"Поле битвы — Москва" - читать интересную книгу автора (Пучков Лев)Глава девятая КОСТЯ ВОРОНЦОВ В плену и послеВ плену доводилось бывать? Если нет — многое потеряли. Незабываемые впечатления! Лежишь себе связанный, башка намертво припечатана к земле чьей-то ступней, чувствуешь, как к шее прикасается зазубренное от частого использования лезвие здоровенного тесака... Слушаешь, как не успевший еще окрепнуть молодой голос сообщает на камеру, что он сейчас с тобой будет делать... Или так: валяешься в вонючей яме, на измочаленном теле живого места не осталось — как будто из бетономешалки выпал! Вокруг дерьмо, твое и тех, кто тут до тебя месяцами сидел... Выть и плакать от боли уже нет сил, пальцем не можешь шевельнуть и понимаешь, что жизнь твоя — такое же дерьмо. И горько-горько сожалеешь, что дожил до этого дерьмового момента. Лучше бы сразу — в тот миг, когда на камеру, и ножом по шее. А совсем бы лучше, когда тебя брали и стояла дилемма. Сейчас-то понятно, что дилемма та — сплошные псевдогуманные сопли. Дернул бы колечко — и никаких мучений. И хрен с ними, с теми мирными жителями... Так что, если не доводилось бывать в плену, полжизни потеряли. Это такой драйв — все любители экстрима вместе взятые умрут от зависти! Шутка. Такая вот дурная шутка... Следствие боевой психической травмы. А если серьезно: не надо. По крайней мере, если вдруг втемяшилось вам в голову что-то в этом роде, поинтересуйтесь, к кому именно вы попадете в плен. Если к импортным военным, блюдущим женевские конвенции, то, пожалуй, можно. А к нашим (что к «духам», что к Петрушиным и Васям — если вы на противоположной стороне) — не советую. Лучше сразу дернуть колечко... Башка гудела, как соборный колокол в день поминовения, я с трудом соображал, что со мной происходит. Тем не менее, когда нас стали методично лупцевать, я даже, странно сказать, немного обрадовался. Потому что обратил внимание: бьют палками, кости намеренно не ломают, по лицу стараются не попадать. Хорошо! По опыту знаю: если бьют, экономя силы, «бережно» и долго, значит прямо сейчас башку отрезать не будут. Резать лучше свежего, который не успел посидеть в яме, не отупел от систематических побоев и бескормицы, не утратил человеческий облик. Он будет исходить волнами животного ужаса, трепетать всем своим естеством, до последней секунды страстно надеяться, что ему подарят жизнь... А ты будешь стоять над ним, поигрывая своим красивым ножом, слушать его вопли и чувствовать себя главным существом Вселенной, которое имеет право дарить и отнимать самое ценное, что есть на этом свете... Здорово, правда? Тоже экстрим — закачаешься. Многие ли могут похвастать, что им довелось испытать такое? А вот это точно не дурная шутка. Это данные анализа многочисленных эпизодов убийства пленных. Если вы в курсе, я в свое время плотно занимался обменами, приходилось просматривать сотни дрянных записей, беседовать с очевидцами, прямо общаться с этими главными существами, что считают, будто они не твари дрожащие, а право имеют... Кроме того, у меня имелся личный опыт. Как-никак, это был мой третий плен... Поэтому, когда я понял, что по лицу не бьют, сразу сделал вывод: «поставят в стойло», чтобы знали свое место, потом будут снимать. «В стойло» — это чтобы понимали, что не на курорте, не брякнули лишнего на камеру. Когда человек знает, что за любое неправильное слово получит новую порцию жестоких побоев, он и ведет себя соответствующим образом. Между прочим, мне досталось больше, чем Васе. Вася маленький и худой, а я в сравнении с ним выгляжу этаким раскормленным кабанчиком. Видимо, они решили, что я круче и страшнее. Вот и старались вовсю. Сейчас это кажется смешным, но в тот момент, помнится, мне даже обидно стало. Ей-богу, было такое желание — поймать паузу в экзекуции и заявить: эй, вы тут маленько ошиблись! Я всего лишь клерк, психолог, кабинетная задница! А вот этот мелкий — ужасный ночной воин, тень, ниндзя, который резал ваших сотнями! Ату его, ату... Да уж... Не буду говорить об этом Васе, а то обидится... Экзекуции продолжались и на следующий день, между делом с нами немного поговорили. Спрашивали, кто мы такие. Брать документы на мероприятия у нас считается признаком дурного тона, а проверить данные по «смертникам» (жетонам с личными номерами) не так-то просто — для такого дела нужны солидные «мосты». Поэтому я назвался Жуковым Вадимом Николаевичем и придерживался такой версии до последнего. Это было нетрудно, Жуков — мой коллега, с которым я работаю вместе много лет. Они же как делают: бьют тебя и задают вопросы, надеясь, что ты одуреешь от боли и в какой-то момент сдашь сам себя. Но я Жуков. Поставил перед глазами образ коллеги и твердил одно и то же. Вася тоже соврал, и тоже удачно. Знать бы в тот момент, что все это напрасно! Кстати, среди «духов» был интересный товарищ. Этакий славянский тип, на русского похож. Но я не обратил бы на него особого внимания, если бы не два обстоятельства. Во-первых, он был безоружен. Безоружный «дух» — это уже само по себе своего рода нонсенс. Во-вторых, хоть они и разговаривали по-чеченски, но когда к нему обращались, то называли его Доком. Не Доку — есть такое славное чеченское имечко, а именно — Док. Дело в том, что меня тоже многие зовут доком — вроде как в насмешку за ученую степень. Так вот, этот Док ничего не делал, просто сидел рядом и внимательно наблюдал за нами — как будто для чего-то изучал... Но я быстро выбросил из головы этого товарища, потому что днем, сами понимаете, мы были «немножко заняты». А вечером начались чудеса... Нас укололи, и через некоторое время меня так «потащило», что даже слова трудно подобрать для описания этого состояния. Это было что-то совершенно невообразимое. Случалось в жизни напиваться до дикого состояния и в порядке эксперимента курить разную дрянь — чтобы ощутить, как себя чувствуют товарищи, с которыми мне по работе приходится иметь дело. Но это все не то, это просто детские шалости! Весь контекст передать я не в состоянии, но кое-что помню, обрывочно, фрагментами. Помнится, в голове все время вертелось слово «акванавты». Оно там существовало самостоятельно, в виде фигурной вывески на входе какого-нибудь кинотеатра, но при этом медленно вращалось во все стороны и вокруг своей оси. «Акванавты» — это не те, которых недавно вся страна ловила, а настоящие, что на глубине работают. Самая близкая и доступная ассоциация. Потому что чувствовал я себя, как будто в глубоководном скафандре угодил на дно Марианской впадины... Все вокруг плыло и качалось, звуки были низкими и тягучими, краски расплывались, обычные предметы утрачивали форму, плавно меняли размеры и складывались в какие-то причудливые фигуры. Боль куда-то улетучилась, я перестал чувствовать тело. Запахи вдруг исчезли. То есть вокруг ровным счетом ничего не пахло, как будто мне удалили нос. И было весело! На душе стало спокойно, легко, все страхи вдруг пропали. Хотелось глупо смеяться и шутить с теми, кто был вокруг меня, — они внезапно показались мне милыми и добрыми людьми. — Это ты? — спросил откуда-то издалека сидевший со мной плечом к плечу Вася Крюков. Я медленно повернулся и заметил, что глаза у него разъезжаются в разные стороны, а голова... — Вася, — медленно сказал я, не узнавая своего голоса. — Ты пухнешь, Вася... Вася точно — пух. У него голова разбухала, как надуваемый могучим атлетом шарик, а потом опять собиралась в кучу. Атлет забывал зажимать горловину, когда набирал в легкие воздух... Ха-ха! Это было классно! — Не болтай, — сказал кто-то. — Говорить будешь, когда спросят. Ладно. Я был послушен, как отличник на госэкзамене, которому за примерное поведение пообещали золотую медаль. Милые люди сказали помолчать — сколько угодно! И без слов все здорово, все вокруг такое цветное, объемное и плавающее... Потом было какое-то помещение, яркий свет, какие-то разговоры. Вася выдвинул мысль насчет того, что неплохо было бы пожрать. Я был солидарен, но постеснялся поддержать боевого брата. Меня с детства так воспитали: если ты не дома, не проси ничего, пока не предложат. Да и от предложенного следует вежливо отказаться, если надо, предложат еще раз... Потом вдруг выяснилось, что среди нас откуда-то взялся генерал. Это было странно, но почетно. Генералы с кем попало не общаются, значит, мы славные парни. Меня немного смущало то, что генерал был бригадный. Я все никак не мог вспомнить, входит ли наша группировка в НАТО. Это же ведь у нас просто генералы, а у них там — бригадные. А если не входит, как он тут оказался? Может, приехал с инспекцией или по обмену опытом? Это обстоятельство немного напрягало, привнося в обстановку всеобщей цветной благодати некий оттенок тревожности. Я тогда опасался, что генерал захочет принять у нас нормы ВСК и я не смогу уложиться в результат. Я был такой медленный, все вокруг торжественно и тихо плавало, и я не представлял себе, как буду бежать стометровку. Потом меня посетила мысль просить разрешения сходить на склад и получить там скутер. Со скутером, понятное дело, под водой можно развить вполне приличную скорость. Возникал вопрос — на каком именно складе? Я с ходу решил: по всей видимости — арттехвооружения. У связистов вряд ли будет, на продскладе — тоже. Нужно только заявку выписать... Заявку должен был подписать Иванов как старший команды, но, медленно повращав головой по сторонам, Иванова я не обнаружил. Вот это я попал! Ну и как теперь — со скутером? Я попытался сосредоточиться на решении проблемы, она почему-то решаться не желала, и от этого я впал в глубокий ступор... Следующий фрагмент, в котором я «всплыл», был очень неприятным. Мы находились где-то в поле, вокруг — кромешная тьма, на фоне которой в глаза нестерпимо ярко бил какой-то источник света. Голова раскалывалась и грозила лопнуть в любую минуту, в висках ритмично пульсировало, меня бил жуткий озноб, и было так холодно, что хотелось кричать. Я попытался обхватить себя руками, чтобы хоть как-то согреться, но оказалось, что руки мои скованы за спиной наручниками. Какие-то люди рядом разговаривали на повышенных тонах. Нечеловеческим усилием совладав с дрожью, я осмотрелся и постарался понять, что происходит. Двое, стоявшие напротив, светили на нас фонариками, рядом со мной стоял Вася Крюков. Васю обнимал смутно знакомый мне мужик, который с кем-то разговаривал. В руке у мужика была зажата граната «Ф-1»... без предохранительной чеки! Я хотел сказать мужику, что это опасно, но у меня зуб на зуб не попадал — вышло какое-то судорожное мычание. А Васе, кажется, все было поровну — он тупо смотрел перед собой и даже не щурился от света. Через несколько секунд я понял, что тот, кто разговаривает с мужиком, — Петрушин. Родной голос... Это, однако, меня не обрадовало. В тот момент, помнится, мне было так хреново, что больше всего на свете хотелось, чтобы кто-нибудь сжалился и выстрелил мне в голову. Из темноты появились какие-то люди, принесли экипировку и бросили на землю. Два «ВАЛа», пистолеты, рации, бинокли. Судя по всему, это было наше с Васей имущество, и люди из темноты оказались такими покладистыми, что по просьбе Петрушина все вернули. — Ну вот, теперь другое дело, — сказал Петрушин. Потом в световом пятне возникли откуда-то штатские: пожилой нохча и мальчишка лет четырнадцати. Теперь Петрушин обнимал левой рукой мальчишку... «Да что это такое сегодня, все вокруг только и делают, что обнимаются... Прямо сплошной гомосексуализм!» Так было я подумал, но в этот момент один из фонарей нарочно пустил сноп света в Петрушина, и стало понятно, что в той руке, которой он обнимает мальчишку, у него граната... И тоже без чеки! Они что, совсем сдурели? Наши забрали экипировку, а Петрушин еще некоторое время рядился с мужиком, обнимающим Васю, — он называл его Казбеком. Казбек хотел забрать двоих штатских и уйти, и клятвенно заверял, что нам дадут спокойно уехать. Петрушин ему сурово не верил и требовал, чтобы он с полкилометра прокатился с нами. Иначе не отдаст штатских. Наконец Казбек согласился, и мы стали грузиться на «бардак». Это тоже заняло некоторое время, потому что у меня не гнулись ноги и меня пришлось затаскивать, а Казбек не желал отпускать из объятий Васю, и им тоже помогали. Потом мы поехали. Казбек требовал, чтобы наши все время освещали себя фонариками, но это было затруднительно — «бардак» подпрыгивал на ухабах и лучи все время скакали как попало. Через минуту Петрушин с сожалением сказал: — Нет, Петрович. Ни хрена не выйдет... — О чем это вы? — подозрительно спросил Казбек. — Вы чего... Договорить он не успел: Петрушин пятнистой молнией метнулся к нему, блеснула сталь... Казбек предсмертно вскрикнул и выпал из скачущих лучей. — Под броню! — рявкнул Петрушин, пропадая в черном зеве люка. Меня кто-то рванул за куртку, обдирая плечи, и, сильно стукаясь головой, я провалился в «трюм». В этот момент сзади, справа по борту, громыхнул взрыв. По броне что-то крепенько этак сыпануло, как будто градом. — Саня, ходу! — заорал Петрушин и без перехода флегматично буркнул в рацию: — Вася, рули за нами. Дистанция сто, фары не включай. Если что — коси все, что будет сзади... Какой Вася? Кому рули? Нашему Васе сейчас все глубоко до нирваны, хоть гвоздями к стене прибивай... В половине пятого утра мы уже были на базе. Нас с Васей тут же взяли в оборот медики: прощупали, осмотрели, кровь из пальца и из вены качнули, задали ряд вопросов. — Судя по всему, основной компонент — что-то типа азарона, — сделал вывод начмед, когда я поделился с ним своими ощущениями. — Но с каким-то «левым» ингибитором. Анализ посмотрим, будет ясно... Я спросил, что это за дрянь такая и какие могут быть последствия. — Короче, запросто могли сдохнуть, — успокоил меня начмед. — Наркоманы хреновы. Разве можно такое колоть с ингибитором?! Я ровным счетом ничего не понял, но начмед сказал, что коль скоро мы не сдвинули лыжи в течение трех часов после инъекции, то теперь они нас железно вытащат. В этом я ни капли не сомневался. На чем хотите присягну: наши военные медики — лучшие врачи во всем мире. Столько народу вытащили с того света, считать замучаешься. Затем нас чем-то укололи, обработали ссадины и ушибы, сообщили, что до окончательного исчезновения симптомов мы будем под врачебным наблюдением, и велели спать. Мы остались в медпункте, а наши ушли к себе. Спать, однако, нам долго не дали, разбудили в половине девятого. К девяти командующий вызывал всю банду на доклад. Настроение было мрачное, чувствовал я себя так, словно побывал в автомобильной аварии с неоднократным переворотом транспортного средства и волочением оного средства силой инерции по безразмерному крутому склону. Сильная слабость, апатия, сухость во рту, головокружение и неодолимое желание завалиться обратно в койку — вот лишь часть компонентов моего утреннего состояния. Вася, гаденыш мелкий, выглядел вполне прилично: сидел на кровати, уже обутый, вяло улыбался и что-то жрал из котелка, который приволок Петрушин. — Будешь? — по-братски предложил он, облизав красным языком ложку и протягивая ее мне. Меня чуть не вывернуло. Интересно, когда его расстреливать поведут, он забудет потребовать последний обед или как? При помощи коллег я наскоро привел себя в порядок и выпил кофе из термоса, припасенного Лизой. Вася и так был в норме — регенерация у этого малого боевого робота просто чудовищная. После этого мы отправились на аудиенцию к командующему — тут рядом. Сам я двигался с трудом, все вокруг качалось, поэтому меня бережно поддерживал Петрушин. А Вася перемещался едва ли не вприпрыжку и на ходу что-то жевал. — Они его не били, а ласкали, — пожаловался я Петрушину. — Все мне досталось. Надо было им сказать... — Ничего, — ободрил меня Петрушин. — До всех доберемся. Какие наши годы... У командующего было много лишних людей с большими погонами. Столько начальства сразу в одном месте я еще ни разу не видел. Создавалось впечатление, что ребята собрались исключительно, чтобы поглазеть на нас, как на некий бродячий цирк. Присутствовали: начальник УФСБ, начальник штаба, военный прокурор, с ним какой-то штатский прокурор, генерал-майор в форме МЧС, генерал-майор в милицейской форме, начальник контрразведки, товарищ Лаптев, начальник пресс-центра, наш начмед и... спецпредставитель Витя. Оказывается, Иванов доложил Вите, как только мы подъехали к базе. Обрадовал и успокоил. Так обрадовал, что тот сразу с рассветом вылетел, чтобы оценить ситуацию на месте. Витя тут был впервые, хотя уже год руководил командой. Какая честь для нашей дыры! Ощущения собравшихся были неоднородными. Командующий, сразу видно, в присутствии Вити чувствовал себя немного не в своей тарелке. В поведении нашего генерала явственно прослеживался немой вопрос: и что теперь, я тут хозяин, или как? И как себя вести с этим типом? А на Иванова смотрел как-то по-особенному. Я бы даже сказал, с уважением. Читалось во взгляде командующего: вот это ты удивил, полковник! Вот это выручил! Не ожидал, что у тебя вообще это получится... Витя вел себя непринужденно, как будто находился в своей гостиной. В его взгляде, напротив, легко читалось этакое барственное: «а то!» и «да никто и не сомневался!». Остальные товарищи выглядели чем-то немало озабоченными и постоянно поглядывали на часы. А прокуроры вообще хмурые сидели, как будто им на ушко шепнули, что кого-то из них через полчаса запросто могут лишить звания. Командующий предоставил слово Иванову, предупредив, что нужно уложиться за пятнадцать минут. Потому что потом надо будет еще просмотреть запись, все это обсудить, а решение должно быть готово не позднее чем за десять минут до пресс-конференции. Пресс-конференция будет в десять. Иванов уложился, по-моему, минуты за три. При этом умудрился не сказать ничего лишнего и вместе с тем все подробно объяснить. Получили инфо, выдвинулись в район, выставили засаду. Получили сигнал, выдвинулись к месту расположения «объекта», потеряли засаду. Получили инфо, выдвинулись в село, взяли штатских, поменяли на своих... Что и говорить, наш полковник в таких вещах просто мастер. — Правильно ли я понял... — влез штатский прокурор, — ...что в данном случае речь идет о превышении служебных полномочий? — Неправильно вы поняли, — вмешался Витя. — Этого Мовсара все правоохранительные органы и вооруженные силы искали. Команда входит в их состав? Входит. Действовали в рамках закона об ОРД, ничего не нарушили. — Но полковник Иванов принял решение самостоятельно, никого не уведомив... — С моего разрешения, — не моргнув глазом, соврал Витя. — Вам напомнить, что команда находится в моем оперативном подчинении? — Спасибо, не надо, — кисло поблагодарил прокурор. — Продолжайте, полковник... А полковник уже закончил и продолжать пришлось мне. Я дряблым голосом поведал о наших злоключениях. Сидели, смотрели, увидели, доложили, пошли, попали. Потом укол — и ничего больше не помню... Это нас с Васей начмед научил: отказывайтесь от всего, что было после укола. Эффект «плавающий», у всех по-разному, но полное забытье вполне возможно. Мало ли чего вы там натворили, вдруг на камеру кого-нибудь расстреливали, а теперь не помните... Вася коротко повторил мои показания. Начмед подтвердил: да, все правильно, есть такое явление... Затем Лиза поставила запись и достала диктофон. Серега тоже предъявил диктофон. Оказывается, они весь обмен записали. Лиза снимала с насадкой, на записи получились зеленоватые негативные уродцы, сплошь засвеченные фонарями, но звук вышел — хоть куда. Все до последнего словечка. Запись была длинной, время поджимало, пришлось прокручивать, останавливаясь на ключевых моментах. — Ну что ж вы так, хлопцы... — укорил нас начальник УФСБ. — Ни одного провокационного вопроса не поставили! Ну вы даете... Это же так просто! Вынудили бы этого Казбека сболтнуть что-нибудь по теме, был бы у нас сейчас материал... Васильева, ты где там была, куда смотрела? Совсем квалификацию потеряла? Лиза ответила, что смотрела в окуляр камеры и была на броне, несколько в стороне от разговора. Лаптев компетентно заступился за нас: какие, на фиг, вопросы? Ситуация была более чем напряженная, «объект» — еще тот тип, основная задача — благополучно осуществить обмен. Задача выполнена на «отлично». И еще неизвестно, как бы там получилось, если бы стали задавать эти самые вопросы... — Правильно ли я понял... — вновь влез штатский прокурор, возбужденно потирая ручки, — ... что речь идет о захвате заложников из числа гражданского населения? О незаконном водворении под стражу и насильственном удерживании... — Неправильно вы поняли, — опять ответил Витя. — О чем это вы, какие заложники? Просто попросили местное население оказать помощь в спасении двух русских военнопленных. И население, естественно, пошло навстречу! Совершенно добровольно. Потому что оно у нас сознательное, понимает, что мы воюем не с народом, а с бандитами. Надеюсь, не надо объяснять, что мудрый народ ненавидит этих бандитов и ни за что не станет их поддерживать? Вы, вообще, сводки нашего пресс-центра читаете? Прокурор от такой жуткой наглости покраснел и на миг утратил способность вещать членораздельно. — Эмм... Оу-эммм... Мгм... Но... Экхм-кхм... Извините, но вы что-то путаете. У нас тут не война, а контртеррористическая операция. Поэтому речи о военнопленных и быть не может. Да и народ, кхе-кхе... О какой помощи может идти речь?! — Нет, дорогой мой, это вы что-то путаете, — легковесно отмахнулся от прокурора Витя. — Если вы не в курсе, я вам сообщаю: у вас тут именно война, а не какая-то там операция. Где это вы видели, чтобы на полицейскую операцию привлекали тяжелую артиллерию и авиацию? А что — народ? Уж не хотите ли вы сказать, что весь народ — пособники бандитов?! Интересно... Очень интересно! Куда мы с такими умонастроениями придем — вот что мне интересно... Что ж, по-вашему, среди местного населения не осталось ни одного истинного патриота, готового бескорыстно оказать помощь своей родной армии?! Прокурор обиделся окончательно, ушел в себя и больше не проронил ни слова. Хорошо Вите, он спецпредставителем работает. Если бы я что-то в таком вот духе выдал, меня как минимум тут же обозвали бы кретином. В лучшем случае просто сказали бы, что я несу чушь и велели бы заткнуться. Иванов укоризненно посмотрел на Витю: зря вы так! Вы улетите к себе, а нам тут работать с этими... Остальные присутствующие тоже на какое-то время примолкли и потупили взгляды. Я подумал: хорошо, что Витя здесь. Еще неизвестно, как бы с нами поступили эти суровые люди. Прокурор, судя по всему, нашел в наших действиях штук пять нехороших статей, если не больше. Командующий глянул на часы и осторожно постучал карандашом по столу. — Чего нахмурились, коллеги? — Витя с показным удивлением обвел всех присутствующих взглядом и панибратски хлопнул по плечу сидевшего с ним рядом генерала в форме МЧС. — Что, у нас траур по «газону»? — Да черт с ним, с «газоном», — спасатель поежился и втянул голову в плечи, видимо, давненько с ним никто — этак вот запросто. — Тоже мне, проблема... Спишем! Как потом выяснилось, Иванов брал у спасателей машину, обещал вернуть, но обманул — оставил в селе. Как-то недосуг было возвращаться, надо было драпать побыстрее оттуда... — Ну вот и славно! — Витя широко улыбнулся. — Машина — железяка. Людей из плена вызволили, из ситуации выкрутились, все нормально... Радуйтесь! Еще неизвестно, как бы вы все сейчас выглядели, если бы команда не вернула своих людей. Радуйтесь, господа, радуйтесь — повод присутствует! — Это все, конечно, хорошо, — осторожно подбирая слова, заметил начальник УФСБ. — Но особого повода радоваться пока не наблюдаю. Народ на ушах стоит после вчерашней трансляции. Главного участника мы потеряли. Хотя, если разобраться, можно было бы этого Казбека... — Нельзя было, — невежливо прервал большого человека Лаптев. — Ситуацию мы разобрали, все понятно. Ситуация проста: надо было либо отпускать на все четыре, либо валить. Вы когда в последний раз пробовали брать живьем матерого бандита, который сидит среди вашего личного состава и держит в руках гранату без чеки? Начальник УФСБ одарил Лаптева суровым взглядом и тяжело вздохнул. Да, что-то в это утро атмосфера не искрилась взаимной приязнью и добросердечностью... — Ладно, оставим это, — буркнул начальник УФСБ. — Это сейчас уже неважно. Сейчас важно другое: у нас нет ни одного доказательства нашей непричастности к этому паршивому делу. Вернули людей, это, конечно, хорошо, это огромный плюс... Теперь можно отпираться до последнего. Я полагаю, мы сейчас отпустим команду и подумаем, что сказать акулам пера на пресс-конференции. — Можете идти, — командующий кивнул Иванову. — Ждите в своем расположении. Решение вам доведут... Мы с Васей тоже отправились с нашими. Вася уже не нуждался в наблюдении, а одному мне возвращаться в медпункт не хотелось. Все-таки я боевой офицер, а не обычный штатский больной. Ничего, отлежусь. Кости целы, руки-ноги на месте, а то, что слабость и в башне гудит, — это мелочь по военному времени. Главное — жив и среди своих. Это простой факт, который многие люди принимают как должное и никогда о нем не думают (я жив, не в яме, конечности целы, могу идти куда хочу!!!). Но для отдельной и весьма немногочисленной категории особей нашего вида этот факт — самое настоящее счастье... Решение нам не довели, но через некоторое время Иванова вызвали в штаб. Не было его часа полтора, мы уже начали волноваться: может, полковника арестовали и с минуты на минуту за нами явится комендантский взвод?! Иванов вернулся как раз к обеду и притащил с собой пакет. Мы все сидели в столовой. Я, на правах больного, валялся на лавке, а Вася уже начал разгоняться: сосредоточенно грыз добытую из кастрюли с борщом кость. Полковник бросил на стол стопку отпускных билетов и достал из пакета толстую пачку денег. — Глазам своим не верю... — пробормотал Серега, перелистав отпускные, которых было ровным счетом семь штук. — Мы все — в отпуске?! — Так точно, — Иванов опять нырнул в пакет и достал семь же заполненных бланков путевок. — Мы в отпуске уже с первого сентября. И все это время в полном составе находимся в доме отдыха. — А, это для отмазки, — Вася на секунду вник в ситуацию и перестал грызть кость. — Типа, мы там, а сами — здесь... — Никаких «типа», — покачал головой полковник. — Мы просто — там. И в глаза не видели этого дрянного мальчишку, которого первого сентября упустили какие-то другие безалаберные товарищи. Под вечер будет «вертушка», нас тихонько кинут на «Северный». Оттуда первым же бортом — на «большую землю»... |
||
|