"Да, господин министр" - читать интересную книгу автора (Линн Джонатан, Джей Энтони)

3 В погоне за экономией

Возвращаясь домой лондонским поездом после утомительного уик-энда в своем избирательном округе, я развернул «Дейли мейл» и сразу же наткнулся на большую статью с яростными нападками на… Дж. Хэкера, то есть на меня.

Украдкой огляделся вокруг. Обычно в вагоне первого класса полно людей, читающих «Таймс», «Телеграф» или «Файнэншл таймс». Сегодня же, казалось, все читали исключительно «Дейли мейл».

Не успел я войти в свой кабинет, как Бернард протянул мне газету и поинтересовался, читал ли я эту статью. Ответил: да, читал. Тогда он сообщил, что Фрэнк тоже ее читал и очень хотел бы переговорить со мной. Я молча кивнул. Фрэнк с порога спросил, читал ли я эту статью. Ответил: да, читал.

Фрэнк почему-то принялся читать ее вслух. Зачем? Я же ясно сказал, что читал. Чтение вслух, по-видимому, улучшает ему настроение. Мне же наоборот.

– Интересно, сколько экземпляров ежедневно поступает в продажу? Два миллиона, три?… – спросил я у Бернарда.

– Ну что вы, господин министр! – ответил он таким тоном, будто мои предположения – неслыханное преувеличение.

– Так сколько же?

– Э-э… четыре миллиона, – выдавил он, – так что… э-э… ее прочитали всего двенадцать миллионов человек. Двенадцать или пятнадцать, не больше. К тому же многие из подписчиков «Дейли мейл» вряд ли умеют читать.

А между тем поведение Фрэнка становится просто невыносимым. Он все время нас перебивает: «Вот послушайте!» – и с выражением зачитывает какую-нибудь оскорбительную фразу. Например: «Знаете ли вы, что в Управлении налоговых сборов занято больше людей, чем во всем королевском военном флоте?» Я удивился, но Бернард подтвердил, что так оно и есть.

– «Может быть, – не унимался Фрэнк, – правительство считает налогообложение лучшим видом обороны?»

Бернард захихикал, однако, взглянув на меня, тут же попытался изобразить приступ кашля.

Затем Фрэнк счел необходимым довести до моего сведения – будто это не было ясно и без его слов, – что статья в «Дейли мейл» может нанести нам непоправимый политический ущерб и что в связи с этим вопрос о сокращении государственного аппарата должен стать приоритетным для МАДа. Он абсолютно прав, но как это осуществить?

– Знаете что? Они вас уже приручили! – сердито произнес он. Я не снизошел до ответа. Кроме того, мне, как назло, ничего не приходило в голову.

(«Приручить» на языке чиновника означает заставить нового министра смотреть глазами государственного служащего. Когда же «прирученный министр» начинает автоматически, бездумно подходить ко всему с точки зрения Уайтхолла, его зачисляют в категорию «натурализованных министров». – Ред.)

В кабинет стремительно вошел сэр Хамфри.

– Вы читали это? – прямо с порога спросил он, потрясая газетой.

Терпение мое лопнуло.

– Да, да, да!!! Я читал эту паршивую газету! Мы все, черт побери, ее читали! Я ясно выразился?

– Более чем, господин министр, – холодно произнес сэр Хамфри после неловкой паузы.

Взяв себя в руки, я сказал:

– Хамфри, мы должны сократить управленческий аппарат. У нас просто нет иного выхода. Сколько, к примеру, человек в нашем министерстве?

– В нашем министерстве? – переспросил он. – Э-э… сравнительно немного…

– «Немного» – это сколько? Две тысячи?… Три? – В душе я надеялся, что цифра окажется гораздо меньше.

– Полагаю, около двадцати трех тысяч, господин министр.

Невероятно! Двадцать три тысячи человек! В одном только министерстве административных дел! Двадцать три тысячи чиновников для контроля над другими чиновниками?

– Необходимо срочно провести АСЭФО (анализ структуры и эффективности функционирования организации. – Ред.) и определить, без кого мы можем обойтись! – решительно заявил я.

– Последний АСЭФО проводился не далее, как в прошлом году, – вежливо возразил сэр Хамфри. – В соответствии с содержащимися в нем рекомендациями нам следует набрать еще пятьсот человек… Впрочем, господин министр, если подумать, то мы вполне могли бы обойтись без вашего КНК.

(Контрольно-наблюдательный комитет – оригинальное нововведение Хэкера. По его замыслу, предполагалось, что рядовые граждане будут сообщать в КНК о конкретных случаях бюрократической волокиты, растрат и т п., фактах, с которыми им лично пришлось столкнуться. КНК просуществовал около четырех месяцев. – Ред.)

Ничего другого я и не ожидал. Насколько мне известно, Хамфри спит и видит, как бы избавиться от КНК. Но этого я не допущу. Во-первых, КНК по душе избирателям. А во-вторых, это пока мое единственное нововведение на министерском посту.

– Благодаря КНК рядовой гражданин получил наконец практическую возможность подсказать нам, как уменьшить разбазаривание государственных средств.

– Общественность не имеет ни малейшего понятия о разбазаривании общественных средств, – высокомерно заметил сэр Хамфри. – Разбираемся в этом только мы.

Я ухмыльнулся.

– Вы готовы подтвердить это в письменном виде?

– Вы прекрасно понимаете, что я совсем не это имел в виду, – раздраженно сказал он. – Ваш КНК нужен только кляузникам…

– И тем не менее его мы трогать не будем.

Мы обменялись ледяными взглядами. После напряженной паузы сэр Хамфри сказал:

– Честно говоря, иных путей к сокращению штатов я пока не вижу.

– Это же абсурд! Неужели вы всерьез хотите убедить меня, что нам так-таки некого сократить?

Он пожал плечами.

– Почему же? Думаю, мы вполне могли бы пожертвовать одной-двумя официантками.

Я снова взорвался: попросил его не острить. Нужны не рассуждения, а цифры, конкретные ответы на конкретные вопросы.

В частности:

1. Сколько человек в штате МАДа?

2. Чем все они заняты?

3. Сколько у нас зданий?

4. Кто и что находится в этих зданиях?

Изложив все это, я еще раз потребовал немедленного и самого тщательного АСЭФО. Сначала наведем порядок в собственном доме. Потом займемся остальным Уайтхоллом. Детальное изучение вопроса, не сомневаюсь, поможет нам определить, где и как можно урезать расходы, сократить персонал и упразднить бюрократические процедуры.

Пока я говорил, сэр Хамфри нетерпеливо топтался на месте.

– Государственная служба, господин министр, – назидательно произнес он, как только я остановился, чтобы перевести дух, – существует прежде всего и в основном для претворения в жизнь законопроектов парламента. Чем больше парламент издает законов, регламентирующих жизнедеятельность общества, тем больше должна расти государственная служба.

– Ха! – презрительно воскликнул Фрэнк. Сэр Хамфри высокомерно взглянул на него.

– Надо понимать, господин Визел со мной не согласен?

– Ха! – повторил Фрэнк.

Его «ха» мне тоже действовало на нервы.

– Вот что, Фрэнк, – возмутился я, – либо смейтесь по-настоящему, либо не смейтесь вообще!

– Господин министр, – обратился ко мне Хамфри, – мне абсолютно ясно ваше требование, так что, если не возражаете, я пойду отдам необходимые распоряжения.

– Пускает пыль в глаза, – пробурчал Фрэнк, как только за сэром Хамфри закрылась дверь.

А затем доверительно сообщил мне довольно любопытную новость. Оказывается, некий ревизор сумел добиться сокращения бюджетных расходов на сумму 32 миллиона фунтов. И это только в своем северо-западном регионе, а государственная служба намеренно скрывает от всех, включая министра, то есть меня, любую информацию об этом ценном почине. Я спросил почему.

– Они же не хотят сокращений! – гневно тряхнул головой Фрэнк. – Просить сэра Хамфри сократить аппарат – это все равно, что просить алкоголика взорвать винокурню.

Я спросил Бернарда, известно ли ему об этом. Он сказал «нет», но если дело обстоит именно так, то он вполне разделяет чувства моего политического советника. Я попросил их обоих выяснить фактическую сторону вопроса. Бернард обещал «прощупать» свои источники, а Фрэнк – провести негласное расследование.

(Буквально на следующий день Бернард Вули встретился с сэром Хамфри Эплби. Верный своим привычкам, сэр Хамфри детально изложил всю беседу в отчете, который мы обнаружили в архиве МАДа. – Ред.)

(Предоставление служебной машины чересчур любознательному «чужаку» – это одна из стандартных уловок Уайтхолла: для установления надзора за его действиями через шофера, которому как минимум приходится отчитываться за сожженный бензин.

Для Уайтхолла шоферы не только обслуживающий персонал, но и ценный источник информации. Их пассажиры, как правило, не задумываются над тем, что водитель тоже имеет уши, кроме того, они – особенно министры – нередко оставляют на сиденье секретные бумаги и иную важную документацию.

Информация в Уайтхолле ценится на вес золота, и шоферы охотно ею обмениваются и торгуют. – Ред.)

(В одном из досье архива МАДа мы обнаружили несколько записок, которыми в тот период обменялись сэр Хамфри Эплби и сэр Фредерик Стюарт. – Ред.)

Сегодня наконец-то провел совещание по сокращению бюджетных расходов. Расследование Фрэнка продолжается вот уже две недели. Итоги обсуждения оказались не совсем такими, как я рассчитывал, но теперь у нас, во всяком случае, имеется конкретная программа действий, хотя лично мне она представлялась несколько иной.

На совещании присутствовали сэр Хамфри, Бернард и Фрэнк. Кстати, ему все-таки удалось добыть кое-какие поистине ошеломляющие сведения о вопиющих финансовых излишествах со стороны МАДа. Я счел необходимым предупредить сэра Хамфри, что его ожидает не очень-то приятный сюрприз: вскрытые факты послужат суровым обвинением бюрократизма и неэффективности государственного аппарата.

Вид у моего постоянного заместителя был очень озабоченный и заинтригованный. Похоже, он горит желанием во всем разобраться и наметить конкретные пути, как он выразился, «осуществления радикальной экономии».

Фрэнк предусмотрительно подготовил два досье: одно – по персоналу, другое – по зданиям. Я решил начать с последнего.

– Чедвик-хаус, – зачитал я. – На Уэст-Одли-стрит.

– Огромное здание, где работает горстка людей, – уточнил Фрэнк.

Хамфри ответил, что, по имеющимся у него сведениям, Чедвик-хаус действительно частично пустует, но там предполагается разместить новую комиссию по окружающей среде.

– Мы даже опасаемся, что оно окажется маловато, когда штат комиссии будет полностью укомплектован, – заключил он.

Что ж, вопросов нет.

– Ледисмит-билдингз, Уолтхэмстоу, – продолжал я. – Пустует несколько лет.

– Естественно, – отозвался сэр Хамфри.

Я поинтересовался, что он хочет этим сказать.

– Безопасность, господин министр. Этим все сказано.

– Вы имеете в виду МИ-6[30]?

Сэр Хамфри пожал плечами. Я повторил свой вопрос.

– Мы не признаем существования МИ-6, – после небольшой паузы заявил он.

Большей глупости мне еще не приходилось слышать.

– Все, абсолютно все знают, что такая служба существует!

– А мы отрицаем… К тому же не все за этим столом имеют допуск…

«Допуск» – на редкость глупое определение. Мне всегда казалось, что оно относится к станкам, болванкам…

– И к болванкам, и к ищейкам, – отрезал мой постоянный заместитель, пристально глядя на Фрэнка. – Ледисмит-билдингз – это государственная тайна.

– Интересно, – саркастически заметил я, – как это семиэтажное здание в полквартала длиной вообще может быть тайной?

– Было бы желание… – многозначительно произнес сэр Хамфри, и в его глазах промелькнула лукавая искорка (или мне только показалось?).

Несмотря на мирный, вполне джентльменский тон нашего разговора, было ясно: в присутствии Фрэнка сэр Хамфри не намерен обсуждать вопросы, даже отдаленно связанные со службой безопасности. Попросить Фрэнка удалиться значило смертельно его обидеть, поэтому я решил временно отступить и перешел к следующим двум «белым слонам»[31].

– «Веллингтон-хаус, Гайд-парк-роуд. Оценочная стоимость – семь с половиной миллионов фунтов стерлингов. Вестминстер-Олд-холл, Сэквил-сквер. Оценочная стоимость – одиннадцать миллионов фунтов стерлингов. Оба здания практически пустуют…» – зачитал я.

– Позвольте… а каков источник этих «оценок»? – полюбопытствовал сэр Хамфри.

– Бюллетень текущих ставок на государственные учреждения в этом районе, – ответил Фрэнк.

– Разумеется, разумеется, – понимающе кивнул сэр Хамфри. – Но, к сожалению, ни одно из этих зданий не соответствует текущим ставкам. Например, Веллингтон-хаус не имеет пожарной лестницы и запасных выходов, а вносить изменения в его планировку не представляется возможным из-за крайней ветхости здания. Так что его, при всем желании, вряд ли можно продать под учреждение.

– Тогда как же мы используем его? – перешел в наступление Фрэнк.

– Требования противопожарной безопасности не распространяются на учреждения Уайтхолла.

– Почему?

– Очевидно, потому, что служащих Ее Величества не так легко зажечь.

Сэр Хамфри весело захихикал. Что это, очередная шуточка? Похоже, мой постоянный заместитель просто в восторге от собственной находчивости. Ладно, меня это ничуть не задевает.

(На самом деле правила противопожарной безопасности полностью распространяются и на правительственные учреждения, правда, за исключением аварийных выходов. – Ред.)

Поняв, что мы недалеко продвинулись в поисках экономии, я спросил, почему нельзя продать огромный корпус Вестминстер-Олд-холл.

– Это здание относится к категории А, – ответил Хамфри. – Мы не имеем права изменять его проектное назначение. Окружающая среда и все такое прочее…

Фрэнк, видя, что мы снова топчемся на месте, предложил продать здание 3/17 по Биконсфилд-стрит.

– В принципе, конечно, можно, – согласился Хамфри, – но в нем три бетонированных подземных этажа.

– И что же? – не понял я.

– Это на тот случай, – пояснил Хамфри.

Я ожидал, что он как-то разовьет свою мысль, однако мой постоянный заместитель, видимо, счел свой ответ исчерпывающим.

– На тот случай? – пришлось мне переспросить.

– Вы же сами понимаете, господин министр, – произнес он многозначительно. – Резервный штаб правительства на тот случай, если…

– Если что? – Я по-прежнему ничего не понимал.

– Если… Вы знаете что. – Сэр Хамфри загадочно понизил голос до шепота.

– Что?

– Ну вы и сами знаете что.

– Я не знаю, – в замешательстве пробормотал я. – Что?

– Как что? – Теперь, казалось, и Хамфри смутился.

– Что вы имеете в виду, говоря: «Если… Вы знаете что»? Если я знаю что – что?

Хамфри наконец решился приподнять завесу таинственности.

– Господин министр, если придет время открыть карты и все погрузится во мрак и полетит в тартарары, у правительства должно быть место, откуда оно будет осуществлять управление, даже если управлять станет некем.

– А зачем? – спросил я после нескольких минут напряженного раздумья.

Хамфри, похоже, мой вопрос ошеломил. Немного придя, в себя, он с подчеркнутым спокойствием – как если бы перед ним был слабоумный – объяснил:

– Правительства не прекращают править только потому, что страна подверглась полному разрушению. Последствия такой катастрофы сами по себе слишком серьезны, чтобы усугублять их разгулом анархии.

Видно, сэр Хамфри всерьез озабочен проблемой возможного бунта пепелищ.

Как бы там ни было, здание 3/17 по Биконсфилд-стрит, судя по всему, находится в ведении министерства обороны. Тут я абсолютно бессилен.

В списке Фрэнка оставалось еще одно пустующее здание.

– Ну а как насчет Центральной регистратуры? – спросил я без особой надежды.

– Не имеем права без разрешения планирующих органов, а они его не дадут, – ответил сэр Хамфри с милой улыбкой человека, выигравшего пять раундов подряд.

В разговор неожиданно вмешался Фрэнк.

– Откуда ему все это известно? – Он с негодованием ткнул в сэра Хамфри пальцем. – Вы знали, где я побывал!

Мне это не приходило в голову, но Фрэнк, безусловно, прав. Я хотел было пристыдить Хамфри, но он с обезоруживающей улыбкой кивнул.

– Конечно, мы знали, где побывал господин Визел. Разве он выполнял секретное поручение?

К такому выпаду я был не готов. Что и говорить – довольно щекотливое положение.

Хамфри продолжал наступать:

– Мы ведь выступаем за открытость информации, не так ли?

Возразить было нечего, поэтому я без проволочек закрыл «дело» о наведении экономии в зданиях Уайтхолла и перешел к вопросу о занятости. Уж здесь-то я ощущал под ногами твердую почву.

– Насколько мне известно, – начал я, – девяносто государственных служащих в Сандерленде заняты элементарным дублированием работы девяноста своих коллег здесь, в Уайтхолле.

– Совершенно верно, – подтвердил сэр Хамфри. – Создание новых рабочих мест на северо-востоке. Проводилось в соответствии с решением кабинета.

Наконец-то хоть в чем-то мы пришли к согласию!

– Так давайте избавимся от них, – предложил я.

– Да-да, – горячо поддержал меня Фрэнк. – Давайте одним махом избавимся от девяноста чиновников!

Слово «чиновник» он не произносит, а как бы выплевывает, вкладывая в него более уничижительный смысл, чем в слово «карманник». Если бы я был чиновником, такое откровенное презрение меня бы безусловно оскорбило, а вот сэра Хамфри, судя по всему, это нисколько не задевает.

Однако за выражение «одним махом» он тут же ухватился.

(Собственно, первым его употребил Эдуард Хит применительно к обещанному снижению цен, которого, естественно, так никто и не дождался. – Ред.)

– Или, лучше сказать, одним ударом – и баста, – уточнил он.

– Что? – не понял я.

– Лично мне, господин министр, такой подход весьма импонирует. Серьезная впечатляющая экономия. Но позвольте напомнить вам, что в данном случае речь идет об экономически отсталом регионе. Ведь именно этим соображением и была продиктована необходимость создания новых рабочих мест. Массовые увольнения в неустойчивом избирательном округе потребуют от правительства изрядного политического мужества.

Некоторое время мы сидели в полном молчании. Должен заметить, Хамфри проявил известное благородство, напомнив мне, что на карту поставлено благополучие неустойчивого избирательного округа. Обычно государственные служащие даже не задумываются над такими жизненно важными политическими реалиями.

Вызывать угрозу массовой забастовки? Естественно, так рисковать я не могу. Но как тогда быть с экономией? Ума не приложу. А что если предоставить инициативу самому Хамфри?

– Послушайте, Хамфри, – сказал я, – все это очень хорошо, но… мне как-то не верится, что мы не можем найти резервы для экономии. Ведь разбазаривание государственных средств стало просто вопиющим!

– Целиком и полностью с вами согласен, господин министр, – с неожиданной готовностью отозвался он. – Возможности для экономии, безусловно, имеются…

– Так скажите мне, ради бога, где? – Я вскочил. – Где они?

К еще большему моему удивлению, сэр Хамфри не стал, как обычно, ходить вокруг да около.

– Господин министр, у меня иногда тоже создается впечатление, что в Уайтхолле все поставлено на слишком широкую ногу: служебные автомобили, личный штат, приемы, копировальная техника…

Великолепно! Лучшего и не придумаешь. Именно так!

– Однако здесь есть определенные сложности, – добавил он. (Сердце у меня снова защемило, но я промолчал, ожидая, что за этим последует.) – Когда власть имущие продолжают пользоваться благами и льготами, которых они лишили своих подчиненных, это вызывает у последних чувство глубокой неприязни и недоверия, не говоря уж о неминуемых отрицательных последствиях газетной шумихи…

Он замолчал, очевидно, предвкушая мою реакцию. Должен заметить, такое уточнение меня отнюдь не вдохновило. Хамфри, ясное дело, клонит к тому, что нам надо показать личный пример: дескать, экономия начинается дома, нельзя требовать от других того, чего не делаешь сам, и тому подобное, и тому подобное.

– Неужели это даст сколь-нибудь ощутимую экономию? – с сомнением спросил я.

– Непосредственную – вряд ли, но как пример всему Уайтхоллу – просто неоценимую!

Решающий аргумент в пользу идеи Хамфри высказал Фрэнк. Тут, мол, кроются отличные возможности для саморекламы. Он даже придумал несколько впечатляющих газетных заголовков вроде: «МИНИСТР УКАЗЫВАЕТ ПУТЬ!», «БЕРЕЖЛИВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО: ХЭКЕР ПОДАЕТ ЛИЧНЫЙ ПРИМЕР!» или «„В ЭКОНОМИИ НАШЕ СПАСЕНИЕ!” – ПРИЗЫВАЕТ ДЖИМ».

В результате я дал «добро» на немедленное претворение этой идеи в жизнь. Любопытно поглядеть, чем это все обернется. Пока что я полон радужных надежд.

Воскресное утро. Запись делаю дома, в своем избирательном округе.

Вот уже несколько дней не имел возможности вести дневник – кампания за экономию отнимает практически все свободное время. Неважно, я по-прежнему уверен: игра стоит свеч.

В пятницу вечером с превеликим трудом выбрался из Лондона. Домой попал за полночь, и Энни уже спала.

Хотел добраться до Юстона на такси, но из-за сильной грозы они все как сквозь землю провалились. Пришлось с тремя тяжеленными красными кейсами тащиться на метро. В результате я опоздал на поезд, насквозь промок и смертельно устал.

Разбудив Энни, извинился перед ней и рассказал о своих злоключениях.

– А твоя машина? Что-нибудь случилось? – встревожилась она.

– Я отказался от машины, – гордо заявил я. – А также от шофера, от шикарной мебели, от бара и даже наполовину сократил штат своей личной канцелярии.

– Тебя уволили! – Энни обожает делать поспешные выводы и бить тревогу по любому, самому ничтожному поводу.

Спокойно объяснил, что мы ведем борьбу за экономию и что я первый подал пример, отказавшись от всех излишеств, атрибутов роскоши и прочих привилегий.

Но Энни не желала ничего понимать.

– Ты спятил, черт побери! – взорвалась она. – Двадцать лет ты прозябал в оппозиции и все время ныл, что у тебя нет возможностей, что тебе никто не помогает! А теперь, добившись своего, готов выбросить все это коту под хвост?

Я попытался объяснить ей суть проблемы, но переубеждать Энни, когда она входит в раж, – дело практически безнадежное.

– Двадцать лет ты стремился занять достойное положение! – кричала она. – К чему же все твои труды, если от них одни только лишения?!

– Надеюсь, мой поступок оценят и в будущем у меня появятся еще большие возможности…

Такой аргумент не произвел на Энни ни малейшего впечатления.

– Интересно, – язвительно заметила она, – если ты станешь премьер-министром, то будешь передвигаться автостопом?

И почему она не хочет понять?…

Борьба за экономию идет полным ходом.

Правда, сократив на двенадцать человек аппарат моей личной канцелярии, мы не справляемся с текущими делами и нам с Бернардом приходится задерживаться в министерстве по вечерам. Однако правильность принятого решения не вызывает сомнений: нам не нужны все эти «штатные единицы», занятые чтением и написанием моих писем, ответами на адресованные мне телефонные звонки и подготовкой проектов моих резолюций. Фактически такая система отгораживала меня от внешнего мира. Мне этот заслон ни к чему. Я – представитель народа и должен быть доступен всем и каждому. Только так и не иначе!

Хотя желательно было бы по возможности избегать досадных накладок вроде сегодняшней, когда я на полтора часа опоздал на конференцию, которую сам же и должен был открывать. Тем более что это была конференция по вопросам управленческой эффективности.

Не говоря уж о том, что из-за отмены ночных смен в МАДе (на мой взгляд, весьма существенная экономия!) уборщица теперь пылесосит мой кабинет по утрам и нам с Бернардом минут по двадцать – тридцать приходится орать во всю глотку, обсуждая план предстоящего дня. Со временем, уверен, все эти неприятные морщины можно будет как-то разгладить.

Завтра мне предстоит исключительно важная встреча с директором Управления планирования трудовых ресурсов северо-восточного региона господином Броу по вопросу о сокращении штатов. Я с ним еще не знаком, но, по словам Бернарда, он горит желанием приступить к сокращению в любую минуту.

Пресса просто захлебывается от восторга, освещая мою роль в кампании за экономию. Взять, например, передовицу в «Экспресс». Лучше и не придумаешь.

«Да-да, я прекрасно помню всю эту историю с кампанией Хэкера за экономию. Я уже тогда, несмотря на свою неискушенность в такого рода делах, подозревал, что сэр Хамфри Эплби намеренно создал ситуацию, чреватую самыми серьезными последствиями.

Ну скажите, мог ли я, имея в своем распоряжении всего лишь двух машинисток, как следует организовать работу личной канцелярии министра? Конечно, нет: накладки и ляпы были просто неминуемы, а за ними рано или поздно должно было последовать настоящее ЧП.

Оно и последовало, и даже раньше, чем я ожидал. 21 декабря, на следующий день после появления в прессе очередного панегирика Хэкеру, в министерство без предварительного согласования прибыл генеральный секретарь профсоюза транспортных и муниципальных работников Рон Ватсон.

Он потребовал немедленной аудиенции у министра в связи, как он выразился, «с тревожными слухами относительно предстоящих увольнений, затрагивающих насущные интересы членов его союза». Основным разносчиком этих слухов, естественно, были бесчисленные газетные статьи, которыми Хэкер столь откровенно восторгался.

Я сказал Ватсону, что без предварительной договоренности встреча с министром невозможна. И вышел за какой-то надобностью в соседний кабинет: из-за острой нехватки персонала мне самому приходилось бегать за каждой ерундой. Было бы у нас достаточно людей, Ватсон никогда бы не проник дальше секретариата. Доложить министру о приходе Ватсона я поручил дежурной машинистке.

После того как я вышел из комнаты, позвонил Броу из Управления планирования трудовых ресурсов с просьбой передать министру, что он опоздал на поезд и не сможет прибыть в назначенное время. Ватсон, очевидно, слышал этот разговор, понял, что в данный момент Хэкер свободен, и, не раздумывая, прошел к нему в кабинет.

Поскольку же в пылу борьбы за экономию всех моих помощников тоже сократили, его никто не остановил и никто не предупредил министра о том, что вместо Броу к нему вошел Ватсон…»

Все летит в тартарары! Катастрофа! Полная и сокрушительная катастрофа!

В 15.00 я ожидал господина Броу из Управления планирования трудовых ресурсов. Когда в назначенное время в кабинет вошел человек, я, естественно, принял его за Броу.

– Господин Броу? – спросил я.

– Нет, – ответил он, – меня зовут Рон Ватсон. Господин Броу по не зависящим от него обстоятельствам прибыть не смог.

Решив, что вместо себя Броу прислал Ватсона, я поблагодарил его за то, что он нашел время встретиться со мной, пригласил сесть и сказал:

– Послушайте, господин Ватсон, прежде чем мы приступим к делу, я хотел бы обратить ваше внимание на одно исключительно важное обстоятельство. Наш разговор ни в коем случае не должен стать достоянием гласности. Узнай о нем профсоюзы – я ни за что не ручаюсь… Начнется такое…

– Ясное дело, – понимающе кивнул он.

– Конечно же, сокращать мы будем, – продолжал я. – И много. С гигантской бюрократической империей немыслимо бороться, не избавляясь от лишних людей. Множества лишних людей.

Он поинтересовался, не собираюсь ли я прежде обсудить этот вопрос с профсоюзами.

По-прежнему ничего не подозревая, я беспечно продолжал копать себе могилу.

– Да, мы, как всегда, поиграем с ними в так называемые «взаимные консультации», но вы же знаете этих тред-юнионистов: упрямы и глупы, как пробки.

Как, ну как я мог сказать такое совершенно незнакомому человеку?!

– Все до единого? – вежливо осведомился он.

Его вопрос меня несколько удивил. Уж он-то должен знать, ведь ему постоянно приходится вести с ними переговоры!

– Практически все, – тем не менее ответил я. – Единственное, на что они способны, – это переманивать друг у друга активистов и заниматься саморекламой на телевидении. Короче говоря, горлопаны.

Я отчетливо помню каждое произнесенное в той беседе слово. Все они навечно запечатлены в моем сердце… а также в лежащем передо мной интервью, которое Ватсон дал корреспонденту «Стэндард» сразу же по выходе от меня.

Помню, он еще поинтересовался, как, в частности, будет решаться вопрос с шоферами и транспортными работниками.

– Их мы сократим в первую очередь, – отрезал я. – Мы тратим на них колоссальные средства. Уж им-то вообще не на что надеяться.

Вот тут-то Вйтсон и открыл мне, что никакой он не заместитель Броу, а совсем наоборот – генеральный секретарь профсоюза транспортных и муниципальных работников и пришел в надежде услышать от меня опровержение слухов о предстоящих увольнениях членов его союза.

Боже, не покинь меня!

В эти предрождественские дни веселья совсем не чувствуется.

Шоферы Уайтхолла объявили забастовку. Я узнал о ней из утренних газет: все как одна цитируют Рона Ватсона, в свою очередь, цитирующего меня: «Конечно же, сокращать мы будем… И много».

Я спросил у Бернарда, как он мог допустить, чтобы такое случилось. Он виновато потупился.

– Господин министр, в нормальных условиях…

Впрочем, мы оба прекрасно понимаем, как и почему это произошло.

Бернард напомнил о делах на сегодня: рождественский междусобойчик в МАДе, какие-то встречи – ничего важного… В результате весь день прятался от журналистов. Хотел обсудить создавшееся положение с сэром Хамфри, однако его, как назло, нигде не могли найти.

На восемь вечера мы с Энни были приглашены на рождественский ужин во французское посольство. Попросил было Бернарда отдать распоряжение насчет моей машины, но вовремя вспомнил: шоферов все равно нет. Тогда попросил его связаться с Энни и передать ей, чтобы она заехала за мной.

Оказывается, Бернард уже позаботился об этом, но наша машина что-то забарахлила, и Энни вызвала механика. Тогда я сам позвонил ей и сказал, что механик подождет: от Уайтхолла до Кенсингтона машина нас как-нибудь довезет.

И опять я жестоко ошибся. Эта чертова машина все-таки сломалась, да не где-нибудь, а посреди Найтсбриджа[32]. В час пик! Под проливным дождем! Я – в смокинге! – вышел и попытался что-либо сделать. Попросил Энни дать мне зонтик. Она ответила, что он должен быть где-то у меня. Но я-то прекрасно помню: зонтик брала она. Мы наорали друг на друга. Энни выбралась из машины, громко хлопнув дверцей, и ушла, оставив меня отвечать на отборную брань и оскорбления проезжающих мимо водителей: я ведь практически полностью перекрыл подъезд к универсаму «Хэрродз»[33]. В час пик и в канун рождества!

До посольства добрался с опозданием часа на полтора. Насквозь промокший и перепачканный машинным маслом, я первым делом принял три или четыре бокала с шампанским. Кто на моем месте поступил бы иначе? Мне это было просто необходимо!

Выходя из посольства после приема – не то чтобы пьяный, чуть навеселе, – я выронил ключи от машины, и они упали в сточный люк. Чтобы достать их, мне пришлось лечь на тротуар, и – надо же – как раз в этот момент рядом оказался какой-то подонок-журналист!

Сегодня утром пришел на работу с дикой головной болью. С похмелья чувствую себя преотвратно. А тут еще эти газетные писаки как с цепи сорвались по поводу моего якобы беспробудного пьянства. Наша пресса полностью утратила и чувство меры, и чувство ответственности!

Другой заголовок гласил:

Прочитав его вслух, сэр Хамфри тактично заметил, что он, пожалуй, лучше первого.

– Лучше? – не понял я. – Чем?

– Ну… во всяком случае, не такой…

Я поинтересовался, не было ли в прессе других определений, кроме «перетрудившийся» и «перебравший». Бернард сказал, что Уильям Хикс сравнил меня с тритоном. Меня бы это нисколько не задело, если бы сэр Хамфри не добавил, очевидно, для большей ясности: «упившимся тритоном».

Хуже этого, искренне полагал я, ничего быть уже не может.

И снова ошибся. Бернард протянул мне сегодняшний выпуск «Дейли телеграф». В передовице, к моему вящему ужасу, утверждалось, что я, дескать, намерен еще увеличить и без того раздутый штат МАДа.

Я потребовал от сэра Хамфри объяснений. Он, конечно же, не замедлил их дать:

– Господин министр, вы сами потребовали дополнительных людей. Вы настаивали на проведении всестороннего и самого тщательного АСЭФО. Вам нужен был конкретный анализ. Кто же будет его проводить – святой дух? Больше работы – больше людей. Как диктует здравый смысл.

Не успел я прийти в себя от прямого удара в челюсть, как за ним последовал мощный апперкот.

– А если вы и дальше будете цепляться за вашу камарилью наушников и кляузников (КНК. – Ред.), нам таки придется взять в штат еще четыреста человек, – закончил он.

Я был потрясен, раздавлен. Голова раскалывалась на части, в глазах стоял красный туман. Карьера рушилась на глазах. Пресса пригвоздила меня к позорному столбу, и к тому же мне предлагают собственными руками задушить свое детище, единственную ценную инициативу, которую мне удалось осуществить на новом посту!

А ведь с первых дней моего пребывания в министерстве все эти постоянные сотрудники, казалось, только и думают, как бы помочь мне. Кто из нас полная бездарь: они или я? А может, они только делают вид, что стараются мне помочь, а сами потихоньку вставляют палки в колеса? Или они просто не в состоянии понять суть нового подхода к работе МАДа? Может, помощь в их понимании – это «подталкивание» к традиционной политике министерства? Есть ли различие между политикой министра и политикой министерства? И к чему, скажите, задавать столько вопросов, на которые не существует ответа? Как глубок океан, как высоко небо?

В кабинете воцарилось молчание. Лично у меня в голове все перемешалось. Как быть с четырьмя сотнями новых сотрудников, призванных контролировать борьбу за экономию? Что делать еще с четырьмя сотнями для КНК?… Я просто сидел, ожидая, когда прекратится стук в висках, и надеясь, что рано или поздно у кого-нибудь возникнет хоть какая-то идея.

Первым заговорил сэр Хамфри:

– Господин министр, если бы – я подчеркиваю, если бы – мы прекратили кампанию за экономию и распустили ваш КНК, мы могли бы немедленно – подчеркиваю, немедленно – опубликовать в прессе официальное заявление о том, что вы сократили бюрократический аппарат на восемьсот единиц. – Эту идею мой постоянный заместитель, очевидно, в деталях продумал заранее, поскольку тут же протянул мне тонкую папку. – Вот, не хотите ли ознакомиться с проектом?

Потрясающая наглость! Сократить восемьсот единиц!

– Но… но ведь этих единиц не существует! – в отчаянии вскричал я. – На эти должности не взят ни один человек!

– Тем более впечатляющая экономия, – мгновенно откликнулся Хамфри. – Стало быть, мы заодно экономим и восемьсот выходных пособий.

– Да, но ведь… это обман, надувательство… бесчестное жонглирование цифрами… Это значит пускать пыль в глаза собственному народу!

– Это значит успокоить собственный народ официальным заявлением, господин министр.

В своей жизни я встречал циничных политиканов, но этим высказыванием мой постоянный заместитель заткнул их всех за пояс.

Я устало кивнул. Мне было ясно одно: чтобы избежать раздувания штата на четыреста человек для выяснения того, как ведется борьба за экономию, необходимо расстаться с таким же количеством дополнительных работников для моего любимого детища – Контрольно-наблюдательного комитета. Неизбежное в таких случаях quid pro quo[34]. Ничего не поделаешь, политика – искусство возможного. (Высказывание, обычно приписываемое Р.О. Батлеру[35], хотя в действительности впервые употребленное Бисмарком в 1867 году в беседе с Мейером фон Вальдеком: «Die Politic ist die Lehre von Moglichen». – Ред.)

Все это хорошо, но мы так и не решили главный, самый важный вопрос, лежащий в основе всех этих перипетий.

– Послушайте, Хамфри, а нельзя все-таки как-то сократить наш бюрократический аппарат?

Последовала небольшая пауза. Затем он сказал:

– Что ж, думаю, мы могли бы пожертвовать одной-двумя официантками…