с начальником германского Абвера фон Бредовым. Далее он заявил, что генерал Людендорф и фон Бредов предложили создать ему в России крупную службу германской разведки. Само собой разумеется, что после столь откровенного заявления я дал свое согласие сотрудничать в германской разведке, так как считал, что, помогая европейскому фашизму, содействую ускорению казавшегося мне неизбежным процесса ликвидации советской власти и установления в России фашистского государственного строя.

Вопрос: С чего началось ваше сотрудничество с немцами? Ответ: Что касается меня, то я должен был стать особо законспирированным политическим руководителем резидентуры. Особо высоко было оценено мое желание работать идейно, без денежной компенсации. Основная директива сводилась к тому, чтобы не уничтожать, не выкорчевывать, а беречь остатки опорных организаций в Германии и в России. Была даже указана, как одна из форм сохранения разведывательной сети на Кавказе, Германская винодельческая фирма «Конкордия».

Вопрос: Какие материалы вы передавали через Штейнбрюка немцам? Ответ: Детально вспомнить не могу, но материалов было передано немало. Передавалось все, представляющее ценность для немецкой разведки, за исключением нашего контроля их дипломатической переписки». («Военно-исторический архив». 2000. № 10, с. 234, 236.) Артузов показал на предварительном следствии много чего интересного, особенно по вопросу о шпионаже. И не случайно его показания в НКВД до сих пор трусливо замалчивают. Их не хотят выпустить отдельной брошюрой, как и следственный материал, которого было достаточно!

Попытка все свалить на следователей (комиссар ГБ третьего ранга и начальник секретариата НКВД СССР Я.А. Дейч и лейтенант ГБ Аленцев), которые сочинили от себя (??) его «идеологическое признание», выглядит смехотворно! Зачем им было трудиться, если подследственный очень быстро «раскололся» и прямо-таки списком «сдал» большое количество руководящих членов тайной оппозиционной организации?! Стойкость Артузова, как и многих других оппозиционеров, находилась на очень низком уровне! Он не имел за спиной царского подполья, тюрем и ссылок, за многие годы привык допрашивать других, но отвечать сам, в качестве подследственного, обыкновения не имел.

Да и сами идеи, за которые теперь приходилось тайно бороться (восстановление капитализма, с его лютым эгоизмом, эксплуатацией и воровской частной собственностью), никак не способствовали проявлению стойкости!

Ринк, как «бывший», конечно, тоже был разочарован результатами революции, легко принял концепции «правых» и позволил завербовать себя в оппозицию троцкистского плана своему непосредственному начальнику Я. Гамарнику, начальнику Политуправления РККА (1932). Непосредственно по его заданиям он осуществлял связь с японским Генеральным штабом через японского офицера Уэда, передавал туда секретные сведения о состоянии Красной Армии, а в Москву — лживые сведения о состоянии армии Японии. Комдив А.М. Никонов, зам. начальника Разведупра, сам участник заговора, об этой части его деятельности в НКВД показал:

«Ринк, военный атташе в Токио, усиленно нас дезинформирует. В период последнего военного нападения Японии на Северный Китай, когда по всем данным определился маневр японского империализма, направленный к тому, чтобы под шумок северо-китайских событий мобилизовать свою армию и перебросить ее на материк для последующей войны против СССР, пройдя безнаказанно опасный для Японии этап морских перевозок, — Ринк слал здесь информационные успокоительные телеграммы о том, что в японской армии все нормально». (Там же, с. 253.)

Ринк угодничал также и перед немцами. Тот же А.Н. Никонов вспоминает:

«Ринк, будучи начальником 4-го отдела штаба РККА (отдел внешних сношений), поддерживал близкую связь с германским военным атташе Нидермайером. Последний часто посещал Ринка, приносил ему подарки и приглашал к себе на квартиру. Ринк же стремился удовлетворять все заявки Нидермайера, иногда целыми днями занимался исклю— чительно немецкими делами (подбор книг, циркуляров, билетов на парад и проч.)». (Там же.)

Понятно, ради чего это делалось:

1. Надо было успокоить военное и государственное руководство относительно дальневосточной границы.

2. Максимально ослабить мощь Дальневосточной армии Блюхера, выдавая японцам все секреты связанные с ней, в том числе ее оперативный план.

3. Вести дело так, чтобы нападение на СССР произошло с Запада и Востока одновременно; только при этом обстоятельстве можно было надеяться на успех переворота в Москве. Но осторожные японцы не хотели торопиться и таскать каштаны из огня для других.

После убийства Кирова в Ленинграде и начавшейся волны массовых репрессий, захвативших и оппозиционные верхи, последние сантименты относительно «союза» у всех оппозиционеров были отброшены.

В 1935 г. Ринк в глубокой тайне вступает в антисоветскую и фашистскую организацию, работавшую по указаниям местного диктатора Ульманиса. Вербует его туда тот, кто сам в нее уже вступил: начальник разведотдела штаба ОКДВА А.Ю. Гайлис (Валин) (1895?-1938). В результате Ринк начал передавать секретные сведения и белым латышам. Предполагалось, что они примут участие в нападении на советскую западную Россию, в составе пестрого воинства «из добровольцев» — русских белогвардейцев, немцев, поляков, финнов, венгров и других наемников.

Ринк признал все обвинения не только на предварительном следствии, но и в суде. По суду оказался приговоренным к расстрелу, лишению звания «комдив», конфискации личного имущества.

В 1956 г., при Хрущеве, был объявлен «реабилитированным»: опять-таки без всяких доказательств, публикации следственных материалов и стенографического отчета судебного процесса. В 1955 г. реабилитировали его жену, получившую в 1938 г. от Особого совещания 8 лет Акмолинских лагерей, а затем административную ссылку в порт Аральск, на берегу Аральского моря — центр крупного рыбопромыслового района среди песков и солончаков, основанный в 1905 г.

Третий персонаж тоже представляет большой интерес.

Сергей Александрович Меженинов (1890-1937, чл. партии с 1931) — русский, из дворян, уроженец торгового города Кашира на реке Оке. Закончил военное училище и Академию Генерального штаба в 1914 г. Участник Первой мировой войны. Имел чин капитана царской армии. С 1918 г. находился на службе в РККА: в 4-й и 8-й армиях был начальником штаба, командовал 3-й, 12-й, 4-й, 15-й армиями. Имел награду: орден Красного Знамени (1922). Занимался практической и теоретичес— кой работой. Главные труды: «Вопросы применения и организации авиации» (1924), «Основные вопросы применения ВВС» (1926), «Воздушные силы в войне и операции» (1927). В 1935 г. получил звание комкора. Занимал пост начальника Первого отдела Генерального штаба и заместителя начальника Генштаба РККА (начальник генштаба — будущий маршал Егоров А.И., 1931-1937).

10 июня 1937 г., как раз перед судом над Тухачевским и его подельниками, он вдруг сделал попытку самоубийства, дважды выстрелив в себя (в грудь и голову). Его отправили в больницу, пытаясь спасти. Примчались люди Ежова и в его служебном кабинете нашли записку странного содержания: «Я был честным командиром и ни в чем не повинен. Беспечность и отсутствие бдительности довели до потери нескольких бумаг». Записка, конечно же, невразумительная. Что это, спрашивается, за «бумаги», если их владелец зам. начальника Генерального штаба РККА? И как это он мог их «потерять»? Он что, таскал их всюду с собой в портфеле и вместе с последним в пьяном виде потерял?! Или их «похитили» из служебного сейфа?! Меженинов старается напустить тумана! Разве это свидетельство честности?! Нет, так поступает лишь мошенник и плут, да еще тайный фракционер, боящийся ответственности!

Ясно, что из бронированного сейфа Наркомата обороны похитить документы не могли. Это же не какая-то лавочка! Там царит строжайший режим. Ключом от сейфа заместителя начальника Генерального штаба владеет лишь он (да еще, может быть, запасным начальник охраны, который, однако, не может входить к нему в кабинет без вызова, тем более открывать сейф).

Итак, документы украли не из сейфа и не где-то в кабаке. Где же тогда? У него на квартире или в доме любовницы? Первое маловероятно: ведь он брал документы для какой-то срочной ночной работы, дома не имелось посторонних; закончив работу, заместитель начальника Генерального штаба должен был немедленно вернуть их в Генеральный штаб, как всегда в таких случаях поступал и прежде. Другое дело — посещение любовницы(кто она, надлежит установить). Немецкая разведка имела большой опыт добычи документов через красивых женщин, своих тайных агентов. Скорее всего, Меженинов попался именно на этом. И тогда становятся понятными его слова о «беспечности» и «потере бдительности».

Следователи НКВД, опросив сотрудников Первого отдела Генштаба (Меженинов ими руководил), принимая во внимание лицемерие записки, а также рапорты зам. начальника Разведуправления комдива А.Н. Никонова и его сотрудников, бывших в курсе потери документов, и оперативную слежку нескольких месяцев, сделали такой вывод: Меженинов документы вовсе не «потерял», а передал (или продал?) представителям немецкой разведки, на которую работал с 1932 г. Дальнейшая разработка вопроса, изучение всяких документов, опрос свидетелей, данные от своей разведки из-за границы, дали руководству НКВД основания для еще более резкого вывода: что Меженинов передавал секретные документы Наркомата обороны также польской, итальянской и японской разведкам! То есть был на деле четырежды шпионом!

Относительно «характера документов» нет сомнений: это были не какие-то инструкции, старые приказы, методические разработки, военная статистика по РККА и округам. Нет! Это был подлинный оперативный план военных действий в мае 1937 г. против Польши с территории Белорусского, Киевского и Харьковского военных округов, с участием Балтийского и Черноморского флотов, с выносом военных действий также на территорию Германии, с необходимыми картами, схемами и расчетами по боевому применению войск.

Составленный «как положено», со всеми руководящими подписями, план ярко демонстрировал советскую «агрессивность». Он привел в ужас польский Генеральный штаб и сильно смутил немцев.

Там не знали, что данный план, как и его подписи — фальшивка, хорошо сработанная. Существовал параллельно и настоящий план. Его цель — дать польской армии «законный предлог» вместе с союзниками из «добровольцев» (немцы, итальянцы, финны, прибалты, русские белогвардейцы и прочие) самим совершить нападение на СССР «для самозащиты» — с быстрым захватом Минска и Киева, двух республиканских столиц.

Кто состряпал данную фальшивку, сомнения нет! Это дело рук «военной оппозиции» во главе с Тухачевским. Именно они нуждались в большом приграничном конфликте и интервенции, приуроченных к своему выступлению, с непременным захватом части советской территории. Только так (с зарубежной помощью) могли они пробиться к высшей власти.

Был еще один момент, вызывавший у следствия большие подозрения. Перед началом процесса какие-то группы военнослужащих делали попытку освободить Тухачевского и его товарищей из тюрьмы, но она провалилась. Предполагали, что план налета разработал именно Меженинов, и он же, имевший большие возможности, как заместитель начальника Генерального штаба, отбирал исполнителей.

Неизвестно, сумел ли последний отбиться от такого обвинения. Во всяком случае Меженинов внушал Ежову большие опасения. И с ним стремились поскорее покончить.

Он еще находился в больнице (с 10 июня 1937 г.), а партийная организация наркомата с утверждением партийной комиссии при Политуправлении Московского военного округа от 17 июня 1937 г. исключила его из партии с такой формулировкой:

«За попытку покончить жизнь самоубийством и тем самым скрыть свои связи с врагами народа».

Вслед за исключением из партии последовало увольнение из армии.

21 июня, спустя 10 дней после попытки самоубийства, за Межениновым прибыла машина НКВД, и сопровождавшие доставили его из гражданской больницы в лазарет Бутырской тюрьмы. Так как он уже пришел в себя, хотя и плохо еще чувствовал, самый знаменитый следователь Ежова Ушаков, по его приказу, приступил к допросу арестованного. Уже через неделю Меженинов сдался, ибо:

1. Вооруженной интервенции не произошло и стало ясно, что ее не будет.

2. Все попытки выступления в Москве и других городах оказались сорваны.

3. Тюрьма быстро наполнилась сторонниками оппозиции, все думали лишь о собственном спасении, с легкостью выдавали все, что знали, и «топили» друг друга.

Теперь оставалось думать только о том, как смягчить собственную вину. И Меженинов тоже стал на путь «чистосердечного признания». Ушаков аккуратно оформил эти признания четырьмя протоколами. Ежов и Фриновский были очень довольны результатами.

27 сентября 1937 г. состоялся суд Военной Коллегии Верховного суда СССР (председательствующий — Ульрих, члены суда — И. Голяков, Ждан). В судебном присутствии Меженинов признал, что:

1. Являлся одним из руководителей антисоветского «право»-троцкистского заговора.

2. Тухачевский действительно занимался шпионской деятельностью.

3. Именно он его завербовал и довел до такого позора: ведь был ему Тухачевский, как дворянин, гораздо ближе, чем какой-то Сталин.

Вместе с тем Меженинов на 80% отрицал свои показания на предварительном следствии, отрицал собственную шпионскую работу и признавал лишь клеветнические оппозиционные разговоры в адрес армии, ибо утверждал, что она слаба, плохо обучена и непременно будет врагом разбита, так как Ворошилов неспособный полководец и все его окружение не лучше.

На вопрос председательствующего о своих показаниях на предварительном следствии Меженинов отвечал, что «он врал на себя и на Красную Армию. Думал, что своими показаниями на предварительном следствии он принесет пользу (??) Красной Армии».

Вот такие жалкие и смехотворные речи держал на суде зам. начальника Генерального штаба РККА. Разумеется, ему не поверили. Суд приговорил его к смертной казни и конфискации имущества, лишил звания «комкора» — за шпионаж и измену, за участие в заговоре. В тот же день, 28 сентября 1937 г., приговор привели в исполнение.

Семье Меженинова пришлось несладко. Жена его, Софья Петровна, бывшая врачом, получила 8 лет лагерей (умерла в 1950 г.). Сын Петр, учившийся в Военной академии, был отчислен, в ноябре 1937 г. арестован НКВД и через месяц расстрелян с двумя подельниками (сыновья комкора и дворянина Н.Н. Петина (1876-1937, чл. партии с 1919) и корпусного интенданта Д.И. Косича (1896-1937, чл. партии с 1918?). Им инкриминировали создание террористической тройки с целью убийства в порядке отмщения за отцов — Сталина, Молотова и Ворошилова. Вещь вполне возможная, продиктованная безграничной ненавистью. Было бы правильно издать записи их допросов в НКВД и краткого судебного процесса.

В 1957 г., по указанию Хрущева, С.А. Меженинов, его жена и сын, разумеется, были объявлены реабилитированными. (Как водится, без всяких доказательств и публикаций документов.)

Достоверно ли обвинение и осуждение Меженинова? Что могло заставить его вступить в оппозицию, затем в заговор? Обстоятельства этого несомненны вполне:

1. Он был дворянином, хорошо образованным человеком. Несоответствие обещаний и реальных достижений, огромное количество всяких безобразий, воспоминания о прекрасной жизни до 1917 г. и неприязнь к «неучу» Ворошилову толкали в оппозицию к существующему порядку и «пролетарскому» руководству.

2. Он знал историю Наполеона, и она казалась ему привлекательной — применительно к русской революции.

3. С Октябрьской революцией 1917 г. Троцкий, как выдающийся организатор Красной Армии, охотно бравший на службу военных специалистов, вызывал у него большую симпатию.

4. «Правые» со своими концепциями, относительно которых на Западе говорили, что они приведут к восстановлению старых порядков, вызывали у него большое сочувствие.

5. «Дворянская часть» офицерско-генеральского корпуса во главе с маршалом Тухачевским занимала сильные позиции в РККА, помогая «своим» людям делать карьеру и проталкивая их вверх. Отделиться по трусости от «своих» — значит было поставить на карьере крест.

6. Семейные дворянские связи с заграницей определяли совсем иное отношение к контактам с представителями буржуазных армий Европы. С ними легко было найти общий язык, как с родственными людьми по духу и воспитанию.

7. Вопрос о передаче шпионской информации не вызывал никаких драм в душе (точь-в-точь как сегодня!). Во-первых, давало тайные распоряжения фракционное начальство (и он был с ним согласен); во-вторых, поддерживала надежда, что длиться это будет недолго, так как «проклятых коммуняк» скоро скинут, а их армия развалится, и будет установлен «настоящий порядок».

8. Наконец, значительные фракционно-дружеские связи. Они возникали в период Гражданской войны, и Меженинов ими очень дорожил, так как это были все крупные люди в общественно-политическом плане, полезные для жизни и карьеры. Даже по очень неполному списку можно сделать некоторые выводы. В 80-й армии, где он занимал пост начальника штаба, членами РВС были: В.А. Трифонов (1888-22.08.1938, чл. партии с 1904), Н.И. Муралов (1877-01.02.1937, чл. партии с 1903), Н.Н. Кузьмин (1883-08.01.1938, чл. партии с 1903). Когда сам командовал армиями, то членами РВС у него были: в 12-й армии — Н.И. Муралов, в 15-й армии — АП. Розенгольц (1889-15.03.1938, чл. партии с 1905), Н.И. Муралов.

Наконец, следует отметить, что среди командующих 8-й армии числился и Тухачевский (24.1-15.03.1919), а в членах РВС среди прочих находились: И. Якир (8.10.1918-1.07.1919) и А. Розенгольц (7.12.1918— 18.03.1919).

Разве не ясно, что отсюда вытекает? Все эти люди обладали огромным авторитетом и влиянием, славились как выдающиеся ораторы. Ворошилов тягаться с ними не мог. Удивительно ли, что Меженинов очутился в оппозиции и действовал в ее интересах?!

Остается сказать о последнем лице, представляющем для нас большой интерес, — о Яне Берзине.

Ян Карлович Берзин (Петерис Кюзис, 1889-29.07.1938) — сын батрака из Прибалтики. 16-ти лет вступил в РСДРП, был связным, агитатором, распространителем листовок и газет, разведчиком, боевиком. Участник первой русской революции 1905-1907 гг. В 1907 г. попал на каторгу (8 лет за убийство опасного для подпольщиков полицейского). Кто-то (очень влиятельный!) выступил ходатаем за него. В результате, отбыв лишь два года наказания, он оказался освобожден (1909). Вновь вернулся к партийной работе. В 1911 г. полиция вновь арестовала его и, не вспоминая о прошлом, отправила в либеральную ссылку в Иркутск (вместо того, чтобы заслать в ужасный Туруханский край или украсить его «столыпинским галстуком» — революционеров тогда вешали очень охотно). Разумеется, из Иркутска Берзин бежал и с новыми лаврами вернулся вновь к партийной работе. Грянула Первая мировая война, его призвали в армию, но он дезертировал и — поразительное дело! — не прячется где-то в лесу, а устраивается работать на заводе прямо в Петрограде, не боясь столичной охранки! Он приобретает большой авторитет, его выбирают членом Выборгского и Петроградского комитетов РСДРП(б).

После Октябрьской революции 1917 г., как человек хорошо знакомый с разведкой и контрразведкой, по рекомендации Дзержинского, занимает пост начальника охраны Ленина и членов правительства, составленной по преимуществу из латышей и эстонцев, сторонников советской власти, потерявших родину из-за немецкого нашествия. Гражданская война бросает Берзина на фронт, где он занимает пост начальника Особого отдела 15-й армии (1919-1920). Затем его переводят на работу в Разведуправление РККА (начальник отдела и заместитель начальника управления, 1921-1924).

С марта 1924 г. советская разведка (4-е управление штаба РККА) значительно обновляется и расширяется. Среди новых работников появля— ются те, кого позже будут считать из числа лучших (Зорге, Треппер, Карин и др.). Многие разведчики (и сам Берзин) тайно настроены на Троцкого (в силу своей национальности, особенностей биографии, веры в «перманентную революцию»). Высшее начальство знает это и переводит Берзина из разведки на совсем иную работу — начальником Дальстроя. Здесь многочисленные заключенные концлагерей (из воров и антисоветских элементов) вдоль Дальневосточной железной дороги строили для укрепления обороноспособности советского Дальнего Востока предприятия металлургии, судостроения, цемента, нефтепереработки, пищевые, развивали местное сельское хозяйство, чтобы снизить необходимость в подвозе продовольствия из центральной части страны.

У оппозиции на этот счет имелись свои расчеты. Они намеревались, доведя заключенных до неистового бешенства всеми видами притеснений и рабского труда (!), поднять их в «час X» на восстание с помощью нелегальных организаций, тайно действовавших в их среде. «Часом X» должна была стать высадка японской армии на советском берегу. Программа восстания предусматривала такие пункты:

1. Ликвидация Советской власти.

2. Восстановление частной собственности.

3. Реорганизация компартии, с переходом руководства в руки оппозиции.

4. Установление буржуазной власти и многопартийности.

5. Отделение Дальнего Востока от СССР, установление «протектората» Японии.

6. Переход многих предприятий в руки японских предпринимателей.

7. Всякие торговые льготы, поставки руд, леса, продовольствия и т.п.

8. Поставки населению исключительно японских товаров.

Вот что было «за кулисами», а вовсе не «безумная тирания Сталина»!

Для укрепления авторитета Берзина заключенные, которых он обхаживал, демонстрируя «справедливость», поставили памятник, который позже, по приказу Сталина, снесли.

С апреля 1935 г. решением Ворошилова он переводится в Хабаровск на пост второго замполита командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, обязанного заниматься на деле разведкой (первый замполит — армейский комиссар 2-го ранга еврей Аронштам).

На этом посту Берзин находился по июнь 1936 г. Лавина арестов в связи с убийством Кирова принимала все более страшные размеры. Зиновьев и Каменев снова попали в центр политического циклона. И на этот раз стали главными обвиняемыми по делу «Антисоветского троцкистско-зиновьевского центра». Процесс кончился их расстрелом (24.08.1936). В результате процесса «засветилось» очень много видных оппозиционеров. Под подозрение попало и руководство разведки, Берзин в первую очередь.

Тогда Берзин делает ловкий «финт» и уговаривает Ворошилова послать его в Испанию. Главным военным советником при республиканс— кой армии, чтобы он навел там порядок и обеспечил победу. Нарком, всегда хорошо относившийся к главе советской военной разведки и ценивший его заслуги, согласился. И таким образом, к великому удивлению многих, Берзин отбыл вдруг в Испанию, откуда возвратился лишь в июне 1937 г. Он получил орден Ленина за проделанную там работу и вновь принял прежний пост начальника Разведуправления РККА.

Его положение было крайне опасным: люди Ежова то и дело хватали его сотрудников, а он ничего не мог сделать. Ужасный пожар грозил поглотить его самого, так как Ежов установил за ним слежку, о чем он знал, а агенты «Кровавого карлика» «копали» дела Берзина в Испании, обвиняя его в шарлатанстве. Перспектива казалась однозначной: или дать отрубить и свою голову без сопротивления, или сконструировать против Ежова и Сталина новый заговор, ни перед чем не останавливаясь, с любыми союзниками, даже с японцами и немцами. Сделать это было тем легче, что фактически тайные отношения давно существовали, ибо им в течение многих лет, через свою зарубежную агентуру, передавали вполне правдоподобную «дезу». И очень хорошо знали, кто есть кто в военных верхушках двух названных стран.

Чтобы побудить немцев и японцев к «решительному шагу» — нападению на СССР, Берзин должен был лично передать им важнейшие военные документы относительно положения Красной Армии на Востоке и Западе. То есть подкрепить секретные документы своим личным авторитетом, ибо обе стороны знали, чем он по должности занимается. Берзин имел постоянную поддержку Ворошилова, который не мог просто так выдать «на расправу» начальника разведки своего наркомата. Именно он настаивал на его награждении орденом Ленина и в приказе по наркомату высказался о нем самым лестным образом:

«Тов. Берзин проработал в Разведывательном Управлении без перерыва более 14-ти лет, из них последние 10 лет возглавлял разведывательную работу РККА.

Преданнейший большевик-боец, на редкость скромный, глубоко уважаемый и любимый и своими подчиненными, и всеми, кто с ним соприкасался по работе, т. Берзин все свое время, все свои силы и весь свой богатый революционный опыт отдавал труднейшему и ответственнейшему делу, ему порученному.

За долголетнюю, упорную работу, давшую очень много ценного делу укрепления РККА и обороны Советского Союза, объявляю т. Берзину Яну Карловичу благодарность.

Уверен, что и в будущей своей работе т. Берзин вполне оправдает свой заслуженный авторитет одного из лучших людей РККА». («Военно-исторический архив». М, 2000, № 10, с. 227-228.)

Ежов против этого как будто и не очень возражал: его больше беспокоило, что Берзин, отзываемый в Москву, вдруг не пожелает вернуться и станет «невозвращенцем», выдав западным разведкам все, что он знает, нанеся страшный ущерб боеспособности армии и главным военным округам. Награждения и всякие лестные обещания должны были отклонить его от столь опасного решения. Хитрость удалась. Берзин вернулся, получил орден и поздравления окружающих, вновь занял свой руководящий пост в разведке. Чем он занимался до своего ареста (27.11.1938), точно неизвестно: материалы Ежова не опубликованы, хронологического перечня дел Берзина и встреч с разными лицами нет до сих пор («реабилитаторы» боятся своего разоблачения).

Мог ли он уклониться от заговора? Ни в коем случае! Ужасное впечатление произвел на него процесс Бухарина-Рыкова (март 1938 г.), который оппозиция преподносила, как «истребление старых большевиков и соратников Ленина». Показаниями подсудимых были скомпрометированы очень многие. Волны арестов все нарастали. Что оставалось делать? Или ждать собственной погибели в состоянии полной прострации, или оказывать на всех уровнях бешеное «закулисное» сопротивление. Практически все старые большевики «правой» и троцкистской ориентации включились в такую борьбу, так как считали, что иначе не спастись. К ним присоединились молодые фракционеры,, воспитанные в тайных кружках, питавшие лютую ненависть к Сталину и его окружению.

Предварительное следствие Берзина длилось семь месяцев (явное доказательство тщательности работы следователей и отчаянного сопротивления арестованного!).

Только после того как новый заговор явно провалился, Берзин сдался и поведал если не всю, то большую часть правды. 29 июля 1938 г. по приговору суда Берзин был признан виновным в тягчайших преступлениях (измена, заговор, шпионаж в пользу разведок Польши — с 1930 г., Германии — с 1930 г., Англии — с 1931 г., Франции и Японии — с 1935 г.) и расстрелян.

До какой степени материалы следствия фальсифицированы? Поклонники и «адвокаты» Берзина утверждают, что в очень значительной мере. Однако основания для подобного утверждения очень сомнительны. Если бы все дело было в фальсификации, то:

1. Следователи путем физического принуждения (зверские избиения) и лукавых обещаний уже через несколько дней сломили бы сопротивление Берзина и заставили подписать что угодно. Однако следствие продолжалось семь (!) месяцев. Следовательно, пытки не применялись.

2. Материалы предварительного следствия были бы немедленно опубликованы ради их разоблачения (но этого до сих пор не сделано!).

3. Подробно, с фотографиями и точными датами, с указаниями «покровителей» и друзей были бы описаны все следователи, имевшие отношение к Берзину. Ничего подобного нет и поныне!

4. Не опубликовано никаких документальных материалов, связанных с первой и второй женами Берзина. Случайно ли?

5. А почему не опубликованы свидетельские показания против Берзина: А.Х. Артузова (чл. партии с 1918), СП. Урицкого (чл. партии с 1912), А.М. Никонова (чл. партии с 1918) и других, которые имели к нему прямое отношение?

Из перечисленных выше пунктов видно, с полной несомненностью, недобросовестность, махинации и явная бесчестность «реабилитаторов», трусливо утаивающих документы. Никто не обязан верить их голословным заявлениям, особенно когда собственная честность «адвокатов» никакого доверия не внушает!

Предполагал ли Берзин, что люди Ежова смогут «добраться» и до него? Несомненно. Об этом убедительно говорят даже всего три факта:

1. История подозрительного «развода» с первой женой.

2. Странная история второго брака.

3. «Кража» Берзином на Дальнем Востоке собственного сына. Расскажем обо всем подробнее и по порядку.

Берзин женился в 1919 г. на Е.К. Нарроевской («адвокаты» по своему обыкновению не дают ее биографии и родовой справки, не указывают, чем занималась и где работала. А это — верный признак грязных махинаций), в 1935 г. — среди репрессий по «делу Кирова» — с ней разошелся. Жена его о том рассказывает так:

«В июле 1935 года, по моей вине, я порвала брак с Берзиным П.И. и вышла замуж за летчика Полозова А.А., оставив по договоренности с Берзиным П.И. ему нашего сына.

Вскоре после моего отъезда в Ленинград к новому мужу, Берзин П.И. получил назначение в ОКДВА и уехал с сыном Андреем в Хабаровск. Наши отношения с Берзиным П.И. после разрыва были исключительно дружескими и полными уважения друг к другу. Летом 1936 года я поехала с ним в Хабаровск на время моего отпуска. Тоска по ребенку и человеку, с которым я прожила 16 лет, а также письмо от Берзина П.И. ко мне в Ленинград перед его отъездом в Испанию, где он писал мне, что едет в длительную командировку и очень хочет, чтобы я на время его отсутствия поехала в Хабаровск к сыну, отрезвили меня от моего увлечения и я разошлась с Полозовым. И в начале 1937 года уехала в Хабаровск к сыну, где жила в квартире Берзина П.И. вместе с сыном». («Военно-исторический архив». М., 2000, № 10, с. 224.)

Вся эта «романтическая» история, «пылкая любовь» не к токарю, преподавателю, искусствоведу, но к летчику! — внушает большое недоверие. Не таков был момент для нежной лирики среди массовых арестов! «Временный развод» и переезд к летчику Полозову, который базировался на аэродроме под Ленинградом, больше напоминает тайную дипломатическую миссию. А какая могла быть цель? Да самая простая: бегство всей семьи из страны в Финляндию с помощью летчика-любовника! Судя по быстрому расторжению этого брака «по страсти», дело не выгорело: летчик принять участие в бегстве не пожелал. Не потому ли его показания в НКВД до сих пор не опубликованы?

Со второй женой, молодой красавицей испанкой Авророй СанчесБерзин познакомился осенью 1936 г. в Испании, в Мадриде, куда приле— тел на пост главного военного советника республиканской армии, обязанного навести здесь порядок, наладить разведку и контрразведку, очистить тыл от вражеской агентуры.

И вот среди адской 24-часовой работы вдруг возникла «романтическая любовь» с 20-летней красавицей неизвестного происхождения, которая на 27 лет моложе него. Вернувшись в Москву, Берзин в день расстрела Тухачевского и его товарищей (12 июня 1937 г.) регистрирует с ней законный брак! Контраст между двумя супругами казался столь значительным, что Берзин, стесняясь, представлял супругу другим (даже сотрудникам Разведупра!) как свою «воспитанницу»!

Возникает вопрос: «А откуда взялась данная прелестница? Кого она представляла?» Что она — испанка, в том сомнений нет, как и в том, что она из семьи местных «левых» интеллигентов, хорошо образованных и состоятельных. Учитывая, кем был Берзин (о чем знали все разведки), можно предположить, что данную красавицу испанку (очень соблазнительный объект!) завербовала одна из разведок. На кого же она работала? В Испании в период революции яростно боролись английская, французская, немецкая, испанская, американская и советская разведки, собирая секретные сведения и обрабатывая в свою веру влиятельных людей. Подобрать «ключик» к Берзину казалось, конечно, очень соблазнительным. И неприятельские разведки пытались это делать. Но сомнительно, чтобы они в том преуспели. Берзин, в силу своей должности, был человеком очень подозрительным. И в близкие личные отношения вступал только с теми, кого, не торопясь, выбрал сам. Кажется вполне бесспорным, что ни западные разведки, ни генерал Франко не могли «подсунуть» Берзину своего агента. А вот разведка Ежова вполне могла. Что Аврора Санчес была секретным сотрудником НКВД, с этим согласны те, кто изучал данный вопрос. Ее завербовали еще в Испании, сотрудники НКВД тщательно ее «опекали» (в Испании и СССР), ибо она осуществляла внутреннюю слежку за Берзиным и его сотудниками, а в СССР — и за испанскими эмигрантами, среди которых имелись тайные троцкисты и агенты Франко.

В 1987 г., будучи уже в очень преклонных годах (70 лет), Аврора Санчес дала редкое интервью известному советскому писателю и бывшему разведчику Овидию Горчакову. В нем было нечто очень интересное:

«У меня ведь был жених. Но началась война. Жених остался в Сарагосе, а я в Мадриде. И я его больше не видела. Потом я приехала сюда. Я думала, что год побуду, выучу русский язык, посмотрю Москву и вернусь. Я не знала, что выйду за него замуж, что останусь здесь на всю жизнь.

— Берзин, конечно, был очень сдержанный человек, владел собой, но ясно видел, что надвигается большая беда, трагедия, идут повальные аресты среди руководства Красной Армии. Характер, настроение у него в это время менялись? — Нет, он был очень веселый, ласковый, как всегда, и со мной, и с Андрейкой.

— Знал ли он, что его ждет? Как себя вел?

— В начале я думала, что он ничего не знал. Но потом, уже когда годы прошли, я стала больше понимать, я думаю, все-таки он ждал». («Военно-исторический архив». М., 2000, № 10, с. 228-229.)

Почтенная дама сказала, конечно, не все, но для умного человека достаточно. Будучи женой столь опального лица, в отличие от других жен, Аврора Санчес настоящим репрессиям не подвергалась. Она не знала тюрем и лагерей, поддерживала личные отношения с замом Ежова могущественным Фриновским, получила прекрасную комнату с телефоном в «Доме правительства» (!), вышла вторично замуж — за одного работника НКВД (не за своего ли «опекуна» Черняева?) — и осела тут на постоянное житье. И своих сестер, тоже «засвеченных», как секретных сотрудников советской разведки, с помощью Ворошилова (!), которому писала соответствующее письмо, сумела переправить в СССР, вырвав их из концлагеря. В СССР они тоже вышли замуж и прочно осели. Ее пасынок Андрей, знавший, какую роль она сыграла в гибели отца, не желал поддерживать с ней отношений. Сам он погиб в конце 1941 г. на фронте 18-ти лет, сражаясь с немцами в латышской дивизии в первые же дни боев. Обстоятельства его гибели очень темные (они никогда не изучались). Вполне возможно, что ведомство Берии внесло в них свою лепту. Ведь молодой человек являлся очень неудобным свидетелем, а в будущем — несомненным противником.

Неудачи войны в Испании, несмотря на известное количество блестящих успехов, были не случайны. И дело было не в одних «кознях» анархистов, троцкистов и клерикалов, представителей местной буржуазии и «правых» кругов республиканской армии, недостаточной сознательности масс, но и многих грубых ошибках самой компартии. Долорес Ибаррури, в то время заместитель генерального секретаря КПИ, один из организаторов Народной армии, депутат кортесов, с 1937 г. их вице-председатель, позже с горечью признавала:

«Поистине, мы были слишком наивны и простодушны». (Воспоминания. М., 1988, т. 1, с. 445.)

О женах Берзина достаточно.

Осталось сказать относительно истории «кражи» его сына. Первая жена Берзина продолжает свой рассказ:

«В августе 1937 г., совершенно неожиданно и при необоснованных обстоятельствах, у меня украли сына. Кражу сына проводил какой-то военный в форме НКВД, пришедший ко мне вечером в день кражи и сообщивший мне, что он отправил сына в Москву к отцу и что я не должна по этому поводу поднимать никакого шума, а должна покинуть эту квартируи устраиваться либо в Хабаровске, либо ехать в Москву, что я и сделала через неделю, рассчитавшись с учреждением, где я работала. (Что это за учреждение — молчание. — В.Л.) По приезде в Москву я встречалась с Берзиным П.И., который, находясь уже под домашним арестом (!), говорил мне, что кражу сына Андрея он сделал для того, чтобы, в случае ареста, сохранить для меня сына». (Там же, с. 224-226.)

Приведенный эпизод очень характерен: он ясно говорит о том, что, даже находясь под домашним арестом, Берзин мог еще «проворачивать» всякие операции.

Добавим к сказанному и еще один момент. Берзин, даже под угрозой ареста, не пожелал застрелиться, как Гамарник, не выступил с разоблачительным письмом, как Раскольников. Почему? Слабая у него оказалась душа? Или надеялся оправдаться с помощью Ворошилова? Но разве пример всех прочих арестов не говорил, что из рук Ежова не вырваться? Понимал он это? Конечно понимал.

Так в чем тогда дело? Объяснение одно: «про себя» он отлично знал, что перед страной и партией виновен. И именно поэтому не мог выступить с разоблачительными письмами в стране и за границей, не хотел кончать с собой, но думал, что еще, может быть, с помощью наркома как-нибудь удастся избежать расплаты.

Теперь, на основе сказанного, каждый пусть сам решит: мог ли Тухачевский, находясь в окружении таких людей, остаться вполне честным и не угодить в антисталинский и антисоветский заговор?