"Амплуа — первый любовник" - читать интересную книгу автора (Волина Маргарита, Менглет Георгий)Глава 14 «Нашествие»Герой пьесы Л. Леонова «Нашествие» (у него есть имя, но назовем его просто Сын) в первом варианте пьесы — «враг народа», возвращается после заключения в родной город, занятый немцами. Обвинение было ошибочным — Сыну есть за что ненавидеть советскую власть. Но, любя мать-родину, он встает на ее защиту. И, выдав себя за вожака подпольщиков, тем самым спасает его и гибнет сам. Советской цензуре такой вариант не понравился. Леонов конфликт Сына с советской властью заменяет конфликтом со своей совестью. Обвиненный — справедливо — за преступление, совершенное по личным мотивам (ревность), Сын, отбыв срок, попадает в город, занятый немцами. И… дальше все, как в первом (черновом) варианте. Сын, спасая вожака подпольщиков, погибает сам. Геройской смертью снимает грех с души. Пьеса Леонова «Нашествие» обошла все театры страны. В Сталинабаде «Нашествие» поставил Олег Солюс. Сына — нервно, темпераментно, поднимаясь до высокой трагедии, — играл Сергей Якушев. На смотре молодых режиссеров «Нашествие» в постановке Солюса заметили, отметили, а режиссера наградили шестимесячной стажировкой в Московском театре сатиры, где Олег и прижился. На фронте Олег не был… Как— то одна влюбленная в него женщина спросила Олега: — Почему ты не на фронте? — Я не могу убить и воробья! Стрелять в людей я не могу. Странный ответ! Непротивленец? Толстовец? — Призовут — пойду! Добровольцем не пойду! — сказал Олег бестактной влюбленной. Через десятилетия, когда Олежка «золотые рожки» стал седым «паном Пузиком» (телесериал «Кабачок „13 стульев“), по радио и в центральной прессе сообщили о деле „таможенных чиновников“, сфабрикованном ЧК. Все его участники — за шпионаж в пользу Британии, США, Антанты — были приговорены к высшей мере. Но милостивая советская власть некоторым из обвиняемых, в том числе „шпиону“ чиновнику Павлу Солюсу, „вышку“ заменила лагерями. „Перестройка“ — всех реабилитировала. Старая приятельница Олега, та самая, что в молодости была влюблена в него, а сейчас тоже проживала в Москве, набрала знакомый номер телефона. — Олег Павлович, — сказала она, — можно задать тебе один вопрос? — Ты мастер задавать вопросы, отозвался Олег. — Задавай! — Павел Солюс, таможенный чиновник, — твой отец? — Как вы мне все надоели! — закричал в трубку Олежка. — Конечно отец! — А ты дождался его возвращения? — Чьего возвращения? — Отца. Ему же «вышку» заменили лагерями? — Их всех расстреляли! — Что?! А по радио передали… — Вранье! Расстреляли всех, и отца тоже. — А ты знал об этом? Олег… засмеялся: — А ты как думаешь? Старая приятельница положила трубку на рычаг. Знал. И никому никогда ни слова. Всю жизнь. До седых волос. До реабилитации их всех — которых расстреляли. …Отца Олег не помнил. Был мал. Максим подросшему Олегу об отце рассказал. В буйных припадках Максим бегал по комнатам с ножом — грозился зарезать… Ленина… Дзержинского… неведомых «исполнителей». Домочадцы ловили Максима и связывали. Что писал в анкетах об отце Олег? Не знаю. Думаю, полуправду. «Мать — вдова служащего. Отец умер от голода в 1919-м. Я его не помню». Олега Солюса советская власть не угнетала. Он вырос не антисоветчиком (как Петр Ершов). Ставил советские пьесы, играл в советских пьесах, во «Фронте» А. Корнейчука — замечательно — сына генерала Горлова, солдата, погибшего из-за преступной тупости отца. Нацизм, как всякому нормальному человеку, казался Олегу безумием. Но в военкомат Олег не побежал. «Призовут — пойду! Не призовут — не пойду…» Если бы Олега призвали — уверена, звания русского солдата он бы не запятнал. Но Солюса Олега Павловича — сына «врага народа» — не призвали. Менглет в дни реабилитации таможенных чиновников Олегу не звонил. Но при встрече сказал: — Опять соврали! — Опять, — ответил Олег. Менглету об отце Олега давно было все известно. Известно еще со времени расстрела «шпионов-диверсантов», «причастных» к убийству Кирова. — Они такие же «шпионы», как мой отец! вдруг выпалил Олежка и выдал Жорику об отце все, что знал сам. Менглет вместе с Олегом молчал об его отце. До седых волос — молчал. |
||
|