Майринк ГуставПрепарат

Густав Майринк

Препарат

Оба друга сидели у углового окошка в кафе Радецкого, близко придвинувшись друг к другу.

"Он уехал, - сегодня после обеда, со своим слугой, в Берлин. Дом совершенно пуст: - я только что оттуда и сам вполне убедился - оба перса были единственными обитателями".

"Значит, он все-таки попался на телеграмму?"

"В этом я ни минуту не сомневался; когда он слышит имя Фабио Марини его не удержать".

"Собственно говоря, меня это не удивляет, так как он целые годы жил с ним вместе, - до его смерти, - что же он может узнать о нем нового в Берлине?"

"Ого! Профессор Марини, говорят, многое скрывал от него; - он однажды сам обронил это во время разговора, - приблизительно полгода назад, когда наш милый Аксель был еще с нами".

"Разве действительно правда то, что говорят об этом таинственном методе препарирования Фабио Марини? - Ты правда так уверен в этом, Синклер?"

"О том, чтобы верить, здесь не может быть и речи. Вот этими глазами я во Флоренции видел детский трупик, препарированный Марини. Я скажу одно, каждый поклялся бы, что дитя только спит, - никаких следов окоченения, никаких морщин, никаких складок - даже розовый цвет кожи живого человека был налицо".

"Гм... Ты думаешь, что перс действительно мог убить Акселя и..."

"Этого я не знаю, Оттокар, но во всяком случае мы обязаны, по отношению к нашей совести, достоверно узнать о судьбе Акселя. - Что, если он тогда, под влиянием какого-нибудь яда просто впал в состояние оцепенения, похожего на смерть! - Боже, как я уговаривал врачей в анатомическом институте, умолял их, сделать еще попытку оживить его... Чего вы, собственно говоря, хотите, - говорили они, - человек умер, это ясно, и посягательство на труп без разрешения доктора Дарашикуха недопустимо. И они предъявили мне контракт, где ясно было сказано, что Аксель продает предъявителю сего обязательства свое тело после смерти и за это такого-же числа получил 500 фл., в чем и выдал расписку".

"Нет, - это ужасно, - что нечто подобное может иметь законную силу в наш век. - Каждый раз, когда я думаю об этом, меня охватывает бешенство, неимеющее названия. - Бедный Аксель! - Если бы он имел хоть малейшее понятие о том, что этот перс, его злейший враг, может стать владельцем этого контракта! - Он всегда придерживался того мнения, что даже анатомический институт..."

"А разве адвокат ничего не мог сделать?"

"Все было напрасно. - Даже свидетельское показание старой молочницы, что Дарашикух однажды в своем саду, при восходе солнца, так долго проклинал имя Акселя, пока у него на губах не показалась пена, не нашло внимания... Да, если бы Дарашикух не был европейским medicanаe doctor ! - Но зачем говорить, - хочешь ты пойти со мной, Оттокар или нет! Решайся".

"Конечно, хочу, но подумай, если нас поймают - как взломщиков. - Перс имеет безупречную репутацию ученого! Простое указание на наше подозрение это же - ведает бог, это недостаточная приемлемая причина. - Не обижайся на меня, но совершенно ли исключено, что ты мог ошибиться, когда услышал голос Акселя?... - Не вскакивай, Синклер, пожалуйста, - расскажи мне еще раз подробно, как это тогда случилось. - Может быть, ты был до этого чем-нибудь взволнован?"

"Даже следа волнения не было! - За полчаса до этого я был на Градшине и осматривал не в первый раз часовню св. Вячеслава и собор св. Вита, эти странные постройки со скульптурами словно из запекшейся крови, производящие каждый раз глубокое неслыханное впечатление на нашу душу, - и "башню голода" и улицу алхимиков. - Потом я спускался по замковой лестнице и невольно остановился, так как маленькая дверь в стене, ведущая к дому Дарашикуха, оказалась открытой. -Я в ту же минуту ясно услышал - это доносилось, должно быть, из окна напротив - голос (и я клянусь всем святым: это был голос Акселя) - кричавший:

"Раз... два... три... четыре..."

Ах боже мой, если бы я тогда сразу же проник в квартиру; - но прежде чем я успел что-нибудь сообразить, турецкий слуга Дарашикуха захлопнул калитку в стене. - Я говорю тебе, мы должны проникнуть в дом! - Мы должны! - А что, если Аксель действительно жив! - Видишь ли, - ведь поймать нас совершенно не могут. Кто же ночью ходит по старой замковой лестнице, подумай, - и притом, я теперь так умею обращаться с отмычками, что ты будешь удивлен".

* * *

Оба друга до темноты шатались по улицам, прежде чем привести в исполнение свой план. Затем они перелезли через стену и очутились перед старинным домом, принадлежавшим персу.

Строение, - одиноко стоявшее на возвышенности Фюрстенбергского парка, - прислонилось, как мертвый сторож, к боковой стене поросшей мхом замковой лестницы.

"Этот сад, эти старые вязы там внизу производят безотчетно-страшное впечатление", прошептал Оттокар Дональ, - "и посмотри только, как угрожающе выделяется Градшин на фоне неба. И эти освещенные оконные ниши там, в замке. Правда, странный воздух веет здесь в этом старом городе. - Словно вся жизнь ушла глубоко в землю - из страха перед подстерегающей смертью. Разве у тебя нет такого чувства, что вся эта призрачная картина может в один прекрасный день провалиться - как видение, Fata morgana, - что вся эта спящая скрючившаяся жизнь должна была бы подобно призрачному зверю проснуться для чего-то нового и страшного. - И посмотри только, там внизу эти белые песчаные дорожки - словно жилы".

"Ну, иди же, - торопил Синклер, - у меня от волнения дрожат колени, здесь, - держи пока что план местности"...

Дверь скоро открылась, и оба друга ощупью поднялись по старой лестнице, темное звездное небо, глядевшее через круглые окна, почти не давало света.

"Не зажигай, могут заметить снизу - из беседки, заметить свет, слышишь, Оттокар. Не отставай от меня. ..

Внимание, здесь выломана одна ступенька... Дверь в коридор открыта... здесь, здесь, налево".

Они вдруг очутились в какой-то комнате.

"Да не поднимай же такого шума".

"Я тут не причем: дверь захлопнулась сама".

......................................

"Нам придется зажечь свет. Я каждую минуту боюсь что-ни: будь опрокинуть, так много стульев на моем пути".

В эту минуту на стене блеснула искра и послышался какой-то шум похожий на стонущее вдыхание.

Легкий треск исходил от пола, от всех скважин.

На секунду воцарилась мертвая тишина. - Затем какой-то хриплый голос громко и медленно стал считать:

"Раз... два... три..."

Оттокар Дональ вскрикнул, стал как сумасшедший царапать спичкой свой коробок, - руки его тряслись от ужасного страха. - Наконец свет - свет! Оба приятеля с ужасом взглянули друг другу в белое как известь лицо: "Аксель".

"...четыре... пять... шесть... семь..."

"Зажигай свечу, скорей, скорей".

"...восем... девять... десять... одиннадцать..."

......................................

В нише, с потолка, прикрепленная на медном шесте, свешивалась человеческая голова с белокурыми волосами. - Шест проходил в самый череп, шея под подбородком была связана шелковым шарфом... а под ней две красноватых доли легких с бронхами и дыхательным горлом. - В промежутке между ними ритмично билось сердце, - обвязанное золотой проволокой, достигавшей пола и примыкавшей к маленькому электрическому аппарату. Жилы, туго натянутые, проводили кровь наверх из двух узкогорлых бутылок.

Оттокар Дональ вставил свечу в маленький подсвечник и вцеился в руку своего друга, чтобы не упасть.

Это была голова Акселя, с красными губами, цветущим лицом, каззавшимся живым - широко раскрытые глаза уставились с ужасным выражением на зажигательное зеркало на противоположной стене, покрытой, по-видимому, туркменским и киргиз:ким оружием и платками. - Повсюду своеобразные змеи и обезьяны лежали среди разбросанных книг.

В стеклянной ванне, на столике, стоявшем в стороне, плавал в голубоватой жидкости человеческий живот.

Гипсовый бюст Фабио Марини, стоявший на постаменте, серьезно смотрел вниз на комнату.

Друзья не могли произнести ни слова; словно загипнотизированные, уставились они на сердце этих ужасных человеческих часов, дрожавшее и бившееся, как если бы оно было живым.

"Ради бога - прочь отсюда я потеряю сознание. - Будь проклято это персидское чудовище".

Они хотели подойти к двери.

И вдруг, - опять этот неприятный скрежет, исходивший, как казалось, изо рта аппарата.

Задрожали две голубых искры и отразились от зажигательного зеркала на зрачках мертвеца.

Губы его раскрылись, - тяжеловесно высунулся язык, - потом спрятался за передние зубы, - и голос прохрипел:

"Чет... вее... рть".

Потом рот закрылся и лицо уставилось прямо перед собой.

"Отвратительно!! Мозг функционирует... живет...

Прочь... прочь... на воздух... прочь отсюда!... свеча, возьми свечу, Синклер!"

"Да открывай же, ради бога - почему ты не открываешь?"

"Я не могу, там, - там, посмотри!"

Внутренняя дверная ручка была человеческая рука, украшенная кольцами. - Рука покойника; белые пальцы вцепились в пустоту.

"Здесь, здесь, бери платок! чего ты боишься... ведь это рука нашего Акселя! "

......................................

Они стояли опять в проходе и видели, как медленно захлопывается дверь.

Черная стеклянная доска висела на ней: ДОКТОР МУХАММЕД ДАРАШИКУХ. Анатом

Пламя свечи колыхалось от сквозного ветра на выложенной кирпичами лестнице.

И вдруг Оттокар отшатнулся к стене и со стоном упал на колени: "Здесь!... вот это...", он указал на ручку звонка.

Синклер поднес ближе свечу.

С криком он отскочил и уронил свечу...

Жестяной подсвечник зазвенел по ступенькам...

Как безумные, - с поднявшимися дыбом волосами, - со свистящим дыханием они в темноте помчались вниз по ступенькам.

"Персидский сатана. - Персидский сатана!"