"Мексиканская невеста" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)ГЛАВА 4Хуану и Флор быстро отнесли в лагерь. Бандиты предусмотрительно старались избегать встречи с пьяной толпой и, повинуясь точным и ясным распоряжениям, задворками прибыли к огромной хижине, в которой пленницы сидели ранее. Солнечный Цветок хранила яростное молчание, а Хуана оставалась бесстрастной, но в глубине ее глаз ярко полыхал огонь. Отворилась потайная дверь, девушек освободили от лассо, и они оказались в темной комнате. Дверь тотчас закрылась. Беглянки услышали, как бандиты громко расхохотались, и один из них крикнул: — Уф! Ну и работенка… идем пить! Мы вполне это заслужили! Внезапно маска безразличия с лица Хуаны спала, и несчастная девушка, сраженная новым ударом судьбы, горестно воскликнула: — Флор! Моя бедная Флор! Мы столько прошли… столько испытали… и все — ради этого?! В другом конце комнаты в темноте послышался слабый, разбитый голос. Хуана вздрогнула. — Дочь моя! — Мама! О Боже мой! Будь благословен! — Хуана! Малышка! — прошелестел другой голос. — Папа! И вы здесь! С бьющимся сердцем, вытянув руки и спотыкаясь, девушка прошла вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте. Она различила две стоящие человеческие фигуры и одновременно уловила лязг металлических цепей. Хуана всем телом задрожала от возмущения и боли. — Дочь моя! Дочь моя! — мать вялым дрожащим голосом, который было невыносимо слушать. Хуана обняла свою мать, осыпала ее поцелуями, нашептывая ласковые, нежные слова, как когда-то давно, еще в далеком детстве. Она хотела пододвинуть ее поближе к полоске света, струившегося сквозь щель в стене. Посмотреть на мать! Хоть мгновение! Одно мгновение под этим маленьким лучиком, дарованным их палачом. Девушка почувствовала сопротивление, и знакомый лязг металла заставил Хуану вскрикнуть. Ужас! Ее мать была закована в кандалы! И с какой изощренной жестокостью! Донну Лауру посадили на цепь, словно дикое животное, в двух метрах от мужа. Дон Блас также протягивал к дочери дрожащие руки. Оставив на мгновение мать, Хуана прижала к груди своего отца и воскликнула: — Папа! О мой любимый папа! Судьба ополчилась на нас!.. Отец! О… мы так несчастны! — Но, по крайней мере, нам остается последнее утешение, на которое мы уже не надеялись, — ответил хриплым, ослабленным голосом дон Блас, — увидеть тебя… еще раз обнять перед смертью… моя Хуана! — Вы будете жить! Я не хочу, чтобы вы умирали! — Последний час приближается, дочь моя! — Я не хочу! Не хочу! — Бедное дитя! Если б ты только знала, — произнесла мать, — впрочем, мы уже почти не чувствуем боли… если б только не мучила жажда… — Боже мой!.. Что вы говорите! — Негодяй сдержал свое слово! С тех пор как он нас схватил, мы ни разу не пили и не ели. — Какой же он варвар[137]! И какое ничтожество! — Такова наша судьба! Он мстит умело. Без особых выкрутасов, но с жестокостью, присущей всем представителям этой расы… достойной того презрения, которое я всегда к ним испытывал. Индеец, дитя мое, — это дикарь! — Папа! Но мы обязаны именно индианке тем, что смогли насладиться радостью встречи! Она проявила по отношению ко мне любовь… преданность! Не раз рисковала своей жизнью ради меня… и сейчас разделяет наш плен… как потом разделит и нашу судьбу… Папа! Умоляю вас, не будьте столь несправедливы по отношению к той, которая стала мне ближе сестры! Флор, стоя у двери, даже не шелохнулась. Она осознала всю глубину пропасти, отделявшей ее от этих людей! Неискоренимый, чудовищный расовый предрассудок… продолжавший существовать даже в таком месте и в такой момент. Между тем на донну Лауру произвели впечатление взволнованные, проникновенные слова ее дочери. Она узнала Флор, маленькую индианку, раненную во время битвы за имение. Эта краснокожая сбежала вскоре после ухода Железного Жана. — Дитя мое! — позвала донна Лаура индианку. — Подойди сюда. Я не могу приблизиться к тебе. Флор, сохраняя достоинство, подошла к этой женщине, бледнолицей, олицетворяющей злейшего врага. Скорее стесняясь, чем пугаясь, не зная что и сказать, она опустила голову. В смятении донна Лаура смотрела на нее, испытывая сильнейшее желание прижать девушку к своей груди. Только сейчас гордая испанка осознала наконец вековую несправедливость расы победителей; она поняла, насколько были необоснованны ее пренебрежение и презрение по отношению к краснокожим. Нет! Индеец не таков, каким охарактеризовал его дон Блас. Она — женщина, мать, и ее нежная душа широко распахнулась перед очевидной правдой. — Дитя мое, Хуана любит тебя, словно родную сестру… иди ко мне… ты также станешь моей дочерью! — Браво, мама! — Хуана. — Ты просто молодец! Другого я от тебя и не ожидала. Флор вздрогнула и пролепетала: — Мадам, я и не надеялась! — Ах ты, малышка! Видишь ли, признательность измеряется размерами сотворенного добра… И я никогда не смогу расплатиться с тобой! Дон Блас, несмотря на усиливающуюся слабость, сохранял холодное достоинство, столь контрастирующее[138] с волнением, охватившим его жену и девушек. Что это? Гордость?.. Неосознанность своих поступков?.. Вероятно, и то и другое, но в сочетании с глубоким удивлением. Да, он восхищался своей дочерью. Пожертвовал бы ради нее всем и даже отдал бы жизнь, лишь бы облегчить ее страдания. Дон Блас был безусловно справедлив, храбр и великодушен. И тем не менее из этого отцовского сердца не вырвался этот признательный возглас в адрес восхитительного и бесстрашного создания, спасшего жизнь горячо любимой дочери. Флор была индианкой. А это слово воплощало для него, испанца голубых кровей, все зло. Однако он не мог не признать очевидное. И поскольку в глубине души дон Блас являлся все-таки поборником справедливости, он надменным, слегка дрожащим от перенесенных страданий голосом произнес: — Девочка моя, я искренне признателен вам. И если благодаря Провидению мы выберемся отсюда, вы увидите, что дон Блас умеет быть щедрым. Хуане хотелось крикнуть отцу: «Папа! Она заслуживает большего, чем какое-то банальное обещание будущего вознаграждения! Негоже таким образом умалять сделанное ею». Дон Блас догадался, о чем подумала его дочь. Что-то сдвинулось в его, без сомнения, рыцарской натуре[139], недоступной, однако, для благородных помыслов, проповедующих равенство между всеми членами великого человеческого братства. Он схватил руку Флор, крепко ее пожал и добавил: — Дитя мое… будьте благословенны! Ага! На сей раз индианочка уловила совершенно иную тональность в произнесенных словах. Она посмотрела на этого бледнолицего из другого мира и поразилась выражению его лица. Флор собралась ответить дону Бласу, однако тот покачнулся, задрожал и затем рухнул так быстро, что она не успела даже поддержать его. Хуана закричала: — Папа умирает! Папа умирает! Сломленная слабостью и мучительным волнением, донна Лаура опустилась на колени и погасшим голосом прошептала: — Девочка моя! Любимая! Увидев тебя, я почувствовала себя лучше… а теперь… конец… мы умираем от голода… жажды… О, как мне больно!.. Хуана стала звать на помощь. Она принялась бить кулаками и ногами по деревянной, гулко отдающей стене. Через несколько минут, показавшихся вечностью, девушка услышала размеренные шаги, сопровождаемые звоном шпор. Маленькая потайная дверь отворилась, и на пороге появился Андрее. С ним были двое людей. Холодный и самоуверенный метис прошел в помещение, почтительно поприветствовал девушку и произнес: — Вы в чем-то нуждаетесь? Я к вашим услугам, сеньорита! — Вы медленно… с изощренной жестокостью убиваете моих родителей… принесите им воды… пищу! — Через минуту все будет исполнено, сеньорита! Дон Блас должен пенять на себя, если я посчитал своим долгом выступить против него… и вы знаете почему! Ведь я просил его быть просто полюбезнее со мной… Девушка задохнулась от такой наглости. — Вы говорите о любезности жертвы по отношению к своему палачу! О соблюдении приличий со стороны умирающего к тому, кто его убивает! Ваши шутки, по крайней мере, неуместны! — Дону Бласу достаточно произнести одно слово… сделать один жест — и вы все свободны! — Хватит! Мне нужны вода и пища… исполняйте! — Да, сеньорита… если только в ваших словах я уловлю… некое обещание, надежду… — Надежду! Какую? Обещание? Чего? Говорите быстрее! Время идет, и непоправимое может случиться с минуты на минуту! — Я хочу, чтобы отныне дон Блас обращался со мной как с равным… Я требую, чтобы он отнесся положительно к моему намерению жениться на вас… — Я помолвлена! Вы это знаете, и никогда я не стану женой другого человека. — Значит, это ваше последнее слово, сеньорита, — продолжил Андрее изменившимся голосом. Дон Блас хрипел и ворочался на полу. Потерявшая голову донна Лаура опустилась на колени и жалобно стонала. Дневной свет, широким потоком проникавший в помещение через распахнутую дверь, ослепил несчастных. С трудом Хуана узнавала в этих людях своих родителей. Настолько их изменили перенесенные страдания. Ее отец, мать в таком состоянии… И все из-за этого монстра, перемалывающего их сердца и истязающего их тела. И тут наша героиня, удивительное создание, преисполненное доброты и благородства, почувствовала, как ее захлестнула волна ненависти. — Сеньорита, вы не отвечаете, — продолжил метис, — должен ли я понимать ваше молчание как… Она резко оборвала его, воскликнув: — У вас нет ни души, ни совести, ни великодушия! Вы всего лишь бандит с руками по локоть в крови, в котором никогда не было ничего человеческого! — Вот здесь вы не правы! Меня пожирает любовь! Медленно убивает безумная страсть… как других голод и жажда… Эта искупительная любовь может сделать из разбойника героя! Если б я вас не так страстно любил… сеньорита, сегодня вы были бы мертвы. Только любовь смогла победить ненависть, оскорбление и презрение, остановить месть на пороге смерти. Но сегодня я хочу вас! И если я использую самые жестокие средства… позже вы простите все это тому, кто сделает вас еще более богатой, более великой и более любимой, чем сама королева! Хуана с ужасом посмотрела на Андреса. Затем перевела глаза с этого человека, говорившего о любви в такой момент, на умирающих родителей. О!.. Спасти их!.. Спасти любой ценой, но не изменой Железному Жану, бесстрашному и самоотверженному герою, который был так нужен сейчас! Но времени на размышление не оставалось. Необходимо было действовать быстро. Обморок дона Бласа может оказаться смертельным. Девушка решительно тряхнула головой: — Воды! Я хочу воды! И без всяких условий! — Хорошо! И что потом? — неумолимый Андрее. — Я посмотрю! — Даете слово? — Нет! Никаких обещаний! Я сказала: посмотрю! Она подумала: «Да! Я спасу их. И затем навсегда исчезну… И моя смерть станет платой за их жизнь! Жан оплачет меня и отомстит! Это слово: „Посмотрю!“ —, не означает безусловного отказа. И в то же время я не принимаю на себя каких-либо обязательств». Но Андрее, со своей стороны, уловил в этом маленькую трещинку в неприступном до сих пор монолите. И потом, речь идет о стакане воды! Всего лишь стакане воды! Он постарается завтра, в последующие дни постепенно вырвать у Хуаны это заветное слово, которое свяжет ее навсегда. Андрее склонил голову, вышел и вскоре вернулся, неся на подносе один из пористых сосудов из красной земли, повсеместно используемых в здешних местах. Он поставил его на большой массивный стол и, пятясь, отошел к оставшейся открытой двери. Двое его людей с револьверами в руках находились тут же. Хуана схватила вазу, поднесла ее к распухшим губам своего отца и вылила немного воды в раскрытый рот. Почувствовав благотворную жидкость, дон Блас глубоко и продолжительно вздохнул, глаза его открылись, зубы разжались. Жизнь постепенно возвращалась в истощенный организм. Он пил… О! С такой лихорадочной и болезненной жадностью, красноречивее всяких слов свидетельствующей о перенесенных муках. Андрее находился тут же, загородив собой дверь. Он холодно взирал на происходящее. Но огонь в глазах выдавал его истинное состояние. Дон Блас увидел Хуану. Склонившись над ним, она смотрела на него с выражением бесконечной любви и нежно шептала: — Пейте, папа, пейте и не бойтесь! В это мгновение плантатор заметил Андреса и судорожно дернулся. Ужасное подозрение пронзило его сердце, страшная мысль о том, что Хуана могла что-либо пообещать палачу, желая получить эти несколько спасительных капелек воды. Бледный, величественный и грозный, он вырвал из рук дочери сосуд, плюнул в Андреса переполнявшей рот слюной и швырнул в него вазу! Затем яростно закричал: — Мерзавец!.. Прокаженный!.. Собачий сын!.. Пусть эта вода будет для меня отравой! Потому что ее дал мне ты! Убирайся, бандит… и дай мне умереть! Сосуд разбился о косяк двери. Содержимое вместе с осколками брызнуло Андресу в лицо. Метис бешено зарычал. Мокрый, оскорбленный, жалкий и смешной, побагровев от ненависти, он выхватил револьвер и, направив его на дона Бласа, закричал: — О! Неужели я должен плакать… всегда лить кровавые слезы… Я убью вас! Хуана пронзительно вскрикнула, бросилась к отцу и закрыла его своим телом. В обезумевших от ярости глазах Андреса появилась какая-то осмысленность. Он опустил пистолет и выбежал из помещения, рыдая от беспомощности, исступления, заикаясь и отрывисто выговаривая: — Я бы вырвал свое сердце… всех бы их зарезал… Я больше не могу… не могу! Однако… надо запастись терпением… Я отомщу за все! Сломленный этим последним усилием, дон Блас впал в мучительное оцепенение. Его жена, вытянувшись на полу и положив голову на колени Хуане, продолжала жалобно стонать. Несчастные испытывали страшные муки и покорно ждали избавительницы — смерти. Хуане хотелось кричать, звать на помощь, ради них отдать себя в жертву, заплатить своей жизнью за их спасение. Дон Блас, страшный в гневе, выкрикнул: — Дочь моя!.. Если вы станете жалеть этих негодяев, я прокляну вас! И Хуана смирилась. Она разделит судьбу родителей, облегчит последние страдания и потом умрет вместе с ними. А что Солнечный Цветок? Индианка вовсе не чувствовала себя обреченной. Непрерывно, словно дикий зверь, двигаясь по хижине, щупая, что-то внимательно осматривая, она пыталась найти лазейку, сквозь которую можно было прошмыгнуть и скрыться. Ее голову сверлила одна-единственная мысль. Сбежать любой ценой, добраться до Лагуны кайманов, позвать своих братьев и привести их сюда, чтобы освободить несчастных пленников. Наступила ночь. Снаружи доносились крики старателей. Попойка продолжалась. Флор не прекращала поисков. Давно ознакомившись со всеми предметами, находившимися в помещении, она ходила взад-вперед, вытянув руки и щупая вслепую. Не найдя ничего, индианка вновь и вновь продолжала без устали искать. В данный момент Флор исследовала крышу. Для этой непростой в кромешной тьме операции она поставила на большой стол один из тяжелых, массивных стульев. Затем, рискуя сломать себе шею, индианка взобралась на это сооружение и принялась ощупывать бревна, наклонно уложенные на мощные подпорки. Девушка небезосновательно полагала, что хоть один из брусов можно сдвинуть. Она работала наверняка, без лишних движений, встав на цыпочки и стараясь приподнять один за другим плохо закрепленные бревна. Однако на этом участке крыши делать нечего! Ничуть не отчаиваясь, Флор продвинула стол подальше, вновь поставила на него табуретку, поднялась наверх и продолжила поиски. Вдруг странный, по крайней мере в такой час, звук заставил ее вздрогнуть. Тишину нарушил резкий радостный хохот. — Ты смотри! — произнесла девушка. — Это крик птицы-пересмешника! О! Неплохое подражание!.. Но пересмешник никогда не поет по ночам… Ах, если б я только знала наверняка! И тем не менее попробуем! Она ответила пронзительным тявканьем, который затем перешел в протяжный вой, как у собак, лающих на луну. Это был крик шакала. Тотчас дважды подряд совсем близко послышался хохот птицы-пересмешника. Сердце индианки неистово забилось. — Ах, Боже мой! Неужели это правда? — пробормотала она вполголоса. Со своей стороны, девушка вновь, также дважды, с неподражаемым мастерством ответила голосом койота, этого маленького мексиканского шакала, дерзкого грабителя, ночного разбойника и одновременно трусливого животного. Спустя мгновение совсем рядом послышался еще более громкий, пронзительный, с оттенком радостной иронии, крик пересмешника. Затем — три отрывистых, через равные промежутки времени, удара тяжелым предметом о деревянную стену хижины. Не спеша Флор слезла с табуретки, легко спрыгнула со стола на пол, подошла к Хуане, неподвижно сидевшей подле своей хрипящей матери, и просто сказала: — Никогда не теряй надежды! |
||
|