Лукницкий СергейНачало Водолея

Сергей Лукницкий

Начало Водолея

(игрища)

Борису Ельцину посвящаю

... сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем

виде.

Н. Гоголь

Наша публика похожа на провинциала,

который, подслушав разговор двух дипломатов,

принадлежащих к враждебным дворам, остался

бы уверен, что каждый из них обманывает свое

правительство в пользу взаимной, нежнейшей

дружбы.

М. Лермонтов

Уходит двутысячелетний, жестокий Козерог. Все мыслимые преступления человечества совершались в его эпоху. Эпоха Козерога породила невиданное оружие, грозящее гибелью всему живому.

...но человек не должен уничижать Козерога. Ведь, почему-то же по замыслу Всевышнего именно под этим знаком родился Тот, кто две тысячи лет исступленно учил нас добру, приближая грядущее...

Наступает эпоха Водолея. Как всякий ребенок, Водолей пока совершает шалости. Не все у него получается. Он иногда просит простить его. И снова ждет явления Спасителя...

Его Знак является символом суда и напоминает по своим свойствам урну Миноса, хранящую в себе жребий - кому и за что воздается по заслугам.

Изображая своим начертание Запад, Водолей обещает Новую Зарю, а Новый день в свою очередь обещает обновление. Водолея связывают с распустившимся инжиром, любовь и милосердие - лучшие его дары.

Водолеи испытывают много превратностей судьбы, ибо лишь духовное бессмертно.

ВСТУПЛЕНИЕ

Глава I. Глядя на Москву-реку

г. Москва. Кремль

Указ Президиума Верховного Совета СССР

1. За систематические действия несовместимые со статусом гражданина СССР, имевшее место неоднократное нарушение норм социалистического общежития и антисоветскую деятельность, направленную на подрыв экономической и политической мощи Советского Союза, лишить Советского гражданства Тарханова К.Н.

2. Передать п. 1 настоящего Указа по каналам ТАСС для ц..о. "Правда", "Известия", Центрального телевидения ("Время").

3. Секретно. КГБ СССР. Принять меры по пресечению нежелательных контактов Тарханова К.Н. за рубежом.

4. Секретно. Доложить на Президиуме Верховного Совета СССР п..1 настоящего Указа.

5. Секретно. (не расшифровано).

Председатель Президиума

Верховного Совета СССР Л. Брежнев

Не стану рассказывать свою жизнь. О ней написана книга, и она популярна. Мои знакомые, не предполагая, что в ней описан я, читают ее с удовольствием. В английском переводе она вышла под названием "Корабль шпионов".

На русский она переведена как "Начало Водолея", и написал ее ответственный секретарь газеты "Всероссийские юридические вести" Борис Моисеев.

С Моисеевым я встречался однажды, когда был арестован за диссидентскую и правозащитную деятельность. Он приходил взять у меня покаянное интервью для телевидения. Наивный, думал, что я действительно диссидент, и пытался меня в чем-то убедить. Он был строг ко мне тогда, и не знаю подобрел ли теперь, когда перестройка испортила ему желудок.

Книгу его я прочитал с удовольствием. В ней, кроме основного сюжета, есть масса любопытных, весьма, впрочем, тривиальных сентенций типа: "Под знаменем Ельцина, Гайдара, Попова и господина Буша - назад к победе коммунизма".

В книге мало любви, зато много стрельбы и погонь. Все это от того, что в нее не вошли мои матримониальные забавы: у меня когда-то был роман с одной итальянкой, который некоторым образом изменил мое видение мира.

Моя мама любила Винченцу и, когда узнала, что та ждет ребенка, подарила ей наш фамильный перстень. Потом мамы не стало, и на моей совести осталась покинутая девушка. Я помог ей найти место в жизни, а потом она влюбилась в русского и отправилась с ним в Москву, предпочтя творчество и неустроенность. Об этом тоже стоит написать.

Если Моисеев не ударился теперь в коммерцию, не намерен создавать совместные советско-американские общественные уборные и не думает, что если в самолете и водятся мыши, то только летучие, то стоит его попросить об этом. У него хорошее перо.

Когда меня вышвыривали из СССР (а случилось это очень просто: отобрали на границе паспорт, когда я ехал по приглашению "родственников" за рубеж), я не знал, что сам Брежнев подписал Указ о моем выдворении.

Не знал я и того, что по поводу меня КГБ получил поручение.

Но никогда я не замечал, что за мной наблюдают, видимо, они работали халтурно. Да и до работы ли было? За границей столько соблазнов - красивые машины, хорошая жратва, часто даровые деньги, если не вешать носа, развлечения.

Именно русская халтура всех уровней дала мне возможность начать борьбу с действующей в СССР системой почти легально, не напрягаясь и почти не таясь под знаменами тех ведомств, которые не болтали, что Брежнев гораздо больший марксист, нежели сам Маркс.

Хочу сказать о полковнике Нестерове. Это замечательный, очень тонкий и чуткий человек. У меня к нему фамильная симпатия. Он, еще будучи лейтенантом, почти арестовал моего отца. Потом он, тоже почти, вышел на меня. И в том, и в другом случае - неудача.

Но без Нестерова мне жить было тяжело, я скучал (сравнивая свою тоску с тоской небезызвестного шолоховского деда Щукаря, потерявшего своего традиционного врага - козла) и в конце концов дал согласие на работу в русском отделе.

Чем закончилась эта моя работа, вы узнаете, прочитав эту книгу, и если вас покоробит немного, что я по должности теперь выше моего извечного русского противника - не огорчайтесь. В будущем, Бог даст, будет еще много повестей о Нестерове, в которых он сумеет показать себя.

Я всегда давал фору и всегда, как говорят, "у самого финиша дожидался его", чтобы протянуть ему руку и придти почти рядом. Я говорю "почти", потому что все-таки мне за мои шуточки платили в твердой валюте, а ему за его серьезную работу, можно сказать не платили вовсе.

Скажу вам больше, но теперь уже по секрету, что конвертация валюты это не экономический, а политический фактор, так же как и нарочитое непризнание всего того, чем был богат и славен Советский Союз.

Я, конечно, по должности враг шестой части земного шара, но если вы всерьез считаете советских дикими и думаете, что дипломы вузов, выданные в Советской Союзе, на самом деле не представляют интереса на Западе, скорее закройте эту книгу и продолжайте считать, что глава КГБ на посту главы государства - это плохо, а глава ЦРУ на посту президента - это хорошо!

Но, кроме Афганистана, за десять лет до него был Вьетнам, и он не делался чистыми руками, и деревушка Сонгми, сожженная вместе с детьми, мне снится все чаще.

Мы удивительно беспардонно умеем изобретать себе врага. Сегодня это Советский Союз. Перенесите нравы общества на нравы отдельных его личностей, и вы поймете, что я прав. Представьте себе кучу уютных, но маленьких квартир в одном доме, и там же большую, но неухоженную. Что думают в этих квартирках по соседей? Конечно, что они плохие. Да-да:

"Мальки злословят о ките,

Но их возможности - не те". - И пишут на соседей доносы, обвиняя их в пьянстве и неуплате за квартиру. И требуют их выселения.

Вот так и мелкотравчатая Европа дозубоскалилась до того, что Советскому Союзу стало невмоготу...

Я, как вы можете себе представить, симпатизирую русским. И не потому, что я сам русский и крещен в православной церкви, но я иногда думаю о явлении Горбачева в этот мир. Не есть ли в этом что-то сатанинское?

Пароходы, поезда, шахты, атомные реакторы... Многовато убытков для короткого периода деятельности первого президента.

... Может быть, не стоило передвигать церковь Ивана-Воина на улице Димитрова в Москве? Кто знает, чем чревато столь явное неуважение к праху русского освободителя. Ведь началась же война Германии с Советским Союзом 22 июня, именно в этот день, когда профессор Герасимов по поручению Академии наук вскрыл гробницу Тамерлана, на которой ясно было написано: "не тронь могилу воина, он восстанет из тлена и принесет твоему народу войну"...

Но я немного отвлекся, и не могу не думать о том, что Запад, который так упивался своей свободой с падением Берлинской стены, закрылся и никого из жителей стран бывший социалистической ориентации у себя видеть не хочет. Теперь Западу хорошо, теперь он превратился в страну давания советов, ему так не хотелось, чтобы советские хорошо жили, что теперь он фарисейски говорит о том, что для того, чтобы жить, надо начать сначала, и работать, работать...

Запад очень любит все сваливать на коммунистов. Старая история! Кто не осмеливается дразнить не им убитого тигра? Но Запад забывает, что только в странах свободного Западного мира вы пишите в анкетах: где, при каких обстоятельствах и сколько раз вы меняли национальность.

Так что сила Запада пока победила силу советскую, победила тяжело и некрасиво. Но это вовсе не означает что справедливость победила несправедливость. На свободный Запад теперь вы можете выехать, но не въехать туда. Кто вас туда пустит без приглашения, которое подскочило в цене, и бедные европейцы оформляют его своим советским друзьям столь же унизительно долго, как еще недавно советские, чувствуя ощутимый хлопок по карману?

И все-таки добра на свете больше, чем зла. Во всем, что происходит, я бесконечно чувствую преддверие пришествия Бога. Или если вам угодно, Новой эпохи. Или, может быть, вы не видите перста указующего в том, что дебиловатый Руст, совершивший свой полет на Красную площадь и освобожденный с почетом из советской тюрьмы за нарушение государственной границы, благополучно сел в тюрьму в своем родном отечестве, но теперь уже за безусловное преступление. Он изнасиловал девушку.

Я чувствую, что опять несколько увлекся и пора уже переходить к другой главе, но, глядя на черную от грязи Москву-реку из окон моего двухсотметрового служебного кабинета в Белом Доме, я нет-нет да и ловлю себя на мысли: а не пригласить ли Горбачева на экскурсию в Инженерный замок? Я мог бы быть хорошим гидом по Санкт-Петербургу.

Посвящаю эту книгу тем, к кого нет возможности и времени читать "Тамань".

Глава 2. Но вы же отец моей дочери!

Пока не стоит отказываться от специфических методов оказания влияния на зарубежное общественное мнение в интересах нашей страны. Главное, чтобы эта деятельность не носила какого-то злокозненного характера, причиняющего ущерб.

У Соединенных Штатов тоже есть такая служба. Ее сотрудники занимаются пропагандой, куда вкрапливаются элементы дезинформации. Остротой конфликтов в СССР мы обязаны этой службе.

(Из интервью начальника ПГУ КГБ СССР)

Солнце было совершенно безумным. Но Рафаэль задумчиво смотрел куда-то в одному ему ведомую даль, нимало не заботясь ни о чем, даже о миленькой девушке, которая уже довольно долго стояла возле подножья его памятника. Знаток женской красоты, он совсем было вознамерился повернуть свой бронзовую голову, полагая, видимо, что увидит нечто совершенно его эпохе недоступное, но раздумал. Столетия помешали ему и поэтому, делая вид, что его как мастера интересует исключительно перспектива уходящей вдаль и вниз улицы, оставил свое желание для потомков. Рафаэль был мудр в свои четыреста семьдесят лет.

А она была юна, прелестна и легкомысленна. Иначе чем еще объяснить, что она оказалась в этом полуволшебном Урбино совершенно одна. Хотя разве этот старый вонючий волк Дженти позволил бы себе опуститься до того, чтобы сопровождать ее сюда.

Улица в это время дня была пустынна и, казалось, еще быстрее, чем обычно, неслась вниз под уклон к большой, украшенной по случаю праздника площади, однако девушка не спешила смотреть город; она присела тут же возле памятника и, достав из сумочки сперва косметичку, потом пакетик с соком, подкрепилась и привела себя в порядок и только после этого отправилась в путь. Изредка ей встречались прохожие, но она предпочитала смотреть в витрины, и их помпезность, свойственная итальянским витринам, рождала в ней мечты о собственном доме, о будущем, которое в двадцать четыре года, когда ты не была замужем, но имеешь ребенка, кажется таким далеким.

Винченца, так звали девушку, приехали сюда, в этот Урбино, но очень приятному, но чужому делу. Ее подруга жила здесь. Они редко встречались - до Милана путь не близкий, да и лишних денег, чтобы совершать бесконечные вояжи друг к другу, не было. Зато они говорили по телефону и часто писали друг другу сентиментальные письма. Подруга - попроще, а Винченца - со знанием жизни и печального опыта.

Сегодня подруга выходила замуж, и от этого Винченца была грустна, ведь она прекрасно понимала, что с этого дня между ними выросла невидимая, но непреодолимая стена. Каждая женщина, выходящая замуж, платит за свое счастье отторжением бывших подруг.

Итальянские свадьбы на севере пусты и неинтересны, если они, конечно, происходят не в собственном доме, но кто же устраивает свадьбу в доме можно прослыть скрягой, ведь магазинные продукты намного дешевле ресторанных. Но зато разве повеселишься в ресторане? Ризотто, спагетти, пицца, паста, паста, паста - как надоели эти изделия, два-три сорта шипучего вина и бесконечные тетушки, дядюшки, знакомые, родственники - все к тому в одинаковых костюмах и платьях. На итальянских свадьбах лишь изредка звучат тосты, а чаще ведутся уединенные, по двое-трое, застольные разговоры. Все это происходит положенные несколько часов и заканчивается грустной мелодией Верди. Иногда среди тостов звучит современная музыка и танцуют.

У церкви Святого Валентина Винченца купила огромный букет цветов, подождала пока его упакуют в разноцветную бумагу, небрежно взяла в руки и вошла внутрь. И там, в церкви, же присела на скамью в ожидании, пока священник закончит обряд окончательного отлучения ее от подруги.

В католических храмах всегда темно, оттого лики святых кажутся более таинственными, чем тогда, когда их видишь в мечтах.

Через полчаса процессия двинулась к выходу, и Винченца, поймав подругу, подарила букет и, прижавшись дважды к ее щечкам, чмокнула воздух. У обеих были сильно накрашены губы. А потом, пристроившись возле чужого счастья, потащилась через весь город вместе с нестройной толпой есть ризотто, пасту алля робьятто и пиццу.

Вышедшая замуж подруга была теперь далеко, и сентиментальная Винченца рассердилась и, хотя бормотала постоянно: "Будь счастлива!" - отдала бы половину жизни, лишь бы только быть на ее месте и не слышать постоянных упреков родителей. Правда, есть Дженти, но во-первых, он - стар, во-вторых, тоже стар, а в третьих, кроме его денег, ей, по совести, ничего больше от него не нужно.

В Италии, имея ребенка, выйти замуж трудно.

Винченца огляделась. Мало кого она знала в этой толпе, мало кто знал здесь ее, да и никому дела не было до того, что Винченца, если не врут зеркальные витрины, гораздо привлекательнее, чем ее подруга, а потому, быть может, достойна счастья больше, чем новобрачная, хотя та и похорошела сегодня в своем подвенечном платье. Но ведь такое платье делает любую девушку волшебной.

За свадебным столом Винченца выпила немного вина, отведала наизусть известные блюда и ждала только музыки, которой все не было и не было, как будто бы одинаковые речи могли заменить веселье и танцы.

Ее настроение чуть-чуть исправилось, когда кто-то узнал ее за этим столом, предложил выпить и за нее. Это прибавило ей сил, она томно улыбалась, в особенности, когда услышала произнесенный перед чужими людьми перечень своих далеко не ординарных достоинств.

А достоинства были, и еще какие. Винченца изучала русский язык, и поэтому уже была интересна. Какая-то пожилая дама завела с ней нелепый и неуместный разговор о Достоевском, болтала долго, но других русских писателей не знала, поэтому рассмешила Винченцу.

Зашоренность так свойственна ее соотечественникам. Ведь кроме автора "Бесов" - там, в неведомой сидящим за этим столом России, есть много другого столь же таинственного и непостижимого. Но здесь была свадьба, а не дискуссионный клуб.

Наконец-то кто-то все-таки догадался поставить пластинку в автомат это было Фламенко - и Винченца инстинктивно приготовилась танцевать. Она, если бы знала, что автомат заряжен Фламенко, сама не постеснялась бы и опустила в щель монету. Скупые итальянцы до последнего ждали, кто же первый раскошелится и купит веселье.

Фламенко Винченца танцевала великолепно, как, впрочем, и многие другие танцы, но именно этот ее с детства научила мама, которая имела в роду своем еще и испанские корни, и оттого ей сам Бог повелел преподавать этот невероятный танец миланским девочкам.

Как только зазвучала музыка, к ней подошел человек и пригласил на танец. Она даже не посмотрела на него и согласилась. Ведя свою даму легко обняв за талию, он вдруг взял ее руку, и тут только она узнала его, поэтому протанцевала Фламенко без энтузиазма, а когда танец закончился, бережно отвел ее на место и, столь же бережно усадив, без приглашения присел рядом на освободившийся стул и просидел с ней уже до конца застолья.

Подруга во главе стола бросала взгляды на Винченцу, и когда их глаза встречались, подмигивала. Ей не хотелось быть в свой день счастливой в одиночестве.

Еще несколько дней назад, приглашая Винченцу на свою свадьбу, подруга намекнула, что здесь и Винченце может улыбнуться фортуна. Но когда этот самый человек оказался в поле ее зрения, Винченца поняла, что подруга перестаралась.

Хотя он ни разу не выдал себя и ничего ей не напомнил, а она отвечала ему тем же, истину от Бога не скроешь. Они были знакомы несколько лет назад. Он ей тогда казался самым лучшим на свете. Она родила от этого человека дочь.

А теперь Винченца не знала, как себя с ним вести, разве может счастье повториться?

Молодой человек, пригласивший ее танцевать, был хорош собой. Высокого роста, черноволосый, с голубыми вразлет глазами, он был предупредителен и галантен, не скуп, потому что купил ей букет цветов еще более прекрасный, чем тот, который Винченца подарила в начале свадьбы своей счастливой подруге. А со свадьбы, когда все уже попрощались, взялся ее проводить до самого Милана.

У него был красный "феррари", и оттого Винченца потерялась в догадках. В Италии ходят слухи, что такие машины бывают только у крупных мафиози. Но как бы то ни было, по дороге он завел ее в придорожный ресторанчик и там вел себя даже чуть более расточительно, чем ей бы этого хотелось. Зачем все это надо? Но ресторан состоялся, и наивная девушка решила не думать о грустном.

Винченца была, конечно, далека от мысли, что прошлое возвращается без борьбы, но какая женщина не радуется мимолетному счастью. Ведь для чего-то же этот когда-то родной человек искал с ней встречи?

Морони, так звали старого знакомого, ей действительно нравился и даже, если позволительно сказать банальность, всколыхнул в ней прошлые чувства, но на его левой руке было двойное обручальное кольцо - в закатолицизированной Италии верный признак того, что он женат. Винченца огорчилась. Ей так хотелось начать строить какие-то планы. Хотя планы, конечно, можно строить и с женатым человеком, разве обручальное кольцо может остановить чувство?

После пятичасовой езды через пол-Италии Морони на своем "феррари" благополучно привез Винченцу в Милан, подкатил к ее дому и поцеловал руку. Она в ответ приветливо, но немного грустно улыбнулась. Порция счастья была съедена. Надо было прощаться.

- Мы еще увидимся, - утвердительно сказал Морони.

- Это зависит от вас, - ответила Винченца как чужому. Но потом спохватилась и улыбнулась.

Он взял ее руку и, повернув ладошку к заходящему солнцу, сделал вид, что изучает линии. Потом жестко посмотрел ей в глаза и быстро произнес:

- Да, и очень скоро увидимся. Вы не счастливы, вернее, не достаточно счастливы, я виноват перед вами, но я помогу вам.

Тут Винченца рассмеялась, вышла из машины, хлопнула красной дверцей, и каблучки ее звонко застучали по лестнице большого дома.

Через минуту она выглянула в окно и увидела, что Морони все еще сидит в своем "феррари" и курит. Несколько лет назад он этим не баловался. Сигареты были дорогими. Потом он резко рванул машину, словно почувствовал, что она за ним наблюдает, и исчез за поворотом.

А Винченца, отойдя от окна, забыла про свое возобновленное знакомство. Могла ли она думать, что эта встреча определит в дальнейшем ее жизнь. Папа был на службе, мама отправилась за покупками. Четырехлетняя Каролинка привыкла оставаться дома одна. Сейчас, вдруг, Винченца вспомнила про нее. Дочь просилась на руки.

Ночью Винченца спала плохо. Воспоминания, горькие и унизительные, отгоняли сон. Дважды она для чего-то подходила к шкатулке. И вдруг нашла то, что искала. Красивый старинный перстень. Его подарила ей мать Морони.

А Винченца даже не спросила, как она и что с ней.

Но зато Морони подробно расспрашивал ее, как идет учеба в Университете и насколько она преуспела в русском.

Глава 3. Орден счастливых

Корреспонденты "Свободы" и работники американского посольства находились на баррикадах у Дома Правительства РСФСР. Прошу объяснить, почему люди, находящиеся на содержании иностранного государства, принимают участие в наших внутренних делах? Кто дал им на это право?

(Из редакционной почты)

-Куда вы меня ведете? - спросила Винченца, судорожно хватаясь за рукав Морони.

К счастью, друг мой, - холодно и даже цинично отвечал ей ее давний знакомец., - к самому настоящему счастью. Я ведь обещал вам его и сдержал слово. И оно не будет примитивным. Оно будет осмысленным. И за него надо побороться. Сегодня начало, если хотите, первый урок. У вас будет все: деньги, власть, слава, лучшие мужчины мира, прелестные дети, яхты и еще многое другое, надо только вовремя сказать: "да". И, ради Бога, не споткнитесь, здесь сейчас будут ступени.

Винченца, у которой были завязаны глаза, чувствовала, что они идут по странному, холодному туннелю. Голос Морони гулко отдавался в подземных, как ей казалось сводах. Было холодно, не очень страшно и в меру интересно. Морони уже несколько дней говорил ей об этом ритуале. Что поделаешь, если в этом мире никому просто так ничего не делается.

Набожная в последние дни Винченца успокоилась, когда подумала, что в этом ритуале, быть может, содержится нечто такое, что приближает ее к Всевышнему. Во всяком случае, не может же Морони ее вот так просто бессовестно обманывать, ведь, он как-никак отец ее дочери, прелестной маленькой Каролинки.

Нет, не может быть...

Он предупредил ее, что где-то здесь должна быть ступенька.

Но ощутить ступеньку Винченце не пришлось. Морони подхватил ее на руки, она едва успела почувствовать его дыхание, и же опустил на что-то мягкое. Кажется, это был ковер. Думая, что они пришли, Винченца собралась было снять тугую повязку с глаз и даже потянула ее, но услышала властный голос Морони:

- Подождите, моя девочка, - сказал он, - еще не время, но уже скоро, после чего еще раз взял ее на руки и, сделав несколько шагов, снова опустил ее теперь уже на что-то неустойчивой, такое, что под ней немедленно закачалось. Винченца на секунду испугалась, попыталась удержать равновесие, присела, и тотчас же, услышав, как захлюпала вода, поняла, что она просто оказалась в лодке.

Любительница приключений, она сделала над собой усилие и не испугалась, ей все больше становился интересен этот странный ритуал, к тому же рядом был человек, который не может причинить зла, ведь зло можно причинить ей другим, значительно менее дорогостоящим способом.

Лодка плыла довольно долго, и за все время путешествия Морони не произнес ни слова, не прикоснулся к ней и не выдал никак своего присутствия. И хотя Винченца знала, что он где-то рядом, все же ей стало немного жутковато, и даже не от этого странного путешествия, а от того, скорее, что она представила себе, что плывет в полной темноте по черной воде.

"Ну, он же видит, куда мы плывем и, главное, знает, - почти тотчас же успокоила себя девушка.

Она вдруг улыбнулась.

Морони заговорил.

- Вот умница, - сказал он, - ничего страшного. Помните, я говорил вам про Орден счастливых?

- Да, - сказала она, нащупывая его руку, чтобы все-таки не было так одиноко, - говорили.

- Вы участвуете сейчас в ритуале посвящения в этот Орден. Вам интересно?

- Да, - рассмеялась она, - очень. Но что ждет меня дальше?

- Я уже говорил вам: счастье, деньги и власть.

Винченца ничего не ответила. Она много лет наивно ждала чуда, и вот это чудо, кажется, начало свершаться. Конечно, пока еще не было ни того полного счастья, ни денег, ни власти, но ... когда же, наконец, приплывет эта несносная лодка?

Шум воды впереди заставил ее представить, что они несутся к огромному водопаду. Она даже уперлась ногами в переднюю скамейку.

А тут, наконец, лодка остановилась. Морони перенес Винченцу на берег, который был устлан чем-то мягким, и повел по длинному-длинному, как ей показалось, каменному коридору, потому что она вдруг расставила руки, и обе ее руки одновременно коснулись влажных стенок.

Через несколько минут ходьбы Морони вдруг сорвал с ее глаз повязку, и Винченца тотчас же на секунду ослепла от яркого света, перед ней пылал огонь, а когда глаза ее привыкли к нему, увидела, что это не просто огонь, а факел, совсем, по правде, не так уж ярко освещавший этот странный коридор под землей.

Факел висел воткнутый в отверстие в стене, которая была из тесаного камня. Морони взял его в руки, и они пошли дальше, пока не оказались в конце долго петлявшего туннеля. Тут им открылась железная кованая дверь, за которой Винченца увидела томную залу, напоминавшую большую пещеру. Тотчас же грянуло ее любимое Фламенко, то самое, во время звучания которого к ней несколько месяцев назад, на свадьбе подруги в городе Урбино, подошел Морони, и душа Винченцы успокоилась: Фламенко был танец ее мамы, а разве мама может пожелать ей плохого?

Музыка не смолкала, и ноги Винченцы, как когда-то, приняли танцевальную позу. Но потанцевать не удалось, Фламенко стало удаляться и утихать, и голубоватый свет, вдруг заструившийся неизвестно откуда, стал становиться ярче.

Винченца пригляделась. В пещерной зале на земляном полу она увидела множество огромных тюков, неподвижно лежащих в беспорядке. И почему-то именно тут ей впервые стало по-настоящему страшно.

- Поклянитесь, что отныне вы будете счастливы, богаты и властны, торжественно сказал Морони.

Но Винченца не смогла проронить ни слова, потому что показалось ей, что один из тюков, что лежал ближе других, вдруг шевельнулся.

- Ну, - грозно потребовал Морони.

До этой минуты Винченца воспринимала все происходящее как шутку, и только теперь поняла, что эти слова действительно для чего-то надо произнести.

И она их тихо сказала.

В туже секунду лежащие на полу тюки стали шевелится, словно разворачивались, и из них стали появляться одинаковые чернобородые люди. Голубоватый свет погас.

Винченца распахнула свои огромные глаза и лишилась чувств.

Пока она была без сознания, ее положили на ярко освещенное огнями свечей красное ложе и поставили толстую свечу в изголовье.

Сильно пахло аммиаком, но у людей, снующих вокруг нее, нижняя часть лица была закрыта, и, наверное, запах этот не раздражал дыхание.

Она очнулась и увидела себя лежащей в окружении, видимо, тех же, вылезших из тюков, людей. В пламени свечей были видны их черные, одинаковые, поблескивающие глаза.

Подул свежий теплый ветер, унося резкий запах.

Винченца на секунду закрыла глаза, а когда вновь открыла их, то обнаружила, что вместо лиц у окружавших ее были черепа.

Винченца вздрогнула, и вздрогнули свечи, погрузив все на секунду во тьму, а когда тьма чуть-чуть рассеялась, нечто человекообразное, но теперь уже с крысиной отвратительной мордой подошло к ней с огромным хрустальным бокалом и повелительно произнесло:

- Пейте.

Винченца не посмела отказаться и, чуть привстав с ложа, залпом выпила, как ей показалось, настой из трав.

На несколько минут ее оставили в покое. И тут она, и без того плохо соображавшая от страха, вдруг почувствовала, что ей невероятно хочется сделать то, что французы инфантильно называют "пи-пи". Позыв был такой сильный, что она даже привстала.

Этого сигнала, вероятно, ждали, потому что кто-то снова ловко и быстро завязал ей глаза, после чего помог подняться и куда-то повел.

Винченца больше не могла терпеть, она еле шла, она готова была прервать ритуал, рискуя остаться бедной и несчастной, норовила присесть и, наконец, не выдержала, внятно сказала то, что обычно говорят в таких случаях.

Она ясно ощутила нетвердость своей походки, как бывает в состоянии опьянения. Она качнулась, ее поддержали. Ей было уже все равно и мелькнула мысль: "Что они со мной сделают, если я сяду прямо здесь, сами же виноваты... мне уже безразлично", и тотчас же почувствовала, что с нее снимают одежду.

Она не сопротивлялась. Она дала себя раздеть на ходу и почти не стеснялась, когда с нее на ходу же содрали туфли, колготки, трусики, зачем-то лифчик.

Брошенная, растоптанная одежда осталась сзади, Винченца почти теряла сознание, а ее все вели. Как это невыносимо!

Наконец-то голос Морони произнес: "Здесь можно", - она чуть-чуть успокоилась от того, что это был все-таки он, не чужой, а потом услышала удаляющие шаги. Глаза ее все еще были завязаны.

Превозмогая стыд и страх, она присела и... ей сразу стало легче. Кругом царила полнейшая тишина.

Раздосадованная и удовлетворенная, она сорвала с глаз повязку.

Яркий дневной свет ударил ей в лицо.

Она обнаружила себя в огромной современной, а вовсе не древней, средневековой или пещерой зале, а в центре которой был на деревянном полу вкраплен мраморный круг. На этом кругу лежала большая красная тряпка, на которой все и произошло. По кромке круга сидели в креслах элегантно одетые современные люди, которые, судя по всему, и организовали всю эту комедию.

Здесь были только мужчины.

Никто из них не улыбался, лица их были бесстрастны, они хранили молчание. Морони среди них не было. В двух шагах от Винченцы стояло пустое кресло, к которому она, голенькая, и шагнула. На кресле лежала ее одежда, туфли, сумочка, про которую она забыла. Винченца, молча, глотая слезы, оделась и так же молча направилась к двери. Никто не остановил ее, не позвал, ни одним жестом не выдал ни сочувствия, ни участия.

Дверь распахнулась перед ней, она прошла теперь уже освещенным коридором еще к одной, и когда та отворилась, вдруг оказалась на улице. И там почти тотчас же перед странным домом, где она только что побывала, Винченца увидела Морони, который как ни в чем не бывало, курил за рулем своего "феррари".

Винченца взглянула на него и не знала, что сказать. Не найдя слов, она повернулась и пошла по улице, не задумываясь над тем, сон с ней только что приключился, или это было наваждение.

Морони вышел из машины, догнал ее и взял за плечи. Она не сопротивлялась, но снова ничего ему не сказала. Морони посадил ее на сиденье. Сумочка вдруг стала мешать ей, она отчего-то потяжелела.

Винченца раскрыла ее и увидела пакет. Это была пачка фотографий ритуала, в котором она только что участвовала и в котором, как ей показалась, оскандалилась. В том же пакете она нашла и деньги. Денег было много: четыре миллиона лир.

Как ни было ей тоскливо, она сообразила: Морони держит слово, на эти деньги уже теперь можно купить старенькую машину.

Морони молчал. А она не заговаривала первой. Снова достала фотографии, чего уж там, теперь все равно, и стала рассматривать.

На одной из них, где она присела в центре белого круга и которую, с ее точки зрения, вполне можно было и не делать, ее внимание привлекла красная тряпка. Приглядевшись, она увидела, что это никакая не тряпка, на тряпке не бывает символики, а здесь она была.

Винченца поняла, что это - Государственный флаг Советского Союза.

- Теперь, - наблюдая за ней, сказал Морони, - вы наша. Не бойтесь, мы будем вам незримо помогать, а жить, быть смелой и умной, вы будете сами. Из этой жизни каждый старается взять побольше. Но теперь, когда вы знаете, что у вас есть защитники и покровители, вы не будете бояться ваших поступков.

И Морони резко взял с места.

А глупенькая Винченца так и не поняла, что с ней произошло.

И не хотела понимать даже тогда, когда Морони расспрашивал ее про знакомых, или когда он с кем-то договорился, чтобы университетский диплом ей вручили на год раньше положенного, или когда он же сделал ей визу для многократных поездок в Советский Союз.

Да и зачем обо всем этом было думать и понимать? Ведь солнце было по-прежнему ярким, зелень все такой же изумрудной, а каштаны в сахаре для Каролинки появлялись в доме чаще, - теперь были деньги, чтобы их купить.

I. КОРАБЛЬ ШПИОНОВ

Глава 1. Наш Герой приходит к полковнику

Постановление о возбуждении уголовного дела

24.12.1985г., Москва

Генеральный прокурор Советского Союза ССР, рассмотрев материалы, поступившие из МВР СССР, постановил:

1. Возбудить уголовное дело по факту ограбления Государственного банка.

2. Сформировать следственную группу, включающую оперативных и следственных работников МВД СССР, Прокуратуры Союза ССР, представителей союзных республик, заинтересованных ведомств. (Приложение No1).

3. Руководителем назначить следователя по особо важным делам старшего советника юстиции, полковника внутренней службы Н.К. Нестерова.

Генеральный прокурор Союза ССР

В то время, когда следователь по особо важным делам полковник Нестеров сидел дома в исподнем, в любимом кресле, нога на ногу, как говорят: "накачивая черта", и в ожидании вкусного ужина с упоением читал вслух, ему помешали.

Помешал ему не начальник телефонным звонком, призывающим на службу, и не дети, редко видящие папу дома и поэтому еле удерживающие себя, чтобы не мешать ему в эти драгоценные минуты отдыха, и не жена, хотя ее мешание, выражающееся в приготовлении очередного кулинарного шедевра, быть может, с удовольствием и отвлекло бы его от часто перечитываемой книги. Его оторвал приятель.

- Привет, родной, - стараясь придать своему лицу выражение возможно большой приязни, открыв дверь и отступая в глубь квартиры, сказал следователь и добавил никчемное:

- Как жизнь?

- Спасибо, неплохо, - заявил гость, не в шутку раздеваясь и снимая обувь, что свидетельствовало о его серьезных намерениях провести вечер вместе с семьей полковника, - вот зашел к вам...- тут ему, видимо, показалось что-то особенное в лице супруги Нестерова, хозяйки дома, вышедшей в прихожую, и он счел своим долгом добавить: "Но я могу и в другой раз", однако, смалодушничал, надел тапочки.

За столом добрейшая Анна Михайловна, приготовившая любимые блюда столь редкого гостя в доме - мужа, не обошла вниманием и пришельца, а читателю следовало бы знать, что именно он является Нашим Героем (НГ), объяснил свое появление не дежурной фразой о смертной скуке вдали от старых друзей и не тем, что жизнь закрутила, и не возрастом, который уже почти подкрался, и он поэтому плохо переносит одиночество, а самым простым:

- У меня к тебе дело.

И Николай Константинович вынужден был, печально поглядев на жену и детей, сына Вовку и восьмиклассницу Верочку, на зеленевший экран телевизора и недочитанную книгу, автоматически повинуясь своей природе человека отдающего, уединиться с гостем в кабинете.

- Слушай, старик дружески сказал ему Нестеров, - неужели не мог позвонить, что за фокусы, я сегодня только приехал.

- Ну, извини, - ответил ему лениво журналист, - виноват, но я пришел к тебе сегодня потому, что потом тебя уже не достанешь. Ты ведь вел дело по ограблению банка.

Дальше, - с неудовольствием сказал Нестеров, давая понять, что не выносит, когда лезут в его работу, пусть даже и близкие друзья, даже коллеги из отдела... того самого, который несколько лет спустя, после разгрома Политического управления стал именоваться Отделом общественных связей МВД и на базе которого была открыта газета "Всероссийские юридические вести", в которой, кроме НГ, еще обретался уже знакомый читателю Моисеев.

- Старик, я первый на очереди, добро? Мы ведь тебя всегда поддерживали.

- А что же ты хочешь?

- Конечно же, написать обо всем этом, тебя ведь прославлю, забыл, что я не раз уже тебе доказал, что имею право быть возле великого Нестерова скромным доктором Ватсоном.

- И что же я должен сделать?

- Рассказать, и как всегда, чуть-чуть, остальное я придумаю.

- Ты сперва сам мне скажи две вещи.

- Как матушка и не женился ли я?

- Конечно Друзья давно понимали друг друга с полуслова.

- Не женился, А матушка ... с ней все хорошо. Для этого живу. Сейчас она в Париже, Еле достал билеты, но ведь достал. Пусть погуляет.

Нестеров хорошо знал матушку НГ, и если можно было представить себе абсолютные отношения матери и сына, то моделью мог служить такой вот контакт. Да, Нестеров и сам восторгался этой удивительно обаятельной и даже юной дамой, и не уставал ставить ее в пример всем, кому только возможно. Эти самым он заслужил полное расположение НГ.

-Ну так давай про дело, - сказал Наш Герой.

Нестеров посмотрел на приятеля с улыбкой. Тот тоже улыбался, и была в улыбке журналиста такая наивность, что Нестеров не удержался и, рассмеявшись, сначала сказал полфразы, потом поговорил о деле пять минут, потом еще полчаса, но рассказал, конечно, не все.

- Когда выезжаешь из Москвы в Ригу, - начал Нестеров, - через некоторое время за вагонными окнами показывается станция Ново- Иерусалимская и виден темный массивный монастырь, вот как раз настоятелем этого монастыря и был дед преступника отец Аркадий.

С этими словами Нестеров подошел к двери кабинета, оглянулся для чего-то на приятеля, решительно отворил ее и увидел, как малыш Вовка, стремительно бежавший в это время по коридору, не разбирая дороги, ткнулся в самые ноги своей обещающей быть красавицей сестре Верочке, тоже вышедшей в коридор.

- Аннушка, - жалобно не то позвал, не то попросил Нестеров в пустоту, дружочек мой, я хочу быть с тобой.

- Ты хочешь быть со своими преступниками, а при чем тут я?

- Ну... - Нестеров мялся, - ты уже у меня умница, все понимаешь.

- Я то понимаю, но НГ твой - свинья, полгода я тебя толком не видела, как он тут как тут.

- Свинья, - согласился Нестеров и вздохнул.

- Свинья, - согласился и Наш Герой, выходя в коридор. - Но, Анют, все-таки выходи к нам, я же тебя тоже не видел тысячу лет.

Анечка, наконец, сменив гнев на милость и вышла. Она вышла в домашнем платье, ухоженная, красивая и очень-очень родная. Николай Константинович обнял ее, и так они прошествовали в кабинет, а уж за ними поплелся нежданный гость.

Наконец, рассказ, прерванный репликами, вопросами, рассаживаниями и шуточками, был продолжен.

- ... В общем, на станции Ново-Иерусалимская по Рижской дороге близ Москвы есть отреставрированный монастырь, настоятелем которого был перед самой революцией отец Аркадий, в миру называвшийся Василием Андреевичем Обуховским.

- И тотчас же после революции, решив убежать за границу, он благополучно добрался до Одессы с тем, чтобы с многочисленной сворой эмигрантов отплыть в Константинополь? - саркастически спросил Наш Герой.

- Что ты, тебе ли не знать, что в это время Одесса была оккупирована немцами, это было значительно позже, к тому же эмигранты, - это не свора, при мне таких слов, пожалуйста не произноси.

Журналист хихикнул и замолчал.

- В самом деле: ни преступления, ни рассказа этого, поставь отца аркадия к стенке правоверные большевики (в то время за один духовный сан они могли это сделать), видимо, не было бы.

- Да уж, большевики и не знали, что семьдесят лет спустя священнослужители будут сидеть в Верховном Совете, совершенно забыв о том, что по все еще действующему законодательству церковь отделена от государства.

- Ты дашь мне рассказать или, может быть, продолжишь сам? - спросил Нестеров и, выждав паузу, заявил: - одет тридцатидвухлетний Василий Андреевич Обуховский был в современный для его эпохи белый элегантный костюм с длинными сзади полами, и, конечно же, никто не мог бы даже предположить, что этот столь импозантный барин еще вчера сменил на этот костюм рясу духовного лица.

Пожив в Одессе у своего дядюшки и оформив насколько это было возможно документы для отъезда, Василий Андреевич Обуховский послонялся еще несколько дней по улицам, удивляясь и разбитым витринам на Дерибасовской, и множеству баррикад на улицах, примыкающих к центру и гавани.

- Где же твои вещи? - вдруг спохватился дядя, обнаружив, что у отъезжающего племянника из вещей ничего нет, кроме крошечного саквояжа.

- Зачем они мне? - улыбнулся племянник.

- И ты думаешь, это не подозрительно? - ужаснулся дядя и вдруг, пригнувшись к уху племянника, тихо спросил: - Ты зашил что-нибудь в пальто или у саквояжа стенки двойные?

- Дядюшка, - укоризненно отвечал ему Обуховский, - разве можно говорить такие глупости. Ну, конечно же, нет. Я еду безо всего, потому что уверен, что менее, чем через год, через полтора я вернусь, и все вернется к старому, а уж этот год я как-нибудь проживу.

И он, опершись на свою трость, не отрываясь не отрываясь стал смотреть на пробегающие дома и улицы, витрины и людей, словно стараясь их всех запомнить.

Дядя, предавшись серьезности момента, потускнел, замолчал и, только достав платок, утирал им красные глаза.

В потру была такая свалка, что племянника и дядю тотчас же разлучили, и они не успели толком проститься...

Обуховский не заметил, как оказался на борту парохода "Красная Елена", нетерпеливо ожидающего своих грустных пассажиров.

Но Василию Андреевичу не было грустно, и он не был удручен отъездом, не пускал даже глупую слезу, глядя на берег, на который уже не мог сойти.

Василий Андреевич был настолько убежден, что вернется обратно в ближайшее время, что свою поездку не более как увеселительный вояж, с небольшой, однако, миссией, которая должна была увенчаться посещением давно приглашавшего его провести лето на Средиземном море шейха, который и в этот год, по обыкновению своему, повторил приглашение.

С письмом шейха в саквояже отец Аркадий и дожидался, глядя на берег, когда же, наконец, суровая действительность смилостивится и отпусти всех жаждущих покинуть эту экзотическую, ставшую столь негостеприимной, страну.

Наконец пароход чуть качнуло, на палубе раздался громкий плач. Василий Андреевич усмехнулся уголками губ и с презрением уставился на плачущих. Однако с палубы не ушел, долго смотрел, как смазывается дымка береговой линии, после чего стал наблюдать за чайками, преследующими пароход, а когда и они отстали, понял, что наступило в самом деле время расставания. Скорее по привычке, чем для того, чтобы привлечь к себе внимание, отец Аркадий, хотя и был в европейском одеянии, перекрестил оставленный им только что берег и пошел осматривать пароход.

Пароход в этот момент длинно и, как показалось, обреченно загудел.

Глава 2. История типа: "В ночь на позавчера"

Среди боевиков, нападавших на азербайджанские села, имеются наемники-негры. По сообщению информцентра Народного фронта Азербайджана, среди убитых с армянской стороны обнаружен негр с французскими документами и иностранным оружием.

"Вечерняя Москва"

В то время как Николай Константинович Нестеров травил байку про отца Аркадия, Одессу и отставших от парохода чаек, страшно заскучал маленький Вовка. Он сперва просто зевал, потом стал кувыркаться на диване, тыкаясь ногами то в бок своей сестры, то матери, и, наконец, видя, что никому он тут не нужен и история, которую рассказывает папа, совершенно не для него и не про него, захныкал.

Получив замечание мамочки и укоризненный взгляд папы, он заплакал еще горше, и историю пришлось на время прервать с тем, чтобы уложить его спать.

Такому вольному семейному решению он подчинился немедленно и вскоре уже сопел и видел во сне не какую-то там "Елену", а маленький пароходик с игрушечными солдатиками, которые, хотя и часто воюют друг с другом, но, во-первых, всегда побеждают, а во-вторых, ночуют вместе, в одной коробке.

Николай Константинович, когда вернулась его супруга, уложившая Вовку, обнял ее и тотчас же продолжил историю, из начала которой Наш Герой мало что записал в свой видавший виды блокнот, однако продолжал слушать внимательно, на что-то еще надеясь.

Николай Константинович спросил себе и гостю кофе, из чего стало ясно, что дальнейший рассказ будет долгим, и когда Вера пошла выполнить его просьбу продолжил:

- Обуховский на пароходе соблазнил даму, дочь бывшего фабриканта, но ...

В этот момент вернулась Вера, и Нестеров продолжил в несколько другом ракурсе:

- На пароходе он познакомился с девушкой, которая год спустя стала его женой. К этому мы еще вернемся, а пока, пока я должен вам всем открыть тайну, которая была известна одному отцу Аркадию. Эта тайна заключалась в том, что он не боялся за драгоценности, оставленные в России. Да-да, драгоценности у него были. Не все же он отдал при обыске, спрятал.

Все дело в том, что отец Аркадий надежно спрятал эти богатства, не просто куда-то, он замуровал большую часть церковной утвари в один из массивных быков ворот своего монастыря.

А почему он замуровал не все? Да потому что, если бы новая власть, предполагавшая богатства в монастыре, не нашла бы ничего, то комиссары стали бы искать тщательнее и, кто знает, быть может, и обнаружили бы то, что отец Аркадий считал принадлежащим ему лично.

... Но пока бывший отец Аркадий благополучно, несмотря на общие стенания эмигрантов, плыл по сине-зеленым волнам Черного моря и наслаждался сегодняшним днем, солнцем и ветром, светом и надеждами и нимало не печалился о дне прошедшем, потому что в прошлом дне он нес людям истину, учил их добру и воздержанию. А еще отец Аркадий старался не думать о дне завтрашнем, он приучил себя к этому издавна, чтобы не разочаровываться.

Настроение Василия Андреевича было тем более хорошим, что он получил предложение фабриканта, с дочерью которого он уже имел счастье побывать вдвоем на верхней палубе, а потом и в каюте, провести несколько месяцев у них, в Германии, на берегу Рейна, на одной из загородных вилл. Это было не столь уж, по большому счету, и заманчивое, но в его теперешнем положении, весьма дельное предложение. Василий Андреевич принял его с благодарностью и легким, несколько более домашним поклоном, чем обыкновенно кланяются посторонним людям.

Неженатый, достаточно молодой еще человек, весьма интеллектуальный, с хорошим духовным образованием и знанием нескольких иностранных языков, впрочем, не приспособленный к той работе, которой занимался фабрикант, мог, конечно, рассчитывать не более, чем на легкий флирт с дочерью, ибо для чего-то более серьезного он просто в их семье не был пригоден. Хотя... чего не сделает любящий папа для дитятки, которой иже исполнилось тридцать семь и которая, по странной прихоти своего характера, не испытала до сих пор счастья замужества.

Впрочем, для Обуховского это был запасной вариант, ибо основной манил своей экзотикой и неизвестностью в доме шейха и, конечно, для отца Аркадия был более лакомым кусочком, чем что бы то ни было другое.

Распрощавшись на шумном пирсе Константинополя с гостеприимной семьей, Василий Андреевич, поручив свой саквояж какому-то в пути навязавшемуся приятелю, пошел, для начала, послоняться по улицам, чтобы вздохнуть воздух новой земли, где волею судеб произошел исторический съезд эмигрантов.

Переночевав в дешевой ночлежке, приведя себя в порядок и наняв в полдень следующего дня приличествующий своему настроению экипаж, Обуховский отправился с визитом.

Вряд ли отца Аркадия, если судить по его действиям, можно было бы назвать нелегкомысленным человеком. Каким он казался самому себе? Искателем приключений? Конквистадором? Сутенером?

Только прибыв к воротам загородной виллы шейха, который еще в недавнем письме объяснялся самыми изысканными словесами и приглашал столь уважаемого русского священника провести дни долгого лета в раздумии и отдохновении, бывший отец Аркадий впервые, может быть, задумался над тем, что, собственно, собою ничего на сегодняшний день не представляет, и его некогда элегантный, а теперь уже изрядно поизносившийся в дороге костюмчик - его единственное богатство.

И интуиция его не подвела. Шейх , хотя и был приветливым, изрядно утонченным, однако, более, как показалось Василию Андреевичу, высокомерным, чем в дни, когда они встречались в Москве.

После получаса ничего не значащей беседы шейх уже зевал, ему демонстративно был неинтересен этот эмигрантишка, какой бы он не имел теперь уже несуществующий духовный сан.

Во время беседы подали нектар и на большом подносе изюм с курагой, и когда шейх встал, показывая, что его время в этом подлунном мире имеет предел, отец Аркадий понял, что беседа, да и сам визит фатально подходят к концу, никаких яств больше не предвидится и что пора брать шляпу и отправляться, как говорится, восвояси.

А все объяснялось очень просто: дело в том, что шейху не очень-то нужен был этот бывший отец Аркадий, а прочитав газеты о гонении на церковь, о борьбе с религией и духовными лицами в Советской России, он сопоставил эту информацию с визитом отца Аркадия и решил, что это будет либо провокация, что не исключено, когда с этими революциями весь мир стал состоять из шпионов, либо никчемная встреча, которая ничего не может дать благополучному шейху, либо... впрочем, не стоило и думать в столь шикарных апартаментах, для чего еще мог пожаловать этот русский. Может быть, за деньгами, или, может быть, для того, чтобы навсегда поселится в доме шейха, естественно, безо всяких собственных средств к существованию.

Нет, следовало быть во всех случаях осторожным и вести ничего не значащую беседу. Так оно и произошло.

Проклиная восточное иезуитство, Василий Андреевич, постившийся с утра в предвкушении невероятных яств в доме своего духовного коллеги и ушедший из роскошнейшего дома не солоно хлебавши, - огорчился. Он был унижен, и уничтожен, и почти совсем было пал духом, если бы вдруг не вспомнил, что имеет еще запасной вариант, ибо в Германии живет дама, которая была столь любезна с ним на пароходе и отец которой пригласил его пожить с ними в загородной вилле на Рейне. Надеясь теперь на удачу под небом Новалиса и Гофмана, Обуховский немного воспрял духом.

Прекрасно понимая, что семья коммерсанта еще не добралась до своей виллы и поэтому пока писать туда глупо, к тому же и тотчас же по приезде им писать некрасиво, надо немного повременить, - отец Аркадий Обуховский стал вести в Константинополе полунищенский образ жизни, промышляя продажей молитв, которые никто почти не покупал, но которые он знал наизусть и мог выписать на отдельной бумажке каллиграфическим почерком...

Страдания Василия Андреевича все же не были чрезмерными и чрезвычайно долгими, но и им пришел конец.

С трудом раздобыв денег, он, после того как отправил романтическое письмо на Рейн и получил ответ, дал хорошую взятку германскому консулу, получил визу и выехал в Германию.

Пробежав по всему поезду из последнего класса в первый, схватив в каком-то купе букет с цветами, он чинно вышел уже из первого Берлине прямо в объятия великовозрастной дочери бывшего русского фабриканта, заблаговременно переехавшего в Германию, которая тотчас же и увезла его на папенькину виллу.

Стоит ли говорить, что на этой вилле произошло то, что должно было произойти: отец Аркадий навсегда распрощался со своим теперь и без того уже не существующим саном и стал просто Василий Андреевичем Обуховским - мужем своей милой, доцветающей и обожающей супруги, которая через положенное время принесла ему сына Андрея, о котором, собственно, а потом и о внуке, и пойдет разговор в этой истории.

- Ты очень долго подходишь к сути, - не сказал, а попросил Наш Герой, на секунду откладывая свой блокнот, отхлебывая крошечный глоточек уже холодного кофе.

Нестеров и сам знал об этом, поэтому не обиделся и продолжал.

Детство Андрея Обуховского ничем особенным примечательно не было. Поздний и любимый ребенок русских эмигрантов рос избалованным и капризным. И мало того: жестоким и деспотичным. Редкое живое существо уносило ноги, случайно забежав во владения супругов Обуховских. Эта странность сперва огорчала, а потом не на шутку стала пугать добродетельную мать и деда. Но они уповали на власть всемогущего времени, ожидая, что ребенок выправится.

"Дай Бог" - говорила его мама.

А отец так не говорил. Он давно понял, что призванный провидением к деятельности духовной, жизнь свою сменил на тихую заводь, с что она, эта жизнь, теперь мстит ему, и что просить у Бога прощения - бессмысленно.

В один из вечеров, когда вкусно шумела за окном листва и бутылка шнапса подходила к концу, он рассказал сыну о былой славе российской церкви, о жизни в России, о революции, и о запрятанных в воротах монастыря сокровищах.

Через год, а шел уже тридцать второй, умерла хозяйка. Бывший отец Аркадий окончательно спился и перед самой войной тоже почил в бозе.

Андрей Обуховский прекрасно сознавал, что выжить в войне, (а она уже полыхала в Европе), можно только будучи нужным "великой" Германии и усердно служа ей. И он принял решение, в котором не было ничего неожиданного. Он поступил на работу в одно из подразделений вермахта, потом пошел служить, потом определился в школу абвера и в 1941 году в составе одной из гитлеровских дивизий оказался недалеко от Москвы.

Он видел перст судьбы в том, что со своим штабом находился в те дни всего в нескольких километрах от отцовского монастыря. И единственное сыновне желание если не получить, то хотя бы тотчас увидеть богатство, или, или если не его самое, то хотя бы камень, в который оно замуровано - было столь велико, что несмотря на страх и холод, Обуховский, запахнув серые полы лейтенантской шинели с кручеными погонами, вышел из теплого штабного вагончика и поднялся на небольшой снежный холмик.

В восьмикратный бинокль было хорошо видно, что монастырь царит незыблемой твердыней, над ним курится дымок, вероятно, во дворе за массивной оградой стояло орудие.

И Обуховскому еще раз захотелось, чтобы все случилось побыстрее...

Но вдруг произошло нечто такое, что заставило лейтенанта вскрикнуть: мощным взрывом, он увидел это в бинокль, был разрушен один из быков ворот. У Обуховского сжалось сердце. Но фортуна смилостивилась: это был не тот бык, где лежало сокровище. Тем не менее он не ушел со своего опасного наблюдательного пункта до тех пор, пока вдруг все пространство вокруг не наполнилось серыми шинелями.

Обуховский не сразу понял, что только что был дан сигнал к отступлению.

Да, на пути Обуховского встала история. Именно здесь, в полутора километрах от Ново-Иерусалимского монастыря, на этом самом Рижском направлении были остановлены и обращены в бегство немецкие армии.

С ними вместе, отвоевав еще четыре года, Обуховский вернулся в Германию. Через несколько лет его следы обнаружились в русском секторе военной разведки ФРГ Бундес нахрихтен динсте.

Глава 3. Близко к сокровищам

В последнее время сотрудники "легальных" резидентур ЦРУ в некоторых странах в беседах с советскими дипломатами, выдавая себя за сторонников в СССР, нагнетают тревогу за ее судьбу в связи с возникшими в Советском Союзе трудностями политического и межнационального характера, предлагая "задуматься о своей судьбе уже сейчас, чтобы потом не сожалеть об упущенных возможностях, тем более удачно распорядиться своей судьбой"

(Архив КГБ СССР)

Позже Обуховскому все же удалось потрогать монастырские ворота "своего" монастыря. Это было в одной из его "туристических" поездок.

Он считал, что время еще не наступило, поэтому ограничился только поглаживанием камня, а весь план нападения на сокровища перенес на те дни, когда официально в качестве представителя прогрессивной молодежи Западной Германии был аккредитован в Москве в дни знаменитого Фестиваля в 1957 году.

Если бы шефы западногерманской разведки узнали об истинной цели его визита в Москву, то, конечно же, отказали бы ему в аккредитации, но Обуховский не посвящал их в такие мелочи.

... Постепенно желание завладеть отцовскими драгоценностями превратилось в единственную цель, в навязчивую идею, а служба, какая бы она ни была, стала лишь средством ее достижения.

По закону, и он знал это, он имел право всего лишь на четвертую часть найденных сокровищ, поэтому надеялся добыть их без чьей бы то ни было помощи, с тем чтобы, перепрятав изрядную долю, из оставшихся уже получить законную четверть. А остальное... время покажет.

И вот долгожданный день наступил: экипированный каменотес поехал в электричке на станцию Ново-Иерусалимская.

Была прелестная летняя ночь. Она была тихой и звездной, как та, привидевшаяся ему шестнадцать лет назад на фронте. Только теперь не было снега, а был туман, похожий на снег, располагавшийся в лощинах так живописно, словно нарочно напоминал Обуховскому о той военной ночи. Стрекотали ночные насекомые. Легкий ветерок вызывал умиление и усыплял тревогу.

Обуховский принялся осторожно разбирать кирпичи. Через некоторое время он, потный, с колотящимся сердцем, добрался до встроенного тайника, просуществовавшего без малого морок лет, и запустил в него руку.

... И вдруг он влюбился.

В течение всего времени, когда проходил фестиваль, Обуховский общался и знакомился со многими людьми. Попадались ему среди них разные: и откровенные противники советской власти, и негодяи, и ортодоксы, а то и первое, и второе, и третье вместе. Обуховский решил, что неплохо бы иметь свою "штаб-квартиру", лучше у какой-нибудь дамочки, чтобы заодно и усмирять напоминающую о себе плоть.

Обаятельному и расчетливому Обуховскому не надо было даже оглядываться. На расточительного на подарки и галантного иностранца клюнула очаровательная девчонка. У нее не было, как в те времена говорили, определенных занятий, но был широкий круг общения.

Белокурая, стройная, с осиной талией, дама была разведена и интеллигентна. К тому же не психопатка и растила семилетнего сына.

Читатель уже встречался с ним, но не узнал. Много лет спустя этот полный мальчишка, увлекающийся конструктором и "приключениями Незнайки" станет носить странное имя: "Морони".

... Где-то во мраке звездного неба тихо-тихо запело радио: "Как мне дороги подмосковные вечера". И под звуки именно этой мелодии (все в жизни связано) сын бывшего отца Аркадия, странный враг Советского Союза, Андерс В.Обуховский вынес из гобой, на мгновение сверкнувшей подлунный свет россыпи драгоценных камней и бус, принадлежавших отнюдь не ему, а Русской православной церкви.

Но, не подумав о Боге, он не долго стоял, разглядывая драгоценности, которых оказалось не так уж и много - в пересчете на тогдашний, 1957 года, курс - чуть больше миллиона в твердой валюте.

Обуховский был разочарован. Быть может, он не все выбрал? Он снова полез рукой в тайник. Да нет, это было все. Неимоверной красоты изделия, но их мало. Не сгнили же они!

О какой уж тут четверти могла идти речь, когда драгоценностей и самому хватало бы только-только на то, чтобы отрегулировать страшный комплекс малоимущего.

В свертке, который из-за обилия замшевых мешочков был довольно большим и не умещался за пазуху, было несколько не вправленных камней, две-три больших нити бус.

- Какой идеалист отец, - сказал сам себе Обуховский, - он думал, что эта сумма сегодня всерьез может быть на что-то годна. - Он рассмеялся. - На эти деньги даже не доедешь до Москвы на такси, поэтому надо спешить на электричку.

И Андерс Обуховский отправился на электричку, в которой он, дабы не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, разработал план: каким образом переправить драгоценности за рубеж. Но этот план ему не суждено было исполнить.

На следующие утро, оставив драгоценности в кейсе, которых тогда, в Москве конца пятидесятых, было два-три, да и те принадлежали иностранцам, Обуховский ненадолго исчез, а когда возвратился, то обнаружил около дома множество работников милиции, машину и толпу зевак. Спрятавшись, он увидел, как одного их тех, с кем он только вчера пил и трепался, вместе с кейсом ведут к машине.

Судьба снова посмеялась над Обуховским.

К счастью, с милицией он дел в этот раз не имел, а задание своих шефов на фестивале молодежи в общих чертах выполнил. Своего подлинного имени, естественно, своим русским друзьям не назвал и, можно сказать, благополучно отбыл на самолете в Германию.

В самолете вспомнил Марию...

Решено. Он обратился в Верховный Совет СССР с просьбой выпустить к нему ту, что он любил, и пришлось даже пообещать усыновить ее сына, который читал в этот день "Приключения незнайки" и не знал, что скоро он будет жить в Германии, работать против страны, где он родился, и носить итальянскую фамилию.

Глава 4. Первое задание

С2 "Выстрел"

Специальное донесение

Операцию "Код" провел успешно. Всего в группе задействовано 14 человек, в том числе объект "В" из Милана. Ее данные проверьте, рискну, нужна легальная девочка. О ней сообщите для картотеки 33,87/45-45-4567.

Подготовлен Обуховский-2, после завершения операции "Код -мутант" организую эйч на границе в районе г. Лахденпохья. Обуховский-2 будет задержан и предан суду.

РН Джей

Эта карельская ночь была обычной и сонной. И со сна она не заметила, как по земле древних вепсов совершил свой переход через границу младший их Обуховских. Низкорослые карликовые березы, мхи, топкие болота были единственными и бессловесными свидетелями прорыва.

На ноги был поднят пограничный округ, но опытный перебежчик, петляя и заметая следы, ушел, исчез и, надо думать, скоро уже должен был приблизиться к месту своего назначения.

Местом его назначения была милая солнечная республика, где он почти тотчас же устроился работать на стройку и занял шумную должность прораба участка. А через несколько месяцев прокуратурой района было возбуждено уголовное дело в отношении прораба. Фамилия прораба была Васильцов, но ни следователь, ни прокурор, ни судья не могли даже предположить, что осужденный Васильцов знает пять языков и помнит еще свою "девичью" фамилию.

- Па-а-дъем, - слышал утором Василий Обуховский и едва ли не первым выскакивал на физзарядку, которая являлась обязательным атрибутом жизни колонии. Ловкий, сильный, очень обаятельный и волевой, он приятно поражал администрацию своей сдержанностью и трудолюбием.

Близился год его пребывания в колонии. Обладающий цепкой памятью Обуховский буквально впитывал в себя все, что может пригодиться для того, кто хочет стать доктором юриспруденции, и еще, конечно, для того, чтобы донести до своих шефов информацию, в которой они нуждались.

В колонии внимание его привлек контактный парень - Харев, человек, в понимании Обуховского, покладистый и очень изобретательный.

Посчитав, что связи с блатным миром могут пригодиться ему в дальнейшем, Обуховский стал приглядываться к соседу по нарам и довольно быстро понял, что Хараева интересуют в жизни, в сущности, как и его самого, только деньги.

Однажды в колонию прибыл очередной этап, как называют "новеньких". Один из этих "новеньких" был старый рецидивист, большой авторитет среди блатных, по имени Корява. Он перебрался сюда из строгого в общий режим, потому что давно не грешил, и администрация, лицезрея этот феномен, уверилась в чудодейственности воспитательных свойств советской исправительно-трудовой практики.

Сорокапятилетний, с остановившимся взглядом человек, он однажды пристально посмотрел на Хараева, потом вдруг сбил с ног, а когда тот поднялся, то снова получил незаметный для постороннего взгляда удар и рухнул на землю.

За год изучив "традиции" этого мира и понимая, что судьбы дает ему в руки превосходный козырь, Обуховский подошел к Коряве и молча свалил его точно так, как только что последний свалил Хараева, потом повторил это еще дважды. Корява поднял с земли кусок кирпича, подошел к Обуховскому и протянул ему обломок. Обуховский в знак непризнания авторитета нового пахана плюнул ему на руку.

Совершив этот невероятный ритуал и став после этого признанным "авторитетом" колонии, Обуховский, сам того не ожидая, сдал экзамен на доктора права, ибо в той ситуации, которая была только что им верно оценена и выиграна, он вышел победителем. Да и Хараева отныне он получил в полную свою власть. "Валенок" в колонии - это все равно, что референт в министерстве.

В драке с Корявой документы, направленные было на рассмотрение по поводу досрочного его освобождения, были отозваны. Но Обуховский не очень-то страдал, к тому же его навещали "родственники", из чего-то он заключил, что его помнят и ждут его возвращения, и что скоро, очень скоро наступит его час, когда надо будет отправляться докладывать о выполненном задании.

Что это было за задание, мы, вероятно, не узнаем никогда, если только не прочтем книгу ответственного секретаря газеты "Всероссийские юридические вести" Бориса Моисеева "Начало Водолея". Она написана не гладко, в ней много шероховатостей, но при этом она весьма и изобилует афоризмами и сентенциями, принесшими ее автору заслуженную славу.

В его книге много философии и жизнеописаний, он, например, в ней излагает свою концепцию бытия и спрашивает нас с вами:

"А где вообще граница между фантастикой и реальностью?"

И потом сам же поясняет:

"На свете бывает только то, что вы хотите видеть и ощутить".

Есть в ней и странные высказывания, свидетельствующие о любознательности автора, - типа:

"Китайцы в Нью-Йорке получают еврейский фрукт авокадо с Мадагаскара".

В книге Моисеев делится с читателем своей значимостью, называет точное число врагов России, в том числе западных. И в этой книге он упоминает историю с монастырем и родом Обуховских и утверждает, в частности, что последний Обуховский был заслан в СССР для разработки операции "Трапеция", той самой, результатом которой Советский Союз оказался ведущей страной мира в плане неверия в существование мутантного и психотропного оружия.

Заканчивает свою книгу Моисеев тем, что советское мороженое самое лучшее в мире.

В этой же книге впервые упоминается имя некого Федерика. Консул одной из европейских стран, господин Федерик, не без помощи высокого должностного лица этой солнечной республики Джурапова, довольно быстро уговорил иностранную девочку, одну из итальянских студенток университета, сыграть роль родственницы. Она очень плохо говорила по-русски, но в этой республике все по-русски говорили плохо, поэтому подозрения это ни у кого не вызвало.

Она несколько раз была с Обуховским на краткосрочных свиданиях, ей было восемнадцать лет, и она была обворожительна.

Досье ее было небезынтересно, и поэтому с ним следует познакомиться поподробней:

"Винченца Петрочини родилась в городе Мантуя, область Ломбардия, Северная Италия, в 1965 году, 11 сентября.

Отец юрист, мать учитель. Имеет еще две старших сестры. Обе замужем. На учете в отделе 2С не состоят.

Отдельные поручения отдела 2С стала выполнять с 1984 года, дважды была в Советском Союзе, изучает русский.

Чрезвычайно обаятельна, мила, умеет поддержать разговор, рост 164, вес 57, память по шкале Боумера 32%, тест на память оценен ниже уровня посредственности, не любознательна, к деньгам относится без предубеждений, нравственность по шкале Файдербергера 61 %, искренне заблуждается, о сотрудничестве с отделом 2С не подозревает. Ум по шкале Свайда 24%, в политике не ориентируется. Сексуальна по шкале Веэра 79%.

С 18 лет состоит в любовной связи с Лупо Дженти, 1938 года рождения, состоящим на учете в отделе 2С.

Л.Дженти рекомендовал Винченцу Петрочини в качестве сотрудника.

Для справки: Объект Л. Дженти представился Винченце как писатель, легко сыграл роль неудачника, борца за справедливость. Помог ей поступить в университет.

Давал ей для прочтения разнообразную литературу. Первое задание Л.Дженти получил в 1959 году в Москве. Он должен был встретиться с русским писателем Пастернаком и взять у него рукописи для издания в Италии, однако задания не выполнил, струсил. Конец справки.

Последнее поручение отдела 2С Винченца выполняла в 1985 году, вышла на связь с РНДжей. Связниками были консул Федерик и секретарь райкома КПСС Джурапов (см. досье 00338).

В четырех тысячах километрах от колонии, где делал карьеру Обуховский, в уютном офисе, на четвертом этаже сотрудник отдела 2С, прочитав множество справок из досье, заинтересовался только РНДжей. Он набрал нужный файл на клавиатуре и, после того, как еще засветился экран компьютера, вставил в специальное отверстие гибкий диск. На экране вспыхнули слова.

Он не стал читать их все, ему надо было только уточнить многочисленные имена информатора и, если его собственная версия вдруг подтвердиться, то РНДжей можно было бы рекомендовать к ним в Управление, а это уже пахло повышением по службе. Сотрудник улыбался в предвкушении открытия. Обуховский, Тарханов, Васильцов.

Сотрудник улыбнулся во второй раз теперь уже почти искренне, и решил тотчас же доложить начальству о том, что версия подтвердилась и можно попробовать, но потом вспомнил, что оно - начальство - любит, когда ему дают сразу же предложения к идее и наверняка спросит, под каким именем зарегистрировать нового сотрудника в их отделе. И оператор не поленился снова обратиться к всесведующему компьютеру, дабы тот просчитал все возможные варианты нового имени.

Компьютер подумал секунду, и на экране появилось слово: Морони.

Здесь же высветился темный квадрат какого-то прессованного текста. Сотрудник нажал клавишу, и текст превратился в два небольших документа, которые сотрудник прочитал не без интереса.

Специальное донесение

С помощью тестера Тоя неоднократно встречался с объектом "Винченца". Глупа, но очаровательна. Прошу обеспечить ее знакомство с моей матерью. Сбоя по этой линии не наблюдается.

По факту распоряжения о направлении меня в Итальянский отдел возражений не имею.

РНДжей.

Милый мой сыночек! Ненаглядный и единственный.

Плохо мне, плохо в этой стране, и без тебя. С тех пор, как погиб папа, единственная у меня радость - это увидеть тебя. Но видно, не судьба. Мне доктор Хеймниц сказал, что такую форму моей болезни не лечат, итак мне подарили два года жизни. Я гасну. А если увидимся, то знай, родной, мстить Родине нехорошо, даже если она тебя предала, ведь предали тебя люди, а не Родина.

Ты не помнишь, конечно, хрущевщину и маленковщину, сталинщину не помнишь совсем, это было кошмарное время, но это было в нашей стране, Богом забытой, но нашей. А то, что делал твой отец - это против этой страны, заметь, не против хрущевщины и сталинщины, а против страны. Я не хотела бы, чтобы эти эксперименты получились. Кругом, ты знаешь, много всего, техники и женщин, магнитофонов и свободы, но нет чувства справедливости. Если когда-то Россия будет такой, России не будет.

Сыночек, мне сейчас будут делать переливание крови, это очень опасная процедура, я боюсь, но я хочу, чтобы ты любил страну, из которой ты уехал со мной, когда тебе было семь лет, я хочу, чтобы ты узнал ее историю, ее беды, но помни: она твоя. Не обижай Россию. Я знаю, ты сильный, но лучше в России сидеть в тюрьме, чем здесь, в Европе, получать хорошие деньги за то, чтобы ее уничтожать.

Это пишу тебе я - твоя мама. У тебя ведь, моей кровиночки, на ноге точно такое родимое пятно, как у меня и как было у моего отца. А он был русским инженером.

Винченца - прелестная девушка, я подарила ей перстень. Может быть, это твое счастье.

Мама

Глава 5. Мой сын - шпион на Родине

... Какие слова надо было б найти, чтоб рассказать об этом там... в уютной квартире, на тихой городской улице, где женщина, распространяющая сладковатый запах духов, поглядывая на свои полированные узкие ногти, будет недоверчиво слушать его.

(П. Лукницкий. "Ниссо")

- Ну, теперь ты доволен? - спросил Нестеров своего друга НГ, когда рассказ подошел к концу.

- Безумно, но ты рассказал все, кроме ограбления банка, и хотя твой рассказ мне пригодится, но хотелось бы еще выполнить просьбу редакции.

Нестеров удивленно поднял глаза. В самом деле, за длинным повествованием он как-то забыл рассказать то, что было важным для Нашего Героя.

- Банк был ограблен, - раздраженно сказал он.

Теперь уже удивился Наш Герой. На что обиделся Нестеров? Оба молчали, и пауза была дольше, чем обыкновенно бывает в разговоре приятелей ее, достал из своего кейса листы бумаги и сунул их под нос журналисту. Наш Герой прочитал их быстро.

Генеральному прокурору СССР

Служебная записка

Следственной группой Прокуратуры Союза ССР согласно вашим указаниям закончено расследование дела по факту кражи денежных средств из помещения республиканского государственного банка.

Материалы направлены почтой.

Совершенно секретно 0002

Убежден в том, что Обуховский, как физическое лицо, в материалах следствия не фигурирует, а нами арестован, допрошен и ждет суда иной человек, принадлежность которого не раскрыта.

Н. Нестеров

старший следователь по особо важным делам

Резолюция Генерального прокурора

Нестерова поощрить 10 сутками отдыха, дополнительным месячным окладом. Начальнику Управления по спецделам: прошу переговорить с Нестеровым по поводу его СС 0002.

Генеральный прокурор Союза ССР

- О каком ограблении ты спрашиваешь, - заорал Нестеров, - когда я не могу доказать нашим болванам, что преступники нас переиграли. Ты понимаешь? Тот за кем мы охотились - Обуховский, - специально подбросил нам ограбление банка, чтобы мы его поймали и успокоились бы. Но мы же поймали, судили и даже расстреляли не того, Обуховский здесь, среди нас! Знаешь об этом?

Нестеров был прекрасен в эту минуту. Но вместе с тем и жалок. Прекрасен, потому что на "кухне" заявил свой протест против системы, а жалок, потому что великолепно понимал: всех шпионов , которых за последние годы поймал КГБ, он поймал в фильме "ТАСС уполномочен заявить..."

Наш Герой вышел на улицу, сел в свою красную "Ниву" и, чуть разогрев ее, поехал по московским улицам, оставив своего друга.

Он думал о том, как все в сущности на этом свете просто и примитивно, как легко решаются все проблемы, особенно здесь, в теплой машине. А что если абстрагироваться вообще от мирских сует, улететь куда-нибудь в космос, как оттуда были бы смешны такие персонажи, как Обуховский, да и Нестеров, да и он сам.

Для статьи в газете можно было придумать туфту, типа того, что Карелия - земля мокрая и холодная: мхи, карликовые березы, моросящий дождь, а когда его нет, то все равно такое ощущение, что вроде бы он и есть.

Возле одного болотца несколько человек вдруг поймали одного - того, кого они ловили много десятилетий. Они думали тогда, что н а с т у п и л конец рода Обуховских. Жаль только, что так же думала и система, оберегающая себя саму подобно страусу от могущей испортить настроение информации.

Но он пока не наступил, потому что хотя и не знал Наш Герой о существовании перехваченного органами безопасности документа, он существовал, действовал и был примерно таким, каким придумал его Наш Герой.

В ответ на ваш рапорт о возможности возвращения в Европу сообщаем следующее:

1. Операция "консервант" прошла успешно, следствием ее вы будете жить в Москве в квартире писателя Димира Савицкина. Он предупрежден.

В течение года вас обеспечат жильем.

2. Постарайтесь влиться в советское диссидентское движение, стать в какой-то степени его лидером, либо доверенным лицом какого-то писателя или художника.

3. Связи: господин Челини, советник Итальянского посольства. Джурапов, секретарь областного комитета КПСС. (В настоящее время ждет нового назначения, адрес узнаете.

4. Дополнительная информация поступит по специальным каналам.

5. Ваша мать скончалась, похоронена в Берлине. Объект Винченца родила дочь.

6. В отношении генетики: рекомендуем выйти на Вождаева, его работы помогут нашим проблемам.

7. Ходатайство о присвоении вам очередного звания удовлетворено.

8. Конфиденциальная информация. Руководство опасается, что может потерять вас, ибо как сообщили нам генетики, отец рожденной у Винченца дочери - вы. По возвращении в Европу вы можете располагать собой, но ныне сообщаем, что объекту Винченца сделан укол "меморина" в присутствии опытных психиатров, которые убрали из ее памяти некоторые эпизоды ваших с ней встреч, в частности, точную дату зачатия. На ноге рожденной девочки родимое пятно той же формы, что и вас.

Центр "Трапеция"

Глава 6. Он сказал: да.

Планомерное физическое уничтожение африканцев и арабов с помощью туберкулеза, рака и других болезней - главная цель исследований, проводящихся в ряде секретных научных центров военных США, ЮАР и Израиля, сообщает ангольское информационное агентство АНГОП. Вашингтон, Претория и Тель-Авив, возлагая большие надежды на оружие массового уничтожения, названное ими "этническими", форсируют создание новых вирусов и бактерий, способных вызывать смерть представителей определенных расовых групп.

(Из архива Вождаева)

Нестеров сказал: да. А, собственно, другого от него и не ждали. "Нет" в Советском Союзе умели говорить только когда уже оформлена пенсия.

Его пригласил в кабинет генерал и познакомил с обаятельным человеком в штатском. Они рассматривали фотографии неизвестного Нестерову человека, похожего, впрочем, на Нестерова. Полковник ждал, они объяснили ситуацию, но дали так мало времени на подготовку, что он не мог не понять: неминуемый провал входит в правила предлагаемой игры. Иностранный язык его заставили выдолбить методом погружения.

Человека, в роли которого он должен был выступить, ему показали на фотографиях, на видеопленке, даже в скульптурном изображении, но только не "живьем". Накануне при попытке ограбления его квартиры он был тяжело ранен и скончался по дороге в больницу.

Преступники, их было двое, задержаны на месте преступления.

Профессор Вождаев был талантливым генетиком, и к нему в квартиру лезли не за вещами и деньгами, за другими ценностями: его архивом.

Жил Вождаев одиноко. Единственный его приятель - какой-то журналист из "Литературной газеты", - был так занят собой, и, видимо, так редко общался со своим другом, что приял Нестерова за настоящего Вождаева, когда полковник встречался с ним, вживаясь в роль.

О том, что Вождаев умер по дороге в больницу, те, кто убивал его, не знали. Для обеспечения легенды одного из убийц пришлось "оторвать", то есть дать ему возможность бежать из-под стражи.

Некоторое время Нестеров жил в квартире Вождаева, раскланиваться с соседями, читал его книги.

Дома он сказал: "Еду в командировку, писать, звонит не буду". К телефону не подходил...

А почти за год до того дня, когда в квартире профессора Вождаева Нестеров, думая, что он самый умный, читал его записки, в акватории Атлантического океана двухпалубная рыболовецкая шхуна "Дюгонь" была унесена в море, где одиннадцать моряков вступили в единоборство со стихией. Обессилевшие, они взяли курс к берегу, но, поскольку снасти не были повреждены, по пути наудачу закинули сети. И были вознаграждены: улов едва уместился на палубе. Покрикивая на матросов, капитан велел оставить только кондиционных розовобрюхих рыбин. Остальные полетели за борт.

Неожиданно один из матросов из груды трепыхавшихся рыбин выхватил небольшой продолговатый предмет - цилиндр, почти сплошь покрытый ракушками.

Команда уставилась на диковинку.

Капитан отобрал находку и хотел было швырнуть ее обратно в море, но почему-то раздумал.

- Я пока посмотрю, что там, - заявил он, спускаясь в кубрик, - а вы работайте.

И он удалился с нижней палубы.

Дальше произошло нечто странное для стороннего наблюдателя, если бы таковой, конечно, оказался на судне. Один из матросов подхватил огромную рыбину и вместо того, чтобы кинуть в ящик, размахнулся и швырнул ее в море. В другое время он получил бы за это трепку от боцмана, но на этот раз на него только глянули матросы - и десятки рыбин полетели обратно в родную стихию. При этом людей обуяло беспричинное веселье, они безудержно хохотали, похлопывая друг друга по плечам.

Проявились на этой шхуне и другие странности: сам капитан, поднявшись на палубу, неожиданно вместе с боцманом перекинул за борт ящик с рыбой. Причем, матросы тотчас отметили и перемены в одежде капитана: повседневную робу он сменил на костюм, хранившийся обычно в сундуке. Однако капитан сменил не только робу на костюм, но и отборную брань, именуемую малым морским загибом - обычный свой лексикон - на изысканную речь. Не отставал от него по части любезности и боцман. Покраснев, как брюшко у выброшенной им за борт рыбы, он стал говорить медленно, тихо и предложил устроить добрый семейный ужин прямо на палубе. Матросы, разулыбавшись. Как в гостях, быстро очистили от рыбы палубу, принялись открывать принесенные консервы, резать хлеб. И никому в голову, например, не пришло выпотрошить живую рыбу: ведь это означало бы причинить ей боль.

Когда стол был сервирован, капитан лично достал из своего сундука несколько бутылок дорогого коньяка и, разливая его по стаканам, вдруг обнаружил, что нет одного из членов экипажа, рулевого Стайнса. Капитан лично пошел за ним и пока тот пил свою порцию коньяка, стоял у штурвала и только потом вернулся к застолью.

Шхуна находилась в плавании уже вторую неделю; обычно по истечении этого срока она возвращалась, но прошли контрольные сроки, а она не давала о себе знать. Тогда ее владелец, мистер Эр-Вайс, или, как его еще называли, Воздушный Вайс - за увеличение спортивным пилотажем, - решил вылететь на маленьком самолете на поиски посудины.

Мистер Эр-Вайс взял курс на юго-запад и обнаружил своего "Дюгоня" с застольем на палубе и, судя по всему, без рыбы. Рассвирепев, он отвел штурвал самолета от себя и направил машину на собственное судно, будто намереваясь протаранить его. Мистер Эр-Вайс вдруг почувствовал странное желание развернуться и помахать крыльями своим матросам.: чувства собственника, только что владевшие им сполна, оказались совершенно усыпленными. Развернувшись над шхуной в третий раз, мистер Эр-Вайс отпустил штурвал и высунулся по пояс из кабины и, сложив руки над головой, энергично потряс ими в знак доброго расположения и солидарности. Протаранив легкое облако ("облако винных паров" - весело подумал мистер хозяин), он взял курс на берег.

А шхуна между тем продолжала путь домой и через положенное время подошла к причалу. Матросы по соседству пришвартованных шхун, против обыкновения, не услышали перебранки матросов "Дюгоня" и немало подивились этому обстоятельству, поскольку капитан "Дюгоня" слыл грубияном даже среди видавших виды моряков.

Матросы сошли на берег без рыбы. Изысканные, как послы иностранной державы, они молча шли по пирсу, раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми, вызывая удивление и даже ужас...

Министерство здравоохранения выполнило свой долг и безотлагательно передало информацию военному ведомству информации и безопасности. После этого была сформирована и направлена на побережье компетентная комиссия, состоявшая из врачей самого различного профиля. Она именовалась комиссией по расследованию происшествия, уже зарегистрированного к тому времени национальной федерацией охраны здоровья.

Правительство открыло публичный диспут. Газетные полосы были отданы на растерзание ученым. А те, в свою очередь, передали гласности многое из того, что, по разным причинам, наука скрывает от человечества.

Канадский психиатр Винек заявил, что наблюдаемый у команды "Дюгоня" психоз мог возникнуть лишь после химического или биологического вмешательства. На что шведский биолог Гаррес решительно ответил: подобных средств столь длительного действия человечество пока еще не изобрело.

Дали слово и писателю. Итальянский новеллист Лупо Дженти, приехавший на мероприятие с очаровательной любовницей лет на тридцать его моложе, был краток. К тому же он был нештатным сотрудником службы 2С из "Сервитсио секрето", и его боссы не без основания предполагали, что уж кто-то, а писатель сможет поддержать ту то точку зрения, которой придерживались власть имущие, те самые, которые очень боролись за то, чтобы эту власть не потерять.

Дженти был ярый противник фашизма, в своем выступлении помянул недобрым словом Муссолини и, в ожидании "вкусного" полуразвратного вечера с Винченцей (так звали его пассию), быстро свернул свое выступление, однозначно заявив, что все это дело рук прошлых и, к счастью, давно уничтоженных прогрессивным человечеством.

А ожидающая его в пятизвездочном отеле возлюбленная очень хотела в эту минуту две вещи: позвонить домой в Милан, узнать как поживает ее крошечная Каролинка, и насладиться мужским телом, потому что последнее стало уже дня нее проблемой, ибо сеньор Дженти хотя и был богат и знатен, и даже порою не неприятен ей, но все-таки для чего-то же ее создала природа такой привлекательной.

Польский биолог Заленский был менее категоричен, ведь еще в начале двадцатого века были известны случаи, когда нигде не зарегистрированные врачи делали блестящие операции по трансплантации внутренних органов. Пропадали подростки, используемые врачами-изуверами именно как набор запасных частей для тех, кто отстегивал нереальные, по обычным представлениям суммы. Миллионеры расплачивались за новенькие почки или печень, а официальная медицина все еще была на "пороге"...

Так газеты пугали своих читателей. И в конце концов ряд стран предложил свои услуги по части расследования инцидента на побережье.

От Советского Союза в комиссию по расследованию вошел Нестеров, под именем Вождаева, конечно.

Глава 7. На место!

Над юго-восточными районами области России пронесся шквал. Сила ветра достигала 30 метров в секунду. На своем пути он ломал опоры линий электропередачи и связи, деревья, разрушал дома.

Ураган сопровождался грозой, ливневым дождем и крупным градом. От стихии пострадали более тысячи жителей домов, около 400 животноводческих ферм, зернохранилища, школы, клубы.

Что это - особая форма войны, или случайность?

(Из архива Вождаева)

Все приехавшие взялись за дело чрезвычайно активно и, конечно, в первую очередь опросили команду шхуны, за исключением боцмана, но никто никаких вразумительных ответов не дал, матросы не помнили, с чего все началось, как будто у них была поражена часть мозга, которая ведала памятью того часа, когда произошло нечто.

А "за исключением боцмана" потому, что его единственного увезли в клинику и там усиленно лечили. Появился шанс, что он придет в себя и расскажет хотя бы что-нибудь.

По принятому соглашению все участники группы были уполномочены задавать вопросы кому угодно и по какому угодно поводу. Поэтому Нестеров (на то он и от Советского Союза), вполне естественно, пожелал встретиться с боцманом еще до его окончательного выздоровления. Однако, несмотря на имеющиеся у него полномочия, это было сделать не так-то просто. Прежде всего было невозможно установить, в какую именно клинику забрали боцмана Гауштмана. Этого не знала даже его жена.

А разве вы не навещаете его? - спросил Нестеров, забыв на секунду, что он не в России, где обыкновенно жена не отходит от постели больного мужа.

- Нет, - просто сказала она, - его навещает господин Федерик.

- А кто он, этот Федерик? - спросил Нестеров, и своим вопросом, конечно, огорчил читателей этой книги. Память его подвела. Не мог Нестеров не знать этого имени. Господин Федерик был консулом в одной из республик Советского Союза, и именно он с небезызвестным местным партийным боссом Джураповым знакомил Винченцу с осужденным Обуховским.

И Нестеров решил разыскать Федерика. Прогуливаясь в несчетный раз возле дома боцмана, он заметил однажды невысокого толстенького человечка в безукоризненной тройке. Человечек оглянулся перед дверьми, не обратив на Нестерова особого внимания, юркнул в дом мадам Гауштман. Пробыв там недолго, вышел с каким-то свертком. Нестеров с видом Джеймса бонда подошел и взял его за локоть.

- Господин Федерик?

Тот чуть заметно вздрогнул.

- Не имею чести, - сказал Федерик по-русски и чуть было не "прокололся". Но упоенный легкой победой Нестеров и не заметил, видно, что его собеседник говорит на том же языке, на котором вел беседу в консульстве несколько лет назад с объектом "В".

Нестеров назвался Вождаевым.

- Чем обязан? - спросил Федерик.

- Я бы очень хотел навестить боцмана Гауштмана и надеюсь, вы поможете мне в этом.

- Это невозможно, - почти закричал Федерик, - он нездоров, я протестую как врач.

- Но я настаиваю, - заявил Нестеров тоном прокурора.

Человечек вертелся, как юла. Мимо них пронесся "Ситроен СХ".

Господин Федерик вдруг успокоился. И выдал последний аргумент:

- Это очень далеко.

- Я готов. - Еще бы, Нестеров, да не был бы готов.

- Туда не пускают иностранцев, а из России - тем более.

- Клинике есть что скрывать от русских? - молодец полковник, так он, пожалуй, еще и переиграет Федерика.

Толстяк замялся.

- Не теперь.

- Но отчего же?

Тот самый "Ситроен СХ" снова проехал мимо них.

А Нестеров продолжал играть суперразведчика, протянул руку к оттопырившейся поле его пиджака и достал из внутреннего кармана миниатюрный передатчик. Нажав на панельке кнопку, сунул его обратно в карман чужого пиджака. В конце улицы снова показался "Ситроен СХ" и, остановившись возле собеседников, любезно распахнул дверцы. Они забрались в машину, и господин Федерик коротко сказал: "В клинику".

Машина плавно взяла с места. Когда они въехали в очередной тоннель, которыми изобилует эта местность и где было достаточно темно, Нестеров уверено ощупал пакет, лежащей рядом на сидении и предназначенный для боцмана. Тот самый, который вынес из дому Федерик; но там лежало белье, и больше ничего.

Когда они вышли из машины, Нестерову тут же сделали "кольцо под ложечку". На какую-то секунду он даже потерял сознание, но сработал инстинкт: ребром ладони он рубанул руку санитара.

Ни звука в ответ на удар, а Федерик сказал: "На место, свои", - так, как говорят собаке.

Но что было дальше, Нестеров уже не видел, мир вокруг стал двоиться и троиться, все предметы покрылись цветными оболочками, ноги стали ватными, голова отказывалась соображать.

...Очнулся он скоро, провел рукой по всему телу сверху вниз, обнаружил, что лежит одетый. Он открыл глаза и обомлел: прямо перед ним, раскрыв отвратительную пасть и почти доставая язычком, висела исполинских размеров змея.

Полковник, надо отдать ему справедливость, сумел взять себя в руки и закрыл глаза. Великолепная реакция, и парализовать его волю не удалось. Он снова чуть приоткрыл веки, но так, чтобы не заметили этого, но змеи уже не было, игра закончилась.

Собравшись в комок, превозмогая страх, смешанный с отвращением, он выпростал руку туда, где только что находилась змея. Рука его ударилась о гладко отполированный камень.

- Голография, - удивленно сказал он громко.

- Голография - вся наша жизнь, не так ли? - внятно произнес Федерик. Медленно стал зажигать приятный свет.

- Я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя одиноко и неуютно, сказал Федерик.

- Поэтому пригласили мне в подруги анаконду, - усмехнулся Нестеров.

- Нет, поэтому предоставили вам апартаменты, в которых вы превосходно проведете время, пока ваша компашка, - он так и сказал - "компашка", закончит свои морские изыскания.

- Вот как?

- Да, так. А что, разве мы приглашали вас сюда? Незачем было совать нос. По-моему, вы сами изъявили желание посетить клинику. Пожалуйста, но порядки здесь устанавливаю я, а вы - гость.

- Чрезвычайно вам признателен, вы очень любезны, и, главное, галантны.

- И еще, - продолжал Федерик, пропустив мимо ушей сарказм, - мы с коллегами долго размышляли над тем, дать ли вам возможность контакта с внешним миром, и пришли к выводу, что вам, как ученому, это будет необходимо, - он чуть усмехнулся, - и вот сегодняшняя вечерняя пресса, - и бросил ему газету.

Первое, что увидел Нестеров - заметку об экспертизе, проведенной в отношении некого цилиндра, найденного на шхуне "Дюгонь": говорилось, что он сделан из пластмассы, но где, кем и когда - неизвестно; что оболочка его легче воды, но с содержимым - тяжелее, и что цилиндр облеплен ракушками, по возрасту которых можно предположить, что пролежал он много десятков лет на дне океана. Эксперты говорят: сорок с небольшим лет.

На второй полосе была большая статья, посвященная рассказу о работе комиссии. Рядом фотография, на которой изображены все члены группы. Под клише - подписи, кто из какой страны. Под изображением очень похожего на Нестерова человека стояла фамилия Вождаева.

Знал бы он, как трудно найти ему замену, да еще с отличным знанием русского языка.

- Теперь, после кофе, - сказал Нестерову Федерик, чуть прищурив глаза (признак слабости), - я буду рад испортить вам настроение окончательно, если только не испортил его до сих пор.

Полковник держался хорошо и изобразил умиление и восторг по поводу предстоящей беседы с пленителем.

- Каждое наше слово записывается, - не оценив его стараний, продолжал Федерик, - и будет снабжено самыми изысканными комментариями для вашего руководства в Москве. Это я говорю, чтобы вы знали: мы вольны сделать с вами все, что угодно. Сразу вас предупрежу, вы нам не нужны ни как агент какой бы то ни было службы, ни как ученый, ни как журналист. Убивать мы вас не будем, а вот изолировать вас здесь - наш долг перед, - он замялся, - перед нацией.

И с этими словами он показал Нестерову лежащую на столике рядом довольно пухлую папку. Тот протянул руку: надо же, из настоящей кожи, да и на подставке из настоящего зеленого камня - яшмы. Подумал, наверное, что такие у нас в Эрмитаже.

В папке было очень много всего: и фото Нестерова в кафе, где тот пил пиво (бедный Вождаев пиво не употреблял), и визитная карточка Вождаева, изготовленная в Москве, и то, как Нестеров обнимается с какой-то красоткой, впрочем, довольно безобидно, и даже салфетка, на которой полковник нарисовал рожу и ожидании ужина в ресторане отеля. И все это было действительно снабжено мерзкими комментариями, может быть, не очень талантливыми, рассчитанными на недалеких людей, но он прикинул: если даже эта папочка попадет к его начальству, его просто уволят.

- Между прочим, - сказал Федерик, - это ведь в вашем духе подбрасывать друг на друга компру, особенно в те частые в России моменты, когда вы меняете правительство. Погодите, будет у вас еще какой-нибудь переворот, сами друг друга позаложите...

- Коньяк? - перебил сам себя Федерик, или вы боитесь вашего антиалкогольного законодательства?

- Законодательство регионально, а я предпочитаю "Виски", - сказал Нестеров, с удовольствием отхлебывая глоток. - Надеюсь, на вашей территории сухого закона нет?

Нестеров, конечно, не мог не знать, что подобный карантин - это проверка лояльности. Но он подумал, что с ним Федерику все ясно с самого начала. Что его всерьез принимают за Вождаева.

В одиночестве он рассматривал свою роскошную тюрьму. Кроме большого зала на первом этаже, в котором после душной комнаты они вели с Федериком саркастические беседы, в его распоряжении было множество комнат. Он бродил по апартаментам и открывал из любопытства все двери. Ему конечно хотелось изучить все с тем, чтобы при случае без заминки убежать.

За ним наблюдали, он искал библиотеку, но ее не предусмотрели. Не успел он принять душ, вода которого была подкрашена теплыми тонами, и устроиться поудобнее в постели - больше было делать нечего - как стена прямо перед его кроватью засветилась, это оказался экран, и он увидел господина Федерика, который обращаясь к нему, сказал: "Покойной ночи, господин Вождаев, завтра у вас будет приятное знакомство; предваряя его, я позволю себе прочитать выдержку из вечерней газеты".

И он стал читать: "Сегодня некая почтенная дама появилась перед зданием правительства, контролирующего расследование происшествия, случившегося недавно на побережье Атлантики. Читатели помнят - речь идет о необъяснимом помешательстве целой команды шхуны "Дюгонь". Эта дама заявила представителю правительства, что ей необходимо сообщить комиссии чрезвычайную информацию. Она заявила также, что является вдовой погибшего в годы второй мировой войны врача-генетика Мирослава Войтецкого, поляка по происхождению, который служил в одной из преступных лабораторий у Гитлера, где разрабатывались тайны живого. Она сообщила, что ей известны случаи, аналогичные тому, что произошел на побережье, и готова рассказать об этом все, что она знает, если это поможет расследованию с условием, если ей оплатят дорогу из Парижа, поскольку она не богата. Это ей было любезно обещано. Первое интервью госпожи Войтецкой будет опубликовано завтра в утреннем номере нашей газеты. Жить она будет на загородной вилле, и в виду особой значимости сообщаемых ею сведений, доступ к ней разрешен не будет".

- Жить она будет рядом с вами, господин Вождаев, - резко заявил Федерик, - а теперь спокойной ночи, или: как говорил вам отец: "Спи, сынишек". Он ведь так говорил?

Экран погас.

Нестеров, конечно, не мог заснуть - разволновался: откуда Федерик знает такие интимные подробности жизни Вождаева? Это "сынишек" могло быть только в письмах, а они - в Москве. Неужели снова ограбление вождаевской квартиры? Похищен архив? Да нет, не может быть. Квартира должна быть под наблюдением. Тогда, значит, Федерик знал настоящего Вождаева.

... Проснулся Нестеров от пожелания "доброго утра" с экрана. Очаровательная мулаточка сообщила который час, какая температура воздуха в комнате и на улице, есть ли ветер, какого цвета костюм ему сегодня пойдет и меню завтрака. Она также напомнила, что Нестерова ждет встреча с одной почтенной дамой.

Действительного, после завтрака Нестерову пришлось с ней встретиться. Первое время он просто не знал, как с ней себя вести, поскольку объяснять ей, что он в тюрьме, так же как и она, было бы для него непростительной ошибкой.

- Я люблю молодых людей, - кокетливо сказала старуха, - а вы мне кажетесь надежным. Вчера, когда мы гуляли по побережью (она гуляла с двойником, который ее и подготовил), я подумала, что моя жизнь столь интересна, что может быть даже поучительной. Когда-то я увлекалась старинными романами Дюма, и то, как мы жили с Мирославом во время войны, похоже на такой роман. У меня до сих пор в ушах стрельба, мне постоянно чудится слежка, я умею говорить без слов, иначе нельзя там, где работал мой муж. Ноя хотела сказать вам главное: то, что произошло на побережье - мне весточка через сорок лет от покойного мужа. Поверьте, то же самое они делали на острове недалеко от Флориды, почти пятьдесят лет назад, я расскажу вам.

Нестеров, судя по его виду, был заинтригован, но не эта была цель Федерика. Надо было с помощью старухи убедить Нестерова - Вождаева, что все, что произошло в Атлантике, - дело рук нацистских преступников, а не сегодняшних.

Глава 8. Фрахт

В США СПИД распространяется как большой пожар, - заявил на состоявшейся в Токио пресс-конференции официальный представитель Министерства Здравоохранения и социального обеспечения Японии. По оценкам экспертов, вирусом этой неизлечимой болезни там поражено уже до полутора миллионов человек. Соединенные Штаты превратились сейчас в колоссальный рассадник эпидемии СПИДа, внезапно вспыхнувшей в 80-годах.

(Из архива Вождаева)

Это было давно. Это было очень давно - по масштабам нашего быстротекущего времени. Это было далеко. Это было очень далеко - в измерениях еще непобежденного реактивным самолетами пространства, когда океанический простор лопастями винтов бороздили не теплоходы, а пароходы.

Большой океанский пароход, зафрахтованный у всемирно известной компании, - белый, пятипалубный, - впервые бросил якорь на переполненном джонками, рыбачьими шхунами и черными облупленными буксировщиками рейде шанхайского порта. Шум огромного города, вместо с дымами и запахами угольщиков, стлался по ленивой зыби притихшего океана.

Вежливость и приветливость представителей фирмы, явившихся на меднотрубом, широкобоком (для устойчивости) катере к капитану пятипалубного лайнера, были исключительными. В своих светло-кремовых морских кителях, с маленькими красной эмали крестиками на груди, все трое - безусые, наголо стриженные - казались абсолютно чистыми, как, впрочем, и подобает быть не только китайским, а и всем вообще врачам в мире. Они олицетворяли собой величайшее милосердие своего низкорослого господина с узенькой желтой бородкою клинышком, желтее морщинистого лица, - старого человека четвертого в группе прибывших и первым поднявшегося на борт по спущенному к катеру трапу. Он был почтительно пропущен вперед к площадке трапа, на которой два матроса приняли его под тощие острые локотки, чтобы помочь подняться по качающимся ступенькам. Капитану корабля и администрации порта было известно, что этот несказанно богатый и столь же несказанно гуманный, добрый человек зафрахтовал пароход ради великого благодеяния, о котором из скромности не разрешил даже упомянуть ни в одной газете.

Вот что примерно говорил капитану этот скромный человек: "Велика ли вместимость кают и трюма вашего парохода? Две тысячи? Но это ведь считая взрослых людей... А ваши пассажиры будут маленькие ... Вы считаете, в этом случае, на тридцать процентов больше? А если немножко потесниться в трюме? При некоторых неудобствах в полтора раза больше? И только? Так, так ... Но ведь чем больше детей вы возьмете, тем меньше невзгод от войны будут терпеть оставшиеся до следующих рейсов?.. Нам бы хотелось, чтобы вы разместили четыре тысячи маленьких пассажиров!.. Душно? Тесно? Камбуз не справится?.. Конечно, конечно, - если б речь шла о взрослых людях. Но ведь это же дети, каждый из них вдвое меньше взрослого человека. Послушайте, капитан, но ведь ради большей гуманности можно пойти и на маленькие неудобства. Они же временные. Сколько будет длиться ваш рейс?.. Каких-нибудь две недели?.. Мы даже согласны пойти на некоторые дополнительные расходы - премиальные за быстроту хода, за усердие коков, за пеньковые веревки для дополнительных подвесных коек и для камышовых подстилок, наконец, за необходимостью круглосуточного присмотра за открытыми, создающими более энергичную вентиляцию люками... Сколько? Вот это, да, да, да, - вот это разговор, подсказанный вам истинно конфуцианской мудростью..."

Все кончилось хорошо. В ту же ночь на больших шаландах к борту стоящего на рейде парохода были доставлены ровно четыре тысячи маленьких пассажиров (пересчитывали по головам) - китайских девочек и мальчиков, обездоленных жестокой войной, лишившихся своих родителей - угнанных неведомо куда в качестве военнопленных, убитых в боях или пропавших без вести.

Среди маленьких пассажиров оказались дети не только китайского народа. Но что ж, разве гуманность и доброта региона льны?

Великолепный лайнер шел самым полным ходом. Премия за полный ход и за все прочие дополнительные усилия была честно выплачена капитану в момент последнего рукопожатия в его каюте.

... Через двенадцать суток три тысячи шестьсот девятнадцать маленьких пассажиров перестали ощущать качку, - проведенный прибывшим с берега многоопытным лоцманом по фарватеру между коралловыми рифами пароход бросил якоря в невозмутимо прозрачную воду полукруглой лагуны, пропускавшую солнечные лучи до самого дна.

В судовых документах значилось, что, по соглашению, подписанному тремя светилами медицинской науки, капитан не несет ответственности за некоторую убыль пассажиров, вызванную последствиями тяжелой морской болезни, винить в которой можно только природу, наславшую на корабль свирепый циклон, зарегистрированный всеми радиостанциями полушария. Он налетел и умчался.

Теперь было безветренно. Словно впаянные в белесо-голубые небеса кроны пальм даже не шевелились. День был радостным, ярко и жгуче солнечным. Вдали виднелись ряды белых домиков, окруженных тропической зеленью, и длинные, похожие на ангары для самолетов, но только с плоскими крышами, здания научного Центра, администрация которого готова была с отменным радушием встретить новую партию своих маленьких гостей, которым человеческая гуманность и великие достижения древней науки в сочетании с самыми современными открытиями и методами, должны были принести счастье...

- Он - врач?

- Да, конечно.

- И у него есть диплом?

- Безусловно! Врач без диплома не мог оказаться в штате нашей лаборатории. Никаких дилетантов я не признаю. А, собственно говоря, крошка Гильда, почему этот человек так заинтересовал тебя?

- Как его зовут?

-Лорингоф. Барон фон Лорингоф.

- Это настоящее имя? Или, как почти везде теперь, - "все для удобства"? У тебя-то здесь подлинное имя?

-Неподдельное! Иначе как бы ты могла приехать сюда, фрау Гильда Войтецкая? А у него? Разве гейдельбергский диплом может быть выдан иначе? Все - подлинное. Он - врач, причем педагог, к тому же у него есть отличная научная работа в области детской педиатрии.

-Детской, говоришь?

-Да, его считают хорошим специалистом, иначе не рекомендовали бы мне. Правда, у меня он занят больше администрированием, чем работой по своей специальности. Во всяком случае, - пока наша работа еще только по-настоящему разворачивается...

-А в чем именно состоит ваша работа?

-Гильда, милая моя, ученые не любят, когда, прости меня, дилетанты им слишком надоедают расспросами!... Когда-нибудь, если мы добьемся настоящего успеха, ты все узнаешь, при условии, что останешься здесь...

-Мирек... Я не останусь здесь надолго...

-Тебе здесь не нравится?

-Нигде мне не нравится! (Дай ухо!) Там, где есть боши!

И, отстранив ладонью голову мужа, уже почти сплошь седую, Гильда громко и весело воскликнула: - Как тут у тебя душно, Мирек! И вентиляторы работают, а дышать нечем!!! Можем ли мы с тобой сейчас выйти в сад?.. Весна, сирень цветет!.. Ты имеешь право располагать своим временем? Пройдемся, а потом я разбужу нашу девочку и мы вместе, втроем пообедаем.

-У тебя ключицы торчат... Боже, как ты худа! Ты голодала в Париже?

-А ты как думал? Зато ты тут совсем превратился в бюргера!

... Войтецкий тщательно запер за собой дверь кабинета. Они вышли стеклянным коридором в фойе, Войтецкий небрежно кивнул вытянувшемуся перед ним охраннику:

-Я в саду.

-Там этим головам было смешно.

-Каким головам?

-Ну, детям было смешно, тем, что везли на пароходе. У них высовывались только головы, - как ровные-ровные тыквы на поле. Их выбрили... Только это поле было деревянное, гладкое, а для голов там были понаделаны дырки. А под полом детей привязывали, чтобы не дергались, когда им делали инъекции.

-А почему дети смеялись.

-Потому что над каждой головой на ниточке висела конфета.

Видимо с каким-то наполнителем, потому что головы застывали...

-А потом?

-А потом доктор размечал головы какой-то сеткой и делал инъекции. Что-то кричал другому.

-А что он кричал?

-Я же не понимаю по-китайски, и что-то записывал на листе. Выводил иероглифы. Они различались.

-Нужно чтобы вы подробно мне все рассказали, фрау Гильда, - сказал Нестеров.

-Не теперь...

Глава 9. Паблисити

Среди наследственных болезней человека есть группа заболеваний, в основе которых лежат нарушения биохимических процессов, протекающих в организме. Одно из таких биохимических заболеваний - так называемая галактоземия. Эта болезнь контролируется мутацией. передающимися из поколения в поколение, и поэтому, чтобы избавить потомство человека, у которого имеется такой "больной" ген, его нужно заменить на ген "здоровый".

(Из архива Вождаева)

-Доброго вам утра, господин Вождаев.

Нестеров открыл глаза. Над его роскошным ложем стоял Федерик. В его руках была свернутая газета.

-О вас пишут, какой вы молодец, и я даже полагаю, что мое правительство обратится к вашему с просьбой поощрить вас за ваш титанический труд, за вашу самоотверженность. Вы здесь так недолго, а уже столько сделали!

Федерик продолжал издеваться. А Нестеров выхватил у него газету. Под огромным заголовком была помещена статья, действительно подписанная Вождаевым. Но только это была еще не статья, а гранки статьи. Поэтому Федерик и приехал к Нестерову. Видимо решил, что уже наступило время Нестерову подписаться Вождаевым, хотел, чтобы он сам запер себя в мышеловку, ведь как бы он не умел ставить его автограф, экспертиза выявит неточности.

-Прочтите, прочтите, статья неплохая, к тому же вы получите за нее приличные деньги, но, естественно, придется поделиться с двойником...

Что это за двойник, если он не умеет за меня даже расписываться! проворчал Нестеров, пробегая глазами газетные строки. - Я профессиональный журналист, - веско сказал он, - и не могу работать бесплатно, но получать деньги за нее мной написанную статью - это уж, извините, совсем некрасиво.

Федерик промолчал, не желая, видимо, отвлекать его от чтения. А тот читал, и не без удовольствия, довольно хорошо сделанную статью о том, каково мнение СССР по вопросу, ради которого здесь уже пятый день работает комиссия.

В статье говорилось, что причина сумасшествия команды "Дюгоня" таится в изуверских опытах врачей третьего рейха, которые случайно не уничтожили или упустили в море какие-то препараты, отчего через сорок с лишним лет так не повезло команде. Статья называлась - "Догадки умного русского". Название претенциозное и вызывающее. Федерику совсем не надо было, чтобы Нестеров даже случайно вдруг подумал о том. что эти капсулы с психотропной дрянью изготовлены сегодня.

-Ну. Прочитали? - любезно осведомился Федерик, усмехнувшись. - Уж не думаете ли вы всерьез, что могут существовать бациллы войны или настроения? Вирус - это вам не фантастический роман.

-Прочитал и совершенно согласен, - сказал Нестеров, - все примерно так и есть. Тем более что с вашей легкой руки любезная собеседница фрау Гильда проливает свет на произошедшие сорок лет назад события, которым она была свидетелем. Но вы, видимо, и сами в курсе наших с ней бесед.

Федерик опять промолчал.

-Я не буду этого подписывать, - сказал вдруг Нестеров. - Я представляю советскую прессу, и позвольте моей газете быть первой.

-Хорош был бы я, если бы не подумал об этом, - развязно заявил Федерк. - Полагаю, вы будете довольны, если эта ваша статья появится именно в газете, выходящей в вашей стране. Пожалуйста, вот телефон, передайте ее в номер. Какая газета Вам подойдет? Вероятно правовая?

Номера планирует секретариат, - заявил Нестеров, - я могу лишь направить статью, да, в правовую газету.

И, подумав о газете, он загрустил. Там есть такой Моисеев. И вот он наверняка сделает все, чтобы статья не вышла. Но, в данном случае, это как раз то, что нужно.

Моисеев - человек замечательный. Он уже лет десять пишет книгу "Начало Водолея", в которой много афоризмов и забавных сентенций, типа: "Стыдно верить - надо думать", "Ты мне нравишься в качестве мишени", "Петухи не в пору поют - новые указы выйдут", "Возьми в руки палец и набери номер телефона", "У меня язык не поворачивается пить на улице", а то и: "Социализм у человечества не получился, а что получилось? Французская революция? Ренессанс? Христианство? А капитализм? Ведь он живет не по средствам".

Воспоминания о писателе-неудачнике придали Нестерову сил, юмора и оптимизма. И уже с новым запасом энергии он сказал, стараясь убедить Федерика:

-А выйдет статья или нет - вопрос, который от меня не зависит. Неужели вы в самом деле можете подумать, что у читателя нет больше проблем для размышлений, как только вот этот инцидент со шхуной, и он так уж и ждет именно этой информации?

-Но вы же можете настоять, чтобы материал поместили! Ведь это стоит, наверное. Денег - направить вас сюда, для чего же вы тут сидите, если газета "Всероссийские юридические вести" не будет первой? Да это и в ваших интересах. Так что звоните.

Нестеров снял телефонную трубку, набрал код Москвы, вспыхнувший тут же на табло, и номер редакции.

Москва на проводе. Слышен голос Лидочки - секретаря Моисеева, самого Моисеева в редакции. Как всегда, нет. Или пишет свою книгу, или... впрочем. Не важно.

Нестеров, находясь в тысячах километров от редакции, от Лидочки и к тому же в дурацком положении пытается как-то отыграть ситуацию. Но ее контролирует Федерик, хотя и Федерик часто ошибается.

-Там много, - говорит Лидочка, когда статья перевалила за седьмую страницу, - и это в номер?

-В номер немедленно, - сказал Нестеров и посмотрел на Федерика.

Он доволен, все идет по сценарию.

-Только прошу вас еще, Лидочка, передать НГ... Бац. Разъединили. Болван Федерик все испортил.

-Никакой дополнительной информации, - нахмурился он.

-Идиот, - сказал Нестеров Федерику, - я хотел передать ему привет, чтобы он забыл и поставил мой материал сегодня же, пусть вам будет хуже.

-Перезвоните, - разрешил Федерик.

-Перебьетесь...

Но Москва после нажатия Федериком клавиши повтора снова была на проводе.

-Василий Владимирович, - сказала Лидочка, - нас разъединили, вы что-то хотели передать? У вас голос странный.

-Нет, Лидочка. Ничего, а что?

-Ну как что. Вы сказали, что что-то хотите передать НГ.

-Когда?

-Когда диктовали статью.

-Какую статью?

-Ну как же. Разыгрываете вы меня, что ли?

-Я - вас, Лида? Что с вами?

-Василий Владимирович, извините, но что с вами?

Нестеров молчал, не отвечая на ее вопросы, пока она не положила трубку.

Не очень удачно, с большими издержками, но Нестеров ситуацию отыграл. Придется теперь наказывать Федерика. И на старуху бывает проруха. Дебил.

Нестерова оставили одного, но не надолго. На экране появился озабоченный Федерик. Это после взбучки. И по его виду было понятно, что он нуждается в общении.

Трапеза прошла дружественно. Нестеров упивался своей выдержкой, считая, что все хорошо и что Федерик, не обнаружив нигде никаких компрометирующих его материалов, решил взять его не шантажом, а лаской.

Но Нестерова, если бы он всерьез задумался бы над своим положением не могла не беспокоить загадка "сынишка": откуда Федерик все-таки знает, что именно так Вождаев старший, которого давно уж нет на свете, называл своего сына.

После беседы Федерик заявил, что вскоре Нестеров понадобился ему, и исчез. А Нестеров решил еще поваляться в постели.

Неожиданно ему что-то пришло в голову. Он встал и направился в туалет, где автомат подавал необходимую порцию бумаги, незаметно положил клочок в карман, чтобы потом под одеялом в темноте написать несколько слов о том, что с ним произошло.

Зажав карандаш и клочок бумаги в кулаке, якобы недомогая, он доковылял до кровати и улегся. Под одеялом нащупал карандаш и, стараясь не шевелиться, коряво нацарапал на ощупь: "Я ГР. СССР ПРОФ. ВОЖДАЕВ ПОХИЩЕН ФЕДЕРИКОМ ИЗ ДОМА ЖЕНЫ БОЦМАНА, СОДЕРЖУСЬ В КЛИНИКЕ. ДВОЙНИК ЗА МЕНЯ В КОМИССИИ".

Эти девятнадцать слов дались ему очень тяжело, он даже взмок, и наблюдателям стало его жалко. Свернул клочок в трубочку и спрятал ее между пальцами. И вроде бы даже задремал. Потом зашевелился, как будто проснулся, и высунул голову из-под одеяла.

Экран тотчас отреагировал на его "пробуждение".

-Приятного отдыха, господин Вождаев, - сказала с экрана экстравагантная девица, - мы рады, что вы еще немного подремали.

На экране появился Федерик, он улыбнулся:

-Вы в самом деле прекрасно выглядите сегодня, - сказал он, - продолжая загадочно улыбаться. - И мне не хотелось бы портить вам настроение, но...

-Но что же? - спросил Нестеров. И тотчас же получил ответ на экране: "Я ГР. СССР ПРОФ. ВОЖДОЕВ ПОХИЩЕН ФЕДЕРИКОМ ИЗ ДОМА ЖЕНЫ БОЦМАНА, СОДЕРЖУСЬ В КЛИНИКЕ. ДВОЙНИК ЗА МЕНЯ В КОМИССИИ".

-Ну, если вы готовы, - серьезно предложил Федерик, - если вы готовы, полковник Нестеров, - едем.

-Знаете, полковник, - любезно сказал ему Федерик, когда они сели в машину, - я не думаю, что вы одержите победу. На нашей стороне Бог. И объясню почему.

Дело в том, и это подтверждает наука, Вселенский Разум (ВеРа) где-то высоко - высоко, конечно же, планирует все по справедливости, но там, в этом Вселенском компьютере, произошел, видимо, какой-то сбой, неполадка, и поэтому одна половина человечества запрограммирована уничтожить вторую. Я вам скажу: мне наплевать, кем я буду в следующей жизни, о существовании которой постоянно долдонят нам теперь уже даже ученые. Мне не наплевать, кто я теперь.

Вы, наверное, тоже боретесь за справедливость, я уважаю вас за то, что ваша справедливость истинна, но есть же сегодняшний день. Лучше сегодня банка пива. Чем в другой жизни неизвестно что. Кстати, единственное, что еще спасет ваше общество - это разрыв между словом и делом. Вы очень много болтаете, и перестройка ваша ничего, кроме горя, в ближайшее время не принесет, хотя, может быть, лет через двести вы все будете героями.

Но не знаю, что лучше: созерцать собственный памятник из глубин космоса или сегодня потрогать красивую женщину...

Так вот, насчет сбоя Вселенского компьютера. Наш центр питания энергией из Созвездия Водолея, друг мой. И не важно, ошибаются Боги или нет, мы исполняем их волю. Мы послушные роботы, и мы доказали свою жизнеспособность. Подумаешь, половина человечества погибнет, зато другая будет жить лучше. Надо только выбрать себе вовремя нужную половину.

Знаете, есть такая притча. Случилось наводнение, и один человек отказался эвакуироваться и забрался на крышу дома, молясь Богу. Он говорил, что верит в Бога и тот его должен спасти. А в это время на лодке за ним приехали спасатели, но он ехать с ними отказался, продолжая возносить молитвы Всевышнему. И что вы думаете, он, конечно, утонул. Но предстал перед Богом с претензиями: "Как же так? Я утонул, вознося молитвы". И вы знаете, что ему ответил Бог? Он сказал: "Ты сам виноват, я присылал за тобой лодку".

Надо просто вовремя понять, что есть веление свыше, а чтобы закончить наш разговор, добавлю: СССР слишком велик, его трудно контролировать, может, разобьетесь на суверенные республики, или страны, разделитесь, а? Ну ладно, шучу, шучу... Но когда в России будут военные базы США, вспомните наш разговор, ладно?

Глава 10. Информатор

За все ремя своей работы советские спец службы не выявили ни одного западного "нелегала", хотя таковые, несомненно, существуют. Наличие их определяется, например, радио- контрразведкой. Известно, что действует примерно 150 линий связи. Радиоцентр передает сообщения из какой-либо страны, агент ловит их на обычный приемник, расшифровывает и действует соответственно. Например, более 30 лет существуют два английских источника. Кто они, где они - установить не могут.

("Русская мысль")

Морони очень любил подмосковный писательский поселок "Переделкино". У него там было много знакомых, и часто они оставляли его ночевать на своих дачах под сенью пахнущих сосен и осин.

Иногда ему приходило в голову, что ему-то как раз и надо жить среди осин, потому что потому что именно на этом дереве повесился Иуда, а то что он Иуда, он думал бесконечно, но наркотики, напитки, постоянное напряжение и нерасслабленность не давали ему даже возможности задуматься о том: верно ли он живет? Он, правда, утешал себя тем, что борется не со страной, а с системой, и даже придумал себе сентенцию в оправдание:

"Что есть предательство? И предательство чего? Бардака. Ведь член семьи уходит из семьи, если там грязь, грубость, неуважение, хамство".

Но работа брала свое, и Морони не отвлекался на ерунду. Сейчас, собирая смолу с редких сосен и отправляя ее с наслаждением в рот, он обдумывал информацию, которой стал обладателем сегодня, и когда наконец последний луч подмосковного заката погас, Морони уже знал, что передавать своим коллегам в Европу.

"В комиссии на побережье работает вместо Вождаева, погибшего, как и было сообщено в прошлом донесении, полковник Нестеров Николай Константинович".

Для такой мелочи, конечно, глупо было бы использовать дорогостоящую передающую систему "Выстрел", поэтому сентиментальный, как многие негодяи, Морони передал еще длинное послание своей маме, тяжело болевшей последнее время и только после этого, закодировав информацию, "спрессовав" ее в обыкновенный пистолетный выстрел, отойдя на всякий случай подальше от дачи своего приятеля. Нажал на курок.

Как раз в это время пролетал к аэропорту "Внуково" очередной самолет, и выстрела, и без того малошумного, никто не услышал, а когда Морони вернулся на дачу к писателю, на столе его ждали омары и пиво, сыр, салями и ананас, а писатель, сидя перед камином, предвкушал тот миг, как он сейчас будет читать Морони свои произведения.

Жил в Переделкино и предоставлял кров Морони унылый и никчемный писатель по имени Димир Савицкин. Упиваясь переделкинской природой и свободой, которую дала ему перестройка он, писавший всю жизнь скучно, просоветскую прозу, теперь воспрянул духом, перестал скрывать свою "неприличную" в годы тоталитаризма национальность, а в очередную книгу свою ввел даже сцену любви.

Он был бы счастлив, но возраст, жизненный опыт, да привычки оказались сильнее писателя. Рискнув обрезать себе на семидесятом году жизни крайнюю плоть, он все-таки не выбросил частицу своего тела, а спрятал ее в графин с водкой "на случай", а вдруг вернутся красные.

И чем чаще он об этих красных думал, тем чаще прикладывался к тому графину.

Глава 11.

Группа бывших узников концентрационных

лагерей объявила сидячую забастовку, потребовав возобновить судебное разбирательство по делу Клауса Барбье - бывшего начальника гитлеровской тайной полиции в Лионе. Годы страданий, лишений были за плечами демонстрантов. Во время войны они подверглись "медицинским экспериментам" в Освенциме.

(Из архива Вождаева)

Огромный "Кадиллак" остановился у здания отеля. В который после посещения семьи боцмана Нестеров не вернулся неделю назад.

В холле Нестеров увидел НГ. У спецслужб не было желания подставлять Нестерова еще раз. Все было и так ясно. Надо было засветить НГ. Однако НГ человек опытный. И фантазер. Когда ему надо, он сможет убедить себя, что Нестеров - это Вождаев. Нестеров пригласил его в бар. А наблюдателям было весело смотреть на сцену, где полковник пытался объяснить своему другу, что он похищен.

-У тебя хорошая память? - спросил Нестеров НГ, и наблюдатели насторожились.

-Плохая, - честно сказал он.

С НГ Нестеров сперва говорил о генетике, о газете, о других проблемах. Нестеров отвечал невпопад, потому что был в страшном напряжении, и НГ не мог этого не заметить.

Что с тобой? - все время спрашивал он.

Ну что Нестеров мог сказать в своей ситуации?

Да-а-а, - закричал вдруг НГ, - хочу тебя обрадовать, перед отъездом получил.

И с этими словами он вытащил з кармана только что вышедшую в Москве книжку Вождаева. Здорово? Это сюрприз, но не автору. Его нет на свете. Книга провалялась в издательстве три года.

Напиши, старичок.

Нестеров стал рассматривать книгу. Наш Герой протянул ему перо, но не успел занести его над страницей, как вдруг даже не увидел, а почувствовал по правую свою руку человека.

Вас к телефону, - внятно произнес подошедший.

Нестеров, конечно, понял, к какому его зовут телефону, понял и то, что ничего ни сказать, ни написать уже не успеет.

Сейчас, - он повернулся к НГ, - сейчас вернусь.

Как? - НГ опять ничего не понял. Да и никто бы на его месте ничего не понял, - какой телефон?..

Медленно удаляясь. Нестеров смотрел на НГ.

-Что случилось? - крикнул он, - тебя похи... - он не проговорил, а прошептал. Нестеров чуть заметно кивнул ему головой. И перед тем, как поспешно выйти из бара, бросил в его стаканчик с желтым соком только что оторванную нижнюю пуговицу своего пиджака.

В узком коридоре с Нестеровым чуть не столкнулся его двойник, который шел к НГ, чтобы продолжить беседу, которую он видел и слышал на телеэкране. Поэтому он был готов и подписать книгу, и продолжить разговор. На нем был точно такой же, как на Нестерове, костюм, рубаха и даже носки.

-Мы должны благодарить вас, - сказал, встречая Нестерова, господин Федерик, - вы вели себя благоразумно и убедительно. В знак благодарности я представляю вам встречу с человеком, которого вы так хотели увидеть - с боцманом, но после просмотра, так сказать, хроники. Идемте.

Они сели в низкие, очень мягкие кресла перед уже известным эрмитажным столом. Уставленным различной снедью и напитками. Вспыхнул экран. Нестеров увидел себя и Нашего Героя в баре.

Больше всего он, конечно, боялся эпизода, где удалось шепнуть НГ, что он похищен. Видео зафиксировал и сцену возвращения Нестерова от двери бара когда тот оторвал пуговицу, чтобы бросить ее в стакан НГ. Он был уверен, что его враги не смогли понять, что он такое бросил. Камера крупным планом прощупывала стакан "оранджджюсса", но он был непрозрачен даже для такой техники, какая имелась у Федерика. "Хорошо, что сок здесь не разбавляют".

Дальше подошла официантка с предложением поменять стакан, но НГ не разрешил, и тут произошло самое интересное.

В зал вошел двойник. Натасканный на голосе Нестерова, на интонациях, одетый, как он, он смело взял со стола книгу и начертал без ошибок:

"Старичку НГ на память. Вождаев". Нестеров сам должен был такое написать. Потом двойник бодро объяснил, что к телефону его подозвали ошибочно. НГ стал рассматривать пиджак двойника, после чего бросил взгляд на стакан с почти допитым соком. А когда он снова обратил внимание на пиджак своего визави, сомнений не оставалось: понял. Жаль. У наблюдателей еще много было шуточек и для Нестерова, и для НГ, так что они не отчаивались.

Медленно стал гаснуть свет, свидетельствуя о том, что Нестерову велят лечь спать, но он еще позволил себе как любой русский помечтать, помахать кулаками после драки. Что было бы, если бы...

НГ развил бурную деятельность, чтобы найти Нестерова. И спецслужбы помогали ему, хотя Нестеров до сих пор не понимает, отчего не постигла такая же, как Вождаева, участь. Наивный, НГ им нужен был на воле, а вовсе не потому, что у господина Федерика не было его двойника.

Расплатившись, НГ из бара отправился к своей машине. Он теперь уже великолепно знал, что тот, очень похожий на Нестерова человек, не есть его друг, но не подал виду, а, сев в машину, пропетлял на всякий случай по городу, как делали герои его книг, после чего нажал на акселератор и, прибавив скорости, помчался в соседний городок к советскому консулу, чтобы посоветоваться с ним, как действовать дальше.

Консул (наверняка тоже из кадров КГБ) ничуть не удивился рассказу НГ и, посоветовавшись с Москвой, принял решение, составной частью которого было участие Нашего Героя в поисках полковника.

Заручившись поддержкой консула, НГ начал, как и следовало ожидать, с дома боцмана, ибо именно из него, по его расчетам, Нестеров был похищен.

Но посещение дома боцмана не дало никаких результатов: семья боцмана, как ему сообщили новые жильцы, здесь уже не жила больше недели, то есть с того самого момента, как Нестеров был помещен в клинику. Попытки найти ее новое место жительства не дали никаких результатов. Семья боцмана бесследно исчезла из городка. И ни полиция. Ни служба информации не смогли помочь НГ в его поисках.

И вот, когда уже НГ отчаялся напасть на след, ему пришла в голову блестящая идея: снестись накоротке с двойником и тем самым попасть в поле зрения людей Федерика, а тут уже не без помощи консула и его сотрудников довершить то, что должно было сделать.

В один прекрасный час НГ остановил автомобиль возле отеля и неспешно поднялся в номер, где столь недолгое время жил Нестеров, а теперь обосновался двойник.

Он постучал в номер и вошел: двойник сидел в кресле и, положив ноги на столик, смотрел телевизор.

Увидев НГ, он вскочил и поприветствовал его столь по-русски, что НГ потом говорил, он даже засомневался, двойник ли это.

Короче говоря, Наш Герой спас Нестерова; однажды он появился в клинике с консульскими работниками. Спецслужбы пошли на эту подставку, потому что Нестеров уже выработался.

Федерик хорошо подготовился к их приезду и придумал такую версию: никакого двойника нет и не было, а что Нестеров - со странностями, его неадекватное поведение якобы и привело его в конце концов в клинику, где он пробыл всего сутки. До прихода сюда представителей советских властей.

Возвращая Нестерова Нашему Герою, Федерик заявил, что у него сложное заболевание: раздвоение личности, он одновременно мог ощущать себя в разных местах, но сам Федерик будто бы сделал все, что мог, и если вдруг наступит ухудшение, он готов оказать бесплатную помощь.

Дома, в Советском Союзе, "отходя" от командировки, Нестеров, к сожалению для Спецслужб, сумел вспомнить множество деталей, на первый взгляд мало что значащих, но весьма существенных для дела, которое передали потом в его производство.

Продолжать работу по освещению ситуации со шхуной "Дюгонь" поручили Нашему Герою, получившему назначение на должность собственного корреспондента "Всероссийских юридических вестей".

Глава 12. Морони в роли грабителя

Участковому инспектору милиции

т. Стрижуку Н.Н.

от жильцов дома No 31 по Анфертьевскому

переулку Остроуховых кв. 341

Заявление

Сегодня, около 12 часов дня в квартире

No 342 жильца нашего дома Вождаева происхо

дил странный шум. Нам известно, что това

рищ Вождаев находится в командировке, клю

чи он оставил нам. На звонки квартира не

отзывается, к телефону никто не подходит..

Квартира на охране.

Конечно, исполнителем такого предприятия должен был быть элемент деклассированный, но организатором...

Морони вспомнил, как легко несколько лет назад он ограбилгосударственный банк, и усмехнулся.

Чуть-чуть покачивалась листва, забавно было смотреть на этот милый московский вечер, на реку, на птиц, кружащихся, но реку перелететь не решающихся, на прогулочный катерок...

Если бы он курил, то можно было бы написать, что от отшвырнул окурок и решительно вошел в парадную дома. Но он не курил и вошел не решительно, а обыкновенно, потому что уж кому-кому, а ему такого рода предприятия было делать легко.

Остроуховых по его данным дома не было, да их не оказалось и в действительности. Он легко и просто в течение тридцати секунд открыл дверь квартиры и немедленно наметанным взглядом определил, что квартира находится под охраной милиции. Причем под двойной. Одна система называлась "ревун" и отключалась простым выдергиванием шнура. Вторая была сложнее. Надо было позвонить на пульт связи и сообщить туда номер кода и пароль.

Но ни телефона пульта, ни пароля, ни кода Морони не знал, однако это его не остановило и даже не огорчило. Он достал из кармана плоский предмет, напоминающий микрокалькулятор с двумя проводками, заканчивающимися иголочками. Воткнул эти иголочки в телефонный провод, и тотчас же на табло прибора высветился последний номер, который набирался из этой квартиры. Надо думать, последним номером был номер пульта охраны, потому что после того, как человек его набирает, а этим человеком, как Морони установил, был Нестеров, он тотчас же уходил из квартиры.

Морони секунду подумал и позвонил на пульт.

-Пульт слушает, - ответил мягкий женский голос.

-Здравствуйте. Это Вождаев, - сказал Морони, - вот вернулся домой из командировки. Две недели меня не было, а в самолете еще поддали и вылетели из головы ваши номера и пароли.

Девушка рассмеялась.

-Ничего, - сказала она, - настоящий грабитель не бывает так откровенен. Снимаю с охраны. Панова.

"Социализм все-таки непобедим", - усмехнулся Морони.

И, посмеявшись над Пановой, Морони начал действовать. Милиция не придет, и у него в запасе была вечность.

Он для контроля все же вышел на улицу, прикрыв дверь, но когда милиция не приехала в течение часа, снова вошел в квартиру и принялся изучать архив Вождаева, кое-что отбирая в кейс, который таскал за собой из комнаты в комнату.

Уже уходя, он решил, что все-таки стоит спровоцировать ограбление, просто так, для порядка. Поэтому на охрану ставить квартиру не стал.

Глава 13. Стресс

Десятки лет пытаются медики многих

стран победить недуг века - онкологические

заболевания. Одна из проблем, с которой им

приходится сталкиваться, - длительный скры

тый период болезни.

Четырнадцать лет назад начались комп

лексные исследования иммунологических сдвигов

у людей с поражением головного мозга. Пора

жения бывают разных степеней. Установлено:

травма, полученная в автокатастрофе, вызы

вает повреждение. Опухоль - это поврежде

ние, более протяженное по времени. Предпол

ожили, что каждое поражение характеризу

ется появлением в организме специфического

белка - антигена...

(Из архива Вождаева)

От всего увиденного и пережитого Войтецкий оказался под угрозой серьезного психического заболевания. Центр лихорадочно искал замену Войтецкому по всем странам. Но такого класса ученого нигде - ни на свободе. Ни в концлагерях не находилось. Время шло.

Ординатором к Войтецкому была временно назначена некто Неда Тилич. Молодая женщина из оккупированной немцами Хорватии, вышедшая там замуж за одного из офицеров фашистского корпуса Павелича. Муж ее вскоре был убит в бою с партизанами, а сама она обосновалась в Триесте. Где добывала себе средства к существованию общением с некоторыми итальянскими, австрийскими и хорватскими офицерами, обитавшими в тамошней гостинице, оказывая специальные услуги также портовой жандармерии Муссолини, от которой получала регулярное вознаграждение...

Войтецкий хотел жить, любой ценой жить, сознавая подлость самого этого желания в тех обстоятельствах и на тех условиях, какие до времени обеспечивали продолжение его жизни. Он старался оправдать себя тем, что его действительно необыкновенная научная работа поможет совершить величайшее открытие. Которое будет иметь огромное значение для всего человечества... на самом деле он презирал себя: о каком человечестве и о чем человеческом можно думать здесь, в этом гнезде преступников, великолепно организованном могущественнейшим государством, где любое, самое гениальное открытие используют в античеловеческих целях. Для кого же старается он? Ведь им руководит только чувство гадкого страха... И что же теперь поделать, если на самом пороге к великому своему открытию он оказался нужен не миру гуманности и добра, а безумцам, маньякам, превращающим свой народ, не менее великий, чем все другие цивилизованные народы, в гигантскую банду преступников. Да, он, Войтецкий, в их власти, он слишком слаб духом и боязлив, даже для того, чтобы наложить на себя руки. Как сделали это многие другие германские ученые, оказавшиеся в подобном положении... Он понял, что будет работать при любых обстоятельствах, на кого бы ни работал. Свое открытие он сделает. Не может быть, чтобы рано или поздно оно не дало положительного эффекта, а его имя не осталось бы в веках!.. Если человечество уцелеет, у него найдутся последователи, которые продолжат его работу, и не только во вред, но и на благо всему человечеству. В сущности, он сейчас находится в том же положении, в каком пребывают физики. Поставившие своей целью добиться расщепления атомного ядра. А если добьются? Первое, что будет создано ими, вернее, что заставят их создать, будет атомная бомба! Слава Богу, что ее пока еще нет! Но ведь будет, будет!...

Почему Гильда не пишет, не прислала ни одного письма? Здорова ли? Жива ли?.. А милая, маленькая доченька, девочка, что с нею, где она, знает ли, как мучительно жить здесь ее отцу?

А может быть, Гильда не пишет просто из предосторожности? Что, в самом деле, напишешь в письме сюда, в письме, которое будут мусолить пальцы фашистских рук? Хотя бы два слова, всего бы только два слова: "Живы, здоровы!.." Но ведь такими словами во время войны и лгут, жалея того, кому пишут, не решаясь сказать правду! Если бы, конечно, эти два слова были написаны собственной рукой, это все-таки значило бы: "Живы..." А от них - ни слова. Письма даже с одним этим словом - нет!.. А может быть, Лорингоф этот или какой-нибудь из тысячи других Лорингофов - держит его у себя?

В эти дни Войтецкий, завершая первый этап своей работы (он открыл новое сочетание химических элементов, способное, по его суждению, положительно воздействовать на мозг человека), изготовил первый вариант препарата, действие которого можно было проверить, только инъекцировав его в различные доли мозга. В обычных условиях Войтецкий, вероятно, стал бы проводить длительные пробы на разных животных, меняя дозы, частоту инъекций, тщательно изучая реакции разных животных и на каждый укол, и на различное сочетание уколов....

Но едва он заикнулся об этом, как Неда Тилич немедленно уведомила о "большом успехе в работе" Альмедингена, а тот сразу же сообщил Лорингофу. На следующий же день в кабинете Альмедингена было устроено совещание.

- Сколько на первый раз, герр Войтецкий, надо произвести пробных инъекций? - прямо спросил Лорингоф.

Войтецкий молчал.

- Сколько? - холодно повторил барон. - Тысяча, две?

- Что вы, - с дрожью в голосе пробормотал Войтецкий. - Я пока приготовил только сто пятьдесят ампул.

- Для взрослого мозга или для недоразвитого?

- Вы хотите сказать - для детского?.. Нет, нет, сейчас никакого резона нет делать инъекции детям. Важно выяснить немедленную реакцию.

- Значит так, сто пятьдесят мужчин или сто пятьдесят женщин?

- О, мой Бог! - прошептал, побледнев, Войтецкий.

- Ну?

В разговор вмешался Альмединген.

- Вчера вечером господин Войтецкий в частной беседе со мной дал мне понять, что он не хотел бы испытывать свой препарат на женщинах.

- Я по другому поводу это сказал! я говорил о грядущем времени...

Лорингоф без улыбки продолжил:

- То, что вчера было грядущим, то сегодня становится настоящим временем. Хорошо! Примем во внимание пожелание господина Войтецкого. Значит так! Господин Швабе, отберите для эксперимента в Пятом отделении сто пятьдесят мужчин. Здоровых, конечно, прочее вас не касается. Ординатором будет фрау Тилич... Все!..

Конечно, в другое время и в другом месте первый опыт введения нового химического вещества был бы произведен только на одном испытуемом, и только при удаче количество испытуемых было бы удвоено, утроено и лишь после долгих повторений, давших положительные результаты, было бы умножено.

В любом случае первые испытания проводились бы на животных - в долгой строгой последовательности, - скажем такой: мышь - крыса - кролик - собака обезьяна...

Так именно и мыслил себе постановку опыта Мирослав Войтецкий, даже тогда, когда окончательно понял, что экспериментировать в дальнейшем ему придется на людях.

Над ним тяготели понятия: "время не ждет"; "жестокость и беспощадность - высший закон морали"; "нет ни детей, ни мужчин, ни женщин там, где есть враг"; "жизнь истинного германца дороже и священнее жизни десяти тысяч врагов". Лорингоф в категорической форме советовал искать философские истины в строках "Майн кампф" и глубже размышлять об истории арийской расы, просветляя свой разум чтением Фридриха Ницше, который, как известно, в гимназические годы основы своих этико-политических концепций связывал с понятием тирании.

- Как видите, - с высокомерной, самодовольной усмешкой обронил Лорингоф, - и мы, занятые работой не меньше профессоров, находим время изучать труды основоположников нашего мышления, или, может быть, герр Войтецкий, вы предпочитаете изучать труды Маркса?..

Войтецкий смешался и. оробев. обещал больше не затевать "нерезультативных разговоров" и не смешивать общечеловеческую мораль с моралью сверхчеловеков!..

Те, кому выпала доля оказаться в камерах-резервациях, были в большинстве своем сильные духом, к тому же сравнительно недавно сильными и физически. Но и после всего, что они испытывали в тюрьмах, концлагерях, по пути сюда и в подвалах Центра, - истощенные, изнуренные, ежечасно готовые к смерти, выдающие уже только в ней избавление от новых страданий. они все-таки оставались сильными духом.

Еще там. в подвалах Центра, многие из них перезнакомились между собой, делали попытки как-то соорганизоваться, чтобы поддерживать дух более слабых, оказывать помощь больным и изувеченным. искать возможности облегчить участь детей и женщин.

Сорока семи из представленных Войтецкому людей он сам искусно ввел в височные доли мозга иглы с препаратом первой модификации, изготовленным физико-фармацевтической лабораторией Центра; пятидесяти другим женщинам этот препарат в разных дозах был введен Недой Тилич внутривенно. Еще пятьдесят получили тот же препарат через рот - проглотили приятные на вкус, сладенькие таблетки... Введение в организм изобретенного Войтецким препарата было произведено различными способами для сравнения и контроля.

Инъекции в мозг, как уже было сказано, Войтецкий сделал сорока семи "пациентам", троим ввести иглу не удалось. Двое из них оказались русскими военнопленными - моряками, один - черногорцем, два года назад пасшим отару овец на скалистых склонах, что висят над приморским городком Будвой, древние стены которого облизывает прибойными волнами прозрачно-синяя Адриатика.

Приведенные в лабораторию эти трое отказались подчиниться врачу. А когда их силой пытались усадить в специальные кресла, переглянувшись между собой, они ударами кулаков разбили фарфоровую подставку столика с приготовленными иглами и, возможно, разнесли бы все, что попалось бы им под руку в этой лаборатории, если бы Лорингоф тремя точными выстрелами не уложил бы всех троих прямо на руки подбежавшим от дверей охранникам.

Глава 14. Остров без координат

"Из рассказа фрау Гильды Войтецкой стало

ясным, что все описываемые ею события имели

место на берегу Черного моря. Не исключено,

что ее доставляли к мужу (в порядке конспи

рации) и на самолете, лишив ее возможности

ориентироваться (завязав ей глаза), чтобы

посеять в ней убеждение в том, что база, на

которой служил ее муж, находится в Атлан

тическом океане"

(Факты для сопоставления)

Наш Герой, как, конечно, помнит читатель, был назначен собственным корреспондентом "Всероссийских юридических вестей" и включился в работу комиссии, которая занималась расследованием странного случая с моряками шхуны "Дюгонь".

Разумеется, он продолжал беседы с фрау Гильдой.

Они потрясали Нашего Героя.

- Естественно, что вы мне не верите, меня неоднократно проверяли на психогенность... Вам лучше, чем мне, должно быть известно: то, чем занимался мой муж, не было преступлением против Бога, а всего лишь против человечества. Так думали изуверы, и считали, что помогают Богу совершенствовать планету, создавая абсолютную нацию.

- Ну вы же не будете утверждать, что описанный вами Центр был в Европе? - не обратив внимания на старухины сентенции, спросил НГ.

- А он был на острове, разве я не сказала вам, что Центр в один прекрасный день был переведен на остров в Атлантике.

- А почему вы столько лет молчали? Быть может, не было бы многого из того, о чем вы рассказали.

- Вы всерьез это говорите?

- Конечно, всерьез.

- Ответить вам?

- Сделай милость.

- Мой муж, Мирослав Войтецкий, всегда считал, что человечество - все без разбора, все мы - это живой организм и что если часть его больна какой-то инфекцией, то весь организм должен чувствовать эту боль и бороться с пораженными клетками. А близлежащие клетки пораженный участок (нацизм в третьем рейхе - это тоже пораженный участок) попросту уничтожит. Я была той самой близлежащей клеткой, а вы предлагаете мне остановить на ходу курьерский поезд.

- Но сообщить-то вы могли о том, что вам известно.

- Это было известно не только мне, а сотням и тысячам людей. И знаете, они все были со скрупулезной точностью и педантичностью убиты, или вдруг умерли. ("Человек, - как изволил выразиться русский писатель Булгаков, - не просто смертен, он внезапно смертен"). А те, кто по каким-то причинам умер независимо от того, болтали они о том, что им было известно, или нет, прошли полный курс "обучения" в психиатрических больницах, и там уже в соответствии с законом к ним применяли различные средства, вызывающие потерю памяти и другие пренеприятные явления. Я провела в такой больнице более четырнадцати лет. И при этом я не осуждаю государство - оно всегда аппарат насилия, и, если я была брошена в сумасшедший дом, где меня постепенно превратили в животное с животными инстинктами, то это дело рук государства, ведь не по частному же обвинения я туда попала. И заметьте, это было уже не в Германии, это было во Франции, где я хотела просто спрятаться...

- Вы, конечно, не знаете, что такое "вакцина добра", - продолжила фрау Гильда, свой рассказ, - это фантастика до известной степени. Но все, чем занимался мой муж, казалось мне в те годы фантастикой. Да так оно и было. Только Бог себе может позволить создавать народы и вершить свою истину, а тут это делали на моих глазах. Делали, сняв доктрину совести, а следовательно, убив память и тем самым - Бога. Люди перестали бояться чего бы то ни было.

- Я уже говорила о том, что все конвойные расстреливались немедленно по прибытии самолета на остров. И только единственный раз барон фон Лорингоф пощадил голубоглазого паренька. Это был обыкновенный мальчишка, видимо, недалекий. Он взмахивал пушистыми ресницами, а я с ужасом ждала, что и его уничтожат. Конечно, мне не показывали сцену расстрела, но интуитивно я всегда чувствовала это, а тут вдруг встречаю его через два дня в нашем коридоре.

Тогда я была просто уверена, что у него брали семя для опытов: молодой парень, здоровый, красивый, еще подумала: хорошо, что хоть жить оставили. А дело-то было вовсе в другом.

Мирослав произвел над ним опыт, и это несчастное подобие мужчины превратилось в безвольную амебу. Ему можно было сказать: "работай", - и он работал, "ложись", - и он ложился. То есть, перед вами был совершенный робот, только в живом обличьи, робот, управляемый голосом.

Мирослав Войтецкий был гениальным ученым, поэтому ему удалось то, что не удалось другим. Я уже говорила про вакцину добра, так вот Мирек был убежден, что в мире и добро и зло пребывают в равных, причем материальных долях. Может быть, это смешная теория. Но, по-моему, стоит прислушаться к мнению человека, доказавшего, что его теория что-то стоят. Боюсь, если бы он остался жить, он нашел бы в конце концов химически чистое добро и зло.

Он когда-то объяснял мне это, но я была дурой, девчонкой. Помню лишь, как однажды он расчертил лист бумаги на две части, на одной написал минус, на другой плюс. Минусом он считал смерть, плюсом - жизнь. Поэтому все страдания, болезни, голод, суету жизни он относил к явлениям положительным и считал, если живешь, значит улыбаешься, болеешь, страдаешь, любишь и т.д. Он пошел дальше известного: "я мыслю - следовательно я существую".

Боже мой, если бы не война! Но, как любой ученый, он был не от мира сего, он не выдержал пыток, это я точно знаю. Ведь ему никогда не доставляло удовольствия пытать других. Да, кстати, его опыты были безболезненными, хотя и безнравственными.

Так вот вакцина добра: это так прекрасно и так мудро. Жаль, что до наших дней она не дошла, она бы сделала свое дело. Мирослав выбросил в атмосферу столько положительных психотропных зарядов, что казалось, вся природа вокруг улыбалась.

- И на фоне улыбающейся природы он все-таки калечил людей? - не выдержал Наш Герой. - Я этого не знаю, но уверен, что люди, которые отрезают живому ногу или заталкивают беременную в газовую камеру, должны обладать особой психикой. Почему эта психика стала возможной, да еще в массовых масштабах, я судить не берусь. Может быть, тоже опыты...

Глава 15. Встреча с Л. Дженти

Специнформация для Дженти

Не исключена возможность вашего контакта с русским журналистом НГ. Чрезвычайно обаятелен и контактен, нервен, но не психопатичен, может внушить вам что угодно. Интересуется паропсихологией. Офицер. Живет с матушкой, которую боготворит. Опасен, ибо имеет аналитический ум, оцениваемый по шкале Свайда 94%. Подходов к нему не имеем.

РНДжей

- А-а-а, господин НГ, коллега, рад, очень рад вас приветствовать, говорил Дженти, когда после телефонного разговора по предложению Нашего героя он опустился в парк, чтобы не мешали гостиничные стены пройтись и побеседовать на воздухе.

- Здравствуйте, господин Лупо Дженти.

Оба шли по тенистому парку, сделанному настолько изящно и со вкусом, что оба поражались величью укрощенной природы и долго не начинали беседу.

- Я, между прочим, знаю некоторые ваши книги, - сказал Дженти. - Это весьма неплохие детективы, хотя вы в них всегда преподносите вашу полицию слишком умной. Это читателю не всегда нравится. Говорю это как издатель. Простите.

- Весьма польщен, но я хотя и хотел побеседовать с вами как с писателем, (и тоже знаю некоторые ваши эссе) однако, отнюдь не о моем творчестве.

- Вот как, неужели писатели сходятся, чтобы поговорить о политике? Какие же мы после этого писатели?

- К сожалению, так. Даже больше чем о политике, меня интересует ваше мнение писателя о том, почему на нашей планете вообще могло возникнуть такое понятие как политика? Ведь если природа создала мыслящую плоть, то ее, эту природу, мало должна волновать проблема, какой эта плоть национальности, вероисповедания и к какому участку на нашей планетке она относится.

- Любопытно, - сказал Дженти, - я даже очень рад, что в нашей беседе не участвует моя пассия Винченца. После таких слов она наверняка влюбилась бы в вас. Она любит неординарных собеседников. Но смею вас уверить, мой ответ вас не удовлетворит. Я писатель не по призванию, я ведь пишу за деньги, и меня мало волнуют проблемы, о которых вы говорите. Иногда я люблю петь. Это я делаю бесплатно, у меня неплохой тенор.

Аллея кончилась, надо было возвращаться, но на обратный путь уже не было тем для разговора. У Нашего Героя не было музыкального слуха.

Прошли молча, вдыхая запах листвы, и оба не огорчались, что расставание близко и больше они не увидятся. Контакта с Дженти не произошло.

...Но не произошло его оттого, что Дженти располагал информацией о Нашем Герое, переданной ему сегодня коридорной отеля по каналам Морони.

Винченца лежала в постели в белом пеньюаре и читала книгу. Глаза ее бегали по строкам, но мысли ее были далеко в Милане, она только что поговорила с крошечной дочерью и, услышав: "мама" - казалось, тотчас же успокоилась. Но почему так дорого за все надо платить? Почему за то, чтобы содержать дочь, она должна терпеть возле себя этого Дженти?

Когда-то он ей нравился, как нравится учитель ученице, но с каждым днем Дженти становился все старее, все обрюзгшей, все гунявей, а она зрела и хорошела, и плоть ее и тело протестовали бесконечно.

Вот и сейчас он купается в ванне, даже напевает, и вымывает, наверное, грязь из жирных складок своего живота.

За что? Ведь счастливы же ее сестры, они нормально живут с мужьями. Правда, не так роскошно, как она, Винченца, но ведь нормально.

Она готова была поменять бесчисленные массажные, бассейны, приемы, напитки на обычную жизнь.

Дженти появился наконец из ванной, когда она уже почти засыпала. Появился и, кряхтя, стал снимать свой халат. Винченца, не глядя на него, знала, что у него большие белые ляжки, пухлые ноги без каких-то признаков растительности и лицо, по которому можно было легко определить, что он не гнушается алкоголем.

Дженти же видел перед собой совсем иное. Он видел перед собой очень ухоженную, спортивную женщину и. Мельком взглянув на прозрачный пеньюар, почувствовал в себе силы обладать ею. Его сознание немедленно зафиксировало каждый пальчик ее ног, который он по странной прихоти собственноручно облачал в перстни, ее икры, лодыжки. Ее шея была совершенна. Ее волосы так живописно обрамляли почти не скрываемую пеньюаром грудь, что он не стал гасить свет.

Резким движением он сорвал с нее пеньюар и приблизил властной рукой ее тело к своему. Она закрыла глаза.

Глава 16. Войтецкий заплакал

Шведский журнал "Ви Мэншур" рассказыает о новом изощреннном средстве воздействия на инакомыслыщих, примененном в Гринэм-Коммон...

В ноября 1983 года на базу прибыли пер- вые ракеты. Вскоре у ветеранов пикетирова ния появились симптомы непонятной и тре вожной болезни. Тошнота и кровотечение,

ожоги и выпадение волос, загадочные случаи

потери памяти и самопроизвольных абортов

стали необычно частыми среди женщин рас

положившихся лагерем у ворот базы. Англий

ские врачи - участники антиракетных выступ

лений - провели медицинское обследование пострадавших. По из мнению, причиной не

дугов является электромагнитное излучение, исходящее из-за колючей проволоки.

(Из архива Вождаева)

Мирославу Войтецкому не нужно было искать способ самоубийства, достаточно было принять любой из недавно изготовленных препаратов, и все кончилось бы в считанные мгновенья. Однако, Войтецкий не спешил. Он боялся отнюдь не этих мгновений. Он боялся, что со смертью тела не наступит смерть духа, а ведь он хотел умерщвления именно духа. Он, ученый, создавший сыворотку, могущую уничтожить сознание, перестроить клетки мозга таким образом, чтобы подопытные воспринимали мир так, как это кому-то угодно, сам боялся теперь перестать ощущать себя, или вдруг начать ощущать себя иначе.

"Но если принять яд, который умертвит все, и, главное, мозг, - подумал Войтецкий, - то они уничтожат, сожгут мою жену, как носительницу некоторой информации, и дочь - только потому, что это дочь человека, их обманувшего".

Войтецкий похолодел. Ему уже показалось, что над его женой и дочерью смыкается болотная тина.

Он решил развлечься, но здесь, в коттедже, к его услугам была только немецкая бравурная музыка. Разыскав диск с какой-то опереткой, Мирослав принялся было насвистывать в такт музыке, как вдруг увидел, что в открытое окно за ним наблюдает Рихард Швабе - ординатор отделения.

- Развлекаетесь, господин Войтецкий? - развязно проговорил немец.

Войтецкий принужден был изобразить на своем лице умильную улыбку, иначе здесь было не принято, и повернулся к немцу.

Швабе ничего не было нужно, он просто прогуливался от безделья и от безделья же наблюдал за Войтецким - игра, приносящая немалые барыши тому, кто брался в нее серьезно играть: сперва выследить, запомнить или лучше зафиксировать малейшее отклонение настроения объекта, а потом невзначай сообщить и обещать не напоминать о нем - за малую мзду. В эту игру играло даже высшее командование.

Сейчас за то, что он включил музыку в часы работы, Войтецкий проиграет бутылку коньяка, которую он с радостью готов был отдать Швабе, да и еще что-нибудь в придачу, только бы остаться наедине с собой.

Но Швабе не пожелал немедленно оставить Войтецкого. Он еще довольно долго продолжал вести с ним разговоры, но Войтецкий отвечал невпопад, и это бесило немца, потому что он чувствовал, что мог бы увидеть что-нибудь еще более существенное, но не - вовремя, как говорят в разведке, "засветился". И в конце концов он убрался не солоно хлебавши.

После его ухода Войтецкому стало совсем тошно:

"Боже, я даже не могу на них броситься, чтобы выместить все свои чувства, потому что боюсь", - подумал он. И закрыл лицо руками. Просидел так несколько минут и начал постепенно приходить в себя.

Перед ним была холодная, белая лаборатория. Ряды кнопок по стенам принуждены были выполнять любое его желание, и все-таки Мирослав чувствовал здесь себя не хозяином, а узником; что-то такое неуловимое было в этой обстановке, что превращало хозяина в узника.

Он подумал о том, что теперь лучше всего уткнуться головой в подушку и заснуть. Быть может, в самом деле утро вечера мудренее. Но по правилам игры еще надо было идти в банкетный зал, на очередную вечеринку, там притворяться веселым, шутить, пить с этими выродками - и думать о том, как их уничтожить. Последнее время он думал об этом часто.

"неужели нельзя создать специальный штамп, уничтожающий фашизм?" Сама мысль была забавна - она развеселила Войтецкого. Да, надо создать его, пока хотя бы в мечтах.

Войтецкий одевался на прием. Отхлебнул коньяка...

И вдруг на улице, под россыпью звезд, ему снова не захотелось жить. Дело в том, что звезды, как и все здесь, были не настоящие, они были бутафорией, чтобы по ним определили местонахождение Центра. Устроители этого "гнездышка" постарались довести суррогат бытия до абсурда...

"резиновые женщины и искусственные звезды - вот удел таких, как Швабе. И я, ученый Мирослав Войтецкий, среди них".

Он обхватил голову руками и заплакал.

Слезы успокоили Войтецкого. Впереди маячил огнями, но при этом отталкивал бравурной музыкой, развлекательный павильон - домик, где собрались все те, кто был ему так неприятен.

Не доходя нескольких метров до павильона, Мирослав Войтецкий неожиданно повернул назад, в свой коттедж. Он ничего не видел перед собой, даже искусственные звезды смазались на своде неба. Ему было невыносимо плохо. Не включая света, он подошел к столу, резким движением выдвинул ящик, нашел лекарство, от которого ему могло бы быть легче, и вдруг понял, что легче не станет, наступит успокоение, а дальше будет нечто такое, чего ему не пережить - отрезвление.

И Войтецкий решился.

Он нашарил в кармане ключ, отворил дверцу сейфа и вынул оттуда совсем иное лекарство. Такая таблеточка приносит облегчение почти мгновенно и навсегда. Это был яд.

Войтецкий точно знал, что не надо размышлять ни о чем, прежде чем выпить эту таблетку, иначе мысли заведут к жене и дочери. Но, быть может, после его смерти им удастся спастись. Он разорвал упаковку и налил стакан воды. Сам подсознательно тянул время, ведь можно было проглотить таблетку и без воды. Но отчего-то ему понадобились эти пять-шесть секунд, которые он наполнял стакан.

Войтецкий вскрыл металлическую упаковку и в эту секунду услышал внятный, гулко отдававшийся в пустом помещении голос:

- Не надо, герр Мирек, есть другой способ протеста.

Войтецкий потерял сознание. Он не смог быть даже хозяином своей смерти.

...Советские войска освободили Кавказ. Но работа по созданию сверхоружия шла медленно, хотя и шла.

И во ТЕ СИЛЫ, которые готовили сверхоружие, способное не только уничтожать, но и направлять человеческую мысль, приняли решение во что бы то ни стало в очередной раз поднять тонус Войтецкого и установить, какого рода претензии были у человека, являвшего собой мозг предприятия. Поэтому решено было внедрить в окружение Войтецкого кого-нибудь, кто способен стать ему надежным товарищем.

В течение длительного времени, но все же по ускоренной программе, шло обучение оберлейтенанта Вендта дружбе с Войтецким.

Для начала Вендт решил изучить Войтецкого и для этого вылетел в Берлин. Здесь он встретился с фрау Гильдой. Фрау Гильда, как это ни странно, мало знала мужа, а красивому незнакомцу доверилась сразу.

Поручив ее и дочь специальной службе наблюдения, Вендт вылетел обратно в Центр.

Выйдя из самолета и сделав первые несколько шагов по острову, Вендт прислушался. Не было ставшего за несколько дней привычным воя сирены, не было стрельбы. Кругом росла экзотическая трава, покрытое сеткой небо все равно, несмотря на принятые меры предосторожности, было синим. Бушевал океан. Его волны, набегая одна на другую, брызгами разбивались о скалы, и Вендт на одно мгновение подумал: "А зачем я здесь, чтобы уничтожать"? Но тотчас же взял себя в руки. Он здесь, чтобы уничтожать не это, не природу, он должен уничтожать тех, кто на эту природу посягает, он здесь, чтобы уничтожить и превратить в рабов большинство, и тогда меньшинство скажет ему спасибо. Вот за это "спасибо" и работал Вендт. Ничем, впрочем, не рискуя. Подумаешь, обмануть полусумасшедшего ученого, войти к нему в дружбу - вот и все дела.

Но зная уже романтическую натуру Войтецкого, он понимал: надо было не переиграть.

Первая встреча была организована Вендтом на берегу океана. Провокатор делал вид, что не замечает Войтецкого, совершающего свой утренний моцион. Вендт громко декламировал себе под нос стихи.

А Войтецкий думал в этот момент о своей семье, и странные звуки человеческого голоса, сложенные в рифмованные строки, заставили его остановиться. На острове, призванном сеять смерть, на острове, оцепленном тысячами рядов солдат Вермахта, звучали стихи! К этому было привыкнуть еще труднее, чем к постоянным бомбежкам.

Глава 17. Полстакана женщины

Утверждения о том, что распространение

опасного заболевания - синдрома приобретен

ного иммунодефицита (СПИД) началось с тер

ритории Африки, не выдерживают критики,

отмечается в докладе французских ученых

Жакоба и Лили Сегал. По своей структуре

вирус СПИД - искусственный продукт, полу

ченный в результате манипуляций с генами

человека. Структура генов этого вируса резко

отличается от структуры генов африканской

зеленой обезьяны, ранее названной некоторыми

специалистами в качестве разносчика СПИД.

(Из архива Вождаева)

Консервированные мутанты - вот в чем была идея Войтецкого, и с этой идеей считались все, более того, терпели Войтецкого, потому что он был именно тем, кто мог бы эту идею осуществить.

Мирослав работал день и ночь.

Вендт преданно следовал за нм по пятам. Мало что понимая в том, что делал Войтецкий, он тем не менее своей неусыпностью тоже помогал делу.

Однажды Войтецкий был расстроен, подготавливаемый им опыт не давался в руки, как кошка, напуганная собакой. И вдруг, увидя Вендта, ученый как-то по особенному взглянул на него и. Подведя к столику с только что изготовленными препаратами, заявил: "Выпейте, герр Вендт", - и подал ему стакан с яркой, похожей на разболтанный желток, жидкостью.

Вендт, не зная наверняка, что предлагает ему Войтецкий, пошутил, дескать, здесь, видимо, яд. Мирослав ответил невразумительно. Тогда Вендт незаметно окунул палец в раствор и дал его понюхать лабораторной мыши, сидящей неподалеку в клетке. Мышь облизала палец и встала на задние лапки. Вендт с интересом разглядывал ее.

Войтецкий, казалось, занимался своим делом. Вдруг он спросил: "Выпили, Вендт?"

Вендт поднял полный стакан.

- Не пейте, это вам не нужно, вы и так хороши, но попробуйте заставить это выпить кого-нибудь из них.

Вендт сразу поставил стакан на столик.

- Что это, черт возьми? - спросил он.

- Это мутанты, Вендт, формула бытия, и эта формула создана мной.

- Означает ли это, герр Войтецкий, что все, принявшие это снадобье, станут думать и действовать по вашему образу и подобию?

Войтецкий задумался. Он не был готов к ответу. Ему попросту не приходила в голову мысль, сформулированная только что Вендтом.

Вендт принял молчание Войтецкого за его поражение.

- Скорее всего вы правы, Вендт, но только для фантастических книг, на самом деле это, конечно, не так. Я вывожу из подкорки мозга в кору (специально говорю вам столь примитивно, понимая вашу неграмотность) не свое мироощущение, а все то доброе, что годами вытравливалось и забывалось людьми. Так что смело пейте - станете добрым и отзывчивым.

- Намекаете на уничтоженную доктрину совести?

- Постоянно о ней думаю... Впрочем, если не хотите, не пейте.

Соотношение сил на острове становилось странным: побеждал Войтецкий не своими действиями, а тем, что на запрос о возможности ликвидации его приходил неизменный циркуляр - "оставить впредь до особого распоряжения". Это бесило Лорингофа. Он начинал понимать, что в том случае, если такой приказ, наконец, прибудет, его, как свидетеля создания сверхсекретных боеприпасов, также ликвидируют.

Обстановка на острове стала взрывоопасной.

От всего этого с Войтецким случилось нечто вроде психического расстройства.

День, пока его приводили в порядок, был для базы безумием. Все повально перестали есть и пить, боясь превратиться, как им казалось, в животных.

Работать Войтецкий отказывался наотрез и требовал устроить свидание с женой и дочерью.

К счастью, в это время пришла шифрованная радиограмма, предписывающая немедленную передислокацию всего Центра.

Был зафрахтован пароход, который, по данным коносамента, свой фрахт должен был завершить, прибыв в Соединенные Штаты.

Груз решено было держать в верхних каютах, категорически оберегая его от любых случайностей. На этом же пароходе должна была быть эвакуирована часть наиболее ценного оборудования, которое берется отобрать и привезти в мобилизационный вид Мирослав Войтецкий. Однако Мирослав капризничал и не желал свертывать оборудование, необходимое для дальнейшей работы. Психическое состояние его вообще было таково, что даже просто общаться с ним стало невозможно. И Лорингоф принял решение - на двое суток оставить Войтецкого в покое - путь делает, что хочет.

Но эти двое суток не принесли ожидаемых результатов. Через два дня Войтецкий показался Лорингофу еще более больным, насупленным и неконтактным.

- Я хотел бы просить вас заняться делом, через месяц вам докладывать командованию, как у вас продвинулась работа. Для этого мы и должны вывезти созданные вами чудеса и продемонстрировать все это там, - Лорингоф сделал неопределенный жест рукой.

Как это ни странно, именно слово "чудеса" вдруг вылечило Войтецкого. Не лишенный тщеславия, он развеселился. И стал вдруг работать.

Времени оставалось мало. Эвакуация была назначена через неделю, а через пять дней к базе пришвартовался пароход, призванный увезти на своем борту страшный груз и некоторых людей, которые еще могли пригодиться рейху. Что будет с остальными -тщательно скрывалось, но наиболее прозорливые не могли не видеть, что на пароходе не поместятся все.

Глава 18. Эвакуация

"Не считая возможным ставить под сомне

ние суть рассказа фрау Гильды Войтецкой о

Центре, в котором делал или помогал делать

опыты над людьми ее муж, считаем долгом

оставить открытым вопрос о местонахожде

нии Центра, категорически утверждая, что в

акватории Атлантики такого Центра в годы

второй мировой войны не было"

(Ответ НАСА Японскому и Советскому

представителям)

- Я вовсе не расположен молчать, господин Войтецкий, - после долгого сопения проговорил наконец Вендт. - Я вышел на прогулку, как и вы, а не на погляделки. - Он натужно рассмеялся.

- Что это значит?

- А то, что менее чем через три дня мы с вами уже будем плыть по морю к цивилизованным странам.

- А что, война кончилась, и мы можем вернуться в Европу?

- Я не думаю, что она кончилась, но пусть вас это не беспокоит, ведь для вас же войны нет.

- Война, - подумав, сказал Войтецкий, - это когда мои близкие далеко от меня... А кто поедет?

- Примерно пятая часть всех тех, кто обслуживает наши лаборатории.

Так, переговариваясь, они шли по берегу океана и смотрели, как громадные волны, догоняя одна другую, меняя окраску, бежали к берегу, становясь все меньше и меньше и почти исчезая возле песчаного пляжа, облизывали неосторожную гальку, слишком уж близко лежащую у воды.

- Если бы вам пришлось комплектовать команду, - спросил Вендт, - кого бы вы взяли с собой для дальнейшей работы?..

Вендт хотел закончить словами "на материке", но это было бы неосторожностью, поэтому он вовремя остановился.

Войтецкий подумал.

- И вы едете, - рассмеялся Войтецкий.

- А вы против?

- Вы же предоставили возможность комплектовать команду мне.

- И вы...

- А я бы вас не взял.

- За что такая немилость?..

- Вы очень много меня пугали.

- Я просто давал вам много информации, благодаря ей вы стали сильным, не так ли?

Войтецкий подумал и согласился.

- Так как же все-таки будет с отъездом? - настаивал Вендт.

- Вы же не назвали то количество людей, которое можно взять с собой.

- Берите всех, кто реально может вам помочь, но только минимум, прислуга там будет своя, не менее квалифицированная. Охрана тоже; если я по каким-то параметрам не гожусь вам в помощники, мы расстанемся. Я, преклоняясь перед вами, уйду.

- Ну, ну, милый мой Вендт, я ведь пошутил.

- Нет, наука прежде всего, мы делаем слишком большое дело, - шутя, капризничал Вендт.

Войтецкий отправился в коттедж. Весь день он трудился над составлением списка и вечером его уже читал... Лорингоф. Вычеркнув примерно треть людей, главным образом из числа тех, кто не внушал ему, Лорингофу, доверия, тех, в отношении кого были малейшие сомнения, и тех, кто не попал в истинный секретный список, Лорингоф счел свою задачу исполненной.

Внесенный в список людей было предложено арестовывать прямо в квартире, причем, в тайне от других, и с минимумом вещей сажать в закрытую машину и везти на ту часть острова, где пришвартовался пароход, после чего содержать на пароходе безотлучно вплоть до отбытия. Передвижение по пароходу также строжайше запрещалось. В последний день на пароход будет грузиться оборудование.

Демонтированные лаборатории, упакованные руками тех, кому предстояло остаться здесь, к исходу третьих суток были погружены на пароход.

Войтецкого не минула участь остальных. Он был тайно направлен на пароход и содержался в своей каюте. Вендт, единственный кому разрешалось передвижение по пароходу, часто навещал Войтецкого.

Ночью пароход тихо отошел от причала. Странный остров навсегда остался в истории.

Войтецкий почувствовал движение и приоткрыл глаза.

Стук в дверь каюты вывел его из себя.

"Поспать не дадут в этих плавучих застенках", - зло подумал он и подошел к двери каюты.

- Кто?

- Это я, господин Войтецкий. - Голос мог принадлежать только одному человеку, Лорингофу, и Войтецкий, как был в нижнем белье и халате, открыл дверь. На пороге его каюты действительно стоял человек, внушающий страх всем жителям острова.

- Я хотел бы просить вас совершить со мной небольшую прогулку, улыбаясь, сказал он повелительно.

Войтецкий не посмел отказаться. Он зашел за ширму и быстро оделся.

- Скорее, - торопил Лорингоф, поглядывая на часы.

Оба вышли на палубу. Лорингоф пригласил Войтецкого на мостик. Войтецкий обратил внимание, что на палубах немного народу. Однако он встретил несколько знакомых лиц, и притом вовсе не тех, кого он рекомендовал взять на пароход с первым эшелоном.

- Вот туда смотрите, - проговорил Лорингоф, показывая в черноту ночи.

Войтецкий повиновался, но ничего не увидел.

И вдруг ему показалось, что какой-то яркий огонек вспыхнул там, куда призывал смотреть Лорингоф. Огонек разгорался. И вот это уже громадный пожар, пламя которого лижет своими языками небо.

Смутная, тревожная догадка озарила усталый мозг Войтецкого. Неужели?.. Но он переспросил Лорингофа.

- Что это?

- Неужели не узнаете, пан Войтецкий? - цинично сказал Лорингоф, - ведь на этом острове вы прожили почти полгода и славно поработали.

- Но ведь там люди... - упавшим голосом сказал Войтецкий.

- Там не только люди, там оборудование шести лабораторий, дублировавших вашу. Там ваши коллеги, которые не уместились на пароход, там Рихард Швабе, Неда Тилич, там...

Но Войтецкий уже не мог слышать всего этого, ему сделалось дурно.

Последнее, что он видел, было пернатое зарево огня.

Находясь без памяти, Войтецкий не почувствовал, как пароход дрогнул, как взревели его машины, как медленно стал он накреняться, отчего созданные Войтецким капсулы раскатились по всем палубам, и стал тонуть. Пароход тонул почти полтора часа... На четыре больших бота были перегружены те, в отношении которых было дано распоряжение Лорингофом.

Другие рубили мачты и пытались спасаться на кругах. Войтецкого вынесли и положили в один из ботов.

Стояла непроглядная ночь.

На море был небольшой бриз, прохладная вода освещалась черточками звезд и кляксой луны. Отсветов пожара на воде уже не было видно...

Как сквозь сон Войтецкий услышал шепот штурмана: "Тридцать градусов широта, шестьдесят три - долгота - конец".

Глава 19. Задание редакции

Это сообщение могло бы стать крупнейшей

после первого взрыва атомной бомбы сенсацией.

Однако неброский заголовок совершенно не от

ражал подлинной сути и масштабов происхо

дящего. "По сравнению с 1975 годом исследова

тельские работы ЦРУ в области применения

наркотиков значительно расширились", - пи

сала газета "Нью-Йорк таймс". В действи

тельности же это означало, что Соединенные

Штаты разрабатывают невидимое оружие

порабощения человечества.

(Из архива Вождаева)

Выполняя задание редакции, Наш Герой разослал множество телеграмм с просьбой документально подтвердить катастрофу американского парохода, зафрахтованного немцами в Атлантике примерно в конце сорок четвертого года. В ответ пришло сообщение, что в это время в Атлантике гибло много судов от плавающих мин и установить точные координаты гибели искомого - не представляется возможным.

А куда делись боты, каких берегов - европейских или американских - они достигли, - кто знает. И достигли ли вообще... К каким берегам вынесен был Войтецкий со своим преступно гениальным мозгом?...

...Если все, что мы узнали, хотя бы немного правдиво, это значит, на дне океана, перемещаясь по дну, действительно плавают зловещие капсулы Войтецкого. В таком случае надо срочно создавать ведомство по их подъему и уничтожению: ведь прошло почти пятьдесят лет, а Гольфстрим, если ему вздумается подхватить капсулы Войтецкого, имеет усы, и усы эти огибают и Америку, и Европу, и Россию. А вдруг он уже подхватил их?

Стало быть, риск в равной мере распространился на два громадных материка. И на сотни стран.

Возвратясь в Москву, Наш Герой приводил в порядок свои записи, сидя за пишущей машинкой. Он давно уже написал отчет о поездке. Он думал о Вождаеве, о фрау Гильде, которая должна вот-вот приехать в Россию.

И вдруг странная мысль сковала его воображение. Вдруг люди Федерика хоть бы и с помощью боцмана придумали все, чему он и Нестеров стали свидетелями? Придумали, потому что, может быть, это была не германская, а другая какая-то база, и не давнишняя, а сегодняшняя. Вдруг Войтецкий все-таки достиг тогда берега...

От этой мысли ему сделалось не по себе.

-Неужто нарушится равновесие страха и будет равновесие смерти?

Множество вырезок из газет, отчет Нестерова, материалы архива Вождаева, свои самые, на первый взгляд, незначащие заметки Наш Герой поместил в толстую папку с тесемками и поставил на полку так, чтобы можно было в любой момент ее взять оттуда.

Потом он достал любимый томик стихов и полистал его. Задумался, снова полистал. Прочел вслух:

"Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла

Мы, увы, со змеями не схожи.

Мы меняем души, не тела".

Мамочка позвала его к ужину, но ужинать ему помешали. В дверь позвонил Моисеев, ответственный секретарь "Всероссийских юридических вестей", и по его виду Наш Герой понял, что ему не терпится узнать все то, что читатель уже знает.

Закончилась и работа Нестерова в качестве "привлеченного". Он живет в своей квартире, жене и детям придумывает очередную детективную историю о своей командировке.

Дело по архиву Вождаева не закончено. Оно в производстве у Нестерова, который пытается сражаться с организованной преступностью.

Нестеров редко встречается с НГ, у которого появился очередной заскок. Он уволился из редакции и собирается заняться литературой.

В КГБ СССР

Донос

Выполняя поручение газеты за рубежом,

наш бывший сотрудник НГ встречался там с

гражданином В.В.Вождаевым, проживающим

по адресу: Анфертьевский переулок, 32-342,

который, вернувшись из зарубежной поездки,

находится теперь в Москве. Прошу устано

вить его личность, ибо в интересах идеологи

ческого противника он был неоднократно заме

няем на двойника... И вообще на нем виснут бабы.

Б.Моисеев, ответственный

секретарь "Всероссийских юридических вестей"

...В газете "Всероссийские юридические вести" появилось сообщение о смерти профессора Вождаева.

II. К О Г Д А П Р И Д У Т К Р А С Н Ы Е

Глава 1. Проблемы с пишущей машинкой

Заместитель генерального прокурора СССР,

рассмотрев материалы, свидетельствующие о смерти Джурапова М.С., постановил

прекратить в отношении него уголовное преследование.

Наверное, окружающим тридцативосьмилетний Герой Нашего повествования казался неординарным человеком. Поразительная лень сочеталась в нем с неимоверной энергией, талант - с сомнением, доброта - с принципиальностью, а обаяние - с некоторой заторможенностью.

Он иногда был даже эпикурейцем. На протяжении пятнадцати последних лет он защитил два диплома в области филологии и права, а в минуту сомнений, как иногда говорил не без кокетства, - кандидатскую по географии. Он любил рисовать, слушать музыку, писал стихи и путешествовал. А время от времени где-то работал.

Стороннему наблюдателю были бы странны метания Нашего Героя от редакции газеты к прокуратуре, потом, через милицию, - снова к газете, которая называлась "Всероссийские юридические вести". Однако везде, где бы ни служил он, он преданно выполнял порученную ему работу, но одновременно с этим писал свои бесконечные, чаще сатирические, а потому грустные повести, которые настолько стали частью его жизни, что даже ему самому трудно было определить, где правда, а где вымысел.

Наш Герой был черноволос и кареглаз, роста для нашего времени акселератов - выше среднего, имел красную "Ниву", крошечную собаку, кота, неувядающую мамочку, полную свободу духа и бесконечное количество знакомых. Он не ссорился с людьми никогда, даже когда описывал их пороки в своих книгах.

Наш Герой любил хорошо закусить, пригублял вкусные напитки и столь был охоч до женского пола, что так и не женился.

В ближайшем будущем постоянный участник его многочисленных произведений собирался уволиться из милиции и работать где-нибудь в Союзе юристов, поэтому, торя ему дорогу, НГ сам поступил туда недавно на службу, заняв скромную должность заместителя секретаря, правда, с окладом, согласно штатному расписанию и в соответствии с инфляцией, таким же, какой был несколько лет назад у пяти министров сразу.

Николай Константинович Нестеров был полковником и много работал, поэтому виделся с ним Наш Герой довольно редко.

Двадцать повестей написал про него Наш Герой, а в двадцать первой изобразил его столь реально, что Нестеров материализовался. Но уже через пять страниц сообразил, что выжить в этом солнечном мире не сможет, и попросился назад в литературу.

Сегодня, когда Наш Герой снял хибару на месяц отпуска возле платформы Переделкино Киевской железной дороги с видом на церковь бояр Колычевых и первое, что сделал, поставил на качающийся стол пишущую машинку, он вдруг понял, что ему очень нужен хороший забористый современный сюжет, и поэтому не поленился пойти на станцию, позвонил своему другу на службу, чтобы пригласить его на денек побродить и потрепаться.

Он знал, что у Нестерова в производстве серьезное дело, ибо и сам косвенно принял в нем участие, но теперь вроде бы оно должно быть уже завершено.

По телефону, однако, сказали, что Нестеров будет только через два дня, и НГ, неприкаянный перед пишущей машинкой, затеял себе литературный роман, который начал сентиментально и легко.

"Поверить своей памяти, - писал он, - много легче, чем попытаться восстановить все так, как оно было на самом деле. Но бывают моменты, когда стирается грань между прошедшим и настоящим, и тогда уже не вырваться из этого заколдованного круга, и на помощь приходит музыка.

Вот и теперь я хочу рассказать про то время, когда я был очень влюблен и несчастлив, и я ставлю на проигрыватель пластинку, хотя хорошо помню тот романс Фета...

...Переделкино - станция Калужской ветки Киевской железной дороги - это до недавнего времени обыкновенный подмосковный городок с пыльной зеленью, грязными улицами, сельсоветом и отделением милиции на центральной площади. Тем летом он имел очень унылый и захолустный вид. На центральной площади громко и скучно матерились рабочие, стоящие в очереди за несвежим пивом. Прямо на мостовой, опершись на заржавевшие от долгого бездействия автоматы газированной воды, сидели нищие и цыганки. Возле дороги и везде, где позволяла богатая фантазия и изощренный вкус местной администрации, висели топорно выполненные плакаты с утомительно однообразным содержанием и полным отсутствием знаков препинания, исключая только восклицательный.

"Их, видимо, уже лет семь, как забыли снять".

Здесь Наш Герой прервался и до вечера уже ничего не делал, только шлялся по поселку, сшибая где-то раздобытой палкой лопухи, ласково разговаривал со всеми встреченными им собаками и думал о том, что же напишет он на следующей странице.

Вечером ему пришло в голову позвонить Нестерову домой, потому что особо никакого сюжета в голову так и не пришло.

Ему повезло, Нестеров был дома. Однако разговор вышел странным, можно сказать, что его вовсе не получилось

- Але.

- Привет.

- Где ты?

- В Переделкине, как всегда, в той же хибаре.

- Сейчас некогда.

В трубке послышались гудки, и недоумевающий и даже обиженный писатель побрел к себе, где вознамерился откупорить бутылку хорошего вина, выпить ее всю и написать еще несколько строк.

Весь путь от станции до его дома занимал пять минут, но все эти пять минут Наш Герой только и делал, что убеждал себя в том, что Нестеров замотан, что у него много работы.

И чем больше сам себя убеждал, тем больше обижался.

Придя домой. Перестав наконец думать о Нестерове, он вставил новый лист в машинку и продолжил свою писанину.

"Достопримечательностей в Переделкино не было никаких, и я оказался здесь, следуя замысловатому маршруту, по которому меня вела судьба, собственная глупость и грустный романс.

Трудно объяснить безнадежность своих поступков, особенно когда все это уже в прошлом. Трудно найти какие-то новые слова. Излишне повторять, что каждый человек иногда верить во что-то очень желанное, но заведомо неосуществимое, верит настолько сильно, что порой, даже приговоренный к казни, не только надеется, а где-то для себя твердо знает, что утром ему огласят помилование. Иначе как же пережить эту ночь перед казнью?"

Что бы еще такое написать дальше Наш Герой не знал и снова стал думать о том, почему с ним так холодно и скоро разговаривал его друг. Что произошло?

Из-за преданности Нестерову и той бескомпромиссности, которая была воздухом в работе полковника, ему - его другу - месяца полтора назад подожгли машину. Обошлось, к счастью, без жертв, но сам факт в эпоху дефицита автомобилей разве не свидетельствует о том, что их дружба выдержала испытание?

Когда-то они служили вместе в одном из многочисленных управлений МВД. Однако Наш Герой уволился - потянуло к письменному столу, и, вспомнив об этом, он вновь обратился к пишущей машинке.

"Если музыка приходит на помощь моей памяти и человек начинает исповедоваться листу бумаги, кто придет на помощь автору этих строк, даже когда они окажутся удачными? Написанное в любой художественной форме никогда не изменит того, что было, не поколеблет того, что есть, не предотвратит того, что будет. Так и эта моя повесть - все равно не подарит мне Ее любви и благосклонности, а ищу ли я чего-нибудь другого в жизни?"

Глава 2. Откройте, милиция!

Министру внутренних дел СССР

Р А П О Р Т

Прошу в соответствии с Положением о

прохождении службы отчислить меня из орга

нов внутренних дел в связи с переходом на

творческую работу.

Начальник отделения

(подпись Нашего Героя)

Резолюция Начальника управления:

"Отказать".

Резолюция заместителя министра

внутренних дел:

"Рапорт удовлетворить. Пресс-центру МВД

СССР тов. Решетнику Ю.Ф. "Прошу перегово

рить с автором рапорта о возможности его

дальнейшего сотрудничества с органами внут

ренних дел в плане пропаганды нашей работы

средствами массовой информации"

И вот тут-то, на самом интересном месте, когда сюжет уже должен был вот-вот наконец развиться, Нашему Герою пришлось отвлечься, оторваться от своей пишущей машинки, но не потому, что пришли в голову посторонние мысли, а потому, что раздался стук в дверь.

Писатель не любил незапланированных визитов. Он отодвинул стул, прикинул, кто это может быть, спрятал в рукав на всякий случай массивный нож для разрезания бумаги и, подойдя к двери, хорошо поставленным в правоохранительных органах голосом спросил отрывисто:

- Кто?

- Милиция, - последовал лаконичный и короткий ответ.

Наш Герой был страшным занудой, когда дело касалось его бывшей службы. И поэтому, прежде чем открыть дверь, он прочел милиционеру лекцию о том, что, в соответствии с действующим законодательством, никто, кроме прокурора, не может потревожить жилье граждан.

Но звучащий по ту сторону двери голос, видимо, принадлежал тоже занудному человеку, потому, что последний так же монотонно, как только что писатель, ответил в том плане, что в только что принятом законе о милиции есть статья, позволяющая такое вот вторжение.

И хозяин помещения, и милиционер, разделенные дверью, вместе уже посетовали на то, что принимаемые законы идут вразрез с действующей Конституцией, после чего хозяин смилостивился открыл дверь. На пороге, судя по сунутому под нос удостоверению, действительно стоял милиционер. Он улыбался.

- В доме больше никого нет? - спросил он, входя.

- Никого, - ответил хозяин и оглянулся.

- Ну, тогда к вам гость.

И, посторонившись, лейтенант пропустил в пахнущую грибами и сыростью, плохо освещенную прихожую собственной персоной Николая Константиновича Нестерова, с которым Наш Герой несколько часов назад так плохо поговорил по телефону.

- Володенька, подожди меня в машине, я быстро, - сказал Нестеров лейтенанту и, когда тот удалился, сказал своему другу все, что принято говорить в таких случаях.

Была раскупорена еще одна бутылка вина, Нестеров быстро выпил стакан, даже не обратив внимания, что только что уничтожил драгоценное "Киндзмараули", после чего заявил:

- Все, что произошло сегодня днем, - фатально. Тебе ясно?

Но владельцу полупустой бутылки, конечно, ничего ясно не было, и он потребовал хотя бы короткого, но рассказа.

- Я хотел предложить тебе небольшую прогулку, - сказал Нестеров.

- Не сегодня, надеюсь? - спросил ленивый друг.

- Откуда ты знаешь?

- Тогда бы ты приехал не с шофером, а с человеком, которому ты так же доверяешь, как мне.

- Логично. Мы с тобой не потеряли способности друг друга понимать с полуслова с тех пор, как ты ушел со службы.

- Приятно слышать. Прогулка будет со стрельбой?

- Не исключаю. Но надеюсь, ты не забудешь взять с собой нож для разрезания бумаги.

Писатель рассмеялся и вынул нож из рукава.

- Ты на меня сильно обиделся за утренний телефонный разговор?

- Конечно, но теперь понимаю, что у тебя не было другого выхода. Слушают телефон.

- Не исключаю, - снова повторил Нестеров.

- А кто?

- Ты понимаешь, это вопрос не сегодняшней эпохи. За флакончик духов тебя любая телефонистка пустит послушать разговоры. Они там все нуждаются во внимании. И совершенно не боятся уголовного наказания, особенно, - тут Нестеров помедлил, - если такой флакончик им дарит иностранец.

- Ясно. Ну, а что дальше?

- А дальше два дня ты будешь изливать листам бумаги свою невыстраданную любовь, а когда тебе передадут послезавтра во второй половине дня записку, медленным шагом пойдешь на станцию. И не брейся, пожалуйста, в эти дни и надень что-нибудь похипповее, а то ты еще больше смахиваешь на мента, чем я.

- Дальше.

- Дальше возьмешь на всякий случай билет в Москву. Сядешь ждать электричку. Только ради Бога ничему не удивляйся. Мне от тебя и нужно только, чтобы ты помог мне довести его до машины.

- А ты уверен, что все рассчитал правильно, что ОН появится на платформе именно в это время? Может, я его здесь пока попасу?

- Нет, - резко сказал Нестеров, - если он не появится, это мой проигрыш, а не твой, и тогда мы придем к тебе, потому что я на платформе буду в любом случае, и просто потреплемся, поболтаем. Тогда, правда, повесть у тебя будет без последней сцены, но теперь это модно у сочинителей. Кстати, хочешь, я тебе скажу, почему ты занялся литературой?

- Почему?

- Потому что это тот вид полезной деятельности, где можно безнаказанно врать, да еще за деньги.

- Ну, ты почти прав. Единственное, что мне кажется на этот счет, что литература - скорее легальная форма преступности. А деньги за нее почти не платят.

На этом разговор закончился, друзья обнялись и простились. Наш Герой уловил шум убегающей машины. По звуку он определил, что это "Жигули", а не служебная "Волга". Видно, у Нестерова были основания маскироваться.

Глава 3. Незнакомец в тени

Свидетельство о смерти

Гражданин Джурапов Марат Салтанович

умер (дата смерти) в возрасте 53 лет, о чем

в книге регистрации актов о смерти произве

дена запись за No 8777.

Причина смерти: острая сердечная недо

статочность, инфаркт.

Место смерти: г.Москва, республика РСФСР.

Место регистрации: Черемушкинский рай

он, г. Москва.

Дата выдачи свидетельства

Заведующий отделом записи

актов гражданского состояния

Сегодня больше не писалось. Наш Герой стал вспоминать о визите Нестерова, решил, что это лучше делать на прогулке, и отправился на прохладную улицу.

Едва он только сделал это, как тотчас же заморосил изящный дождь верный признак доброго начинания в жизни Нашего Героя. От такого дождя не хотелось прятаться, а хотелось с ним разговаривать. Зонт, конечно, остался дома, но не возвращаться же за ним.

Идти было легко, потому что дорога, по которой он шел, петляя и извиваясь, уходила под гору. С левой стороны в бликах луны стал виден овраг. Справа огромной стеной, над самой дорогой на холме. Помещалось знаменитое Переделкинское кладбище.

Пройдя мимо него и забыв, что это должно быть ночью страшно, затем спустившись с холма и перейдя по разбитому, хотя и автомобильному мостику умирающую, запакощенную еще у истока Сетунь, Наш Герой по этой же дороге стал подниматься в гору, закашлялся и оглянулся. Холм с кладбищем отступил, овраг слился с небом, а когда он снова пошел по дороге, то там уже не было того, что называется "пейзаж", ибо огромное поле справа показалось ему просто цветовым пятном, а многочисленные огоньки одноэтажных домиков перестали волновать воображение, ибо воображение его не могло быть взволновано заурядными постройками.

Наш Герой знал, что когда не пишется или когда предстоят на днях какие-то серьезные дела (а у него случилось и то и другое), то лучше всего убить время и отвлечься, посмотрев старенький. Много раз виденный фильм. Именно такой, как - он был уверен! - демонстрируется сегодня в писательском Доме творчества, имени русской литературы, который вдруг зажегся огнями неподалеку слева. Наверняка там идет сегодня или какой-нибудь "Иван Васильевич", меняющий профессию, или даже нестареющий "Мимино".

К тому же - он знал это прекрасно - в Доме творчества всегда можно встретить каких-то знакомых, поговорить с ними о последних указах Президента или о политике Попова и Ельцина, о том, наконец, кто на ком женат служат ли в КГБ Евтушенко и митрополит Питирим или правда ли, что у Андропова не было высшего образования и дачи, а была двухкомнатная квартира, о том, что Солодин - главный цензор страны имеет дворянское происхождение, и еще о многом таком, что ни к чему не обязывает ни мозг, ни язык, ни время, ни пространство, которое, казалось, замерло в удивлении.

Нашему Герою хотелось общения. В сущности одинокий, как все, человек. Он шел и всю дорогу убеждал себя, что и кино, и встречи, и, быть может, биллиард, и ужин (он похлопал себя по карманам брюк - бумажник был на месте) - все это его расслабит, отвлечет, а обратная ночная прогулка усыпит. И тогда завтра напишется ненаписанная сегодня глава, убьется время и наступит таинственное и немножко неудобное в отпуске послезавтра. Со своим Нестеровым. С перестрелкой...

Не лишенный воображения писатель живо представил себе, как они послезавтра с другом будут брать преступника и еще, чего доброго, своротят под откос электричку. Последнее рассмешило. Хотя если говорить всерьез, то коэффициент полезного действия деятельности правоохранительных органов, несмотря на искренние их усилия, пока именно таков: на одной чаше весов почти пойманный преступник, а на другой - пятьдесят восемь нечаянно застреленных во время операции прохожих, два сожженных дома и срытая до основания Поклонная гора.

Свернув налево и попав в ворота Дома творчества, Наш Герой прошел еще метров сто, оставив справа множество игрушечных коттеджиков, где писатели трудились, и им, по-видимому, писалось, а слева скелет так и не построенных за тридцать лет гаражей, и уже совсем было устремился к ярко освещенному подъезду главного корпуса Дома, похожего на усадебку конца прошлого века, как вдруг его внимание привлек стоящий в тени, хотя и под фонарем, человек, силуэт которого показался НГ знакомым. Легкий холодок, верный признак открытия или осенения, заставил его, не ускоряя шагов, интенсивно и быстро думать. Ему вспомнился сегодняшний разговор с Нестеровым о том, что послезавтра они будут арестовывать знакомого. И тотчас же Наш Герой намеренно изменил походку и стал прихрамывать, сутулость свою превратил в стройность и легкость, ибо понимал, что и его может узнать стоящий в тени человек, если он и есть каким-то чудом тот самый знакомый, о котором говорит Нестеров.

Наш Герой вспомнил и как зовут стоящего в тени фонаря человека, и его фамилию, и бывшую должность. И чем больше вспоминал все это, тем больше убеждался в том, что это он самый и есть. Но этого не может быть! "Что он здесь делает и кого он ждет?"

Человек не заметил Нашего Героя, и, понимая, что судьба подбрасывает ему фору, НГ не стал ее испытывать, сошел с дороги, пошел вдоль нее по тропинке, совершенно сливаясь с черными кустами, и, быть может, прошел бы мимо, теперь уже точно зная, кого они с Нестеровым будут послезавтра ждать на платформе, и пообщался бы еще с чопорными жителями писательского Дома, где показал бы и себя, но в этот самый момент человек из-под фонаря вышел на пустынную, плохо освещенную дорогу, и вышел он, вероятно, потому, что тот, кого он ждал, уже шел к нему навстречу.

Дверь освещенного подъезда Дома творчества чуть-чуть приоткрылась и выпустила легкую, изящную, миловидную девушку, которую НГ здесь раньше никогда не видел. Девушка сперва робко пошла от подъезда, потом, вероятно, узнала незнакомца и пошла быстрее, на ходу открывая крошечный зонтик, который, раскрывшись, превратился чуть ли не в парашют.

Двое встретились.

Незнакомец с жаром, но очень неуклюже принялся целовать ей руки. А она не вырывала их, по-видимому, была иностранкой. Это сразу вычислил Наш Герой и не ошибся.

- Синьорина Винченца, - первым заговорил человек из-под фонаря. - Я счастлив видеть вас этой подмосковной ночью.

- Синьора, - машинально поправила его девушка.

- Тем более, - сказал человек. Но смутился. Потому что, видимо, сообразил, что сказал глупость.

Воцарилось молчание. Очень неудобное для Нашего Героя. Потому что, слыша начало диалога, он вынужден был затыкать себе носовым платком рот, чтобы громко не расхохотаться.

Мысль, что он схватился руками за мокрую траву, во что-то вляпался и вытирал руки этим платком, пришла ему в голову позднее, и захотелось плеваться, что еще больше осложняло дело. Но все обошлось.

- Я все сделала для вас, - сказала девушка с милым акцентом. И, Наш, прячущийся, Герой увидел, как в общем немолодой и грузный человек снова стал хватать ее за руки.

- Ну, подождите, подождите, - сказала девушка. - Я еще не все сказала. Только через час я смогу сообщить вам имя и телефон человека, который вам нужен. Мне надо перезвонить.

Толстяк еще раз горячо поцеловал ей руку.

- Я буду ждать, - сказал он.

Девушка не пригласила его к себе в апартаменты, и он снова отступил на свое место, оказавшись в тени. Она на секундочку вернулась и спросила:

- Вы что, без зонта? Может быть, дать вам зонт?

А толстяк энергично помотал головой.

Как раз в эту пору газеты писали о разгуле итальянской мафии. И, соединив в своем сознании ведомого ему толстяка из-под фонаря с итальянкой, Наш Герой решил, что послезавтра с Нестеровым они в самом деле сделают полезное дело, вышел из своего убежища и пошел наконец к освещенному подъезду Дома.

На подъезде Дома висел плакат:

"Как просто отнять у народа свободу:

Ее надо просто доверить народу..."

Правый нижний угол его загнулся, и Наш Герой поэтому не узнал автора.

Глава 4. Начало романа

Каждый день итальянская печать сообща

ет "новые важные данные" вокруг расследова

ния причин гибели самолета с 81 пассажиром

и экипажем на борту, упавшего в воду Тиррен- ского моря у острова Устика.

Для итальянцев. Причем не только для тех,

кто потерял родных и близких, эти преступле

ния имеют особый смысл: никто не гарантиро

ван, что не станет жертвой очередного. Это

- первое. И второе: вряд ли можно ожидать,

что правоохранительные органы покарают пре

ступников, ведь они, бросив вызов государству,

постоянно доказывают свою силу и бравируют

безнаказанностью. Первое и второе опасно

взаимосвязаны.

(Из газет)

Зато он с удовольствием обнаружил, что сегодня в Доме творчества идет двадцатипятилетней давности двухсерийный и весьма способствующий отдохновению фильм "Большая прогулка" с Бурвилем и Де Фюнесом. Однако тут он огорчился, сейчас он лишен возможности пойти на этот фильм, потому что ему очень хотелось узнать, чем закончился разговор подфонарного толстяка с прелестной иностранной дамой. И, наблюдая за ней искоса в фойе, невнимательно раскланиваясь со знакомыми, он уже не упускал ее из виду, ожидая только, когда она подойдет к телефонной будке, чтобы потом снова выйти на дождь.

Ему бы следовало перекусить, но он решил, что попостится. Он был напряжен, поэтому не слишком восторженно поздоровался с двенадцатой женой известного поэта. О "Большой прогулке" не могло быть и речи еще и потому, что Наш Герой так промочил в кустах штаны, что постеснялся идти в таком виде в кино.

Словно в обмен на штаны и фильм, судьба смилостивилась на Нашим Героем. Только что виденная им на улице девушка оказалась рядом, и он смог убедиться, что она действительно мила. Легко, как старому знакомому, улыбнувшись, спросила его:

- Вас что, бросили с моста в реку?

- Нет, - галантно улыбнулся Наш Герой, - я политикой не занимаюсь.

Этот ответ показался девушке забавным. Она протянула ему свою чуть пухленькую, ухоженную ручку и слегка дотронулась до его рукава, не такого мокрого, как штаны.

- Бегите скорее, переоденьтесь! - сказала она все с тем же милым акцентом.

- Увы, я живу слишком далеко, на холме.

- Возле церкви? - спросила девушка.

- Возле церкви, - ответил Наш Герой.

- Недалеко от могилы Пастернака?

- Недалеко от могилы Пастернака, - повторил ее собеседник, но уже с другой интонацией, - долженствовавшей обозначить удивление ее прекрасным знанием Переделкина.

- Тогда пойдемте ко мне, хоть вытрете голову. Кто может поручиться, что этот дождь не кислотный. Жаль, такого великолепия не бывает в Милане.

И мокрый Наш Герой с огромным наслаждением принял это предложение.

Галантно ступая по ковру, на полшага отстав от своей дамы и изящно поддерживая ее за локоток, он почти донес ее (так ему казалось) до ее номера. Вытер свои мокрые кроссовки о ковер. И тотчас же после того, как она еще раз предложила войти, вошел.

Вспыхнул яркий, значительно более располагающий к общению, чем в холле, свет, а простенький номер, бесспорно, указывал на то, что в нем живет девушка. Вкусно пахло косметикой. Вытирая голову поданным полотенцем, Наш Герой посмотрел на свою спасительницу. Она была обворожительна. Любое описание этого волшебного существа было бы непростительной банальностью, а банальности он бежал. Но перед ним стоял ангел, который не каждому посылается даже в волшебных снах. Ангел, посмеиваясь, протянул бокал с коньяком. И хотя сцена была, по представлениям писателя, почти неприличная, он с удивлением обнаружил, что воспринимает ее совершенно естественно.

И немедленно выпил.

"И немедленно выпил, - подумал он, - читать надо меньше".

Цитата из некогда нашумевших "Москва - Петушки", ныне доступных всем, уничтожила остатки его внутренней напряженности, которая всегда присутствовала в его общении с женщинами, ибо он и инстинктивно стремился не выйти из рамок старомодной ныне учтивости и куртуазности, да еще и обдумывал это, по-писательски облекая в красивую и отточенную форму. Внешне это выразилось в такой мягкой, не ехидной, как это частенько с ним бывало, детской улыбке, что девушка подошла поближе, удивленная этой внезапной переменой...

Через полчаса Винченца с милой неловкостью попросила извинения за то, что ей нужно спуститься к телефону.

Наш Герой и сам забыл, что привело его сюда не праздное любопытство. И ему очень захотелось, чтобы ей не надо было никуда звонить. И не только потому, что это прерывало замечательную сцену. Сохнущий гость терпеть не мог равноправия, считал его противоестественным, тем более, если женщина попадала в грязную и мерзкую историю. Он мог бы еще допустить, что преступление совершается ради женщины, из-за женщины, но не в ее присутствии.

Пришлось встать, переодеть, что называется, лицо и спускаться за ней. Естественно, теперь уже на полшага впереди, вполоборота, протягивая ей руку. И хотя это противоречило физическим законам, теперь ему показалось, что по лестнице несла его она.

Судьба еще раз преподнесла подарок Нашему Герою - теперь уже неизвестно за что: ему не пришлось ни выпутывать, ни даже просто охранять свою новую знакомую от неприятной истории, ибо она, с очаровательной улыбкой встав в очередь к телефону, дождалась наконец его, позвонила и получила тот самый номер, который так нужен был ее подфонарному знакомцу.

Нашему Герою, несомненно, было приятно, что его присутствие столь подействовало на итальянку, что, спускаясь с ним к телефону, она забыла прихватить и карандаш, и на чем писать, но не забыла косметичку. Поэтому именно оттуда она достала патрончик с помадой и записала телефон на стекле, который тотчас же Наш Герой и запомнил, хотя это было и трудно. И не только потому, что он был написан наоборот, но и потому, что ныне в моде у хорошеньких женщин тон помады очень светлый, да к тому же еще и перламутровый, а потому трудно читаемый.

- Подождите меня в холле, - сказала девушка, открывая входную дверь, а то пойдемте вместе.

Наш Герой галантно предложил ей свою помощь. Предлагая ей ее, он подумал, что все равно будет не в проигрыше. Если она согласится - он лишнюю минуту проведет с этим ангелом, а может быть, еще, чего доброго, узнает что-нибудь полезное. А если нет - то это гарантия того, что стоящий под фонарем человек его не узнает.

Они вышли вместе. У Нашего Героя были настолько взлохмаченные дождем и полотенцем волосы, к тому же "подфонарник", как мысленно окрестил его писатель, был так сильно поглощен ожиданием телефона, а взлохмаченный маэстро, доведя свою даму до фонаря, на четыре шага отстал, как истинный джентльмен, что фортуна улыбнулась ему в третий и в четвертый раз, не сделав никакой паузы между улыбками. Он узнал еще кое-что, а его не узнали вовсе.

Пока итальянка что-то говорила ночному визитеру и пока тот записывал ее слова на вынутой пачке дешевеньких сигарет, Наш Герой подумал сразу о двух вещах: "Закурил, бывший генерал" и "Если она согласилась, чтобы я ее сопровождал, значит, она к этой истории не имеет никакого отношения".

Вскоре итальянка и генерал попрощались, и ангелочек снова впорхнул под руку к взлохмаченному маэстро.

- Какие, однако, у вас странные поклонники, - сказал рыцарь своей спутнице.

- Это не мой знакомый, - поспешила ответить девушка. - Просто меня попросила узнать для него телефон секретаря нашего посольства господина Челлини.

- Бенвенуто, - не выдержал писатель.

Девушка рассмеялась...

Когда Наш Герой глубокой ночью возвращался в свою хибару, стоящую на краю оврага, у него было превосходное настроение, которое не могла испортить даже некоторая телесная усталость и абсолютное сознание того, что никакого романа, придумываемого им о какой-то другой женщине, у него завтра не выйдет и пишущая машинка будет обречена стоять в ожидании того, когда же наконец ее соблаговолит заметить хозяин.

Не желая лечь спать, хотя было уже начало третьего, Наш Герой прошел еще на станцию, откуда и позвонил домой своей мамочке, осведомился о состоянии ее здоровья, не получив никакой взбучки за ночной звонок, потому что мама была готова его слушать когда угодно, узнав, что кот, собака и дом в полном порядке, и пообещал даже взять животных на днях к себе за город.

...А потом походкой полу-Стендаля, полу-Стаднюка отправился спать.

Глава 5. Метод

Инструкция 269269-31

Степень секретности 0.0001

42-97/РНДжей

Соблаговолите доложить о степени готов

ности в отношении намечающихся в СССР

событий в августе с.г., также готовности

ликвидировать консервативно настроенных

членов Советского правительства: А-1, О-2,

В-1, Н-1, Р-1, Р-2. Придумайте версии и серию публикаций

на случай неудачи. Проинформируйте No 91

No 94, No *:. Предписано охранять объект

Рч-2.

Степень секретности 0.0001

Спецдонесение "Выстрел"

I. Во исполнение готовящегося в Москве в августе с.г. военного переворота, пользуясь методом доктора Вио и предложенными инструкциями, мною, 42-97/РНДжей, подготовлен к работе 4211-90, член Союза писателей Димир Савицкин, при содействии специальных служб получивший дачу в Переделкино.

В результате психотропного, оккультного и иного воздействия на него им добровольно написана статья, тезисы которой цитирую зпт, 0000000, передача.

Автор статьи - 4211-90 уверен, что он провидец, и уже дважды в разговорах с коллегами в Доме творчества писателей сообщил, что в Москве грядет военный переворот. Им же выработана формула: "без террора погибнем".

Тезисы предлагаемой статьи, опубликованные своевременно, могут внести в быт советских людей элементы той самой дезинформации. О которой так печется Первое главное управление КГБ.

II. Прошу разрешить проведение в эфир информационного реестра, в результате которого советским радиослушателям будет сообщено, что:

1. Тэтчер завербовала Горбачева в 1979 году во время его визита в Великобританию;

2. Бейкер и Собчак - родные братья-близнецы, в политических целях взаимозаменяемы;

3. Суперсекретно. Известный американский бандджазист Глен Миллер и Андропов тоже проходили в архивах как близнецы. На самом деле это один и тот же человек. Андропов появился в России (Карелии) в год, когда Глен Миллер "погиб" на самолете.

4. Брежнев жив и припеваюче живет с юной любовницей на острове в Атлантическом океане.

5. Дополнительно сообщаю, что с помощью психотропных препаратов имею возможность внушить своему давнему знакомому, ответственному секретарю газеты "Всероссийские юридические вести" Б.Моисееву мысль о том, что именно он готовил материалы путчистам. Это может пригодиться в том плане, что Моисеев - прямая противоположность Савицкину в социальном и прочих планах.

Подобная информация в целом, как и многое другое, безусловно, приведет к смуте, гиперинфляции, моральной деградации населения.

6. Объекта 1413 прошу вывести из игры. Она всерьез влюбилась.

7. Президент СССР объявил о своем отпуске в августе. Участники операции "путч" планируют ее на начало последней декады августа.

8. Инструкция 269269-31 принята к исполнению.

Прошу разрешения ликвидировать упомянутых лиц руками правительства, которое возьмет власть в результате планируемых событий.

9. Жду дальнейших указаний.

42-97/РНДжей

Глава 6. Здравствуйте, гражданин покойник!

Заместитель Генерального прокурора СССР,

рассмотрев материалы прекращенного в связи

со смертью Джурапова М.С. уголовного дела,

а также установив факт фальсификации смер ти,

п о с т а н о в и л:

отменить постановление о прекращении в

отношении Джурапова М.С. уголовного дела,

дополнительно вменив ему статью, инкрими

нирующую состав преступления: подделку до кументов.

Наш Герой плохо спал. Двадцать раз этой ночью ему снилась Винченца. К утру было найдено противоядие. Он взял пишущую машинку, вправил в нее нарочно измятый лист бумаги и стал вставлять в основной текст своего повествования события вчерашнего вечера. И ему удалось обмануть голос, который обыкновенно нашептывал ему повести. Он, правда, подумывал, что редактор вполне может написать ему на полях своим корявым почерком, что эти странички, дескать, выбиваются из общего тона повествования. Но итальянское имя его вдруг переродившейся героини должно было стать этому порукой.

"И вот однажды летом, - писал он, - она вышла ко мне на свидание. Вы ведь знаете песни Жоржа Брассанса? Да-да, это была одна из его песен, я только не знаю, как она называется.

Итак, лето, Брассанс. Хотя, может быть, и Челентано, она вышла ко мне на свидание. Мне поначалу стоило большого труда уговорить ее, но тогда я все-таки сумел уговорить ее, потому что еще не знал, что люблю ее, и она этого не знала.

Я очень хорошо помню, как мы с ней встретились и пошли во вкусный после дождя переделкинский лес.

Был глубокий вечер, и мы шли сначала по плотине, а потом повернули направо, в лес, и пошли вдоль пруда мимо заколоченного грота. Я помню, что у нас с ней был какой-то ужасно несерьезный спор, потому что нам было просто не о чем говорить. От грота мы повернули налево, в глубь леса, и вскоре пришли на небольшую горку, на которой стоял широкий, как обеденный стол, пень.

Мы сели. Я не знал, куда деть руки. В конце концов, я не выдержал и встал и начал ходить вокруг нее. А наш глупый спор все продолжался, потому что нам было по-прежнему совсем не о чем говорить. Потом она тоже встала. Обняла меня и предложила вернуться. По дороге обратно мы были так увлечены друг другом, что не заметили даже "летающую тарелку".

Клянусь, нас никто не видел, быть может, Святая Мария каким-то образом согласовала этот вопрос с Николаем Чудотворцем?".

Закончив писать, Наш Герой почувствовал, будто он прикоснулся к оголенному проводу. Надо было срочно бежать на станцию, чтобы звонить Нестерову и сообщить ему номер телефона, который стал вчера ему известен. Он так и сделал, причем, будучи писателем детективным, позвонил не самому Нестерову, а его супруге, Анне Михайловне, вкратце обрисовал подобие вчерашней сцены у дерева, умолчав, конечно, о некотором ее продолжении, и после этого, выйдя из телефонной будки. Он строевым шагом бывшего офицера отправился в Дом творчества, прихватив по дороге у бабок, торгующих на кладбище цветами, все, что они в этот день натащили туда.

С охапкой цветов было идти трудно, но Нашего Героя почему-то грела фраза: "Своя ноша не тянет", и, преодолевая подъемы и спуски, он прибыл через пятнадцать минут в Дом творчества, где его ждало первое разочарование.

Его восхитительная вчерашняя возлюбленная пребывала на назначенной скамье не одна, а в обществе возмутительного философа и культуролога Георгия Гачева. Впрочем, давнего знакомого Нашего Героя. Философ нежно гладил ручку чужой возлюбленной и не смотрел по сторонам, поэтому и не увидел Отелло, подошедшего со снопом цветов и бросившего весь сноп к ногам вчерашнего счастья.

Итальянка вытянула свои восхитительные ножки, и Нашему Герою представился случай лицезреть и щиколотки и пальчики, которые совершенно не скрывали изумительные итальянские босоножки.

- Здравствуйте, - холодно сказал соперник, вставая, и по тону его можно было совершенно отчетливо просчитать, что итальянский язык, который он еще пять минут назад клялся своей собеседнице выучить, несомненно лишь для того, чтобы читать в подлиннике Данте, он теперь учить не будет вовсе...

После бесконечных прогулок по Переделкину, после ресторана "Сетунь" и мазохистского визита в местный универмаг, Наш Герой и итальянка посетили, как водится, грустную лачужку литературного отшельника, где упорно не шла любовная повесть...

Вернулись они в Дом творчества, когда там уже все было тихо и пустынно, и договорились встретиться послезавтра, поскольку завтра итальянка должна была читать лекцию в Институте мировой литературы, а у Нашего Героя были завтра проблемы иного свойства, в которые он вовсе не намеревался посвящать никого, разве что только пишущую машинку, где давно уже было пора сменить ленту.

Наш Герой плохо спал и вторую ночь. Ему снилась Италия. Он поймал себя на мысли, что бредит такими именами, как Растрелли, Росси и Кваренги, и хотя это больше относилось к Санкт-Петербургу, но приближало его к стране, к которой он вчера прикасался весь день до позднего вечера.

Утро застало Нашего Героя в соплях. Он, наконец простудился, и поэтому у него вместо одного появилось сегодня и второе дело: вылечить простуду. Как он провел время до часу дня, одному ему только ведомо. Быть может, слонялся по комнате, время от времени нажимал клавишу пишущей машинки, но и это была, скорее всего, клавиша пробела. Думал ли он о своем увлечении? Одному Богу известно. Но только в час дня, уже одетый самым хипповым образом, как и просил его Нестеров, он, небритый, не рискуя выйти пока в таком виде даже на сельскую улицу, присел с какой-то книжкой, в которой хорошо знающие его люди легко бы узнали "Детей капитана Гранта".

В час дня за шумом машины тотчас же раздался стук в окно, и какой-то малоприятный тип с лоснящимся носом и бежевыми "жигулями" передал ему записку, в которой было написано всего три слова. Но из этих слов бывший милиционер сразу выудил то, что Нестеров благодарен ему за сообщенный через супругу номер телефона и что сегодняшняя операция не отменяется. Первое можно было с легкостью отбросить, а до второго было еще три часа с половиною. И тут Нашему Герою пришла в голову очень забавная мысль, которую он не стал пестовать, потому что она была еще и неприятна: наверняка люди Нестерова уже доложили ему и о позавчерашнем телефоне, и - о Господ, вот она, жизнь частного сыщика! - обо всем остальном, что сопровождало эту милую историю.

Налитая свинцом минутная стрелка часов наконец-то соблаговолила подползти к указанному в записке времени, и Наш Герой вразвалочку направился к станции, где, как и предписывалось, купил билет и остался на лавочке в ожидании того, как развернутся события.

Вскоре на платформе появился (ну конечно же, это все-таки он!) позавчерашний подфонарный гость. На нем был удобный костюм и темные очки, а также шикарное кепи. Которое хорошо скрывало его и без того узкий лоб. Если бы этот человек был менее озабочен, если бы сознание его работало, как и в прежние времена, безбоязненно, он, конечно, узнал бы Нашего Героя даже и в его хипповом наряде. Но он был слишком занят собой, он был слишком увлечен идеей, которая являла теперь суть его существования, и поэтому хипповый писатель нимало не беспокоился, что он узнан. Да к тому же с той стороны платформы, где обыкновенно растет на подмосковных железнодорожных станциях бурьян, уже послышалось шевеление, и Наш Герой понял, что он, собственно, здесь особенно и не нужен. Но, быть может, Нестерову хотелось придать аресту бывшего генерала некоторую пикантность, а для этого бывший сотрудник был просто необходим. Нестеров любил работать артистично.

Где-то далеко, километрах в трех, длинно, по-дельфиньи, закричала электричка. Объект наблюдения поднялся, чтобы быть готовым войти в вагон, электричка уже стала останавливаться, как вдруг на перроне появился полковник Нестеров Николай Константинович собственной персоной.

- Здравствуйте, дорогой Марат Салтанович, - любезно сказал Нестеров, подходя ближе. В этот момент электричка остановилась совсем, двери ее стали шумно открываться, и изысканную беседу продолжать стало трудно. Поэтому и Нестеров, заломив бывшему генералу правую руку за спину, и Наш Герой, проделав то же самое с левой рукой, терпеливо подождали, пока электричка отправится в Москву без бывшего начальника управления, и только когда утихли последние звуки колес уходящего поезда, сумели продолжить приятную и полезную для всех троих беседу.

Ведя Марата Салтановича под руку, совсем не так, как он проделывал это же самое по сути вчера с Винченцей, Наш Герой вспомнил о том. Что сейчас конец лета и что весной его друг Николай Константинович, идущий теперь по другую сторону бывшего генерала. Принял к своему производству не совсем обычное дело.

Глава 7. Обыкновенное убийство

Полицейский роман... Кто хотя бы раз в

жизни обращался к этому жанру литературы,

нередко вслух выражая к нему высокомерное

пренебрежение, но втайне зачитываясь подчас

невероятными или даже нелепыми приключени

ями его героев. Наверняка втайне примеривал

на себя роль борцов за попранную справедли

вость и ощущал себя бесстрашным защитни

ком оскорбленной добродетели.

Это было за полгода до появления Винченцы в Переделкине. В тот весенний день Нестеров был несчастен, как никогда. Это был тот редкий и тем удивительный день, когда цепь совпадений привела его к тому, что уже пробило восемь вечера, а ничего из того, что он наметил в своем плане на день, не было сделано. Утром он сунул в свой "жигуленыш" ящик с пустыми бутылками, чтобы обменять его на минеральную воду, но посуду временно не принимали, воды не было.

Рабочий день начался с того, что разыгрывали талончики на переиздание Гоголя - не досталось. Потом была куча разных дел и звонков - забарахлил телефон. С внутренней АТС пришли только после обеда. А Нестеров ждал. В довершение всего опоздал в столовую, а когда там появился, то уже почти ничего не было. Сигарет в тот день не достал, разжился у ребят - коллег по управлению - какой-то южноамериканской дрянью, отчего заболела голова, цитрамон, конечно, кончился, а заведующая аптечным киоском ушла в отпуск. Попросил анальгина у генерала (тот цитрамон не употреблял), генерал дал две таблетки, но облегчения они не принесли, а вызвали только тошноту на голодный желудок.

Мало того, Нестеров еще и забыл вовремя получить продуктовый заказ, который теперь где-то валяется, и прекрасно понимал, что до завтра эти скудные продукты вне холодильника не доживут, а кладовщик ушел, как ему и положено, в шесть часов вечера домой.

В таких ситуациях, при таком раскладе дня лучше было бы ничего не делать, да и делать ничего не хотелось, все валилось из рук, но вечером предстояло еще отогнать машину на станцию техобслуживания - барахлил мотор, текло мало. Нестеров так и поступил, искренне надеясь, что хоть это дело удастся, поскольку была предварительная договоренность.

Ему и тут не повезло. Потому что прогностикатор показал, что машине Нестерова требуется замена поршневых колец, а их не было. Поэтому Нестеров несолоно хлебавши вынужден был уехать со станции, которая находилась в противоположном от его дома конце города, а следовательно, не менее чем в часе езды, и он совсем обиделся на жизнь, когда на одном из перекрестков обнаружил, что еще что-то с глушителем: машина ревела, постоянно ему напоминая о том, что утром надобно проверять, с какой ноги ты встаешь.

Нестеров никак не мог разорвать эту дурную бесконечность невезения и вдруг увидел на другом перекрестке неоновую рекламу демонстрирующегося в Москве фильма "Рембо". И не просто, а "Рембо-3".

Подумав, что, посмотрев подобную нелепицу, он придет в себя и завтра будет в норме, он остановил машину. К его великому удивлению, в кассе нашлись билеты, да и сеанс начинался буквально через пять минут. Прекрасно понимая, что в подобном везении нужно постараться не сглазить, Нестеров достал было монету, чтобы позвонить жене, но раздумал и тотчас же направился в зал, где уже пошли титры киножурнала.

А когда наконец начался сам фильм и Нестеров подумал: "Ну и что, могу я, в конце концов, позволить себе один раз в жизни этакий загиб", неожиданно включился свет, картина прервалась, и в зрительном зале появились всматривающиеся в лица зрителей два младших офицера из его управления. И пока Нестеров выходил, пока директор кинотеатра просила прощения у зрителей за минутный перерыв в киносеансе, двое сотрудников объяснили Нестерову, что по поручению начальника главка они позвонили домой его супруге, узнали о том, что Нестеров вечером намерен ремонтировать машину, проследили его путь от автосервиса до дома и на полпути у кинотеатра обнаружили его машину. "Оперативно сработали, - обиделся Нестеров, - лучше бы не нашли".

- А что там у вас?

- Судя по всему, сто вторая, Николай Константинович, - сказал тот из офицеров, который был постарше.

- А что, сто вторую уже район не берет к производству?

- Да, там есть нюансы, - сказал молоденький.

- Нюансы, нюансы, - проворчал Нестеров. - Что, труп до утра не подождет? Кто мне оплатит пропавший билет в кино?

Ребята замолчали, сели в своего "Жигуленка", Нестеров - в своего. И вскоре всей компанией они были уже на Октябрьской площади, где Нестеров нарочно поставил машину не там, где ее положено ставить, а поближе к подъезду, рядом с казенными машинами генералов, и, поднявшись на шестой этаж, вошел в кабинет начальника Главного управления.

- А, хорошо, что зашел, - сказал генерал-лейтенант. Причем сказал он это таким тоном, как будто и не сам давал указание отлавливать по всей Москве бедного, измученного неудачами полковника. - Вот, познакомься с материалами.

Нестеров взял папку с прошитыми листами бумаги и совершенно индифферентно прочел десять строк, написанных на том, что лежало сверху.

- Ну и что? - сказал он.

Генерал давно знал Нестерова и поэтому был уверен, что поставить по стойке смирно в этой ситуации полковника было бы просто бессмысленно. Он включил погромче радиоприемник, который передавал какой-то в масштабах нынешнего быстротекущего времени древний джаз, услал под каким-то предлогом двоих находящихся здесь же сотрудников, перелистывавших с умным видом лежащие на столе документы, отметил про себя, что, вообще-то говоря, надо было бы сделать наоборот, и весело спросил, как показалось Нестерову, подражая Мюллеру из известного фильма:

- Ты знаешь, почему я выбрал для этого дела тебя?

Но Нестеров не хотел играть в Штирлица.

- А, - сказал он, - опять дело? А я думал, вы меня Глена Миллера пригласили послушать.

- Миллера будешь слушать в третье воскресенье своего отпуска. Два других будешь беспробудно спать. А сейчас послушай старика Мюллера, - сказал он, вытягивая губы дудочкой, как Броневой.

О чем дальше говорил генерал-лейтенант с полковником, доподлинно не известно. Но Нестеров вышел от начальника Главного управления ровно через полчаса, а через час уже был дома, где поставил машину основательно, чтоб по крайней мере неделю к ней не притрагиваться, потому что на все время порученной ему работы получил в пользование служебную машину с водителем, поднявшись на лифте, обнял несчастную свою полковничью жену и заснул сном праведника, чтобы в шесть утра быть уже на ногах.

В половине восьмого он сидел уже за своим рабочим столом и листал материалы дела, возбужденного сперва прокуратурой области, потом переданное в прокуратуру города, но приостановленное за нерозыском преступников и потому оказавшееся на столе у Николая Константиновича. Заранее готовый к любой чудовищности, Нестеров, повидавший на своем веку достаточно много, знакомясь с делом, все же присвистнул. Цинизм, с которым было совершено убийство, переходил все границы.

На 42-м километре Ярославского шоссе, в трехстах метрах от дороги, был обнаружен труп семнадцатилетней девушки с признаками насилия. Бесстрастная экспертиза установила, что насилие совершали трое, но убита она была достаточно необычным способом. Девушку привязали к дереву и раздавили автомобилем.

Областные органы дознания по необычным следам протекторов, по отпечатку бампера на теле девушки, по сколам древесной коры установили, что машина была иностранного происхождения, в материалах дела уже находилась ее фотография. Это был "Мерседес", по данным ГАИ принадлежащий жителю Москвы. И тут же заявление владельца машины, недельной давности по сравнению с датой убийства, что свидетельствовало о том, что машина эта у него угнана и находится в розыске.

И материалы дела, и невероятное преступление - все это было бы не в диковинку Нестерову, если бы не одно обстоятельство.

Рукой прокурора города на полях самого дела был написан номер надзорного производства по еще одному. Нестерова бросило в жар, потом ему стало стыдно, что он забыл: на его столе лежит не одна, а две папки. Хотя расписывался он, конечно, за две. Не открывая вторую, он уже понимал, что случилось. Следователь, принявший к производству дело по изнасилованию и убийству девушки, в общем-то преступление раскрыл, осталось найти преступника, вероятно, он уже знал, кто это, но...

Он был убит при исполнении служебных обязанностей не установленными лицами.

В голову полезли всякие неприятные мысли о социальной незащищенности юристов, о том, что правоохранительным органам не хватает технических средств, чтобы работать, денег, прав, наконец, людей.

"Куда смотрит Союз юристов, призванных защищать наши права? - подумал Нестеров. - Взносы-то он берет исправно". И он вспомнил, что вступил туда вовсе не потому, что верил, что его защитят. Просто там работал теперь его бывший коллега, и Нестерову не хотелось огорчать друга.

"Все это пахнет лишними неделями работы, - сказал сам себе Нестеров, да и условия для работы отвратительные, хотя бы потому, что кто поручится за то, что не будет третьего уголовного дела, уже по факту убийства Нестерова Николая Константиновича, 1944 года рождения, все еще партийного, не судимого, за границей бывавшего в служебных командировках, награжденного орденами и медалями, женатого, имеющего двоих детей, проживающего на Ленинградском проспекте в г. Москве, полковника милиции?".

Глава 8. Допрос

Начальник управления Прокуратуры СССР,

рассмотрев заявление подследственного Джу

рапова М.С. об отводе следователя по особо

важным делам Нестерова Н.К. по основаниям

личной неприязни, постановил: заявление Джу

рапова М.С. удовлетворить.

- Позволительно ли мне будет осведомиться, на каком основании вы, любезный полковник, позволили себе задержать меня? Ведь, насколько мне известно, вы юрист, сотрудник оперативного управления, а стало быть, можете задержать меня, однако у меня в кармане имеется документ, который вам не позволит сделать это. Случай? - оглядывая переделкинскую платформу, спрашивал Нестерова Джурапов.

- А я и не сомневаюсь, что у вас в кармане случай, - встрял в разговор писатель. - Я думаю, что и Николай Константинович не сомневается в этом.

Но бывший генерал не удостоил ответом бывшего капитана. И на помощь бывшему капитану пришел полковник Нестеров:

- Если вы имеете документ о признании черемушкинским Загсом Москвы вас умершим, достопочтенный Марат Салтанович, то кому, как не вам, бывшему секретарю райкома, потом обкома, потом тоже бывшему начальнику управления МВД не знать о том. Что органы дознания, к коим относится милиция, вправе задержать гражданина, помимо всех прочих оснований, еще и просто для выяснения его личности. Впрочем, вы, насколько мне известно, по образованию не юрист.

Марат Салтанович сделал движение обеими руками и плечами, показывающее, что он никуда убегать не собирается, на что Нестеров и его друг его отпустили, он сделал несколько шагов в сторону и сел на скамейку. Легко положил ногу на ногу, достал из кармана светлого плаща сигареты и, улыбнувшись, сказал:

- То, что это - я, вам еще придется доказывать. Но даже если вы пройдете все круги наших судов и сумеете доказать, что факт моей смерти был сфальсифицирован, то что дальше, дальше-то что? К уголовной ответственности я не привлекался. В кадрах МВД я больше не состою в связи со смертью. Для чего вам вся эта комедия - совершенно не могу понять. Более того, я скажу и вам (тут он повернулся к Нашему Герою), как известному всему нашему министерству сочинителю, что сейчас вот очень просто может произойти одна хорошая ситуация, да и то она обернется не в вашу пользу, в которой я сумею - сейчас, прямо здесь - поставить вас в совершенно идиотское положение и, еще более того, заставить наше тяжеловесное правосудие обратиться лицом к вам, а не ко мне.

- Вот как, - сказал Нестеров.

- Да, - улыбнулся Марат Салтанович. - Ну, что вы будете делать, если я сейчас кинусь под ближайший поезд? Вы представьте только себе. И дело не надо возбуждать по факту самоубийства. Прямо со справкой в кармане о том, что меня нет на свете, я это и сделаю. Но вся беда в том. Что физическое мое лицо, так сказать. Говоря языком закона, достаточно заметно на этой платформе, и вот эти люди, - прервал он сам себя, показывая на проходящих мимо в ожидании электрички, - они ведь не знают, что меня юридически нет, и они сумеют дать показания и опознают и вас. Николай Константинович, и вас, дорогой писатель. И тогда, может быть, на свет божий всплывет статья, квалифицирующая ваши действия как доведение до самоубийства. Но, может быть, вы собрались здесь для того, чтобы мне за что-то отомстить. Если это так, то я готов вас выслушать самым внимательным образом.

Нестеров, казалось, раздумывал. А Наш Герой некстати захотел перекусить. Поэтому именно он предложил своим бывшим коллегам пройти несколько сот метров до его домика, где и продолжить беседу.

- Я могу машину, - сказал Нестеров.

А когда все трое в нее уселись, причем генерал, по привычке, вальяжно на переднее сиденье, стало ясным, что машина двигаться не может. У водителя случился шок.

- Марат Салтанович, - пролепетал он, - здравия желаю, а чего ребята болтали, что вы... - он запнулся, - умерли?

- Так было надо в интересах дела, - сказал эксгенерал, на что писатель восторженно пхнул кулаком в бок Нестерова. Но Нестеров хорошо знал своего друга, поэтому к удару был готов, выдержал его с честью, не шелохнулся и только едва заметно подмигнул. Тут машина наконец поехала, но вскоре и остановилась, шофер остался за рулем, а все трое вышли из нее и направились через скрипучую калитку по дорожке к домику.

Марат Салтанович с видом хозяина сел, едва войдя в помещение, в кресло и жестом предложил сделать то же своим бывшим подчиненным, после чего мягко сказал:

- До следующей электрички у меня еще час. Ревенон а но мутон. - Его французский был безупречен.

Наш Герой разинул было рот, чтобы тотчас же ответить генералу, но, увидев угрожающую позу, в которую встал над ним Нестеров, вовремя осекся.

- Так чем может быть полезен вам покойник? Мертвым телом, как говорится, хоть забор подпирай, - снова заговорил Джурапов.

И тогда Нестеров удивил даже своего друга. Он вынул из кармана какие-то мятые бумажки и стал их расправлять на столе, испытывая терпение присутствующих.

- Некогда возглавляемые вами органы дознания, Марат Салтанович, существуют отнюдь не только для того, чтобы раскрывать преступления, но и, как вам известно, чтобы предупреждать их. Я не стал брать с собой папки дел, вы сможете сегодня же ознакомиться с ними в следственном изоляторе. Но вот постановление о вашем аресте... А по поводу мести - да. - уже тихо продолжил Нестеров, - я действительно хочу вам отомстить, гражданин Джурапов, и за то, что моя жена вынуждена была прятаться от вашей банды Бог знает где, и за сожженную машину моего друга, и за погибшего следователя.

Нестеров сделал паузу. Ею немедленно воспользовался Джурапов:

- Коля, я вас знаю много лет, если вы сейчас говорите серьезно, то говорите серьезно. Если я в чем-то подозреваем, то, как вы сами понимаете, от ваших услуг по производству дознания в этом деле я откажусь. И это будет законно. Хотя должен вам сказать, что вы были одним из лучших оперативников управления, и я помню восторженные письма преступников, которые хотели бы, чтобы именно вы занимались их проблемами, но...

Нестеров наконец кончил держать паузу и расправил обтрепанные бумажки.

- Вы меня перебили, Марат Салтанович, - сказал он сухо и по-милицейски. - К тому же я не произвожу никакого дознания, а выполняю сейчас роль информатора. Уже назначен по вашему делу и следователь и дознаватель. И как я вам уже сказал, в следственном изоляторе вы сегодня ознакомитесь с материалами. А пока вам для сведения названия. Имеющихся в моем распоряжении четырех документов. Первый: протест прокурора в отношении решения районного Загса о признании вас умершим; второй - акт экспертизы о вашей эксгумации. Кстати, где вы стащили розовый мрамор для могилы? Третий: постановление прокурора о возбуждении в отношении вас уголовного преследования по факту хищения в особо крупных размерах, между прочим, основанное на проверках экономического управления, подготовленных еще до вашей смерти, и четвертый: постановление прокурора о привлечении вас в качестве обвиняемого и заключении вас под стражу. Не без помощи общественности, Марат Салтанович, не без помощи общественности, которую в настоящее время представляет не состоящий в кадрах милиции писатель.

- Больше у вас нет никаких документов? - хмыкнул Марат Салтанович.

- Есть, конечно, - ответил Нестеров, - но вам, как гражданину, не облеченному властью работника органов, о них знать не положено, хотя, как старому знакомому, могу вам сказать: оперативное донесение органов внутренних дел с отпечатками пальцев. Фотографиями, указаниями экспертизы о том. Что вы - это вы. Я никогда не обманывал своих подследственных, и вы это хорошо знаете, поэтому готов произнести вам даже номера каждого из названных мной документов, но полагаю, что в этом нет особой необходимости.

Нестеров был прекрасен в эту минуту. А минуту назад прекрасный генерал, наоборот, сник и молча уставился на муху. Которая ползала по стеклу, потому что никак не могла найти открытую форточку. Он молчал, оценивая ситуацию. Ситуация была явно не в его пользу. И надо же было такому случиться, что именно сегодня он был задержан, сегодня, когда позавчера уже был обладателем заветного телефона, владелец которого мог оказать бывшему генералу существенную помощь. Ну почему. Спрашивается, почему вчера он поленился выехать в Москву? Ведь сколько уже было таких визитов - и никогда никакой осечки.

Марат Салтанович, респектабельный человек. Первый раз в жизни не знал, что ему делать. Но при этом на каменном его лице продолжала лежать маска бесстрастия.

Муха вылетела в окно.

И тут только почувствовал бывший генерал, как очень некстати задрожали кончики его пальцев. Он стал думать, что же особенное такое известно его бывшим коллегам о его прошлом, и, в общем, пришел к выводу, что все, что с ним происходило за много лет до этой минуты, ему ничем не грозит. К тому же он уже в возрасте, да и старые друзья его, к счастью, пока есть. Словом, еще можно было поиграть. И экс-генерал стал придумывать спасительную фразу, потому что уж больно долго длилось его молчание. Еще и впрямь Нестеров подумает, что победил. "Нет, брат, хоть ты и лучший работник управления, но со мной тебе тягаться рановато".

Спасительные слова придумались почти тотчас же. И они были французскими:

- Рави де феар вотр коннессанс, - сказал Марат Салтанович. "Рад с вами познакомиться в вашем новом для меня качестве".

Нестеров улыбнулся, и тут уж писатель не выдержал. К тому же ему очень хотелось есть. И, кроме того: все еще свербило то, что он не успел сказать в начале беседы в ответ на первую французскую фразу генерала.

- Мне кажется, - галантно сказал он, - что последнее время вы увлечены больше итальянским.

Глава 9. Я люблю тебя, Нестеров

Слава Богу, наконец-то пригодились и пель

мени. Может быть, это значит, что ты наконец

дома и все закончилось. Хотя я, если рассуждать

логически, должна молиться об увеличении

преступлений, тогда, может, я, как все нормаль

ные люди, буду отдыхать от тебя каждый год.

Я бы язвила и дальше. Но с тобой бесполезно

сражаться. Обиделась на тебя. Ужасно целую.

Твоя Аня

Наш Герой был счастлив. В ту минуту, когда исчез дымок из глушителя автомобиля, увезшего Нестерова и Марата Салтановича в Москву, он вдруг понял, что в его жизни наступила наконец полоса мелких удач, и прежде всего это заключалось, конечно, в том, что он ждал и вечерней встречи с новой своей, к тому же импортной возлюбленной, а под утро - обязательного вдохновения для продолжения литературной работы.

Он вышел на залитую солнцем дорогу, но тут, посмотрев на часы и увидев, что еще далеко не вечер, а итальянка придет не раньше восьми, решил неспешно прогуляться, посмотреть окрестности, известные ему наизусть, и так добрел до ресторана "Сетунь", где основательно и с чувством исполненного на сегодняшний день долга скверно и дорого перекусил.

В меню оказался портвейн, и, выпив полстаканчика этого доброго зелья, Наш Герой уже знал, что он будет делать. Он вернулся в свою хибару, где разделся и с наслаждением выспался, а проснувшись, понял, что и отдохнул, и убил время. До восьми часов оставался еще час. И конечно, можно было сесть за пишущую машинку. Но разве найдется на свете влюбленный мужчина, который перед свиданием сможет хорошо делать свою работу? Поэтому он снова взял свою любимую книгу и. Открыв ее на первой попавшейся странице, прочитал:

"Все человечество - это он сам, и когда настанет смерть, страшная одинокая смерть, то он почувствует себя как последний человек в последний день существования мира". Эта фраза никак не гармонировала с настроением, и поэтому Наш Герой закрыл книгу, а тут вдруг обнаружил, что часы его, безотказные в течение многих лет, встали. В ужасе выбежавший на улицу писатель подбежал к первому попавшемуся прохожему, чем невероятно его напугал, спрашивая, который час. Узнав, что уже давно девятый, и обругав себя последними словами, он поспешно направился к Дому творчества, но что шаг по сравнению с предстоящей минутой! И, потратив ровно полчаса. За которые дважды прошел бы свой путь, на то, чтобы поймать попутную машину, которых в этот неурочный час одна-то всего и была, и поторговавшись еще с шофером, который никак не хотел проехать этот километр меньше чем за червонец, Наш Герой оказался, наконец у цели своего путешествия. Однако в условленном месте, а именно в беседке. Его возлюбленной Винченцы не было. А сидели там какие-то люди, по виду писатели, и разговаривали, часто употребляя слова, которыми были испещрены стены той же беседки.

Наш Герой отправился в главный корпус и там с сожалением, но и с удовольствием увидел, что ключ от номера Винченцы висит на гвоздике, а стало быть, она еще не приехала.

И тогда только, пожалев о том, что от возбуждения и беготни он слишком вспотел, он расстегнул все пуговицы своей рубахи и пошел ей навстречу, собирая на обочине дороги всякие попадавшиеся ему цветы.

Судьба не заставила его ждать долго. Вскоре вдали показалось зеленоватое такси, из которого и выпорхнула его возлюбленная. Долгий поцелуй, чуть более долгий, чем предполагают правила приличия на глазах у всего поселка, возвестил Нашему Герою о том, что его роман будет иметь продолжение и что ничуть не уставшая после лекции в ИМЛИ итальянка, судя по всему, тоже ждала этого предвечернего часа...

...На обратном пути, в то время, когда молодой серп луны еще не совсем был замазан темными тучами. Утомленный и легкий Наш Герой стал думать о делах, и, поднимаясь на свой холм, где слева было все то же кладбище, а справа - теперь ясно видимый в сиянии луны и звезд овраг, над которым он равнодушно и привычно узнал "летающую тарелку", он вдруг понял, что завтра с огромным наслаждением примется за работу и что ему, наверное, удастся завершить хотя бы придумывание сюжета. Но дождаться утра писатель не пожелал, к великой радости уставшей ждать его пишущей машинки, он вытер с нее носовым платком пыль и принялся работать.

Он вспомнил, как начиналась вся эта история, длящаяся уже почти полгода, и вспомнил, как испугался Нестеров, когда увидел, что его предшественник - следователь, принявший к своему производству дело по факту гибели и изнасилования девушки, - был убит. Нестеров рассказывал своему другу о том, как он сидел тогда в своем служебном кабинете на Житной улице и пытался представить сцену ужасного преступления.

И хотя убийство девушки было фактически уже раскрыто, тем не менее, Нестеров не спешил с умозаключениями, поэтому, прежде чем что-то предпринять, решил поискать решение, которое не лежало бы так близко.

Скорее повинуясь интуиции, нежели что-то заподозрить, а может быть, привычка все перепроверять взяла верх, но Нестеров позвонил знакомому оперативнику и попросил его лично поехать на Садовое кольцо в ГАИ города для того, чтобы выяснить, во-первых, все о хозяине того самого "Мерседеса", а во-вторых, посмотреть еще и там материалы дознания, находящегося в производстве дела по факту угона машины.

Время близилось к двенадцати часам дня, а Нестеров еще так и не решил, что ему делать дальше, но зато уже в двенадцать пятнадцать, когда дознаватель вместо того, чтобы привезти информацию, привез само дело, Нестеров раскрыл привезенную папку и обнаружил там довольно странный документ. На не подшитом к делу листке бумаги было написано: "Мне, старшему лейтенанту *** сегодня позвонил из МВД СССР генерал-майор Джурапов Марат Салтанович, который просил принять заявление владельца "Мерседеса" Оганова Б.Ф., поставив на нем дату регистрации недельной давности, что я и сделал, подчиняясь старшему по званию".

"Странно, что так прокололся наш генерал", - подумал Нестеров, но все же решил перепроверить. Он составил эту, несомненно, очень важную информацию со вчерашним своим ночным разговором с генерал-лейтенантом, и тут только сообразил, почему генерал-лейтенант, минуя его, Нестерова, непосредственного начальника - Джурапова, передал дело прямо в руки полковника.

"Ну, если так, - решил Нестеров, - то ситуация и в самом деле становится опасной, поскольку не может же Джурапов не знать, что это чудовищное преступление, в котором он замешан, уже на столе его подчиненного, а стало быть, работать придется подпольно, ни на кого не полагаясь, советуясь только с самим собой".

Нестеров набрал четырехзначный номер.

- Машкин, - сказал он в трубку, - ты сейчас не очень занята?

- Заходите, Николай Константинович.

Нестеров запер материалы дела в сейф и вышел из кабинета. Спустившись на первый этаж в большой холл, он едва кивнул сотруднице билетной кассы. После чего она открыла ему боковую дверь и, когда он появился в служебном помещении, тихо сказал:

- Маша, мне нужно сегодня отправить жену и детей.

- Куда? - спросила Маша.

- В Хорог, - сказал Николай Константинович.

- Но я могу только до Душанбе, - сказала Маша.

- До Душанбе, - согласился Нестеров, потому что знал, что там, в Таджикистане, его памирский друг - Джоджон Авзуров все сделает в лучшем виде. Нестеров думал, что жаль, нет транзитного самолета через Душанбе. Иначе он для безопасности семьи взял бы билеты до конечного пункта, с тем, чтобы они "отстали бы" от самолета в столице республики.

Потом Нестеров вернулся в свой кабинет. Его никто не беспокоил, он был предоставлен сам себе и поэтому мог сосредоточиться на работе. Он пока еще не сказал жене, что сегодня вечером отправит ее в отпуск, но подумал о том, что завтра не должен бы забыть позвонить ее начальнику. Ведь, в конце концов, она тоже служит. После чего он снова углубился в бумаги.

Следующий документ, с которым ознакомился Нестеров, перебирая принесенные из ГАИ материалы, была анкета владельца "Мерседеса". Имя, обозначенное в анкете, Нестерову не говорило ничего, однако отчество показалось ему знакомым. Отчество хозяина "Мерседеса" было Феликсович. А фамилию Нестеров выписал себе в записную книжку, не зная еще, для чего это ему нужно. Он сунул книжку в карман, запер снова все дела и бумаги в сейф, после чего запечатал и его, и свою дверь и вышел на улицу. Он сел в казенную машину и из машины уже набрал номер своего домашнего телефона.

Анна Михайловна всегда была рада слышать голос своего мужа. Последнее время она работала до обеда и сейчас была счастлива, что ее муж приедет рано. Нестеров попросил ее поставить на стол лишний прибор. А когда машина его въехала во двор дома, Нестеров пригласил пообедать и шофера.

- Ты до которого часа работаешь, Володя? - спросил его Нестеров, когда трапеза подходила к концу.

- Сколько надо, товарищ полковник, - ответил водитель.

- Сделаешь доброе дело?

- Сделаю, Николай Константинович, - ответил водитель. - Во сколько?

- В два ночи будешь уже обратно, а завтра можешь поспать, приходи на службу к двенадцати.

Анна Михайловна слушала непонятный этот разговор, но не удивлялась Дочь, Верочка решила не встревать в беседу взрослых, а маленький Вовка и не предполагал, что сегодня ночью он очутится в удивительной стране Памир, где родился его папа. И, между прочим, там, на Памире, много-много лет назад они с мамой играли веселую свадьбу.

Будучи женой полковника, Анна Михайловна все поняла без слов. Она быстро собрала чемодан, не стала даже никуда и никому звонить (муж, конечно же, учел все возможные ситуации и просчитал варианты внезапного отъезда), сообразила, что поговорить ей с Колей не удастся, но сочла своим долгом написать мужу записку.

Однако записка - вещь опасная, раз он отправляет их, значит, не надеется на то, что их дом - это незыблемая крепость, и тогда она взяла пачку пельменей (когда-то купила. И были же!) и на внутренней стороне коробки написала несколько слов.

Нестеров появился в квартире недели через три, проголодался, открыл холодильник и позже, уже уплетая пельмени с уксусом, был страшно счастлив оттого, что спутницу жизни выбрал себе удачно.

Глава 10. Джураповщина

В союз юристов

Обращается к вам бывший майор милиции,

бывший лучший следователь УВД Ж-ской об

ласти Мухамеджанов И.Н. Слышал, что Союз

юристов создан для того, чтобы защищать

наши права.

Работая в органах внутренних дел, я рас

следовал сложные уголовные дела, в том числе

и хозяйственные. Приходилось привлекать к

уголовной ответственности крупных руководи

телей области и республики. Постепенно тучи

надо мной стали сгущаться, мне чинили пре

пятствия при расследовании уголовных дел,

вызывали на беседы в различные инстанции, а

потом уволили.

Поводом для моего увольнения послужило

возбуждение мной уголовного дела в отношении

ныне не работающего в республике Джурапова

М.С. Против меня были сфабрикованы обвине

ния. Мне предложили покинуть республику. В

противном случае угрожали расправой.

Резолюция: т. Вернов С.С., прошу ознако

мить с письмом газету "Всероссийские юриди

ческие вести", там есть ответственный сек

ретарь Б. Моисеев, он все сделает.

Первый заместитель ПредседателяСоюза Юристов

О.Д..Дарьенко

Однажды, когда лето еще только начиналось, Наш Герой позвонил своему другу Нестерову - полюбопытствовать, когда же они наконец увидятся. Полковник вдруг спросил его:

- Слушай, а ты писал когда-нибудь о человеке, в котором нет ни одной нравственной черточки?

- Смотри, - продолжал он, когда они встретились, - крупный руководитель республиканского ранга получает от жизни все, что только хочет. Гувернеры и прислуга, черные машины и сопутствующие блага не дают ему покоя, не радуют его. Руководителя окружает сонмище подхалимов. Ублажают жену и дочерей и, конечно же, наследника, в котором находят признаки ангела. Между тем "ангел" время от времени попадает в милицию. Милицию, как водится в таких случаях, наказывают. Дочь руководителя оканчивает институт, и отец, фарисейски говоря о патриотизме, отправляет ее за границу, тем самым прячет ее взоры от социальной гнилости бытия. А отца в это время переводят на работу тоже за границу, естественно, в наказание, а может быть - чтобы спрятать от последствий его руководящей деятельности. Через год он отмывается и готов уже работать, но непременно в Москве. Ему подбирают хорошую должность в Министерстве внутренних дел. Он зарывается еще больше, меняет квартиры, машины, видики, флоппи системы, отзывает дочь из-за границы на престижную работу в Москву и выдает ее спешно замуж за примака, которого, затащив в лоно семьи, окружает также заботой. У примака много дел. Надо кончить с братом жены школу, надо поступить его в институт, надо уже думать, чтобы у него была на подходе диссертация, а сам наследник, целиком положившись на купленного его сестренке мужа, связывается сперва с рокерами, потом с фарцовщиками и. Наконец, благополучно совершает убийство в дядином "Мерседесе".

А вместе с тем все. Что получил этот человек - не есть ли извечная цель каждого: и удобная квартира. И престижная работа, и устроенные дети. Беда нашего общества в том. Что все то, что имел Джурапов, невозможно или почти невозможно получить честно.

Зато наше общество стало дозволять знакомиться с иностранцами, что и сделал Марат Салтанович, и даже еще раньше, когда это было делать не принято.

...Это было как раз в то время, когда он купил обком.

Всю жизнь он крутился как заведенный, словно его было двое. Свои кадры он подбирал сам, покупал их с потрохами, в то время как вторая его половина артистично заметила следы. В райкоме ничего этого не нужно было. Подобострастие, "так точно", "чего изволите", что называется, "входили в сервис". И тогда он заскучал. Натура творческая и деятельная, натура человека, как сказано где-то у Куприна, "подошедшего в конокрады", требовала некоей остроты и борьбы. Но никто ему не сопротивлялся. Боялись все. И беспартийные, пожалуй, даже больше партийных.

Однажды на каком-то, ну, скажем. Вернисаже он увидел женщину, в чьем взгляде было нечто такое, что Наш Герой, увидев, назвал бы фрондерством. Бабами Марат Салтанович был пресыщен давным-давно. Тем более такими, которые укладывались даже не под него, а под его положение. А вот эта, похоже, было, и не предполагала, кто он. Поэтому фраза, которую она произнесла по дороге. Когда он подвозил ее. Ловко притворившись собственным шофером: "Вы, надеюсь, не начальство?" - отозвалась в позвоночнике давно забытым холодком предвкушения.

Он был богатым человеком. И его посещали мысли о благотворительности, а Восток навеивал и метод - Гаруна аль-Рашида. Ему нравилось подавать милостыню, разумеется, переодевшись и чуть ли не загримировавшись, запечатанной банковским способом пачкой денег. Но иногда объект благотворительности вызывал в нет такое отвращение, что ему хотелось подшутить - подать пачку фальшивых. Именно отсюда - приснившееся ему и воплощенное буквально приключение: не знаю уж, как ему это удалось, но дар внушения у него был - он сумел заставить мужа столь взволновавшей его женщины "достать" довольно крупную партию поддельных бумажек. Поначалу они его волновали только в одном смысле: он хотел "спасти" им же спровоцированного человека, воспользовавшись именно своей властью, хотел заставить ее вымаливать спасение для мужа у столь презираемого ею начальства. А потом решил: не пропадать же добру - и фальшивые бумажки пошли в дело. Стало еще скучнее. Немножко развлекло его то, что, опомнившись от пережитого унижения. Женщина собралась его уничтожить, но ее фрондерство для него имело и то преимущество, что она сообщила ему о своих намерениях. Пришлось ее убить, проверить себя, способен ли он еще и на это. Но не своими, конечно, руками. А убив, он затосковал еще сильнее, видя перед собой только послушных убогих исполнителей, даже не толпу, а стадо.

Обком строго спросил с милиции за непонятно по каким причинам возросшую преступность и понизившуюся раскрываемость.

Марат Салтанович и не предполагал тогда, что скоро ему самому придется возглавить управление в МВД. Он согласился.

"Совсем забросил семью", - подумал он однажды. И во искупление невнимания к ней занялся покупкой мужей дочерям, кандидатских дипломов и квартир.

Поначалу в нем бушевал хозяйственник, и он искренне намеревался сэкономить государству валюту, выделил средства на опыты, подкармливал селекционеров и получил сорт хлопка, почти соответствующий тем требованиям к сырью, которые предъявляли военные, сами пороха не нюхавшие и покупавшие его за границей. Радовался, как дитя, когда получилось. Правда, очень скоро выяснилось, что разница все-таки есть. Но расставаться с мечтой не хотелось, тем более что, хотя ему-то отрапортовать в центр не удалось - посадка хлопка на неучтенных полях и подмену афишировать не приходилось, вояки-то свои рапорта о выполнении задания уже доложили. Это сделано и их более сговорчивыми, в особенности когда пришлось уговаривать не посылать рекламации на хлопок за границу. Конечно, уговоры его выразились не в твердой валюте, которой он, как начальство, распоряжался, ибо, зачем советским офицерам валюта? Комар остался с неподточенным носом.

Но и самому с валютой в стране давания советов ему уже находиться не особенно хотелось. Способ переправить ее туда, где она нужна, нашелся. Пригодился как раз тот самый иностранный знакомый. Который теперь получил назначение на должность советника посольства. "Нельзя подводить людей", утешил себя... Но это, как говорится, на черный день. А сейчас были нужны, как это принято теперь говорить, деревянные.

Его хозяйственность нашла выход в выбивании фондов, получении кредитов и Бог знает чего еще для улучшения жилищных условий трудящихся. Во исполнение постановления партии правительства об улучшении этих условий, он построил роскошный микрорайон, в котором было все. "Сам бы жил, да деньги надо", - промурлыкал он себе под нос. И в мгновение ока квартиры были распроданы как кооперативные. Желающим жить в таком аппетитном районе даже не пришло в голову предположить, что предназначался он простым смертным, и притом даром. А поскольку люди они были деловые, времени у всех было мало, то упрощенная процедура приема денег никого не только не насторожила, а обрадовала.

Марат Салтанович отер пот со лба, подумал, что с этой работой и жизнь пройдет, а воспитанием собственных детей заняться будет некогда. Родного сына возят в школу на такси - стыд и срам. На следующий день "Чайка" ждала его восьмилетнего любимого отпрыска у подъезда. Сынок быстро привык ездить в школу без мамы - только с шофером. Правда, старик шофер позволял себе дерзости, однажды осмелился что-то провякать сквозь зубы, зануда, пришлось перелезть на переднее сиденье и залепить ему оплеуху. Чтоб не зарывался. Сразу заглох. Небось, такого тепленького местечка ему больше не найти. Еще и папе скажу. И сказал. На следующий день шофером был разбитной молодой парень, который не нудил, что "Плейбой" - не детский журнал.

Однажды Марат Салтанович, решив устроить себе передышку, вспомнил, что существует на свете искусство, которым он, как нормальный человек, должен наслаждаться, а как руководитель обязан его поддерживать, и отправился в театр.

Он настолько за последнее время втянулся в строительство, что все первое действие рассматривал театр с этой точки зрения: отметил, что имеется в наличии трещина на стене, что пора вообще обновлять театральное здание. "Тьфу, - энергично отплюнулся он, - проклятая стройка..."

И поглядел на сцену.

"О, аллах! - порадовался он, увидев на сцене прелестное, совершенно неуклюжее создание и немедленно ощутив всплеск неподдельного, животного желания, которое считал последние годы более себе не свойственным. О чем нередко сожалел. Неуклюжесть была от хорошо усвоенных уроков актерского мастерства. Но ему она показалась естественной, неподдельной. Ответом на это могло быть только такое же естественное движение души. И тут он счел обязательным немедленно остановить спектакль, разогнать зрителей и потребовать девочку к себе.

Театральное училище внушило девочке неоправданно высокое мнение о себе, и его "визирям" пришлось убалтывать ее почти полчаса, за которые нетерпение его усилилось до болезненных размеров, и стали приходить в голову изощренные эротические фантазии. Почему-то он вспомнил кусок из ходившего в списках произведения Фазиля Искандера, название не запомнилось, но очень смешное. Хотя и только для своих: "... это даже лучше, чем пить коньяк из пупка любимой", и ему захотелось выпить шампанское из ее груди. Домашний доктор при помощи обыкновенного шприца наполнил сей не вполне традиционный сосуд. Но удовольствие оказалось ниже среднего: во первых, вышел весь газ, а во-вторых, Марат Салтанович вспомнил, что у него уже был предшественник некто с фамилией, первой части не вспомнил, а вторая - Худоев. Да и девочка пищала и надоела быстро.

...А наркотики, которые он получил в запаянном цинковом гробу из Афганистана с помощью уже других импортных знакомцев, с которыми дружба стала активно поощряться...

По реализации их ему было уготовано хорошее место Советника Посольства в Иране. Марат Салтанович с детства хорошо владел фарси.

Поначалу ему это показалось выгодным для того, чтобы избавиться от пока лежащей мертвым грузом валюты, но что-то его останавливало. Он ждал случая. И такой случай представился во время командировки в Италию, когда можно было быть совершенно уверенным, что предприятие удастся. Это было уже в бытность его в должности начальника управления МВД, когда все его следы были заметены, и даже его личное дело в кадрах лежало в сейфе под грифом "Секретно" и кому попало, не выдавалось.

Оглянувшись и увидев перестройку, а это было, когда он получил уже чин генерала, Марат Салтанович понимал, что наступает время интеллигенции. Поэтому, чудесным образом оказавшись на должности начальника управления МВД, решил он это свое понимание использовать должным образом. Окружив себя деятелями культуры и искусства. И к ним он всегда тянулся. Да не было времени. Конечно, далеко не все деятели жаждали подружиться с генералом МВД, но, к сожалению, действительность такова. Что порой такое знакомство бывает весьма и весьма кстати, и даже не в тех случаях, когда нарушен закон, а так, для удобства жизни. Бесконечные распри с автоинспекцией и лично с ее начальником, невозможность достояться в очереди в ОВИРе, острое желание зарегистрировать купленное ружье с красивым прикладом, хамство участкового, насущная необходимость поставить квартиру на охрану, в конце концов, купить сигарет в генеральском буфете или провести телефон на дачу писателя - все это давало возможность Марату Салтановичу считаться другом интеллигенции. Взамен он получал также некоторые услуги. Марат Салтанович любил посидеть в ресторане Центрального Дома литераторов, всегда имел билеты в театр, был приглашаем на вернисажи и выставки, и особо доверенным своим друзьям от искусства он иногда вручал удостоверения внештатного сотрудника МВД...

Внештатниками этой категории лиц ведал Пресс-центр. Поэтому Нестеров не поленился подняться на десятый этаж и зашел полюбопытствовать об одном деле. Вознамерившись проверить начинающую зарождаться в нем версию. Рассмотрев десятки столбцов с фамилиями деятелей культуры и поразившись: сколько известнейших людей нештатно сотрудничает с бывшим НКВД, Нестеров спросил у сотрудника, по какому принципу производится аккредитация этих лиц.

Против некоторых фамилий стояли номера, похожие на порядковые номера управлений.

Нестеров сделал предложение.

Сотрудник подтвердил.

Тогда Нестеров спросил прямо, кто из данных лиц рекомендован Пресс-центру генералом Джураповым. Узнав пять фамилий и отбросив три из них, как принадлежащие лицам. Заведомо не могущим ему пригодиться в данном деле, Нестеров записал две оставшиеся в свой блокнотик, хотя мог бы и не делать этого, ибо фамилии эти принадлежали людям известным и вряд ли бы он их забыл. Оба писателя, Иван Дудочкин и Димир Савицкий, фамилии которых записал Нестеров, жили в Переделкине.

Теперь Нестерову предстояло узнать, который из них предоставляет свой кров беглому генералу.

Глава 11. Вести из Переделкина

В результате длительного изучения пробле

мы НЛО комиссия Академия наук пришла к

заключению, что инопланетное происхождение

НЛО - приманка, маскировка, а истинный смысл

и цель феномена заключается в следующем.

На эту приманку идут те, кто возлагает надежды

на помощь вырождающемуся человечеству со

стороны высшего космического разума.

НЛО - своеобразная внекультовая религия.

Данными о том, что внеземные космические

корабли используются где-либо в качестве объ

ектов изучения, АН СССР не располагает.

(Из газет)

Степень секретности 0.0001

Спецдонесение "Выстрел"

1. Во исполнение данных мне полномочий сообщаю:

В последнее время в советской печати был создан такой культ Сталина, который не был ему создан при жизни. Не было ни одной самой маленькой и непрезентабельной газеты, которая бы не считала своим долгом рассказать о феномене преступника, некогда стоящего во главе государства.

Имеется также информация, прошедшая не без нашего участия через печать, о зажиточной жизни страны в период культа личности. В частности, нами проецирован информационный кейч о снижении цен на продукты в послевоенный период.

Результат. Около семи миллионов взрослого населения страны уже сегодня готовы поддержать приход диктатора в качестве последнего средства избавления от экономической блокады.

Если это неизбежно, то, полагаю, таким диктатором должен быть человек западной культуры. Предлагаю свою кандидатуру.

2. Прошу указаний о ликвидации Джурапова. Вскрылись его прошлые контакты. В частности, следствием по его делу установлено, что Джурапов причастен к транспортировке оружия из Афганистана в СССР, а также наркотиков.

В одном из донесений сообщалось, что его группа использовала для транспортировки цинковые гробы (груз 200) погибших в афганской войне советских солдат, которые, как известно, не вскрывались таможенными службами.

3. Сообщаю, что дальнейшее мое пребывание в СССР в период с 14 по 26 августа нежелательно.

42-97/РН Джей

Глава 12. Выход из детектива

Я, прокурор района, старший советник юсти

ции О***, установил, что во дворе

дома No 40 по Ленинскому проспекту произош

ло возгорание автомобиля "Нива". Как показа

ла предварительная проверка, возгорание про

изошло вследствие поджога.

По материалам проверки возбуждено уголов

ное дело.

Прокурор района

Несмотря на то, что Нестеров горел на работе, расследование продвигалось чрезвычайно туго. Уже прокурор, осуществляющий надзор за действиями Нестерова. Сказал ему:

- Не узнаю тебя, Николай Константинович!

А Нестеров был спокоен и совершенно уверен в себе. От жены с дальних Памирских гор, естественно, на имя друга семьи, пришла телеграмма, из которой явствовало, что с ней и детьми все в порядке, что живут они - его самые родные трое - в уютном и милом домике в самом сердце Памира и что у южных окон домика ревет и пенится Пяндж, а с другой - такой красивый горный массив, что Анна Михайловна не выдержала и рассказала своей дочери, как она здесь выходила замуж за папу.

Нестеров был очень доволен такой весточкой.

А пришла эта телеграмма на имя Нашего Героя не только потому, что он был единственным его другом и Нестеров мог во всех случаях жизни на него положиться, но и потому еще, что особым образом развивались события после отправки его жены и детей на Памир.

О том, что семья полковника уезжает, знал еще только один человек водитель служебной машины. Но, несмотря на совместный обед и взаимную симпатию, Нестеров осторожничал и на обратном из аэропорта пути, между прочим, сказал, что отправил их только что в Анапу. Поэтому Николай Константинович очень огорчился, когда через пару дней в доверительном разговоре с генералом Джураповым прозвучала генеральская псевдоосведомленность о том, где находится семья Николая Константиновича.

Генерал прокололся.

А Николай Константинович вынужден был ездить теперь на казенной машине только по незначительным делам, держа язык за зубами, при этом думая. Когда же он наконец отремонтирует свою.

Вот именно в это время он и вспомнил о своем друге, красная "Нива" которого была еще почти в полном порядке. Наш Герой любил возить Нестерова и не отказывал ему никогда в этих добрых услугах. Но однажды, когда Нестеров в очередной раз позвонил своему другу, тот, подойдя к телефону, засмеялся каким-то нервным смешком, а на просьбу Нестерова покатать его по Москве заявил, что он с "лягавкой" порвал, отчего Нестеров подумал, что его друг пьян или сошел с ума, и немедленно приехал к нему домой.

Он успел как раз вовремя.

Войдя во двор, он увидел удивительную картину: две пожарные машины уже закончили свое дело, но "Нивы" не было. Вместо нее стоял скособоченный обгорелый остов, рядом с которым два работника милиции о чем-то расспрашивали писателя. Видя, что его друг возбужден, Нестеров подошел ближе и взял его за локоть. Он не произнес слов утешения, но зато по всей форме представился работником милиции, и те постарались побыстрее свернуть формальности.

Глава 13. Разговора не вышло

Начальник управления Прокуратуры СССР,

рассмотрев материалы уголовного дела в отно

шении Джурапова М.С.

у с т а н о в и л,

что, находясь на свободе, Джурапов М.С.

скрывался, фальсифицировал документы о со

бственной смерти, дезинформировал следствен

ные органы, вынудив их прекратить в отношении

его уголовное преследование.

Вследствие изложенного, постановляю: из

брать гр. Джурапову М.С. меру пресечения

заключение под стражу. Копию постановления

направить начальнику спец. Изолятора No 2.

В одно прекрасное весеннее утро полковник Нестеров появился пред светлыми очами генерал-лейтенанта с самым угрожающим видом. Он, по обыкновению, больше фрондерил, чем ругался, но генерал знал, что стоящий перед ним сотрудник имеет на это право. Нестеров доложил о завершении работы над делом по изнасилованию и убийству и остался у своего шефа еще на несколько минут для того, чтобы поговорить, что называется, по душам.

- Есть проблемы, Нестеров? - сухо спросил генерал.

- Да, конечно, - ответил Нестеров. - Но на этот раз не у вас, а у меня. У меня проблема, как я могу дальше работать в системе. Которая меня абсолютно не защищает ни от произвола, ни от предательства, ни от простой случайности. Представьте себе, что на моем месте работал бы другой, не столь хорошо знакомый с системой прокурорского надзора. Только за последний месяц, что я занимаюсь этими тремя томами, - Нестеров пихнул дело, - я вынужден был львиную долю сил и энергии тратить на обеспечение собственной безопасности и безопасности моей семьи, свидетелей, очевидцев. Всем что-то обещать, за каждого беспокоиться: будет ли он живым после того, как дал мне показания, или нет. А ведь это ваша задача. Мне так кажется. Я не знаю, доложили вам уже или нет, нет за время работы над этим делом, переданным мне по вашему личному указанию, в прокуратуру на меня поступило одиннадцать жалоб...

Я за свой счет отправил семью подальше отсюда, я сорвал жену с работы, а дочь - из школы, наконец, я не мог быть уверен ни в ком во время этой работы, включая моего непосредственного шефа Джурапова. А ведь вы знаете: ни один капитан не выйдет в море. Если опасается бунта на корабле. У нас же капитану приказывают выйти в море и геройски погибнуть... У моего друга сгорела машина. А ведь это единственный человек, на которого я по-настоящему мог положиться. И сгорела она потому, что, видимо, силы, противоборствующие нам, сильнее нас. Чего-то я не успел учесть, просчитать, предвидеть.

На каждое свое действие я получил явственное противодействие со стороны этих сил и до сих пор не уверен в том, что мне простят тот факт, что я доказал пусть косвенную, но все же причастность Джурапова к этому страшному преступлению. Вам известно, конечно, чего мне стоило получить в управлении кадров анкету нашего генерала. Бывшего теперь уже генерала (он, видите ли, уволился по состоянию здоровья с генеральской пенсией). Я хотел взять ее с одной только целью, чтобы проверить предположение, что брат его жены и есть владелец того самого "Мерседеса", с помощью которого совершено убийство. Я доказал также, что в "Мерседесе" сидели трое парней: сын Джурапова, племянник Джурапова и их приятель. Однако уже сегодня у меня есть сведения, что приятеля к уголовной ответственности привлекать не будут. В одном из листов дела он указал должность его отца. Кто распоряжается законностью в нашей с вами многострадальной стране?

Генерал-лейтенант поморщился. Нестеров продолжал расхаживать по комнате и декламировать. Генерал не предложил ему присесть, потому что знал: Нестеров все равно не сядет. Да и разговор мало походил на светскую беседу. А Нестеров между тем продолжал:

- Я требую выделить в отдельное производство материалы по уничтожению личной собственности, а именно автомобиля "Нива", моего друга. Более того, я бы требовал и возместил ему ущерб. Но, на наше с вами счастье, машина была застрахована. Таким образом, чтобы быть в этом вопросе корректным до конца, мне бы очень хотелось, чтобы вы выступили с ходатайством о разрешении ему на покупку нового автомобиля.

Генерал кивнул. Нестеров, ободренный его молчаливым согласием, перевел разговор непосредственно на дело:

- Кстати сказать, товарищ генерал-лейтенант, а вам известно, где находится сейчас моя семья?

- Да, известно, - тихо сказал генерал. - Она на Памире. Но Джурапов считал, что она в Анапе.

Нестеров сделал паузу.

- Обидно, - сказал он. - Когда же, наконец придут красные?

- Они уже здесь, - сказал генерал. - А мы с тобой?

Нестеров через силу улыбнулся.

- Маловато будет, - сказал Нестеров, - особенно если учесть тот факт, что следователя, который начинал это дело, убили головорезы с Востока, равно как и подожженная машина тоже дело их рук. Я позволил себе, за свой счет, заметьте, потому что никак не мог просчитать, шофер ли Володя или кассирша Маша слишком активничают, сообщают вам и Джурапову о том, что я эвакуировал семью, - слетать на Восток. У меня масса интересных наблюдений по поводу вашего бывшего заместителя. Я убежден в том, что даже то, чем я располагаю, вполне достаточно для того, чтобы посадить его за решетку. И я готов сделать это. Но не положено - это в компетенции других органов.

Генерал молча встал, прошел по кабинету, сошел с ковровой дорожки, сделал шаг в сторону и открыл сейф, откуда достал толстую папку в коричневом переплете, и сказал:

- Эта папка годится теперь разве что для вашего друга-сочинителя, хотя в ней в самом деле достаточно материалов, чтобы посадить не только Джурапова, но и многих из тех, кто ему потворствовал, в том числе и других сотрудников нашего главка. Но, к сожалению, в отношении Джурапова это уже невозможно.

- Почему? - встрепенулся Нестеров. - Его что, выбрали депутатом Верховного Совета?

- Потому что он умер, - сказал генерал. - Сегодня утром позвонила его жена.

- В таком случае, - сказал Нестеров, - зачем же я столько рисковал?

- Но ведь тебе за это деньги платят, - сказал генерал.

Нестеров не нашел что ответить и тоже принялся прохаживаться по ковровой дорожке.

- Болтать много разрешили, - сказал Нестеров, - и это прекрасно, но, вместо того чтобы болтать по делу, мы с какой-то особенной гордостью и сладострастием говорим о нашей нищете, расхлябанности, никчемности. Лень и пьянство уже стали выдаваться за русский характер... Никто не мешает жить вам в дружбе с Западом, но не получится ли так, как в коммуналке с богатым соседом? Еще, чего доброго, этот сосед приватизирует нашу комнату за бутылку.

Минуту он ходил, размышляя, после чего сказал:

- Вы не могли бы распорядиться, чтобы мне передали для ознакомления личное дело Джурапова? Ну и, конечно, вот эту папочку, которую вы мне сейчас продемонстрировали.

- Ты хочешь скомпрометировать покойника? - прищурился генерал. - Забыл, что ли, римское право: "О мертвых ничего, кроме хорошего"?

- Если так, то мы не сумеем воспитать живых, - сказал Нестеров, - и красные в моем представлении - справедливые, а не те, которые стоят под этим флагом. Мне просто нравится этот цвет. Вы знаете, в магазине "Ядран" иногда продается красная посуда. На ней вкуснее есть даже пельмени...

- Кадровые вопросы в ведении заместителя министра, ты это прекрасно знаешь, - сказал генерал, не обратив внимания на "посуду".

- Ну, так позвоните ему!

- И что я скажу?

Нестеров на секунду задумался.

- Два варианта, - сказал он. - Первый: если заместитель министра по кадрам, как бывший партийный работник, ничего не понимает в нашем деле, то это прискорбно, конечно, но это-то нам и поможет, поскольку он наверняка не в курсе того, что в природе имеется вот эта коричневая папочка. Ведь Джурапов уволился по состоянию здоровья. А раз так, то вы всегда можете ему сказать, что мы хотим написать достойный некролог в журнал "Советская милиция". И, чтобы не напутать ордена и регалии, вы просите дать вам это дело на часок, Скажите, что один из ваших сотрудников, а именно Нестеров, сейчас же съездит за его делом на лифте.

- А если он все же в курсе? - спросил генерал-лейтенант.

- Ну, в таком случае, - сказал Нестеров, - все еще проще, ибо вы-то имеете право ознакомиться с делом негодяя, чтобы впредь не допускать людей подобного рода в свое управление.

На этом и порешили. Генерал снял трубку АТС-1. А через полчаса довольный Нестеров, сидя в его кабинете, уже листал личное дело недавно скончавшегося ответственного работника.

- Кстати, отчего он умер? - спросил Нестеров генерала.

- Мне неудобно было спрашивать подробности, но она сказала, что сердце.

- Удивительно, что у него не отказало сердце, когда его сын насиловал девчонку, - пробурчал себе под нос Нестеров. А вслух сказал: - Знаете, Вячеслав Кириллович, ведь родители этой девочки тоже не красные, в том смысле этого слова, как его понимаем мы. К ним ездил Джурапов домой. Привез им по путевке в Пицунду, повесил на стену ковер с верблюдами, отвалил золотишка и попросил не вякать.

- Ну и что?

- Они и не вякали. В деле нет даже заявления родителей потерпевшей.

Генерал налил себе из графина воды, а Нестеров в этот момент отключился, потому что только что произнесенная им цифра пятьдесят тысяч показалось ему легкомысленной. Но именно она натолкнула полковника при прочтении документа, касающегося прошлогоднего выезда Джурапова в Италию, в служебную командировку для встречи с руководством сыскной полиции этой темпераментной страны, на еще не оформившуюся даже в сознании мысль.

Но он уже встал, без разрешения подошел к аппарату ВЧ, взял трубку и набрал четыре только ему одному ведомые цифры.

- Старик, - сказал он в трубку, не поздоровавшись, - а когда наши генералы ездят за границу, вы их обыскиваете на таможне?

Генерал-лейтенант смотрел на своего подчиненного почти восторженно. А Нестеров в это время уже поговорил и, выпучив глаза, уставился на генерала.

С минуту длилось их молчание.

- Все, что в этой вашей папочке, - медленно сказал Нестеров, чеканя каждое слово, - а здесь немало, судя по отголоскам дел наших восточных коллег, - все уже находится в Италии, той самой, где Джурапов, быть может, учил итальянскую мафию приемам, ей доселе не ведомым, и, вероятно, в твердой валюте покоится в каком-нибудь одном из частных банков в красивом сейфе. Думаю, что в том, который дает большие проценты. Как открывать его будете? хитро прищурившись, спросил Нестеров генерала. - Ведь в том сейфе лежат наши с вами деньги, красных - справедливых и честных, а по закону Италии открыть такой сейф может только воскресший покойник или его наследники. Кстати, позвоните в ОВИР, может, на наше счастье, семья Джураповых как раз теперь оформляется в туристическую поездку, вдруг в Италию? Во всяком случае, магнитофоны и видики они уже распродали. Более того, чтобы не портить отношения со страной, имеющей твердую валюту, мы и Диму Джурапова выпустили из тюрьмы потому, что оттуда, из-за рубежа, его легче будет представить как пострадавшего борца за права человека. Вот довели Россию, что в ней даже кони перестали валяться...

- Я устал, Вячеслав Кириллович, - сказал Нестеров без паузы. - Я хочу спать. Дайте мне трое суток на разграбление города. А во сне я подумаю, стоит ли мне продолжать носить милицейскую форму. За двадцать лет работы я вернул государству миллиарды рублей. Я имею право хотеть бутылку водки выпить?

И побрел к выходу, не дожидаясь ответа. Не получилось разговора с генералом. И поэтому Нестеров до времени не стал огорчать его тем, что ребята из соответствующего отдела уже сообщили ему, что слухи о смерти Джурапова были несколько преувеличены.

Но генерал окликнул его:

- Ты знаешь офицера Гнеушева?

- Нестеров задумался?

- ...в этой коричневой папочке Джурапова мне попадалась его фамилия.

Глава 14. Воспоминание

Заместитель Генерального прокурора СССР,

рассмотрев уголовное дело Джурапова М.С.,

обвиняемого в преступлении, предусмотренном

УК РСФСР, и ознакомившись с материалами

следствия, постановил: передать дело в произ

водство следователю госбезопасности.

Наш Герой любил в себе ту долю преувеличенной, подчеркнутой галантности, которая всегда давала возможность притвориться перед самим собой, так. Чтобы при случае он всегда смог бы от нее отпереться. Хотя, как и все люди, использующие этот способ защиты от жизни, в душе он был нежен до сентиментальности. Сознавал это и даже со словом "сентиментальность" боролся тем же способом: разложил его на два "квазииностранных" слова - "сенти" и "ментальность" (причем "ментальность" - не от слова "мент") и решил, что это означает просто "сто способов думанья", а это означало, что по крайней мере сто женщин будут знакомы со ста разными нашими героями.

Он поймал себя на том, что, гуляя, перекусывая, бреясь, прочитывает про себя своим изумительным баритоном письмо, которое он сегодня твердо сам себе обещал написать и отправить. Пора было излечиваться.

Вся легкая и ехидная болтовня, звучавшая в его мозгу, все изящнейшие построения - письма, вид литературы, должны иметь чуткую структуру, таково было его убеждение, он не отступал от него, - в конечном счете приняли форму мальчишеского вопля, ибо даже циник и скептики когда-нибудь да расплачиваются настоящей болью.

"Моя дорогая девочка!

Как мне жаль, что ты так хорошо знаешь русский язык. Это значит, что мне не удастся утаить от тебя ни одного оттенка боли, которую я испытываю оттого, что ты не со мной. Ты, созданная, чтобы приносить радость, огорчишься, а я сейчас, мне кажется, забросил бы все, что до сих пор составляло смысл моей жизни, чтобы ты все время улыбалась, и если бы мое отсутствие заставляло тебя плакать - не уходил бы, даже чтобы нарвать для тебя твоего любимого чертополоха. Видишь, я помню даже такую мелочь, что в букетах ты радовалась именно этим колючим снаружи, но бесконечно нежным внутри цветам. Все-таки цветам. Я сам знаю, что пишу вздор. Ну почему, скажи мне, то, что начиналось так неисправимо телесно, закончилось такой мучительной тягой души? Ну почему мы так мало говорили? Сейчас я вспоминал бы наши разговоры, может быть, нашел бы какую-нибудь зацепку для спора с тобой, разозлился и постепенно забыл. Ну, скажи мне какую-нибудь глупость, отпусти, я не могу без тебя. Я и сам знаю, что я смешон. Как я завидую Каролинке, что она имеет право целовать тебя бесконечно.

Ужасно тебя люблю!

Очень связно написал, не правда ли?"

И очередной вариант содержательного послания полетел в коробку из-под когда-то купленного пылесоса, заменившую корзину для бумаг, ставшую слишком тесной, ибо никогда еще Наш Герой не изводил столь дефицитной бумаги на черновики.

Мамочка Нашего Героя гладила его по волосам и не уставала знакомить его с экстраочаровательными дамами, которые принуждены были выполнять роль того самого клина, который, как известно, легко выбивается им же подобным.

Глава 15. Место для мужа

В последнее время докатились до последней

степени оголтелости. Как в свое время Ленина

обвинили немецким шпионом, совершившим пе

реворот по указке германской разведки (этот

бред реанимируют), так теперь желтая наша

пресса "вычисляет" среди инициаторов пере

стройки агентов империализма, выполняющих

замыслы западных спецслужб.

М.Горбачев

Наш Герой так много и славно писал об ОВИРе, что совсем не удивился, когда ему предложили провести недельку во Франции, в Экс-ан-Провансе.

Он согласился, однако с условием, что там не будет никаких дел, и его оставят в покое...

- Санта Мария! Се ту?..

Наш Герой, который сидел и допивал последний глоток баварского пива, подслащенного нектаром провансальских полей, никак не думал, что сия реплика относится к нему.

Он, конечно, уже второй месяц изучал итальянский, но, во-первых, сейчас как раз думал о другом и не расслышал, а во-вторых, не понял, потому что учил итальянский халтурно, в кооперативе на Преображенке. При этом было еще и "в-третьих". Слишком Это было бы хорошо, чтобы в Это можно было поверить.

Он и не поверил. Продолжал допивать свое пиво с сиропом с таким видом, как будто бокал был еще полон, и играл в вальяжность, хотя наличность в кармане, не превышающая сорока сантимов, к этому не располагала.

Святой Марии, однако, все-таки было угодно отвлечь Нашего Героя от его благостных занятий, поэтому она ниспослала ему нечто материальное, а именно прикосновение. И вот в ту секунду, когда незабываемый запах ее ладошек соединился с прикосновением к его шее, из дальних закоулков мозга всплыла еще одна фраза, но уже по-русски: "Святая Мария, это вы?". Сомнений быть не могло. Это была она.

Наш Герой в далекой юности, еще до того, как стать офицером, писателем и юристом, работал на ферме искусственного осеменения скота. Поэтому он считал себя человеком с хорошим жизненным опытом. Сейчас, когда он ушел со службы и тем самым был выброшен из жизни, наполненной дисциплиной, в жизнь творческую, безалаберную, он, оставаясь по воспитанию своему все-таки человеком бдительным, в наваждение не поверил. Слишком оно показалось ему прекрасным. Хотя, если быть точным, в жизни бывает только то, чего не бывает.

- Солнышко мое, - продолжала говорить она. - Я не поверю, что ты меня не узнал. Или ты хочешь, чтобы я выразила свои чувства по-русски? Изволь. И теперь уже по-русски она назвала его "чучелом" и притом "огородным". А он все еще не верил.

- Два пива, гарсон, - бросила она официанту и, не отпуская его лохматую голову, притянула ее к своей груди, при этом удачно и осторожно села за крошечный столик, такой крошечный, что их колени естественным образом соединились и стали напоминать гениальное изобретение человечества застежку "молния".

Вот тут-то он наконец поверил, но оторопело молчал, словно набрал в рот воды, вернее, пива, потому что именно в этот момент гарсон поставил перед ним полный бокал.

Когда же возлюбленные окончательно перешли на русский, гарсон, как это ни странно в западных кафешках, стал проявлять к ним повышенный интерес. Все объяснилось очень просто. Как-то не принято в одном кафе заказывать больше двух бокалов, но русские бывают двух видов: бережливые - те не заказывают вовсе, и другие, которые, разойдясь, оставляют о себе прекрасные воспоминания в сердце гарсона, ибо даже три бокала подряд - это уже событие. Но она-то знала, что он любит пиво.

Наш Герой был удивлен почти неприятно. Ему отчего-то стало жаль себя. Он-то поехал в Прованс, поддавшись на уговоры мамочки, считавшей, что он страшно утомлен из-за пережитого летом сильного потрясения. В таком случае, правда, логично было бы ехать в Италию, но это было сложно, да и неприлично, к тому же ему очень хотелось потом в Москве говорить себе, что он поехал во Францию для того, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к своей любимой.

Сейчас он чувствовал себя так, словно у него отняли любимую игрушку плюшевую собачку, предложив, правда, взамен живую.

Как она узнала, что он в Эксе? Очень просто, у нее хватило мозгов очаровать его мамочку.

А мамочка справедливо решила, что не будет большой беды, если роман ее сына завершится вне территории Советского Союза.

Четыреста километров дороги из Милана до Экс-ан-Прованса Винченца придумывала благовидный предлог, чтобы хотя бы формально объяснить свое появление. Однако ничего не придумала.

Первые три дня они провели в гостиничной постели, где вместо того чтобы заниматься положенным делом, абсолютно потерявший всякое соображение русский строил планы на предпоследний день жизни, ибо собирался "умереть в один день".

Тогда, видя его состояние, она напомнила ему его же любимую концепцию жизни - просто чтобы поддразнить. И он вдруг словно очнулся.

- Я, как честный человек, - сказала она, - просто обязана на тебе жениться.

"С одной стороны - практичная итальянка, конечно, должна думать об этом, - решил он, - но с другой - так, по-мужски, это может сделать только русская".

Это его развеселило и сбросило с него пелену скованности, ибо во все остальное время. Когда он не работал, он предпочитал неистово и бездумно любить женщин. Но в эту минуту он уже любил жену.

В постели им обоим что-то страшно мешало, тогда он отвлекся от чувств и сунул под одеяло руку, долго шарил там и выудил оттуда предмет, существенно помогающий ему в отношениях с обожаемой женщиной, по которой он скучал уже теперь, и очень сильно - когда она ненадолго уходила в ванную.

Этот предмет, несмотря на то что он в принципе и не приспособлен для лежания в кровати влюбленных, тем не менее, имел в данном случае на это право. Это был итальянско-русский и русско-итальянский, толстый академический словарь. И надо отдать ему должное: в самый патетический момент он никогда не подводил эту парочку, а, следовательно, имел право лежать между ними, всячески намекая на то, что он не меч, но друг. Ибо обоим хотелось говорить друг другу неординарные вещи.

После длительных перебрасываний словарем, изображением международного жеста, свидетельствующего о том, что он голоден, оба слегка оделись и отправились на кухню перекусить.

Завтрак начался с макарон. Особо любознательному читателю следовало бы знать, что видов этих невероятных изделий имеется великое множество и, что важно, итальянские макароны - это вовсе не макароны в нашем представлении. Это, если еще помнят хозяйки, рожки, продававшиеся в магазинах до перестройки.

Спагетти No 12, которые мы уже готовы покупать за макароны, на самом деле лишь длинная лапша, а спагетти No 11 - тоже лапша, и тоже длинная, но толще двенадцатой. Лингве ди пассэре - овальная, без дырки, еще бывает иногда у нас в продаже, а то, что мы покупали совсем недавно, называется просто "персиафелли". Они не имеют ни номера, ни - Наш Герой посмотрел на Винченцу - вкуса.

Но, как бы то ни было, здесь ей кормить его было не трудно. Пошла и все сразу купила на неделю, заложила в холодильник.

Винченца что-то давно уже говорила, и он слушал ее восторженно. Во-первых, она говорила экспрессивно, и оттого вибрировали некоторые аппетитные части ее тела, а во-вторых, она говорила на языке Ромула, Россини, Боттичелли, а последний, надо думать, понимал толк в женщинах и вряд ли их перебивал, даже если ему не нравились макароны, приготовленные какой-нибудь Беатриче.

Макароны сменились, как вы легко можете догадаться, пиццей. И Наш Герой, устав в России от такого однообразного во всех забегаловках меню, стал думать о том, а какого ему, собственно, рожна надо?

Вечерами он гулял со своей Винченцей в Дисней-ленде и там, собственно, ничему не удивлялся. Он предпочитал аттракционам свою возлюбленную и не обращал внимания на голографические шахматы. В которые играть было просто рискованно для психики, а когда в космическом павильоне невесомости Винченца пыталась поймать ртом летающее тут же яблоко, он просто поймал Винченцу и уже не отпускал ее долго.

Как писывали в старину, "молодая чета счастливо стала жить..." в Провансе, потом в Милане - у Винченцы уже оказалась готова для него итальянская виза, а потом... В том-то и дело, что век нынешний от века минувшего как раз отличается тем, что концентрированный патриотизм взял верх, и молодая чета стала жить в Москве, снимая там за неимоверные еще совсем недавно деньги квартиру.

Неделю примерно Винченца смеялась, неделю ходила грустной, потом у нее случилась депрессия. А потом наступило состояние неизбежности происходящего, в особенности, когда она всерьез поняла, что пьяные на улице, хулиганье в кино, в клубах и дискотеках, полное отсутствие еды в магазинах, беспросветность - это тоже уже часть ее и будущее ее Каролинки, на приезде которой так настаивал ее муж.

Но Винченца хотела быть сильной и счастливой, а тут как раз ей подвернулась командировка, в которую она упросила всесильного Морони взять с собой мужа.

После медового месяца, проведенного в Москве без меда, она думала, что с пересечением советско-итальянской границы (она не сильна была в географии) опять обретет его улыбку и спокойствие. Ее постоянная озабоченность, как выжить, от которой она избавилась с помощью Морони в последнее время, снова стала мешать ей.

А про НГ и говорить нечего. Денег не было, книги перестали кормить.

Когда ее муж узнал о том, что дорога их лежит на восточное побережье Адриатики, в город Сенигаллию, он взял с собой только перо, блокнот и собаку, решив, что это как раз то место, где он найдет время поиграть со своей любимицей.

Глава 16. Посткравченковский ТАСС

Генеральному директору ТАСС

Докладная записка

Сегодня в 11 00 московского времени мною,

оператором В. Савельевым, на КВЭМ

27ДКЛ7 принята передача, расшифрованная

УКС. Передача тестировалась трижды. Прогностикаторы предсказали во всех случаях,

что информация кодирована внеземными устройствами, предназначалась не на наши

пульты и была направлена из иной галакти

ческой системы. Сообщаю также, что в по

добных случаях, а они известны, ТАСС изве

щал правительственные круги.

Резолюция заместителя Генерального директора ТАСС:

"Оператора отстранить от занимаемой должности. Взять с него объяснение. Когда он придет в нормальное состояние. Передачу, как явную нелепицу и. Возможно, розыгрыш - уничтожить".

Материалы передать Начальнику 5 управления.

М.Шмаков

Глава 17. Уздечка для президента

Обычно в Советском Союзе неугодными

лицами являются советские граждане, и чув

ствуют это они зачастую очень хорошо. Но

вот на протяжении нескольких месяцев в

немилость попала сама милиция, включая

тех, кто занимает там высокие посты... Пра

вилом стали в этой среде коррупция и воро

вство, использование служебного положения

в корыстных целях, шантаж и "недозволен

ные методы допроса"... В СССР началась

кампания "за укрепление законности".

"Вельт"

Когда Винченца смогла немного проплыть, а это было уже довольно далеко от берега, потому что берег Адриатического моря в Сенигаллии пологий, она радостно засмеялась и оглянулась. Весь пляж был усыпан разноцветными пятнами, большими и маленькими. В больших легко угадывались солнечные зонтики, а в маленьких - купальные костюмы. Пятна двигались, и оттого создавалось ощущение удивительной гармонии.

Где-то там же на пляже наверняка, как, впрочем, и всегда в то время, когда надо купаться и загорать и вообще - отдыхать, забыв снять с себя даже рубаху, что-то записывал в свою записную книжку ее муж.

Винченца рассмеялась еще раз. Сегодня она была счастлива. Месяц в Москве был позади, и вот они наконец здесь, вдвоем, живут в превосходном отеле, за который и платить-то надо совсем чуть-чуть, потому что львиную долю затрат взял на себя муниципалитет. Кто туда звонил и почему, ей думать совершенно не хотелось, - кто же препарирует и объясняет счастье?

Около мужа, Винченца знала это, лежит преданная маленькая собака, с неимоверными трудностями привезенная сюда через непостижимые нормальному человеку кордоны виз, регистраций в клиниках и таможенных уговариваний.

Сейчас он кончит писать и наверняка возьмет в море собаку и приплывет к ней. Винченца ждала этого мгновения. Только муж будет наверняка брызгаться и еще, чего доброго, испортит ей такую дорогую здесь, на Западе, прическу, ну что ж, это можно вполне перетерпеть, особенно за то, что ей с ним хорошо. Если бы он еще не ворчал по пустякам и не ругал бы к месту и не к месту Запад - тогда все было бы окончательно в порядке.

Винченца ощупала ногами дно. И, к удивлению своему, обнаружила, что даже и столь далеко от берега - все равно мелко. Она стояла теперь возле самого ограничительного флажка и с удовольствием смотрела сквозь прозрачную воду на свои наманикюренные пальчики ног, щиколотки, бедра. Она провела руками по животу, сильно сжала грудь, потом пальцы ее побежали по талии вниз, и она еще раз рассмеялась, но уже тише, потому что к ней в это время подгребал какой-то мужчина, которого она из-за темных очков и купальной шляпы не сразу узнала.

- Здравствуйте, Винченца, - сказала он, - как всегда, я рад вас видеть.

- Здравствуйте, Морони, - сказала Винченца, которая меньше всего именно теперь хотела с ним разговаривать. - Какими судьбами?

Вопрос был нелеп, хотя бы потому, что уж кто-кто, а Морони в ее судьбе сыграл и продолжал играть весьма важную роль. К тому же он всегда имел обыкновение появляться неожиданно. Но, надо отдать ему справедливость, он держал свое слово. У нее еще не было, конечно, много денег, но все-таки она жила с любимым мужем здесь, на этом курорте, где люди оставляют миллионы. И чувствовала себя здесь не чужой.

Так что вопрос действительно был неуместным. Ведь это Морони сделал ее счастливой, и кому, как не ему, предоставлено теперь право являться в ее жизнь тогда, когда он того захочет.

Глупенькая Винченца прожила уже три года с того момента, как с ней проделали эту шутку с посвящением в Орден счастливых. Она до сих пор не поняла, отчего это ей вдруг открылась возможность поездок в Советский Союз. Смешно думать, что это только оттого, что она неотразима, хотя, конечно, ее обаяние тоже нельзя сбрасывать со счетов. Неужели и это - плод деятельности все того же таинственного Ордена, имеющего (хотя она этого так и никогда и не узнала) еще другое, весьма прозаическое название "Сервитсио секрето", один из отделов которого, финансируемый все той же, вечной как мир разведкой, был экзотически превращен в Орден, дабы ему легче было бы вербовать легковерных, особенно тех их них, кто верил в разного рода мистические вещи, нимало не задумываясь об истинной принадлежности того, чем он занимался.

Выполняя отдельные поручения Морони, Винченца даже думать не могла о том, что Морони уже в то время, когда он вез ее на лодке с завязанными глазами, был майором, а сегодняшнее его появление, если, конечно, Винченца согласится на предложение, сулило ему полковника.

Постепенно, очень постепенно Морони открывал ей истинную сущность ее работы. Но озарение, чем же она на самом деле занимается, для Винченца не наступало. Впрочем, Морони, великолепно знающий трудности с кадрами, мог только гордиться тем, что Винченца подходила к этой работе лучше, чем кто бы то ни было другой. Она не задавала вопросов не потому, что не хотела их задавать, а потому, что не знала, что спрашивать.

А короткий срок с ее помощью Морони получил довольно большую информацию. И все это между делом: как живете да что нового? Но это, конечно, не были карты подземных городов и планы дислокации стратегических установок.

Когда новое Советские правительство объявило курс "на интеллигенцию", когда в советском парламенте начались серьезные дебаты по поводу того, как голосовать, а не что есть, команда Морони стала изучать не военный потенциал большого, нищего и неповоротливого Советского Союза, а тех его представителей, которым история предоставила на мгновение право голоса.

Морони нырнул, а Винченца попыталась еще проплыть.

Когда он появился, то встал рядом с девушкой и заговорил с ней по-русски.

Убедившись в том, что собеседница стала знать этот язык лучше, он похвалил ее усердие и снова перешел на ее родной.

- Винченца, вы помните, конечно, кто такой Брежнев? - спросил он.

- Конечно, синьор Морони, - рассмеялась Винченца, - очень симпатичный дедушка, и он был премьером Москвы.

- Вы знаете, где он теперь? - задал второй вопрос Морони, пропустив мимо ушей ответ на первый.

Винченца задумалась, и это не понравилось ее собеседнику, потому что то, что он намеревался сообщить ей теперь, строилось на том, что она знает, где Брежнев и кто он такой.

- По-моему, он умер, - неуверенно сказала она, - а при чем здесь Брежнев?

Морони умел сдерживать себя, но тут он разозлился. Неужели за три года болтания по Советскому Союзу она настолько ничем не интересовалась? А может быть, - он взял себя в руки, - это и хорошо, что она ничего не знает, кроме своей постели, в конце концов, шоковая терапия не предназначена для соотечественников, пусть то, что он ей дальше скажет, будет шоком для русских.

Молчание затягивалось, а Винченца подумала, что она что-то не так сказала своему благодетелю. Она быстро поправилась:

- Да, он умер лет десять назад, мне об этом говорил муж.

- А вы сами об этом не знали?

И Винченца поправилась еще раз:

- Да-да, конечно, знала и сама.

Морони еще раз нырнул, а Винченца еще раз провела руками по своей груди, потом по бедрам.

Морони вынырнул совсем рядом.

- Так вот, Брежнев не умер, - серьезно сказал он, - об этом, кстати, писали некоторые советские газеты, но они теперь столько пишут, что даже уже не рождают слухов. Вы не заметили, что в России уже никто ничему не верит и никто ничем не интересуется? Устали от вала информации, и выделить из этого вала правду или дезинформацию совершенно невозможно.

"Поэтому и дезинформационные службы КГБ перестали быть нужны, не удивлюсь, если их разгонят, - закончил он про себя, - информация стала пожирать сама себя".

- Ну, умер он, - сказала Винченца, слегка затуманиваясь и не понимая, отчего это так волнует синьора Морони в этих удивительно ласковых волнах.

Но синьора Морони волновало совершенно другое, его беспокоило, что Винченца на этом восточном побережье Италии, как, впрочем, и во всех других местах, совершенно не была способна думать, разомлела на солнышке и практически что-либо втолковать ей теперь или когда-то в другой раз бесполезно.

А Морони хотелось сказать ей многое: и про новую политику Советского Союза, и про то, что наступило время усиленного распускания слухов о том, что бывший генсек жив, и о том, что с помощью Андропова его тогда же, в восемьдесят втором, с какой-то девчонкой отправили на остров в Атлантическом океане, где теперь имеется господин, которому восемьдесят пять, но он бодр, и возраст не имеет никакого значения.

Морони, родись в голове Винченцы хоть один вопрос, мог бы и продолжить, и даже объяснить то, что он от нее хочет, но, увы, она была очаровательным солдатом, который безропотно выполняет приказы, нимало не интересуясь ни причинами их возникновения, ни маневрами целого взвода.

А маневр взвода был не только интересен, но и перспективен - Морони обиделся: Винченцу это настолько не волновало, что он не стал продолжать, хотя, для ее же пользы, для того, чтобы она могла чуть-чуть ориентироваться в том, что она делает, должен был бы ей сообщить, что все, что происходит теперь в политике СССР, - дело рук все того же Ордена счастливых и еще пары сотен таких же орденов во многих других странах.

Он должен был объяснить ей, что политика этой великой страны уже окончательно с восемьдесят пятого идет так, как это надо Западу. Народу сунули понятие о собственности. (С налоговой полиции в придачу).

Сделали это по-русски, через одно место...

Им Екатерина рассыпала картофель, чтобы воровали и ели, им Чубайс давал квартиры приватизировать, чтобы собственность была.

Но кое-кто им и плохой бензин продавал к "Жигулям", чтобы родные разваливались побыстрее. На хороших машинах надо ездить, вот чтобы западные покупали...

...что самолет 1-го секретаря ЦК компартии Украины Щербицкого, некогда начальника СМЕРШ, был намеренно задержан для того, чтобы этот самый опасный для Горбачева политический деятель не успел бы прибыть на тот последний серьезный Пленум ЦК, на котором Горбачев пришел к власти, чтобы огласить истинные намерения будущего лидера.

Ему хотелось рассказать ей и о том, что госпожа Тэтчер, дружбой с которой так гордился Президент Советского Союза, начала свою работу с Горбачевым еще задолго до того, как он пришел к власти, и не он обаял ее, а она его в ту памятную поездку и что ход новой истории начинался с того самого визита Горбачева в Великобританию.

Морони решил, что уже наступило время рассказать Винченце и про ее мужа, потому что его независимость и ум очень мешали ему, Морони, в его работе. Ничего не скажешь - писатель. Но кто, как не писатели, сегодня самые опасные в России, да и во всем мире люди. С ними-то и должна продолжать работать Винченца. В том числе и, конечно, с собственным мужем. Тоже мне правдолюбец, искатель истины. Для таких искателей истины и работают специально созданные институты дезинформации...

Но неужели ей самой никогда не хотелось задать один-единственный вопрос: для чего это все надо делать?

Морони посмотрел на Винченцу. Перед ним плескалось очаровательное создание с коровьими глазами. И совершенно без головы. Как ее, интересно, терпит муж? Или он настолько поглощен своими повестями, что не замечает ничего, кроме вкусного обеда и сладкого тела? Не похоже.

Не похоже, потому что информация, которой располагал Морони, свидетельствовала об обратном. Муж Винченцы стал непонятен Морони тотчас же после того, как в секторе упрочения индивидуальности он получил на него психологическое досье. С биографическим досье он познакомился уже давно, сразу, как только Винченца объявила о своей помолвке.

Выбить из колеи ее мужа было только одним способом: показать ему нечто такое. Что он примет за правду и об этом искренне напишет. Пусть ему там. В России, поверят.

Вот с кем хорошо было ба работать, - думал Морони, - если бы он согласился. Ведь наверняка этот умный муж знает, что в Советском Союзе двоевластие и для того, чтобы к власти наконец пришли те, кто этой власти достоин, нужно перекрыть наши каналы.

Но именно по нашим каналам и с их помощью псевдодемократы у власти ослабляют страну, отдают ее на растерзание Западу.

Над тем, как обеспечить приход к власти тех, кого окрестили демократами, думали в десятках стран. Думали, конечно, по разным причинам, думали о том, как бы пожирнее оторвать кусок от огромного пирога, и придумали. Нужно было спровоцировать переворот. Этот переворот нужен будет для Горбачева, как для Ельцина - падение с моста. После него уже можно будет обвинять кого угодно в чем угодно. И обязательно проговориться об этом в какой-нибудь статье. Тем самым. Думал Морони, он попадет на уздечку.

... Но может так случиться, что уздечка удушит...

Морони не был, конечно, посвящен в детали грядущих событий, нечто подобное ведь уже происходило в истории не однажды, и рецепт тут был один, он применялся и в Индии и в Бангладеш: и там и там просто прятали ненадолго законного президента, потом собирали на улице толпы людей, подпаивали их водкой или наркотиками, а кто не пьет - разговорами о свободе. Такие разговоры пьянят лучше водки, а потом... потом уже можно найти виноватых. Кстати, их списки готовятся обычно заранее.

Все так просто. Морони и его команда ждали сообщения о перевороте в СССР со дня на день, и собственно поэтому он и появился на пляже в Сенигаллии именно сегодня.

Морони посмотрел на берег. Как раз в это время муж Винченцы закончил какую-то свою работу и, подхватив собаку, направился к морю.

Морони, в отличие от Винченцы, прекрасно видел вдаль. Вот этот муж, который наверняка думает так же, как и он, Морони, уже вошел в воду и бросил собаку, она забарахталась, застонала от счастья - еще бы, попробуйте в тридцатипятиградусную жару походить в шубе. Сейчас он будет здесь, надо сворачивать разговор.

Морони улыбнулся. За пятнадцать минут, проведенных в воде с Винченцей, никакого разговора-то не получилось, а было произнесено всего десять незначащих фраз.

Но была и еще одна, непроизнесенная:

- Винченца, - сказал Морони, - в вашей сумочке там, под тентом лежат визы вам и мужу, а также вашей собаке (пришлось помучиться, с собаками там сложно), но вы же знаете, как я вам симпатизирую, вам и вашей семье, поспешно добавил он. - Вы должны будете выехать туда завтра. Билеты тоже имеются. По прибытии вас будут ждать. Я хочу доставить вам еще одно удовольствие. Видите, я не такой уж плохой.

И Морони холодно повернулся, чтобы плыть к берегу.

- А куда? - вдруг спросила девушка.

- Ах да, - Морони совсем забыл, - на остров. Он в Атлантическом океане. Ваш муж найдет там массу материала для своих книг.

Муж Винченцы и Морони брели теперь по мелководью навстречу друг другу. Барахталась собачонка. Морони очень хотелось спросить мужа что-нибудь про эту милую зверюшку, но он знал, что муж Винченцы пока еще плохо знает итальянский, а говорить с ним по-русски было бы верхом неосторожности.

Морони вышел на берег и с размаху плюхнулся на песок.

"Ничего, пусть эта шоковая терапия будет полезна для них обоих. Россия привыкла к шоковой терапии, ведь если славяне всерьез подумывают о том, чтобы привезли на родину августейших предков великого князя Алексея Романова, такого же, впрочем, старика, то почему нам не опередить их. Не позабавиться и не доставить туда же хотя бы опереточного Брежнева. Пусть старики померяются силой. Это для мужа. А для Винченцы остров послужит лекарством от депрессии. Хотя укольчик "меморина" ей можно сделать уже теперь. Пусть все забудет к чертям, кадры называется".

В одном себе Морони ни за что не хотел признаваться - в том, что, отправляя чету на этот остров, он немного нарушал инструкцию, ибо на этот раз действовал в интересах истины. На острове на самом деле находился институт, действовавший против Советского Союза. И даже не против него, а против всего того, что мешает Соединенным Штатам стать господствующей страной на этой планетке.

Но Морони утешал себя тем, что каждому разведчику хоть один раз в жизни да приходится говорить правду своему врагу.

И тут же еще одна забавная мысль пришла в голову Морони, а именно: сегодняшняя Россия уже не достойна ни Брежнева, ни Великого князя. Она должна найти свой путь, и это не должен быть путь монстра на планете хватит нам бесконтрольных и все контролирующих несносных Соединенных Штатов, - а свой, удобный всем нам.

И этот путь поможет найти ей он, Морони. И такие, как он.

- С кем ты разговаривала?

- Да так, один приятель, у меня много знакомых... Ну, пожалуйста, обними меня.

Собака, которую отпустили с рук и перестали придерживать совсем, собака, которая похудела от воды и превратилась из собаки в мышь, обезумев от страха, видя, что ее хозяин забавляется с женой, а на нее не обращает никакого внимания, повернула забарахтавшись к берегу, инстинктивно пытаясь спастись.

Для нее, маленькой домашней собаки, которую называли здесь Козеттой, а не настоящим именем Штучка, и которая была здесь не пуделем, а борбончиной, это мелкое Адриатическое море казалось океаном.

И тут Винченца, уже находясь в объятиях мужа, вдруг вспомнила, что давно хотела спросить Морони о главном, а именно, что сказать мужу, если тот вдруг спросит, чья дочь Каролинка.

И почему-то в объятиях мужа она вспомнила про своего давнего, теперь такого далекого Дженти. Как он там, с кем он, какую сегодня девочку прижимает его толстое брюхо?

Муж внимательно посмотрел ей в глаза.

Глава 18. Ростбиф из Ярмгроссе

В США проводится расследование по поводу

того, что Советский Союз производит экспортные

товары при использовании принудительно труда.

Американские круги уже давно обвиняют СССР

в использовании труда заключенных на золотых

приисках, а также для производства товаров,

часть которых идет на экспорт. По американским

законам импорт таких товаров запрещен.

(Из газет)

Вам, конечно, известно, что такое гуманитарная помощь для Советского Союза. Я не знаю ваших убеждений, потому не могу судить: унизительно ли это действо для вас или историческая необходимость. Как бы то ни было, не мне обсуждать приказ доставить состав с продовольствием в Москву, не мне, потому что скоро уже отправление нашего поезда, а мне еще надо успеть надеть форменный китель с офицерскими погонами капитана. Давно я не примерял этот китель. С тех пор, вероятно, как действительно был капитаном. А если будет настроение, профилософствуем по дороге.

В последний момент обязательно что-то происходит неожиданное.

Меня позвали к телефону. Звонили из итальянского консульства и сообщили, что сюда, на станцию Ярмгроссе, и они пригнали вагон с чем-то этаким для Советов и теперь вот выясняют, даже просят, чтобы я дал команду прицепить его к нашему поезду. О деньгах ни слова. Ни за что платить не хотят.

Я такой команды дать не хочу. Но даю скрепя сердце. Ведь формально я не офицер-распорядитель, я - сопровождающий груз чиновник в офицерской форме, комендант. Но даю, даю такую команду. Да и то постольку, поскольку мне нужны люди, а они прислали сопровождение, ведь начиная с Брестской области. То есть сразу после пересечения границы СССР, а потом Гомельской, а потом и России на наш поезд могут совершить нападение, и не какие-то разбойники, а просто голодные люди.

Я понимаю советских. Кушать хочется всем. Но надо же быть такими пассивными, чтобы оставаться без еды при здоровом правительстве.

Эвис, начальник охраны поезда, предупреждал, что наше путешествие чрезвычайно опасное. Кто, интересно, с ним спорил.

Он уже был в России. И там его напугали. У него почти что на полном ходу однажды отцепили вагон с мясными консервами и маслом.

Теперь Эвис делился с нами опытом. А себе казался, вероятно, сильным и благородным, ввязывающим себя нарочно ради блага других в опасное предприятие.

Я улыбнулся. Милый Эвис... Если бы он знал, что у нас на двадцать бифштексов тридцать единиц оружия, которое мы везем кое-кому в подарок! Но ведь мы можем, если будет нужда, и сами им воспользоваться.

Я всю жизнь подвергал себя опасности. По натуре я аферист, в положительном смысле этого слова. Просто ничего более опасного в жизни, чем заниматься подобными делами, я пока не нашел. И если честно, то и жить мне не так уж и интересно, особенно если подумать, что у меня есть то, что является главным для многих, - деньги.

Семьи у меня нет. И родителей тоже. Но я их помню, они дали мне все. Что могли, во всяком случае, я свободно говорю по-французски, немецки, английски, итальянски, если придется, поговорю и по-русски, но мне до последнего момента очень не хотелось говорить на этом языке.

Вообще, между нами говоря, то, что происходит теперь в России, происходит с нею всегда, бесконечно и постоянно. Один террор сменяется другим, и перманентное состояние революций у россиянина в крови.

В последнее, правда, время революции в России стали достоянием общей истории, но вы же не можете не понимать, что Западу выгодно иметь на шестой части суши свою колонию.

А чем колония отличается от не колонии? Экономической зависимостью. Понимаете теперь, почему мы договорились, что доллар в России будет стоить 130 рублей? А захотим - сделаем и 5000. Экономическая зависимость страшнее политической.

Когда до этого, наконец, доперли на Западе - все встало на свои места. А договориться о том, что Россия - пусть временный, но Клондайк, из которого можно вывозить все, что захочешь, и за доллар вывезти то, что не купишь здесь за 10, было не сложно, потому что России надоела ее политика.

И вот договор состоялся: мы меняем в России политику, потому что россияне очень медлительны, но за это любой иностранец получает право пограбить Россию.

Гуманно?

Нет, конечно, но кто знает более грязную вещь, чем политика?

Однако грабить Россию долго нам не придется, и вовсе не потому, что появится какая-то дубина народной войны (она ведь не поднялась в 1937-м, а сегодня не менее унизительная ситуация), а потому, что как только внешний долг России дойдет до критической отметки, наступит необратимый процесс. Появится колбаса и водка, но Россия будет существовать только в названии. В ней будут говорить на европейских языках, а матрешки одевать в западные одежды.

Но мы отклонились от гуманитарной помощи.

Дело это, особенно сегодня, хорошее, и помощь нужна, поэтому я лично, хочу это ни в коей мере и не входит в мои обязанности. Проконтролировал, хотя по этикеткам, чтобы продукты, в особенности продукты питания, были бы качественными, а то, знаешь ли, прессованной колбасой можно и отравиться, спихнет еще какой-нибудь капиталист то, что самому не нужно.

Кроме доставки помощи в Москву, у меня там было еще одно небольшое дельце, за которое в добрые времена меня посадили бы в тюрьму, но сейчас я мог почти не беспокоиться об этом, но все же я немного суеверен и потому вел себя точно так, как Ходжа Насреддин, когда переправлялся через пропасть со своим ишаком.

В начале пути, если помните, он обещал Аллаху в случае удачной переправы поставить пудовую свечу, в середине пути свеча в его представлении стала меньше, а потом, переправившись, он вовсе забыл о своем обещании.

Но не ловите меня за язык, я и сам не уверен, что Аллаху ставят свечу, я ведь доктор экономики и права, а не этнограф...

Поезд наш пересек пограничную станцию Чоп. Хорошо, что я не представился вам заранее, теперь пришлось бы менять имя. Но здесь, на территории Советов, вы можете называть меня как угодно, я не обижусь.

По счастью, у меня несколько паспортов, и с помощью их и хорошего знания ведущих европейских языков я намеревался осуществить то, что, собственно, составляло сущность моей работы.

Я не буду говорить о ней подробно. Если вы профессионал, вы поймете меня без слов. А что касается сопровождаемой мною жратвы, то мне, честно говоря, было совершенно наплевать, как ею распорядится великая голодная страна. И это не от равнодушия. Просто я еще никогда не видел миллионера, который бы роздал все свои капиталы бедным.

Он не делает этого по многим причинам. Две из них ясны, потому что сам не хочет потом жить как они, вспоминает, что когда-то и он был бедным и трудом и умом своим сумел составить себе состояние. А, кроме того, он считает, что все равно на всех бедных его капиталов не хватит.

Поезд, как я уже говорил, миновал Чоп, и окружающий наши чистенькие вагоны пейзаж тотчас же стал напоминать природу во дворе Злого Великана из сказки Уайльда. Серое небо, казалось, угнетено, по обеим сторонам насыпи показались бесконечные свалки, нагромождение каких-то предметов, полузаросших травой, неухоженные дома, некрасивые автомобили.

На все это я смотрел как на кино, напоминающее фильм ужасов, ибо в наш вагон окружающая безысходность не просочилась. У нас тут было и что поесть, и что выпить, и как поразвлечься. И тем ощутимей была разница между тем, что мы видели, и тем, как мы жили сами.

Приторно разглагольствовали мы на тему, как тут, наверное, сложно жить, при этом открывали баночное пиво, но не такое, конечно, копеечное, которое в Москве идет задорого, а нестоящее "Пльзенское".

Ребята мои затуманились, и я, признаться, был рад этому, мне нравятся нравственные люди.

Я заговорил о нравственности, потому что один во всем поезде знал истинную цель нашего путешествия. Никакой помощи, во всяком случае с этого поезда, бедный Советский Союз не получит, вернее, получит, но она будет весьма своеобразной, он получит ее через коммерческие магазины и за большие деньги.

И вот мне предстояло как раз и осуществить эту операцию, которая бы еще раз утвердила русских в мысли, что там у них действует весьма серьезная мафия и что эта мафия сильнее государства. Это ли не лучший способ ослабить государственные структуры?

Поверьте, я это делаю из гуманных целей. Ведь когда человек перестает надеяться на государство, он начинает надеяться на себя.

Все шло как по маслу. Наши вагоны возле самой Москвы отогнали в какой-то отстойник, и буквально уже часа через три состав был полностью перегружен в новенькие грузовые автомашины.

Я выполнил свое дело и даже выставил недоуменное лицо, когда наш состав, уже, конечно, пустой, был обнаружен представителем московских властей, очень недовольным. Что в вагонах ничего не осталось.

Но документы наши были в порядке, еще бы, мы позаботились об этом много загодя, и ко мне претензий у властей не было, согласитесь, странно было бы спрашивать у тех грузивших: а не члены ли вы мафии?

Так я и объяснил властям. А ребята мои, получившие тоже весьма солидный куш, конечно, молчали.

Этим же поездом, нагруженным разного рода предметами сырья, столь необходимым на Западе (мы же не "за так" везем сюда поесть), мы через неделю отбыли обратно. А Советский Союз прибавил к своим данным о латентной преступности еще одну галочку, которая превратилась в красивое донесение:

Правительству Москвы

Правительству России

Докладная записка

Сообщается к сведению, что железнодорожный состав, о котором сообщалось ранее, везший гуманитарную помощь из стран Запада, был полностью разукомплектован на 26-м километре Киевской дороги г. Москвы (ст. Внуково).

Нами опрошены сопровождающие груз иностранные представители, и с их помощью удалось установить внешность некоторых из тех, кто участвовал в этой операции. Сопровождающий груз от Чопа офицер Главного управления МВД исчез.

Для осуществления дознания по линии Интерпола за рубеж командирован представитель МВД Нестеров.

Также сообщаю, что во время транспортировки Джурапова М.С. из следственного изолятора к месту проведения эксперимента последний скончался от сердечной недостаточности.

Уголовное дело по факту его смерти прекращено производством.

По-моему, это донесение подписал даже сам министр.

Глава 19. Наш Герой удивился

Независимо от тона и раскраски официаль

ной риторики ораторов республики, лежащей

за Атлантикой, господствующая американская

политическая традиция - нетерпимость. Она

восходит к тем временам. Когда отцы полиг

римы, не ужившиеся в Старом Свете, уплыли

за океан строить государство в соответствии

со своими взглядами. Отсюда по причинам,

коренившимся в этой американской политичес

кой традиции, неизбежен перманентный кон

фликт Соединенных Штатов со всем миром.

Функциональная роль ЦРУ - сделать все,

чтобы разрешить этот конфликт в пользу

США.

Н.Яковлев, "Война после войны"

Ему казалось, что, когда самолет приземлится, зазвучит тихое, но, как всегда, очаровательное бомболеро. В огромных сомбреро, встречая самолет, будут петь какую-нибудь южноамериканскую мелодию пятеро одетых в черное ковбоев.

Когда только началось их воздушное путешествие, от наблюдательного Нашего Героя не утаилось то, что пассажиры самолета - в основном мужчины, причем не скучающие без оставленных дома спутниц туристы, а какие-то особым образом подобранные.

Наш Герой задумался. И рейс не был объявлен, и куда летят они, он не знал толком. На какой-то остров, находящийся, судя по визе, проставленной даже не в паспорт, а рядом, - под юрисдикцией США.

За ними подошла машина, проглотила их вместе с Винченцей и собачкой и выплюнула прямо возле трапа, далеко на краю аэродрома стоявшего самолета.

Когда взлетели, НГ достал записную книжку и принялся записывать, по обыкновению своему, что-то такое, из чего намеревался когда-нибудь в будущем сделать чтение.

А когда он отвлекся, задумавшись, то увидел, что смотреть на землю не придется - шторы на иллюминаторах были плотно закрыты. И тогда он вдруг вспомнил свой недавно опубликованный роман, где была похожая сцена.

"К сожалению, не могу точно сказать, где это было, базы находились в Польше, и на Украине, и на Кавказе, но свидетельствую, что Войтецкий работал в последние месяцы перед концом войны в Атлантике. На острове. Меня хоть и везли туда в последний раз в сорок четвертом осенью на самолете с зашторенными иллюминаторами, но охранники ведь народ трепливый, говорили, что летим над водой. Я каким-то шестым чувством понимал, что это Атлантика. А потом мы гуляли с Миреком на побережье".

- Но ведь этот остров погиб, он был взорван, - сказал громко и возбужденно Наш Герой, забыв, что он вовсе не сидит за письменным столом, где можно вести себя как угодно.

И вдруг кто-то рядом, совершенно незнакомый ему человек, ответил по-русски:

- Это вы так думали и так написали. Но неужели вам не приходило в голову, что факты, которые вам удалось добыть, могли быть дезинформацией? Лорингоф просто поджег в море бензин, а остальным показалось, что горит остров. А остров существует. Впрочем. Вы в этом скоро убедитесь.

Наш Герой хотя и был ошарашен такой вот материализацией своих мыслей, но все же нашел в себе сил для ответа.

- А где гарантия, что вы и сейчас на пичкаете меня дезинформацией? любезно спросил он.

- Тем интересней будет вашим читателям, - резонно ответил собеседник.

Наш Герой задумался. Собака примостилась на его коленях. Она легко переносила полет.

Теперь ему становилось кое-что ясным. А именно то, что командировка его супруги не случайна и в данном случае не ее, а его везут, чтобы что-то показать и, может быть, даже припугнуть. А что это значит для писателя? Это значит - заставить написать неправду. Но ведь и вмешательство в его мысли со стороны постороннего пассажира тоже, надо думать, не случайно. Может быть, помимо всего прочего, его хотят о чем-то предупредить или предостеречь. Вряд ли вся эта экспедиция снаряжена для того только, чтобы устроить ему пресс-конференцию с героями его и не его книг. До такого совершенства человечество еще не доросло.

Неожиданно расшторились иллюминаторы.

И что же увидел Наш Герой?

Остров. Тот самый остров. Он был точно таким же, каким НГ описал его несколько лет назад, только теперь он был осовременен.

Старомодные коттеджи были заменены на новые, весь остров отныне был похож на волшебный сад, были там и оранжереи и дендрарии. К тому же весь он был пересечен аллеями.

Наш Герой понимал, что это именно тот остров, потому что... впрочем, "почему" - вряд ли он сам мог бы это объяснить.

Полет вскоре прекратился. Их выпустили первыми. За ним, его женой и собакой подошла машина.

Уже через несколько минут они оказались в центре аллеи, на "берегу" которой стоял явно предназначенный им на время визита особнячок.

Особнячок был двухэтажным, и, зайдя первым делом почему-то в ванную, Наш Герой смутился на минуту, потому что из стены ванной торчало такое количество кранов (он насчитал тридцать шесть), что он, естественно, не знал сразу, что с ними делать.

Краны подавали и мыло, и пену, и воздух, и пар, и шампанское, и даже молоко...

Но сидеть в особняке, несмотря даже на суперсовременные кондиционеры, видеотехнику, компьютеры, не хотелось. Все это можно было увидеть в другом месте или вообразить себе. "Может быть, это тест на мещанство, - подумал Наш Герой, - или фантазию?" И он вспомнил рассказ, придуманный Борисом Моисеевым, где было сказано о таком вот острове. На нем жили престарелые, якобы исчезнувшие из жизни деятели большой политики.

Моисееву было положено фантазировать, дабы привлечь читателя, но в данном случае ведь материалы ни в какую газету не шли, однако Наш Герой настолько проникся невероятностью ситуации и вопросом: "Для чего все-таки они здесь?", что стал сбрасывать со счетов фантазии ответственного секретаря и приготовился к самому удивительному.

И, оставив в коттедже жену, взяв с собою собаку, он пошел осматривать этот странный остров.

Он шел недолго, и внимание его привлекло огромное здание, похожее на монастырь или замок. Вокруг которого высилась стена, у подножия которой была широкая заасфальтированная дорога. Наш Герой уже потому удивился, что, обойдя несколько раз это строение и стену, не обнаружил ни одного входа, ни одного окна. Как будто круглая скала была поставлена в центре острова.

Попасть в замок, так он решил, можно только на вертолете или с помощью подземного хода, и коль уж он попал сюда, то надо все исследовать. Ведь для чего-то ему послано это...

И тут же еще одна мысль кольнула Нашего Героя: за ним, вероятно, наблюдают, а раз не препятствуют гулять именно тут, то он будет делать то, что найдет нужным. И тотчас же другая: "А может быть, это все придумано специально, как кинопавильон?".

Пока он размышлял, стоя на пустынной - ни одного прохожего, ни одной машины, ни одного звука, кроме шелеста деревьев, - улице. Случилось некоторое превращение. В двух шагах от него стала вдруг разворачиваться стена замка, и в ней - на первый взгляд цельной - оказался проем, достаточный для того, чтобы в него могла пройти машина.

Наш Герой на этот раз не удивился, такое уже показывали в каком-то фильме, но вслед за этим, словно в отместку за его неудивление, ему пришлось удивиться дважды. Из проема в стене выползла огромная машина. Эта машина была советской, большой и черной, а именно - сто семнадцатым ЗИЛом, на которых в Москве еще несколько раз возили членов политбюро, а теперь в той же Москве на них ездят неизвестные пока по именам люди. В ЗИЛе были открыты окна, и, стоя рядом с машиной, Наш Герой не мог не узнать в ней старого, но благообразного человека, который сидел в машине на переднем сиденье рядом с водителем.

Писатель так удивился, что даже забыл про свою собаку.

Рядом с водителем сидел бывший Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета, лауреат всех известных премий и наград Леонид Ильич Брежнев. Рядом с ним, тоже на переднем сиденье Президент Советского Союза, но почему-то без пятна на голове.

Водителем у них был... - Ленин... Неужели его научили водить машину.

Меня ка-ани-овали, - объяснил водитель картавя, предвосхищая вопрос НГ. - Всех великих теперь можно восстанавливать, батенька.

И он прибавил скорость.

- Ни хрена себе, - сказал громко Наш Герой себе лично, потому что никого больше вокруг не было, и, отягощенный новыми мыслями и новым развитием сюжета, подхватив на руки собаку. Отправился обратно в роскошный особняк, в котором его давно уже ждала в молочной ванне его очаровательная избранница. Он был не уверен, что она знает, кто такой Брежнев, а тем более - Ленин, поэтому решил ей ни о чем не рассказывать. А про горбачевское пятно на голове она уж точно не знает.

С раннего утра до позднего вечера он несколько дней бродил по острову, смотрел, наблюдал, сопоставлял. И то, что он понял, вселило в него печаль. Быть может, его озарение и было ошибочным. Но он не мог отделаться от мысли, что все, что он видел на этом острове: и "летающие тарелки", и дома, и стада людей, и даже деревья - все это не излучало добро.

Это был Центр по переустройству мира.

А потом три дня он просидел в особняке, по городу больше не гулял и что-то писал в свою книжечку.

Его жена в эти дни куда-то ненадолго выходила, приносила фрукты, кормила его, ласкала и, в конце концов объявила, что пора отправляться обратно. Никакого бомболеро не было.

Наш Герой с готовностью захлопнул свою записную книжку, где он только что написал: "Очень соскучился по мамочке".

Глава 20. Встреча

Вот ты кличешь, где сестра Россия,

Где она, спокойная всегда?

Посмотри наверх, в созвездьи Змия

Загорелась новая звезда.

Н.Гумилев

В аэропорту Анкона, прилетев туда вечером и сидя с Винченцей в ресторане, потому что уже были закрыты дешевые бары и кафе, заказав непременное пиво, Наш Герой намеревался задать своей жене некоторые вопросы.

В этот самый момент отворилась дверь, и оба они увидели, что по ресторанному залу, направляясь именно к их столику, идет человек, которого Наш Герой узнал бы и в темноте. Узнал бы потому, что это был собственной персоной Нестеров, направленный сюда, за границу, как было написано в рапорте, для выяснения обстоятельств дела.

Наш Герой собрался уже было раскрыть рот, как вдруг подумал: "Ну и что?" - но в этот самый момент, когда Нестеров уже отодвинул стул, чтобы присесть за их столик, а Винченца, которая вообще не умела удивляться и все всегда принимала как должное. Сказала свое обычное: "Очень приятно", за столиком оказался еще какой-то неизвестно откуда взявшийся человек, и тут уже открыла рот Винченца, а не ее муж.

Присевший за их стол четвертым, не считая, собаки, был Морони.

- Друзья встречаются вновь, - сказал он пошлость. - Отлично, я тоже считаю, что перед тем, как разбрестись по своим странам и заняться новым витком борьбы друг с другом, надо бы нам самым дружеским образом выпить всем вместе пива или виски.

И тут же он крикнул в ресторанную пустоту, приглашая официанта.

Официант появился с подносом почти немедленно. К пиву он принес сушеных, в крупной соли омаров и маленькие бутерброды - брускетты. Все молчали, пока он расставлял снедь, а когда он ушел, Морони отхлебнул из тяжелой кружки пива первым.

- Нет ничего сладостней, чем сидеть и пить с вами. Мои милые враги. Вы уже побывали в сортире за пятнадцать рублей в пересчете на ваши деньги? То-то же, - сказал он Нестерову.

- А разве вы не поддерживаете доктрину дружбы между странами? - спросил его Нестеров мило и наивно, начиная, впрочем, не с пива, а с виски.

- А вы что, всерьез верите в эту доктрину? - отпарировал Морони, отводя рукой ресторанный светильник. - Я считал вас умнее, дорогой Нестеров. Разве что-нибудь изменилось, кроме того, разве, что мы стали более изощренными, а вы - более бедными, а следовательно, легковерными. Бедность, знаете ли, всегда ведет к сильной вере, но с вами ведь иначе нельзя.

Нестеров, ничего не отвечая, закурил и, глотая дым. Уставился на красивые самолеты за окном.

- Но не переживайте так, - снова обратился к нему Морони, - во всем виноваты не вы, а он. - И тут итальянец показал бокалом в сторону Нашего Героя.

- Отчего это? - равнодушно спросил писатель.

- Оттого, мой друг, что вам три столетия без перерыва долдонили о том, что вы инженеры человеческих душ. Вы и впрямь в это поверили. И построили все вместе проектик... довели страну до чертовщины. Между нами говоря, - тут Морони перешел на шепот, - ваш Солженицын - он же хуже Пугачева! А Зиновьев? Мама мия! Екатерина Вторая даром что плохо говорила по-русски, но ведь упекала их, сердечных, в Сибирь, понимала, что они своей фантазией измочалят страну. И ведь была права. Вспомните ее письма Вольтеру.

- А у вас что, нет писателей? - спросил Наш Герой привстав и делая легкое движение рукой по направлению к пиджаку Морони, который висел тут же на стуле.

Морони этого жеста не заметил, а Нестеров и маленькая собака хотя и заметили, но оба только повели ушами и промолчали.

- У нас писателей нет, - подумав, сказал Морони. - Когда умер последний, мир с этого момента стал развиваться гармонично. Никто не отвлекает. А книги пишут, как же - детективы. Но ведь они безопасны. Был, если читали, и у нас когда-то свой самиздатовец, Кампанеллой звали. Отсидел двадцать девять лет в тюрьме.

- Ну и?..

- Когда его у вас в России перевели, дескать, в порядке обмена культурным опытом, все и началось...

- По-моему, вы больны, Морони. Вы не чувствуете, что ваша профессия наложила на вас даже определенный отпечаток, деформировала вас?

- А вы что, знаете здоровых людей в Управлении по Советскому пространству? Я лично не знаю, у вас такая непредсказуемая история. Но зато там ужасно интересно работать, - добавил он, поставив пустой бокал из-под пива и принимаясь за виски. Но вдруг отставил стакан, разволновался, увидев на стене кафе портрет Рейгана.

Морони достал сигарету. Но не закурил, а разломал ее и вдруг, вскочив, забегал вокруг столика:

- Рейган тут вообще не при чем. Рейган обещал дожать Советский Союз и дожал его, только сделал это с улыбкой, а не так хмуро, как Трумен. А улыбка в России, которая тысячу лет не улыбалась, произвела впечатление. И с улыбкой же вы сами понимаете - сами повезли из России на Запад все, что только можно. И делали это разными способами. Иногда в счет долга, иногда потому, что вам хотелось показать, что вы не бедные, иногда - чтобы заработать настоящие деньги, валюту. А чаще потому, что всерьез поверили, будто доллар действительно стоит больше рубля. Чушь это. Это придумано нарочно. Мы уже говорили об этом. И будем говорить еще не раз.

Вы, русские, все время чего-то боитесь, то, например, что вас не сочли бы в свое время патриотами, а теперь - что вас не сочтут демократами. А для чего вам это? Будьте сами собой.

Вы же теперь по чьей-то указке снимаете перед Западом не только шляпу, но и штаны. В самом деле: "Научи дурака Богу молиться..." Теперь Запад вам лучший друг, вы открыли ему все секреты, архивы КГБ, и это вы называете гласностью? Я не удивлюсь, если скоро на общем собрании колхозников вы будете выбирать того, кого следует послать в агентурную разведку на Запад.

Морони заказал еще виски, потрепал собачье ухо и продолжил:

- И вы знаете. Что я прав, потому что все, что у вас происходит, спровоцировано нами. А значит, раз вы пошли у нас на поводу - мы оказались сильнее. Мы вас развалили. И это факт. Сумели это сделать. Более того, позволю себе обратить ваше внимание на неприятную страницу вашей недавней истории.

Кто сражался на баррикадах в августе, останавливал танки? Демократы, да. И вечная им слава, они смертью своей остановили окончательное падение России.

Но ведь они не знали, кто организовал путч. Они думали, что все это проделано всерьез. Не народу, а Западу мог помешать этот путч. Кстати, его участники уже мешали Западу.

И тогда было решено: Горбачев отдыхает в Форосе и сидит там до тех пор, пока его команда не надумает что-то сделать. Они ведь от безделья ввели в стране чрезвычайное положение. У вас всегда так: "Кот за дверь - мышки в пляс".

Кстати, если бы путча не было, его надо было бы придумать, а может, Михаил Сергеевич и сам им руководил, находясь в Москве... Вроде бы об этом должна была появиться статья... Я сам ее готовил. И она, заметьте, вышла в вашей газете.

Морони умолк. Перестал бегать вокруг столика и присел, наконец отдохнуть.

Все молчали.

- А с чего это вас потянуло на раскаяние? - спросил Нестеров, - неужели потому, что вы сами из России?

Морони вздохнул.

- Да, - тихо и пьяно сказал он, - я боролся с вашей системой, но не с вами. И, наверное, зашел далеко. Если вы так сказали, вам, видимо, известна моя настоящая фамилия. И мой сегодняшний монолог не оттого, что я перепил. Я просто принял решение: я буду жить в России, пусть пока и с помощью Запада, я выставлю свою кандидатуру в депутаты.

Все рассмеялись.

- Вы сошли с ума, Морони, - сказала до этого момента вся время молчавшая Винченца.

- Возможно, но в психушке окажитесь вы все, - он обвел жестом присутствующих, не исключая собаку, - если станете в России прилюдно утверждать, что избранник народа и депутат Парламента - иностранный шпион, не будете же вы расстреливать ваш Парламент.

- Между прочим, - тут Морони взглянул на часы, - скоро ваш, синьора Винченца, и ваш, господин писатель, самолет... А вы, господин Нестеров, займетесь своим Интерполом. Может, и найдете того, кто похитил у вас состав с продовольствием, заодно и узнаете истинную причину смерти Джурапова... Прощайте.

И Морони поднялся, бросил на стол пятьдесят долларов и пошел к выходу.

Выходя, он оглянулся и внимательно посмотрел на Нестерова, словно запоминая его, и тогда показалось полковнику, что изо рта у него, только на мгновенье, высунувшись, показала свою головку крошечная змея.

Попрощались. Нестеров остался допивать кофе. Он подумал, что "кофе" вообще-то мужского рода, но тот, что он пил пять часов назад в "Шереметьево-2", тот был среднего...

А Морони вышел в холл, дотронулся правой рукой до виска и на секунду остановился, словно припоминая что-то. Он думал о спектакле, который только что провел в кафе; о спектакле, в котором он сыграл практически все роли. У него не было другого выхода. В Управлении по России он получил сведения, которые были настолько невероятны, что только что созданный им спектакль был логическим завершением противоречий, раздиравших его психику.

- Вас никогда не подтачивала мысль, - сказали там ему, - что красные никуда не ушли, а просто временно надели костюмы демократов. Они ведь умные эти красные. Они сразу сообразили, как сохранить свою приверженность тоталитаризму и при этом понравиться Западу. Обратите внимание на их новую терминологию. Раньше они называли себя партийцами, а остальных - населением, а теперь они называют себя демократами. Термин "население" остался. Обратите внимание так же на то, что у нео-фарцовщиков брезгливые, равнодушные, плакатные лица. Такие же, как у комитетчиков из службы наружного наблюдения восьмидесятых годов. Под путч были просто подставлены наиболее негибкие коммунисты. От них компартия освобождалась всегда и любыми методами, в данном случае самым простым: путчистов обвинили в приверженности тоталитаризму. Но это вовсе не значит, что в ближайшее время не наступит такой момент, когда кто-то из членов правительства вдруг не заявит народу: мы спасли для вас коммунизм, но нам пришлось перекраситься. Это бесконечная тактика большевиков. Поэтому складывать оружие рано.

Морони еще раз мысленно проигрывал в памяти свой спектакль и остался им доволен. И словно в награду самому себе вспомнил забавное. Он вспомнил своего давнего знакомца писателя Димира Савицкина, который мечтал быть сперва Буниным, потом Белинским, а когда из него не получился никто, решил заняться политикой. Но в политике серьезных дел сделать не сумел, засобирался уехать, и для облегчения процедуры отъезда перед самой перестройкой сделал себе обрезание крайней плоти. Однако уехать не сумел, а плоть сохранил в графине с водкой вплоть до августа девяносто первого.

В августе 1991-го, убоявшись новых возможных политических передряг, он решил восстановить статус кво своего телау, но крайняя плоть нового русского, приклеенная силикатным клеем, продержалась всего трое суток...

Впрочем, все это не так уж и забавно, - решил Морони и направился к выходу из аэропорта.

Глава 21. Слово Морони

В августе - сентябре отряд из 200 сотруд

ников КГБ СССР ежедневно оказывал помощь

совхозу "Заокский" в уборке урожая. Чекисты

трудились с энтузиазмом. Руководители отря

да смогли обеспечить четкую работу людей

даже в сложных погодных и бытовых условиях.

Выражаем большую признательность всему

личному составу, оказавшему совхозу помощь.

С уважением и надеждой на долгосрочное

сотрудничество

В.И.Зинин, директор совхоза

После всех событий мне вернули советское гражданство. Что это - снова недомыслие или расчет?

А если меня расшифруют? У меня есть на этот случай два, как говорят немцы, "Эсчвада Цвайтих", то есть два документа, меня реабилитирующих.

Один из них - мое собственное письмо, в котором я утверждаю, что люблю Россию и что то, что я сделал, хотя и повредило ей, но было просто моим мщением той ее системе, которая меня отринула.

Я удовлетворен, но теперь я понял, что не могу жить без этой страны. Парацельс предсказал, что за ней будущее. Поэтому и еще много почему я вернулся. Вернулся, чтобы осуществить свой план - пробраться к вершинам ее государственной власти и начать изменять ее развитие к лучшему. Думаю, это мне удастся. Во всяком случае, я не принесу ей столько вреда, сколько последнее правительство. Надеюсь, что грядущая эпоха Водолеев мне поможет.

А второй документ я постоянно ношу с собой. Он - невероятен, но от этого значимость его не приуменьшилась:

Спецдонесение

База Эхорд 003/78

США

Довожу до вашего сведения:

1. В соответствии с указанием 00600/31-БР объект ГСПВ (Много было болтовни, что нашу Землю посещают пришельцы иных миров на странных космических кораблях. Многие страны открыли институты по изучению этого явления. Но мало кто знает, что американцам удалось перехватить один такой корабль и приспособить его дня нужд своей национальной безопасности) был нами опробован во вневременном режиме. От базы Эхорд мы долетели до Москвы за 1/72 секунды. Произведенные расчеты показали, что мы находимся над Октябрьской площадью и под нами, как и было запланировано, находится здание Министерства внутренних дел, представляющее собой куб без крыши. Параметры и размеры ГСПВ позволяли приземлиться на внутренний двор министерства. Вневременной режим допускал односторонний контакт (Односторонний вневременной контакт заключается в том, что объекты исследования были видимы и воспринимаемы аппаратами ГСПВ, но сами его видеть и слышать не могли) с работниками этого ведомства.

2. Однако случилось непредвиденное. В момент выхода экипажа из уже остановившейся и остывшей ГСПВ на площадку мы заметили там человека, который, по нашим предположениям, нас видеть не мог. Однако он нас ясно видел, поприветствовал и произнес странную фразу: "наконец-то приехали красные". Раскодирование фразы результатов не дало. Галлюцигенные воздействия проверялись и своего места не нашли.

Установлено, что произнесший эту фразу был Борис Моисеев ответственный секретарь газеты "Всероссийские юридические вести", в крови которого было обнаружено спиртоносящее вещество. Возможно, именно этот последний факт и дал возможность его мозгу воспринять практически невоспринимаемое.

Подлежит проверке. Если версия со спиртоносителем подтвердится, что объекты ГСПВ на территории России из-за отравления основной массы населения алкоголем будут практически неприменимы.

Майор Х. Гуэди, капитан ГСПВ

В Москве я купил хорошую квартиру. Мебели в ней почти нет, исключая только кровати.

Я одинок. И единственной моей забавой бывает утренний ритуал.

Проснувшись, я достаю из потайного кармана наш фамильный перстень, который Винченца каким-то образом незаметно в момент нашего последнего свидания в аэропорту Анкона сунула мне в бумажник. А может, это сделал ее муж.

Хорошо, что я вовремя вывел Винченцу из игры. Пусть она будет счастливой...

Но этого, видно, мало, потому что когда я долго смотрю на перстень, то вижу глаза своей мамы. Которые манят, но не прощают.

III. СЕМЬ МИНУТ ПРОТИВ БОГА

Глава 1. Любовь и падежи

ФБР испытывает нехватку преподавате

лей и переводчиков с русского языка, и не

исключено, что некоторым советским эмиг

рантам, предоставившим полезные сведения

будет после соответствующий проверки пред

ложено работать в американской контрраз

ведке.

Важно выделить среди них тех, кто знает

тайны, разглашение которых может причи

нить наиболее ощутимый ущерб бывшему СССР.

По мнению спецслужб, довольно эффектив

ным методом является получение, разведыва

тельной информации "втемную", для чего ими

создаются специальные вопросники, в которых

представляющая интерес проблема разбивает

ся на мелкие вопросы, не вызывающие подозре

ний у русских.

(Из архивов КГБ)

Странной, непохожей на себя была эта зима.

Наш Герой и относился к ней как к чему-то противоестественному. То в январе зацвела трава, а то, когда вдруг с утра наступала оттепель, к вечеру неожиданно ударяли морозы.

Но странное еще не значит волшебное. А всем вокруг так хотелось чуда. Чудо в представлении Нашего Героя должно было быть двояким: во-первых, не очень обременительным, а во-вторых, с хорошим концом.

От чудес зла все уже так устали...

Но с каким именно хорошим концом? Наш Герой не раз задумывался об этом. Всякие потусторонние существа, привидения, феи были им давно изучены по многочисленной, продающейся теперь на каждом книжном развале, брошюрованной и плохо изданной литературе и особенно не грели.

Он сам мог бы, если понадобиться, создать вполне правдоподобную мистическую ситуацию, если, конечно, было бы для кого, но вдруг и без него развелось такое количество мистиков, прорицателей и экстрасенсов, что особо его фокусы никого бы не удивили.

Книги его печатались мало. Импортную жену, собаку. Кота и мамочку надо было содержать, поэтому он подвизался и. Надо сказать, не без успеха, в консультировании некоторых коммерческих предприятий, а в свободное от зарабатывания больших, но исчезающих столь же мгновенно денег продолжал писать. Писал больше по привычке и еще от бесконечного стремления занять чем-то утомленный ум, нежели от каких-то эгоистических стремлений прославиться.

Однажды он сидел за письменным столом и, по обыкновению своему, обманывал сам себя, предполагая, что-то сочиняет, иначе говоря - работает. Его сегодняшние дела были им как будто сделаны. Он уже узнал по телефону, что мамочка его здорова и пребывает в прекрасном - что редкость в последнее время - ровном настроении, уже была выгуляна им собака и накормлен кот, выключен телевизор, и его очаровательная и любимая жена, ухоженная и милая лежала в постели, соблазняя его к пустякам. Как вдруг он обратил внимание, что перо, которым он, по обыкновению своему так любил писать, исчезло...

Винченца задремала. Наш Герой посмотрел на нее и впервые подумал о том, что нет большей пытки для писателя, чем когда любимая женщина, самая дорогая и вкусная, самая волшебная и милая, могущая все, не может хотя бы для фарсу взять вот эдак и почитать рукопись ли, или книгу собственного мужа.

Не может, потому что его родной язык - русский, а он такой трудный, что даже их любовь не способна правильно расставить падежи.

Перо запропастилось неизвестно куда.

Он так и не нашел его, смотрел на сперва дремлющую, а потом уже в отчаянии уставшую его ждать жену и заснувшую так же красиво, как и ждущую. Он подумал, что иностранки умеют себя подать, быть красивыми и нравиться. Наших бы деть как их. И обещают, что лет через пять удастся.

Он достал шариковую ручку вместо шикарного убежавшего куда-то "паркера" и, расписав ее, принялся было вычерчивать свое имя, что всегда было у него верным признаком того, что сейчас вот-вот его осенит и покрытым письменами окажется уже целый лист, а там пойдет... Но не тут-то было.

Натура - вот она, перед глазами. Опиши волшебное тело той, которую любишь, ее щиколотки, бедра, ямочки на них, шею, покатость плеч, опиши подушки, на которых она не лежит, а возлежит, и волосы, которые эти подушки обнимают.

Но нет. Если бы писатели были такими умными, их было бы значительно меньше.

Он посмотрел в зеркало. И вдруг увидел там маму. Кто похож на мать, тот бывает счастливым. Видение исчезло, пригрозив ему лечь спать и прекратить бездарное сидение за столом.

Но глупый Наш Герой, вместо того чтобы бросить и задрипанную ручку, и бумаги, и прилечь рядом возле женщины, которую многие окружающие считали чудом, и огладить бы это чудо, провести пальцем по ее лбу, носу, осторожно по верхней губе и подбородку, перейти потом на шею так, чтобы не потревожить ее сон, дотронуться до груди и мягко, уже не пальцем, а ладонью - ее живота и там, услышав знакомое: "иди", вдруг неистово учинить бы творчество в первозданном, земном смысле этого слова, - как всякий русский писатель, испорченный безденежьем и революциями, сомнениями и табаком, вместо того чтобы замучить до смерти в объятиях родную женщину, вместо того чтобы наконец довести до бесчувствия любимую (хотя, в банальном, философском смысле этого понятия, лучше служить матери, чем всегда), с тоской стал решать перед измятым листом бумаги бесконечные вопросы "что делать?" и "кто виноват?".

Винченца меж тем спала, а Наш Герой, все реже поглядывая на нее, принялся наконец записывать, досочиняя то, что давно уже отмечено было в его записной книжке, а именно как раз про то волшебство и про то, что волшебник приходит только к тому, кто его ждет. И поэтому никогда он не придет к его Винченце. Да-да, не придет. Он ведь, надо думать, ищет дух, а не тело.

Посражавшись полчаса с листом бумаги, Наш Герой наконец смилостивился, устал и прилег рядом с женой, но лежал не долго, начал засыпать, а потом, уже сонный, встал, выключил забытый над письменным столом свет, и, совершенно не думая о том, что именно она, лежащая рядом, подарила ему вдохновение, отодвинул ее ноги ближе к стене, чтобы было побольше места, и окончательно заснул.

А во сне, во сне, который тотчас же, как видеоролик, предстал перед его сознанием, он увидел то, о чем давно уже мечтал.

Он увидел чудо.

Собственно, он с самого начала сна понимал, что такого не может быть, но, тем не менее с самого начала же вдруг расслабился и поддался неведомым силам.

Вероятно, мозг его не спал полностью, потому что контролировал происходящее. И все. Что происходило с ним, он знал, как будто второй или третий раз читал знакомую книгу. То самое, что было теперь с ним, происходило и с тысячью очевидцев, сумевших, покопавшись в глубинах памяти, восстановить главное, о чем думает человечество с момента своего существования.

Оно думает о жизни и смерти.

Во сне он совершенно явственно видел себя лежащим рядом с Винченцей, причем она виделась ему "не в фокусе" и ее изображение напоминало плохо сделанную нечеткую фотографию, а все внимание его было сосредоточено на самом себе.

Его тело выглядело неподвижным и безмятежным. Иногда по нему пробегала дрожь, которую он никогда не ощущал доселе.

Присмотревшись, он обнаружил, что оно покрыто голубым контуром, незаметным. Если не обращать на него внимания.

Вдруг этот контур слегка сместился, и Наш Герой почувствовал в теле, которое он продолжал до этого мгновения ощущать, необыкновенную легкость, такую, словно с него сняли уздечку или сковывающие рамки. Тело стало воздушным, и он уже готов был приподняться в воздухе над кроватью, но отчего-то раздумал это делать.

Очертания его тела в это время сдвинулись еще раз, и вот уже контур головы лежит на груди у его собственного тела и продолжает еще сдвигаться, а самое тело продолжает безмятежно и неподвижно покоиться, словно бы спать.

Наш Герой с любопытством наблюдал это превращение и вдруг отвлекся, а как раз в это время контур, окончательно освободив его, взмыл к потолку.

Несмотря на темень, в комнате казалось светло. Винченца перевернулась на другой бок и, просунув свою ногу между его ног и положив одну руку на его грудь, продолжала спать.

Он знал, это ее любимая поза. И, несмотря на то что он не был теперь в своем теле и не был в границах контура. А смотрел на все это откуда-то извне. Ему казалось, что он чувствует ее тяжесть.

А на столе покоились страницы, на которые ему теперь уже было совершенно наплевать, но тем не менее он подлетел к ним и, перечитав, даже поправил несколько ошибок.

"Крошка любимая, солнышко мое, - было написано на листах, - ласточка пестрокрылая, птенчик весенний, послушай, моя девочка, ответ на нечаянный, так давно заданный тобою вопрос: помнишь, много лет назад, когда я еще только за тобою ухаживал? Ты спросила меня тогда, чем творческий человек отличается от обычного и, вообще, есть ли какая-нибудь разница. Я не помню наверное, что я тебе ответил тогда, но чувствую, что-то сугубо теоретическое и наверняка заумное. Мне хотелось тебя поэпатировать.

Тогда эпатаж удался.

Сегодня днем ответ на этот вопрос пришел сам собой. Я сотворил эксперимент, сотворил его случайно, ибо все. Чем ты занимаешься, все твои бумажки лежали на столике у тебя на работе, и мне вдруг захотелось вылить все их содержимое в одну пузатую, никому не нужную книгу. Я это сделал, и ты знаешь, что получилось в результате? В результате получилось самое настоящее золото! Но не мне принадлежит честь в его открытии, не мне, а тем бесчисленным авторам, которые нанесли тебе всей этой окололитературной муры и положили на этот столик. Не будь их, и не принеси они все это, и не положи их в одно место - ничего бы не было. Но во времени и в пространстве все литературно-химические смеси попали в одну точку, и вот тут-то начался эксперимент.

Твой научный руководитель видел на столике все эти бумаги, но воедино их не слил, ибо знал, заведомо знал из учебника, им же самим написанного, что ничего не получится, итальянский козел и меценат Дженти, который, ты говоришь, страстно в тебя влюблен, тоже их видел, но ему гораздо более приятно было тобой владеть, чем помогать тебе. И он их слить побоялся, а вот я, ничего в литературоведении не понимая, нахулиганил. Я ведь не критик, да, честно говоря, мне твои штучки надоели, и вот, чтобы ты побыстрее собралась домой и не засиживалась бы подолгу в нерабочие часы в твоем институте, я просто смешал все воедино, чтобы получилась в данном случае серая книга, которую бы ты, обозвав меня, выкинула бы вон.

Но моя цель была достигнута - домой бы мы ехали вместе. Я спешил, я приехал за тобою на нашей красненькой машинке, которую поставил у подъезда института под знаком "Стоянка запрещена". Каждый раз, когда я за тобой заезжаю на работу, мне приходится платить очередной книгой милиционеру, потому что я всегда ставлю машину у этого знака, и впредь буду так делать, потому что это лучше, чем ставить машину далеко - тогда бы ты, усталая после работы, шла куда-то, где нет такого знака, а есть стоянка, и твои бы прелестные ножки, облаченные в сапоги, мерзли бы в стужу.

Итак, я спешил, потому что из окна увидел: на перекрестке появился милиционер... - и по невежеству слил всю твою дрянь воедино. Нечаянно получилось золото.

Это я говорю, конечно, к примеру, никакого золота из муры, которой ты занимаешься, не получится никогда, даже если экспериментировать буду я, но примерно то же самое происходит с писателем, художником, музыкантом.

Он совершает открытие нечаянно. Более того, тогда, когда и он, и все окружающие знают, что здесь, в этой области, уже все опробовано и ничего нового быть не может.

И вот здесь является одна странная вещь. Ты помнишь книжку "Незнайка в Солнечном городе"? Там говорится о том, что Незнайка узнал от своей приятельницы Кнопочки, что для того, чтобы встретить волшебника, надо всего-то совершить три хороших поступка, и принялся, естественно, эти поступки совершать. Кто бы, интересно, не хотел встретить волшебника?

Но все дело в том, что надо было совершить их, не думая о том, что ты делаешь это для того, чтобы что-то за это получить. А Незнайка думал. И вот однажды он отпустил погулять привязанную собаку своего друга Пульки, а та чуть не покусала прохожего. Незнайка оттащил собаку, а потом побежал спросить, как тот себя чувствует, и извинился. Три хороших поступка налицо. И вот здесь-то выяснилось, что этот самый прохожий и есть волшебник. То есть видишь как: волшебник заранее знал, что Незнайка совершит свои поступки именно сегодня. И появился. Значит, он появляется тогда, когда ты к этому готов.

Вот так и творчество, и предшественник его вдохновение. Оно приходит только к тем, кто этого ждет, кто к этому готов, хотя и не знает, что это произойдет именно сегодня.

В пятницу я вдохновенно портил твои статьи, но ничего из этого не получилось, я не был готов к творчеству, а сегодня утром в воскресение был. Но не была ты. Ты смешивала мои записки и ощущения: сердилась, что я так долго мою на даче машину, что я часто задумываюсь и беспричинно смеюсь. А я ждал волшебника, и вот он появился. Он принес с собой рассказ. Принес его тебе и мне. Но ты его не увидела, хотя и участвовала в нем, а я его взял, и вот он перед тобой, держи..."

Там было написано и еще, но Наш Герой не стал читать дальше, он вдруг оказался на улице, и одному Богу известно, что делал он в этот ранний час там один.

Он смотрел в небо и там увидел падающую звезду. Падающая звезда обозначает в России кончину праведника. Говорят при этом трижды "аминь" и крестятся.

Он не стал креститься, он позвонил мамочке.

Вновь узнав, что у нее все в порядке, стал бродить по ночному городу. И так как, потеряв тело, он не утратил способности к сочинительству, ему пришло в голову, что падающая звезда может означать и еще одно: некто подал в суд на Вселенную.

Жаль, что у него с собой не было записной книжки и ручки, но память его отныне была совершенной.

Глава 2. Нестеров смотрит в небо

Многочисленные сообщения, поступившие от

весьма квалифицированных наблюдателей. Дают

серьезное подтверждение данным о существо

вании целого ряда секретных самолетов, вы

полняющих полеты с удаленных авиабаз на

юго-западе США, какие бы политические, фи

нансовые или технические аргументы ни вы

двигали те, кто считает, что таких самоле

тов нет.

На протяжении последних 13 месяцев боль

шой малошумный "треугольный" самолет схе

мы "летающее крыло" по крайней мере 11 раз

видели около авиабазы ВВС США "Эдвардс".

"Версия"

Для Нашего Героя наступила странная легкость, какая бывает у спортсмена перед стартом, когда просчитан и уложен в сознании каждый миллиметр грядущего пути и в последнее мгновение даже кажется, что уже наступил победный финиш.

Наш Герой грустил, потому что чувство грусти в нем не исчезло.

-Алло, милиция слушает. Гражданка, говорите, пожалуйста, связно и не ревите. Что?... Не у вас первой, не у вас последней пропал муж. А почему вы говорите с акцентом. Вы что, не русская? А-а-а, иностранка. Ну. Извините, сейчас приедем. Ваш адрес?

Но милиция не приехала. Все повернулось немного по-другому.

Винченца позвонила в инстанцию справедливости еще раз.

- Гражданка. Говорите связно, не ревите, - было произнесено, - не у вас последней, не у вас первой пропал муж, - тоже. А "почему вы говорите с акцентом?" - не спросили, соответственно про то, что она иностранка, не узнали, а уж насчет: "Извините. Сейчас приедем. Ваш адрес?" - вообще не было разговора.

Винченце было предложено прийти самой в отделение милиции, принести с собой фотографию мужа и оставить там заявление на его розыск.

Винченца все это, конечно, сделала, но сделала уже через силу, потому что никак не могла понять, как это милиция все мгновенно не бросила и не помчалась к ней искать ее благоверного.

Более того, в милиции ее даже не утешили и стакан воды не подали. И вернулась она к себе домой скоро, в одинокую и пустую квартиру, где вдруг подумала о том. что наверняка существуют на свете люди, которые могли бы ей помочь.

Боже мой, а ведь он предупреждал ее, и если бы она его послушала тогда и прочитала бы хотя бы одну его книгу, наверняка бы узнала, что такой человек есть и называется он Николаем Константиновичем Нестеровым. И этот Нестеров является, между прочим. Полковником той самой милиции, где ее уже дважды отфутболили.

Про Нестерова она все-таки слышала от него, то в шутку, то всерьез, иногда муж говорил ей, что Нестеров - это он сам, иногда знакомил с каким-то человеком. Говоря. Что это и есть прототип Нестерова, Винченца не знала, в словаре своевременно не посмотрела. Потом это слово забыла и поэтому особенно ни на что не надеялась.

Она, правда. Перерыла все его записные книжки, но ни на букву "милиция", ни на букву "друг" ничего не нашла.

Но именно в этот самый момент, как оно часто бывает в романах, а в последнее время и в жизни, раздался вдруг телефонный звонок, и когда она подошла, то мягкий мужской голос сказал:

-Здравствуйте, Винченца, с вами говорит Николай Константинович Нестеров.

Почувствовав. Что часть непосильной ноши сваливается с ее плеч. Винченца сперва расплакалась, потом собрала все известные ей русские слова и поведала собеседнику, что произошло что-то нехорошее, потому что исчез ее муж. И с ним собака и кот.

Она рассказала ему, что последние три дня бесконечно звонила его маме и даже ездила к ней домой, но квартира не отзывалась и даже молчала собака. Которая всегда гавкает, когда кто-то нажимает кнопку звонка. И что это может означать только одно: что и мама его, и ее муж куда-то уехали и взяли с собой собаку, а ее не предупредили, а это ужасно обидно. Она не призналась, но Нестеров из этого монолога понял: последние несколько недель у нее со свекровью были несколько натянутые отношения.

Нестеров полюбопытствовал, выслушав бедную женщину и насчет кота, не могли же они. Если даже куда-то уехали, и кота взять с собой.

Нестеров успокоил ее. Сказав, что он под вечер к ней ненадолго заедет, и положил трубку.

Вообще ситуация была не очень хорошей. Исчез человек, который его, Нестерова, сочиняет. Хорошенькое дело! Жизненная сила ушла.

И Нестеров забеспокоился.

Положив телефонную трубку, перед тем еще раз пообещав приехать к ней вечером, Нестеров усмехнулся: не только милиционерам, оказывается. Надо повторять все два раза и медленно, но еще и иностранкам.

И, зная по опыту прекрасно все немногочисленные точки, где мог в это время находится его друг, тем более с мамой (если только они исчезли вместе), стал обзванивать и дома творчества писателей, и общих знакомых, а потом, вдруг что-то вспомнив, позвонил в УВИР, но и там его ждало разочарование.

Мама Нашего Героя действительно выехала вчера за границу. Собаку, Нестеров вспомнил о собаке, - вероятно, оставила у знакомых, а Винченце ее не отдала, сердилась. Ну, а кот вполне может пару дней побыть один или тоже у каких-то знакомых.

И тут Нестеров удивился уже своей собственной логике: не могла же матушка в самом деле уехать, не предупредив сына, и тем более уже без того, чтобы он ее проводил.

Все было странно и не ко времени. Нестеров положил на служебный стол лист бумаги. Позвонил начальнику отделения милиции. Того самого, куда так неудачно обращалась Винченца, после чего на том же листе бумаги сочинил "Постановление о возбуждении дела" по факту исчезновения собственного друга. И пока он писал его, ему из отделения милиции доставили розыскное дело тоненькую папочку с заявлением Винченцы и фотографией Нашего Героя.

Фотографию его он прекрасно знал и сам. А заявление от ее имени переписал по-русски.

В состав следственной бригады, создаваемой по факту исчезновения, Нестеров подумал и включил экстрасенса, гадалку и ясновидца. Потом еще подумал и гадалку вычеркнул, его управление было не из самых богатых.

Время было позднее, когда он закончил все на сегодня, но, помня свое обещание. Поехал к Винченце.

Дверь открыло печальное существо, хорошо известное ему по Переделкину, но ничем утешить он это существо не мог и, отказавшись от чая и проговорив часа полтора на больную для них обоих тему, поехал домой.

И только закрыв дверь, подумал, что он все-таки не следователь, потому что хотя его друг и исчез, но, видимо, перед исчезновением должен был что-то оставить, ведь он же творческий человек. Что-то наверняка написал.

Он не думал даже найти записку, слишком это было бы примитивно, но он надеялся на другое. Нестеров повернулся к двери и нажал звонок.

Войдя снова в квартиру, он прекрасно понимал, что делает обыск, но не стал, конечно, пугать этим Винченцу. Но он профессионально оглядел квартиру, перерыл рукописи и вдруг на столе обнаружил рассказ.

Винченца было заныла снова, но Нестеров так посмотрел на жену своего друга, что у нее с лица мгновенно исчезла косметика. Она затихла и присмирела. Начиналась профессиональная работа.

Нестеров сел на стул и взял в руки то последнее, что написал его друг. Это было продолжение уже известного рассказа.

"Утром в воскресенье на даче, на свежем воздухе, я проснулся совершенно счастливым. Я проснулся и тотчас же засунул свой нос под локоть любимому существу. Существо потянулось, зевнуло, проснулось, распахнуло свои громадные ресницы и бросилось на меня с поцелуями с утренней, наполненной солнцем, энергией.

Пробаловавшись с полчасика, мы обнаружили, что времени уже много и что неплохо бы поесть. Долго мы торговались, кому первому вставать, но вставать пришлось все-таки ей, а я с удовольствием повалялся еще в кровати, наблюдая из-под одеяла за прелестным гибким и стройным телом своей женщины.

Она одевалась очень красиво.

Позавидовав самому себе, я с удовольствием оделся, попрыгал по современной оздоровительной системе на одном месте, помчался в ванную.

Горячей воды не было, и поэтому пришлось бриться холодной, к тому же опасной бритвой.

Я, конечно, порезался, а холодная вода приятно защипала щеки.

Я вытерся ветхим полотенцем, которое здесь висело еще от сотворения мира, и поспешил в нашу спальню, куда уже проникал запах моего любимого кушанья - жаренной курицы.

Вот, оказывается, какой сюрприз готовила мне моя возлюбленная. Я не успокоился. Пока не написал на клочке бумажки: "Я тебя люблю" - и не положил эту бумажку в карман ее пальто.

Наступила трапеза. С удовольствием чавкая набитым ртом. Я удовлетворенно мычал, пока курочка не сменилась жаренной картошкой. А еще моя девочка намазала мне бутерброд моим любимым селедочным маслом и сунула мне его в рот. Я был в восторге. После крепкого чая с медом я выбрался из-за стола и принялся гоняться за ней по всей даче. Наконец я ее догнал, приласкал, поцеловал, приподнял на воздух и забросил на шкаф.

Я иногда забрасываю ее на шкаф, когда у меня хорошее настроение, и вот сегодня я забросил ее, чтобы не мешала ласками, и пошел мыть посуду.

С посудой я справился быстро, снял жену со шкафа, и мы быстро с ней убрали дачу. Часа в четыре мы собирались ехать в город домой, а пока надо было еще помыть машину.

Сегодня был вокруг и светился такой весенний и прекрасный день, что я не поленился вынуть из машины половички, отвинтил множество всяких винтиков. Вынул пропитанную какой-то вонючей мокрой стекловату и просушил ее на печке, вымыл мотор, отполировал стекла. Протер от пыли всякие сувенирчики, вытряхнул сиденья и промазал мастикой днище. Все это нудное действо я проделал с легкостью, потому что моя суженная стояла неподалеку с метлой, подметала зачем-то прошлогоднюю листву с дорожки и осеняла меня своею столь любимой мной улыбкой.

Удивительно, что, несмотря на то, что она все время была со мной, часам к четырем у нее был готов обед. Мы перекусили и, проверив на даче мелочи, как-то: газ, печку. Воду и свет, - поехали потихонечку в город.

Я сегодня целый день чувствовал себя счастливым. Во-первых, я сидел за рулем, но, несмотря на то что много лет имею водительские права, за рулем веду себя как мальчишка, хотя и езжу - тьфу, тьфу, тьфу - пока осторожно; во-вторых, я вез ее, и опять-таки, несмотря на то что уже давно женат, я все еще в нее влюблен; в-третьих, она именно такая... самая, самая... Моя... И без недостатков...

Я совсем забыл сказать: она запретила мне курить. Признаться, мне было это приятно, но все-таки я тайком покуривал. Так вот, сейчас в машине она сама прикурила мне сигарету, чтобы продлить удовольствие от сегодняшнего дня. Прикурила и закашлялась, а я подумал: какое это счастье, когда твоя жена не умеет курить.

Мы ехали по очень красивой дороге, только-только появившаяся листва была очень живописна, и мне еще хочется сказать - женственна, и даже если бы и было мое настроение плохим, то при взгляде на нее оно тотчас же стало бы лучше.

Я затянулся сигаретой и уж только потом сообразил, что, целуя через час маму, обязательно расстрою ее тем. Что от меня пахнет табаком.

Но свой метод в этом плане у меня, однако, был: можно было открыть по приезде капот, сделать вид, что возишься в моторе, смочить руки бензином, тогда мама не расстроится. Не учует сигаретного дыма, но зато спросит, что с машиной. Ну, можно что-то придумать незначительное, а то она рассердится и скажет, что я не берегу ничего: ни ее, ни жену, ни машину, - словом, скажет все то, что и должна говорить мама.

Потом мы сядем, конечно, ужинать, наверняка мама испекла нам пирог, а может быть, и курник. Потом мы (все равно сегодня день отдыха) сядем за телевизор или мама почитает нам что-то из своей новой повести.

Словом, жизнь будет прекрасна, и сейчас она прекрасна, так хороша, что даже неудобно перед теми, у кого она сегодня не такая.

Мы ехали. И вдруг прямо перед нами, на обочине дороги, словно в подтверждении моим мыслям, возник грязный, неухоженный автомобиль. Он, наверное. И должен бы быть черного лакового цвета, если бы не грязь, покрывающая его колеса, крылья и даже заднее стекло.

Я посмотрел на номер. Дурацкая привычка, всегда смотрю на номер машины.

Посмотрел - и вдруг что-то кольнуло меня. Подъехал. Проехал метров сто и остановился. Я остановился так далеко от машины не потому, что раздумывал: остановиться или нет. Я знал, что остановлюсь и что вылезу сейчас и пойду к ним на помощь - у них спустила шина. Но мне совершенно не надо было, чтобы моя супруга, хотя бы из любопытства, тоже подошла бы к этой машине. Я вспомнил, что это за номер и что за машина.

Строго наказав ей не выходить, я убедился, что она взяла книгу, и пошел.

-Здравствуй, - услышал я голос, такой далекий и такой знакомый, - ты очень кстати.

-Здравствуй, - сказал я, показывая на спустившую шину, - мелочи жизни, у вас есть домкрат?

Через три минуты я уже приподнял их машину, снял с нее колесо, поставил запаску. Через пять минут все было закончено.

А ведь в машине она была не одна - за рублем сидел ее отец, обрюзгший, полный, очень старый, хотя по возрасту и пятидесятилетний человек в седых усах. За все время, что я провел возле их машины, он ни разу не произнес ни слова, не поздоровался.

- Ты женат?

Я не ответил. Она прекрасно видела, что на моем пиджаке пришиты все пуговицы и что мои губы против моей воли растягиваются в улыбке.

Я знал эту семью лет пять назад. Я знал про них все, и этого усатого полного человека, и его дочь, знал и то, что он болен, как и то, почему он не мог сам поменять колесо у машины. У него не было сил. А у нее же ни на что не было никогда желания. Хотя пневматическим домкратом поднять машину может и ребенок.

Она не вышла замуж. А ведь я ее любил, но испугался быть в этой семье шофером и помощником у ее отца, занимавшего в то время приличную и соблазнительную должность.

Как бы мне хотелось в эту минуту, чтобы на мне была роба, а не костюм с галстуком, как мне хотелось бы, чтобы это я ехал в грязной машине, а не она, и чтобы мои глаза были бы грустными и не выдавали бы счастливого человека.

Простившись, я отправился в свою жизнь. Моя красоточка ждала меня и не подозревала, что я только что побывал далеко-далеко, где ей быть - я все для этого сделаю - никогда не придется.

Мы двинулись в путь, я выкурил еще одну сигарету, не опасаясь теперь маминых печальных глаз, потому что моя защитница не преминет теперь первая рассказать ей, что я, такой хороший, выручил незнакомых людей, починил их автомобиль, она ведь, к счастью, и не знает, что замена колеса не имеет никакого отношения к бензину.

Пока мы ехали в город по шоссе, я несколько раз обгонял эту машину и она несколько раз обгоняла меня, так вроде играли, а может быть, усатый водитель по настоянию дочери давал ей возможность рассмотреть мою спутницу. Ну что же, ради рекламы я даже сделал красивый жест, поправил жене локон, за что был награжден удивительным взглядом. Когда существует этот взгляд, я забываю все на свете.

Меня тешила мысль, что я совершил хороший поступок, но, судя по печальным лицам тех, кто ехал рядом в черной машине, я понял, что совершил ошибку - не надо было включать сигнал воспоминаний.

А то, что было дальше, случается только со мной или только в моих рассказах. Я проехал на красный свет. Я сделал это нарочно. Я создал аварийную ситуацию. К счастью, все обошлось. Грязная машина остановилась у светофора.

То, что должно было случиться - случилось. Резкая трель милиционера заставила меня остановиться.

Когда я открывал дверцу, дали зеленый свет, и черная машина пронеслась мимо. Я видел, что и водитель, и его дочь улыбаются. Кто их знает, может быть, это именно то, что им было нужно. Мне, по их разумению, плохо, я в беде, милиционер уже заносит компостер над моим талоном. Клянусь, я и тут был счастлив, когда увидел, что они улыбаются. Кажется, я попал в точку, кажется. И у них будет сегодня хорошее настроение, когда они будут рассказывать о том, что мне на их глазах сделал просечку в талон предупреждений "гаишник".

Я вернулся. Вернулся довольный. Я сделал доброе дело не только своим бывшим знакомым, но и не ударил лицом в грязь перед своей супругой, которая конечно же, думает, что статус ее мужа такой, что ни один милиционер не посмеет к нему придраться. Пусть она думает именно так и не знает, чего мне стоило уговорить милиционера, чтобы он отпустил меня с миром.

Он сжалился. Мы поехали дальше.

Больше я в этот день не курил. Мы еще заехали в магазин, что-то купили, чтобы не ехать к маме с пустыми руками.

Доставая кошелек из кармана, моя девочка вынула оттуда записку, где я написал, что люблю ее, прочитала и поцеловала меня прямо между двух очередей.

Начинало смеркаться, и в неоновых огнях фонарей почудился мне этот рассказ, в котором и литературоведение-то просто ни при чем, и вообще никто ни при чем. А и было-то просто она да я, ради этого вертелась земля".

Дойдя до последних слов, Нестеров посмотрел на Винченцу. "Она удивительно играет, - подумал он, - или она не любит своего мужа, или кровь заставляет ее быть такой сдержанной".

Ведь он не вернется.

-Скажите, а последнее время вы не замечали, - Нестеров подбирал слова, - не замечали, что он кого-то полюбил или встретил женщину. Ведь у творческих людей это нередко бывает.

-Бывает, - согласилась Винченца. - но ведь я жена писателя, - вспомнила она где-то слышанную фразу, - и, если я хочу быть рядом с ним, я должна ему все прощать.

"Глупышка, - опять подумал Нестеров, - но, может быть, Наш Герой пал жертвой каких-то политических интриг", - хотя тотчас же отбросил эту версию. Он вспомнил как-то разговор с матушкой НГ, и она сказала тогда: "Я создавала сына не для того, чтобы он занимался политикой".

И вдруг на полковника снизошло осенение: его друг исчез, потому что видел кругом только грустных людей, причем видел их не только в своей стране, но и на всей планете. Люди были грустны независимо от того, где они жили, независимо от цвета кожи и веры.

Он видел, что он все искали справедливости и им казалось, что они найдут ее в чем-то земном. В политике, войнах, суете, добывании денег. Быть может, он решил им помочь.

Несправедливость надо искать в Космосе. Именно там произошла какая-то ошибка. У Бога.

И тут Нестеров спохватился. Ведь Бог не обещал благости, он всем своим учением проповедовал: ошибки небес может исправить сам человек, если, конечно, он воспитает в себе должные силы. А "каждому по его вере" вовсе не означает, что христианство лучше язычества. Избирают не веру и не Бога, Бог - один, а уверенность в вере, нравственность веры.

И вспомнил тут полковник, к месту ли, не к месту, что несколько раз тассовский компьютер принимал сигналы из космоса, предназначенные его другу. Тогда он был доволен. Еще бы. Голос, нашептывающий его образ сочинителю, исходил с небес!

Глава 3. Не генсек, а ответсек намерен помочь газете

Пентагон разработал семь сценариев, в

качестве примера, гипотетических междуна

родных конфликтов, в ходе которых американ

ские вооруженные силы могут быть вовлечены

в бой в течение ближайших 10 лет. По одному

из сценариев Россия нападет на Литву через

территорию Польши при поддержке Беларуси,

но при нейтралитете Украины; НАТО прини

мает ответные меры. Эти сценарии оценива

ются как "первые детальные военные планы

для эпохи после окончания "холодной войны".

"Нью-Йорк таймс"

Ответственный секретарь газеты "Всероссийские юридические вести" Моисеев всю жизнь мечтал быть большим начальником.

Поэтому он обожал иногда запираться в кабинете и думать, мечтая о том, что было бы, если бы он вдруг стал им. Иногда он пугался собственных мыслей, думая: вот бы выдвинуться хотя бы в депутаты, чтобы начать хоть с чего-то, или не побояться для начала начать публиковать на страницах газеты шизофреников, проституток, фашистов. Надо чтобы любым путем газету заметили и чтобы она попала как можно быстрее в немилость Правительству. Это сегодня модно. А потом обвинить Правительство в невыполнении чаяний народа и на этой волне вскочить куда-нибудь повыше.

От шизофреников и проституток нормальному и нищему Моисееву вскоре пришлось отказаться. А о платном фашисте стоило подумать еще.

Моисеев стал развивать свою мысль дальше и окончательно обиделся на Правительство.

Однако обидами сыт не будешь, надо было верстать очередной номер газеты.

И вот настало такое время. Когда в кассе редакции осталось денег на три зарплаты, а сверху, откуда-то издалека, поступило сообщение, что больше не будет не только дотации, но что правительство перекрывает им фонды на бумагу, и что, если они хотят и дальше гневить сильных мира сего, им необходимо сократить тираж, объем газеты, уволить половину сотрудников, а бумагу покупать на бирже или у спекулянтов.

Покупать бумагу у спекулянтов журналисты не стали, ибо это было бы нехорошо: проповедовать законность и поступать не морально.

Но что-то же надо было делать. И вот тогда известный некогда всему прогрессивному человечеству журналист, ответственный секретарь "Всероссийских юридических вестей" Моисеев решил перелистать накопившиеся за всю жизнь записные книжки и поискать связей, которые могли бы сегодня (когда уже и связей-то никаких не осталось), вдруг сработать на газету. В конце концов газета не только мешала правительству, но кормила его и его семью.

Позвонив наудачу старому своему приятелю, Моисеев обнаружил у него новый какой-то, доселе не слышанный начальственный голос и не сразу решил представиться, но наконец робость была преодолена. И он получил дозволение встретиться.

Уговорились о встрече, Моисеев долго искал повода отпроситься с работы. Потому что главный редактор не любил таких вот благотворительных акций сам он никогда и никому не делал добра, но ответсек нашелся и сказал, что идет всего-навсего в поликлинику.

И Моисеев, положив кое-какие бумажки в кейс, отправился для разговора.

Приятель его работал в "Белом доме", то есть точнее, в Доме Правительства, построенном из белого камня, и Моисеев, чувствуя, что к сроку успевает и времени у него достаточно, выйдя из арбатского метро, направился к приятелю пешком по стеклянному проспекту, который уже неизвестно как и назывался, старательно обходя, как чуму, кооперативные ларьки и непомерно дорогие многочисленные кафе. Притом надо сказать, что время было обеденное и очень хотелось что-нибудь положить в рот.

Однако, уверенный в том, что в Доме, куда он держал курс, наверняка имеется и неплохая столовая и что там уж можно будет не за дорого утешить желудок, он особо не беспокоился.

Когда Моисеев переходил Садовое кольцо, оглядываясь попеременно то налево, то направо, потому что движение транспорта там было организовано из рук вон плохо, и, наконец, перестав вертеться, устремился по проспекту вниз, мимо больницы, к гостинице "Украина", внимание его привлек идущий впереди человек, который показался ответственному секретарю как будто бы знакомым.

Моисеев шел за ним след в след, как идут диверсанты через границу, и думал о том, что тот, кто идет, наступая на следы человека, идущего впереди, отберет у этого человека силу. Такова была русская примета, а в русские приметы Моисеев верил.

Некоторое время Моисеев думал о том, где бы они могли встречаться, но, перебрав в своей ясной памяти все возможные варианты, понял, что наяву он его никогда не видел. Или, может быть, видел мельком.

А когда человек оглянулся, то Моисеев, рассмотрев его лицо, вспомнил. Десять или больше лет назад этого человека показывали по телевизору. Какое-то было уголовное дело, связанное с тогдашними диссидентами, и его тогда заставили прилюдно раскаяться на голубом экране. А потом Моисеев прочитал в газете. Что этого диссидента лишили советского гражданства.

"Да это же Тарханов", - подумал Моисеев, память которого была, конечно, не безграничной, но имена и лица он помнил превосходно.

Незнакомец еще раз оглянулся, и Моисеев окончательно уверился, что идет по одной улице с бывшим отщепенцем и врагом.

Моисеев привык ходить по одной улице с честными советскими людьми, тружениками, поэтому ему стало неприятно, и, отстав ненадолго, он возобновил свое шествие только после того, как Тарханов повернул направо. А Моисеев в это время купил и съел порцию мороженного в какой-то частной лавочке, и от волнения оно не показалось ему дорогим. Он обожал мороженое и вообще все молочное.

"В "Белый дом", что ли, идет?" - подумал Моисеев, и такое его тут обуяло любопытство, что он уж и пожалел, что отстал.

Тогда полный и плотный Моисеев припустился бегом и, перебежав на красный свет, догнал незнакомца действительно уже у самого Дома Правительства и устремился за ним по широченной лестнице вверх, к главному подъезду.

Однако у главного подъезда разрыв между диссидентом и консерватором увеличился.

Ибо если первый, предъявив удостоверение, быстренько прошмыгнул внутрь, Моисеев принужден был остановиться, выслушать нотацию плохо вышколенного охранника и повернуть от главного подъезда в другой с тем, чтобы еще полчаса куда-то звонить, дабы получить пропуск на вход в здание.

Пропуск, в конце концов, он получил, с приятелем встретился. Робко попросил его сопроводить его в столовую, на что получил категорический отказ, после чего принялся довольствоваться жиденьким чаем в буфете для посетителей. Где шиканул еще раз и купил за дорого булочку с изюмом, которую тут же и съел.

Бумажные вопросы он не решил, зато получил предложение бросить к чертям собачьим редакцию и поступить сюда вот, в этот дом. Референтом. Где и деньги платились приличные, и в столовую тогда уж непременно пустят.

-Там и мороженое есть, в столовой, - сказал приятель и тем заставил Моисеева, который, как уже было говорено, был большим любителем молочного, призадуматься.

Но пока была обида на жиденький чай и дорогую булочку, и Моисеев тою же дорогой, только теперь она шла в гору, выйдя из большого дома, направился к метро и оттуда обратно в редакцию, и ему надо было спешить, поскольку уже скоро туда должен был подойти друг редакции и консультант по линии еще не окончательно разогнанный правоохранительных органов Николай Константинович Нестеров, и от него можно было узнать новости о поисках Нашего Героя, пропавшего недавно сотрудника редакции, да и просто поболтать о том, как все стало плохо и дорого, о том, что в правительстве сидят одни недотепы, и что страна несется к пропасти, и что вот же недавний пример - бывшие диссиденты руководят теперь в "Белом доме".

Имеющий хорошую память Моисеев помнил один забавный эпизод с Нестеровым. И хотя видел его потом несколько раз, никогда не напоминал ему, что именно с ним говорил Нестеров из застенка Федерика. Из той истории Моисеев даже не узнал, а угадал, что Нестеров играл роль Вождаева. Но предусмотрительно держал язык за зубами.

Нестерову-то, с точки зрения Моисеева - оплоту прошлого, и сообщил конфиденциально ответственный секретарь, кого именно он видел в высшем исполнительном органе власти страны. Помечтал, поворчал и пофилософствовал.

Но Николай Константинович не был настроен так философично, как Моисеев, однако, узнав, что Морони в России, и предполагая, что первая любовь не забывается, направил стопы свои к Морони для того, чтобы если не узнать, то хотя бы убедиться в том, что и итальянец не знает о том, где находится второй муж его первой жены.

А о том, что Моисеев написал куда-то на его друга, Нашего Героя - донос в КГБ, он - полковник - тактично старался не думать.

Глава 4. Начало пути

Учреждение "Лебенсборн похищало детей с

целью их германизации. В 1944 году Гиммлер

приказал вывезти из Прибалтики и онемечить

детей, родители которых погибли в годы во

йны. В июне 1944 года Гиммлер утвердил план,

по которому группа армий "Центр" должна

была вывезти с собой до 50 тысяч белорусских

детей, и прямо указал, что это мероприятие

предназначено для ослабления "биологического

потенциала врага".

"Война внутри нас", 1989 г.

Наш Герой хотя по привычке все еще ощущал себя из плоти и крови, однако каждый раз спохватывался и удивлялся, но не неприятно. Ему было сладостно оттого, что для большинства землян он отныне стал бестелесным и невидимым и при этом. Вопреки многих вполне доказанным теориям, существовал; теперь ему все чаще казалось, что мозг его весомей, чем тело, потому что именно мозг его теперь способен был концентрировать энергию, которая, высвобождаясь, совершала то, что люди были склонны во все времена считать чудом.

Но с такой возможностью возникла и атрофия некоторых участков мозга: Нашего Героя в одночасье перестала вдруг волновать политика и творчество, чувства и законы, он, на широких, грязных московских улицах, глядя на очевидное несовершенство бытия, явственно ощущал себя превращающимся в какую-то новую субстанцию. Отличную от той, которая стремится стать частью земного, но способную управлять не страной и даже не планетами, а Вселенной. И тогда - это подсказывало ему его новое чувство - наступит новый, доселе не представляемый человечеством, виток и справедливости, и чувств, и творчества.

Он пристально взглянул на пока еще редких в этот утренний час прохожих. Что-то во всех них было особенное, что-то такое, чего Наш Герой раньше не видел.

Поразмыслив, он понял. От головы каждого исходил направленный вверх, в космос, голубоватый, едва различимый луч - его реальная связь с небом.

Похоже, что в каждом человеке имеется маленький передатчик его стремлений и помыслов; этот выращенный в теле homo sapie-ce прибор столь совершенен и силен, что способен на миллионы световых лет вдаль направлять информацию.

Называется он по-разному: совестью, верою, Богом.

Но, к сожалению, у многих, в силу традиций, войн, постоянной работы в режиме несправедливости. Передатчик настроен плохо. Индикатор настройки называется Diavol - двойные волны. Режим добра и зла. Человек сам выбирает свой режим на каждое мгновение жизни. Не ошибиться, вот задача землян.

Для того чтобы настроить эти внутренние приемники верно, - Наш Герой теперь явственно это понял, - надо разгадать какую-то тайну. И тайна эта зиждется не на планете Земля. Тайна где-то на окраине Вселенной откроется тому, кто готов пожертвовать собой.

И когда Наш Герой понял это, то почувствовал, что неведомая сила словно сжала в эту секунду клещами его мозг, раскрыла в нем какие-то отверстия и наполняет, наполняет удивительно нежным составом. И оттого контуры Москвы стали растворяться в морозном дне и все вокруг заволокла странная, но совсем не страшная мгла.

Кругом были звезды, цветные, немигающие, и тихий и приятный голос стал нашептывать Нашему Герою слова, сложенные в формулу рассказала, ибо только именно эту формулу был способен пока воспринять его мозг. Быть может, в дальнейшем ему понадобятся математические уравнения.

Наш Герой не успел даже ощутить карикатурность времени, как во мгновение ока оказался на астероиде и увидел красноватую его поверхность, которая очень напоминала земную. Он даже осколком сознания подумал, а не оказался ли он где-нибудь в пустыне Сахаре на земле и не разыгрывает ли его провидение, столь мягко и легко доставившее его на этот астероид. Общее состояние духа подсказывало: на планете - так ему очень хотелось назвать астероид из-за его величины - такая же, как на Земле, атмосфера, а следовательно, может быть и жизнь.

Наш Герой без боязни ступил ногой на поверхность этой планеты. И остолбенел, но не от страха, а от гармонии. Под ногами у него росла красная трава.

Красная трава - это великолепно, но взору не дано было мгновений насладиться ее необычным цветом. Мозг уже выдал результат: ведь красный цвет - это цвет (всем известно) противоположный зеленому, и посему традиции земной логики подсказывали ответ - не есть ли эта планета или астероид обыкновенная противоположность всем известной грустной Земле? Ведь и небо здесь вывернуто наизнанку: на белом небе - черные звезды.

Легкая музыка известила Нашего Героя, что чудеса не кончились и что настоящее превращение еще только начинается.

Он напрягся, он ждал возникновения мира с драконами и чудесами, феями и лешими, но ничего этого пока не было.

Была реальность, но только почему-то тоже, как и звезды, вывернутая наизнанку. Наш Герой оказался в современном городе, совершенно таком, какой он оставил на Земле и каких на земле тысячи. Он видел людей, таких же, его братья земляне, и множество зданий. Трава теперь была зеленой и обычной.

Ему в легкие ворвался самый обыкновенный воздух.

Он увидел людей, и эти люди подходили к нему. Подошли и заговорили на совершенно родном ему, земном языке.

Сперва он оторопел и не мог им ничего ответить, звуки родного голоса завораживали. Ему, как задумал его Бог - писателю, тотчас же полезли в голову какие-то странные истории, фантастические рассказы, которые он когда-то читал. Там было написано о том, что есть в мире планеты, где живут наши души. Он вспомнил об этих рассказах и отринул их. В увиденном им мире все было реальным, а не эфемерным. И эта реальность его так поразила, что захотелось послать весточку на землю. Ему было это несложно, беда только в том, что неизвестно, на чей передатчик попадет данная информация. Может быть снова в ТАСС?

И, уповая на случай, он диктовал:

"Милые и родные мои земляне (с третьей планеты), - имелась в виду, конечно, солнечная система. - Провидение дало мне возможность сообщить вам весьма серьезный и решительный факт, от которого зависит не только судьба Земли, но и Вселенной, и чудовищность его в том, что во Вселенной существует оружие значительно более страшное, чем то, которым располагают жители Земли, никак не могущие угомонить своих каннибальских наклонностей. Это оружие вечность. Ибо со смертью планеты, даже если вы уничтожите Землю, не умрет сознание..."

Дальше шла долгая пауза, было много странных междометий, как будто Наш Герой диктовал наспех:

"Все, что вы делаете на Земле, отражается на той планете, где я теперь нахожусь. Каждое совершенное вами на земле действие обращается в противодействие на этой планете и ранит или одухотворяет того, кто его совершил". Далее все было смазано, - видимо, радиопомехи Земли давали себя знать, но ведь и то, что было произнесено, ясно как день.

И вот что интересно: неужели во Вселенной наконец хоть кем-то найдена бухгалтерия нравственности? И если это так, то разве не решена этим проблема добра и зла?

...Но и здесь - Наш Герой это ощутил всем своим бестелесным телом есть какая-то ошибка.

Глава 5. Разговор в дешевой столовой

Это, понимаешь, как рак... Сначала

клетки накапливаются медленно. Но когда

их количество перейдет критическую грань,

они захватывают все. Так и агенты ЦРУ.

Они сначала проникали по одному. А по

том, когда в руководстве их оказалось

большинство, они захватили все и везде

расставили своих людей. Их нахальство

дошло до того, что теперь уже уборщицу

нельзя нанять без согласия Вашингтона.

В.Войнович

-Нестеров, - голос Морони был такой же ернический, как всегда, как и год назад в аэропорту Анкона, - вы, вероятно, в Доме Правительства впервые, поэтому и прошли мимо моего кабинета? Или это ваша тактика?

Нестеров, который в самом деле искал Морони, но при этом умел красиво проигрывать, немедленно рассмеялся. В самом деле, для чего придумывать несуществующую причину визита, когда все равно цель ее явна и для него самого, и для этого противного человека, а именно: установить, действительно ли виденный Моисеевым два дня назад на улице человек оказался Тархановым, по документам 2-го русского отдела Сервисио секрето - Морони, и если это так, то Морони сдержал слово, он действительно работает в Правительстве России. Он, конечно, пока еще не депутат, иначе про него было бы что-то слышно, при всех депутатов что-то слышно, но ведь работает же в святая святых государства!

И Нестеров, все так же улыбаясь, протянул ему руку, показывая, что нет в том ничего удивительного, если его, полковника, встречает у порога, ну, скажем так, подполковник.

Морони церемониально завел Нестерова в свой кабинет и начал с анекдота.

Анекдот был старым, но весьма, именно для их встречи, как понял Нестеров, актуальным:

-Одному американскому разведчику поручили взорвать в Советском Союзе завод, - начал, кривляясь, Морони, - но, прожив несколько недель в Москве и осмотревшись, он вдруг пришел в КГБ сдаваться. Очень не хотелось ему нарушать ритм жизни такой красивой и славной страны. Вот, значит, пришел он в КГБ и в приемной прямо так и сказал: "Так и так, имею неприятное поручение. Пришел сдаваться". А ему: "Напишите рапорт". Он, поразмыслив недолго, написал. Через месяц рапорт был рассмотрен, и его принял уже какой-то майор, который мало вник в суть вопроса, а под конец разговора заявил: "Вам поручили, вы и выполняйте".

Нестеров понял, для чего Морони нужно было начать с анекдота. Во-первых, для того это было надо чтобы сразу расположить его врага к беседе и выбрать для нее нужную тональность, а во-вторых, анекдотом можно было без лишних слов объяснить Нестерову, что он, Морони, прекрасно знает, что цель визита сюда Нестерова отнюдь не только в том, чтобы убедиться, что ярый враг России легально занимает должность в ее Правительстве, возникшем из пепла. Кроме того, имея еще неведомые Нестерову каналы информации, он доподлинно знал, что привело полковника сюда еще и другое.

-Вы пришли на самом деле для того, чтобы спросить, не известно ли мне что-либо о вашем друге. Подумали, наверное, что я буду ревновать к Винченце и уж кому-кому, а мне-то наверняка все известно. Сразу признаюсь: нет, но о предложениях мы можем поговорить, только, если можно, не здесь. Время обеденное, пойдемте со мной в столовую. Заметьте, мы идем в столовую, в которую не пустили Моисеева, вашего приятеля.

И два офицера, минуя долгие коридоры управлений, отделов, секторов и комиссий, долго опускались на останавливающемся на каждом этаже лифте, оказались наконец в большом светлом зале, где происходила трапеза и где возле стоек тусовалось с подносами множество людей, мало походивших на слуг народа, и встали в очередь.

Нестеров тоже взял поднос, но когда его взор упал на яства, которыми пользовались, утоляя ненасытную материю в голодной стране, члены нового демократического правительства, по-настоящему удивился и этот поднос чуть не уронил.

Здесь на стойке лежали не театральный, не волшебный, а настоящий балык и порезанный сервилат. И масло, и майонез, и ветчина не такая, которую помнят москвичи по олимпийскому году, а другая, которую мы ели в детстве, настоящая, не прессованная, с жирком, мясная, а не консервированная. Здесь покоились также салаты с красными, а не буро-желтыми помидорами, и хлеб, тонко нарезанный, отрубной и белый пшеничный, и черный "бородинский", и ржаной. Здесь была и рыбная закуска - килька с порезанным луком и долькой лимона вдоль этой самой кильки, и сайра, и отдельно в розеточке хрен, и баклажанная икра. Здесь стояли компоты из сухих и свежих фруктов, здесь были супы грибные, куриные, молочные, щи, борщ и окрошка. Здесь был кисель и запеканка, гранатовый сок и куриное рагу, шашлык и чебуреки, картофель жареный и вареный, пюре и картофельные котлеты. Здесь стояла такая огромная миска с зеленью (бери сколько хочешь), что Нестеров даже перестал хотеть есть.

-Возьмите мороженого, - посоветовал ему Морони и не к месту добавил: Если вы посоветуете моему совету, то привлечете к поискам Моисеева. У него хорошая память, он вам будет полезен... Даже там, где вы вскоре окажетесь. А теперь, когда мы заплатим за все то, что мы набрали, и сядем за столик, продолжим нашу беседу уже сидя. Кстати, за столиком вы можете быть со мной предельно откровенным, то же обещаю вам и я, а что до Моисеева - это еще один вам звоночек по поводу моей информированности: я даже, как видите, знаю, что он любит мороженое, стало быть, моя рекомендация его вам в помощники не случайна. Вашему пропавшему другу я симпатизирую и помогу вам.

Из окна огромного зала столовой была видна Москва-река.

-О чем мы будем говорить? - спросил Нестеров, несколько подавленный обилием яств на столе и сломи, которые произносил Морони. И тут же, словно спохватившись, показал Морони международный жест всех разведчиков, означающий: а можно ли здесь нормально поговорить?

-Вы имеете в виду прослушивающие или, как в России их теперь называют, подслушивающие устройства? - цинично отозвался Морони. - Но ведь мы начали нашу встречу с анекдота, смысл которого в том, что кругом такой бардак, что, вот видите, мы - чужие, с вами обедаем вместе, в России, и этому совершенно не удивляемся. Так что давайте.

Морони начал со свекольной закуски, Нестеров - с заливного. Если молча и оба отчего-то улыбались.

Морони некрасиво съел закуску и сказал:

-Ваш друг - человек невероятно цельный и творческий, поэтому я убежден в том, что он трансформировался в свои книги и теперь пытается наладить Вселенскую справедливость уже не пером, а сущностью своей. Хорошо бы он был сейчас жив, это хорошо для нас с вами, а если его даже нет на свете, опять-таки в земном, примитивном понятии этого слова, - это еще ничего не означает: он может быть на другом витке, на грани Вселенского Разума (ВеРа).

Анкету вашего друга я пропускал через компьютер еще в прошлом году, и вы знаете, он выдал поразительный результат. Ваш друг - человек, стоящий на грани абсолюта. Кстати, вы знаете, почему Америка вас победила? Потому, что все, что я сейчас вам говорю, американцы стали исследовать очень давно, а вы считали это псевдонаукой. Но они тоже пострадают от чрезмерной сегодняшней открытости вашего общества. Представляете, сколько их денег сгорит от вашего неумения делать дела! Так что они спокойно могут теперь начинать тоже печатать деньги.

-Что именно вы имеете в виду? - спросил Нестеров, пропустив мимо ушей экономический урок.

-Да всякую чертовщину, - сориентировался Морони, - летающие тарелки, гипноз, медитацию, шаманство, волшебство, передача на расстояние материальных объектов, подчинение одного мозга другому. Вы же тоже этим занимались: просто позже и халтурнее. Так вот, если обладание всеми этими знаниями и приближает кого-то к Вселенскому Разуму (ВеРа), так это американцев. А вы отстали. И, может быть, видя эту несправедливость, которая произошла по вине ваших правителей, а не народа, ваш друг и оставил свое тело, чтобы приблизиться к Вселенскому Разуму (ВеРа) и восстановить справедливость.

-Может быть, так, - сказал Нестеров, покончив с закуской и наливая себе боржому, - у вас же все равно нет другой версии.

-И у вас бы ее не было, если бы вы внимательно изучали то, что пишет ваш друг, а не искали бы в его книгах только упоминание своего имени.

Нестеров проглотил маслину. Упрек был справедлив.

-Я помню его анкету из отдела упрочения информации, и, доложу вам. Редкое государство не воспользовалось бы услугами такого фантазера.

-Что вы хотите этим сказать?

-Только то, что вы туго соображаете. И подумали сейчас, по партийному вашему дебильству, что он за рубежом и мы его украли, так ведь?

-Допустим.

-Не допустим, а так, вы так подумали, а на самом деле не увидели рядом с собой истинного патриота. Только с ним я мог бы вести связную беседу, без фронды, но, увы, мы даже не знакомы почти.

-К чему вы это говорите?

-А к тому, что немедленно собирайтесь в Соединенные Штаты, а оттуда отправляйтесь в один из наших Центров по переустройству мира. Он находится в акватории бермудского треугольника, и мы, конечно, примем все меры, чтобы вы туда не добрались, но - попробуйте. Как вы это должны будете сделать - это ваши проблемы, но если вы хотите вернуть вашего друга на Землю в плоть и, как говорится, кровь, поспешите. Несколько дней в состоянии медитации бесследно не проходят... Вы, конечно, можете воспользоваться и вашим центром, у вас сейчас есть центр не хуже, но вам надо будет столько всего согласовать, а там. Если сразу не подстрелят - победите.

-А Моисеев мне для чего? - спросил печально Нестеров.

-На "атасе" стоять, - улыбнулся Морони. - Вы закончили обед? Если да, то поднимемся ко мне, и я вас еще раз удивлю, кстати, и пропуск вам отмечу, хотя я вам его и не заказывал.

-Когда оба поднялись в кабинет к Морони, последний протянул Нестерову лист бумаги, похожий на какой-то документ, вернее, ксерокопию документа столь же невероятного и трагического, сколь и обыденного в сегодняшней нашей действительности.

Речь в нем шла о России, но как о части территории США, и для достижения этой цели предлагалось: парализовать путем повышения цен на бензин транспорт, парализовать его еще раз вследствие перехода в отдельных регионах бывшей страны на автономное, присущее только этому региону, время, дестабилизировать работу транспорта внутри городов, довести инфляцию до беспредела, продавая доллар за пять тысяч рублей, позволяя тем самым иностранным гражданам, имеющим твердую валюту, скупать в стране за бесценок все, что заблагорассудится, сократить население за счет естественной убыли из-за голода и болезней, добиться, чтобы органы безопасности повсеместно случайно или намеренно открывали бы свои тайны зарубежным коллегам, обеспечить компрометацию тех сил безопасности, которые стоят на позициях, чуждых нынешней политике заинтересованной стороны, обеспечить снижение рождаемости населения бывшего СССР за счет нагнетания ситуации разрухи, дороговизны продуктов и предметов детского потребления, увеличить приток туристов и лиц, легко могущих сыграть роль представителей большого бизнеса. (Такая высадка иностранцев на чужую территорию, говорилось в документе, будет походить на пиратство, но если это связано с аварийной ситуацией в стране, то должно быть объяснимо). Через определенное время Россия сама попросит Запад установить на своей территории ряд военных объектов.

И много еще такого, о чем здравомыслящие люди стали задумываться, к сожалению, совсем недавно.

Морони, пока Нестеров читал эту бумагу, смотрел на него пристально, и показалось тогда полковнику, что изо рта у этого человека высунула головку крошечная змея и, стрельнув в сторону Нестерова двойным язычком, тотчас же во рту и исчезла.

-Неужели вы до сих пор не поняли игры? - сказал Морони. - А ведь когда-то говорил вам о силе литературы. В антиутопии Войновича "Москва 2042" уже был описан путч, и он даже происходил-то в августе. И органы безопасности были его вдохновителем. Все как в книге. Можно подумать, что Павлов с Янаевым читали ее. А теперь смотрите, те ситуации, которые описаны в книге, но не происходили на самом деле, наши доблестные следователи подгоняют под самое произведение. Понимаете, что я имею в виду. Не было ничего такого, - Морони пощелкал пальцами, - была установка. Были расставлены сети. Вы в них попались. Я понятно излагаю?

-То, что вы говорите, Морони, - сказал Нестеров, - походит на ситуацию, когда капитан корабля собирает пассажиров, чтобы сообщить им о шторме, в большом холле, на стене которого висит картина Айвазовского "Девятый вал".

Но Морони слушал только себя. И то, что он говорил, уже было не страшно, потому что произошло. К тому же люди его круга так цинично раскрывают только крапленые карты.

-В такой ситуации. Как сегодня в России, - сказал хозяин кабинета, - в другой стране создается парламент, естественно, подпольная структура в виде государственного аппарата, со своим готовым "на случай" президентом, советниками, премьером и. Может быть, даже с параллельными структурами безопасности.

Он пристально посмотрел в глаза полковнику, но Нестеров выдержал этот взгляд. Он еще подумал о змее, но та больше не появлялась.

-Вы бодливая корова, которой почему-то дадены рога, - сказал он собеседнику.

-Именно поэтому англичане отправляют в Россию мясо больных коров. И все это вместе с тем, что вы прочитали, называется демократией. О которой вы так все мечтали. Можно, конечно, фрондерить и не быть демократом. Но тогда Запад перестанет помогать. Про больных коров кто знает, кроме нас с вами? С голодухи ведь и падаль сожрешь! Наступает время правых, полковник. Приятно быть в тихой, сытой оппозиции, и теперь получается, что самые прозорливые люди - консерваторы. Они всегда, как им теперь кажется, говорили то, что думали. В то время как остальные были в заднице и помалкивали, а теперь вот повылезли и говорят, что очень им обратно в эту задницу не хочется. Но ничего для этого не предпринимают.

-Но это не все. Конечно, - сам себя перебил Морони, - кое-что будет, конечно, пущено на самотек. Например, стоимость бензина для владельцев автомашин. Чем меньше будет машин, тем удобнее проехать. Что для этого надо. Пользуясь общей разрухой? - и сам же ответил: - Разбавлять этот бензин, и постепенно машин будет еще меньше. А проблем у вас - больше и больше. Кстати, еще Бжезинский говорил, что контролировать такую большую страну, как Советский Союз, очень сложно, надо бы его уменьшить, и тогда ваш приятель Моисеев, который опознал меня, сможет съездить в зарубежную поездку на Украину. За чернобыльским салом.

Морони болтал как сумасшедший, а Нестерову хотелось поговорить о Винченце, но Морони никакой новой информации не давал, и пару раз обмолвился и хотя впрямую не сказал, но Нестеров уже понял: Винченца тоже была подвержена психотронным экспериментам. И кое-что из ее памяти было стерто.

Зазвонил телефон. Морони прервал монолог и взял трубку. В ответ, видимо на "добрый день", он коротко бросил: - а Нестеров подумал, что в ответ на "добрый день" отвечают "добрый" только очень закомплексованные люди, которым, впрочем, временно кажется, что они очень сильные.

Морони говорил бы еще. Видимо, трепотня сегодня была его силой.

- Скажите, - прорвался в паузу Нестеров, - каким образом наш сегодняшний разговор соотносится с тем, что вы говорили в прошлом году в аэропорту Анкона о России, о служении ей, о том, что вы виноваты перед той страной, где вы родились?

- Милый полковник, - сказал Морони, - России сегодня две. Мы служим разным, но когда вы недобираете очки, я вам их часто дарю, не так ли?

Это было правдой. Но почему?

Нестеров чувствовал себя неуютно и вскоре, распрощавшись с Морони, подписал у него пропуск на выход и поехал в лифте вниз. Он узнал мало, но сама тональность разговора подсказала ему многое.

Мельком взглянул он на пропуск, потом на часы, увидел, что Морони дал ему десять минут лишних, и, не доходя до выходной двери, плюхнулся в мягкое кожаное кресло и прикрыл глаза рукой.

Почему-то подумалось ему о Боге.

Когда он пришел в себя и взял пропуск с тем, чтобы, выходя на улицу, отдать его роскошному привратнику в форме, то на обратной его стороне вдруг увидел что-то написанное рукой Морони:

Он прочитал: "Минут десять посидите в холле, подумайте о Боге".

Глава 6. Несидевший Солженицын

Департамент иностранных дел Швейцарии

изучил ноту советского посольства в Берне с

просьбой о проверке наличия счетов КПСС и

КП РСФСР в швейцарских банках, а также о

замораживании находящихся на них средств.

Комментируя этот дипломатический демарш,

представитель Маркус-Александр Антониет

ти обратил внимание на то, что советская

нота составлена в слишком общих выражени

ях. И это значит, считают местные коммен

таторы, что швейцарской стороне следует

предпринять конкретные шаги по оказанию

Советскому Союзу юридического содействия в

поисках предполагаемых партийных авуаров в

местных банках не ранее, чем ей будет предос

тавлена необходимая дополнительная инфор

мация.

"Известия"

Ни один художник не дал бы красок на то, чтобы нарисовать картину, на которой был бы изображен Моисеев, отпрашивающийся у главного редактора газеты "Всероссийские юридические вести" для того, чтобы неизвестно для каких целей, но по просьбе всесильного Нестерова посетить Соединенные Штаты. Тем не менее, картина была смельчаком нарисована, Моисеев, хотя и со скрипом отпущен (дело в том, что он был очень ценным работником редакции, и даже его недолгое отсутствие могло принести редакции неудобство).

А все остальное была круговерть каких-то событий. обрывков фраз, посещений консульского управления, наклеивание на заграничный паспорт фотографии и прочее, и прочее, и прочее.

Моисеев собирался за границу так, как собираются на войну. И ему было так же беспокойно, как бывает неспокойно всякому, кому предстоит неведомое сражение, но при этом он убеждал себя, что едет на праведное дело. Он так и не придумал хорошо, как лучше выразить свою любовь к России, как доказать ей свой патриотизм, и в конце-концов уже был готов даже пожертвовать собой там, или бросившись на неведомую империалистическую амбразуру, или совершив преступление, например перевернув первый же киоск с сувенирами там. за границей, хоть бы и прямо в аэропорту. Но, поразмыслив. сообразив, что политику империализма это если и остановит, то ненадолго, а посему решил придумать что-нибудь другое.

Он вспомнил слова Нестерова, что в "этой поездке я с удовольствием буду вами командовать, а вы с радостью мне подчиняться", и вдруг неожиданно, приняв стакан русской водки, успокоился. Слава тебе, тетереву мохнатой лапочке, он будет избавлен от принятия самостоятельных решений. Потому что теперь если даже надо будет своротить во имя социализма Статую свободы - он ее, конечно, своротит, не подкачает, но не раньше, чем получит на это указание.

И, открывая для себя роскошный российский валютный магазин в аэропорту "Шеременьева-2", стал думать о философском отношении к жизни, забыв при этом, что философское отношение к жизни в его положении очень походило на капитулянство.

Моисеев был высокий и толстый, однако рядом с ним тусовался какой-то фарцовщик, который был еще выше Моисеева и еще толще. Моисеев хотел было дать ему по физиономии за дискредитацию выстраданных в течение жизни идей, но решил, что это лишнее, потому что тот может этого и не заметить.

Таможенник Моисеева тоже раздражил. Надо же, свой своего, а обыскал. Ведь других же он не обыскивал, а значит, получил с них что-то. "Другие взятки берут от голода, - думал Моисеев, - а таможенники даже не из спортивного интереса, а просто по привычке, а может быть, состоят на окладе у инофирм".

У паспортного контроля его встретил Нестеров.

В ожидании самолета друзья вели неторопливые. даже ленивые разговоры, причем Нестерову очень почему-то хотелось разыграть Моисеева, он, например, ему сказал, что часы, чтобы не портить лишний раз и не трогать стрелки, надо просто перевернуть вверх ногами, то есть надеть наоборот, и тогда они будут показывать как раз американское время.

- Только надо привыкнуть, - добавил он, - что цифра "шесть" наверху, и не обращать на это внимания.

Так, с перевернутыми часами, Моисеев и прожил потом три дня в стране свободы. Кончилось это тем, что он вообще перестал ориентироваться во времени.

Второй раз Нестеров разыграл Моисеева, сказав ему, что посадка их самолета в Ирландии бывает не всегда, она "по требованию" пассажиров, и если кому надо выйти, он просто нажимает кнопку над входным люком, и тогда самолет совершает посадку.

И, наконец, в третий раз: Моисеев розыгрыш не понял и убежден в том, что так и есть. до сих пор, - это объяснил Нестеров в каком-то отвлеченном разговоре: как отцу ребенка определить - он ли является настоящим отцом. Оказывается, грудничку, когда мама устала, а ребенок просит грудь, отец дает свою, и если ребенок не отвернулся, это значит, он - его. Моисеев так разволновался, что даже записал этот метод определения истины.

Что-то потревожило Моисеева перед восшествием на трап самолета, и он стал чихать, с каждым чихом вспоминая народные приметы: "Чихнешь в понедельник натощак - к подарку, во вторник - к приезжим, в среду - к вестям, в четверг - к похвале, в пятницу - к свиданию, в субботу - к исполнению желаний, в воскресенье - к гостям".

Какой был сегодня день недели - Моисеев не вспомнил. Сказался, видимо ажиотаж перед поездкой.

Пришел он в себя только в громадном ИЛ-86, да и то не сразу, хотя самолет своей огромностью был сродни огромному Моисееву, а тогда только, когда принесли ему на подносе первую порцию самолетного халявного виски. Моисеев взял стаканчик сперва для Нестерова, сидящего у окна и невзначай задремавшего, но до полковника его не донес, а стереотипно подумал: "Устал полковник", - и с радостью, не рискуя будить коллегу: "Намается еще в командировке", - под этим зыбким, но вполне благовидным предлогом отправил стаканчик себе в рот. Второй стаканчик он пригублял уже по праву, третий и четвертый попросил для себя и Нестерова как добавку и конечно же выпил сам.

После чего он почел себя вправе дремать уже до самой Ирландии и очнулся только после того, как самолет стал снижаться.

Он с неудовольствием обнаружил, что рассвет еще не наступил и поэтому в иллюминаторе ничего не видно; а так хотелось воочию убедиться в том, что западное побережье Великобритании действительно напоминает рыло свиньи, как оно и нарисовано в географических картах.

Когда над дверью салона загорелась надпись "Ноу смокинг", Моисеев с тоской подумал, что смокинга у него нет.

Отвлекла его стюардесса, юбка которой заканчивалась примерно там, где начиналась буйная фантазия ответственного секретаря, автора бессмертного романа "Начало Водолея", но последний был слишком голоден, поэтому, быстро съев принесенную этой милашечкой снедь и распихав что попало по карманам, вовсе не заботясь: джем то был или пакетик с молоком, или, может, даже упаковка с ножом и вилками, Моисеев, заметно приободрившись. готов был начинать борьбу с империализмом хоть на ирландской земле, а хоть даже еще и в воздухе.

В Ирландии по выходе из аэропорта ин оказался в огромном холле-магазине, где было столько всего, что консервативный Моисеев, сказав только: "Этого не может быть", тупо уставился на большие аэродромные часы и просидел так битый час в ожидании объявления посадки на рейс.

Нестерова он не замечал, да полковник особенно и не "светился", говорить им все равно было пока не о чем. Оба были сонными, поскольку рейс был утомительным.

И только когда уже снижались над Канадой, перед которой Моисеев снова, и теперь уже по традиции, выпил четыре стаканчика виски, ответственный секретарь вспомнил, что летит он в Соединенные Штаты, и притом по делу, известному пока только одному Нестерову.

Но он ошибался, и Нестерову тоже ничего пока известно не было. Кроме разве что того, что влекло его в Штаты исключительно чувство интуиции и подсказка Морони о том, что это надо было сделать. Он сомневался. в то время как Моисеев уже чувствовал себя героем и снисходительно поглядывал на других пассажиров, словно говоря им: "Вот, смотрите, это я - Моисеев, лечу, чтобы разорить империализм и спасти Россию".

Через проход от него наискосок сидела прелестная девочка, и портило ее прелесть, по мнению хмельного Моисеева, только одно - недостаточная восторженность, с которой она воспринимала его здесь присутствие.

В Канаде ответственный секретарь решил развеяться и зайти все-таки в стереотипный "паршивенький" аэродромный магазинчик, но как раз тут ему это не удалось. Магазинчик был закрыт. "Запад гниет с той же скоростью, с которой мы приближаемся к коммунизму", - подумал он и, злобно достав из кармана недоеденный коржик, стал откусывать от него тут же, в общем зале ожидания, и, откусывая, не заметил, как подошел к нему Нестеров, неся стакан с пепси. Пока Моисеев открывал его - стакан был запечатан, - объявили посадку.

На стоянке самолетов в Канаде, в аэропорту, название которого он пока не мог запомнить, Моисеев увидел странное зрелище. Несколько человек в форме советских летчиков тащили к крылу нашего - его - самолета какой-то огромный резервуар, вытащенный с превеликим трудом из того же самолета. Открыв его, они принялись переливать в самолет горючее.

"Свой бензин возим, - подумал Моисеев, - наверное, он лучше зарубежного". И был прав, потому что, как известно, своя ноша не тянет.

А больше он уже ни о чем не думал, а только подремывал до самого Нью-Йорка, теша себя мыслью, что две капиталистические страны он уже посетил... И ничего особенного в них не заметил. Нестеров не спал и смотрел в окно.

- Слушайте, Моисеев, - вдруг сказал он, - вам не кажется, что есть какая-то фатальность в нашей поездке. Я не говорил вам, но почему-то в эту поездку мне рекомендовали именно вас.

- Может быть, это потому, - сказал Моисеев, преисполнившись достоинства, - что меня кто-то увидел на Манежной площади с транспарантом: "Демократы, дайте поесть!"?

- Может быть, - согласился Нестеров, думая о своем, - но скорее потому, что вы будете свидетелем моего провала и все потом расскажете. У вас хорошая память запоминайте.

Память у Моисеева в самом деле была превосходная. Он помнил не только где, что, с кем и когда он выпил, но даже мог воспроизвести объявление в ирландском аэропорту, гласящее о том, что общественные уборные здесь бесплатные.

...Аэропорт "Кеннеди" встретил журналиста и милиционера восторженно. Моисеев сразу увидел газетный киоск, где продавались издания всех стран, и буквально прилип к нему. У него даже не возникло при виде его желание опрокинуть его на землю. Немного его, правда, опечалило то обстоятельство, что в киоске не было его собственной газеты, но он отнес это к односторонности политики Буша и решил, что скоро, очень скоро наступят такие времена. когда его газета будет главной на свете, памятник товарищу Лигачеву будет торжественно установлен в Манхэттене, а Нью-Джерси будет переименован в Ново-Дзержинск.

И еще он подумал, что он - Моисеев - здесь как раз для того, чтобы приблизить это благодатное время.

В Брайтон-Бич друзья нашли приют в крошечном номере гостиницы, больше походящей на ночлег, чем на жилую комнату.

- Если вы были на Брайтон-Бич и у вас там ничего не украли, значит, вы не были на Брайтон-Бич, - сказал какой-то прохожий, но Моисеев и сам знал, что шляпа, которую он уже где-то оставил, - следствие одесских традиций, перенесенных сюда.

Утром, чуть свет, рано просыпавшийся Моисеев отправился изучать окрест, а Нестеров ушел по делам. Вскоре за обоими пришла машина и довольно долго ждала и того и другого.

Нестеров припоздал, поскольку дело, по которому он отлучился, оказалось серьезнее, чем он предполагал, а Моисеев - потому, что заглянул нечаянно в бар и там на все данные ему Нестеровым деньги выпил столько молока, сколько весил сам.

Нестеров еле скрывал раздражение, а Моисеев был доволен: во-первых, потому, что напился вволю своего любимого лакомства, а во-вторых, потому, что познакомился с хозяином забегаловки, быстро в тот день разбогатевшим на продаже природного напитка.

Но было еще и, в-третьих.

Моисеев чуть не попал в книгу рекордов Гиннеса, просидев в уборной бара без малого три часа безвылазно, отбивая атаки и притязания других посетителей.

- Моисеев, - спросил Нестеров, когда оба уселись в машину, - вы религиозный человек?

Вопрос был более чем неуместен, поскольку Моисеев религиозностью и не пах.

- Нет, - просто ответил ответственный секретарь, - а почему вы спросили?

- Потому, - ответил ему полковник, - что история, которой мы занимаемся, уходит своими корнями в мало изучаемую у нас науку, а малоизучаемую оттого, что она, на первый взгляд, тесно смыкается с религией. И вот вы-то мне и нужны в качестве субъекта, который бы не отрицал с ходу все и вся, а отправился бы, к примеру, в синагогу. где поговорил бы там с раввином. Нам сейчас, независимо от того, верите вы в провидение или нет, необходимы мнения и даже советы всех тех, кого мы еще недавно именовали "опиумом для народа".

Моисеев промолчал, потому что был уверен, что разговор о синагоге - это шутка.

Но, когда машина остановилась в Бруклине, на красивой улице и он увидел, что множество людей вокруг, преимущественно мужчин, чернобородых, в черных шляпках и черных плащах, слушали какую-то чужую ему. Моисееву, музыку, он понял, что это не было шуткой, а, пробормотав что-то типа "приехали", понуро проследил за одним таким чернобородым. который знаком руки поманил его, а потом взял за локоть и, вытащив из лимузина, повел.

- Спросите раввина только тет-а-тет: где Наш Герой, и все, никакой политики, поняли? - крикнул вдогонку Нестеров.

Моисеев, понуро ведомый улыбающимся чернобородым, не ответил.

Его меж тем протолкнули меж двух толп, располагавшихся по обе стороны дверей, и чем ближе он подходил к дверям, тем больше у него ухудшалось настроение. Его ввели в прихожую, какие-то люди надели на него ермолку и тотчас же повели в уборную: "Говорить с Богом, - было сказано ему по-русски, - надо только тогда, когда тебе не мешает твое тело".

После этого его напоили горячим кофе и поставили в очередь к раввину.

Очередь двигалась довольно медленно, и Моисеев рассматривал внутренние покои синагоги. Она не была похожа на церковь, в которую не ходил, но к которой привык Моисеев, она скорее напоминала сельский клуб со скамьями. Здесь же резвились дети.

Очередь немного продвинулась.

- Дай доллар, - попросил по-русски же Моисеева какой-то плохо одетый человек, но Моисеев сделал вид, что свой родной язык уже давно забыл, что он его не понимает, и отвернулся.

Потом другой, третий, четвертый просили у него милостыню, и в тот самый момент, когда Моисеев подумал, что, будь у него деньги, непременно бы дал, только бы отстали, от него и отстали.

Так за полчаса подошла очередь.

И уже перед самым тем, как ввести его в небольшую комнату, где он должен был скороговоркой задать вопрос раввину, он вдруг сосредоточился и просветлел. Очередь кончилась, и он должен был быть следующим.

В небольшой комнате, куда он шагнул, стоял возле похожего на пюпитр сооружения старый человек в седой бороде и отвечал на вопросы. Моисеев поздоровался, нагнулся к старику и прошептал:

- Мы ищем друга, он исчез при таинственных обстоятельствах, вы не могли бы сказать, где он?

- Его тело вернется не ко всем, - спокойно ответил раввин, как будто действительно знал все, - а душа его воспарила, чтобы спасти истину. - С этими словами он протянул Моисееву доллар. - Ты беден, - сказал он, - отдай нуждающимся.

Время беседы кончилось.

Моисеев вышел на улицу, держа в руках доллар. Доллар был по размеру длиннее рубля и тем Моисеева обидел. Уже темнело, он посмотрел на место "паркинга". Возле машины его ждал Нестеров.

Моисеев сел в машину.

Долго молчали, наконец, ответственный секретарь не выдержал:

- А почему вы сами не пошли туда спрашивать?

- Потому что в других обиталищах Бога: у протестантов, католиков, в мечети я уже был и получил, судя по всему, ответ, аналогичный вашему.

- А там что, везде дают доллары? - почему-то спросил Моисеев.

Нестеров рассмеялся, но ничего не ответил.

Долго молчали, причем мимо проносился восторженный вечерний Нью-Йорк. Потом Моисеев заговорил.

- А вы знаете, какой национальности чудо? - спросил он, отчего-то опасливо посмотрев в затылок шоферу.

- Вероятно, оно интернационально, - ответил лениво Нестеров, - ну, в крайнем случае, космополитично.

- А в таком случае чудо-юдо? - продолжал гнуть свою линию Моисеев.

Но так как Нестеров не ответил, Моисеев стал что-то напевать.

И в эту песенку вкладывал он свои чувства оскорбленного человека. Ведь не за длинным же долларом приехал он сюда, в Нью-Йорк. И подумал: отчего, после неприятных дум о российском бардаке всегда приходит спасительная: "Я Россию люблю".

Но самое страшное пришло ему в голову, когда машина остановилась. Он подумал о том, что если смотреть отсюда, из Соединенных Штатов, то Россия это Запад, и еще что Солженицын не сидел вовсе, а все, что он написал, сочинил - это только для того, чтобы позлить его - Моисеева.

Глава 7. Шпионаж в пользу бывшего СССР

Гипноз, суггестия, а также графология и

прочие подобные вещи давно используются спец

службами. Гипнотизеры и графологи работали

еще в ЧК. Существует даже секретный учеб

ник КГБ о бессловесном внушении. Внешне, по

шрифту и картинкам, он похож на школьный

учебник физики, только, прочитав его, можно,

не прикасаясь, на расстоянии. Толкнуть, на

пример, человека под поезд. Ясновидящие помо

гают МВД и КГБ в следственной работе.

"Семь чудес в одной книге", 1988

Моисеев сильно переменился в последние дни.

Сейчас, когда, наконец, надо было перестать болтать и немедленно совершить нечто более существенное, чем митингование на московских площадях и ораторствование в кругу близких друзей, он вдруг понял, что жизнь его еще не прошла, более того, поворачивается к нему лицом и смотрит в глаза.

Он сидел на скамеечке в сквере, на пересечении Бродвея и Пятой Авеню, под тенистыми деревьями, гасящими гулкие звуки города, и ждал Нестерова. И именно там, в этих широтах планеты, подумал, что что-то такое надо совершить, и немедленно, потому что скоро эта поездка завершится, он вернется в свою бедную кооперативную республику Россия, где сейчас в хозяйственных магазинах моток провода, чтобы повеситься, стоит пол его зарплаты, а о складном биде, виденном им в одной из витрин, надо думать, и не слыхали. В России его будут ждать опять унылые редакционные будни, перемежаемые редкими главами из книги "Начало Водолея", и на этом все закончится. И ничего будет даже вспомнить.

Впрочем, вспомнить, может быть, и будет что, вчера вечером в паршивеньком номере отеля Моисеев смотрел телевизор; сперва он делал это с неудовольствием, потому что ничего не понимал по-английски, потом с удовольствием, потому что смысл наконец стал до него доходить, и раздражился.

Раздражился он от того, что ему снова захотелось переименовать Нью-Джерси в Ново-Дзержинск, да еще и поставить там памятник основателю ВЧК, теперь неизвестно куда девшийся. Моисеев до последнего надеялся, что он, быть может, в ремонте.

А удовольствие он получил от двух передач. В первой показывали кулачную борьбу, причем настолько невероятно жестокую, что даже он, видавший виды ответственный секретарь, заволновался. Потом оказалось, что все это понарошку, в шутку. В поддавки. И называлось это зрелище коротким словом "кейч".

Во второй прокрутили обычный минутный ролик, рекламирующий средство от импотенции. Реклама понравилась Моисееву.

В помпезных покоях, появившихся на большом стереоэкране, восседал старый падишах, возле которого танцевали красотки. Но не милы они были его сердцу. И эротические их танцы его не радовали.

И в этот самый момент, любимый визирь принес ему какой-то флакон. Падишах посмотрел на флакон и тотчас же укоризненно перевел взор на полку, где стояло уже множество подобных. Он уже подумывал о том, не наказать ли визиря за бестактность, но в этот момент в покои к нему вбежал военный министр и объявил, что началась война и дворец падишаха окружен неприятелем.

Тотчас же стало и вовсе не до красоток.

Падишах выбежал из покоев и оказался перед воротами, где увидел несущихся к его дворцу всадников. Перед дворцом был ров с водой и через него перекинутый мост.

"Поднять мост", - приказал падишах.

"Это невозможно, - тотчас же ответил ему военный министр, - мы уже пытались, но им не пользовались двести лет, и он заржавел".

И тогда падишах, понимая, что это конец, в сердцах бросил на мост тот самый флакончик, который ему недавно доставил визирь и который он все еще машинально продолжал держать в руках. Флакон разбился, жидкость его растеклась по мосту. И мост медленно начал подниматься.

... Моисеев с тоской смотрел на ухоженных людей, вспомнил Брайтон-Бич, вчерашнее посещение раввина и почему-то загрустил. Ему очень захотелось, во-первых, пить, а во-вторых, выпить.

И словно бы в ответ на его мысленный призыв подбежал к нему мальчишка с корзинкой и предложил на выбор баночное пиво любой страны и любого сорта. Моисеев от неожиданного исполнения своего материализовавшегося желания даже привстал со своей скамьи и немедленно оказался втрое выше мальчишки, а мальчишка, не обратив внимания на рост чужеземца, и, не жалея времени и усилий, стал вынимать и ставить перед ним банки с пивом, причем здесь было пиво и белое, и золотистое, и черное, и лимонное, и с джюсом, и с солью, и с прилепленным прямо к банке пакетиком соленых креветок.

Моисеев смотрел на все это как на фокус в цирке и продолжал стоять, но когда увидел, что часть банок покоится в корзине прямо во льду, а другая, наоборот, разогревается на крошечной плитке, ибо есть на свете любители и теплого пива, он не выдержал и плюхнулся снова на скамью, продолжая рассматривать этот вернисаж уже сидя, расставив свои отнюдь не балетные, сорок шестого размера ноги в сапогах, на которые здесь, в Нью-Йорке, обращали внимание все, у кого только доставало сил глядеть вниз.

Сапоги были нечищеные и походили на две гиппопотамьи морды.

Помучив бедного Моисеева ассортиментом наклеек, мальчишка наконец всучил искателю справедливости одну банку, взял за услугу всего три доллара, которые Моисеев долго искал по всем карманам своего синего плаща. Найдя их и получив вожделенный напиток, Моисеев мальчишку милостиво отпустил, а открывая банку с пивом, даже не задумался о том, что в двух шагах отсюда, в любом магазине, точно такое же пиво он мог бы купить и за сорок центов.

Держа банку в руке, Моисеев чувствовал почти такую же негу, как перед поцелуем любимой женщины. Гордясь, что он умеет открывать баночное пиво, он подцепил наконец толстым пальцем петлю и после "пшика", обрызгавшего его лицо и маленькие круглые очки, стал медленно пить, не заметив, что его экстравагантный сапог уже давно грызет какая-то тварь, именуемая бультерьером. Когда Моисеев обратил на него, наконец, внимание. Его уже оттаскивала красавица, зубы которой были покрыты блестками.

"...твою мать", - подумал Моисеев, но вслух не сказал, хотя показалось ему, что сказал. И тогда он оглянулся посмотреть, не потревожил ли он кого пусть не словом, но случайно вырвавшейся мыслью.

Убедившись, что нет, он успокоился.

К тому же он был доволен, что с советской обувью американская собака не сладила.

Он пил и смотрел на Нью-Йорк, а когда, наконец пиво подошло к концу, тут-то и показался Нестеров. И хотя полковник был еще далеко, Моисеев видел, как он переходил Бродвей, и по его походке и жестам понял, что Нестеров идет с добрыми вестями.

-Как жизнь? - спросил Нестеров.

-Сиксти-сиксти, - ответил Моисеев, чувствуя себя после пива как минимум эсквайром.

-А как пивко? Не оставили мне глоточка?

Моисеев замялся. Ему самому таких баночек надо было штук восемь, чтобы утолить жажду.

-Между прочим. Банку из-под пива, прежде чем выбросить, должно сжать. Вот так. - И Нестеров показал, как это надо сделать.

-Зачем это? - спросил Моисеев.

-Потому что американцы - рациональные люди. Этим действом они преследуют сразу четыре цели. Во-первых, смятая банка занимает меньше места в корзине мусорщика. Во-вторых, сминая банку, вы тренируете свою руку, в-третьих, вы восстанавливаете кровообращение, ведь как-никак в пиве содержится некая доза алкоголя.

-А в-четвертых? - спросил раздосадованный чужой мудростью Моисеев.

-А в-четвертых, ломая что-то, вы снимаете с себя стресс, напряжение. Ведь известно, что разрушать приятно, вот вам и представлена эта микровозможность

-Интересно, - сказал Моисеев.

И разговор еще после этого долго продолжался на тему, как снимать стрессы.

Поскольку по социальным признакам американцы считают меня своим врагом, - проговорил ни к селу, ни к городу ответственный секретарь, - почему бы им не отдать мне свой ужин?

Нестеров тоже помнил эту пословицу. Заканчивающуюся словами: "ужин отдай врагу", но надо было говорить дело.

-Между прочим, - объявил вдруг полковник на самом интересном месте, когда Моисеев уже было, собрался идти заказывать в ателье боксерские груши с изображением ненавистных ему демократов, чтобы дома бесстрашно снимать с себя стрессы, - между прочим, вы летите сегодня, в Москву, дальнейшая часть приключений будет совершена мною одним.

-Как в Москву? - обиделся Моисеев. Вспомнив, что сегодня утром он тайком от Нестерова снова заходил в кафе, где продавалось молоко, обнаружил там и мороженое и насчитал его триста семьдесят девять видов.

-В Москву, - повторил Нестеров.

Тут-то Моисеев проявил твердость.

-Нет, - сказал он.

-О`кей, - сказал Нестеров и сам же своему "о`кей" рассмеялся, и даже еще больше, чем моисеевскому "сиксти-сиксти", - только давайте теперь договоримся: командировка ваша закончена, началась оперативная работа.

Моисеев после своего торжественного "нет" на секунду приуныл, но промолчал. Оперативная работа ассоциировалась у него с рубрикой в газете о том, что на этой работе часто гибнут оперативники.

Но отступать было некуда. Моисеев потрудился и оглянулся. Прямо за сквером, где велась беседа, стоял дворец, на котором полыхал полосатый американский флаг.

А Нестеров, прекрасно понимая своего собеседника и тоже зная о том, какое именно здание находится за их спинами, не оглянулся, но сказал значительно:

-В общем, если вы остаетесь, вам придется совершить преступление. Вы, кажется, об этом мечтали.

Моисеев оживился.

-Убить президента США? - тоном любимой наложницы спросил он, рассудив, что это принесет ему больше славы, чем пресловутая "Начало Водолея".

-Нет, угнать самолет, - сказал серьезно Нестеров.

-Я готов, - сказал Моисеев, снова уверенный в том, что это шутка. Ему даже показалось, что сейчас к ним подойдет человек в штатском и предъявит удостоверение как минимум старшего шпиона.

-Сегодня в пять часов вечера, - словно не замечая его состояния. Сказал Нестеров, - мы летим в Южную Америку.

-Очень хорошо, и что дальше? - спросил Моисеев, думая, что прогулка все-таки продолжится бескровно.

-А дальше - в Южную Америку попаду только я один, а вы за пособничество мне будете арестованы... Вы пишите книги? - вдруг спросил он. - Если пишите, будет прекрасный материал.

Моисеев писал всю жизнь одну и ту же книгу и, посчитав Нестерова ясновидцем. Поскольку только что о ней вспомнил, все-таки сообщить Нестерову ее название постеснялся.

-Но ничего страшного, месяца через три вернетесь в Москву, я послал шифровку в Управление, вас выручат.

-А что я должен буду все-таки сделать - убить летчика? Как я могу угнать самолет?

-Вам бы все только убить. Все будет иначе. На высоте полторы тысячи метров вы просто откроете люк самолета, а я выпрыгну.

Моисеев побледнел. Он, конечно, готов был оказать содействие своей стране, более того, он считал себя ее патриотом, но проявить свой патриотизм думал все-таки не так, не таким дорогим для жизни способом.

-Да не бойтесь вы, раз согласились. Объясняю. Мы полетим на пассажирском самолете, наши службы посодействуют, чтобы в нижнем салоне почти не было пассажиров; а как открывается люк, мы сейчас с вами увидим в одном интересном месте, вы потренируетесь. Это отсюда недалеко, но если мы зайдем в молочное кафе, то идти придется долго.

-А парашют? - вдруг вспомнил Моисеев, пропустив кафе мимо ушей.

-Парашют будет ждать меня в сортире, как раз возле выходного люка, я тоже потренируюсь, потому что вся операция должна будет занять четыре-пять секунд. Кстати, вот ваш паспорт, виза и билет, как видите, я не сомневаюсь в вашем согласии и все сделал заранее.

-Спасибо, - восторженно сказал Нестерову Моисеев. Договор скрепили рукопожатием.

...Это была вторая сигарета в жизни Моисеева (первую он выкурил двенадцать часов назад на инструктаже и потому уже знал, как это противно).

Тем не менее, точно в указанное Нестеровым время он спустился в нижний салон для курящих, где в самом деле находилось не много пассажиров, уже закашлялся от табачного дыма, подошел к входному люку и стал рассматривать многочисленные на нем надписи. Как и было предписано, он достал из кармана сигарету и стал ее неловко прикуривать. В этот момент у него даже создалось ощущение, что самолет резко затормозил в воздухе.

Курить он не умел, но по сценарию надо было делать вид хотя бы, что ты затягиваешься, иначе наблюдатель, если таковой и был - а он наверняка был, потому что здесь все просматривается и прослушивается, - мог усомниться в истинных причинах такого вот здесь моисеевского торчания.

Моисеев отчаянно затянулся сигаретой. Нет, на этот раз он не закашлялся, но ему, как всякому некурящему, тотчас же стало нехорошо.

Мгновенно онемела одна половина лица и рука. И это продолжалось несколько секунд. Нестеров как раз в это время прошел в уборную.

До конца операции оставались мгновения. Но вдруг перед самым Нестеровым в уборную впорхнула какая-то блондинка, и Моисеев еле справился с собой, чтобы ее оттуда не начать вытаскивать. Правда, к счастью, у нее там было, вероятно, не много дел, и она вышла быстро. Нестеров немедленно занял ее место.

А Моисеев, повинуясь инструкции, стал открывать входной люк самолета. И сделать это было ему почему-то даже проще, чем на учении. Он уже знал, что едва только прикоснется к рукояткам, как сработает сигнализация, знал и о том, что его арестуют и продержат сколько-то недель в тюрьме. Но он верил Нестерову и знал, что в конце концов его выручат.

И на все это он был готов во имя той идеи, в которую верил и ради которой прожил шестьдесят два года, семь месяцев и двадцать один день.

Ему хотелось служить больше плачущему Рыжкову, чем падающему в обморок Бушу, и жить в стране, где рабочий день стоит доллар в пересчете на сегодняшние деньги, а не двенадцать долларов в час, как здесь.

Он повернул рукоятку люка влево.

Больше, кроме того, что он отравился сигаретой, он ничего не мог вспомнить. Он не видел, как вышел из сортира Нестеров, не видел и то, как полковник бросился в бездну, черную и страшную, ибо была ночь, а внизу его к тому же ждали не медали и ордена, а негостеприимные волны Атлантического океана.

Не видел он этого потому, что появившийся в ответ на прикосновение к двери бой метким выстрелом в ногу мгновенно парализовал Моисеева.

Моисеев потерял сознание не сразу и очень удовлетворился одним обстоятельством, а именно вовсе не тем. Что их предприятие удалось, это само собой разумелось, а тем, что за короткую секунду, пока наступила разгерметизация самолета, был удивительно проверен салон для курящих и микрочеловечество хоть ненадолго избавилось от этой удушливой гадости.

Глава 8. Остров

Во время осады "Белого дома" генерал

полковник Кобец предупредил о возможности

применения путчистами и армией психотрон

ных генераторов, способных на расстоянии уп

равлять человеческим поведением.

"Юридическая газета"

Нестеров так привык уже ко всяким неожиданностям, что совершенно не удивился бы, если бы кто-то, вылавливая его в акватории таинственного острова, описанного его другом и, судя по его книгам, являющегося собой аккумулятор безнравственности, и увидев его в черных, ночных волнах Атлантики. Едва не захлебнувшегося из-за того, что он плохо погасил купол парашюта. Вдруг закричал бы: "Здравствуйте, Николай Константинович!"

Нестеров уже побывал в лапах небезызвестного Федерика на южном побережье Франции, где в клинике применявшей психотропные препараты, узнал столько всего и про методы сбора информации, и про мутантное, генное и другое оружие, что ждал всего, чего угодно.

В одном только не сомневался полковник - в том, что его спасут, если, конечно, увидят, и спасут не потому. Что он живое существо, а хотя бы из любопытства.

Продолжая держаться на воде и обдумывая разные разности, но зная доподлинно, что в подобных случаях размышляют о семье, Нестеров стал думать о своей Анечке и детях.

Подумав о них по-хорошему и долго, и совсем оттого не замерзнув в теплой, но ночной воде, Нестеров вдруг обнаружил, что вода как будто бы чуть-чуть посветлела, а это означало, что скоро взойдет солнце.

И оно действительно взошло скоро и дало возможность Нестерову окончательно освободиться от парашюта и лишней одежды, ибо уже было видно, что расстегивать и развязывать, и, наконец, видно шкалы приборов, по которым можно было точно определить координаты своего местонахождения.

Когда они были определены, Нестеров просто поплыл по направлению к острову, зная, что это довольно далеко. Предполагаемый остров, описанный его другом и посещенный им в прошлом году, находился километрах в двадцати.

Но у Нестерова не было оснований для отчаяния. Достав реактивную акватрубку, он ухватился за ее специальные петли для рук и, вынув запал, чем превратил ее в торпеду, поплыл, надеясь, что таким образом расстояние до острова преодолеет часа за два, три, если, конечно, не подведет трубка.

Это было удивительное путешествие.

Мимо него проносились никогда не виденные им диковинные рыбы, медузы, странные морские звери.

В конце концов, он даже приспособился опускать голову под уже посветлевшую воду и там, в защитных очках, мог с удивлением наблюдать скрытую от рядового полковника милиции невероятную жизнь.

В воде светает раньше, чем на берегу, и он увидел много такого, что заставило его задуматься о мирской суете. Но развить сентенцию Нестеров не успел, он заметил волнение. Отчего плыть стало труднее, и тогда, высунув голову из воды в очередной раз, вдохнув воздуха, на всякий случай взглянул на небо и безучастно увидел снижающийся над ним вертолет. Вертолет плыл в небе почти бесшумно. А Нестеров спокойно лег на спину, заложив руки за голову, и стал ждать, что будет дальше. У вертолета было имя. Назывался он "Несуществующий мир".

Его подняли, и по его приспособлениям для плавания спасателям тотчас же стало ясно, что этот выловленный человек - не случайный пассажир, спьяну вывалившийся из теплохода.

Да Нестеров и не скрывал о себе ничего и на вопрос: "Кто вы? - ответил: "Смертник".

Он понял, что все серьезней, чем он думал, и теперь хотел испытать то, что не мог испытать при обычных обстоятельствах. А с семьей он уже попрощался.

Надо сказать, что попервоначалу ничего такого из ряда вон выходящего Нестеров в своей прогулке с Рихардом Ганном по первым объектам Пятого отделения не видел...

Камерами резервации здесь назывались длинные, метров в пятьсот каждый, подвалы, протянувшиеся ниже третьего подземного этажа широко раскинутых корпусов этого отделения.

Но когда в подвалах, тускло освещенных редкими электролампами, на бетонном полу, в невероятной тесноте он увидел ждущих своей судьбы только что доставленных в городок Центра людей - детей и взрослых, еще не рассортированных, не разобщенных, не размещенных по другим, специально для детей, для взрослых подвалов, не рассортированных по национальностям, возрасту, социальным признакам. Он понял, что или сошел с ума, или поспешил родиться...

До сортировки здесь их всех, сбитых в тесное, полуживое человеческое месиво, почти не кормили, люди задыхались в смраде собственных испражнений. Стонали, плакали, сходили с ума или молча. Уйдя в себя, переносили испытываемые ими страдания. Их привозили слишком много, в расчете на то, что живыми и после отбора годными для "экспериментов" окажутся не слишком многие. Пригодность для экспериментов определялась по многим признакам: прежде всего по естественной физической и психической выносливости, именно поэтому их держали в этих условиях по две, по три недели и больше...

Умиравшие здесь люди оставались подолгу лежать среди живых - это испытание для живых также входило в план измерения их выносливости. Затем покойников отправляли силами тех же испытуемых в здание крематория, но крематорий, не рассчитанный на такую массу сжигаемых, не справлялся с потоком мертвых, и потому большая часть мертвецов непрерывный поток электровагонеток подземным туннелем нес к морским причалам. Навстречу потоку вновь доставляемых от прибывающих теплоходов и барж, по второй колее того же туннеля...

Теплоходы приходили и уходили непрерывно, - одни прибывали с живым "материалом для экспериментов" Центра, другие - вывозились, как шлак, отвозились далеко за горизонт и там. Связанные в пачки, утяжеленные подгруженным металлическим ломом или камнями, отправлялись на съедение рыбам. На дно...

На случай появления каких-нибудь неприятельских, типа бывшего СССР, судов теплоходы и баржи, караванами тянувшиеся за пароходами на буксире, были заминированы так. Чтобы в любую минуту одним поворотом рубильника из штурманской рубки можно было бы их взорвать. На случай крайней ситуации у капитанов был тайный приказ: взорваться вместе с командой, со всем экипажем...

Только отборные представители командного состава. Насквозь изученные и проверенные агентами безопасности. Имели право прыгать в воду с резиновыми надувными шлюпками, причем только в самый момент включения рубильника. А уж там. Что называется, как повезет - уничтожит их взрыв или будешь отброшен далеко взрывной волной. Конечно, при отправке таких судов в рейс весь ближайший морской район тщательно охранялся военными кораблями, командирам которых, кстати, не обязательно было знать, каков груз охраняемых ими караванов и что именно эти суда за пределами зрительной видимости в охраняемом районе делают...

Все было организовано тщательно, с присущей руководителям этих операций педантичностью...

Для всех "посторонних" людей, какие по тем или иным причинам могли получить доступ на остров, были выделены, в частности территориально, три первых по счету "институтских" отделения. В которых велась такая научная работа, в которой никто не мог бы заподозрить что-либо предосудительное с точки зрения этики и гуманности... Профиль обычного экспериментального института разных отраслей биологии...

-А вы ведь правильно сказали, что вы смертник. - Сказал Нестерову Ганн, тот самый, кому было поручено опекать полковника, - отсюда не возвращаются.

-Но я же бывший советский человек, - сказал Нестеров пошлость и оттого, сидящего рядом разозлил.

-Для чего все-таки?

-А хочу узнать побольше перед смертью.

Ответ Ганну понравился.

-Истину ищете?

-А вы?

-Мы нашли - и победили.

-Раз победили, значит, не нашли.

-Попробуйте победить вы. Не боитесь слетать в космос?

-Не боюсь. Но скажите перед космосом, это правда, что золото партии находится на этом острове?

-В вашей партии были очень мудрые люди, они не только голосовали, но думали о мироздании.

-А Брежнев жив?

-Нет, он вчера поперхнулся косточкой от сливы и умер от асфиксии.

-А?.. - Нестерову дали понять, что на этом острове тайн значительно больше, чем кажется, и что шутки Ганна должны свидетельствовать об отсутствии шуток в принципе.

-А теперь вы трое суток погуляете самостоятельно здесь, посмотрите "летающие тарелки" вполне земного происхождения, увидите предметы, которых нет во Вселенной, можете полетать, как воздушный шар, можете стать невидимым или изменить пол, приняв дозу мутантов, можете клонировать Ленина, , любого от кого осталась только одна клетка, можете делать все, что угодно, - мы ничего не скрываем от тех, кому выпало счастье вскоре стать духом. - Наш Центр лучший на планете, - сказал собеседник, - у вас в России такого нет, хотя, может быть, теперь уже и начали строиться где-нибудь на Чукотке.

-А скажите, здесь, в этом Центре, работают рабы? Не говоря уж о тех, над кем вы делаете эксперименты. Ведь вряд ли им позволительны путешествия в Европу, к примеру.

-Знаете, всякий фанатик своей работы - раб. Вспомните, как космонавты на космическом корабле преодолевали световые столетия, ведь они не знали другой жизни, как только в космосе, а новые поколения, рожденные там, вообще не представляли себе открытого пространства. Вспомните также, что человек, у которого отключен разум, не способен грамотно общаться с космосом, а это значит, он мешает Богу творить земное благо.

Вы же уже знаете о передатчике внутри вас. Его-то мы и отключаем в первую очередь у наших подопечных.

-А дублирующего передатчика нет? - с надеждой спросил Нестеров.

-Ложитесь и закройте глаза, - произнес вдруг мягкий женский голос, постарайтесь дышать интенсивно и при этом глубоко.

Нестеров повиновался. Он и не заметил, что сидит в кресле какой-то лаборатории, и что его дернуло электрическим током. Неизвестно откуда взявшийся ток становился все сильнее, и какая-то неведомая сила влилась в него, наполнила его тело и вдруг сделала его невесомым.

С удивлением Нестеров обнаружил, что слышит ритмичную музыку, ему даже показалось, что кто-то воспроизводит дробь на барабане.

Нестеров стал дышать ровно, приоткрыл глаза и вдруг совершенно явственно увидел сразу два плана. Он где-то читал об этом, когда глазные яблоки у подопытного движутся хаотически. Он тоже видит все в двух планах, но теперь это происходило с ним, его глазные яблоки были устремлены в разные углы большой комнаты, и странно, что сознание не накладывало одно изображение на другое, а воспринимало их параллельно.

Нестеров взмок от пота, стал учащенно дышать и почувствовал прилив чего-то теплого. Такое было ощущение, что его кровь освободилась от пут вен и артерий и разлилась по его телу.

И вдруг он заплакал. Это было удивительное ощущение. Он при этом не терял сам себя, но понимал, что это слезы очищения.

Полковник, превратившийся в ребенка, стал думать о своих близких и почти немедленно увидел их, и ему даже показалось, прикоснулся к ним физически. Он сумел с ними пообщаться, сумел убедить их в том, что он не видение, и испытывал от встречи с ними сладостное блаженство.

Потом он каким-то неведомым образом вернулся в свое тело и, уже вернувшись, медленно поплыл вместе с ним над ложем, где происходил с ним же и его телом эксперимент.

Нестерову в ходе этого эксперимента суждено было даже облететь вокруг Земли, а вот в космос, обещанный космос, его не пустили, но когда он вернулся в свое первоначальное, обычное полковничье состояние. Ему было сказано:

-В космосе теперь ваш друг. Ему не должно мешать. А вас за преданность мы отпускаем. Будьте нравственны и упрямы. Истина придет, и вы будете ее катализатором.

И больше Нестеров ничего не помнил, знал только, что летел он в каком-то самолете типа "Ил-86" и окончательно очнулся уже в "Шереметьево-2", где таможенник принялся домогаться у него, не везет ли он чего непозволительного.

И тут же, возле таможенника, очухавшийся Нестеров неожиданно подумал о Нашем Герое.

И, будучи теперь, как и было ему предначертано, катализатором бытия, тотчас же сообразил, что все те же неведомые силы несут в это время его исчезнувшего друга к центру Вселенной, системе Водолея.

Именно отсюда - он теперь знал это - должен был быть послан импульс к созданию нового мироздания.

"Увы, в дух превращаются, в конце концов все. Но не все одинаково", сообразил Нестеров и понуро побрел искать такси, чтобы доехать до Москвы.

Глава 9. Истина

В людях дремлют способности, которые

развиты у животных и птиц. Некоторые уче

ные считают братьев наших меньших сильны

ми экстрасенсами. Такими были и люди на

ранних этапах эволюции. Но сейчас очень не

многие обладают сверхчувствительностью да

леких предков. У большинства современников

она проявляется только в экстремальных си

туациях. Технические средства передачи ин

формации привели к ослаблению и даже выро

ждению этой способности.

"Экстрасенс в вашем доме"

Несмотря на то что неведомая сила уже почти перестроила мозг Нашего Героя, все-таки этот мозг еще не был совершенен для познания абсолютной истины. Ему еще предстояло учиться.

Учиться тысячелетия, умирая и возрождаясь бесчисленное число раз. Да и как можно постичь истину, когда биллионами световых лет по крупице сложенный мозг, воплотившийся в генах сегодняшнего его существования, был тем не менее все еще примитивен. Сколько еще надо времени для совершенства.

От невероятной информации, низвергавшейся из Вселенной, хрупкая биологическая субстанция могла мгновенно погибнуть - точно так же. Как погибает электрическая лампочка, которую подключили к непомерно сильному источнику тока.

Но силы, которые взяли его в ученье, учитывали это.

Тогда, когда возможность гибели искры сознания Нашего Героя была просчитана, те силы, которые взялись с его помощью исправить сбой программы, направляемой в мыслительные центры землян, принялись экспериментировать.

И из многочисленных вариантов был найден лучший.

Он-то и должен был явить собой ответ на вопрос: каким образом можно заставить все-таки мозг Нашего Героя воспринять урок до конца.

Литература, которой натренирован был его мозг, исчерпала себя.

Но все-таки в предыдущей жизни Наш Герой был писателем, следовательно, проще его теперь уже бестелесному сознанию было представить обыкновенный рассказ, сдобренный самыми примитивными математическими сентенциями, и вот их уже. Для начала простейшие, сможет воспринять его мозг.

Более того, состояние рассказа ниспосылалось ему в очевидности и было столь реально, что Нашему Герою казалось, что он сам принимает в нем участие.

Это был защитный барьер.

Как и все почти на свете, нечто началось с информации.

Homo Sapience (Nash Heroi) (3-й планеты Земля) - и уже из этой отпечатавшейся в сознании строки ему стало ясно: телепатический контакт установил с ним не землянин, ибо жители Земли считают свою планету домом и в ближайшее тысячелетие никогда не напишут "3-й планеты". А дальше было: "Прошу вас разыскать и привлечь к ответственности злоумышленника, проделавшего на мне ряд в высшей степени негуманных и незаконных опытов, вследствие чего я перестал поступать запрограммированным образом и стал постоянно ошибаться".

Имя его было еще менее приятным, чем формула контакта: "13 сектор Эпсилон; 0,0003-2 год, ВедъдъВ".

Наш Герой не силен был в математике, но отчего-то эта абракадабра ему запомнилась.

Естественно, он подумал, что "ВедъдъВ" - это имя нуждающегося в нем адресата, который независимо от умственных способностей, внешнего вида, способа размножения, умения дышать и других свойств организма, который, быть может, и существует где-то во Вселенной, чувствует потребность именно в нем. И поэтому именно он должен прийти к нему на помощь. Тем более что импульс свидетельствовал о том, что имели место унижавшие это существо медицинские или какие-то иные эксперименты.

Наш Герой предпринял всего только крошечное усилие воли и тотчас же оказался в невероятной галактике, на непостижимой планете у какого-то гигантского сооружения. В такое сооружение, если бы дело происходило на земле, можно было бы спрятать степь. Судя по очертаниям. Это была неведомая гигантская лаборатория, а судя по размерам - для внеземных цивилизаций.

Оказавшись здесь, он почти тотчас же вступил на движущуюся ленту, исчезавшую в отливающей золотом арке этого сооружения. Медленно проплыл мимо него один из бесчисленных. Вероятнее всего, поисковых компьютеров. Он равнодушно проплыл мимо, этот страж, и Наш Герой понял, что он становится здесь своим. Вселенная доверяла ему.

Дорожка, на которой он стоял, добежала до поворота и вместе с ним переместилась чуть влево. Таких дорожек на многокилометровой площади сооружения было множество, но это казалось страшным и не угнетало.

Довольно долго Наш Герой катался, пересекая дорожки, так же бегущие, и не мог понять, куда это его тянет лента. А в это время Вселенские силы исследовали его мозг, гены, сущность, коды.

И когда подошло время, произошла странная метаморфоза, и он оказался в удивительно тенистом и почти земном красивом парке, словно перенесся в национальный парк куда-нибудь в нашу Америку или Европу. Ему даже показалось, но потом он рассмеялся, - он сам видение, а это, это проявление местного гостеприимства.

Он сошел с движущейся дорожки и сел под вязом, опускающим свои ветви до самой воды, на берегу реки сел за крошечный столик, и тотчас же он покрылся, как в сказке, немыслимыми яствами.

Одно было другого вкуснее. Наш Герой насытился, на мгновенье, забыв, что его телу это уже совершенно не нужно.

Но, насытившись, Наш Герой внезапно почувствовал новый прилив сил, видимо, и в яства были заложены специальные программы. Он еще помнил свое тело, и оно, также как и его прошлая профессия, было его стимулом и памятью.

Откинувшись, он почувствовал себя совсем юным и легким. Настроение было превосходным.

И вдруг Наш Герой понял, быть может, главное в этом уроке, - он понял, что все, что ему теперь показано: и сад, и все, что он видит, - и есть тот самый ВедъдъВ - гигантский, искусственно выращенный мозг.

И, повинуясь программе, взявшей его в свою орбиту, заложенной в этом непостижимом сооружении, созданном, бесспорно, мыслящими существами, он стал вести диалог с этим гигантом - и мозг отвечал ему.

Они общались недолго и необычно, однако понимали друг друга.

- Чем я могу помочь вам? - таков был первый вопрос Нашего Героя после, конечно, приветствий.

- С вашей помощью мне хотелось бы перестать ошибаться, - говорил незримый собеседник, и именно в этот миг Наш Герой почувствовал поцелуй на руке.

- -Я всемогущий, - продолжал он, - а меня хотят сделать несчастным, а это значит, не всемогущим.

- Что вы имеете в виду? - Наш Герой начал уже о чем-то догадываться.

- Я машина, и объем моего мозга позволяет программировать, прогнозировать, предопределять все. И это все в абсолюте.

- Но кто вам угрожает?

- Мыслящие существа.

- Но ведь вы сами мыслящее существо.

- Я - машина, кибернетический организм, и все мои поступки предписаны символами программы. А ваши поступки, извините. Пока еще моделируются обстоятельствами, выраженными эмоциями.

Наш Герой думал над его словами минуту, а по понятиям собеседника вечность.

- То есть, если я вас правильно понял, вы хотите остаться машиной и не хотите переходить в иную категорию, становиться живым существом? - наконец сообразил он.

- Вы правильно меня поняли. Я прошу вас защитить меня, потому что в ближайшем секторе произошел сбой программы. И вследствие этого из меня можно сделать Homo Sapience и, тем самым, обречь на несчастье.

- Что я могу сделать для вас?

- Я - прецедент. Став живым, я обрету возможность страдать, а следовательно, еще больше ошибаться, поэтому прошу вас помочь мне.

Наш Герой не знал, что сказать, что делать, как себя вести, ведь машина просила, просила у него помощи в том вопросе, по которому он с ней, не забыв свое земное существование, не утратив полностью воспоминание о плоти, придерживался противоположных точек зрения.

И все же раз эта машина позвала именно его, он обязан был помочь этому ВедъдъВу.

- Скажите, а почему из вас хотят сделать живое существо? - спросил он.

- Сбился компьютер бытия. Его программа посчитала, что мне так будет лучше.

- Но ведь, может быть, он прав?

- Именно, но я не смогу работать, я буду думать только о воспроизводстве, мне уже готовится пара. Я знаю это - мой мужской вариант... Им, моим создателям. Надоело делать нас самим, они хотят научить нас воспроизводиться.

На услышанное пока Нашему Герою нечего было сказать.

А машина заговорила снова:

- В 13 секторе Эпсилона, в год 0,0003-2, вы обнаружите свидетельства о том, что и земляне когда-то тоже были машинами. Но вас научили воспроизводству.

- ...И Наш Герой в этот момент почувствовал такую негу, такое томление, какое всегда ощущал он на далекой планете Земля как раз в тот самый миг, когда любимая женщина целовала его в губы и горящие ее глаза отключали в нем сознание и заставляли чувства главенствовать над его телом.

Наш Герой уже понял, что отныне его мозг не посещают праздные мысли. И все. Что теперь происходит в его сознании. Есть высшее откровение.

Почти мгновение он увидел богатое убранство квартиры. В огромном холле спиной к нему сидела в огромном кресле его жена и с кем-то вела беседу.

У Нашего Героя больно сжалось сердце (он вновь, но всего на мгновение, почувствовал себя из плоти), напротив нее в таком же кресле сидел пожилой, обрюзгший человек. Это был Дженти.

"Этого нет пока, - прозвучал в сознании Нашего Героя неведомый голос, это пока еще ее представление о будущей, после твоего исчезновения, жизни".

Видение исчезло.

Наш Герой встрепенулся. Только что им увиденное и воспринятое им было ему очень знакомо по ощущениям. У него было точно такое состояние, как бывало, когда он заканчивал работу и отрывался от письменного стола.

Но стола никакого на десятки тысяч световых лет от той точки, где он находился, не было, были звезды. И еще было удивительное сияние таких цветов спектра, которое невозможно себе вообразить, не увидев. Эти цвета никогда не видел глаз жителя Земли.

Глядя на сияние цветных светил, он продолжал куда-то двигаться, и все та же сила, намеревающаяся заставить его, с помощью тестов, и уроков, и импульсов, постичь мирозданье, влекла его прямо в это кипящее сияние, в котором уже отчетливо проглядывались исполинских размеров строения. О Дженти он забыл и потом только понял, что опять ему был преподнесен урок: мирские заботы - это тоже литература, которая имеет великолепное свойство забываться.

Через мгновение Наш Герой оказался в одном из таких строений, назначение которого ему было теперь совершенно понятно, особенно после того, как он обнаружил там, что все стены увешаны слишком знакомыми по земной жизни ликами.

За доли секунды Наш Герой обнаружил здесь изображения и Моисея. И Христа, и Саваофа, и Будды, и Аллаха, и еще десятков и сотен богов, против изображения каждого лика ниже его находился экран с невероятным количеством кнопок, с обозначенными под ними символами.

"Почему это так похоже на наши земные конструкции, - спросил сам себя Наш Герой и немедленно сам себе ответил: почему: да потому, что все, что он видел, на самом деле снова существовало в иной материальной плоскости, а в реальности своей было совсем не таким, как это представлялось ему.

Но Вселенский Разум (ВеРа) пока еще не хотел пугать его вещами непредставимыми и поэтому устроил все так, чтобы все это было увидено им без боли.

Павильон, в котором находился Наш Герой, видимо, предназначался только для связи с Землей, мириады других павильонов были видны из стеклянных его окон. Они уходили в космос, заполняя его, и по мере удаления казались прозрачными и исчезали в далеких туманностях.

Теперь Наш Герой заметил, что все эти гигантские строения, сколько хватало взора, связаны воедино каким-то ясно видимым черным лучом. И оттуда-то из самого центра этого комплекса ввысь устремлялся тоже черный луч, но толщиной в планету.

"Может быть, он идет в Высший Координационный Центр Бытия", - решил Наш Герой. И не ошибся, потому что почему-то постеснялся подумать: к Богу.

Следовало, однако, осмотреть то, что было рядом. Ведь почему-то он оказался именно здесь.

Он увидел на одном из экранов, которого не приметил раньше, свою планету и по мерцанию ее понял, что она больна, ибо чувство подсказало ему. Что одна ее часть пожирает другую. И это действительно было так.

На экране блеснуло синее пятно. Это был Атлантический океан. И тотчас же изображение приблизилось, и Нашему Герою стали отчетливо видны очертания берегов Америки и Европы.

Изображение сместилось вправо. И перед взором НГ явился тот самый остров, о котором уже было столько сказано. На острове было множество зданий, уже виденных им не однажды, а в прошлом году близко, когда он посетил этот остров с женой и собакой.

И вдруг ему стало страшно. Он понял вдруг, что это за остров, он понял сразу все. Он понял, что Земля - это такой же организм, как и любой другой, и что для координации бытия в этом организме тоже имеется передатчик, и что этот передатчик импульсов космического разума для Земли находится именно здесь, в районе Бермудов, и что этот передатчик захвачен теми. Кому невыгодно пестовать на земле космический разум.

Изображение увеличилось еще, и Наш Герой увидел почти тотчас же в волнах Атлантического океана предмет, похожий на человека. Изображение приблизилось, и Наш Герой вскрикнул: к острову плыл Нестеров.

Это было уже слишком.

В панике, совершенно забыв, что отныне он может все, Наш Герой стал думать, как спасти его. Но ему не пришлось долго упражняться, выдумывая, как это сделать. На экране появилось снова огромное здание: НГ знал, что это Центр по переустройству мира. К куполу здания тянулась откуда-то с неба ясно видимая нить. Это была концентрированная энергия, идущая из космоса.

Тотчас же Пурпурным светом загорелась клавиша на панели перед экраном. Не долго думая, Наш Герой легко прикоснулся к ней.

И немедленно черный луч, тянувшийся через десятки галактик на далекую Землю, луч, до этого мгновенья принимаемый невероятным Центром исключительно для того, чтобы лишить голубую планету энергии добра погас.

...Сбой программы Вселенского компьютера (ВК) произошел именно в направлении Голубой планеты двадцать две тысячи лет назад в Эпоху Рыб. Информацию из космоса принимали и тщательно прятали сперва ворожеи, потом, с развитием науки, другие носители темных сил, и оттого, вырвавшись на мгновение из бесконечно справедливых и разумных тисков Вселенского Разума (ВеРа), земляне стали придумывать способ выжить, создавали государства, выгодные темные силам, идеологию, войны, деньги, торговлю, и теперь-то это понимал Наш Герой, - теперь понадобится еще минимум два тысячелетия, чтобы восстановить равновесие добра.

На развитие эксперимента Вселенский Разум (ВеРа) отпустил двадцать четыре тысячелетия. А новый импульс добра на землю даст как всегда новый Спаситель.

Он родится на Земле и вернет человечество к добру. И это будет не так уж сложно, потому что теперь все живое будет воспринимать не отфильтрованную темными силами истину. Этот Спаситель на Земле будет последним и единственным, кому не суждено будет называться Богом.

Раскаленные экраны под изображением разных Богов засветились теперь ровным, одинаковой интенсивности светом. Это произошло тотчас же, как только прекратилась подача энергии на землю, в район Бермудских островов. В облике их было что-то непередаваемо общее.

И вот только тогда, когда был восстановлен сбой общей систему бытия, Наш Герой вдруг почувствовал, что он сделал далеко еще не все и что рождение Спасителя - это тоже миссия, возложенная на него.

Он огляделся вокруг. Теперь он снова плыл среди гигантских сооружений, и какая-то черная тень пересекла его путь. Он ждал всего, что угодно, только не этого. Ему пересекла дорогу гигантская черная кошка.

"Приметы, - заговорил в его сознании уже знакомый вещающий голос, даны мыслящим существам не для испуга, а для самоконтроля. Черная кошка это автоматическая настройка сознания. Мыслящая плоть несовершенна, и, чтобы сберечь ее, следует чаще вспоминать об опасности. Опасность представлена в виде кошки потому. Что более сложную программу мозг землян воспринимать пока не в состоянии".

Так вот, оказывается, для чего человечеству ниспосланы приметы, - для того только, чтобы дать возможность землянам контролировать добросовестность космической энергии. Но не означает ли это, что Вселенскому Разуму (ВеРа) можно не подчиняться?

Не означает.

Не означает, потому что передатчик в каждом человеке лишь фильтрует, индивидуализирует космическую информацию. Надо только быть уверенным, что он настроен, верно.

И, словно в подтверждение своим мыслям, Наш Герой увидел прямо перед собой, как раз там, где медленно проплывали лики Богов, родные и славные черты своей мамочки.

И он ощутил тогда, что у его мамочки связь с Богом не омрачена диаволнами. Поэтому она - совершенство.

Поэтому она - Бог.

Он плыл теперь прямо на нее. Она смотрела на него ласково и улыбалась волшебно и спокойно. Он понял, что изображение ее никогда не исчезнет и будет тем фоном. На котором он будет отныне совершать все, что сочтет справедливым.

Снова тень, на этот раз маленькая, заставила его сконцентрировать внимание. Он напряг зрение и только снова успел подумать, что этого не может быть.

Прямо на него, преодолев, судя по всему, так же, как и он, миллионы световых лет, плыло в пустом пространстве космоса недавно исчезнувшее, подаренное ему когда-то мамочкой паркеровское перо.

Глава 11. Ночь перед казнью

Христа как известно, казнили по при

казу римского прокуратора. Религиозные

итальянцы не могут не тяготиться этим

обстоятельством. Таким образом, нацио

нальность одного из родителей будущего

спасителя Земли уже можно предсказать.

А второй, видимо, будет из славян, может

быть, русский. Да, скорее всего, русский,

ибо Россия длительное время была словно

в немилость Божьей.

Национальность спасителя, С-П- Издат, 1993

Итальянские женщины странно переносят одиночество. Они его переносят... в одиночестве. Когда это пришло в голову Винченце, она, истомленная многодневным ожиданием появления мужа. Чуть улыбнулась. В самом деле, если абстрагироваться от трагедии, смешно жить в этом мире: холодно, слякотно, грубо.

"Исчез муж", - холодно кольнуло ее мозг правда. Он и раньше исчезал, но всегда находил возможность сообщить о себе. То по телефону, то через кого-то, а то вдруг Винченца находила в самом неподходящем месте записку: "Люблю".

Сегодня ничего такого не было, а она перерыла все.

Но душа была отчего-то спокойна и тревоги не чувствовала. Придет, куда он денется. А чтобы это было поскорее, надо просто-напросто хоть на мгновенье стать такой, как он хотел бы, например6 приготовить его любимую еду, запечь в духовке курицу. Пусть заломят за нее на рынке сколько хотят, но для него же. Надо еще купить пиво, и не баночное, а настоящее, в бутылках, надо... да еще много чего надо. И тогда он обязательно придет. Но, может быть... надо и еще одно.

Винченца почти серьезно думала об этом: надо надеть его любимый на ней пеньюар и сесть с его рукописью и читать, читать, не может же он не чувствовать того, что она продирается ради встречи с ним через непонятные русские слова и даже пытается найти в них не только словесный смысл, но и смысл тайный.

Как это невероятно трудно, но именно это ее подвижничество должно было вернуть счастье. А как же может быть иначе, ведь оплачиваться должно все.

А потом, что она думает делать потом. Когда он вернется? Не в первые мгновенья, нет. В первые мгновенья можно будет даже напустить на себя равнодушие, даже неприязнь, но надо не переборщить, а то все испортишь.

А вот что будет совсем потом? Опять сбежать в Италию, делая вид, что она очень беспокоится из-за Каролинки? Вздор!

Если уже быть до конца честной, то на самом-то деле она сбегает от него. Быть женой писателя невыносимо. Да еще такого, который постоянно болтает о том, что на свете есть только Бог, мама, любовь и литература. Почему-то жену он в этот список ни разу не включил. Он даже сказал как-то, что, когда она родит ему сына, сын будет думать так же, и она тоже будет в списке...

...Да, быть женой писателя невыносимо. Но невыносимо, если его не любишь.

Хотя ведь правду говорят: любовь - это чувство, которое должно хоть как-то подпитываться. А как его подпитывать, если он занят только собой и своей записной книжкой? Собака, которую он раз в неделю привозит от матушки погостить, и та получает от него больше внимания и ласки, чем она, его жена. Но ведь любит же она его?

А как, интересно, живут другие женщины в России? Ведь у некоторых наверняка мужья тоже занимаются творчеством. Неужели все они так одиноки и несчастны?

Время шло, и чем больше Винченца размышляла над тем, что она несчастна, тем сильнее оно бежало.

Уже была куплена снедь и перечитаны его письма, уже одиннадцать показал будильник и почти тотчас же - четверть двенадцатого, уж не так и хотелось готовить задуманную трапезу, приводить себя в порядок и тем более читать его рукописи, но тут вдруг в Винченце проснулась какая-то доселе не ощущаемая энергия. Она вдруг захотела еще больше устать от всей этой задуманной работы, потому что результат ее - она в этом уже не сомневалась - будет принадлежать ей. Он вернется.

И работа пошла, и было скоро, очень скоро готово все. Ухоженная женщина сидела теперь перед красиво и вкусно убранным столом и деловито перелистывала рукопись мужа. Это был все тот же рассказ, на котором Нестеров строил свои криминологические сентенции, только теперь он был исписан карандашом. Поверх почти каждого слова стоял его итальянский эквивалент, и наконец, когда Винченца и сама забыла, что она такое делает, ей открылась полстраницы, которые она вполголоса перечла.

И как раз в этот самый момент, когда дочитывались последние строки. Она услышала, как медленно и тихо открывается входная дверь.

Боже! Она была права, так открывает ее только он, потому что если открывать дверь резко, то она обязательно зацепит вешалку, которая тут же и обвалится и еще погребет под своими многочисленными крючочками. Планочками, железками ворох верхней да и не верхней одежды, которую лень или нет времени, сил, желания уже много дней перевесить в шкаф.

Но встречать мужа Винченца не спешила. Пусть он сам разденется, войдет в комнату и... увидит ее со своей рукописью в руках. Пусть он воочию убедится, какая она хорошая и преданная - не только ему, но и его творчеству - жена.

И в ожидании счастья Винченца снова углубилась в чтение. Машинально прислушиваясь, как он снимает ботинки, шаркает в тапках в ванную, моет там руки, и... вот он сейчас войдет, вот он уже вошел...

Она не отрываясь смотрела в текст.

"Вот такому рассказу были мы оба сегодня свидетели, но с одной только разницей, что волшебник явился нам обоим, а приветил его я один.

Это я к тому говорю, моя дорогая. Чтобы ты успокоилась, перестала меня ревновать к фонарному столбу и не грозила бы мне своим безмозглым Дженти, который даже если будет знать, как делать из обыденности золото, сперва увяжет это со своим кошельком. И никуда он тебя не увезет, потому что он примитивен, и изменить ритм и тем более направление своей жизни он не в силах, как все, кому дано только ползать, а не летать...

Да что я тебе все это объясняю? Хочешь, чтобы я снял тебя со шкафа? сниму, но с одним условием: поцелуй меня и скажи то, что я хотел бы услышать. Скажи, что ты меня любишь, а то я сейчас брошу писать и ты останешься несочиненной".

И, все еще вдумываясь в смысл последних слов, Винченца вдруг сообразила, что его сегодняшний приход не похож на все другие. И прежде всего потому, что обычно он сперва звонил в дверь прежде, чем ее открыть, а сегодня не позвонил, и еще потому, что с порога он обыкновенно кричал ей что-нибудь ласковое, а сегодня этого тоже не случилось.

"Что это с ним?" - подумала она, все еще не отрываясь от рукописи и все еще не сомневаясь, что это вошел именно он. Он, как ей казалось, стоял перед ней и улыбался. Она была уверена, что он сейчас обхватит ее руками, закружит по комнате и - точно, это он не сочинил - забросит ее на шкаф.

Она оглянулась на шкаф: подушечка, чтобы ей там было удобно сидеть, лежала на месте.

И тут вдруг ее сковал такой страх, что она даже не сразу нашла в себе силы, чтобы повернуть голову туда, где должен был, по ее представлениям, стоять он.

Когда она все-таки сделала это и подняла глаза, почти физически ощущая его присутствие, то даже не удивилась.

Комната была по-прежнему пуста. В комнате никого не было.

Винченца собралась было уже совсем упасть в обморок. Но почему-то раздумала. Кто ей поможет этой ночью? Надо надеяться только на себя. Да и страх вдруг ушел. И снова почудилось ей. А потом ей так казалось до самого утра, что он рядом.

- Риночеронтик. - закричала она, - где ты?

И тотчас же в ее сознании нашелся ответ. Он придумал себе, что он невидим, но был до того ласковый и родной, что теперь она уже не сомневалась - он рядом.

Винченца сперва разволновалась, что сходит с ума, и решила поскорее лечь в постель. Она оглядела еще раз внимательно комнату, поразмыслив секунду, выключила свет и стала снимать с себя пеньюар. Она поймала себя на мысли. Что делает это не так, как удобно, а так. Как нравилось ему, то есть не расстегнула нижнюю пуговицу. А, просунув сперва одно, потом другое плечо, сдернула его вниз, отчего он упал ей на талию, зацепив одну и тотчас же вторую грудь, потом она сняла его так, как снимают юбку, высоко подбросив ноги.

Пеньюар остался лежать на полу, а она забралась под одеяло и почти тотчас же почувствовала прикосновение его губ на своей груди. Потом шее. Плечах.

Так начинал любовный ритуал только он.

Потом "он" перевернул ее на живот. Его усы щекотали ее лопатки. А губы продолжали жадно целовать ее тело.

Эти такие родные и такие знакомые губы были неумолимы. Они то поднимались к ее затылку, то опускались до бедер и ног, заставляя ее тело трепетать, а голову - не думать о том, что на самом деле его нет рядом.

Потом ее перевернули на спину.

Винченца на секунду даже ощутила холод его ног и тотчас же, повинуясь привычке, разогрела его стопы своими маленькими ножками, и в тот самый миг, когда он обхватил ее легкое тело и прижался к ней своим нарочито тяжелым, она почувствовала то, что чувствовала при этом всегда.

А страх перед тем, что все это чудится ей и на самом деле не существует, оказался усыпленным.

Утром она проснулась и увидела то, что боялась увидеть. Она была одна. Но постель была смята как всегда, как бывало в те дни, когда он был с ней.

-Это невероятно, - решила она, - как ему это удается? - и вдруг абсолютно инстинктивно стала думать о земном - о том, что уж когда-когда, а сегодня-то и не надо было этого всего. Ночь на третье июня могла принести ей неприятности. Неизвестно еще, как сложится с ним жизнь, и вообще жизнь, а тут вот такая незадача. Она не предохранялась. Один раз уже была дурой, хватит!

В кухне половина курицы оказалась съеденной.

"Даже если это и был призрак, - решила Винченца. - то такой же голодный, как он".

Признаки вообще не едят курицу, в этот поел, может быть, чтобы не огорчать ее. Она ведь старалась...

Приняв душ, Винченца приняла и решение. Он, конечно, не вернется.

Она собрала его рукописи и спрятала их подальше, потом подошла к телефону и после долгих попыток соединилась с междугородней и без запинки назвала номер Дженти.

Э П И Л О Г

И отверзся Храм Божий на небе, и явился

ковчег Завета Его в Храме Его, и произошли

молнии, и голоса, и громы, и землетрясения, и

великий град... Ангел вышел из Храма,

находящегося в небе...

Воскресная проповедь

Так закончилась эта не совсем обычная история, в которой, если рассуждать здраво, фантастики не так много. Конечно, придирчивый читатель спросит доказательств, но разве безудержная необычность нашего бытия не свидетельствует, что все здесь написанное - правда?

Разве в самом нашем языке не заложены ключевые слова, неизвестно откуда взявшиеся, а созданные человечеством интуитивно, а может быть, и ниспосланные ему: Бог, Мама, Душа, Совесть, Слово, Кровь, Космос?

Но для тех, кто читает только ценники в магазинах, - для них, пожалуй, будет справедливо поставить точки над "i", и сообщить о том, где обрели свое место некоторые встреченные в этом повествовании герои.

НЕСТЕРОВ. Он вернулся в Россию, уволился из правоохранительных органов и стал сочинителем. Так часто бывает в нашей парадоксальной жизни, но его утешает то, что и Моэм, и Дефо, и Лермонтов тоже пришли в литературу, узнав сперва низменные земные тайны. Особо невероятные свои фантазии он подписывает псевдонимом. Правда, иногда его привычка что-то расследовать нет-нет да и напоминает о себе. По всей видимости, о некоторых своих подвигах на этом поприще он вскоре расскажет сам, а если поделится со мной, я их, конечно, не скрою от читателя.

МОИСЕЕВ. После Соединенных Штатов он перестал интересоваться журналистикой, в совершенстве овладев новой для себя профессией трансформатора бытия для власть предержащих, поступил референтом к одному из членов правительства. Он закончил очередную главу книги "Начало Водолея" и мог бы даже стать членом Союза писателей, если бы в нем существовала фракция с названием "Август", а не "Апрель", как ныне. Кроме того, Моисеев посадил на выделенных ему на работе шести сотках дерево, нанял соседа копать колодец и вырастил сына. В последнее время в компаниях он ведет только скучные разговоры, не пьет. Также избегает бесед обо всем необычном, включая и тему гороскопов. Сейчас он чрезвычайно занят и вечерами для своего начальника, члена правительства, пишет большой доклад о возможности встречи с инопланетянами. Поучительно узнать, каким образом он вернулся в Россию. Он был, как помнит читатель, подстрелен, потом арестован, но в тюрьме же написал письмо Президенту США, где просил политического убежища из-за того, что не желает принимать политику Гайдара и Ельцина. А намерен продолжать строить коммунизм. После этого заявления он в одночасье был переправлен в Москву...

МОРОНИ. Или, вернее. Теперь уже окончательно Тарханов Константин Николаевич, ныне - член правительства, у которого референтом и служит Моисеев. Но теперь его больше, чем инопланетяне, беспокоит собственное здоровье. Фамильный свой перстень он задевал куда-то, и несколько лет не вспоминает о нем. Цинизм его исчез. Змейку, якобы показывающуюся из его рта, никто больше не видел. В Сервитсио секрето на него махнули рукой.

ФЕДЕРИК. Бросил занятия медициной и перешел на службу в другой отдел, который быстро его переквалифицировал, и теперь работает помощником у советского резидента где-то в Европе. Иногда когда ему очень хочется рассказать, кто он на самом деле, он напивается и кричит, что все кругом шпионы.

Эпилог был бы неполным. Если бы мы не вспомнили

МАМУ Нашего Героя, которая единственная часто общается с НГ, разговаривает, видит его, стоит ей только включить специальный канал телевизора. Тогда Наш Герой материализуется и становится из плоти и и крови. И у нее дома властвует праздник. Но она не эгоистка и часто на этот праздник приглашает своих знакомых. У НГ берут интервью. Матушке Нашего Героя и ее друзьям жить стало значительно проще, потому что все их желания, помыслы и надежды вдруг каким-то чудом сбываются и выполняются.

В перерывах от делания добрых дел Наш Герой занимается огромной общественной космической работой. Вот как раз сейчас он следит за траекторией полета космического корабля из созвездия Водолея, который несется к Земле с тем, чтобы спасти ее, сделать справедливой и скорее завершить эксперимент, который был задуман Вселенским Разумом (ВеРа) еще тогда, когда на свете жили Вера, Надежда и Любовь.

ВИНЧЕНЦА. В последнее время она чувствовала себя неважно. Ей часто являлись вещи странные и даже грустные. Она стала сентиментальной, вспомнила вдруг свадьбу подруги, свою жизнь с Нашим Героем. А обратившись к врачу, узнала, что беременна, хотя ощущения, которые испытывала теперь не напоминали ей те, которые были, когда она носила под сердцем Каролинку. Врачи предсказали ей произвести на свет ребенка мужского пола между двадцать седьмым января и шестым февраля будущего года. Живет она попеременно то в Италии, то в России, таская с собой дочь из страны в страну. Мало общается со своими состарившимися родителями.

ЗЕМЛЯ. Хотя сегодня на ней и концентрируются силы зла, но ведь это лишь по временному недосмотру Вселенского Разума (ВеРа), у него было так много забот, но теперь появился помощник, и все станет лучше. К тому же во Вселенной добра водится неизмеримо больше, чем зла, а цель Всекосмического Бытия - великая справедливость во всем сущем.

...Жизнь Водолея, как правило, долгая, если только он сам не сократит ее...

1971, 1991, 1992, 1996, 2001 Манхэттен, Анкона, Сенигаллия, Переделкино, Прованс