"Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)XПризнаюсь, у меня крепко билось сердце, когда я в урочный свой час поднимался по лестнице в квартиру старухи в первый раз после двухнедельного отсутствия. Как меня встретит Екатерина Александровна?.. Сердится ли она или поняла, что имеет дело с человеком, который не позволит себе наступить на ногу?.. А быть может, она раскаялась и горячо сожалеет о своем поступке… Я прошел в залу, пока старик лакей докладывал о моем прибытии. Через минуту меня позвали в будуар. Я вошел и поклонился. Старуха, по обыкновению, кивнула головой. Она показалась мне в тот день совсем больной… Марья Васильевна то и дело подносила ей флакон с солью. — Поправился? — тихо проговорила старуха, когда я сел на свое место. — Поправился… — В больнице лежали?.. — Дома… — Читайте, да только, пожалуйста, потише… Что там у вас есть?.. — «Русская старина»… «Вестник Европы»… Письма архимандрита Фотия… Проповеди Филарета… «Фрегат „Паллада“… — Довольно, довольно… Читайте-ка Филарета… Я начал читать проповеди… — Ах, как вы сегодня читаете!.. Ничего не слышно… Я стал читать громче. — Да нельзя так, молодой человек (с некоторых пор она перестала называть меня мосьё Пьером), или вы смеетесь над больной старухой?.. Вы слишком громко читаете… Я понизил голос… — Оставьте пока Филарета в покое… — опять закапризничала старуха. — Давайте что-нибудь полегче… Я развернул наудачу «Вестник Европы». Смотрю: рассказ Золя. — Угодно вам прослушать новый рассказ Золя?.. Она мотнула головой, и я начал… Рассказ был несколько скабрезен, но старушка внимательно слушала… Я читал так с четверть часа. Тем временем Марья Васильевна, по обыкновению, ушла из комнаты… Прошло еще с полчаса… Я взглянул на старуху… Она моргала глазами… Я стал читать тише… Вижу, она дремлет… В комнате тишина. Свет от свечей чуть-чуть освещал дряхлое, старческое лицо… Я опять взглянул… глаз было не видно, а рот полураскрыт… Нижняя губа совсем отвисла… Безобразное лицо! Я опустил глаза на книгу. Я замолчал и взглянул опять на старуху… Она не шевелилась. В комнате было совсем тихо и полутемно… Мне стало вдруг страшно… Я снова начал читать, сперва тихо, потом громче и громче; взглянул опять на старуху, она все-таки не шевелилась… «Уж не умерла ли она? — подумал я, продолжая чтение… — Ведь вот лежит теперь, быть может, мертвая, а ты все читай… читай до девяти часов… Хоть бы кто-нибудь пришел сюда…» Прошло еще с четверть часа… Никто не приходил, а она все не открывала глаз… Мне сделалось жутко… Я опять перестал читать и тихонько вышел в гостиную. Там никого не было. Я прислушался, не раздастся ли где голоса… Везде тишина… Марья Васильевна, очевидно, ушла в дальние комнаты… Я снова вернулся в будуар, взглянул в лицо старухи, и показалось мне, будто она в самом деле мертвая… Я струсил. Не мертвой струсил, а в голову мне закралась страшная мысль: я оставался один в комнате, при старухе могли быть деньги. От этой мысли у меня пробежали по телу мурашки, и я решился идти в соседнюю комнату, откуда часто выходила внучка. Я сперва постучал — ответа не было. Тогда я осторожно открыл двери и очутился в небольшой проходной комнате, откуда дверь вела в другую. Я тихо отворил двери и остановился у порога. В ярко освещенной большой комнате, по стенам которой висели картины, а по углам стояли бюсты, невдалеке от рояля, за мольбертом сидела Екатерина Александровна и серьезно разглядывала какую-то картину. Свет падал на девушку сбоку. Я видел ее вполоборота. Она до того увлечена была созерцанием картины, что не шелохнулась при легком скрипе дверей и продолжала разглядывать картину, подправляя ее кое-где мазком. Она была в черном шерстяном платье, обливавшем ее стройный стан. Черные волосы падали на белый благородный лоб. Глаза были оживлены и блестели одушевлением. Она разглядывала картину и, по-видимому, была ею довольна. Я замер на месте. Эта блестящая комната с артистической обстановкой, с изящной мебелью, картинами, цветами, щекотала нервы. И в этом уютном, роскошном гнездышке молодая девушка казалась какою-то чарующей богиней. Я вспомнил свою убогую квартиру, вспомнил, как жили мы с отцом, и чувство зависти закралось невольно в сердце… Вот как надо жить! Вот как живут люди! И я уж мечтал, что эта красавица моя жена. Я вхожу в комнату не как вор, а как повелитель. Неужели я не могу этого достичь? Стоит только захотеть! И я хотел в эту минуту, хотел всеми нервами моего существа быть богатым во что бы то ни стало. Она вдруг поднялась и отошла в сторону, а я все стоял и совсем забыл о старухе. Я жадно глядел на красавицу, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования. Но вот она повернула голову в мою сторону. Я пошел к ней. Она чуть-чуть вскрикнула от неожиданности, задернула мольберт зеленым чехлом, сделала несколько шагов мне навстречу и остановилась. Мне показалось, что она немножко испугалась; губы ее вздрагивали, взгляд был испуганный. Она скоро оправилась и холодно спросила: — Что вам угодно? Как вы попали сюда? — Извините, я никого не нашел в гостиной. Ваша бабушка задремала и не просыпается. Я испугался, шел сказать кому-нибудь и… и очутился в этой комнате. — Благодарю вас!.. Пойдемте. С этими словами мы быстро вышли из комнаты. На ходу она тревожно спросила: — Давно бабушка спит? — С полчаса. Мы вошли в комнату. Старуха не просыпалась. Екатерина Александровна подошла к ней и тихо проговорила «Бабушка!» Старуха открыла глаза, но не могла прийти в себя. — Читайте, читайте! — пролепетала она каким-то шепелявым голосом. — Я слушаю. — Бабушка, проснитесь, это я! Екатерина Александровна придавила пуговку от электрического звонка и поднесла старухе под нос флакон. — Ты что это, Катя? — очнулась наконец старуха. — Ничего, бабушка. Как вы себя чувствуете? — Хорошо, хорошо, моя родная. Я чуть-чуть вздремнула. Марья Васильевна, где вы? Платок! Марья Васильевна подала платок и юлила. — А молодой человек здесь? Он сегодня скверно читал. И бог знает что читал. Что вы это читали? Разве так можно читать? Я не люблю, когда так читают. Екатерина Александровна взглянула на меня таким добрым взглядом, словно бы прося извинения за слова старухи, что я изумился. Она успокоила старуху и тихо передала Марье Васильевне приказание послать за доктором. — Вы, молодой человек… Где же он? Отчего он не читает? Пусть он читает! Ах, что вы со мной делаете? Вы, кажется, уморить меня хотите. Она захныкала и заплакала. — Послали за доктором? — тихо шепнула Екатерина Александровна. — Доктор сейчас будет! — отвечала Марья Васильевна, возвращаясь через несколько минут в комнату. А старуха опять впала в какую-то сонливость и только лепетала: — Читайте же. Екатерина Александровна умоляющим тоном просила меня читать. Я раскрыл книгу наудачу и начал читать. Вероятно, под влиянием чтения старуха снова заснула. — Благодарю вас… очень благодарю вас, — горячо сказала Екатерина Александровна, пожимая мне руку. — Вы устали… теперь не надо читать… Довольно… А на бабушку вы не сердитесь. Она ведь совсем больная… Вы не сердитесь… Вы придете завтра?.. Она привыкла к вашему чтению и сожалела, что вас не было… Вы, кажется, были больны? — Я простудился… — А плечо не болело… нет?.. Я покраснел. — Нет, не болело!.. — ответил я. Она чуть заметно улыбнулась, но улыбка была добрая, хорошая улыбка. — Не сердитесь и вы на меня! — прошептал я, кланяясь. — Я?.. за что?.. Я была виновата, а не вы… Вы были вправе сказать мне то, что сказали… Но только вы не так поняли… Впрочем, об этом когда-нибудь после… Она ласково кивнула мне головой, и я ушел торжествующий, что наконец эта гордая девушка заговорила со мною по-человечески и даже созналась, что была виновата. Начало было сделано. А там — кто знает, что будет дальше. Я возвращался весело домой и всю дорогу припоминал роскошь комнаты и красоту этой загадочной девушки. Вот как люди живут!.. И вспомнилась мне Лена… Смешная! Она все ищет, верно, какой-то «правды» в нашем захолустье… И она мне в это время показалась такой смешной, а наше захолустье таким мизерным! Я шел теперь твердым шагом по бойким улицам и смотрел кругом с уверенностью. Что-то говорило мне, что я не пропаду здесь, не погибну, а пробью себе дорогу и буду пользоваться жизнью полно, широко… Когда я пробьюсь, тогда и о правде можно будет подумать… Тогда и Леночка будет меня уважать… А теперь?.. Теперь и она, пожалуй, презирает меня… Несчастных все презирают… Лучше же быть молотом, чем наковальней. Наковальней?.. Избави бог! |
||||
|