"Путешествие на восток" - читать интересную книгу автора (Федорова Любовь)

Глава 5

То, что Натаниэль Лаллем провинился перед послом Фай Ли, понятно было с первого взгляда. На аудиенцию к государю его не брали. Вместо этого он был приставлен к дюжине рабочих, пришедших в усадьбу подпилить не в меру разросшиеся деревья — как раз те, при помощи которых легко попасть на ту сторону ограды — и исправить что-то еще по желанию новых хозяев. Дина, судя по всему, ему тоже велено было обходить десятой дорогой. Нэль только издали едва заметно кивнул советнику и сразу куда-то скрылся.

Сам господин посол был настроен решительно и по-деловому. Осмотрел запряженную четверней карету из Царского Города и присланный для сопровождения кортеж, вроде бы остался доволен, велел сначала погрузить короб с каким-то подарком государю, потом отдал последние распоряжения по Большому Улью, забрался в карету сам и разрешил усесться Ли Фаю. Для неофициальной беседы брать большее количество людей на территорию Царского Города господин посол отказался сам. Остальные таю должны были приехать позже для представления двору.

Дин надеялся, что господин посол понял правильно все его наставления, не поднесет государю неприличного подарка, не оскорбит поведением, хотя на неофициальной встрече ему простительны были бы кое-какие вольности и несоблюдение этикета. В Царский Город он отправился несколько раньше таю.

Вчера Дин отослал очередные два письма в Эгироссу — Волку и царевичу Ша. Впрочем, Волк сам намеревался вскоре приехать в Столицу, и обо всех своих успехах Дин должен был поведать ему при встрече. Еще одно письмо, состоящее всего из одного слова: «Пора», — под маленькой личной печатью, лежало в лаковом красном депешнике, приготовленном для голубя из Ашьина. Как только будет назначен день свадьбы — оно отправится в Ашьин и дальше, куда уговорено. А все остальное зависит от расторопности и ловкости устроителей переворота. И от того, насколько серьезно станет внимать разумным доводам, предложенным Дином, странное тайское посольство.

Для этого каждый шаг господина посла следовало держать под контролем. В истинной разумности людей, естество которых лишь наполовину является мужским, Дин сомневался. Всякий его взгляд был нацелен понять: не соврал ли Натаниэль Лаллем, не посмеялся ли над ним? Правда ли они двуполы? Все ли? Если да, то что они чувствуют в окружении нормальных людей? Любопытно ли им, как, например, любопытно Дину? Или им не слишком уютно?.. Чего только на свете не бывает. Единый — старый чудотворец…

Вчерашний разговор поразил воображение Дина настолько, что ночью ему приснился сон. В первой половине хороший: про то, как он сцапал Натаниэля Лаллема за его замечательный во всех отношениях зад. А во второй половине плохой — откуда ни возьмись вдруг появилась Каис и погналась за ним со сковородкой-лепешечницей в руке, как не раз бегала за пирожником Дамгаданом его вторая жена, дочь тестомеса Аари, Дину мачеха.

Дин проснулся в испуге, за три четверти стражи до рассвета, не выспался, не мог собраться с мыслями, думал не о том, о чем следовало думать во время утреннего доклада государю, и, в довершение всего, обнаружил, что разладилась логическая цепочка его знаменитых расчетов. Он упустил некоторые детали — зря понадеялся на память, не решился доверить расстановку бумаге — и не сделал нужных выводов.

Да государь и сам этим утром был хорош.

О том, что у государя бессонница и дрязги в семье, знал доподлинно каждый сплетник в Столице, но на памяти Дина император Аджаннар ни разу не срывал раздражения на приближенных. Кроме сегодняшнего утра.

Дин еще частично застал тот период, когда государь приучал себя к таргской внешней бесстрастности. Давалось это государю нелегко — ведь человек-то он был совсем не такой, на тарга не похож ни внутри, ни снаружи, пусть со временем у него и получилось себя переделать. Но сегодня с утра в нем вдруг прорвался годами сдерживаемый темперамент.

Государь перевернул чернильницу на двухсотстраничный доклад о северных территориях, составленный и переписанный собственноручно киром Наором, обозвал вступившегося за Наора государственного казначея халдой, помощников военного министра ленивыми свиньями, разжиревшими у государственной кормушки, а главу Торгового совета полудурком и кем-то там еще (даже воспитанный в лицейской казарме Дин нескольких слов не понял), все с истинно ходжерским красноречием и в лучших традициях своего неуемного папаши, который никогда никому не стеснялся сказать, что о человеке думает, и за словом в карман не лез. К счастью, государева вспыльчивость всегда вовремя гасла. Дав волю гневу, Аджаннар попросил у всех прощения, и Дина, жалко поджавшего хвост и спешащего поскорей закончить с докладом, слушал почти безразлично. Лишь в конце сделал замечание:

— Если б и ты завел песню о том, что мне пора или снова жениться, или узаконить наследование, я бы решил, что все при дворе сговорились против меня. Откуда у вас такая страсть — лезть в мою семейную жизнь и интересоваться, как я делю свое ночное время между женой и наложницами? Через месяц-другой на нашей северной границе будет стоять армия, и у меня нет времени на удовольствия и развлечения. Откуда же у всех остальных берется время договариваться меж собой и осаждать меня несвоевременными советами?..

Дин склонился еще ниже и произнес:

— У меня и в мыслях не было, мой государь. Я лишь нижайше осмеливаюсь напомнить вам о предложении, на которое вы не ответили мне вчера: поручить тайному сыску провести расследование по тайскому посольству. В целях безопасности государства важно было бы знать, откуда у них столько информации о Таргене.

— Нет, — раздраженно махнул рукой государь. — В расследовании нет необходимости. Их источники информации мне известны.

Дин счел за благо не привлекать более к собственной персоне высочайшее внимание и заткнулся, но именно в этом месте его логические расстановки дали трещину. Тайское посольство оказалось неверно учтенным фактором. Дин предполагал, что другие знают о таю меньше или, по крайней мере, не больше, чем он — и он ошибся. Было тут что-то подозрительное. По-видимому, выплывали наружу какие-то ходжерско-тайские махинации непроверенной давности, глубины и масштаба.

Не обернулась бы обманчивая доверчивость и безобидность пришлых странных существ таю какой-нибудь каверзой, на которые так способны женщины. Не испортили бы хитрые ходжерцы весь подготовленный план. Надо следить, следить, и еще раз следить…

Дорога к Царскому Городу заняла совсем немного времени. Ехать в тряской карете, запряженной живой тягловой силой, было непривычно и даже несколько страшно, хотя и неожиданно быстро. По мощенной каменными плитами старой дамбе вдоль Обводного канала, под грохот колес, свист кнута и дробь копыт экипаж двигался со скоростью не меньше сорока километров в час. Внизу мелькали пересечения людных улиц, роскошные усадьбы, величественные мосты.

Фай даже в общих чертах не мог себе представить встречу с полновластным хозяином этой страны. Какие уж там детали. Государь, несомненно, тарг. Судя по тому, что правит страной он более шестнадцати местных лет — скорее всего, немолод. Интересуется инженерным делом, всякими научными новшествами и поощряет изобретательство — видимо, человек технически образованный или, по крайней мере, понимает, что без научного прогресса социальный прогресс невозможен. Покровительствует искусствам — театру, музыке, литературе — стало быть, помимо всего, человек он весьма разносторонний. Собственного лица у государя нет — есть маска Справедливости. Это может быть и плохо, и хорошо. Зависит от того, как понимать Справедливость. Можно собственные интересы подчинять Справедливости, а можно — Справедливость своим интересам…

С обычаями, разговорным языком и бытом простого населения Столицы ознакомиться было легко. Город стоит на воде, и несколько зондов, запущенных в реку немного выше по течению, под видом обычного мусора проплыли Столицу насквозь. Большая часть их, правда, по недоразумению прошла одним и тем же маршрутом — мимо Речных Пристаней и Зеленного рынка, — но запас слов и поведенческих стереотипов они набрали достаточный для того, чтобы составить полноценный словарь и понять, как, попав в Столицу, вести себя пристойно, а как нет.

Кроме карты построек, никаких других сведений о Царском Городе и бытующих там нравах не нашлось. В программе исследований, составленной еще на Тай, не подразумевалось, что от благосклонности местного правителя в жизни таю будет что-либо зависеть. Экспедиция Нижних, которая планировала посетить Та Билан с рядом биологических исследований, изначально не собиралась получать там вид на жительство и оставаться без поддержки извне, без мало-мальски приличной технической базы. И еще Фай никогда не считал себя дипломатом. Немного хитрости для работы с подчиненным персоналом, упрямство и жесткое выполнение полученных на Нижнем Тай инструкций в отношениях с Лалом, хозяйственная сметка и небольшой организаторский талант — это у него было. Но политика на государственном уровне до сих пор лежала вне сферы его обязанностей и интересов. Тем более такая политика, о которой говорил Дин — или, вернее, как понял ее со слов Дина Фай, — лицемерная, укрытая под масками и пестрыми словами, а на самом деле всего лишь мимикрировавший под столичное многоцветье простенький закон «ты мне — я тебе» со следствием «я с тобой, пока мне это выгодно». Скользкая стезя.

Господин Дин, конечно, не раз упоминал, что государь дальновиден, мудр и многомилостив, но — кто знает — может быть, других эпитетов по отношению к монарху употреблять здесь попросту нельзя?

Маленький Ли тоже беспокоился. Правда, Фай подозревал, происходило это совсем по другой причине. Ли был любопытен, словно кошка. И, как ни старался Фай сдерживать в нем страсть соваться не в свои дела и исследовать на собственном опыте все новое и ранее непознанное, это любопытство все равно служило Фаю поводом для множества тревог и огорчений.

Наконец вблизи появились стены Царского Города. Карета съехала с дамбы, прогрохотала по последнему мосту, влетела в растворенные настежь ворота и, сделав на большой площади полукруг, остановилась. Для встречи, кажется, была приглашена небольшая армия. Обыскивать их, к счастью, не стали, ограничились подозрительными взглядами.

За первой стеной возвышалась вторая, в виде одноэтажного здания с портиком и фальшивыми окнами; за внешним заградительным кордоном следовал другой, внутренний. Пройдя сквозь портик, крытую галерею, две аллеи и несколько мостов через ручьи различной ширины, сопровождаемые Дином гости оказались в небольшой беседке, возле пруда, где четыре человека в неприметных одеждах и с почти одинаковыми лицами попросили показать предназначенный государю подарок.

Дин, на плече которого откуда ни возьмись появилась белая маска с кошачьей улыбкой, кивнул, что все в порядке, так необходимо. Фай вытащил из оберток и вороха резаной бумаги произведение искусства, над которым пятеро его помощников трудились неделю — часы с пружинным механизмом и музыкальным боем. Основная сложность создания этих часов состояла в том, чтобы не слишком удаляться от уровня местных технологий и, в то же время, сделать нечто интересное и в красивом исполнении. Пришлось объяснить, что данный механизм показывает время, каждую четверть стражи играет музыку и не имеет отношения ни к самострелам, ни к устройствам, испускающим яд или натертым ядом. Никакого интереса к часам, кроме сугубо профессионального, эти четверо не проявили. Даже обидно.

Часы были установлены на поднос, накрыты полупрозрачной тканью, двое слуг взяли их и молча унесли.

Господин Дин повел двух таю дальше. Он был серьезен, сосредоточен и не улыбался, как обычно. За него теперь улыбалась белая маска.

Из беседки у пруда в глубину сада вела выложенная речными плоскими камушками дорожка. Сам дворцовый комплекс Царского Города остался в стороне. Дин забирал все дальше и дальше влево от видневшихся за деревьями белокаменных построек. Ли вовсю вертел головой. «Эх, сюда бы наших ботаников», — сказал он, осматривая сад. Подумал и добавил: «А из-за запруд на ручьях тут должно быть полно водяной мошки». Но ни одного летающего кровососа Фай в воздухе не заметил. «Травят чем-нибудь», — буркнул в ответ он.

Пройдя пешком около километра по тропинкам, аллейкам, фигурным мостикам и лужайкам, они прибыли на место.

На невысокой земляной террасе стоял ажурный каменный домик, увитый растением с серебряно-серыми круглыми листочками. На некотором расстоянии друг от друга в саду выстроилась целая цепочка подобных домиков. Одни были из лакированного резного дерева и раскрашены в неброские цвета, другие утопали в пышно цветущих белым, розовым и голубым растениях, третьи стояли как бы над водой, отражаясь в ней, словно в зеркале.

Дин сверился с солнцем — как они узнают по нему время? это же ненадежно — и объявил:

— Я покидаю вас. Государь может заставить ждать себя, но вы не беспокойтесь. В конечном итоге, что есть понятие «вовремя», как не исполнение воли государя?..

Он пропустил Ли и Фая за гибкую занавесь из живых серебряных плетей, поклонился на прощание, надел улыбающуюся звериную маску и отправился куда-то по другим своим делам в обход павильонов.

Рано утром Джу, прикорнувшего на обитых холстиной досках под зимним плащом, разбудил Шан. Он копался в посудном шкафу в поисках чашек для чая. У Шана из рук выскользнула медная кастрюля и два позеленевших хозяйских блюда, которыми Джу не пользовался.

Один ставень Шан открыл, и в комнату сейчас лились лучи утреннего чистого солнца. Слегка покачивала листиками груша. За окном было тепло и спокойно. Даже голосок, уставший за ночь, щебетал еле слышно, и в ответ ему нежно тенькала какая-то птичка. Быть может, он все-таки добился благосклонности подруги, ради которой месяц не давал никому в округе уснуть, и не будет больше свистеть по ночам?..

— Красиво тут у тебя, — вместо утреннего приветствия проговорил Шан, заметив, что от содеянного шума Джу подскочил на своем жестком ложе так, будто кастрюля и блюда попадали ему на голову. — Тихо… (Медный звон еще стоял в воздухе.) — Прямо сказка какая-то. Птицы поют — заслушаешься. А у нас многоэтажный дом, да почти что под самыми окнами портовая таможня. И днем и ночью грохот, ругань, телеги эти несмазаные с разбитыми колесами. Как будто в Столице нет других дорог и улиц, чтобы по ним ездить. Столько беспокойств все это доставляет… Я вот чай варю, только не знаю, из какой посуды ты его пьешь…

— Сбоку от умывальника посмотрите, на полке, — посоветовал Джу, протирая глаза. — Рабежский колокол уже звонил?

— Здесь разве слышно? — удивился Шан. — Ведь отсюда до Рабежа добрых четыре лиги, а то и все пять… Я всегда по солнцу встаю. У нас не слыхать колоколов.

— Мы на службу не опоздаем?

— Не должны.

Шан нашел обе чайные чашки Джу — пеструю с трещинкой и белую надкушенную — и по-хозяйски протирал их полотенцем, пока чайник шипел на плите.

Размышляя, надолго ли Шан у него поселился, Джу привел комнату в порядок — собрал с пола постельные принадлежности и сложил на кровать. «Когда я прочитаю родительское дело? — думал он. — Все время мне что-то мешает…»

— Я совсем забыл, — Шан вдруг задрал полу кафтана и полез в карман штанов. — Аглар велел тебе передать ключи.

Связка с двумя жетонами — для архива и для входа на второй этаж префектуры, — коротко звякнув, шлепнулась на застеленную кровать.

— Сегодня Аглара на ночном дежурстве подменю я, а потом, когда будет мое дежурство — я не помню точно, когда — ты подменишь меня, мы с Агларом так договорились. А еще он велел тебе, если ты в самом деле веришь Единому, больше молиться. Ни с кем, сказал он, не происходит таких вещей, как с Джу. Он просил предупредить, чтобы ты был очень внимателен.

Обстановку внутри павильона Фаю не с чем было сравнить — он не видел других государевых покоев. Отделка и убранство не показались ему роскошными. Он представлял себе жизнь местных владетелей по-другому, в окружении того, что наиболее высоко ценится в империи — золота, драгоценных камней, шелковых ковров и тканей.

Увиденное было намного скромнее. Перевитый гибкой лозой ажурный камень; серебристо-серая циновка на полу; две резные скамьи со спинками, поставленные под прямым углом друг к другу, и овальный столик из полированного дерева перед ними; по стенам, среди листвы, несколько изысканных миниатюр на бледном шелке с изображениями туманных гор и морского берега. Свет падает сверху — через круглое окно в потолке. Темная жаровня распространяет сладковато-терпкий аромат. На столике белая вазочка с веткой цветущего дерева.

Ли тут же уцепился взглядом за эту ветку, достал из узкого горлышка и понюхал. Фай шикнул на него и слегка ударил по руке.

— А что ты дергаешься? — пожал плечами Ли, возвращая веточку на место. — Они же тут дикари. Мы с тобой вдвоем можем весь Царский Город с ног на голову поставить, разве не так?

— Мы с тобой — в гостях, если ты не понял, — осек его Фай. — Веди себя прилично.

Ли снова пожал плечами и с демонстративно-отсутствующим видом уселся на скамью. Но долго сохранять невозмутимость у него не хватило терпения. Лукавый взгляд соскользнул с нейтральной точки на стене и пошел сначала направо, потом налево, Ли потянулся и раздвинул плети плотно укрывающей каменную резьбу живой драпировки.

Фай некоторое время следил за ним молча, сожалея о том, что Ли не обладает врожденным чувством такта, и по этой причине его могут посчитать дурно воспитанным, потом зашел Ли за спину и хотел еще раз призвать его к порядку, но не успел. Легко прошелестели серебряные листья. Два или три человека остались за порогом, и один вошел. Дин предупреждал, как отличить государя от других царедворцев, если встреча с императором случится внезапно. Хотя двух одинаковых масок при дворе нет, неподготовленному взгляду трудно бывает одну отличить от другой. Но все эти маски — личины зверей. На государе же маска человека.

Вошедший был одного с Фаем роста и лишь немного шире в плечах. Он безошибочно определил, кто из гостей посланник, а кто переводчик, и смотрел из-под серо-стальной маски прямо на Фая.

Фай опомнился, сгреб замешкавшегося супруга за одежду и, словно куклу-марионетку, заставил встать и поклониться.

Государь ответил на поклон поклоном — не таким, конечно, почтительным, как расстарался Фай, но, прежде чем выпрямиться, он снял с себя и стальную маску, и серебряную сетку, закрывавшую волосы, и положил их на плечо белого с жемчужной вышивкой кафтана.

— В первый раз вам будет удобнее со мной разговаривать так, — сказал государь и жестом указал на скамьи. Вежливая улыбка мельком отразилась в темных, с антрацитовым блеском глазах. И пропала. — Пожалуйста, садитесь. Поговорим без титулов и чинов, просто как люди, заинтересованные во взаимной выгоде.

Фай почти не удивился. Он уже понял, что многое с самого начала представлял себе неверно. У тарга не могло быть ни угольно-черных глаз, ни такого же цвета волос. Фай принял бы императора за арданца, будь кожа у того потемнее, а скулы пошире. Но у государя оказалось приятное, немного усталое лицо, очень спокойное и совершенно не похожее на арданское или северотаргское.

И по возрасту они с Фаем казались ровесниками. И у того и у другого, если присмотреться, можно было увидеть несколько седых нитей в волосах, однако их седина являлась лишь печатью некоторого жизненного опыта, а отнюдь не бремени прожитых лет. Фай подумал: тридцать три, тридцать пять, ну, тридцать семь — самое большее, сколько ему может быть. А еще Фай сразу понял, что Дин не преувеличивал, и с этим человеком действительно легко будет достичь взаимопонимания и обо всем договориться. Внешность и поведение государя сразу располагали к доверию.

Единственное, что совершенно не понравилось Фаю в государе — это как обомлел Маленький Ли при появлении владыки полумира.

Нэль целый день занимался хозяйством, стараясь отвлечь себя от плохих мыслей. Он твердил себе, что сам виноват в ухудшении отношений с Фаем. Нэль в самом деле не знал, как вернуть доверие брата. Между ними постоянно случались какие-то недомолвки и досадные недоразумения, препятствовавшие пониманию и возврату их прежней хорошей дружбы. Нэль догадывался, в чем может упрекнуть себя. Наверное, он был слишком обидчив. Он все время забывал, что старший брат отвечает не только лично за себя и за него, но также за судьбу всех Нижних таю, участвующих в этой злосчастной экспедиции, и за успех самой экспедиции в целом.

С другой стороны, Нэль подозревал, что дурные намерения Лала избавиться от Нижних раз и навсегда, сняв при этом с себя ответственность за их судьбу, Фай преувеличивает. Преувеличивает сильно. Лал был подозрителен, но не коварен. Он не желал зла людям. Точно так же, как никогда не желал им добра. Когда он закончит программу собственных исследований на Бенеруфе, он пришлет на Та Билан все, что Фаю обещал. Неизвестно лишь, когда именно это произойдет. На следующей неделе или через несколько лет.

Нэль тоже обманывал себя. Ему казалось сначала, что Лал должен его пожалеть и сделать что-то для примирения и возврата всего на прежние места. Однако дни шли, и Нэль постепенно сознавал, что и для Лала — чем глубже пропасть между Верхними и Нижними, тем лучше. Лал верен себе. Он исполняет инструкции, и люди для него значат не больше, чем знаки препинания в коротких строчках приказа — они могут там стоять и могут не стоять, приказ все равно будет исполнен…

По просьбе Фая муниципалитет прислал рабочих, чтобы привести в порядок то, что не нравилось в Большом Улье новым жильцам. Рабочие изуродовали старые деревья возле ограды и наполовину опустошили сад. На месте бывшего цветника Фай планировал устроить мастерские. Кроме того, починки требовала система отопления и подачи горячей воды из котельной в жилой корпус. Попав в Большой Улей, таю столкнулись с недоступной им прежде и невиданной роскошью: с отсутствием каких-либо ограничений на использование питьевой воды. Незначительные препятствия на пути к получению более полного удовольствия от работы приреченской водокачки следовало срочно устранить.

Когда возня с прочисткой и цементированием керамических труб в здании и уборка спиленных сучьев во дворе были почти завершены, начали возвращаться участники большого дворцового приема, устроенного государем Аджаннаром в честь тайского посольства.

Достаточно было обменяться несколькими словами, чтобы понять: дело продвинулось в нужном направлении. Переговоры прошли успешно, и обе стороны остались довольны друг другом. Во всяком случае, пока.

Впрочем, оказалось, что Нэль порадовался за успех предприятия раньше чем следовало. Посредником для подготовки к очередному важному повороту в его судьбе, спланированному Фаем, послужил, как обычно, Маленький Ли. Из Царского Города этот проходимец явился с мечтательным выражением на лице и странным блеском в глазах. Фай, напротив, дергался и кусал губы. Он пробежал к себе в лабораторию, никому не сказав ни слова (Ли обронил: «Не обращайте внимания, это наша с ним личная ссора»). Все прочие говорили при этом, что взаимная договоренность достигнута и дело осталось за малым — нужно исполнить одну легкую формальность.

Ли притащился за Нэлем на задворки, в угол за котельной, куда рабочие таскали распиленные сучья и укладывали их в хранилище для угля и дров. Он стал восторженно расписывать, как все было здорово и какой замечательный человек государь Аджаннар, как вежливо он принял их с Фаем, как внимательно выслушал, как верно задавал вопросы, предвосхищая многие объяснения и подробности, и какой шикарный прием был устроен потом тем сорока таю, что посетили Царский Город в качестве официального посольства, как выглядит тронный зал, как одеваются придворные и как они таращились на настоящих людей.

Нэль слушал не без любопытства. Восхищение Маленького Ли было настолько искренним, что Нэль даже стал жалеть о своем отказе посетить Царский Город. Но сожаления его были недолгими. Они продлились лишь до того момента, когда Ли сообщил, что Фай просит Нэля подойти — у него будто бы есть очень серьезный разговор. Интонация подвела Маленького Ли, сказать эту фразу как бы между прочим у него не получилось. Голос дрогнул. Нэлю пришлось сделать вид, что он не заметил оплошность. Нэль пожал плечами и отправился к Фаю.

Фай ждал в лаборатории.

По правде говоря, Нэль решил, что сейчас окажется снова в чем-то виноват. Много думал о себе и мало о других, манкировал общественным и нравственным долгом или нечто вроде того. Он внутренне подготовился к тому, что Фай опять его обидит. Поэтому начало обращения к нему брата, касавшееся как раз долга человека перед обществом он выслушал рассеянно и истолковал неверно. Но Фай был неестественно добр и между тем говорил:

— Выслушай меня внимательно, малыш. Мне очень нужен человек, которому я мог бы доверять. Здесь каждый наш шаг имеет значение. Мы вынуждены вступить в договор, составленный по правилам этой страны, потому что поддержка со стороны Таргена нам необходима. И этот договор даст нам гораздо больше, чем требует от нас вложить. Мы обязаны выполнить миссию, ради которой мы здесь. Ради нее требуется пойти на некоторые жертвы и…

— Погоди, — перебил его Нэль, который за длинным вступлением почувствовал подвох. — Я понимаю, ты подготовил большую и возвышенную речь. Но лучше не трать зря слов, объясни мне просто: какую очередную идею мы должны исполнить во имя благословившего нас на подвиги отечества?

Фай помолчал и развел руками.

— Не мы, Нэль, — сказал он. — Я хотел бы, чтобы это сделал ты.

Нэль наклонил голову набок.

— Да? — переспросил он. — А подробнее ты не мог бы?..

— Я попросил у государя сутки на размышление.

— Фай, не уходи от ответа. Если ты хочешь, чтобы я что-то сделал — все равно придется сказать.

— Мы подписываем федеративный договор о вхождении острова Бо в состав империи. Для соблюдения всех необходимых условий кто-то из нас должен на время вступить в брак с императором, и ты должен понимать, что другого выбора я сделать не могу. Разве что пойти сам или отправить Маленького Ли.

— Вот и отправь, — не меняя тона, предложил Нэль.

— Это формальность, Нэль, простая формальность. Подписание договора во время свадьбы, потом пятнадцать-двадцать дней выждать для приличия, и развод. Здесь все так делают. Государь Аджаннар — очень порядочный и умный человек…

— Ли мне уже рассказал.

Фай снова закусил губу чуть не до крови.

— Я вижу, ты меня не понял. Я не пытаюсь подложить тебя под кого-то ради выгоды или устроить на свое усмотрение твою личную жизнь. Это политическое соглашение. Соблюсти обычай требуют таргские законы. Ты говоришь по-таргски, я могу тебе доверять, и, наконец, ты единственный свободный человек в нашей экспедиции.

— А, так вот как ты расцениваешь мое семейное положение…

Фай нервно дернул головой.

— Ты опять неправильно понял мои слова. Я хотел сказать, что если фиктивный брачный договор с императором вызывает протест лично у тебя, то твоему семейному партнеру он как бы безразличен. Если Лал вообще о таком эпизоде в твоей жизни когда-либо узнает… Нэль, помоги мне решить эту задачу.

— Фай, почему ты всегда решаешь свои задачи за мой счет?

— Потому что ты мой брат, я тебя вырастил и рассчитываю на тебя. Потому что у людей есть определенные обязанности друг перед другом и перед обществом, которое их воспитало.

— Я взрослый человек, Фай, я сам решаю, кому я оказываю помощь, а кому нет, перед кем я в долгу, а кто в долгу предо мной.

— Поэтому я не хочу тебе приказывать. Хотя мог бы. Я не присваиваю себе право решать за тебя. Ты сам должен понимать, что так надо, Нэль. Если ты не понимаешь — я зря потратил эти годы.

По лицу Фая Нэль догадался, что, если он сейчас повысит голос хотя бы на полтона — Фай сорвется.

— Хорошо, допустим, я понял, — изо всех сил стараясь выглядеть спокойно, проговорил он. — А по каким причинам не подходит кандидатура Маленького Ли?

Из-под руки Фая на пол слетел какой-то инструмент.

— Да потому что этот… — Фай вдруг замолчал и как-то странно посмотрел на Нэля. — Потому что я его люблю, — просто сказал он.

Но Нэль был упрям.

— А я люблю Лала.

— В отличие от Лала, Ли не понимает значение слова «формальность», — тихим голосом произнес Фай. — Иди, спроси его об императоре и последи за его лицом все то время, что он будет делиться впечатлениями. Увидишь, что я имею в виду. Поймешь, чего я боюсь.

— Ну… Меня же никто ни о чем не спрашивал. Ни когда я подписывал семейный контракт с семьей Лаллем, ни когда меня увозили с Бенеруфа. Это нечестно, Фай.

Глаза Фая зло сверкнули.

— Если бы ты соблюдал контракт с семьей Лаллем или хотя бы молчал о своих похождениях, у меня сейчас не было бы никаких сложностей! — резко заявил он.

— Ну да, снова я виноват во всем, — Нэль кивнул. — Что и требовалось доказать.

— А кто же, по-твоему? Может быть, это я отдавался грязному моряку на бочке под трапом? Я лазил через забор и возвращался из города довольный и пьяный? Я вертел задом перед советником Дином и строил ему вот такие глазки? Я?..

— Нет, все это делал я, — сказал Нэль, повернулся и пошел из лаборатории прочь.

Гнусно. То есть, могло бы быть хуже, но некуда.

Он видел, конечно, что Фая бесят рассуждения Маленького Ли, почерпнутые из общения с Нэлем, о том, что-де в таргском обществе нормы поведения много свободнее, чем на Тай. Только Нэль думал, что, во-первых, каждый человек сам отвечает за собственные поступки, и в воле Ли как следовать дурному примеру Нэля, так и не следовать ему. А во-вторых, Нэлю казалось, Ли нарочно дразнит Фая, ему нравится, когда тот ревнует. Видимо, Ли переступил черту разумного.

Нэль не задумывался, куда идет, но ноги сами принесли его к той калитке, от которой Дин дал ему ключ. Замок там не переменили. Просто, чтобы избежать незаконных проникновений из города, к датчикам сигнализации и наблюдающему глазку камеры был присоединен тяжеленный стальной засов во всю ширину двери.

Освободить дверцу от засова и выйти за пределы Большого Улья, в другой мир, заняло у Нэля около пятнадцати секунд.

Наконец-то дело, спрятанное в голенище за печкой, созрело для прочтения.

День прошел бестолково. Во-первых, было слишком жарко, чтобы всерьез что-либо делать. Во-вторых, и делать-то было нечего.

Агларовы бумажки и разбирательства, которые в префектуре решились передоверить на самостоятельное рассмотрение именно Джу, а не кому-то более опытному, все были глупые и вздорные. Сосед жаловался на соседа, что тот будто бы летает по небу на лопате и увел из колодца воду. Какой-то человек занял у знакомого двух рабов и, когда те испортили порученную им стену в саду, отстряпал их плетьми так, что один на следующий день взял да и помер. Из сопредельного Порту района пришел донос на Райзу Тата, с которым Джу вместе рос в монастырском приюте. После приюта Джу попал в охотники, а Тат — в дичь, да красть стал неудачно: обворовал такого же вора, как сам, а на двойных воров покровительство воровского цеха не распространяется — свои же их и сдают. В общем, несмотря на то, что с утра и до вечера совершенно ничего не происходило, у Джу все время было ощущение, что он серьезно чем-то занят.

Придя домой, он запер дверь на замок и оба засова, некоторое время посидел перед плитой на сундуке, накапливая решимость. Потом вытащил голенище, отнес в комнату и вытряхнул содержимое на стол, уложив листы тыльной стороной кверху — так проще было разбираться в разводах водяных пятен.

Разбор и сортировка заняли около половины стражи времени. Джу не торопился. Сначала он поделил дело на четыре части, согласно размеру повреждений. Серьезная путаница могла возникнуть только в самой последней из частей, почти не тронутой водой. Начало и середину Джу раскладывал, почти не читая. Время от времени он заглядывал на лицевую сторону бывшего свитка, проверяя связность изложения, перенос слов, соответствие почерков и качество чернил для точного выверения последовательности страниц, вот и все.

Соседи ходили в своем огороде и время от времени, когда кто-либо из них приближался настолько, что мог из-за изгороди видеть Джу, сидящего у окна, он отвлекался от своего занятия и начинал в упор на них смотреть. Соседям это не нравилось, они сразу старались повернуться спиной или перейти на другую сторону грядок и кустов, чего Джу и добивался.

Потом сизые облачка, похожие на полоски дыма, которые появились в небе около полудня и ничего серьезного, казалось бы, не предвещали, быстро потемнели, надвинулись и набрякли тяжестью. Первый порыв ветра с океанского берега запутался в ветвях старой груши и хлопнул непривязанным ставнем. Соседка, поправлявшая грядку, вдруг завернула на голову полосатую верхнюю юбку и, блеснув прорехой на нижней, стремглав бросилась к дому. На Джу прыснуло с подоконника водяной пылью, тяжелые капли часто забарабанили по крыше и стали падать на пол и на стол.

Пришлось закрыть ставни и зажечь лампу. Подготовка текста к этому моменту была завершена.

Джу мысленно представил себе, каким был бы титульный лист, если бы сохранился цел, перевернул пачку листов лицом вверх и принялся читать.

Протоколы начинались с невинных вещей. С имущественных актов семей Гермерид и Белый Волк, со свидетельства о его, Джу, рождении. Он пропускал малоинформативные страницы, как ближе к весне пропускают меж пальцев луковую шелуху в мешке. Потом Джу поймал среди шелухи луковицу. Нашлась очень интересная деталь. Будь он одним из следователей, ведущих это дело, он бы остановился на найденном моменте подробнее.

Оснований заподозрить кира Ариксара Волка в смерти собственного брата, кира Агиллера из Агиллеи, было хоть отбавляй. Смерть произошла ночью, а немного раньше, днем, в служебной приемной Торгового совета между братьями случилась драка. Отец Джу ударил Волка по лицу при дюжине свидетелей, после чего Волк отказался принять от него вызов на дуэль — имел право, как старший в семье. Следующим эпизодом была дуэль между Волком и государем, который тогда еще государем не был. Получалось, что государь выступил в защиту чести отца Джу?.. Вроде бы, да. Значит, отец с государем стояли по одну сторону черты, а недругом их был Волк. Уже интересно.

Потом… Чего-то здесь не хватало. Очевидно, некоторая часть допросных листов действительно была изъята, или, что больше похоже на правду, нужные люди оказались не допрошены. Государь, который еще не был тогда государем, например. События перескакивали с одного на другое. Легкой шелухой мелькнули показания соседей, с которых дело начиналось в первоначальной неправильной подборке. Часовой мастер Гермерид, отец девицы по найму Маран, отказался явиться на допрос, и привести его силой не представилось возможным вследствие его тяжелой болезни.

Дальше — заключение судебного врача Приреченского округа по поводу растительного яда, который мог послужить причиной смерти. В чайной чашке в комнате покойной Миран была найдена вытяжка из корня шибелы: разведенная чаем, но в пропорции достаточной, чтобы умертвить человека. Шибела является успокоительным лекарством, прекращающим также сердечные спазмы и сердцебиение. Шесть капель шибелы на половину мерной чашки воды успокаивают душевное волнение, двенадцать-пятнадцать капель применяются для снятия болей в области сердца. Двадцать капель вызывают галлюцинации. Тридцать капель на полчашки воды — приводят к остановке сердца, параличу дыхательной мускулатуры и к смерти. Те самые тридцать капель были обнаружены в комнате матери Джу. Неизвестно только, пил из этой чашки покойный или не пил.

Показания родственников и слуг кира Агиллера из Агиллеи: да, у него было нездоровое сердце, он действительно употреблял лекарства, но не часто, и о свойствах шибелы хорошо знал.

Оставшаяся открытой версия, предполагающая самоубийство на почве ссоры с имеющим влиянием родственником, главой рода. Показания служащих Торгового совета, опровергающие возможность чьего-либо серьезного влияния на кира Агиллера. Господин старший торговый советник был скорее человеком, который сам оказывал влияние на других, нежели подверженным таковому со стороны…

Три прочитанные части Джу отложил в сторону. События семнадцатилетней давности понемногу вырисовывались из сухой архивной записи. Осталась последняя часть, лучше всех сохранившаяся, и оттого наименее упорядоченная. Тут-то Джу и споткнулся. Один единственный рапорт судебного чиновника испортил всю величественную картину внутрикланового заговора Волка против собственного брата, выстроенную уже в воображении Джу. Так хорошо все ложилось одно к одному: политические разногласия, борьба за влияние, принципиальная позиция отца, ссора, красивое слово «дуэль» на фоне сложной политической ситуации в стране — в условиях отсутствия единоначалия и при дележе власти среди наиболее могущественных политиков и владетелей… И приятель Волка Дин, как бы случайно подкидывающий Джу информацию к размышлению, чтобы использовать Джу в интересах волчьей стаи…

И — с размаха рожей в лужу.

Кир Александр Джел, будущий император Аджаннар, появился в доме мастера Гермерида спустя половину стражи после того, как судейский чиновник зарегистрировал смерть. Девица по найму Миран, ослепленная несчастьем, с порога обвинила кира Александра в убийстве. Кир Александр не стал спорить с девицей Миран, он только пояснил чиновнику дословно, что якобы умерший «спал с ней, а умер от любви ко мне». От этих слов Миран схватила заточенный крючок для сшивания волосяного савана и нанесла им киру Александру Джелу ранение в сердце, по всем признакам смертельное, и лишь невероятным чудом не повлекшее за собой еще одну смерть.

Джу тупо уставился в страницу. Что за смысл вести речь о политических симпатиях с обезумевшей от горя женщиной?.. А ей зачем кидаться на союзника своего покровителя с заточенным крючком?.. Как все это понимать? Что значит «спал с ней, а умер от любви ко мне»? Что это за любовь, от которой травятся и умирают?..

Джу положил страницу поверх прочитанной стопки листов, поднял руку, чтобы перевернуть их и начать читать с начала, подержал и опустил, не прикоснувшись.

Побрезговал. Сцепил пальцы на груди. Никогда в жизни ему еще не было настолько стыдно. Он ощущал себя сейчас так, будто его переехало, как мышь телегой. Хотелось бы верить, что он понял последний рапорт неверно. Что суть дела ускользнула в схематичном изложении допросов и документальных справок. Но красивая сказка про благородного, отважного и честного отца, в которую он так верил ребенком, отчего-то растаяла и отказывалась заново материализоваться. Похоже, позиция дядюшки Волка заслуживала понимания в этой истории гораздо более всех других…

Не погасив лампу и не убрав со стола компрометирующие всех и вся документы, Джу схватил со спинки кровати зимний плащ, под которым накануне спал, и выскочил из дома в ночь и ливень.

К началу вечерней стражи в Ман Мирар из Царского Города все-таки добралась редкая новость: государь снова женится. Господин Дин переставил нефритовую фигурку на доске и в последний раз полюбовался на лаковый красный депешник с письмом, состоящим из слова «Пора». Ашьинский голубь настороженно следил за Дином сквозь прорези в коробке.

Слуга достал голубя и прикрепил депешник к лапке. Один миг — прошелестели в лучах предзакатного солнца переливчатые крылья — и гонец исчез в небе. Письмо отправилось в дорогу.

— С моря идет непогода, мой господин, — сказал слуга Дину. — Если будет сильная гроза — птица может не долететь.

— Спрячется в лесу. — Дин пожал плечами. Какая-то гроза не могла ему испортить настроения. — На всякий случай завтра утром выпустим второго.

— Не будет ли поздно, мой господин? Быть может, пустим второго сейчас? Голуби сильные, один точно доберется в срок.

— Мне виднее, — осек слугу Дин. — Я знаю, что когда делать.

Однако если бы господину Дину было известно, что соединенная армия Внутренней Области и эшских таргов, не дожидаясь ничьих писем и понуканий, уже три дня находится в пути, а за рекой Ияш савры зарезали имперского наместника и стреляют в почтовых голубей, он бы так не говорил. Но полторы тысячи лиг — слишком большое расстояние. Человек не может видеть так далеко.

Никаких определенных намерений у Нэля на самом деле не было. Мысли в его голове бродили самые разные и, в подавляющем большинстве, трагические: никогда больше не возвращаться в Большой Улей; совершить какое-нибудь непоправимое безумство; нарваться на такие приключения, узнав про которые Фай осознает, что был неправ и несправедлив к Нэлю… В общем, душа требовала уйти, громко хлопнув дверью. Ведь ни на Тай, ни во время межзвездного перелета, ни на Бенеруфе такой возможности у Нэля не было. А избавиться от соседства людей, под одной крышей с которыми ему зачастую становилось душно, Нэлю было необходимо хоть иногда, хоть на недолгое время…

Но за первоначальной решимостью пришел страх. С Песчаной улицы Нэль повернул на Рытую, потом на Перемер, с Перемера в переулок Заручей. Дальше он названий не помнил и в результате совершенно потерял ориентацию. Ему вначале казалось, что он знает, куда идет: Дин водил его в эту сторону. Но почему-то оказалось, что не сюда.

Прохожие оборачивались и смотрели Нэлю вслед. Или он в самом деле выглядел очень необычно для Столицы, или, скорее всего, выражение его лица полностью соответствовало той неразберихе, которая царила в его бедной голове.

Из упрямства Нэль пробежал еще немного вперед и приостановился, только когда сердце начало скакать из горла в желудок и у него закололо под ребрами — слева и справа одновременно. Он попробовал оглядеться и понять, куда его занесло в горячке и обиде, но оказалось, что одно дело рассматривать Столицу на карте, а другое — бегать из переулка в переулок, словно за тобой погоня.

Он отдышался немного и решил подняться на горушку, которую видел впереди. Он думал, что сможет оттуда разобрать, куда идет. Но там он почувствовал себя еще более неуютно. О том, что неприятности могут проистекать не только от ненаглядных родственников, но и сыпаться прямо с неба, Нэль как-то из вида упустил.

С запада на город двигалась стена. Фиолетовые с золотой каймой тучи уже загородили полнеба. В недрах их клокотало варево грозы. Быстро мерк лазоревый полог небосвода, беззвучные ленты молний срывались и падали к горизонту. Вместо грома ветер доносил только глухое ворчание на нижнем пределе человеческого слуха.

В порту раньше обычного времени зажигались огни маяков, горожане звали по домам детей, кошек и собак, запирали окна и двери.

Нэль догадался, что попал в глупое положение, и все-таки повернул назад к Большому Улью. Голова у него немного проветрилась. За время обратной дороги он, может быть, вполне созрел бы для следующего этапа переговоров с Фаем. В конце концов, что бы между братьями ни происходило, Нэль всегда в итоге Фая слушался. Глядишь, послушался бы и в этот раз — напрямую Нэль этого пока не признавал, однако под давлением обстоятельств умозрительно уже способен был допустить подобную возможность. Но только в том случае, если бы он мог найти дорогу назад.

С горушки он разглядел густые деревья, подумал, что это парк у прудов, и поспешил в ту сторону, начиная опасаться, что до начала бури не успеет. На Та Билане погода могла меняться очень быстро.

Как назло, улица попалась какая-то не та. Сверху оказалось не видно, что с нее нет поворотов в нужную Нэлю сторону. Нашел поворот и выбежал к своим деревьям Нэль к тому времени, когда черным заволокло уже все небо над головой, а от раскатов грома и порывов океанского ветра закладывало уши.

Здесь тоже был парк, но другой. Никаких прудов. Наоборот, деревьями засажена непонятная насыпь вроде срытого земляного вала или разрушенной дамбы. И дома вокруг стояли другие. Усадебки, но совсем маленькие, одноэтажные, отгороженные от улицы крашеными заборчиками. Их хозяева давно попрятались. Нэль находился на улице один. Спросить название района или о том, как выбраться отсюда к Большому Улью, — не у кого, от дождя спрятаться негде.

Быстро становилось темно. Нэль уже сильно жалел, что так не вовремя поддался сиюминутному порыву. Куда он понесся? Зачем? Так новую жизнь не начинают. Все равно же от Фая никуда не деться, как он скажет, так и будет. Фай тоже по-своему его любит и не желает зла… С Фаем можно не разговаривать, можно обзывать его всякими словами, можно сорвать на нем злость. Но потеряться и мокнуть под ливнем не просто в чужом городе, а даже на чужой планете — совсем идиотский поступок…

Под первыми крупными каплями дождя Нэль пробрался по насыпи к месту, где деревья росли погуще, и спрятался под нависающими ветками.