"Ужин со смертельным исходом" - читать интересную книгу автора (Макдональд Джон Д.)

Глава 2 Пол Докерти — до того

До загородного дома Уилмы на Лейк-Вэйл три сотни миль. Но несмотря на то что работы у меня было под завязку, Мэвис, моя жена, категорически отказалась ехать в субботу вместо пятницы. Принимая приглашение, она, видите ли, пообещала, что мы приедем в пятницу, ко времени коктейлей. Потом посмотрела на меня этим вкрадчивым взглядом, который так бесит меня своей схожестью со взглядом Уилмы, и заявила:

— Но, дорогой, ты ведь работаешь на нее, разве нет? Думаю, для тебя это важно.

Да, я работал на Уилму Феррис. Тут уж ничего не возразишь. Но моя милая женушка, похоже, никак не уразумеет своими скудными мозгами, что у меня тоже есть репутация в своей области, которую нужно поддерживать. До того как податься в «Феррис, инкорпорейтед», я состоял старшим консультантом в «Рэмзи энд Шейвер менеджмент инджиниэрс». Специализировался на налаживании системы сбыта у фирм-клиентов. Доставка товара, рынки сбыта, реклама, изучение рыночной конъюнктуры.

Это был поистине черный день, когда я уволился из «Рэмзи энд Шейвер» и пошел работать за вдвое большие деньги в «Феррис, инкорпорейтед». Я решился на это после того, как Уилма Феррис целое утро провела по другую сторону моего письменного стола, приводя вполне разумные доводы. Ее компания, безусловно, не бедствовала, даже была прибыльной. Но не настолько, как могла бы. Она нарисовала мне целостную картину. Фабрика находится в Джерси. Там две производственные линии, выпускающие косметику. Одна линия изготавливает продукцию для фирменного магазина, продающуюся по высоким ценам. Это символ роскоши, но дает зарабатывать на хлеб насущный. Продукция второй линии в больших объемах с минимальной наценкой на себестоимость реализуется через сеть розничных магазинов, и это осуществлялось из рук вон плохо. Уровень продаж стал снижаться. Но заведующий отделом сбыта недавно оказал фирме услугу — отдал богу душу. Она хотела оздоровить ситуацию со сбытом, реорганизовать всю систему поставок. Предложила мне хорошее жалованье. Я обговорил это с Мэвис. И принял предложение. Уилма Феррис, знаете ли, привела очень разумные доводы. В какой-то момент голос ее стал более грудным, хрипловатым, она посмотрела мне в глаза и сказала:

— Никогда не пытайтесь одурачить меня в том, что касается бизнеса, Пол. Я начинала его вот этими руками в квартире на четвертом этаже, в доме без лифта. Начинала с «Феррис крем». Смешивала эту бурду в чане, оптом закупала склянки. Придумывала этикетки и наклеивала их. Наполняла склянки, закрывала их крышечками, торговала ими вразнос и нарабатывала себе клиентуру. Никогда не пытайтесь меня одурачить.

— Зачем вы мне это говорите?

— Многие люди пытаются это сделать. Думают, что могут оттяпать у меня кусочек бизнеса только потому, что я трачу на него так мало времени. А я трачу на него так мало времени, потому что я заработала себе праздность. Ради этого и работала. Я живу в свое удовольствие, Пол. Получаю массу удовольствия от жизни. Нанимаю людей, чтобы они работали, и предоставляю их самим себе, пока играю.

Господи, как бы мне хотелось, чтобы она предоставила меня и Мэвис самим себе!

Потому что это было в первый и в последний раз, когда Уилма Феррис говорила со мной разумно. После я начал постигать, что она такое. Но к тому времени уровень нашей жизни поднялся, соответствуя моему новому жалованью.

— А кроме того, — произнесла Мэвис, отрываясь от долгого расчесывания волос, преподнося это в качестве решающего аргумента, — там будут Хессы, Джуди Джона и Уоллас Дорн, и у тебя наверняка появится возможность обсудить с ними деловые вопросы, разве нет?

Мэвис считала, что мы обязаны поехать, потому что в первый раз нас пригласили в это сказочное, по общему мнению, место на озере. Но я догадывался, какой это будет кавардак. Мы бывали у Уилмы в ее городской квартире достаточное число раз, чтобы это понять. И знающие люди говорили мне, что если я нахожу Уилму чересчур общительной во время вечеринок на ее квартире, то мне следовало бы как-нибудь посмотреть на нее на озере. Или в Куэрнаваке.

Мэвис принялась укладывать вещи, и к тому времени, когда мы были готовы к отъезду, сторонний наблюдатель решил бы, что мы собрались совершить морское путешествие в Норвегию с остановкой на Бермудских островах на обратном пути. Я содрогнулся при мысли о том, какая часть моего солидного жалованья упрятана в эти чемоданы. Затем призвал на помощь Хермана, и мы вдвоем оттащили все это в гараж и погрузили в багажник новой машины. Я знаю, что Мэвис очень недурна собой, но, на мой взгляд, все портят ее волосы. Она стала делать себе прическу как у Уилмы. Черт возьми, Мэвис вообще слишком много времени проводит с Уилмой! У них несколько схожее телосложение — обе высокие, массивные в бедрах, большегрудые, с тонкими талиями, лодыжками и запястьями. У женщин, во внешности и поведении которых столько жизни, есть какая-то теплая субстанция. И ничего от худосочности манекенщиц из журналов мод. Сам я крупный мужчина, но, вопреки расхожему представлению, не тяготею к миниатюрным красоткам.

Эта прическа, которую носит Мэвис, требует некоторого объяснения. Я слышал, что такое часто происходит. Но раньше это никогда не происходило у меня на глазах. Мне придется рассказать, какой Мэвис была, чтобы объяснить, какая она сейчас. Я повстречал ее шесть лет назад. Ей было двадцать один, а мне тридцать. Она служила делопроизводителем на предприятии одного из клиентов в Трое, штат Нью-Йорк. Я четыре месяца работал на этом предприятии. В Мэвис тогда была какая-то невыразительность и неоформленность. И неинформированность тоже. Не то чтобы я мог позволить себе какой-то интеллектуальный снобизм. Образование, полученное мною в колледже, было слишком привязано к нарядам, скидкам на порчу товара, хронометражу движений рабочего. Но, независимо от полученного образования, люди обрастают какими-то устоявшимися теориями и философскими учениями о бытии, правильными или ошибочными. Мэвис искренне верила в любую идею, с которой ей случалось соприкоснуться. И отбрасывала ее сразу, как только натыкалась на новую идею.

Ее изменчивая искренность приводила меня в такой восторг, что я не обращал особого внимания на отсутствие у нее даже намека на чувство юмора. Не помню название этой пьесы, в которой солидный мужчина подбирает на улице глупую девчонку и делает из нее леди. Но мне кажется, склонность к этому есть в каждом представителе сильного пола. Не то чтобы я хотел сделать из Мэвис леди. Она в достаточной степени на нее походила. Но я думал, что смогу начать с этой хорошенькой, неоформившейся девушки и жениться на ней, а она усвоит то, что мне нравится, и станет тем, что мне нравится.

Из этой затеи ничего не вышло. Я женился на ней, и она осталась все той же, прежней Мэвис. Своди ее в кино, и следующие два дня она будет Бетти Грейбл, до тех пор пока не посмотрит другую картину. Мэвис без конца меняла прически, манеру говорить, стиль в одежде, даже реакцию на ласки. Ее нельзя было называть поверхностной. Просто она не оформлялась в какую-то индивидуальность. И я уже начал смиряться с тем фактом, что с ней этого никогда не произойдет, принимать ее такой, какая она есть. Мэвис забавляла меня. Хорошо меня кормила. Согревала в постели. И выполняла декоративную функцию. Если вам достается такое, этим можно обходиться. Даже при отсутствии интеллектуальной стимуляции. Это почти то же самое, думал я, что держать в доме большого, красивого, игривого рыжего сеттера.

Такой была моя жена. Пока нас не затянуло на орбиту Уилмы Феррис. Уилма — самая сильная женщина из тех, кого я знаю. Бог мой, она действительно сильна, постоянно на вас давит.

Как говорят про некоторых конферансье, у нее никогда не кончается завод. Никогда никакой прямоты или простоты. Лишь их видимость. И моя девочка стала чем-то вроде большого мотылька, летающего вокруг жаркого пламени. В конце концов она бросилась в это пламя, и, когда выпорхнула оттуда, это была уже не Мэвис. Она стала новым изданием Уилмы. Не глубоко внутри, где Уилма как сталь, а во всех внешних проявлениях. Казалось, Уилма парализовала ее. Сгруппировав все ее молекулы или что-то в этом роде. Так что Мэвис считает Уилму самой выдающейся женщиной, какая когда-либо ходила по земле, и с каждым днем в ней становится все меньше от нее самой и все больше от миссис Феррис. А самое скверное заключается в том, что довести копию до совершенства — означает приблизиться к уровню жизни Уилмы, насколько это в наших силах.

К одному только этому я еще смог бы как-то приспособиться. Но моя Мэвис была хорошей девочкой. Я имею в виду, хорошей в старомодном смысле. Когда одни вещи черные, другие белые. Уилма же оперирует одним и тем же оттенком серого.

И я почувствовал, что она навязывает моей жене свои нравственные критерии. Это меня пугает.

Я думаю, было время, когда я мог рассказать Мэвис маленькую историю про Уилму. И эта история разорвала бы пуповину, через которую она подпитывает Мэвис. Но я слишком долго выжидал, а если расскажу сейчас, то она может посмотреть на меня с той же издевкой, какую я увидел сегодня днем в глазах Уилмы.

Уилма попросила меня прийти к ней домой. Для разговора о нашем разрыве с рекламным агентством «Ферн энд Хоуи». Но когда я пришел, то сразу почувствовал, чем пахнет дело. Она обставила все по высшему разряду, и мне оставалось лишь протянуть руку. Я едва этого не сделал. Во всяком случае, был очень, очень близок к этому. Но вовремя вспомнил про Рэнди Хесса, про то большое кольцо, которое она вставила ему в нос, а мне не хотелось заиметь такое же в собственном носу. Деловых отношений вполне достаточно. Я осторожно высвободился, что дало ей повод намекнуть на мою трусость. Я возразил, что дело не совсем в этом, и в награду получил издевательский взгляд. С того дня она стала видеться с Мэвис даже еще чаще. Поскольку со мной у нее случился прокол, сосредоточилась на том, чтобы сделать мою жену эмоционально зависимой от нее. Казалось бы, такое слегка отдает бредом — но это только если не знать Уилму. Ей нужно только побеждать, так или иначе. По-моему, это Стив Уинсан рассказывал мне про одну знатную даму в Куэрнаваке, которая упорно и вежливо отклоняла все приглашения на приемы в доме Уилмы. Вскоре мексиканские власти обнаружили, что у знатной дамы что-то не в порядке с видом на жительство, и ей пришлось уехать. Уилма оказывала гостеприимство мексиканскому чиновнику, который ведал этими разрешениями на жительство. Да, ей нужно побеждать, так или иначе.

Отчасти я могу это понять и не виню ее. Она возникла из ничего. Абсолютно из ничего. Говорят, с самого дна Ист-Сайда, где вы постигаете уйму всего относительно выживания. Возможно, там-то и усвоила, что ей нужно все время побеждать. И возможно, если бы она до сих пор боролась, это желание побеждать направлялось бы в должное русло. Но Уилма победила, так что теперь это обратилось на многие проявления общественной и частной жизни, принимая форму злого озорства, и даже хуже того.

Как с этими двумя мужьями, которых она себе заводила. Один закончил тем, что стал безнадежным алкоголиком, а первый — застрелился. Они изначально были людьми неустойчивыми. Иногда я даже думаю, что ее привлекает неустойчивость, от нее она вроде как подпитывается. Рэнди Хесс — прекрасный тому пример.

С моих слов Уилма предстает бог знает кем. На самом же деле в ней чертовски сильное женское начало. Вы восхищаетесь ею. Но примерно так, как восхищаетесь проходящей мимо вас парадной процессией со множеством барабанов.

Одним словом, мы сели в машину и поехали. И сразу же почувствовали, какой день будет в городе, — настоящее пекло. Парилка, после которой даже ночью все камни до рассвета будут излучать тепло.

Мэвис сказала:

— Дорогой, было бы ужасно оставаться в городе в такой день. — Выговор, интонация, томность — все — прелестная имитация Уилмы Феррис. И надушилась этой же дрянью, которой пользуется Уилма. Под названием «Голубой неон». По двадцать долларов унция. Наши химики говорят, что это одни из наименее летучих духов, выпускаемых линией «Феррис». Эх, вот если бы Уилма Феррис вдруг взяла да и преставилась! На моей работе это не сказалось бы. А жену мне, возможно, вернуло бы.

Когда мы отъехали достаточно далеко на север, чтобы быть более или менее уверенными в том, что продолжим движение, я съехал на обочину и опустил верх. Новая машина нужна была мне как собаке пятая нога, но Уилма однажды походя заметила, что ей закрытые машины кажутся ужасно скучными, и я понял, что рано или поздно мне придется приобрести себе новую.

Мы успели крупно поссориться, еще прежде чем добрались до Олбани. Из-за какой-то чепухи, которую сказала Мэвис, повторяя, словно попугай, мнение Уилмы. Тогда я попросил сделать мне любезность, остаться самой собой и перестать быть дешевой имитацией Уилмы. И в ответ услышал, что Уилма — чудеснейшая женщина, какую она когда-либо встречала, что она очень многое для нее делает и мне тоже следует быть ей благодарным, вместо того чтобы говорить про нее разные гадости. Потом еще, что обязанность любой жены — совершенствовать себя, а она хочет, чтобы я ею гордился, и что мне помогает ее дружба с Уилмой, а я хочу запереть ее в тюрьме, так чтобы у нее не было никаких друзей, сделать из нее монахиню или что-то в этом роде. Потом Мэвис отодвинулась от меня так далеко, как только могла, и всплакнула в совершенно несвойственной ей манере — со сдержанными всхлипами, полными страдания и достоинства. Уж лучше бы поплакала так, как, бывало, делала это раньше: выпучив глаза, со сладострастным воем, с обилием фыркающих и хлюпающих звуков.

— Классный намечается уик-энд, правда? — отреагировал я.

— Божественный, — проговорила она с отсутствующим видом.

Движение было оживленным, но, из чувства досады на нее и на себя самого, я гнал машину слишком быстро, так что мы добрались до Лейк-Вэйл без чего-то около пяти. Я посмотрел на карту с пометками. Имение Уилмы Феррис находилось на противоположной от деревни стороне озера. Мэвис сидела подавшись вперед, и это она заметила указатель — лакированную табличку, подвешенную на кованом железе, с именем, начертанным на меди беглым почерком, с маленькой буквы, как на торговом знаке: «феррис». Я повернул налево и поехал по узкой, посыпанной гравием дороге в направлении озера.

Если бы не такие очевидные вещи, как тянувшиеся туда электрический и телефонный кабели, то петляющая проселочная дорога наводила бы на мысль, что вы направляетесь к ветхой лачуге. Мы миновали тысячу футов леса, густо растущие березы, сосны и клены, все время двигаясь под гору, потом увидели сквозь деревья поблескивающую синеву озера и, наконец, сам дом. От вида его захватило дух. Не только потому, что он такой огромный. Я слышал, что Уилма выписала какого-то совсем юного архитектора из Майами, полагая, что он, по крайней мере, сделает что-то особенное. Ну что же, ему это вполне удалось. Камень, дерево и много стекла, но при этом совершенно не возникает ощущения, что дом вырос из уступа скалы, на котором стоит. Он выглядит так, будто плавно подошел к причалу и готов вот-вот помчаться по озеру, как только запустят ракетные двигатели. Мэвис смотрела на него затуманенным от экстаза взором, приоткрыв рот, сцепив пальцы рук.

Неподалеку оказалась парковочная площадка внушительных размеров, на которой уже стояли пять автомобилей. Один видавший виды микроавтобус, маленький синевато-стальной «остин-хили» Уилмы, который она водит как дух смерти с объятыми огнем волосами, желтый «бьюик-скайларк», в котором я узнал машину Хессов, новенький черный «MG», который мог принадлежать Стиву Уинсану, и белый «ягуар» с нарисованным на дверце шаржем на Джуди Джону, не оставляющим никаких сомнений относительно его владельца. Я припарковал наш драндулет в этом автосалоне, и большой мексиканец с вытянутым, печальным лицом поспешил к нам из дома. Я отпер багажник, чтобы он мог заняться вещами. Мексиканец предложил нам отправиться по тропинке, огибавшей дом.

Справа располагалась большая, поросшая травой терраса, со всем необходимым инвентарем для английского крокета, со столиками под тентами — места для зрителей. Обогнув крыло дома, мы вышли к большой бетонной террасе U-образной формы. Две бетонные лестницы, плавно изгибаясь, вели еще к одной террасе, более плоской, и двум огромным причалам, вдававшимся в синь озера. Возле них качались на привязи две одинаковые быстроходные моторные лодки. Еще я заметил водные лыжи на причале или, пожалуй, точнее сказать, на пирсе, построенном наподобие Форт-Нокса, вероятно, чтобы зимой это сооружение выдерживало лед. Тут же на пирсе, лицом вниз, на красной циновке лежала Джуди Джона, а возле нее, демонстрируя свою очень мускулистую коричневую спину, свесив ноги в воду, сидел Гилман Хайес.

Через большую террасу, издавая негромкие восторженные звуки, нам навстречу поспешила Уилма. Она распростерла руки так, будто собиралась обнять сразу нас обоих. На ней было белое, до боли простенькое платье. Уилма поцеловала Мэвис и поворковала с ней, потрепала меня по руке, устроилась между нами и повела нас к остальным гостям. Рэнди Хесс и Стив Уинсан выбрались из каких-то конструкций типа шезлонгов.

— Вы, конечно, всех тут знаете, — произнесла Уилма. — В этом вся соль нашего мероприятия. Все мы друзья. Никого из посторонних, никакой адаптации не требуется.

Ноэль Хесс улыбнулась нам мягкой улыбкой. Стив пожал мне руку в этой своей обычной манере любителя активного отдыха на свежем воздухе, входящей в его джентльменский набор. Рэнди Хесс поприветствовал нас с этой своей виноватой нервозностью, которой он иногда напоминает мне ребенка, догадывающегося, что ему не следовало бы так подолгу околачиваться возле взрослых.

— Дом у тебя просто прелесть, — сказала Мэвис Уилме.

— Спасибо, милая. А теперь идемте, дорогие мои. Я покажу вам вашу комнату. Хосе, наверное, уже занес ваши вещи.

Мы прошли с террасы через дверь в стеклянной стене, потом через совершенно необъятный зал, затем по коридору, тянувшемуся через крыло, в котором, очевидно, располагались спальни, к первой двери. Хосе укладывал на полку последний чемодан. Нам досталось большое окно, выходящее на озеро. Комната была отделана каким-то серебристым деревом. Все было встроенным. Большая гардеробная между спальней и ванной превращала спальню почти что в номер люкс.

— Вот это да! — воскликнула Мэвис. Это был первый честный звук, который я услышал от нее за месяц. Но она немедленно восстановила сданные позиции, произнеся: — Прелестно, просто прелестно.

— Пока вы, мои дорогие, чистите перышки, я, пожалуй, пришлю к вам Хосе с напитками, — сообщила Уилма.

— Пожалуйста, — отозвалась Мэвис. — Мартини...

— Самый сухой, сейчас принесут. А вам, Пол?

— Бурбон с водой, благодарю вас, — ответил я.

Мэвис посмотрела на меня с каменным выражением лица. Мне тоже полагалось пить мартини. Какое ей дело до того, что я воспринимаю его как аккумуляторную кислоту, от которой меня развозит в стельку за двадцать минут. Положено как-то приспособиться.

Уилма ушла, и мы в гробовой тишине распаковали часть вещей. Мэвис отправилась в ванную первая. Хосе принес напитки, для Мэвис — в маленькой бутылочке, в каких их подают в лучших барах. Я выложил свежие слаксы и серую габардиновую рубашку. Мэвис вышла из ванной с платьем, перекинутым через руку, и энергично принялась за мартини.

— Полегче с этим нитратом, милая, — посоветовал я. — В прошлый раз ты растеряла весь свой лоск.

— Да неужели? — спросила она, приподняв одну бровь — совсем как Уилма.

— В твоей самбе с этим пустозвоном Хайесом было больше практического назначения, чем грации.

— Гил Хайес — талантливый художник.

— Гил Хайес — человек, расчетливо создающий себе репутацию эксцентрика. «Гармоническая цельность пространственного замысла». — Я издал непочтительный звук.

— Да заткнись ты! — разозлилась Мэвис.

Это был второй честный звук, изданный ею в течение двадцати минут. Возможно, еще оставалась какая-то надежда. Книзу от шеи она была очень розовой и весьма соблазнительной. Она заметила, что я ее разглядываю, и быстро отвернулась, сказав:

— Не безобразничай.

Когда я вышел из ванной, не было ни ее, ни мартини. Я уселся на кровати, попивая бурбон, и предался мрачным размышлениям об уик-энде. Мы не могли уехать на законных основаниях раньше чем в воскресенье утром. А это означало, что предстоит провести два вечера и один день в увеселениях и играх. Мне представлялся уик-энд, похожий на одну из этих упрощенных моделей атомов, с Уилмой в качестве ядра, вокруг которого вертятся ее любимые электроны.

Потом я оделся и вышел. Рэнди был в большой гостиной. Закусив губу, он возился со стереосистемой, встроенной в западную стену. Я немного разбираюсь в этих вещах, так что подошел и стал наблюдать за его беспомощной возней. Там был магнитофон «Магнекорд», установленный так, как это делается в радиостудиях. С катушками для одночасовых пленок. Еще был большой усилитель «Фишер», сбрасыватель дисков «Гаррард», вмонтированный в выдвижной ящик, тюнер «Крафтсмен», большой корпус углового динамика, панель управления с переключателями для разных помещений, так что можно было включать музыку где захочешь, панель электронного микшера и студийный микрофон. Все это оборудование тянуло на добрых три тысячи долларов. Рэнди пытался трясущимися руками вставить пленку, пропущенную через головку магнитофона, в пустую катушку. Нервно мне улыбнувшись, он произнес:

— Сейчас заведем музычку.

С террасы вошла Уилма.

— Ей-богу, Рэнди, — протянула она пренеприятнейшим голосом. — Уж чего казалось бы проще. Ну-ка, отойдите в сторонку. Вот. Подержите мою выпивку.

Он взял у нее стакан. Пальцы у нее были проворные и ловкие. Уилма просунула пленку, прикрепила ее к пустой катушке, включила магнитофон. Пленка стала медленно накручиваться.

— Принесите мне еще выпить, Рэнди.

Он послушно засеменил прочь.

Зазвучала музыка. Лившаяся из динамика, установленного в комнате. С идеально чистым звучанием. Вызвавшая у меня покалывание в шее. Уилма отрегулировала громкость, недовольно посмотрела на панель управления, потом щелкнула переключателем с надписью «Терраса» и сказала:

— Когда вы пытаетесь включить сразу слишком много динамиков, что-то теряется. Вот этот лучше всего звучит здесь. Я отключу его, так чтобы по максимуму использовать акустику террасы. Не пытайтесь ответить на какой-нибудь вопрос Джуди относительно программы.

Такая резкая смена темы застала меня врасплох. У меня возникла дурацкая мысль, что Уилма имела в виду музыкальную программу. Но потом дошло, что она говорит о телевизионной программе, которую мы спонсировали до тех пор, пока Джуди не ушла с нее на лето.

— Я не могу ответить ни на какие вопросы, потому что не знаю ответов, Уилма.

Она потрепала меня по щеке:

— Ну вот и славно.

Уилма стояла довольно близко от меня. Есть у нее одно странное свойство. Когда вы находитесь рядом с ней, вы очень сильно ощущаете ее присутствие физически. Ее рот выглядит красным, кожа — нежнее, дыхание кажется глубже. Это почти непреодолимое жизненное начало, причем густо замешанное на сексе.

Ни одному нормальному мужчине не под силу находиться около Уилмы и разговаривать с ней без того, чтобы его мысли неизбежно не совершили вираж в сторону постели. Вероятно, тем же самым качеством обладала мисс Монро. Оно затуманивает ваш разум, когда вы хотите, чтобы он оставался ясным. А она прекрасно это осознает.

Мы снова вышли на террасу. Уилма нахмурила брови:

— Рэнди, тут чуточку громковато. Будьте другом, сбегайте внутрь, сделайте еще немного потише.

Рэнди поскакал в гостиную. Ноэль потупилась в свой стакан.

На террасе появилась Джуди, поднявшаяся по лестнице.

— Люди, солнце пропало, — объявила она. — Джуди начинает грустить. Плесните девушке чего-нибудь выпить. Пол, Мэвис, привет! Ну, как вам золотые просторы?

Мне нравится Джуди. Она начинала с того, что пела с оркестром. У нее не такой уж сильный голос, но использовала она свои вокальные данные на все сто. Когда ее лицо находится в состоянии покоя, что случается не так уж часто, вы с удивлением понимаете, что эта женщина — очень даже приятная блондинка. А когда стоит неподвижно, что также случается редко, видите, что и с фигурой у нее все в полном порядке. Но когда Джуди в движении, с этим гуттаперчевым, подвижным лицом, со всей этой ее просчитанной неуклюжестью и гротескностью поз и движений, вы видите перед собой лишь клоуна, абсолютно чокнутую девицу.

Но я испытывал грусть, наблюдая за ней, потому что знаю, что телевидение сожрало ее, и знаю, что она об этом знает. Последние сорок недель рейтинг «Джуди», получасового шоу, которое мы спонсировали, пока она в июне не ушла на лето, катастрофически скользил вниз. Вероятно, есть какой-то предел количеству простой комедии, которое публика готова принять от одного человека. У комедии положений более долгая жизнь. Джуди работала в жанре простой комедии. И стала повторяться, что почти неизбежно. Я знал, что Уоллас Дорн, работник рекламного бюро «Ферн и Хоуи», который аккуратно пристроил заказ Феррис под свое крылышко, рыскал в поисках нового осеннего шоу, нового таланта для Феррис. И задался вопросом: что Джуди делает здесь без своего агента? Я подозревал, что она поступила так под нажимом Уилмы. Это же очень просто — спекулировать на состоянии неопределенности, в котором находилась Джуди. «Не привози этого ужасного человека, дорогая. Мы не станем говорить о бизнесе, поверь мне».

Музыка заглушила звук последней приехавшей машины. Мы не знали о прибытии Уолласа Дорна, до тех пор пока он не прошел по краю террасы. Дорн был одет в твидовый костюм в стиле кантри с аскетическим галстуком. Дорн — эрзац-англичанин. Кажется, в Нью-Йорке их неиссякаемый запас. Усы военного образца, тщательно проглатываемые слова с рублеными окончаниями предложений, переходящими в «знаете ли». Много разговоров о клубе, «мне безо льда, пожалуйста», и временами дурацкая маленькая тросточка в руке. Славный старина Уоллас Дорн. Холостяк, спортсмен, хранитель старых школьных традиций.

Прошел еще час, прежде чем все мы собрались на террасе. Джуди и Гилман Хайес, уже одетые, Хосе в дальнем углу за маленьким баром на колесах, стоящий с отрешенной терпеливостью лошади, и маленькая, хорошенькая, как нераспустившийся бутон, массивная в бедрах и плечах мексиканская девчушка, которая появлялась среди нас время от времени, чтобы подать бутербродики с расплавленным сыром.

По мере того как алкоголь оказывал на нас действие, я начал улавливать все более нарастающее напряжение. Я не знал, что происходит, но Уилма казалась мне уж слишком веселой и самодовольной, а все остальные — жалкими.

Наконец, перед обедом у меня появилась возможность отделить Стива Уинсана от толпы. Я отвел его в сторонку и спросил:

— Что стряслось, Стив? Что, черт возьми, происходит? Из-за чего эта прицельная стрельба во всех направлениях?

Он грустно покачал головой:

— Ты счастливчик. Верный кусок хлеба, непыльная работенка. Счастливчик.

— Что происходит? Это что — государственная тайна?

— Старичок, я расскажу тебе, потому что меня задели за живое. Я теряю клиентов. Наша Уилма живет на широкую ногу. Старина Рэнди, сторожевой пес, очень аккуратно попиливает ее по поводу личных расходов. На носу подача налоговой декларации. Она вбухала очень много средств в это имение. Слишком роскошествует. А как ты знаешь, мои клиенты обслуживаются в индивидуальном порядке. Не через компанию. Рэнди считает, что нужно урезать мое финансирование. Он хочет, чтобы она избавилась от Культуриста, как от дорогостоящей игрушки, что означает сократить меня за ненадобностью, потому что она оплачивала рекламную раскрутку Культуриста, которая делала его большой шишкой в галерейном бизнесе. Я также занимаюсь Джуди. А она позвала ее сюда, чтобы и ей перекрыть кислород. Пообещала Джуди шоу в будущем году, но не вставила его в контракт и в то же самое время велела Весельчаку Дорну подыскать что-нибудь другое на осень. Он ничего не нашел, и Рэнди шепчет мне, что Уилма аннулирует заказ, передает его другому агентству. Насчет чего у самого Дорна есть очень сильные подозрения. Но не думай, что он сдастся без боя. И не думай, что я сдамся без боя, приятель. Мне нужен хороший рычаг, которым я раскурочу Рэнди и заставлю его сказать дорогой Уилме, что ей лучше меня оставить. Бог мой, если я потеряю всех троих, это больше шести сотен в неделю, которые перестанет получать «Стивен Уинсан ассошиэйтс». Старичок, не будь я поддатый, не стал бы тебе все это рассказывать. Ты уверен, что она не собирается и тебе перерезать горло?

— Ты меня удивляешь.

— Тут есть еще и второе дно, старичок. Она говорит нашему Рэнди, что, в качестве ее ручного и лишенного всякой самостоятельности бизнес-менеджера, ему не следовало допускать, чтобы ее текущие расходы дошли до такого уровня. Бедный дурачок. Он просит, умоляет, а она не обращает на него внимания, а потом делает поворот на сто восемьдесят градусов и во всем обвиняет его. Уилма уже до того его затюкала, что, если подойти к нему со спины и щелкнуть пальцами, он из ботинок выскочит. Это будет веселый-превеселый уик-энд. Держи ухо востро.

Я попытался следовать его совету. Инструктаж Стива прояснил причину напряжения. Я стал наблюдать. Джуди держалась слишком уж безразлично. Уоллас Дорн превратился в еще большего британца, чем сам Черчилль. Рэнди Хесс дрожал как осиновый лист. Ноэль вела себя так, будто мечтала оказаться в каком-нибудь другом месте. Стив ко всем цеплялся. По мере того как моя Мэвис напивалась, ее подражание Уилме начало граничить с пародией. И казалось, что почти слышно урчание самой миссис Феррис. Я все ждал, что она усядется на пол и примется вылизывать свое плечо языком. Мы в огромном количестве поедали обильно приправленную специями мексиканскую еду, которую приготовила каменнолицая Розалита, а подавал ее брат Хосе и красотка Ампаро. Это было что-то вроде буфета, где в первый раз каждый сам наполнял свою тарелку, а Ампаро сновала с горячими кастрюльками, накладывая добавку. Я видел, что Гилман Хайес сел на пол в затененном углу, видел крайне примитивные ласки, которыми он одарял Ампаро, когда та наклонялась, чтобы его обслужить. Ее единственной реакцией было то, что она чуть излишне поводила бедром, когда от него отстранялась. Флегматичное лицо метиски при этом не меняло выражения. Позже я заметил, как Хосе наблюдал за Гилманом Хайесом со столь же бесстрастным выражением лица. Вряд ли мне хотелось бы, чтобы на меня смотрели вот так же.

После обеда в большом коктейльном зале зазвучала плавная хорошая музыка, а весь мир снаружи заискрился от света прожекторов. Стив и Уилма затеяли свою обычную, сопровождавшуюся взаимными ядовитыми нападками игру в кункен. Джуди Джона, Уоллас Дорн и я принялись играть в слова по пять центов за очко. Ноэль Хесс, сославшись на головную боль, ушла спать. Рэнди суетился вокруг нас, следил за музыкой, возился с прожекторами, переставлял пепельницы, наливал напитки, вникал в ход обеих игр, приставая с советами и подсказками. Постоянно ставил латиноамериканскую музыку, по просьбе Гилмана Хайеса. Доску для игры в слова заливал яркий свет лампы с матовым абажуром.

Я не мог по-настоящему сосредоточиться, потому что невольно следил за Мэвис, танцевавшей с Хайесом. У меня не было никакой уважительной причины для недовольства. Но музыка была негромкой, медленной и таящей в себе некий подтекст, к тому же они слишком уж подолгу танцевали не сходя с места. Меня бросало то в жар, то в холод. Я не мог повернуться и посмотреть на них. Видел их только краем глаза. Фрагментарно. Медленный поворот, его коричневая рука на ее мягкой талии. Эпизодически их отражение в стакане. Музыка сплошь состояла из ритмичного тиканья, прищелкивания и буханья, с надрывными звуками трубы. В другом углу Уилма проговорила: «Черт подери, Уинсан, одну карту за раз», а Уоллас Дорн негромко крякал от удовольствия и щелкал деревяшками по доске.

И вдруг я осознал, что Хайес и моя жена куда-то подевались. Я быстро повернулся и оглядел пустую комнату. Наверное, даже начал привставать. Но Джуди быстрым упреждающим движением прижала мою руку. Я посмотрел на нее. Уоллас Дорн изучал свое положение, жуя кончик уса. Джуди сделала легкое движение головой. Я глянул в том же направлении, сквозь стекло, и увидел, что они теперь танцуют на большой террасе, при свете прожекторов. Выглядели они как-то театрально, как будто находились среди тех исполинских декораций, которые голливудские гении создают для Астера. Еще немного — и серебряная лестница, разматываясь, спустится со звезд, и по ней сойдут хористы с острыми плечами и четверть тонны голых бедер.

Я кивнул Джуди с благодарностью и с уважением за то, что она так быстро почувствовала, что происходит, а то я мог бы выставить себя дураком. У нее сделалось выражение лица, как бы говорящее: «Всегда рады помочь», и она подмигнула мне так энергично, что я почти мог это расслышать. Уоллас Дорн предупреждающе крякнул и поменял «own» на «clown» таким образом, что quot;сquot; изменило «lean» на «clean» и оказалось на бонусной клетке.

Уоллас выиграл. Мы заплатили ему. Джуди зевнула и заявила:

— Все, хватит. А то так можно вообще остаться без ничего. Я иду посмотреть на звезды, а потом сразу в кроватку.

— А вам не нужна помощь в рассматривании звезд? — спросил я ее.

— Вы возьмете на себя одну половину световых лет, а я другую. Мы прошли мимо танцующих. Они, казалось, не замечали нас.

Потом спустились по каменной лестнице и прошли в конец левого ответвления причала. Джуди засунула руки в большие накладные карманы шерстяной юбки и шаркала каблуками, чуть поеживаясь от ночной прохлады. Звезд было даже чересчур много. Красная циновка, на которой она лежала под солнцем, стала сырой от росы. Я перевернул ее сухой стороной кверху и передвинул к краю. Мы сели, свесив ноги к воде. Я зажег ей сигарету, повернулся и через плечо посмотрел на высокую террасу. Музыка едва доносилась. Иногда я мог разглядеть их до пояса, когда они перемещались к краю террасы. В остальное время они находились вне поля зрения.

— Очень миленькая тележка для приговоренных к казни, — произнесла Джуди.

У меня ушло какое-то время на то, чтобы вникнуть в смысл ее слов.

— А насколько острый нож?

— Достаточно острый. Люди слышали, как его затачивали. Так что меня убрали из пары программ летней серии. И труппа начинает разваливаться. Их нельзя винить. Им нужно подыскать какое-то теплое местечко к следующей осени.

— А вам — нет?

— Не знаю. Я просто чертовски устала, Пол. Я всегда могу отрастить новую голову. И уже делала так прежде. Меня голыми руками не возьмешь, Пол. Я — боец. Так, по крайней мере, все время себе внушаю. Я могла бы получить контракт в Лас-Вегасе. Но сейчас просто вымоталась. Не знаю. Я добилась успеха и откладывала больше, чем многие, и хранится это там, где я, слава богу, не могу до этого добраться. Наверное, мне положено как-то отреагировать. Возможно, Уилма добивается, чтобы я встала на колени. Я всегда смогу подыграть, если ей это нужно для счастья. Пойду-ка я спать. — Она поднялась.

Я встал тоже. Джуди подняла кулаки и прошлась нетвердой походкой, огибая конец причала, на каучуковых ногах, пошатываясь, рыча: «Вот так-то, болван, попробуй сунься!» И я вдруг осознал очень специфическую природу ее мужества. Крепко взял ее за руки чуть выше локтей, легонько встряхнул и сказал:

— Вы мне нравитесь, Джуди. Вы чертовски мне нравитесь.

— Отпустите, не то я сейчас расплачусь на вашем плече.

Я стоял и смотрел, как она пошла обратно, поднялась вверх по лестнице, пересекла террасу и скрылась из вида. Потом выкурил еще одну сигарету и тоже поднялся наверх. Было уже больше часу. Стив и Уоллас Дорн исчезли. Уилма и Гилман Хайес сидели на низком диванчике. Они перестали говорить, когда я вошел. Хайес сидел, скрестив на груди свои большие руки, уставившись в потолок. Вид у него был мрачный и упрямый.

— Мэвис ушла спать, — сообщила мне Уилма.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Хайес удостоил меня маловыразительным кивком.

Мэвис, которую чуточку пошатывало, готовилась отойти ко сну, напевая вполголоса латиноамериканские мелодии. Она улыбнулась мне теплой, влажной улыбкой. Мы легли спать. Она была исполнена готовности, набухшей жадной готовности, которая совершенно не принимала в расчет нашу нараставшую холодность друг к другу. Не стоило обольщаться на этот счет. Гилман Хайес подготовил ее, алкоголь воспламенил, а музыка подстегнула. Я был всего лишь удобством. Совершенно законным, незатейливым и доступным удобством. Не было никаких слов любви. Все это было очень внезапно, очень бурно и совершенно бессмысленно.

После я услышал, как ее дыхание стало глубже, она уснула. Музыка стихла, прожекторы погасли. До меня доносился лишь шум воды, плещущейся о пирсы. Мэвис удалось-таки что-то убить. Я не знал точно, как это было сделано. Но лежал, смотрел на световые узоры, которые мог создавать, крепко зажмурив глаза, искал в своем сердце и не мог отыскать никакой любви к ней. Я был уверен — раньше любовь была. Но такое вроде бы не должно уходить, — это ведь вам не тыквы выбросить после Хэллоуина. Искал нежность и тоже не находил. Я искал уважение и не находил.

Она спала возле меня и была просто крупной, влажной, половозрелой, здоровой, угодливой молодой женщиной, слишком эгоистичной, чтобы начать вынашивать детей, которых мне хотелось, с большим отделением для тщеславия, с маленьким отделением для души, искательница острых ощущений, искушенная в бессмыслице, наглядное подтверждение теорий мистера Веблена[1]. Мне хотелось избавиться от нее и еще хотелось плакать.

Суббота выдалась безоблачной, жаркой и безветренной. Завтрак подавали на террасе, по частям, по мере того, как люди вставали, — он включал в себя ром с лимонным соком, huevos mexicanos[2] и кубинский кофе, который был ближе к твердому веществу, нежели к жидкости. Эта комбинация снимала легкое похмелье. Когда люди начали возвращаться к жизни, стало совершенно очевидно, что предстоит один из тех наэлектризованных, буйных дней, когда все будут расхаживать с гордым видом, работать мускулами, выходить из себя, пить слишком быстро и играть слишком азартно.

Гилман Хайес надел что-то вроде спортивных трусов, и теперь Стив, сидевший за штурвалом моторной лодки, таскал его туда-сюда по озеру на водных лыжах. Хайес выглядел как один из обитателей Олимпа не самого высокого ранга. Мэвис ахала и ворковала в конце пирса. Наверное, Стиву это надоело. Сделав крутой вираж, он ослабил буксирный трос и дернул Культуриста так, что чуть душу из него не вытряхнул. Гил стал возмущаться. Стив послал его к черту, вытянул свое коренастое тело на солнце и крикнул Хосе, чтобы тот принес ему виски. По просьбе Уилмы буксировку на себя взял Рэнди. Хайес показал Мэвис, как стоять на водных лыжах. Было много хихиканья, пронзительных взвизгов и поддерживания рукой на манер атлетов с рекламных фотографий.

Я немного поплавал и изрядно выпил. Джуди Джона устроила себе обычную разминку для поддержания формы: сгибание колен, наклоны назад, удерживание ноги в выпрямленном положении, стойка на руках. У нее ладная фигурка. Я получал удовольствие, наблюдая за ней. Уоллас Дорн плескался в воде между двумя причалами с таким видом, будто терпел все эти постыдные вещи ради того, чтобы не отрываться от коллектива. Ноэль Хесс сидела совсем близко от меня, заказывая новую порцию спиртного каждый раз, когда это делал я. Мне это было удивительно. Она смуглая, маленькая и тихая. При этом у вас никогда не возникает чувства, что вы ее знаете. Кажется, что она все время наблюдает за вами. И тут у вас возникает ощущение медленного огня, скрытого под всем этим внешним спокойствием. На ней был желтый купальник, и я в первый раз заметил почти безупречную чистоту ее кожи. Телосложение Ноэль словно подчеркивало замысловатость голеностопного сустава, запястья и плеча, как будто выточенных из слоновой кости, заставляющих вас осознать человеческое тело как нечто хрупкое и уязвимое по своему устройству. Уилма какое-то время поплавала, демонстрируя гораздо больше энергии, чем мастерства, а потом, помахав рукой, позвала всех с озера и затеяла игру в крокет. Рэнди она назначила счетчиком очков и рефери, а всех остальных разбила на две команды по четыре человека.

Меня определили в одну команду с Джуди, Уолласом Дорном и Ноэль Хесс, а противостояли нам Хайес, Мэвис, Уилма и Стив. Уоллас, игравший с ожесточенной сосредоточенностью, и Ноэль, с неожиданно хорошим глазомером, были нашей ударной силой. Джуди устроила из этого клоунаду, а я слишком захмелел, чтобы от меня был какой-то толк. Основные правила игры заключались в следующем. Если ты завладел шаром, ты мог отбить его в озеро. Тот, чей шар отбили в озеро, обязан был выпить залпом, достать шар, вернуть его на край парковочной площадки. Всякий раз, когда одна из команд проходила весь путь, все выпивали. Я довольно смутно воспринимал происходящее. Они то и дело отбивали мой шар в озеро. Голоса стали звучать как-то странно, как будто мы находились в тоннеле. Полосы на деревянных мячах проступили ярче. Трава стала зеленее. Я помню Джуди, умоляющую на коленях, заломив руки, в то время как Стив делал богатырский взмах и, поскользнувшись, сбил ее шар и свой собственный вниз по склону, в озеро. Не знаю, кто выиграл. Кажется, я съел что-то на ленч.

Потом, каким-то таинственным образом, я оказался в гостиной, петляя, пытаясь сфокусировать взгляд, а Джуди Джона меня поддерживала.

— Ну, идемте же, — говорила она. — Одной толстенной ножищей, потом другой.

— А где все?

— На улице — безумствуют и веселятся. Гоняют туда-сюда на лодках. Барахтаются в воде. Ну, идем же, мой ягненочек. Джуди не даст тебе упасть и удариться головкой.

Далее следует еще один провал в памяти, а потом я оказался в постели, и Джуди смотрела на меня сверху вниз, качая головой. Она подошла к изножью кровати, сняла с меня ботинки. Я по-прежнему был в плавках. Она накинула на меня одеяло.

— Очпризнателен, — проговорил я. — Очпризнателен.

— Бедный старый медведь, — сказала она, наклонилась ко мне, легонько поцеловала меня в губы, а потом исчезла, и дверь тихонько затворилась за ней.

Кровать начала вращаться вокруг своей оси, то в одну, то в другую сторону. Я вцепился в нее и аккуратно направил во внезапно сморивший меня сон.

Когда я проснулся, было темно. Я посмотрел в окно. Прожекторы на улице были включены. Слышался смех. Кто-то включил воду в нашей ванной. Дверь открылась, и через гардеробную мне стал виден силуэт Мэвис на фоне освещенной ванной. Она повернулась в дверном проеме и щелкнула выключателем.

Когда Мэвис тихонько пробиралась по комнате, я произнес ее имя.

— Так ты, значит, не умер после всего этого, дорогой?

— Сколько времени?

— Около девяти. Совсем тепло. Мы все купаемся. Надеюсь, ты чувствуешь себя ужасно?

— Ну, спасибо тебе.

— К твоему сведению, ты выставил себя посмешищем. Спотыкался на ровном месте. Надеюсь, что тебе паршиво. — Она с достоинством покинула комнату, хлопнув дверью.

Я снова отключился. Когда же опять проснулся, видимо, было уже совсем поздно. Я чувствовал себя немного лучше. Выпил три стакана воды, надел халат и вышел в гостиную. Две маленькие лампочки были зажжены. Стереосистема автоматически настроилась на станцию в FM-диапазоне, какой-то придурок диск-жокей говорил:

«Короче, ребята, у Золушки на все про все тридцать секунд, так что, наверное, пора нам закругляться с нашим балом. Прости, Элеонор, что так и не оставили для тебя этот диск Джуди, но...»

Я отыскал нужную ручку и выключил его. Затем вышел на террасу, в теплую ночь с биллионами звезд. Кто-то со всех ног бежал вверх по бетонным ступенькам. Какая-то фигура метнулась к электрическому щиту, и прожекторы стали вспыхивать по секторам, затмевая звезды. Я сощурился от света и увидел, что это Стив. Остальные были на причале. Стив крепко схватил меня за руку:

— Пол, Уилма пропала.

Мое сознание было затуманено долгим сном. Я глупо уставился на него:

— Куда пропала?

— Мы думаем, что она утонула.