"Чёрная кровь" - читать интересную книгу автора (Логинов Святослав, Перумов Ник)
Глава 7
Против всех ожиданий Ромар пошёл не на север, а почти строго на запад. Потом они свернули несколько раз, три дня чавкали промокшей обувью по болотистым, заросшим ивняком и красным паслёном, берегам лесной речушки. А потом так же неожиданно свернули на восток.
Такое хождение было знакомо Таши; год назад происходило то же самое. Значит, не оставил Ромар своих поисков, по-прежнему они остались важны.
Погода вскоре установилась пасмурная, хотя по-прежнему сухая. Хмарные тучи обложили небо, и Таши быстро потерял всякое представление, в каком направлении они движутся. Лес был ровный, низовой, сосна вперемешку с осиной. На осиновом подросте кормились косули, и Таши, махнув рукой на всё остальное, старался выследить пугливого зверя. Ходить можно хоть кругами, хоть зигзагами, но есть при этом желательно каждый день, иначе далеко не уйдёшь. Однако, Ромар охотиться не разрешил.
– Не стоит сейчас расходиться, – сказал он. – Кажется, мы всё-таки нашли, что хотели, – коротким кивком старик указал на густые, стеной стоящие заросли крапивы. – Видишь?
Таши не видел ничего.
– Эх ты, следопыт! – посочувствовал Ромар. – Гляди, крапива густая, заморозки уже прошли, а она не полегла. И место для неё не подходящее, ни малины рядом нет, ни другой какой травы, при которой крапива держится. Значит, поблизости другой сосед – люди. Больше всего крапива человеческое жильё любит, льнёт к нему и, как ни прячься, обязательно выдаст.
Таши схватился за лук.
– Оставь, – приказал Ромар. – Здесь оружие не потребуется.
Он потянул носом воздух, досадливо поморщился.
– Вот простыл, нос заложило, ничего не чую.
Таши и Уника тоже принюхались, стараясь обнаружить то, что ускользало от учителя. Холодный, процеженный лесом воздух был переполнен причудливыми, забивающими друг друга запахами. Из всех степных обитателей разве что шакал смог бы разобраться в этом изобилии.
– Углем пахнет, – сказала вдруг Уника, – но холодным. Видать ночью огонь упустили, а нового разводить не стали.
– Откуда тянет? – быстро спросил Ромар.
Уника кивнула на жгучие заросли.
– Иди, – велел Ромар. – Ты тут лучше нас всех разберёшься.
Ни мгновения не колеблясь, Уника шагнула в крапиву, хотя всего в полушаге каким-то зверем была проломлена тропка. Ромар и напружиненный, ко всему готовый Таши двинулись следом. Уника шла уверено, но как-то странно, словно и двух шагов не могла сделать по прямой.
– Ты же только что правее шла! – не выдержал Таши. – Что ты извиваешься, как ужака под вилами?
– Она прямо идёт, – сказал Ромар, – это у нас с тобой ноги заплетаются. Видел бы ты, сколько тут всякой волшбы наплетено да напутано, курчавке впору. Как в крапиву нырнули, сразу вся изнанка стала видна. А допрежь, ничегошеньки было не углядеть. Теперь можно было бы и напролом пройти, но не хочу переполоха устраивать, да и портить чужую работу жаль.
– Хороша работа людей с пути сбивать, – пробурчал Таши, стирая с лица налипшую паутину.
Уника продралась сквозь плотные кусты облетевшей лесной смородины, и перед путниками открылась невеликая полянка, на самой середине которой стоял дом.
Такого дома ни Таши, ни Уника допрежь не видывали и даже не знали, что подобное на свете быть может. Дом не только не был вкопан в землю, а напротив, висел в воздухе. Видно, по весне, в разлив, ближний ручей подтоплял болотистую низинку и, спасаясь от воды, жилище полезло вверх. Два необъятных пня, высоких, в рост человека, служили ему подножием, на них как на помосте лежали из цельных деревьев вытесанные слеги, над которыми поднимались стены дома, сложенные из толстых брёвен, конопаченные мхом и ничем поверху не обмазанные. Пни раскорячили узловатые пальцы корней, впились ими в сырую землю. Кора с пней была сошкурена либо же давно облетела и неопытный Ташин взгляд не мог определить, что за лесные великаны послужили опорой небывалой избе.
В первую минуту Таши подивился, почему для житья строитель выбрал такое неудобное место, но тут же решил, что раз вокруг пахнет колдовством, то простой разумной мысли и искать не следует. Понадобился дом посреди мокривины, и вот он, пожалуйста, стоит на коренастых лапах, словно сам пришёл.
Дом был стар, брёвна не потемнели, а прямо-таки почернели от долгих непогод, неровно затёсанные концы брёвен растрескались, но ни гнили, ни трухлявости заметно в них не было. И весь дом держался прочно, так что подпорки из косо поставленных стволов, казалось были просто прислонены к стенам.
Вместо привычного зеленеющего дёрна, на кровле внахлёст лежали широкие полосы берёсты. Возле застрех, откуда должен выходить дым, когда хозяева разжигают огонь, берёста закоптилась до неузнаваемости, на ней густыми лохмотьями висела сажа. Зимой в таком домике должно быть нежарко, сильно топить тоже небезопасно, но зато лёгкая крыша не так давит на столбы. Одно слово – чудной домишко.
По сравнению с самой избушкой окружающие её вещи уже и не удивляли. Стояли полукругом колья с надетыми на верхушку черепами, всё как полагается, рогом и оскаленным зубом наружу, от недобрых гостей, злых мыслей, бродячих духов и ничьих предков. Большинство костей были выбелены солнцем и водой, но было несколько и совершенно свежих. Таши не обратил бы на них внимания, если бы не бросился ему в глаза сплюснутый плосколобый череп с полусаженными челюстями, усаженными густым рядом конических зубов. Кто хоть раз живого рузарха видал, тот и череп его без труда признает. Таши с сомнением покачал головой: знатный трофей был совсем недавним и, судя по зубам, зверь был в силе, а не подох сам собой от старости и недокорма.
– Вот и отыскалась, пропащая душа, – довольно сказал Ромар. – Ну, что стали? Зовите хозяйку.
Таши концом лука звонко постучал по страшному черепу. В доме что-то громыхнуло опрокинувшись, тяжёлая, крепко просмоленная кожа висящая при входе колыхнулась и на высокой приступке, ведущей в дверям показалась женщина. Не так и стара она была, но истёрта жизнью до последней крайности. Горб, набитый неподъёмной работой, руки, изуроченные неженскими тяжестями, лицо, обожжённое солнцем и ошпаренное зимними морозами. Красные глаза, изъеденные дымом вечерних костров, слезились, растрёпанные пегие волосы поредели настолько, что для женщины уже казалось неприличным. Видно никакое чародейство не может облегчить одинокую жизнь вдали от родных людей.
Таши сразу понял, кто перед ним. Уж слишком густо увешана была отшельница оберегами, амулетами, всякими фигурками, в которых без труда угадывались лики предков, недобрых богов и странных существ, с которыми и до сего дня знающие старухи ведут разговоры. Уника тоже живо смекнула, с кем дело имеет. Её ажно затрясло при виде навешанных на старухе сокровищ.
А сама хозяйка и бровью в сторону молодых людей не повела. Взгляд её был прикован к Ромару.
– Ну, ясно, – произнесла она глухо. – Кто ещё мог сюда пролезть? Здравствуй, Ромар. Видно правду болтают про тебя, будто ты вместе с руками смерть свою под дубом закопал.
– Здравствуй и ты, Нешанка, – произнёс Ромар. – Давно не виделись.
– Какая я тебе Нешанка! – старуха выпрямилась, замахнулась на Ромара, только что не ударила. – Нет никакой Нешанки! В лесу померла, одна, под ёлкой подохла всеми брошенная, родовичами отринутая, самой себе ненужная!
– Как же нам звать тебя, бабушка? – спросила Уника.
Хозяйка повернулась так резко, что все колдовские помощники на её платье разом взбрякнули, только треск пошёл. Казалось, старуха готова прыгнуть на Унику, Таши даже шагнул вперёд, собираясь в случае чего, отшвырнуть её прочь, не дав прикоснуться к Унике. Но ведьма замерла неподвижно, впившись взглядом в лицо гостьи.
– Ишь, – произнесла она наконец, – додумался, девчонку приволок. Похвастаться хочешь, что не пропали без нас? И без того знаю, что не пропали. Славная девочка, я когда-то не хуже была. Это она из чьих?
– Моткина внучка, – сказал Ромар.
– А... Могла бы и сама догадаться. Девка чернявая, в пришлую родню. Что смотришь, красавица? Знаешь, кто я такая?
– Знаю. Ты мудрая йога. Только как звать тебя я теперь не знаю. Ромар говорит – Нешанка, ты твердишь другое.
Правильно сказала, милушка. Йога я, последняя в роду. Потому и имени у меня нет. Так и зови Йогой, не ошибёшься. Ну что стоите истуканами? Раз уж пришли – заходите в дом.
Внутри изба Йоги оказалась ещё удивительней, чем снаружи. Кажется, в простоте там не было ни единого предмета, всё заговорённое, нашёптанное, чудесное. Всё, что за многие годы накопило женское ведовство, сошлось в лесной избушке.
Старуха кивком указала на угол, где на полу громоздилась расхристанная постель. Путники уселись, ожидая, пока хозяйка управится с делами и начнёт разговор. Постель у Йоги была мягкая, Таши прежде таких видывать не доводилось. Шкуры пушного зверя лежали здесь в двунадесять слоёв. И какие были звери! Медведь, седой волк, росомаха, лютый зверь леопард. В головах ворохом брошены зимние шкурки лисы-огнёвки и ее чернобурой сестрицы. Немыслимые богатства свалены в углу, чтобы хозяйке было теплее спать. Прежде Таши и видеть не приходилось такого количества мехов разом. Хотя, если вдуматься, то ничего удивительного нет. Старуха – последняя из мудрых йог, все богатства, накопленные предшественницами, достались ей. В сказках и сейчас поётся, что коли пришёл ворожить, так кланяйся мехами. Куницу – на девицу, бобра – для добра, волк – чтоб в речах был толк, а белку – на всякую безделку. Интересно, за какую ворожбу кланялись росомахой? В ближних краях она не водится, страшно и подумать, в какую даль надо переться, чтобы заполучить такого зверя!
Таши распушил пальцами мех и с удивлением обнаружил, что шкура совсем свежая. Хорошие меха хранятся десятками лет, но знающий человек на ощупь определит, как давно зверь отдал свою шкуру добытчику. Этой коже не было и двух лет. А Ромар говорил, что последний раз дети зубра видели обиженных ими йог чуть не двадцать лет назад. Кто же тогда преподнёс старухе редкостную шкуру?
Старуха тем временем в полминуты развела огонь, споро, по-мужски, выбив искру из кремня, придвинула к огню ладно вылепленный горшок, хранящий на обожжённом боку отпечатки ладоней мастера. Таши внимательно следил, как хозяйничает Йога. Всё как у обычных женщин, вот только живёт бабка не по-сиротски, пространно живёт. В горшок отправилась целая оленья лопатка и не копчёная, а свежатина, это Таши с полувзгляда определил, да и запах от супа говорил сам за себя. Густой суп, с кореньями и травами. Никак и мучицей похлёбка сдобрена?.. Таши потянул носом, принюхиваясь. Нет, это не мука, что-то лесное, может лещина тёртая... Но всё равно, густая похлёбка, такой только в праздник лакомиться.
Покуда варево томилось на очаге, Йога выставила перед хозяевами деревянные кругляши – дискосы, разложила по ним всякие заедки: копчёные гусиные грудки, квашенную рыбу, черемшу, закисшую в своём же соку; рядом встала дежка с пареной брусникой и горшочек бортного мёда. По мере того, как перед сидящими появлялись новые и новые яства, Таши приходил всё в большее изумление, а когда перед ним была поставлена корчага полная пенистого, недавно сваренного пива, так и вовсе вытаращил глаза. Пиво, правда, оказалось не ячменное, а из мучнистого солодкового корня, но всё же это было настоящее пиво, какого и дома не всякий день попробуешь. Откуда у дряхлой старухи такое изобилие? Неужто добыла своими руками и ворожбой? Тогда предки поступили неумно, оставив род без этаких помощников. А Таши-то, увидав бабульку, ещё подумал, что придётся делиться с ней небогатым дорожным запасом.
Покуда гости насыщались, Йога вежливо молчала, лишь иногда спрашивала, всё ли в достатке, не принести ли чего ещё... Потом, когда гости отвалились от еды, и Уника вытерла Ромару жирные губы, началась неспешная беседа о погоде, о том, какая ожидается зима и успешно ли прошло путешествие. Таши изнылся, слушая кружные речи и проклиная обычай, не позволяющий сразу перейти к делу. Что значит: «Удобно ли добрались?» Сама же в глухомани схоронилась, закрылась хитрыми заклинаниями, всё сделала, чтобы неудобно было добираться. А мы, вот, добрались.
Потом последовали расспросы о здоровье, о судьбе общих знакомых, и тут плавное течение беседы было нарушено.
– Да никого, почитай, и не осталось из тех, кто тебя может помнить, – сказал Ромар. – Крага была, так померла недавно. Трёх недель не прошло. Она в роду старшей из матерей была, так на её место покуда никого не выбрали.
– Крага? – переспросила старуха. – Как же, помню. Она ведь меня постарше года на три, что ли. Гонористая девка была. Мнила о себе много, к старухам льнула. Очень ей хотелось йогой стать. А в самой – силы чуток, с воробьиный нос. То-то, думаю, злилась она, когда ведуньи прочь отошли. Её, красавицу да умелицу бросили, а меня – девчоночку несмышлёную, с собой взяли.
Таши выпятил губу, пытаясь представить Крагу красавицей. Никак подобное в голову не входило. Да и нынешняя хозяйка тоже – ведьма-ведьмой; не бывают такие девчонками. Однако, Ромар слушал, кивая головой.
– А из парней кто жив? – спросила Йога. – Роско, помню, красивый был парень.
– Роско уж сколько лет, как умер, – склонив голову ответил Ромар.
– Набег тогда был. Знаешь, западные племена, у них воины ещё косы заплетают... Отбились мы от них, а Роско не уцелел.
Йога вздохнула. Таши с Уникой тоже поникли головами, поминая неведомого им Роско. Хороший человек был, честно умер, защищая родное селение.
– Из стариков Лат дольше всех продержался, – продолжил рассказ Ромар. – Старейшиной был в семье зубрихи Асны, – Ромар кивнул было в сторону Таши, хотел сказать, что вот, мол, парень из той семьи, да вовремя язык прикусил. Про Унику-то уже сказано, что она Моткина внучка, и, значит, из Асниной семьи, всё остальное и слепой поймёт... Йоги – народ строгий, зачем лишнего недруга наживать? И Ромар поспешил вернуться к рассказу о Лате: – Он в старейшинах пять лет ходил, до сегодняшнего дня не дожил совсем немного, на день раньше Краги погиб.
– Лат? – удивилась старуха. – Что-то запямятовала... Это длинный такой, нескладёха, волосы светлые?.. – Йога вдруг замолчала, а потом, подавшись вперёд, переспросила: – Постой... Что ты сказал? Погиб?.. И Крага тоже?.. Да кто посмел на стариков руку поднять?! Куда родовичи смотрели? Где люди были?!
– Беда у нас, Нешанка, – отбросив все приличия, тихо сказал Ромар.
Йога молча слушала неторопливый рассказ колдуна, лицо её застыло и казалось одним из тех черепов, что охраняли избушку.
– Вот, значит, как, – сказала она наконец. – Я-то гадаю, что в мире творится, откуда неустройство пошло, а это, оказывается, слепое лихо зашевелилось. Доигрались, мужики... Ну, зачем было предвечного трогать?
– Не греши! – строго возразил Ромар. – Никто из людей зубра предвечного не касался.
– Да?.. – Йога ощетинилась. – Не касался, говоришь? А как бы иначе Сварг твой любезный с мудрыми матерями справился?
– Оставь... – поморщился Ромар, – не повторяй старые враки. Не было этого. К тому же, в ту пору не только ты, но и я ещё не родился. Чем о былом свариться, давай лучше думать, как нынешнюю беду размыкать. Женское колдовство в этом деле хитрее моего.
– По-онятно!.. – гортанно протянула Йога. – Как припекло, так мигом прибежал. А кабы я уже померла тут одна-то?
– Род вас не выгонял, – хмуро произнёс Ромар, – сами ушли. А тебя я и в прежние годы искал. Не должно ваше искусство пропадать, от того роду убыточно.
– Сама знаю, что искал, – смягчилась старуха. – А девчонку, что ли, на выучку привёл?
– Это уж как она сама захочет, – ответил Ромар.
– Да уж вижу, что не захочет... При таком-то парне... – ведунья ревниво оглядела Таши и, вздохнув, добавила: – А девочка-то славная. И умница. Я такой же была в молодках. Ну, что с вами делать – попробую помочь, чем смогу. Уж не обессудьте на невежливом слове, но вам двоим сегодня в лесу ночевать, не годится вам видеть, что мы делать станем, не мужское это дело. Пойдём, что ли, доча...
Ведьма кивком отозвала Унику в дальний угол, а Ромар, к удивлению Таши, покорно встал и вышел из колдовского жилища. Таши с великой неохотой побрёл следом. Йога проводила их до дверей и закрыла избу не просто висящей в проёме кожей, а заперлась изнутри, заложив вход рубленной из кленовой древесины плахой, висящей на скрипучих журавелях.
– Ничего она там с Уникой не сотворит? – спросил Таши, очутившись за костяной оградой.
– Нет, – спокойно ответил Ромар. – С тобой ещё могла бы чего учудить, а её не тронет. И закон рода не велит, и свой закон тоже. У йог закон строгий, куда суровей против нынешнего. К тому же, сам видишь, Уника ей приглянулась. Смену себе старуха ищет.
– Это она зря! – всполошился Таши. – Она моя жена, нечего её с пути сбивать!
– Не собьёт, – успокоил парня Ромар. – За одну-то ночь... А нам, может, что полезное выпадет. Давай, покуда, на ночёвку устраиваться.
Всю ночь лесная изба гудела, изнутри слышался звон и гул, каких так просто в лесу не услышишь. Иногда в рокоте можно было различить вскрики Йоги, а то и голос Уники, вторящий ей. Таши не спал, тревожно прислушиваясь к тому, что происходило в избе. Ромар лежал, приникнув ухом к земле, глаза его были закрыты, но Таши видел, что старик тоже не спит.
Когда под утро шум начал стихать, Ромар поднял голову и спросил чуть слышно:
– Ну что, понял что-нибудь в женском колдовстве?
– Нет, – признался Таши. – Орали много, а что – не понять.
– Это точно, – усмехнулся Ромар. – Бабы без орежа не могут, у них ворожба громкая.
Под утро заимка затихла, хотя можно было догадаться, что там тоже никто не спит. На дворе давно рассвело, когда отворилась скрипучая дверина, выпустив Йогу. Старуха была ещё более встрёпана и страшна, чем вчера. Красные глаза, казалось, сочились кровью. Йога спустилась с высокой приступки, подсела к костерку, который гнетил во дворе Таши.
Ромар и Таши промолчали, соглашаясь. Верно, пусть поспит, коли умаялась. Йога потёрла чёрной ладонью лицо и призналась:
– Всё сделала, что могла, а проку нет. Не по мне дерево. То ли ослабела, то ли кто-то под руку толкает. Нет хода моей ворожбе, не примирить мне лихо, не успокоить, – старуха ещё помолчала и добавила:
– Не знаю, что вам и посоветовать... Разве что к полуночному колдуну послать...
– Эк ты сказанула... – потянул Ромар. – Где его искать, того колдуна? И есть ли он вообще? Сказкам о северном колдуне столько же лет, что и прародителю Лару. Если там где-то народ обитает колдовской
– то иное дело, а одинокого колдуна быть не может.
– Может, – строго прервала Йога. – Я вот, живу одна – и сам видишь, можется покуда. Так и он.
– Рассказывай, что о колдуне знаешь? – напрямую потребовал Ромар.
– А то же, что и все! – огрызнулась Йога. – Есть, мол в полуночных странах, за горами да за долами, неведомый волхв. Сидит он в пещере и на весь мир оттуда зрит. А дорога к пещере заговорённая, человеческой ноге туда пути нет. Но уж коли кто пройдёт заговорённой тропой и в глаза колдуну посмотрит, тот может что угодно просить, отказа не будет. Это ты хотел услышать, мудрый Ромар?
– Хочу услышать, зачем ты эту сказку помянула, – тихо произнёс Ромар.
– А затем, что не сказка это, а правда. Есть кто-то в полуночных горах. Зим тому пятнадцать матери ходили на север, искали, да ни с чем вернулись. Но колдовство там есть, это они за верное говорили. Усыпил их вражина при подходе, не пустил к своей пещере.
– Зачем ходили-то? – спросил Ромар.
– Помощи хотели спросить против вашей мужичьей власти. Затем и от рода ушли. Так и не нашли пещерника, но главное уяснили: не будет нам оттуда подмоги. Кто там сидит: зверь, человек али чудо подземное, но это не женщина. Женскую руку даже среди странных существ признать можно. Дело нехитрое, – Йога тряхнула пегими патлами и с вызовом спросила: – Ну, что теперь скажешь?
– Ничего, – Ромар вздёрнул обрубками рук. – Дорогу выспрашивать буду. А то дело старое, что о нём талдычить.
– Ишь, вьюн скользкий! – старуха вдруг улыбнулась, ощерив пару уцелевших чёрных зубов. – Дорогу ему... Ладно, расскажу дорогу. Только я сама там не бывала, так что не обессудь, ежели совру в чём. Отсюда пойдёшь на полуночь. Дорога холмами идёт, удобная, лес чистый. Только не шуми там, ну да сам знаешь, что в лесу с шумливыми бывает. Споро будешь идти, на третий день выйдешь к Болотищам. Место гиблое. Прежде текли реки, а потом туда пришла Слипь. Старается, бедняга, хочет земле прежний облик вернуть. Там я уже не бывала, но и с холма на Болотища глядеть – жуть забирает. Да ты меня слушаешь ли?
– Ты говори, – успокоил Ромар, – мне дважды повторять не нужно.
– Болотища – хоть место мокрое, а стоит высоко; я ж говорю, прежде реки там были, а может – озёра, теперь уж не понять. Потом опять малая толика холмов будет, камень там из земли выпирает, а за ним – великий дол. Лес в нём нехоженый, местами, говорят, деревья так сплелись, что и ласка не проползёт. А может – врут, матери-то прошли. Дорога там прямая: как выйдешь к долу, поднимись на крайний холм. Оттуда увидишь гору, в ясную погоду её хорошо видать. Называется РытАя гора. Пещер в ней много, а в пещерах кости. Чьи кости – неведомо, среди живущих таких нет, ни людей, ни зверей, ни чудищ. На той горе матери долго быть не велели; только на вершину подняться. Оттуда видать другую гору. Имя у неё – БуйнАя гора. Пещер там нет, а нечисти хватает. Сумеешь уцелеть – с вершины увидишь Полуночные горы. Туда тебе и дорога. А уж как там искать – сам смекай; матери дальше не прошли. Но ворожба там могучая. Сам посуди: бессонных матерей усыпить. Ведь еле ушли оттуда. Там я тебе ничем не помогу – своим умом доходи. И найдёшь ли помощи, тоже не знаю. Но если не там, то больше негде.
– Спасибо тебе, – поклонился Ромар. – Постараемся справить дело как должно.
– Понял дорогу-то? – переспросила Йога.
– По-онял... – протянул Ромар. – Чего не понять... Вот пройти по этой дорожке – иное дело, а на словах понять не сложно.
Йога в задумчивости почесала бородавку под глазом, а потом, видно решившись, произнесла:
– Ну да ладно... попробую вам ещё пособить. Провожатого дам, – она зыркнула по лицам мгновенным взглядом и добавила: – Сына пошлю.
– Сына?.. – не сдержал удивления Ромар.
– Да, – подтвердила ведунья. – Всё равно он вас уже соследил, захочет догнать, так не уйдёте. Он где-то рядышком болтается, сейчас позову.
Йога по-особому засвистала сквозь зубы, скорее даже засипела что-то явно волшебное, потому что простым ухом этот звук и за полсотни шагов было бы не различить. Ответа тоже не последовало, но Йога зорко оглядела кусты и сказала:
– Идёт, горюшко моё. Так и есть, вас высматривал, далеко не уходил. А, да вот и он!
Раздвинув смородинные кусты, к избушке вышел парень. Был он молод, разве немногим постарше Таши, так что и волос на щеках ещё не начал пробиваться. Ростом сын Йоги тоже не вышел, а тело было даже не тощим, а восково-прозрачным, словно не осень на дворе, а разгар весенних голодов. Парень был бос, да и вся остальная одёжка была у него не по погоде: подбитая ветром безрукавочка, распахнутая на впалой груди и потёртые, мехом наружу, кожаные штаны. Голова не покрыта, руки пусты. Не то что оружия какого, но и лёгкой тростинки не было у него. Парень шёл небрежной походочкой, приволакивая ноги и чуть ли не извиваясь при ходьбе по змеиному. Этаким шагом выходит в круг знатный на всё селение танцор, лениво потягиваясь и изгибаясь, оглядывая собравшихся сонным взглядом, чтобы в следующее мгновение взорваться бешеной пляской.
Таши идущий не понравился с первого взгляда. И поза, и внешность, а всего более то, что он умудрился не замеченным подойти едва ли не вплотную.
– Ну, иди живей! – позвала Йога. – Вот ведь обормот, то ему людей подай, а как люди сами пришли, так он схоронился и глаз не кажет. Ох, горе мне с тобой!
Заморыш никак не отреагировал на ворчание матери, видно, давно привык и уже не обращал внимания. Он неспешно приблизился, улыбнулся, блеснув крепкими зубами, потом медленно поднял безоружную руку. И хотя рука была тонкой, чуть ли не прозрачной, какой и у девушки не встретишь, но Таши вдруг обдало жаркой волной, звериным чутьём он почувствовал смертельную опасность, исходящую от этого мирного жеста.
– Никшни! – резко завопила Йога. – Это же свои, родичи!
– Что-то много их развелось в последнее время, – процедил парень.
– Куда ни плюнь – всюду родичи. Весь лес кишит.
Руку, тем не менее, он опустил, и Таши увидел, как схлынуло багровое напряжение с лица Ромара, а старуха расслабилась и перевела дух.
– Они мне нужны, – произнесла она, пристально глядя в бесцветные глаза парня. – Я их по делу посылаю. Эти трое пойдут отсюда на север, к РытОй горе.
– Не дойдут, – спокойно сообщил парень. – Съедят их на полпути. Как начнут с холмов спускаться, тут им и конец.
– А ты пособи, – негромко произнесла старуха, – чтобы дошли. Это мне нужно. Проводи их, ну, хоть до Болотищ.
– Всё-то тебе нужно, – проворчал парень. – Надоело, сил нет... – потом бледное лицо вдруг прояснело, и он сказал как бы себе самому: – А то ведь и впрямь провожу. Там забавные дела могут произойти...
– Только, гляди у меня, не балуй! – прикрикнула Йога. – Чтоб все трое назад воротились!
– Вернутся – нет, это уже не моя забота, – парень зевнул, – а туда провожу.
– Когда выходим? – спросил Ромар.
– А хоть прямо сейчас, – парень повернулся, волоча ноги, направился к кустам и через мгновение исчез, канул в переплетении веток.
– Собираемся! – приказал Ромар, – Буди Унику.
В полчаса они собрались, уложивши свои вещи и кучу гостинцев, которых надавала с собою Йога. Постояли перед избой, поклонились чурам. Ромар повернулся к Йоге, вздохнул:
– Благодарствую за ласку и за помощь... – Потом вдруг запнулся и произнёс непонятно: – Эх, мать, неладно ты поступила...
– А вы ладно поступали, когда нас с земли сживали? – зашипела ведьма, подавшись вперёд. – Тебе, может, и просто было бы в чаще сидеть, ты чужой век заживаешь, да и не первый, поди, а у меня запасной жизни нету, одна на всё про всё. Не тебе меня судить, не перед тобой мне ответ держать! Собирайтесь и идите себе по-здорову.
– Твоя правда, – согласился Ромар и повернулся, чтобы Унике было способней навьючить ему на спину заплечный мешок.
Через несколько минут заросли смороды сомкнулись за их спинами, скрыв странный домишко и согнутую фигуру Йоги, шепчущей вслед уходящим напутственные заклятья. И вновь одна лишь крапива могла подсказать опытному взгляду, что где-то совсем неподалёку обитают человеческие существа.
Прихотливые звериные тропы быстро заставили путников потерять всякое представление – где именно явилось на их дороге обиталище колдуньи. В другой раз пойдёшь, вроде по тем же местам, и ничего не сыщешь, так что впору уверовать, будто избушка со скрипом развернулась, выдернула из земли разлапистые корни подпорок и ушагала на своих столбах в иное более спокойное место, где о людях никто и слыхом не слыхал.
Солнце, по счастью, проглядывало сквозь негустые облака, так что общее направление Таши держал, стараясь выбирать путь по всхолмьям. Там посветлей, и дорога просторней, и дряни чащобной поменьше водится. Добычи, правда, тоже не встретишь, но ведь сейчас они ходом идут, а не промышляют.
Спутника, что сосватала им старуха Йога, нигде не было видно. Не доверяя глазам, Таши тщетно напрягал слух, стараясь различить в редких осенних шумах треск сучка под посторонней стопой, свист разогнувшейся ветки, шёпот приминаемой травы или иной признак постороннего присутствия. В конце концов, Таши решил, что неприятный парень ослушался мать и никуда не пошёл. Странно было думать, что кто-то может ослушаться родительского приказа, но парень, чьего имени они так и не услыхали, вообще был диковат, и ожидать от него можно было всякого. Не нравился Таши такой спутник, с первого взгляда не полюбился, и Таши испытал облегчение, убедившись, что они ушли без провожатого. С обещанным врагом, что поджидает их на северных склонах всхолмья, они как-нибудь сами разберутся, без помощников. Парень, конечно, к лесу привык, он тут дома, но боец из него явно неважнецкий. Заморыш, одним словом. Таши досадливо скривил губы, вспомнив вдруг свой постыдный и нелепый страх, когда явившийся по зову Йоги парень приветственно поднял свою ручонку.
Через несколько часов они устроили короткую днёвку, чтобы перекусить и немного расправить намятые ношей плечи. Таши, выбрав минуту, хотел поделиться своими мыслями с Ромаром, но колдун не дал ему договорить.
– Молчи! – прошептал он одними губами. – Он здесь!
Таши стремительно оглянулся, но кругом по-прежнему было пустынно и спокойно. Хотя, как и всё в лесу, спокойствие теперь казалось обманчивым.
– Он рядом, – на беззвучном языке охотников прошептал Ромар. – Я его чувствую. Он всё время шёл по нашим следам.
– И что теперь делать? – задал вопрос Таши.
Внутренне он был готов к тому, что Ромар прикажет избавиться от нежелательного попутчика. Уж если ты идёшь с людьми, так иди с ними вместе. А тропить их, как дикого зверя по первому снегу – не дело. И коли начал путников выслеживать, то не обижайся, если напорешься на нечаянную стрелу. Но Ромар ответил спокойно:
– Ничего не делай. Он обещал нас проводить – вот и провожает. Просто на свой манер. Не обращай внимания.
Легко сказать – не обращай внимания! Каково знать, что за каждым твоим шагом следят, что ты на виду и беззащитен, а тот, кто наблюдает за тобой, остаётся невидим. Это тебе на в жмурки на лугу играть – тут всё взаправду.
Таши на пену изошёл, стараясь обнаружить хотя бы один признак, что парень где-то поблизости, но в занятии своём не преуспел; лес оставался нем и неподвижен.
Лиственное неудобье, заплетённое ракитой и бузиной, со стеной перезревшей сныти, осыпающей одежду колючками цеплючих семян, осталось позади. На холмы выбрался чистый сосновый бор, приветливый и нарядный. Землю устилала хвоя, редкий вереск перемежался кустичками толокнянки. Здесь и решено было заночевать.
Уника ободрала на лапник случившуюся ёлочку, приготовила место для сна, Таши натаскал гору валежника: наломанных ветром сосновых вершинок и ветвей, которых всегда довольно в бору. Разложил костёр, сбоку сухой травы подсунул, достал из кисета на поясе два, из родных мест принесённых, кремня и замер, не успев извлечь искры.
К лагерю приближался сын Йоги.
Как и в прошлый раз он возник неожиданно и теперь шёл бездельной походочкой скучающего танцора. И как в прошлый раз, не было у него с собой ничегошеньки, будто и не умотал он от родимого дома на немалый кусок пути. И наряжен он был в ту же кацавейку и те же штаны, в которых и в полдень ходить не жарко, а под вечер, когда воздух заметно посвежел, и вовсе несподобно.
Первым побуждением Таши было вскочить навстречу приближающемуся парню и схватить что-нибудь из оружия, предусмотрительно разложенного неподалёку. Пришлось сделать заметное усилие, чтобы убедить себя самого, что ничего особенного не происходит. В конце концов, это родич, хоть он никогда и не видел берегов Великой реки. А что душа возмущается при одном взгляде на его сонное словно предутренняя луна лицо, так неизвестно ещё, что думает сын Йоги, глядя на лица новоявленной родни. Уж ему-то их любить не за что, и уж тем более – помогать. И всё же, он помогает, хотя от этой помощи хочется почему-то оказаться как можно дальше.
Таши опустил голову, не желая выдавать взглядом истинных своих чувств, старательно застучал кремнем, принялся громко дуть на упавшие в траву огненные точки. Но то ли трава успела заволгнуть, то ли просто Таши перестарался и дул слишком сильно, но спалив пару тонких стебельков, огоньки исчезли, так и не превратившись в пламя. Таши вскинул голову, проверяя, не смеётся ли над его неудачей сын Йоги. Тот не смеялся. Он вообще не смотрел на Таши, а стоял, повернувшись к набранным дровам и знакомым плавным движением подымал руку. Между растопыренными пальцами родился свет, непривычный, какого в жизни не бывает, блестящий, ярко-голубой словно первые фиалки, возвещающие победу весны. Свет не усиливался, а как бы уплотнялся, обретая вещественность, и через мгновение огненный клубок упал с протянутой ладони в груду собранного хвороста, и тут же куча заполыхала, вся, сверху донизу.
О подобном волшебстве Таши и слыхать не доводилось. Огонь это суть магии, он всякому колдовству способствует, недаром шаман камлает у костра. Но подчинить себе огненную стихию и просто между делом вызывать огонь?.. это казалось невозможным. Неудивительно тогда, что сын Йоги запросто разгуливает по глухому недоброму к людям лесу. И холод ему нипочём, какой может быть холод, если огонь в себе носишь? Хороший, однако, сынок вырос у старой колдуньи!
Сынок тем временем уселся у огня, подставив теплу тщедушную грудь. Сидел он очень близко, так что чудилось, что ветхая одежонка вот-вот вспыхнет. «Ну, это Ромар тоже умеет, и Матхи... – подумал Таши. – А будь у Ромара руки, он и огонь сводить мог бы...»
И лишь через несколько минут Таши сообразил, что нежданный помощник спалил запас дров, предназначенный на всю ночь, а осенние сумерки быстро сгущаются и нового валежника уже не набрать.
Пышный костёр и впрямь быстро прогорел, уцелевших веток хватило ненадолго, и почти всю ночь путники промёрзли на холодном биваке. Таши дежурил первую половину ночи и видел, что парень, которого Таши не знал как и называть, просидел всё время неподвижно, упершись взглядом сначала в угли, а потом в остывшее кострище. Трудно сказать, было ли ему холодно в распахнутой на груди обдергайке, а вот Таши, хоть и добротно одетый, изрядно продрог, особенно, когда в ночи неожиданно пал ледяной туман, изукрасивший инеем залитый лунным светом лес.
В договорённое время проснулся Ромар, оглядел замерший чёрно-белый мир и молчаливым кивком велел Таши укладываться спать. Таши, не заставляя себя упрашивать, быстро забрался под шкуры, растеленные на лапнике. Уника приоткрыла сонные глаза, произнесла: «Ой, да ты закоченел совсем!» – и обняла его тёплой рукой.
Проснувшись как обычно незадолго до рассвета, Таши обнаружил, что возле горелого пятна, где с вечера сидел сын Йоги, никого нет, и даже трава в этом месте так же густо серебрится инеем, как и повсюду.
Таши вопросительно глянул на Ромара, тот молча прикрыл глаза. Значит, опасный попутчик где-то неподалёку, может услышать неловкое слово и обидеться. Теперь уже Таши понимал, что заморыш и в самом деле опасен. Надо же было уродиться столь изощрённому магу в доме у старухи Йоги! С юного возраста слышал он только ворчание и перечень обид, предки не защищали его во младенчестве. Неудивительно, что нет в парне почтения ни к роду, ни, даже к родной матери. А коли сойдётся такой характер с магической силой, то от такого человека лучше держаться подальше и зря его не дразнить. Не за тем идём, чтобы лишних врагов наживать.
Быстро собрались и пошли, греясь ходьбой. Дорога заметно падала под уклон, сосны сменялись елями и изломанной чёрной ольхой. Но тропа шла явственно, плотно протоптанная в подлеске всяким зверем, который тоже не слишком любит ломиться через заросли. Шли бодро, отсчитывая уже не первое поприще, как вдруг Ромар остановился и кивком указал на тропу под самыми ногами.
Таши наклонился, глядя через плечо Ромару. Кто-то, проходивший по тропе прежде них обронил здесь свой помёт.
Охотник, хоть что-то понимающий в своём деле, не пройдёт мимо такой приметы. По погадкам можно определить не только, какой зверь побывал здесь, но и куда он ушёл и даже, иногда, что собирается делать. Сильный зверь или больной, голодный или сытый – порой от этого зависит не только охотничья удача, но и жизнь охотника. А на этот раз посреди тропки валялась какашка удивительно похожая на человеческую. И ещё, казалось, что она упала с большой высоты отчего и размазалась о корни дерева.
Таши вскинул голову. Прямо над тропой нависала тяжёлая сосновая ветвь. Разумеется, никого на ней не было.
– Кто это? – спросил Таши, едва шевельнув губами.
– Большеглазые, – произнёс Ромар опасное слово.
Таши ещё раз обшарил взглядом окрестные вершины, Уника тоже озиралась по сторонам, но всё было спокойно, ни одна ветка не дрогнула, ни единый доселе не облетевший лист не шелохнулся.
– Может быть, они нас ещё и не заметят? – жалобно спросила Уника.
– Уже заметили, – Ромар мрачно усмехнулся. – Иначе бы не стали вот так на виду свои дела оставлять. Изгаляются, мерзавцы. Полагают, что уже подзакусили нами.
– Подавятся... – процедил Таши.
Лук уже был в его руках, и стрела покинула колчан, висящий над правым плечом.
– Увидишь кого – стреляй, – разрешил Ромар, – а вслепую – не надо. Стрелой с ними так просто не сладишь. Ещё никому вслепую карлика подбить не удавалось, они умеют слух блазнить. Только стрелы зря раскидаешь. Пичку отдай Унике, пусть несёт острием вверх, а то мало ли кто на голову прыгнет. А тебе мечом придётся отбиваться. Вот и пригодился меч, а думали – зря в лес с собой берём.
С этим Таши был согласен, не то место лес, чтобы на всякий шорох стрелы метать. А меч из морёного дуба с прозрачными обсидиановыми накладками по сторонам обоюдоострого лезвия – лучшего оружия против человеческого существа не придумаешь. А раз на человека годится, то ночного карлика и подавно срубит.
Путники быстро перевооружились и ускорили шаг. Теперь они не скрывались, понимая, что не сумеют оторваться и уйти от чужинцев, но хотели пройти за день как можно больше, а для ночёвки выбрать обширную поляну.
– Главное – траву выжечь, – одышливо пояснял Ромар, – тогда не больно сунутся. Большеглазые простора не переносят...
Большой поляны найти не удалось, не те места расстилались вокруг, но остановившись задолго до сумерек, успели и выжечь траву, и насобирать дров куда больше против вчерашнего. Огня ночные кровопийцы тоже не любили. Хворост сложили так, чтобы можно было поддерживать разом два костра, а самим хорониться между огнями. Наваливая запасы сушняка, Таши вспомнил вчерашний визит сыночка. Вот когда он мог бы пособить. Пусть даже не попадёт своим огненным клубком ни в кого, но уж напугает до икоты. Однако, парня нигде не было, и Ромар сказал, что не чувствует его присутствия.
– Огонь когда разжигать? – спросил Таши, сбрасывая последнюю притащенную из зарослей валежину.
– Хоть прямо сейчас, – ответил Ромар. – А вот с поляны отходить больше не надо.
– Не привлечём мы их прежде времени, если огонь запалим?
– Нет. Они и так уже здесь. Все кусты кишат.
Никакого движения Таши не видел, но понимал, что Ромар знает лучше. Склонившись над первым из костров, он застучал кремнем.
– Спать сегодня не придётся, – распоряжался Ромар. – И вообще, пока не доберёмся к болотам, спать не получится. Садимся спинами друг к другу. Уника с копьецом стоит в середине. Лук убери совсем, чтобы и соблазна не было. Когда они бросятся – бей мечом. Они прыгать станут, так ты в воздухе сбивай, и смотри, чтобы никто не вцепился. Достанут до тебя – значит, пропал.
– А ты как?
– У меня Уника на подхвате будет. Справишься с копьём-то?
– И костры тоже на тебе, – напомнил Ромар. – Нам за огнём следить будет недосуг.
Темнота по-осеннему быстро сгущалась, и два пока ещё небольших костерка издали были видны в сквозном осеннем лесу. Таши зорко вглядывался в серую ноябрьскую хмарь, но как и прежде ничего не видел.
«Ненавижу лес, – подумал он. – Один обман кругом: не видно, не слышно, а запах, напротив, неделями стоит. Мерзость...»
Уника беспокойно завозилась у него за спиной.
– Зовут, – тихо произнесла она.
– Они всегда так, – отозвался Ромар. – Не обращай внимания.
– Но ведь надо... – Уника всхлипнула. – Надо идти...
– Стоять! – вполголоса рыкнул Ромар. – Ты же знаешь, как они голову дурят. Кажется, должна понимать, ведь ты у нас не просто абы кто, вспомни, как Йога вокруг тебя увивалась. А ты с большеглазыми совладать не можешь. Стой как стоишь, да копьё держи покрепче.
– Я и стою, – прошептала Уника. – Просто сил нет.
Таши ничего особенного не чувствовал. Зато он вполне отчётливо услышал треск в опалённых огнём кустах, а потом послышался щебечущий голосок и словно мяуканье. Карлики больше не считали нужным скрываться. Шум становился всё отчётливей и определённей, кровопийцы перемяукивались в каком-то десятке шагов. На таком расстоянии можно бить на слух, с завязанными глазами. Таши усмехнулся: нашли дурачка! Ждут, пока я меч отложу. Стрелой одного успеешь снять, а остальные на тебе повиснут.
– Что ж они делают?!. – простонала Уника.
Ну, нет! Рассиживать тут, когда эти звери мучают Унику?.. Он им объяснит, с кем можно шутки шутить... Таши ещё раз проверил, легко ли выдёргивается нож, ловчей перехватил меч и поднялся с колена.
– Куда-а?.. – взвыл Ромар. – Стой, где стоишь!
– Меня никто не зовёт! – отрезал Таши. – Я их сам зову. Нечего им в кустах кривляться. Выпущу кишки самым наглым, остальные умней будут.
– Таши шагнул в темноту.
– Стой! – Ромар ревел в голос. – Пока ты там кому-то кишки станешь выпускать, остальные тут Унику сожрут! Это они тебя так уводят!
Наваждение спало. Таши одним прыжком вернулся на старое место. Поспел он вовремя. Скрюченная тень метнулась сбоку, стараясь проскочить между кострами. Взмах меча зацепил её, карлик был отброшен в костёр, задёргался, разбрасывая головни и смолк. Отвратительно запахло палёным.
Сзади послышались тупые удары, трудное пыхтение Ромара, коротко вскрикнула Уника. Мгновенный взгляд через плечо впечатал в память Таши отчётливую картину: Ромар отпихивается ногами от лезущих косматых фигур, Уника стоит, наклонившись вперёд, на копье у неё, словно сом на остроге, извивается пробитый карлик. Помочь спутникам Таши не успел, из пустого места, хищным прыжком, метя вцепиться в лицо, рванулся ещё один чужинец. Таши срубил его в воздухе, ногой отшвырнул другого кровопийцу, пытавшегося проскочить низом, поймал на нож третьего, истошно верещащего. Рассмотреть противников он не мог, слишком мало света давали костры, и слишком стремительны были движения атакующих. Запомнились лишь бляхи глаз, в которых змеились отблески угасающих костров.
Сердце не успело отсчитать и трёх ударов, а нападающие уже исчезли так же внезапно, как и явились. Если бы не валяющиеся кругом тела, можно было бы подумать, что вся атака померещилась воспалённому воображению, что это очередной морок затаившихся карликов. Таши насчитал со своей стороны пять убитых карликов. Шестой был ещё жив, но уже не мог уползти, лишь скрёб по земле ручонками и жалобно плакал. Таши было достаточно сделать один шаг и один раз взмахнуть мечом, чтобы прекратить ненужные мучения, но он не двинулся с места. Теперь он понимал, что именно этого от него и ждут, чтобы броситься разом с трёх сторон.
За спиной тоже всё было в порядке: Ромар бормотал какие-то заклинания, Уника поправляла разбросанные костры. Потом Ромар спросил:
– Что у тебя делается?
– Всё в порядке, – успокоил Таши.
Ромар усмехнулся и сказал:
– Они нам головы дурят, а я им. Ты уж не серчай, но себя я им представил страсть каким богатырём, а тебя они за слабака приняли, потому и бросились с твоей стороны, а у нас лишь для вида.
– Так и надо, – согласился Таши.
– Больше уж не обманутся. Я надеялся, мы сможем их испугать, а они только сильнее разозлились. Теперь подождут с полчаса, пока костры пригаснут и прямо сквозь огонь пойдут. Не знаю, как и отобьёмся. Прежде они трусоваты были – не удалось взять нахрапом, так они уходили, а тут как взбесились. Не хотят отступаться.
– Не отступятся – опять получат, – сказал Таши, стараясь погасить в груди тревожный холодок.
Время шло. В далёких кустах что-то хрустело, потрескивало, но никто уже не пытался выманить людей из-под защиты костров. Поняли, что среди путников затесался бывалый маг, знающий увёртки большеглазых и умеющий не хуже их наводить мороки. Прошёл час. Костры уже пылали не так ярко, Уника берегла топливо. Карлики вновь завели боевой мяв, но Таши напрасно ждал нападения, накричавшись противник притих. Истомившийся Таши уже сам желал, чтобы началось нападение.
– Чего они там возятся? – раздражённо цедил он.
– Радоваться надо, что возятся, – отвечал Ромар. – Всё к утру ближе. Вот и луна всходит. Нам будет легче, им трудней.
– Костры гаснут. Скоро топить будет нечем.
– Значит, судьба. Но сам понимаешь, подгонять я их не стану. Не нападают – и ладно, – Ромар прислушался и добавил: – Ох, что-то там затевается, а что – не пойму. Гляди зорче, и лунному свету не верь.
Луна, окружённая морозным кольцом, как и вчера выползла из-за леса, выбелила поляну, густо зачернила тени. В её обманном сиянии чётко вырисовалась цепь невысоких фигур, плотно окруживших агонизирующие костры. Карлики сидели, как сидят при стаде сторожевые псы, знающие, что за верную службу щедро получат объедков с хозяйского стола. Ни один упырь не шевельнулся, даже пар от дыхания не был заметен, и лишь луна бликовала на огромных в пол-лица глазищах.
Таши уже не торопил судьбу. Он понимал, что когда стая бросится на них, всё будет кончено в три минуты. И всё-таки, без боя он не сдастся.
– Стрелять? – спросил Таши шёпотом.
– Не надо, – так же тихо ответил Ромар. – Не дёргай смерть за усы. Видишь, у них что-то неладно.
Таши ничего не видел, но ждать был согласен хоть до полудня.
В дальних рядах осаждающих произошло некое изменение. Движением это назвать было бы нельзя, поскольку ничто там не шевельнулось, но всё же что-то произошло. Какая-то угроза была там, что-то страшное, и вдвойне страшно было от необычности этой угрозы.
Таши никогда не отличался волшебными способностями, не умел многого, что доступно чуть не всякому младенцу, но чутьё на опасность у него было отменное, и сейчас оно заставило напрячься в ожидании самого худшего. Сзади тяжело задышал и заскрипел зубами Ромар, – Уника чуть слышно прошептала:
– Ой, мамочка.
А затем происходящее на краю поляны определилось, обрело форму и движение, и Таши увидал сына Йоги. Тот медленно брёл через поляну, время от времени останавливаясь около недвижных фигур, протягивал руку, и тогда морозную тишину нарушал отчётливо слышный хруст, а фигуры одна за другой исчезали, обращаясь в чёрные бесформенные кучи, в которых не было больше ничего живого.
Таши медленно начал приподыматься навстречу проводнику, но горячая ладонь Уники заставила его опуститься обратно.
– Не двигайся, – долетел невесомый шепот.
Хрупкая фигурка исполняла небывалый танец между покорно умирающими чужинцами. Ни один из них не пытался спастись или хоть как-то защитить себя. Ни один не вскрикнул, не застонал, лишь открытые глаза мерцали потусторонним светом, и так же васильково светились глазницы убийцы.
Казалось кошмарное действо продолжается неизмеримую вечность, но вдруг оказалось, что поляна пуста, и сын Йоги привычно растворился невесть где, а луна уже не светит столь ослепительно, потому что подошло утро.
С долгим стоном Ромар разогнул затёкшую спину.
– Кажется, целы, – сказал он.
Унику била неудержимая дрожь. Таши продолжал затравленно озираться; казалось, сейчас он заклацает зубами.
– Ну что вы? – хрипло произнёс Ромар, – теперь уж всё позади. Сюда больше никто не сунется, хоть спать ложись, спокойней чем в родном доме.
– Нет уж, – сказал Таши. – Я теперь долго спать не буду.
– Ну и ладно. Давай-ка огонь в один костерок соберём, чтобы поуютнее...
Привычное дело привело всех в чувство, хотя о сне никто и не помышлял. Плотной кучкой сидели у костра, редко-редко перебрасывались словами, больше вслушивались в предутреннюю тишину. Когда забрезжилось вокруг, начали собираться. Трупы большеглазых валялись повсюду, громоздились кучами на поляне, были разбросаны в кустах, вмерзали в лёд протекавшего рядом ручейка.
Таши долго разглядывал мертвецов. Да, это не люди. Согнутые – не настоящие, но всё же люди, а это – не пойми кто. Глаза как у кошки, уши больше на собачьи похожи. Хвост, небольшой, но вполне заметный. И клыков нет: зубки ровненькие и острые – один к одному; рвать ими неудобно, а кожу прокусывать – самое милое дело. Спина изгибается дугой, видать по деревьям хорошо прыгают. Понятно, зачем Ромар велел копьё остриём над головой держать. Не сильные зверюшки, даже вовсе слабые, но такой оравой слопали бы путников не поперхнувшись. Да ещё и магия у них, чужая, против которой так просто не устоишь. Хорошо, Ромар рядом был, а то отправились бы прямиком на эти вот зубки. Ромар уберёг. И ещё сын Йоги... – Таши поморщился; не хотелось вспоминать ночную сцену.
– Чем это он их? – спросил Таши, кивнув на окоченевшие тела.
– А руками, – ответил Ромар. – Брал, понимаешь, за голову и шею сворачивал. А они, бедняги, и бежать не смогли. – Ромар рассмеялся нервно и добавил: – Ведь он, прохиндей, нас вместо живца использовал. Знаешь, как большую рыбу на живца ловят? Я старался по лесу пройти тихохонько, чтобы ни единая живая душа не заметила, а он сзади крался и всему лесу о нас в голос кричал. То есть, не кричал, конечно, а морок наводил, что мол идут слабые да глупые, которых есть приятно. Вот большеглазые и слетелись отовсюду. А как мы им сразу не дались, тут они своё поганое чародейство в ход пустили, чтобы воли нас лишить, чтобы мы сами им на зубок пошли. Ну а проводник наш этим и воспользовался, завернул их волшебство против них же самих. И пока он им шеи ломал, ни единый не то чтобы сопротивляться, но и пикнуть не смел. Ну что же, всё к лучшему. Теперь большеглазые не скоро оправятся. Хотя страху я за эти два дня натерпелся – на двадцать лет хватит. В жизни бы Нешанкиного сына больше не видеть...
– А он не услышит, как мы его тут ругаем? – шёпотом спросила Уника.
– Не услышит. Он совсем ушёл. Это и к лучшему, а то с ним вместе идти, всё равно, что на рузархе верхом прокатиться: и быстро, и споро, и никто на тебя не кинется. Вот только охоты на такую прогулку немного, и в конце не знаешь, куда попадёшь, то ли до места, то ли до брюха.
– Мне он тоже не нравится, – сказал Таши. – Противный, хуже Тейко. Вроде бы и сильный, и умелый, и колдовству всякому обучен, а гниль наружу проступает, как у червивого ореха. И с матерью говорит не по-сыновьи.
– Гниль, говоришь, проступает? – многозначительно спросил Ромар. – А ты хоть знаешь, с кем дорогу шёл?
– Понял... – сказал Ромар. – Да, так оно и есть, не человек это, мангас. С ним никто совладать не может, одна Йога, да и то до поры.
– Но ведь мангас... – Таши развёл руки, стараясь показать что-то необъятное, и замолк, вспомнив, какие разные мангасы были у согнутых.
– Верно, – обычно они здоровущие, – признал Ромар, – а этот не удался. Тоже вот вопрос: из каких его отец будет? На согнутого не похож, на трупоеда – тем более.
– Может, карлик? – подала голос Уника. – Потому он и маленький.
– Карлики – не люди, они ночным лемурам сродни, – отрезал Ромар. – от них у женщины детей не появится, даже если и случится что между ними. Значит, ещё какой-то чужинский народ по миру бродит. Мало нам своих печалей...
Таши наконец справился с оцепенением, вытащил меч и обвёл взглядом поляну, усыпанную мёртвыми телами.
– Что ж мы тогда его отпустили, мангаса проклятого? – проскрежетал он. – Да если б я знал...
– Успокойся! – резко сказал Ромар. – Потому я тебе и не говорил ничего прежде времени, чтобы ты глупостей не напорол. Тебя послали не на мангасов охотиться, а дело делать. Бродит он тут и пусть себе бродит. Сам видишь, нас он не тронул, даже помог. Вот и ты его не трогай. Давай, лучше в путь собираться. Карликов нам всех всё равно не закопать, так что пусть лисицам достаются. Ох и нечисти тут потом заведётся... не приведи Лар кому-нибудь на этой поляне заночевать. Убить не убьют, но и целым не отпустят.
* * *
За день они ушли довольно далеко от недоброго места, так что Уника наконец перестала испуганно вздрагивать от всякого лесного шороха. К полудню утренний морозец заметно сдал, но вместе с тем откуда-то натянуло низких обложных туч, из которых засеял мелкий нетающий снег. Началась зима.
– Ничего, – привычно утешал Ромар. – Зимой по болотам легче ходить. Мшаники попромёрзнут, коркой ледяной возьмутся, пройдём как по плотной дороге. А летом бы ввязли, что муха в пчелиный мёд.
Таши пытался представить себе хвалёные болота, но это не удавалось. Дома болотинами звали камыши. Вдоль лугового берега камыш местами чуть не на день пути тянулся, но даже в плавнях всегда пройти можно – где вброд, где вплавь. Но как камыш может со мхом быть? Да ещё и трясина какая-то...
Холмы, поросшие крупным сосняком пополам с берёзами, перемежались мокрым лесом, где господствовала ольха, горькая осина и, опять же, берёза. Мха кругом было сколько угодно, но Ромар обещал что-то ещё более мшистое. Откуда он знает, если сам здесь не бывал? Полдня идём, а ничто не показывает, что лес где-то собирается уступать место хоть болоту, хоть чему бы то ни было.
Болота открылись неожиданно. Очередной холм оказался последним, и сосны у его подножия разом скукожились, потеряли в росте и вскоре уступили место моховым кочкам, на которых белые клочья отцветшей пушицы сливались с первым, ещё не улёгшимся как следует, снегом.
Под ногами сразу зачавкало, идти стало трудно. Ромар надеялся зря: конечно болота не промёрзли, да и не могли промёрзнуть от двух дней бесснежных холодов. Толстое одеяло красного мха укрывало его, в гиблых, отороченных белоусом местах медленно сгнивали жирные болотные травы, со дна трясин лениво поднимались пузыри, неспешно перемешивая затхлое варево. Где оказывалось если не суше, то хотя бы плотнее, корявились уродливые сосенки, сходные с лесными великанами, как диатрит чем-то похож на человека. В таких местах одна на другую громоздились моховые кочки, рассыпающиеся под стопой. Там тоже ничто не замёрзло, из-под ног выступала вода, разом съедавшая снежок, сизые от мороза ягоды клюквы кровянились во мху. Уника на ходу подхватывала ягоды – всё нелишнее будет в дороге, бросала в торбу. Угостила Таши и Ромара. Таши скривился от кислоты, а Ромар благодарно кивнул.
Потом клюквенники кончились, поверхность стала ровной, как растянутая лошадиная шкура, только сами путники почему-то всё время находились посреди глубокой ямы. Казалось, что и не идёшь вовсе, а топчешься на месте: на три шага впереди – пригорок, за спиной – тоже пригорок, но сколько ни идёшь, подняться на них не можно. И лишь заметив, как от каждого шага пробегает кругами чуть видная волна, Таши понял, что никаких пригорков вовсе нет, а идут они по болотной хляби, и лишь тонкий ковёр сцепившихся трав спасет их жизни. Кое-где в отдалении торчали сухие метёлки камышей, и там, как сказал Ромар, было вовсе гиблое место – прорва.
– Ноги держите раскорячкой, – одышливо говорил Ромар, – чтобы если провалилась, так только одна. И друг от друга разойдитесь шага на три. Тут вы не на прогулке, это мягкая земля.
– Ежели прежде весь мир был таким, – проворчал Таши, – то тогда Шуру за его грех надо в ножки кланяться и ежеутренне спасибо говорить.
– Ты бы язык попридержал, – посоветовал Ромар. – Не стану врать, будто Слипь как раз тут живёт, но думаю, что где-то в похожем месте. Ты бы, лучше, боло отвязал – неровен час, кто-то в трясину провалится
– чем вытаскивать будем?
Совет был дан вовремя: не прошло и десяти минут, как ненадёжная почва разъехалась у Таши под ногами, и он по грудь ушёл в илистую кашу, оказавшуюся внизу. Он-то полагал, что придётся другим помогать, да сам и вляпался! Нащупав ушедший под воду ремень, Таши откинул его петли в сторону. Уника метнулась на помощь, схватила ремень, рванула... Этого толчка достало, чтобы и она разом ухнула в притаившуюся под зыбуном трясину. Положение спас Ромар. Упав на живот, он ухватил зубами петлю и пополз, натягивая ремень, не дающий покуда Таши и Унике утопить друг друга.
– Мешки шымайте! – захрипел он сквозь смертно сжатые зубы. – В шторону откиньте! Уташшат они ваш!
Таши пришёл в себя первым. Освободившись от заплечного груза, он отпихнул мешок подальше в сторону, где тот не мог утонуть, и, перебирая руками по ремню, выполз на непрорванное место. Теперь он знал, что резких движений на зыбуне делать не стоит, и принялся вытаскивать Унику, стоя на четвереньках.
Через пять минут все трое, перемазанные илом и мокрые с ног до головы сидели на пронизывающем ветру под мелким, вновь посыпавшемся снегом и решали, что им делать дальше.
– Туда идти, – Ромар кивнул на темнеющую полосу далёкого леса. – На сухое выйдем, костёр запалим, обогреемся, просохнем. А иначе – замёрзнем на ветру.
И хотя лес маячил в стороне от их пути, никто не вздумал возражать. Выползти из ямы, ещё ничего не значит, главное – доползти до цели. А в таком деле бывает полезно и крюка дать.
Казалось, высокий берег был совсем недалеко, однако, потребовалось чуть не четыре часа, чтобы выйти на заросший суровыми соснами склон. К тому времени все трое были едва живы. Смёрзшаяся одежда сухо трещала и скрипела при любом движении, холод проник до самого нутра, каждый шаг давался с неимоверным трудом, а бездушное болото продолжало жадно хватать за ноги, не желая отпускать жертвы. По счастью зыбуны кончились, а на высоком мху можно было идти рядом, не боясь провалиться.
Ромар методично месил ногами мох шагах в трёх впереди, в его движениях не было уже ничего человеческого, старик шёл на одном упорстве, которого у него было на десятерых, Таши, хрипя, тащился следом. Он волок два мешка: свой и Уники, да ещё ему приходилось помогать подруге, которая уже ничего не понимала и, если бы не Таши, давно упала бы в мокрый мох и перестала бы шевелиться.
Они дохромали до твёрдого и без сил повалились на землю. Ледяной ветер доставал их и здесь. Таши лежал, прикрывая собой Унику и слушал, как трепещет на сквозном ветру отщепившаяся от соснового ствола янтарная чешуйка коры, басовито гудит июльским медвяным звуком. Никакого холода он не чувствовал. Тепло было.
– Костёр разжигайте, – засипел рядом Ромар. – За ветер зайти... и костёр... а то пропадём.
В сотый раз пересиливая себя, Таши встал, поднял Унику на руки, отнёс в узкую лощинку на холме, где не так продувал ветер. Принялся было собирать хворост; его много валялось повсюду, но, пройдя всего лишь несколько шагов, остановился. Перед ним лежало горелое пятно, совсем недавнее свежее кострище. Судя по следам, здесь пережидало непогоду не меньше десятка человек.
Это был конец. Родичей в такую даль не могло занести никаким ветром, а если попадёшься на глаза хозяевам здешних холмов, то скорей всего, разговор с незнакомцами у них будет короткий и не слишком приятный. Особенно, если окажется, что места эти принадлежат чужинцам. Из них кое-кто тоже огонь знает; согнутые, например.
В таком положении следует, покуда тебя не заметили, спешно разворачиваться и бежать как можно скорее. Но как бежать, если Уника лежит без памяти и жизнь в ней, того гляди, оборвётся. Оставалось надеяться, что хозяева успели уйти отсюда и не заметят чужого вторжения.
Таши, сжав зубы, продолжал заниматься устройством лагеря, как будто рядом не было чужих следов. Он распалил костёр и пошёл рубить лапник на подстилку и для навеса. Ромар как мог поддерживал огонь и шептал над Уникой бессильные заклинания.
Костёр полыхал во всю мощь, разложенные на просушку вещи дымились паром, Ромар следил за ними, ожидая, когда хоть что-нибудь просохнет, чтобы можно было переодеть Унику. Таши то и дело отходил набрать новую порцию сушняка. Большой костёр съедал топливо с удивительной быстротой.
И тут Ромар приподнял голову, прислушался и тревожно произнёс:
– Люди идут.
Таши схватился за копьё. Больше всего сейчас он жалел, что лук отсырел и не может стрелять.
Из-за деревьев один за другим вышли шесть человек. В руках у них тоже были копья, и хотя ни один не поднял оружия угрожающим жестом, но и приветливости в их лицах не замечалось.
– Зачем вы пришли? – спросил старший из незнакомцев. – Мы в ваши земли не ходим.
Говорил он на языке детей медведя, и Ромар, привстав навстречу, ответил на том же языке:
– Простите нас за вторжение, добрые люди, но мы попали в беду и должны были зайти на ваш остров, чтобы не погибнуть совсем. И вы ошиблись, мы не дети медведя, мы родом из очень далёких краёв и попали к вам случайно.
Старший из хозяев подошёл ближе, поглядел на Унику.
– Она провалилась в трясину?
– Мы провалились все трое.
Пожилой охотник присвистнул и сказал:
– Однако, здесь вы замёрзнете. И костёр не поможет. Собирайтесь, пойдём в наш лагерь.
Двое охотников помоложе скинули тулупы, Таши с Ромаром сменили вымокшую одежду на сухую, нагретую живым телом. Из двух копий быстро построили носилки, переложили на них бесчувственную Унику, сверху накрыли тёплой шубой. Молодые воины, не скрываясь, глазели на Ромара, пока Таши ремнём обвязывал накинутый ему на плечи тулуп и заправлял под кушак пустые рукава. Шутка сказать – безрукий в лесу, в такую даль забрёл и доселе не сгинул...
В три минуты бивак был свёрнут, костёр раскидан и затоптан, отряд двинулся в путь.
* * *
По ту сторону сопки в такой же заветренней лощинке стояли четыре бревенчатых балагана. В них и укрывались от ненастья хозяева острова. Всего здесь было дюжины две людей, в основном женщины. Ещё по дороге старший рассказал Ромару, что они пришли сюда за клюквой и ходят так каждый год. А вообще род держит земли на закат до самого Горького моря. Горы, делившие землю на юге, здесь превращались в невысокие увалы и холмы, никакой преграды для человека не представляли и даже, напротив, спасали от вечной мокрости болот.
Поклонялись лесовики Большому Лососю, который в собственном рту вынес первого человека из моря на берег. Ромар выслушал рассказ внимательно и перечить не стал. Всякий род по-своему на свет появился, каждый своего предка первым человеком считает. Хотя и любопытно – предок Большой Лосось этим людям или просто чудесный помощник? Во всяком случае, по весне дети лосося без счёта били идущую на нерест рыбу и тем кормились чуть не весь год. Хлеба лесовики то ли не знали, то ли не родился он в этих суровых местах, овец тоже не держали – в лесу стадо заводить, только волков кормить. Обходились охотой, всяким лесным кореньев, грибами. Кислой моховой ягоды брали столько, что до новой хватало. С начала осени до самых холодов сидели на лесистых островах, потом перетаскивали мешки со сбором на материк и по незамёрзшим ещё рекам сплавляли к селениям.
Такое дело Ромара весьма заинтересовало. Он и прежде слыхал, что умеют западные люди по воде ходить, но как они это делают – не знал. Уже в становище, греясь возле очага, выслушивал Ромар снисходительные объяснения: что есть лодка, как её построить и чем она против плота удобнее. Таши к этим разговорам не прислушивался, но и Ромару не мешал; старику виднее, о чём расспрашивать.
В лагере Таши с Ромаром усадили в одном из балаганов возле очага, а Унику унесли в маленькую землянку. Таши сунулся было следом, но его шуганули, и Ромар велел покориться.
Знахарки у них тут хорошие, – сказал он, – выходят девчонку.
Таши покачал головой, но поскольку над крышей землянки поднимался густой дым, спорить не стал. Всяко дело, Уника в тепле. Главное, чтобы не замёрзла, а там и сама оклемается.
За день отогрелись у огня, отъелись кислой ягодой и жирным, приванивающим рыбой мясом. Ромару сказали, что это мясо морского зверя, который называется кит. Таши опять покачал головой, но есть стал. Невкусно, зато на морозе такое есть хорошо, от жирной пищи в теле долго тепло держится.
К вечеру одна из старух привела Унику. Таши ее сразу и не узнал: красная, распаренная. Но на своих ногах пришла, здоровая. После этого Таши и вовсе сердцем размяк.
Только не бывает так, чтобы мелкие духи, паршивцы зловредные чего-нибудь не подпакостили. Вечером, пора спать укладываться, а Уника вытащила из-за ворота лестовку, посчитала узелки на кожаном шнурке и напомнила разомлевшему Таши, что сегодня вдовья ночь.
– Опять? – уныло спросил Таши. – Да куда ж я пойду?
– Просись в соседний балаган, – Уника была непреклонна.
Таши подавил вздох и вышел под вызвездевшее к морозу небо.
Осенью темнеет рано и поздно рассветает, поэтому люди, подобно медведям, отсыпаются после летних трудов. Лагерь уже затих, на холоде никого не было. Таши присел возле костра, дотлевающего перед балаганами, протянул руки к тусклым углям. Днём здесь были развешены на просушку мешки, в которые потом пересыпали смёрзшуюся клюкву. Сейчас ненужный костёр медленно догорал. Очевидно дети лосося не считали обязательным выставлять дозоры в родных местах. Значит, Таши предстоит одинокая ночь под открытым небом. Таши вздохнул, проглатывая обиду. Вот уж действительно, старый обычай в новой жизни, что детская одежда на здоровенном парне, только жмёт да мешает. Хотя, и Унику понять можно: нарушив закон в одном, во всём прочем она старалась следовать заветам предков. Видать, не легко даётся ослушание, и молодая женщина чувствовала себя виноватой, хоть и стояла когда-то перед судом с непокорной головой...
Но покуда расплачивается за всё Таши.
Старший из ягодников, заросший до самых глаз мужчина по имени Стом, появился из темноты, присел рядом. Помолчал, сколько прилично, чтобы не показаться назойливым, потом начал говорить:
– Безрукий старец рассказал нам кое-что о цели вашего путешествия. Мы тоже знаем, что в глубинных мирах творится что-то неладное, хотя до сих пор священный лес хранит наш род, и ничего дурного с нами не случилось. Правда, на море всё лето не утихают бури, и морской зверь ушёл из привычных мест, но зато волны за лето выкинули на берег трёх больших китов, и мяса у нас теперь больше, чем можно съесть. Многие этим довольны, но я согласен с вашим старцем, когда он говорит, что добыча на чужой беде – не добыча. Ведь у вас вначале охота тоже была весьма удачна. У вас случилась засуха, а здесь всё лето лили дожди, вы и сами видите, что творится на болотах – сейчас тут может завязнуть даже опытный ходок. Пусть лучше жирные киты плавают далеко в море, где их нельзя достать, но и всё остальное пусть идёт, как заведено от века.
– Правильно... – вздохнул Таши.
– Я думаю, что мы должны помочь вам в вашем деле. Мы можем поделиться кое-какими припасами и дать мокроступы, чтобы вам легче было пройти трясину. Всё равно нам они больше не понадобятся: выпал снег и ягоду стало нельзя брать.
– Спасибо... – поблагодарил Таши.
Помолчали.
– Вам повезло, – произнёс бородатый, что твоя женщина не слегла в горячке. Это очень опасно – вымокнуть в такую погоду.
– Да...
Стом бросил на притухшие угли несколько забытых веточек и, когда жёлтый огонь озарил лица, повернулся к Таши и спросил:
– Почему ты сидишь здесь, а не спишь с женой?
– Сегодня вдовья ночь, – честно ответил Таши. – Мужчины не могут быть сегодня в одной постели со своими жёнами, они должны спать с теми женщинами, чьи мужья умерли. Так заведено от века, чтобы вдовы не чувствовали себя одинокими, и чтобы род не оскудел от того, что у молодых вдов перестали рождаться дети.
– Это правильный обычай, – согласился Стом. – Наш род невелик, живём мы в глуши и знаем, что это значит, когда кровь застаивается. Наши соседи – род медведя, на востоке и воины с косами, живущие на юге, не больно любят нас. Они могут отнимать наших женщин, но не хотят жить с ними здесь, не желают оставлять нам свою кровь.
– Это несправедливо.
– Я рад, что ты понимаешь это, – произнёс Стом. – Я хочу просить тебя об одном одолжении. Ты всё равно разлучён на эту ночь со своей женой, и, если это не запрещает ваш закон, проведи её с одной из наших женщин.
Таши задумался. Закон говорил, что вдовью ночь следует проводить с женщинами из той же семьи, к которой принадлежит спящая в одиночестве супруга. Но ведь у Уники теперь вовсе нет семьи... И эти люди, как успел понять Таши, тоже на семьи не делятся. Значит, закон не нарушен. Вот только перед Уникой всё равно неловко. Даже странно: она сама выгоняет его из постели, а ему неловко идти к другой женщине.
Таши взглянул на ждущее лицо Стома и ответил:
– Я сам родился от прохожих людей. Я согласен.
Стом благодарно улыбнулся и повёл Таши к землянке, в которой пару часов назад старухи выхаживали Унику. Стом приоткрыл плетёную из лозняка и обитую шкурой дверь.
– Моя дочь там, – тихо сказал он. – Она ждёт тебя.
Таши понимающе кивнул. Конечно, за кого ещё мог просить старый охотник... Таши подождал, пока Стом отойдёт, и проскользнул в приоткрытую дверь.
Внутри было жарко натоплено и совершенно темно. Таши остановился, не зная куда идти и опасаясь налететь на что-нибудь в темноте.
– Я здесь, – прозвучал во тьме тихий голос. Тонкая рука коснулась Таши, потянула к себе.
У дочери Стома были пушистые волосы, вздёрнутый нос и маленькая плотная грудь, по какой легко отличить нерожавшую женщину. Сейчас Таши уже не испытывал неловкости перед Уникой, боялся лишь одного, что не признает на свету свою случайную возлюбленную. В отряде пять или шесть молодых женщин и у всех вздёрнутые носы, лучистые зелёные глаза, что к старости обретают прозрачность ноябрьской воды, и пушистые волосы, удивительно светлые, не соломенные даже, а почти белые. Правда, он знает, как её зовут, но не спрашивать же с утра у девушек: а которая тут среди вас Зуйка?
– Хочу тебя видеть, – сказал Таши.
Зуйка приподнялась, отыскала в очаге, занимавшем чуть не половину землянки, тлеющие угли, подожгла конопляный фитиль, плавающий в плошке с жидким салом морского зверя. Когда огонёк осветил её, она улыбнулась Таши и легла рядом, прижавшись к его плечу. Маленькая ладошка бродила у Таши по груди.
– Смешной ты, – сказала Зуйка. – Щёки гладкие как у девушки, а грудь волосатая.
– Говорят, это к счастливой жизни, – ответил Таши.
– И красивый ты... у нас в роду таких нет. А у вас, что, все такие?
– Тоже не все.
– Значит, мне совсем повезло. Жаль, что вы скоро уходите. Я очень хочу, чтобы от этой ночи у меня ребёнок остался. Я его в твою честь назову. Мальчика – Зубром, а девочку – Зубрёной.
– Хорошо, – сказал Таши и, немного помолчав, спросил: – А как твой муж погиб?
Зуйка удивлённо хмыкнула.
– Я и не была замужем, – сказала она. – У нас, пока у женщины детей нет, её никто замуж не возьмёт. А то окажется неплодной, что тогда? Зато уж если сейчас всё хорошо получится, у меня потом отбоя от женихов не будет. Каждому лестно такого ребёнка в семье иметь.
– Странно... – удивился Таши. – У нас всё наоборот.
– Ну и пусть, – прошептала Зуйка, – лишь бы зубрёнок был.
Она крепче прижалась к Таши и вновь начала ласкаться.
* * *
Таши проснулся непристойно поздно – на улице уже давно светлел день. Землянка была пуста, когда ушла Зуйка, Таши не заметил. Попросту
– проспал.
Таши поспешно оделся, вышел на воздух. Стоял лёгкий морозец, низкие облака стелились чуть не задевая вершины сосен. И хотя снега не было, но и определиться со сторонами света не удавалось. Обманывался замкнутый в узком пространстве взгляд. Таши недовольно покачал головой и пошёл к большому балагану. У самого входа в дом он увидел Унику и Зуйку. Женщины стояли рядом и... Таши вытаращил глаза, не веря себе самому. Более не женского занятия он не мог представить! Зуйка и Уника стреляли из луков!
Шагах в двадцати стояла прислонённая к стволу деревянная плаха. На ней красным суриком была нарисована птица: не то лебедь, не то гусь. И женщины по очереди били стрелами в изображение, стараясь попасть в тонкую шею. Самое смешное, что стрелы ложились довольно кучно, причём не только у Зуйки, но и у Уники, которой, насколько знал Таши, до этого стрелять не приходилось.
Таши ещё вчера заметил, что женщины лосося ходят с луками, подивился, но ничего не сказал. А теперь и Уника схватилась за мужское оружие!
Таши подошёл, молча взял лук, попробовал тетиву. Лук был маленький, но довольно тугой, хотя, конечно, не по его руке. И стрелы лёгкие, с костяным наконечником, на мелкую дичь. Хотя, в лесу другого оружия и не нужно. Таши вернул лук Зуйке, молча прошёл в балаган, вынес свой лук, огляделся в поисках подходящей цели. Стрелять было некуда; не за двадцать же шагов в нарисованного гуся... Так и не найдя ничего достойного стрелы, Таши прицелился в красную гусиную шею и спустил тетиву. Кремёвый наконечник с тупым звуком ударил в центр деревянной плахи и расколол ее пополам.
– Вот так стрелять надо, – сказал Таши, забросив лук за спину.
* * *
На следующий день подошло время расставания. Дети лосося возвращались к себе на материк, а трое путешественников продолжали путь через болота. Светящийся радушием Стом выделил гостям добрый запас копчёной китятины, отсыпал ягод и выделил мокроступы, в которых можно безбоязненно пройти по самому хлипкому зыбуну. Больше всего мокроступы напоминали плетёные из вербного куста корзинки. Их надевали на ноги, и тогда можно было идти, медленно переступая и переваливаясь с ноги на ногу. Плоское дно распределяло вес ходока на большую площадь, и слабые болотные травы не грозили прорваться под ногой идущего. Хождение в этакой обнове оказывалось медленным, мучительным, но зато безопасным.
Ромар, Таши и Уника уходили с острова первыми. На плече у Уники висел подаренный Зуйкой лук. Сперва Таши это дело не понравилось, но Уника, демонстрируя оружие, сказала:
– Ведь это не просто так. Раз они мне свой лук отдали, значит, в свою семью приняли, теперь и у меня не только род, но и семья есть.
Против этого Таши ничего возразить не мог. Значит, ничего не пропустила Зуйка из его рассказов, всё сделала как надо. Теперь ни людям, ни предкам обиды нет – не на стороне Таши гулял, а проводил вдовью ночь с женщиной из той же семьи, что и своя жена.
Таши Зуйка успела шепнуть:
– Мне старухи гадали – сказали: всё будет хорошо.
Вот так вот. Прямо хоть не уходи никуда.
Болото зачавкало под ногами, задышало незамерзающей глубью. Приветливый остров быстро уменьшался за спиной, будто проваливался в трясину. Впереди смутно синел дальний лес, за которым снова ожидало болото, и так все дальше, полого спускаясь в безграничную низину, посреди которой торчит РытАя гора, а за ней БуйнАя гора, а там и Полуночные горы видать, где прячется обиталище северного мага, который один может усыпить восставшего Кюлькаса.