Часть III

Глава 1

Получеловек все-таки вернулся.

Пола широкого плаща укрыла Нэля с головой. Даже в полной темноте легко было понять, что подошел к нему тарг — не самый высокий из живущих в Столице, но все же, по сравнению с Нэлем, который и для таю большим не вырос, получеловек казался почти великаном. Голос у него был слегка глуховатый и недовольный:

— Почему ты здесь стоишь? Что с тобой случилось?

— Я из Большого Улья, — всхлипнул Нэль.

— Да? И как ты тут оказался?

— Я там… поссорился со всеми.

— Ну, боже мой, — вздохнул получеловек. — Вот это горе. Хорошо, пойдем.

Он взял Нэля рукой за плечи и сдвинул с места на целых полтора шага.

— Куда? — Нэля не так-то просто было заставить слушаться. Даже когда он чувствовал себя очень плохо.

— В префектуру.

— Зачем?

— Так положено. Я служу в войске Третьего префекта. Если ты из Большого Улья, тебя, скорее всего, ищут…

— Я не хочу… в префектуру.

Получеловек помолчал.

— Большой Улей далеко, префектура близко. Куда еще мне вести тебя ночью под проливным дождем?.. Посмотри-ка на себя. Тебе совсем себя не жалко?

Нэль прижал холодные ладони к лицу, чтобы не разреветься в голос. Посмотреть на себя было нельзя. Под плащом царила абсолютная тьма. Но Нэль, конечно, догадывался, что за зрелище он представляет. Себя ему было жалко. Еще как жалко.

Нашедший его страж порядка некоторое время ждал ответа. Нэль дрожал и молча боролся с собой. Тогда рука, державшая Нэля за плечи, произвела беглое исследование: коснулась воротничка в том месте, где чиновники носят значок, тронула подбородок, попутно отлепив от него короткую прядь намокших волос, провела по плечу вниз и весьма бесцеремонно остановилась под грудью. Слезы у Нэля мгновенно высохли. Он напрягся, приготовившись оказать сопротивление.

Рука еще секунду помедлила и вернулась к нему на плечо, запахнув получше плащ.

— Зачем же ты меня тогда звала? — спросил получеловек после того, как оценил все найденное на ощупь.

Нэль закусил губу. Он пытался унять дрожь и снова подступающие к горлу слезы. Под тяжелым плащом было намного теплее, чем без него. От получеловека пахло дождем, мокрыми деревьями и чем-то чужим, непохожим на запах таю.

Нэль попробовал вытереть щеки мокрым от дождя рукавом.

— Ты не бойся, — немного мягче сказал ему обладатель теплого плаща. — Не надо бояться. Пойдем отсюда. Здесь оставаться незачем.

Джу привел ее домой. То есть, шел-то он в префектуру, но это, во-первых, было по пути, во вторых — дождь рушился с неба с прежней силой, а до префектуры еще оставалось пол-лиги немощенными улицами по колено в грязи. «Оставлю ее тут, а сам схожу и предупрежу Шана», — решил он.

В Порт попасть не получилось, да и первоначальный порыв Джу под холодным дождиком изрядно поостыл. Обстоятельства не позволили ему вести себя свободно и действовать согласно настроению. Не судьба. Может, оно и к лучшему. Это грех — думать только о себе.

Джу выпустил находку из-под крыла плаща в свое полуосвещенное непогашенной лампой жилище, сам плащ стряхнул и бросил на сложенные поленья у входа.

Между комнатой и маленькой кухонькой, где, кроме плиты, сундука и рукомойника, мало что могло разместиться, двери не было. Только порожек-ступенька, о который все гости Джу обычно спотыкались. Женщина осторожно прошла в комнату, а Джу наскоро смахнул воду с лица и волос рукомойным полотенцем и залез в сундук, чтобы взять принесенные позавчера из прачечной простыни. Развязал шнурок на наволочке, внутри которой лежало белье, бросил одну простыню на постель.

— Снимай с себя все и сушись, — велел он, мельком глянув в сторону гостьи. — Я не буду смотреть, отвернусь.

Он быстро сложил в плиту растопку, дрова, поджег кору трутовника и оставил дверцу слегка приоткрытой, чтоб огонь быстрее разгорелся.

— Я поставлю для тебя чайник, — между делом говорил он. — Сядешь к огню или залезешь под одеяло. А я дойду до префектуры и сообщу дежурному, что ты здесь. На тот случай, если о тебе беспокоятся…

Она в это время возилась с одеждой и простыней и ничего не отвечала. Джу закончил кухонные дела, поднялся и шагнул через порожек — все ж, прежде чем уйти, следовало убрать со стола ворованные документы. Зябко кутаясь в простыню и поджимая маленькие пальчики на босых ногах, женщина стояла на не очень чистом полу. Уродливая мокрая одежда повисла на спинке кровати — увидев эту черную куртку и штаны, Джу сразу перестал сомневаться, что его находка в самом деле из Большого Улья: занимаясь на берегу пруда своими документами, он все же обратил немного внимания на посольство.

Они с женщиной встретились взглядами, и Джу остановился. Облизнул губы, чувствуя, что впадает в искушение. Он презирал себя за это, но ничего не в силах был поделать. Джу не мог к ней подойти. И не смотреть на нее тоже не мог.

Он ненавидел красивых женщин. Вернее, «ненавидел» — слишком сильно сказано. Но что-то от ненависти в его отношении к ним было. Он не являлся женоненавистником вообще. Скорее, наоборот. Довольно рано узнав на собственном опыте, для чего женщина нужна мужчине, он не собирался отказываться от радостей, которые они доставляют. Просто его практика общения с противоположным полом, несмотря на разнообразнейший опыт, на протяжении нескольких лет оставалась кривовата на один бок: в жизни Джу ни разу еще не встретилась женщина, которая дарила бы любовь, а не торговала ею. Проще говоря, все его знакомства сводились к проституткам.

Женщин, которые не обладали красотой, но добились положения в обществе и, следовательно, дорого стоили, Джу глубоко уважал и даже был влюблен в такую. Но, по скудости средств, для удовлетворения собственных потребностей он вынужден был пользоваться тем товаром, что попроще и подешевле. Что же касалось красавиц на продажу, то они слишком часто и слишком обидно смеялись над Джу, покупавшим любовь дурнушек, чтобы он мог питать к привлекательным женщинам что-либо, кроме озлобления.

Сейчас перед ним стояла чья-то мечта. Тусклым золотом отливали волосы; между тонкими, вразлет, бровями, лежала маленькая недовольная морщинка; на нежные щеки падала тень от ресниц; глаза были темны и печальны, совсем как у ангелов, нарисованных на стенах храма Рух; зато тело принадлежало отменной вкусной бабе — вопреки своему обещанию отвернуться, Джу боковым зрением уловил чудесный ракурс: она стоит спиной, одежда с нее уже упала, а простыня какую-то долю мгновения еще не накинута, и вся она, как сахар, светится в полумраке; издали кажется, что она маленькая и нежная, но на самом деле берешься — и очень хорошо чувствуешь, за что…

Джу тут же мысленно обругал себя. Черт знает что мигом заняло все его мысли, и куда только подевались прежние умствования о рухнувшей жизни и подлой судьбе?.. Он растерялся лишь на миг, но ей этого мига хватило, чтобы перехватить инициативу. Теперь командовала она.

— Ты… никуда не пойдешь. Ни в префектуру, ни в Большой Улей… Никуда. — Сама она еще дрожала, но хрипловатый низкий голос звучал с нажимом. — Я — свободный человек. Я сам выбираю — вернуться мне или замерзнуть на улице. Понимаешь? За себя я решаю сам. Ты ведь не знаешь, почему я ушел из Большого Улья? Я скажу. Мне предложили выбирать: хочу я быть женой вашего государя, или не хочу. Когда я вернусь в Большой Улей, это будет значить, что я принял решение.

На непослушных ногах Джу сделал несколько шагов, стараясь держаться от женщины подальше, и сел на единственный в комнате стул. Он сдвинул локтем документы на столе и ладонью закрыл лицо от света, чувствуя, что щеки у него горят. Удалось ли ему скрыть, какое впечатление она на него произвела? Хорошо бы, если да. Не так уж много при лампе разглядишь…

Он жалел, что она такая. Слишком хорошая.

В голосе своей гостьи и в ее движениях Джу узнавал холодные и расчетливые повадки великолепной маленькой суки. Замерзшая, мокрая, жалкая — она все равно продолжала набивать себе цену. Джу пожалел ее на старой дамбе, не зная, кто она, как она выглядит. Ему вначале вообще показалось, что он нашел ребенка. Но сейчас жалости Джу не испытывал. Желание она вызывала, да. Но не жалость. С этой девочкой все ему было ясно: она наглая, сильная, хоть и притворяется слабой, и себе на уме. Не понял Джу только одно: почему она продолжает говорить о себе в мужском роде. Вроде бы, она хорошо знала таргский — даже акцент в ее речи уловить можно было не сразу. Наверное, в Большом Улье так принято…

Она ступила чуть ближе по направлению к нему, в интонации проскользнула капризная нотка, как будто Джу не сидел тут, словно глотком подавившись, а наоборот, не верил в ее слова и пытался спорить:

— Это все серьезно, молодой господин. Я даже не спрашиваю, как тебя зовут, мне лучше не знать, чтоб я не проговорился. Мне неизвестно, как в вашем обществе, а в нашем будущим супругам нехорошо накануне свадьбы находиться наедине с… посторонними людьми.

Джу лицемерно повел бровью, чудовищным усилием воли изображая спокойствие небожителя. По крайней мере один убедительный довод за то, чтобы не сообщать ничего в префектуру, она ему привела: отправься он туда с новостями — Джу навеки приобретет репутацию человека, который имел шанс потискать белые бока будущей государыни и не воспользовался этим шансом. Если она, конечно, не лжет.

— Ну и как? Решение принято? — поинтересовался Джу.

Змеиные темные глаза долго смотрели на него, испытывая его терпение, потом взгляд ушел куда-то к ножкам стола. Женщина неопределенно качнула головой. Взгляд у нее был точно такой, как у Иля: словно человек смотрит на тебя сквозь закопченное стеклышко, что-то думает о тебе, а плохо или хорошо — узнаешь, только когда гром грянет прямо над головой.

— Мне неизвестно, как в вашем обществе, — медленно произнес Джу, — но в нашем выйти замуж за государя считается наилучшей перспективой для… честной девушки.

Она шагнула еще чуть-чуть. Господи, зачем она к нему идет?! Не понимает, что ли?..

— А я не честная, — сказала она. — И я не девушка.

Повернулась и побрела на кухню. Залезла на сундук, поджала колени к подбородку, положила на них голову.

Джу сглотнул сухой ком в горле. Что-то надо было с этим делать. Причем срочно. Кое-как он скатал в трубку переворошенные листки дела, сунул в голенище и бросил его к стене, за изголовье кровати. Пробежал мимо женщины, схватил с поленницы свой плащ и был таков.

— Вы сознаете, эргр, что мы уже начали действовать по принципу «побеждай или погибни»? Раскройся все — государь нам не простит.

— Дорога назад отрезана.

— И все же, мне мало верится, что Шаджаннар — тот безответный простачок, который охотно повинуется кому угодно.

— Ну, почему «кому угодно». Он не совсем простачок. Он молод, а это недостаток временный. Впрочем, я без преувеличения могу сказать, что всего лишь за два месяца приобрел на него немалое влияние. Да и вы, как будущий тесть, для него человек не последний. Ведь мы с вами не допустим к принцу кого угодно, верно? Недородка Дина и всяких северных друзей мы подвинем. У вас умная дочка. Как говорят здесь, в Эгироссе: есть два истинно вольных — Бог и жена, коли волю взяла… Ну, даже если принц не захочет никого слушать — ему все равно придется перепоручать кому-то часть ответственности. Никакого опыта у него нет, он вынужден будет принимать советы.

— Выгод я не отрицаю, но все же ему придется занять место своего отца, которое тот по доброй воле не освободит. Боюсь, что убийство прежнего государя окажется для принца… несколько неожиданным обстоятельством.

— А кто говорит об убийстве? Государь нужен нам живым. По крайней мере, на первых порах. А уж дальше — как Единый рассудит. Наш с вами принц — молод и тщеславен. От таких перспектив, как у него, запросто не отказываются. Позвольте ему только начать, сиятельный кир, и вы увидите, что ему трудно будет остановиться.

— Есть люди, которые станут требовать немедленной смерти Аджаннара.

— Наш северный союзник? Знаю. Но этот живодер много на себя берет. Он сам нам нужен только потому, что у него больше друзей на Севере, чем у меня, вас и у всех столичных таргов вместе взятых. Однажды он только своим именем собрал армию. Он сделал это раз — сделает еще раз. Если я правильно понимаю намерения савров — об остальном его никто спрашивать не будет. Либо наш союзник приобретет Столицу, либо потеряет обе Агиллеи, Гем, Дэм и Карию.

— Все же будьте осторожны, эргр Инай, не пугайте нашего маленького государя, не говорите ему много.

— Кир Аксагор, вы ведь сами знаете: быть палачом и действовать осторожно — нельзя. Так же, как нельзя быть врачом и не причинять боли. Всегда лучше говорить правду. Не сразу, не всю, но правда — лучше всего. А вон, кстати, и наследник идет. Ни о чем еще не подозревает…

Государь вызвал Дина среди ночи. Сказать, что вид у государя был недовольный — ничего не сказать. В парчовом халате поверх спальной рубахи, в туфлях на босу ногу, без маски, с растрепанными волосами, император Аджаннар быстро ходил по смежному со спальней малому кабинету от стены к стене, заложив за спину руки. Дин поклонился, но не успел разогнуть спину, как ему уже было выдано срочное задание.

— К утру ты сделаешь вот что, — не дав советнику опомниться, быстро произнес государь. — Прямо сейчас поедешь к Домовому. В канцелярии Тайной Стражи Царского Города возьмешь дело по убийству кира Энигора. Вместе с этим делом лежит дело из Первой префектуры по убийству гадателя Дарга от первой декады прошлого месяца. Домового особо не тревожь, работай сам. Мне нужен человек со свежим взглядом на вещи. Для начала ты сравнишь способ убийства. Во-вторых, добудь гадательную книгу, кости, карты, или что там было у этого Дарга, и найди в ней два возможных предсказания: «Берегись дурака» и «Величие и справедливость». В-третьих: умри, но разыщи, что общего, кроме смерти от волосяного лезвия, было у этих двух людей. Отчитаешься завтра лично мне и чтобы не позже полудня.

Жетон из прессованного картона с мелким росчерком и государевой печатью в середине был сунут Дину чуть ли не в зубы.

— Будет исполнено, мой государь, — проговорил Дин и вывалился за дверь кабинета, повинуясь нетерпеливому взмаху руки.

Испугаться Дин не успел, хотя, наверное, стоило. Гадатель Дарг был тем самым гадателем, к которому советник водил принца Ша.

Дин солгал принцу. Сам он по гадателям не ходил, имя и адрес взял из одного доноса, согласно которому Дарга посещали многие высокопоставленные чиновники с целью поправить черной магией свои дела и уточнить перспективы на будущее. Донос был плевый, такими делами Тайная Стража давно не занималась, однако имена в нем перечислялись любопытные, и Дин отложил бумагу к себе в отдельную папочку.

Дарга он предупредил, что предсказание для Ша обязательно должно быть хорошим, нужно пообещать принцу власть, любовь и долгую жизнь, иначе доносу будет дан ход. Но что именно Дарг нагадал, Дину было неизвестно: ведь если хочешь, чтоб предсказание сбылось, другим его рассказывать нельзя. Дину достаточно было и того, что принц остался своим будущим доволен. Заказанное Дином гадание серьезно успокоило юношу. Донос на всякий случай остался в папке, но воспользоваться им снова Дину не удалось. Дарга убили, и вовсе не по приказу государева тайного советника. Возможно, Дарг посетовал кому-то, что на него нажали, о доносе стало известно, и о собственной репутации позаботился один из прежних клиентов гадателя. С одной стороны, Дин был уверен, что винить себя в смерти Дарга у него совершенно нет причин. С другой — решил так: это же вообще замечательно, когда кто-то по доброй воле выполняет за тебя грязную работу. А если уж брать совсем по большому счету, то на судьбу гадателя Дину было наплевать и забыть. Тот сделал свое дело и имел полное право хоть сквозь землю провалиться, хоть на Небеса взойти.

Так, всесторонне оценив ситуацию, советник Дин приободрился и решил исполнить поручение со всей возможной тщательностью. Лично ему опасность вряд ли грозила. О связи между убийством кира Энигора и гадателем Даргом Дин до этой минуты не думал. Ему самому стало любопытно, в чем закавыка. Возможно, имя заказчика обоих убийств содержалось в доносе. Найти убийцу Энигора было бы полезно не только для правления императора Аджаннара, но и для императора Шаджаннара. По крайней мере, если справедливое наказание минует преступника из-за смены государя, всегда лучше заранее знать, кто способен ударить тебе в спину так неожиданно и дерзко.

Хлопнула входная дверь. Нэль спал некрепко и мгновенно поднял голову от подушки.

Вернулся хозяин. Пошумел на пороге, громко поставил что-то на плиту. Потом прошел в комнату и приоткрыл один ставень. За окном было не темно и не светло. Просто серо и пасмурно. Нэль догадался, что наступает утро.

— Сделал, что хотел? — спросил он у получеловека.

Тот утвердительно кивнул, ушел обратно в кухню, стал разводить огонь, греметь чайником и тарелками.

— Они правда беспокоились?

— Кто? — удивился тарг.

— В префектуре.

— Не знаю, — сказал он. — Я не был в префектуре.

Теперь настала очередь удивиться Нэлю. Он привстал, немного подвинулся в сторону получеловека и, чтоб видеть, с кем разговаривает, подбородком оперся о спинку кровати.

— Ты же хотел пойти, — недоверчиво произнес он.

— Ты же просила меня не ходить, — идеально скопировав интонацию, отвечал получеловек.

Нэль примолк и потер глаза ладонью.

— Я принес тебе поесть, — сказал получеловек. — Если ты собираешься в Большой Улей — дождь кончился.

— Я должен выметаться, да?

Получеловек пожал плечами:

— А ты разве собираешься остаться тут?

— Я уйду, — согласился Нэль.

Получеловек сделал шаг и встал на пороге комнаты, разглядывая Нэля с высоты своего роста.

— Я не выгоняю, — сказал он. — Просто через половину стражи мне нужно быть на службе. Если тебя в самом деле хватились и начнут искать — врать, что не знаю, где ты, я не стану.

На постель легли высохшие над плитой за ночь куртка и брюки.

Получеловек ждал. У него были серебристо-русые волосы и типично таргское лицо с высоким лбом, острым носом, серыми ресницами и бровями. Взгляд тяжелый, глаза — как кусочки свинца, смотреть в них дольше двух-трех секунд невозможно. Или Нэлю почудилось вчера, что он разглядел на этой каменной маске какие-то оттенки эмоций?.. Да и глаза получеловека вечером, в неярком свете лампы, казались карими, живыми. А на самом деле были хмурые, как утренние тучи, и слишком взрослые для молодого лица. Нельзя понять, то ли взгляд у получеловека старше, чем он сам, то ли, наоборот, лицо моложе…

Нэль втянул одежду под одеяло. Хозяин дома отвернулся и занялся чайником, не обращая больше на Нэля внимания. Следя за ним краем глаза, Нэль думал, что вчера повел себя невероятно глупо. Для того чтобы отомстить Фаю, для того чтобы брату стало стыдно, незачем было убегать в город, мокнуть под дождем, да еще и доставлять осложнения постороннему для всей этой истории чел… получеловеку. Надо было всего лишь согласиться на предложение Фая. Вот это был бы ответ. Настоящий поступок. Жертва. На глазах у всех. Ведь бояться-то на самом деле нечего. Если тарг собирается соблюдать уговор, он умрет, но от своего слова не отступит. Вот северяне — все такие, рыбья кровь. А Фая терзала бы совесть…

— Благословите, отче.

— Бог благословит, сын мой. Твой страх понемногу проходит?

— Да, отче. Ваши молитвы помогли.

— А новости из Столицы?

— И новости помогли, но меньше.

— Уже объявлено, что государь женится, но не сказано — на ком?

— Господин Дин пишет, что на иноземке.

— А отец не прислал тебе письма?

— Нет, эргр Инай, он не прислал. И не пришлет. Моя жизнь вообще его очень мало заботит.

— Нехорошо говорить так о родном отце. Быть может, ты не знаешь…

— Я знаю, отче. Что есть — то есть. Я привык так жить.

— По крайней мере, с кирэс Таани ты можешь заключить брак без спешки и не боясь огласки. Это не так уж плохо.

— Когда иноземка родит настоящего наследника — все может снова стать плохо. Говорят, она женщина невероятной красоты.

— Господин Дин об этом написал?

— Нет, просто во дворцах ходят разные разговоры…

— А что пишет господин Дин?

— Простите, отче, он не велит рассказывать.

— Ну, мне-то можно.

— Пишет, что в Столице после смерти кира Энигора стало неспокойно. Что свадьба необходима, чтоб хоть немного разрядить политическую обстановку.

— Господин Дин прав, как всегда…

На самом деле далеко отправляться за приключениями Джу в ту ночь не пришлось. Выйдя со своей половины дома, он стукнул в соседский ставень и, после нескольких слов, выражавших раскаяние по поводу инцидента с курицей, был милостиво приглашен внутрь. Прямо в окно. Чем и воспользовался в полной мере, вначале довольно бессовестно и торопливо, затем уже с бульшим чувством и тактом. А после, уже под утро, они разругались в пух и прах. Соседка закинула удочку насчет замужества, Джу попрекнул, что она ему досталась уже не девушкой (незнакомка подсказала хорошую мысль), и, слово за слово, покатилась ссора. Девица разревелась, Джу побыстрее оделся и выбрался наружу тем же путем, каким до этого проник внутрь.

Собственные мысли не баловали его разнообразием. Во-первых, он думал о своей гостье — что она там поделывает одна? Во-вторых, о соседке — рожа у нее, конечно, как кислотой потравлена, зато все остальное гладенько и мягенько. В третьих, о себе. Смутная тоска от недовольства собственной персоной на этот раз выражалась единственной повторяющейся в голове фразой, звучащей, как эхо: «Я все-таки сволочь… Я все-таки сволочь…» Из мучительных сожалений о неудачности собственного происхождения и о доставшихся ему в наследство старых родовых распрях Джу успешно выкарабкался, но пока нельзя было сказать, что от этого ему стало легче. Наверное, так же неловко чувствует себя ящерица, потерявшая хвост, или змея, весной сбросившая кожу. Вместе с прошлым семьи он втоптал в грязь собственную жизнь. А начинать жить заново не так-то просто. Если не верить больше прошлому — как можно надеяться на будущее?..

Рассвело. За приреченскими заборами пробовали голос осипшие от плохой погоды петухи. Дождь перестал, но в воздухе повисла неприятная мутная морось. Джу заглянул в открытый спозаранку трактир на соседней улице. Всякую мелочь там отпускали в долг. Взял кулечек риса с морской крапивой и пирожное — с дальним расчетом пойти с ним к соседке мириться — и отправился домой.

Постоял немного на крылечке — будто не к себе пришел, а к чужим людям, и не хозяйничать, а милостыню простить. «Я сволочь», — вернулось эхо. «А что, собственно, я стесняюсь? — подумал он. — Разбудить ее жалко, что ли? Я себя жалеть должен, а не кого-то. Вот у меня действительно жизнь по-дурацки устроена, не то что у некоторых. Для кого жить, если не для себя? Кого любить, если не себя? Сам себя не пожалеешь — никто тебя не пожалеет…» — Джу вздохнул и развернул фунтик с рисом. Поверх лежало медовое пирожное. Он еще секунду посомневался и откусил половину. Полюбовался на остаток и доел. Велика важность — мама была убийцей, а папа предателем. Джу и в «Каменные Пристани», наверное, знающие люди определили именно потому, что у него наследственность дурная. Но если отец лук, а мать чеснок, нельзя же ждать от чада, что оно вырастет розовым вареньем. «Да, я сволочь, — сказал себе Джу. — И это хорошо. Сволочам жить легче», — толкнул дверь и вошел в квартиру.

Гостья спала на его постели, по-детски свернувшись и обняв подушку. Не такая уж распрекрасная красавица, как ему показалось ночью, но все равно хорошенькая. С милым личиком, с округлым, выглянувшим из-под простыни плечом… Ничего не украла, никуда не смылась. Ждет его возвращения, и с ее стороны это не очень умно: не будь у Джу помешанной на замужестве соседки, кто знает, чем бы завершилась эта ночь?.. Подушка и простыни будут теперь пахнуть женщиной — день, а может, два. На память Джу останутся несколько золотистых волос на наволочке и красивое воспоминание о том, как она раздевалась вчера.

Он сглотнул опять подступающий к горлу комок, вернулся на порог, захлопнул дверь и демонстративно громко поставил чайник на не успевшую еще остыть плиту. Вот. Нечего на нее смотреть. Пусть уходит. Дрова, дверца топки, посуда для риса — все это своим шумом давало ей понять, что хозяин вернулся и ей пора освобождать пригретое местечко.

Она проснулась, спросила почему-то, сходил ли Джу в префектуру. До префектуры ли ему было, когда он убегал? Разумеется, нет. Он ответил, что и не собирался. Дальнейший их разговор ничего не значил. Погода, время, дорога до Улья… Джу хотелось поскорее от нее избавиться. Она, вроде бы, тоже торопилась. Ни поесть, ни попить чаю не захотела. И только потом, когда они, обойдя почти все Приречье, приближались к Прудам, она вдруг спросила:

— Скажи, а ты — честный?

Джу не сразу понял, что это продолжение вчерашней ознакомительной беседы о том, кто из них кто. Уцепившись за его локоть, женщина, прикрытая полой плаща, семенила рядом. За всю дорогу она ни разу не посмотрела Джу в лицо, а Джу не смотрел на нее.

— Не думаю, — ответил он и покачал головой. — Нет. Скорее всего, нет.

— А тебе не стыдно быть нечестным?

— Нет.

— Почему?

Джу безразлично повел плечом:

— Наверное, я жалкий и противный человек.

— А мне стыдно, — призналась она.

— Ничего, — утешил Джу. — К этому быстро привыкаешь.

За поворотом Рытой улицы показалась ограда Большого Улья, женщина узнала места, придержала Джу за локоть и сказала:

— Постой. Дальше я пойду один, не надо, чтоб тебя там видели.

Джу равнодушно остановился, она выскользнула из-под полы плаща и на секунду остановилась, впервые за утро поглядев ему прямо в глаза.

— Спасибо, — сказала она. — Ты очень мне помог.

— Не стоит благодарности, это мой долг, — холодновато ответил Джу. Он почему-то не испытал ожидаемого облегчения от того, что миссия выполнена им достойно. Джу представил, как притащится на службу: сапоги в грязи, одежда в сухих прошлогодних репьях, как будто ночевал в овраге, руки чешутся и в волдырях от гиффы. Мараш будет подозрительно коситься на мятую физиономию и покрасневшие глаза, а Шан посмеется и спросит: «Всю ночь с бабой воевал? И кто кого? А сколько раз? Ну, понятно, дело молодое…»

— Прощай, — услышал Джу напоследок.

Она слегка дотронулась нежными пальчиками до его ладони и побежала прочь.

А он стоял на берегу огромной лужи и, как последний дурак, смотрел вслед. «Подумаешь, какая-то вертихвостка», — мысленно одернул себя Джу. Но оттого, что она сказала «прощай» и уходит, ему стало немного не по себе. А может, даже не немного. Что-то он в этой истории упустил. Что-то потерял. Ведь все могло быть иначе. Все могло быть…

Рано утром еще один доверенный человек явился к государю отчитаться, как он выполнил срочное и тайное задание. Помощник Первого префекта, господин Мур, узнал всю подноготную о настоятеле монастыря Бдящих Сил в Эгироссе эргре Инае и сомнительные эпизоды из его жизни доложил императору. Там было, чем заинтересоваться. Эргр Инай, например, слыл среди энленского духовенства наилучшим знатоком всеразличных ересей, и уже это одно подозрительно. Ведь ересь — смола. Только прикоснись к ней, даже из простого любопытства, а она тебя тут же замарает надолго и всерьез…

Господину Дину о начатом расследовании по делу Иная было неизвестно, а то бы он не радовался заговорщицким успехам прежде времени. Потому что в своих расстановках и раскладках он, конечно, предусмотрел много всяких «если». Что Инай окажется предателем — предусмотрел. Что у принца Ша могут быть собственные взгляды на государственный переворот — предусмотрел. Что заговорщики-северяне в первые же несколько минут после исчезновения императора обнаружат кардинальное различие во взглядах с заговорщиками-царедворцами — предусмотрел. Но вот что булавочное колдовство безукоризненно работает — не предусмотрел. Иначе Дин вообще не стал бы затевать эпопею с переменой власти. Бороться с колдунами простым смертным не дано. Это могут делать только сами колдуны, да и то — не всем им сопутствует успех.

— Фай… Он… вернулся. Нагулялся, наверное. Кого из нас ты будешь посылать к государю?

— А я что говорил. Покапризничает и на все согласится. Другому бы дорого обошлись такие капризы, а этому все нипочем. Под звездой Хма родился… Ну, ты что же?.. Что тебе опять не нравится? Успокойся, пожалуйста, Ли. Я тебе уже говорил неоднократно: на Нэля я полностью полагаться не могу, а оставить миссию совсем без переводчика не имею права. Неужели тебе настолько скучно со мной, что хочется на сторону?..

— Фай…

— Ну что такого я опять сказал? Да, да, давай, заплачь.

— Ты ничего не понимаешь…

— Конечно. Я никогда ничего не понимаю. Не понимаю ни Нэля, ни тебя. А ты не задумывался — может быть, вам это только кажется?..»

Стук каблуков, звук захлопнувшейся двери, тяжелый вздох того, кто остался в комнате и его слова, обращенные, скорее всего, к самому себе:

— Как же мне с вами всеми трудно…

Государь отключил звук. Потом вынул из уха «каплю» Иная, молчащую уже более стражи, и покатал ее перед собой на столе. Никаких полезных и новых мыслей по поводу услышанного у него в голове уже не появлялось. Гуляла только тупая боль — от висков к затылку и обратно.

Судя по времени на часах, за стенами Ман Мирара рассвело. Необходимо было срочно сделать несколько письменных распоряжений: насчет свадьбы, учений в Курганах и эргра Иная с его товарищами по заговору. Рука не поднималась, а заставить себя не находилось сил. Хорошо бы еще написать письмо сыну в Эгироссу, пока Инай не поговорил с ним напрямую. Ша письма не ждет — значит, удивится. Какое-нибудь хорошее письмо… Оставалось только вспомнить, умеет ли таргский государь писать хорошие добрые письма и, если умеет, — как это делается. Обидно, что тут говорить. У него просто не было возможности проводить много времени с сыном, самому воспитывать, учить и опекать. Он был занят делами огромной и поначалу совсем чужой для него страны. Он сам учился в это время — воевать, управлять, властвовать. Но ведь он переживал, заботился, как мог, тщательно подбирал учителей и воспитателей, искренне решив для себя, что ребенка все равно не сможет воспитать человек, сам выросший без родителей и совершенно случайно ставший отцом в семнадцать лет. Вероятно, он ошибался. Вероятно, ошибался много, часто и на протяжении долгих лет. Но он же старался делать как лучше. Он любил Ша, он много думал о нем. Его сын должен был научиться различать добро и зло. Должен был знать с рождения, что такое справедливость, долг и что означает слово «нет». Государь сам так рос, и подобная воспитательная система не казалась ему ущербной. Он судил по себе, по своей склонности быть одиноким, ни в ком и ни в чем не нуждаться, добиваться в жизни не любви и приятного общества, а всего лишь умения профессионально выполнять свою работу. И вот — вырастил принца, но не воспитал друга…

Потом ему пришла в голову еще одна мысль, маленькое злое искушение: не останавливать сейчас Иная. Предоставить тому свободу действий. Посмотреть, что Ша ему ответит. На что решится. Проверить, чего стоит его единственный наследник. Быть может, зря он возлагает на него надежды?..