"Капитан Ртуть" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)ГЛАВА 4Итак, Ртуть снова оказался в плену. Четыре дня и четыре ночи его вели через пустынные, заброшенные края. Юноша страдал не столько от побоев и ужасного обращения, сколько при виде мучений своих товарищей. Самое главное – не сдаваться. Ртуть старался пересилить усталость и боль, чтобы не дать варварам повод для ликования. Пленным вытащили кляпы[141] изо рта, как собакам бросили объедки на ужин и специально связали потуже, как можно больнее. Ночью, на привале, «ртутистов» побросали на холодную землю, как попало, категорически запретив разговаривать. Часовых вокруг было так много, что на каждого несчастного приходилось по двое молодчиков, поминутно вскидывавших ружья. Они постоянно старались причинить боль связанным пленникам, чтобы вырвать из них хотя бы стон. Тщетно! Мексиканцы приходили в бешенство от стойкости наших героев, молча, без единого звука, корчащихся в своих путах. У Мариуса было два ранения в голову. Никто не подумал сделать перевязку, и на вторую ночь у него случилось кровоизлияние в мозг. Раненый закрыл глаза, перед ним проносились молнии. Бред перенес несчастного на родину, в Канебьер, сверкающий под ослепительным южным солнцем, в Андум, где он родился, в таверну[142], где когда-то мамаша Лантельм подавала вкусный буйабес… Затем на глаза упала красная, как кровь, пелена, страшная боль пронзила мозг. Раненый не кричал, он стиснул зубы, напряг все мускулы в последнем усилии… и умер. Дикари повесили труп на дерево. Товарищи смотрели и молчали. Каждый ждал своего часа. У самого молодого парнишки, рабочего, приехавшего в Мексику из Франции в поисках приключений, начался приступ эпилепсии[143]. Он забился в судорогах с пеной у рта, мускулы так напряглись, что он частично разорвал путы. Беспорядочно размахивающие руки угрожали кому-то, но ни один крик не сорвался с уст несчастного, как будто он, как и все пленные, дал обет молчания. Партизан очень забавлял этот танец смерти, но потом им наскучило смотреть. Юношу привязали за ногу и подвесили на толстый сук вниз головой. Он извивался, не желая умирать, не желая кричать… Мексиканцы принялись стрелять в живую мишень, и несчастный наконец отдал Богу душу. Лицо Питуха сделалось страшно: череп, обтянутый кожей, – голова мертвеца. Постоянно открытые глаза излучали черный испепеляющий свет. Один из палачей замахнулся было на него, но не посмел тронуть пленного. Ртуть держали отдельно, в нескольких метрах от товарищей. Четверо дозорных постоянно сменялись около него: матерые волки, на которых можно было положиться. Мексиканцы хорошо знали капитана, не зря у него такое прозвище! Сколько раз они уже думали, что поймали его! Иногда казалось: еще немножко – и неуловимый будет схвачен, но внезапно он исчезал, а позже появлялся вновь, расстраивая планы мексиканцев. Подобно живой ртути, он скользил, перекатывался, проникал везде, не зная ни усталости, ни передышки. Но теперь для него все кончено, приняты все необходимые меры. Каждые два часа дозорные менялись, мексиканцы шпионили еще и друг за другом. Если он вздумает заговорить, заткнуть ему рот! Если зашевелится, ударить прикладом, а по мере надобности и колоть кинжалом. Каждую секунду проверялись путы, сильнее затягивались узлы, веревки еще и еще обвивали ноги и руки. И постоянные оскорбления… Ртуть, бледный как смерть, с остановившимся взглядом, стойко переносил все: ни один мускул не дрогнул на его лице. Такая выдержка беспокоила мексиканцев, палачи удваивали бдительность. Почему его не прикончат сразу, пока он беспомощен, не может ни сопротивляться, ни даже пошевелить рукой, ни позвать на помощь? Обо всем этом юноша спрашивал себя. Ни на секунду он не терял ясность ума. С того момента, как капитан попал в плен, он не переставал думать о побеге – не своем собственном, а товарищей, и, конечно, о том, как взять реванш[144] . Пока он не видел такой возможности. Тем более, нужно найти способ, лазейку, штуковину, как говорят парижане. Пленник рассчитывал, прикидывал, не думая о том, что в любой момент палачи могут всадить ему пулю в лоб. «Пока человек жив, он должен надеяться. Я мыслю – значит, я существую, – говорил старина Декарт[145]. – Значит, я обязан не сдаваться, обязан самому себе и всем товарищам, которые рассчитывают на меня… Уверен, что мой дорогой Бедняк, которого мне иногда удается увидеть неподвижно лежащим и спящим (скорее всего, он делает вид, что спит), говорит про себя: «Бьюсь об заклад, что шеф выручит нас из переделки!» Мои славные товарищи! Увы, ваш шеф тщетно ломает себе голову! Четыре болвана меня охраняют. Они не услышат от меня ни единого звука. А все этот негодяй Перес! Ах, бандит! Надо же, как живуче это существо, а столько славных людей мрут как мухи из-за какой-нибудь пустячной болячки или малюсенькой пули… Ужасно такое существование! И оно долго не продлится… Единственное, на что можно рассчитывать, – только на чудо! Лишь оно может меня спасти! Лежать на спине, словно мумия[146], – самая страшная пытка. Но все-таки почему они не убили нас сразу?» В этом-то и загадка! Наемники, естественно, ничего не знали. Они еле сдерживали свою всегдашнюю жажду убивать, но подчинялись приказу и лишь приканчивали тех, кто вот-вот умрет сам. Так прошло три дня и три ночи. Самым ужасным было время принятия пищи, вернее, того, что здесь называли пищей. Пленных не освобождали от пут, а подсовывали им под нос отвратительную еду: прокисшую маниоку[147] или гнилую солонину. Приходилось извиваться, поворачиваться на бок или на живот и хватать зубами куски, чтобы не умереть с голоду. Сначала большинству французов – Бедняку, Питуху и другим – пришла в голову одна и та же мысль: отказаться от противной кормежки. Но они посмотрели на Ртуть… Капитан не собирался кончать жизнь самоубийством. Он грудью встретит смерть от вражеской пули! А пока – жить, жить, жить!.. Поэтому отважный юноша не стал отказываться от скотской пищи. Партизаны обступили его с хохотом и насмешками. Зубы у пленника были не хуже, чем у молодого волка: могли и железо разгрызть. Он притянул поближе свой кусок и жевал медленно, не спеша, с достоинством, подавляя тошноту. Ведь этот кусок продлевал жизнь! Затем Ртуть взял зубами глиняную миску с водой и утолил жажду, испытывая настоящее удовольствие от болотной жижи, гасившей огонь в его груди. Пообедав, пленник невозмутимо перевернулся на спину, в прежнее положение. Товарищи Ртути, бравые Colorados, захлопали бы в ладоши, если бы могли, приветствуя героические усилия капитана. Действительно, он проявил мужество не меньше, чем на поле боя, показав, что нужно жить, несмотря ни на что и несмотря ни на кого. Остальные последовали его примеру. Друзья не знали, что все три ужасные ночи Ртуть не сомкнул глаз. Юноша постоянно прислушивался, ожидая непредвиденного случая, но – увы! – ничего не происходило. Наступила четвертая ночь. Ртуть чувствоьал, что силы на исходе. Даже его удивительно выносливый организм начинал сдавать. Тем не менее наш герой не хотел поддаваться сну, не хотел, чтобы палачи застали его спящим. Если бы можно было встать, пройтись, стряхнуть тяжесть, сдавливающую голову! Но невозможно даже пошевелиться… Казалось, что путы врезались в тело все глубже. Непреодолимое оцепенение охватывало пленного. Он еще пытался рассуждать: ну что же, если надо, пожалуй, полчаса или час сна. Иначе нельзя… Ртуть растянулся во всю длину, опустив голову и приложив ухо к земле. Больше он ничего не знал и не видел. Но, странное дело, продолжал слышать! Органы слуха не сдавались. Что это? Дрема? Кошмарный сон? Явственно послышалось, как галопом проскакала лошадь и внезапно остановилась. Прозвучал обмен паролем, затем упомянули имя Карбахаля. Посланник мексиканского вожака приехал переговорить с начальником отряда, охраняющего пленных. Сначала слова терялись в общем гуле, но потихоньку все встало на свои места. Где же происходил разговор? Казалось, довольно далеко, метрах в ста, но тем не менее пленник различал каждое слово, каждый слог. Командующий, по имени Титубал, встретил посланника Карбахаля, который был выше рангом. Они обменялись традиционными приветствиями. Ртуть слышал все так отчетливо, как будто сам присутствовал при этой сцене. Казалось, его существо раздвоилось: тело лежало неподвижно, а мысль работала и слух утончился. Двое вошли в хижину, построенную наскоро партизанами для своего командующего. Появились бутылки. Настоящие мексиканцы без выпивки не могут. Разговор зашел о текущих событиях. Оба собеседника верили в будущее, ведь император Максимилиан ничего не сумел организовать – ни финансы, ни армию. Император держался лишь на помощи французов. Послышались оскорбления в адрес тех, кого называли захватчиками. Мексиканцы хвалились, что сбросят в море Базена и всю его шайку. Кровь закипела в жилах Ртути. Он задушил бы подлецов собственными руками, но, увы… Начальник отряда задавал вопросы. Так вот в чем дело: Карбахаль хотел покончить с бандой «ртутистов», о которых ходили легенды. С ними могли расправиться тихо, военным судом. Но повешенных в лесу мало кто увидит. Карбахаль собирался устроить публичную казнь перед толпой мексиканцев и индейцев, превратить этот «акт высшей справедливости» (как он выражался) в народное торжество. Пусть ужасная участь так называемых неуловимых покажет могущество Мексики, страны, которая скоро снова станет свободной. Разговор продолжался. – Хорошая мысль, полковник Кристофоро, – говорил командующий Титубал. – Я бы предпочел собственноручно отправить их в мир иной, особенно Ртуть, наглость которого просто раздражает, но смотреть, как он будет болтаться в петле под гиканье толпы, тоже очень весело. – В каком состоянии эти люди? – спросил Кристофоро. – Признаюсь, что я обходился с ними без церемоний… – По крайней мере, вы приказали ухаживать за ранеными? – Как я мог? – язвительно переспросил Титубал. – У меня же нет ни хирургов, ни сестер милосердия… Но его собеседник строго спросил: – Вы, может быть, считаете, что Карбахалю хочется судить и вешать полумертвых людей? – О, они такие крепкие, даже сам удивляюсь… – Сколько их? – Пятнадцать – двадцать, точно не знаю. Титубал произнес это пренебрежительным тоном, как будто такие мелочи недостойны его внимания. Но суровый голос начальника вернул его к действительности. – Ведите себя посерьезнее, – проговорил он. – Приказы Карбахаля (а с ним шутки плохи, вы знаете!) очень точны. Он хочет, чтобы пленные выглядели хорошо, как побежденные солдаты, а не как несчастные, которых ничего не стоит побить и взять в плен. Покоренные враги должны делать честь победителям. – Пусть так, – заговорил Титубал, с трудом переносящий нравоучения, – но согласитесь, захватив наконец молодцов, которые столько раз от нас убегали, мы должны были принять суровые меры, чтобы они даже не помышляли о побеге. – Короче, что это за меры? Титубал замялся, и Кристофоро резко встал. – Придется мне самому все проверить. – Не стоит, полковник, – возразил Титубал. – Они крепко связаны и не могут пошевелиться. Меня можно упрекнуть только в излишней предосторожности… Кристофоро перебил: – Сколько людей в вашем распоряжении? – Сто семьдесят пять, бандиты убили двадцать пять наших… – Неужели сто семьдесят пять человек не могут уследить за пятнадцатью – двадцатью? Кто узнает об этом, будет невысокого мнения о мексиканцах. – Что вы хотите, полковник? Я готов выполнить приказ. Если и сделал что-то не так, я ведь хотел как лучше… Тон Титубала изменился: – Итак, завтра на заре эти люди должны быть на ногах, а путы сведены до необходимого минимума. Хорошо их покормите и дайте агавовый напиток для подкрепления. Раненых посадите на лошадей, остальные пусть идут пешком с эскортом. Если они окажут сопротивление, карать не запрещается, но желательно, чтобы наказание не оставило заметного следа. Вы поняли меня? – Да, полковник. Мне ясны ваши намерения. Я все выполню. Но позвольте задать вам вопрос… – Говорите! – После сражения под Сальтильо, когда мы взяли в плен этих людей… – …и упустили австрийцев и обоз раненых… Титубал не прореагировал на замечание и продолжал: – Наш начальник, Бартоломео Перес, исчез. Вы не знаете, что с ним стало? – Не знаю… но это не важно! В штабе давно игнорируют этого сумасшедшего. Карбахаль прогнал его с глаз долой, ужаснувшись его злодеяниям. Об этом человеке идет дурная слава – преступления, грабежи… О нем лучше не вспоминать… Оставим это. Я пересплю в вашей палатке, а завтра, на заре, в дорогу… – Куда мы направимся, полковник? – В монастырь Куаутемос, близ Монтеррея. Голоса смолкли. Ртуть внезапно проснулся. Удивительное дело, сначала он ничего не помнил. В голове все смешалось, в висках стучали молоточки пульса. Постепенно сознание прояснилось, память восстановилась. Как же он мог все это слышать? Было ли это наяву или во сне, порожденном лихорадкой? Вроде нет. Пленник тихонько повторил про себя услышанное: во сне не бывает такой логики и законченных мыслей. Неожиданно капитан понял все и едва подавил радостный крик. В этих землях, поросших кактусами, опасными для людей и животных, живут грызуны вроде кротов или, скорее, сурков. Вся почва испещрена причудливыми ходами, которые зверьки прорывают во всех направлениях. Из-за этого часто происходят обвалы, люди и лошади ломают ноги, попав в глубокие дыры. Очевидно, партизаны разбили свой лагерь как раз в таком месте, где акустика позволяла услышать звук на большом расстоянии. Вот он – счастливый случай! Ртуть, полностью отключившись, смог услышать эхо разговора. Какие же выводы? Он и его товарищи вовсе не спасены. Речь шла лишь о форме казни, которая их ожидала. Но, по крайней мере, не будет насильственной смерти с ужасными побоями и пытками. Пленные предстанут перед судом. Но люди, жертвующие жизнью во имя долга, каждый день рискуют встретиться со смертью… А главное, роковое событие еще не скоро. Теперь – конец неподвижности, выматывающей все силы. «Что же, – прошептал Ртуть, – у нас целые сутки! Нас освободят от пут. Там поглядим!..» Первые утренние лучи скользнули по кронам деревьев. Ртуть не удержался. До этого он не подавал признаков жизни. Но раз его убьют только завтра… Не разжимая губ, юноша мелодично и протяжно свистнул. «Ртутисты» хорошо знали этот звук. Они услышали, зашевелились. Тогда капитан крикнул во весь голос одно слово: – Надежда! Четыре охранника вскочили, угрожая штыками. Но тут раздалось пение горна. На опушке леса показались две фигуры: командующий Титубал и полковник Кристофоро. Ртуть облегченно вздохнул: это был не сон! |
||
|