"Пандем" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина Юрьевна, Дяченко Сергей...)ГЛАВА 29Розовая «двойка» без имени вышла из-под контроля Трассы, перешла на ручное управление и увеличила скорость почти вдвое. Трасса едва успевала расчищать перед ней дорогу (а поток был плотный), отбрасывая к обочинам прочие, управляемые снаружи машины; раздвинуть собственные границы Трасса, увы, не могла. На повороте «двойка» проехалась бортом по ограждению, оставляя на нем лохмотья-пленочки розовой краски, и сбила с ног одинокого пешехода, по несчастной случайности оказавшегося в этот момент на обочине. Через десять секунд после удара Ким получил сообщение на пульт. Еще через минуту он был уже в пути. …Трассы становились опасны. И это было тем более неприятно, что в тех слоях, где нормальным считалось иметь индивидуальный транспорт, обойтись без Трасс не представлялось возможным. Система внешнего управления позволяла срастить достоинства личных «ездилок» с преимуществами общественных «возилок» — но как велик оказался соблазн порулить самому, да еще и быстрее всех! — На что они рассчитывают? — безнадежно спросил Ким у Невилла, хорошо знакомого инспектора Трасс. И Невилл, находившийся за два часовых пояса к востоку, шумно вздохнул у Кима в ушах: — По-моему, они просто не думают. Проследить реакцию Трассы, вычислить машину — на счет «раз»… Но ничего не может случиться. Они в это верят, ты знаешь… Медпомощь раненому пришла через сорок секунд после столкновения — врач опередил Кима почти на одиннадцать минут. Ким увидел сперва полосатую спортивную туфлю, одиноко мигавшую голубым маячком, потом белую тряпочку, прилепившуюся к дорожному покрытию, потом — медкапсулу, формой похожую на старинный тюбик с зубной пастой, полупрозрачную, как щитки на транспортере. В капсуле неподвижно лежал человек; рядом сидел по-турецки врач в ярко-желтом, светящемся под фарами комбинезоне, по-птичьи поводил головой, видимо, управлял лечением со встроенного пульта. Темные стенки капсулы прояснились, сделавшись вдруг совершенно прозрачными; Ким увидел лицо раненого. Потерпевший был крайне раздражен и обижен. Врач перевел дыхание и обернулся. Ким сперва подумал, что он очень молод, и только секунду спустя узнал племянника Мишу. — Сложный перелом бедра, — сказал Миша вместо приветствия. — Ну и сотрясение мозга. Неделя реабилитации, никак не меньше. Пациент что-то пробормотал сквозь зубы. — Мы вас отвезем домой, — сказал Миша. — Наладим систему, вам ничего не придется делать. Только поправляться, — он через силу улыбнулся. Видимо, функция «подбадривание пациента» не была его сильной стороной. Ким попытался вспомнить, сколько Мише сейчас должно быть лет. Восемнадцать? Девятнадцать? Он, Ким, ничего не понимал в современной медаппаратуре. Он не мог дистанционно управлять капсулой. Мог на ощупь определить перелом, расшифровать снимок, загипсовать… Ну, еще ввести анальгетик. Все. — Ч-черт, — простонал раненый. — Ну почему… почему? За что?! Ким прикрыл глаза, вызывая запись инцидента, сделанную Трассой. Картинка была черно-белая — может быть, потому, что в момент столкновения память Трассы была перегружена; в протоколе автомобиль-нарушитель фигурировал как «розовый»… Лоскутки ободранной краски трепетали на ограждении, будто цветочные лепестки. — За что? — горестно бормотал Мишин пациент. Ким смотрел на него, и две картинки накладывались одна на другую: бледный обиженный человек в медкапсуле — и тело, высоко подброшенное розовым смерчем. Мелькнувшие в воздухе ноги в полосатых спортивных туфлях… — М-да, — пробормотал Ким. — Так я даю команду на возвращение? — спросил Миша. — Петр Артурович, я представитель координации, — сказал Ким обиженному человеку. — Того, кто вас сбил, ожидает наказание… Сейчас вы хотите с кем-то связаться? — Я уже позвонил жене, — сказал Артурович и поморщился. — Нет, ну какая скотина! Именно сегодня… Ну почему?! За что? Что я ему сделал? — Вы знаете, кто вас сбил? — удивился Ким. — Я не о том, кто меня сбил, — сухо отозвался Артурович. — Я о том, кто… Ну да ладно. Ладно… — Позвони мне, — сказал Ким племяннику. Миша коротко кивнул. — Можно мне наконец-то сесть? — сварливо спросил потерпевший. Розовая «двойка» без имени нашлась раньше, чем потерпевший Петр Артурович Шейко был доставлен домой. Машина-виновница к тому времени вернулась под контроль Трассы и законопослушно текла в потоке других машин, негустом потоке, четыре полосы всего; повинуясь координаторскому приказу, Трасса вывела «двойку» из движения и припарковала у обочины. Ким представился. — Мы вообще-то спешим, — сказал пассажир, светловолосый мулат, определенный поисковиком как Игорь-Дитрих Крошкин. Рядом с ним на водительском месте сидела очень высокая женщина с «обновленным» именем — Акация Светоряд; на третьем переднем сиденье валялась, забросив ноги на ветровое стекло, девочка лет трех. Относительно девочки поисковик сбоил. — Сорок три минуты назад вы вышли из-под контроля Трассы, — сказал Ким. — Двадцать девять минут назад вами был сбит человек… Вам показать запись или вы вспомните сами? — Он просто там стоял, — сказала Акация Светоряд. — Никто не заставлял его там стоять. — Ну и когда мы снова поедем? — спросила девочка. — Это ваша дочь? — Ким разглядывал носочки с массажем, молотящие по стеклу. — Нет, — сказал Игорь-Дитрих Крошкин. Поисковик наконец-то выдал ответ: девочка была Полиной Миллер, двух с половиной лет, проживающей с родителями в соседнем слое за двести километров отсюда. — Она просто хотела покататься, — сказала Акация Светоряд. — Мы потом позвоним ее родителям или координаторам, чтобы они ее отвезли обратно. — Поехали, — сказала девочка. — Я хочу быстрее. — Вы хоть интересовались, что случилось с человеком, которого вы сбили? — спросил Ким. — Смотрели новости? — Почему мы должны интересоваться? — удивился Игорь-Дитрих Крошкин. — Мы его даже не знаем, — добавила Акация Светоряд. — Зачем эти ритуальные вопросы? Обоим было не больше тридцати. Оба родились при Пандеме. — Боюсь, вам придется отвечать, — сказал Ким. — За подобные деяния как минимум понижают в статусе… — Почему это? — возмутилась Акация Светоряд. — Мы не роботы, чтобы Трасса нами управляла… Почему мы не можем ездить, как хотим? — Потому что вы покалечили человека. — Но он же просто там стоял! — Вы могли его убить. — Не могли, — возразил на этот раз Крошкин. — Мы сами могли бы убиться, но не убились, потому что Полечка с нами захотела покататься… Неужели мне хочется его ударить, удивился Ким. Какое постыдное… какое непреодолимое желание. Игорь-Дитрих Крошкин нахмурился: — А вы… Ким Андреевич… Вы что, в самом деле верите, будто мы могли его убить? И будто что-то такое… эдакое… на самом деле может случиться? — Они просто подобрали девочку на дороге, — сказала Александра. Она сидела у себя дома, Ким видел, как за спиной ее мерцает, выстраивая призрачные замки, свемуз-композиция «Вельветовый джинн». — Да, — Ким валялся на полу в собственном кабинете, и его знобило. Десять минут назад он подтянул температуру воздуха на два градуса, а потом еще на два; стены посветлели. Они всегда приобретали оттенок льда, когда в комнате было слишком жарко. — А ее предки? — зачем-то спросила Александра. — Предки сперва забыли дочь у дороги… А потом сидели и ждали, пока им привезут ребенка. Они ведь прекрасно знают… — Да, — кивнула Александра. — Вот и Сашка тоже рассказывал… Кимка, а можно вообще-то достучаться до их мозгов? — Не знаю… У Пана как-то получалось, у нас пока — не очень… Их придется наказывать, всех этих Игорей-Дитрихов, и чем дальше, тем строже, а они ведь и не поймут, за что… — Раз не поймут, два не поймут, а потом… Что вы с ними делаете, вообще-то? — Понижение в статусе на три пункта. Думаешь, нарушений становится меньше? А нарушений-рецидивов? Ни фига. — Ну и наследство оставил наш Пан… — А могло быть хуже. Алечка, Пан ведь готовился, готовил всех, готовил нас… И подстелил, зараза, соломку всюду, где мог… А без этого могла быть черт знает какая мясорубка, и мы бы прокляли Пана так, как никого в истории человечества не проклинали… — Блин, brother, как ты зловеще выражаешься. — Ты бы видела, как он летел! Как летел этот человек, ноги в воздухе… Это смертельная травма, Алечка, с него даже туфли свалились… А в результате — перелом бедра. Сотрясение мозга. При нынешних средствах — неделя неудобств, и только. — Так он должен был помереть? — По-честному? Обязан. — Ужас-ужас… — Да. В следующий раз Петр Артурович Шейко не будет ходить по Трассе. У него есть возможность закрепить полученный навык. — И в чем же message? — Для него? Держаться подальше от Игорей-Дитрихов. Для них… неохота о них говорить, если честно. Они убились бы… Но ребенок по законам безвременья всегда выходит сухим из воды — в какую бы переделку его ни втравили взрослые. Поэтому Дитрихи-Крошкины берут девочку — первую попавшуюся. Девочка спокойно соглашается покататься. Ее мать… я ведь говорил сегодня с ее матерью… Она видит — ребенок пропал, но даже не звонит в координаторскую, поскольку беспокоиться незачем, стыдно отрывать от дела занятых людей и так далее… И она совершенно права, потому что с девочкой ничего не случится, ее даже не цапнет пролетающая оса… — Сашка пришел, — сказала Александра. — По-моему, злой. — Он всегда злой… Ты знаешь устройство «двоек»? Они сажают девчонку на переднее сиденье… Там очень мощный корпус, убить двоих и пощадить третьего можно только откровенно чудесным образом… Ким замолчал. Как ее там — Полина Миллер? Двух с половиной лет? Позволить девочке погибнуть в катастрофе ради вразумления двух великовозрастных болванов? И кто сказал, что они вразумились бы?! Центры Вселенной, черт возьми, незыблемые… И прежде чем эта уверенная точка опоры пошатнулась — размазались бы оба по стенке вместе со своей машиной… Чтобы другим неповадно было? Так нет же… «Со мной ничего не случится» — маленький детский щит, с годами обросший дубленой шкурой. До Пандема люди могли погибать сотнями и тысячами, и все равно все наказания казались несправедливыми… А по улицам носились лихачи, вдавив педаль газа чуть не в пол… — Скоты, — пробормотала Александра. В кадре за ее плечом появился Алекс — бритый наголо, в мерцающих отсветах «Вельветового джинна» он сам был похож на экстравагантное чудище. И, разумеется, сразу же включился в разговор: — Что ты за ересь говоришь, женушка, не скоты — люди! Мы же люди, мы все можем, нам все позволено, мы будем жить вечно и вечно радоваться жизни… Пандем дал нам все для счастья и ушел, оставив нам нашу свободу… Ким, войди в корпоративную сеть, я сбросил тебе кое-какие наработки. — Что-то случилось? — кротко спросила Александра, знавшая мужа лучше, чем Ким знал себя. — Новый случай на Трассе, сшибли двух девушек. Что-то очень часто в последнее время, а ведь, казалось бы, не самый лабильный слой… — А мы тут как раз хвалим Пана, — вздохнула Александра, — который разумно организовал безвременье, давая нам возможность адаптироваться к новому миру… — Зубоскалим? — Алекс мельком взглянул на жену. — Я, прямо как богомол заправский, воздаю Пану хвалы утром и вечером — именно за это его решение… Хотя грязища и кровища все равно будут, и нам с Кимкой придется разгребать, и разгребать, и снова разгребать… — Алекс улыбнулся мечтательно, как будто речь зашла о хорошей вечеринке. — Знаешь, что сказал пострадавший Петр Артурович… напоследок? — спросил Ким. — Догадываюсь, — усмехнулся Алекс. — Что? — теперь уже Александра мельком взглянула на мужа и выключила «Джинна». Отсветы погасли, дворцы растворились; сейчас Ким видел ночное небо с острыми, как иголки, лучиками звезд, и на фоне его — два лица, как две бледных луны. — Он сказал: «Ну какая скотина. Что я ему сделал? За что?!» — Это, конечно, не в адрес водителя, — после паузы пробормотала Александра. — Да… Это в адрес того, кто сохранил ему жизнь. Весь город — и вся земля — покрыты были опустевшими беседками. Их сносили и перестраивали, будто желая поскорее забыть о том, кто беседки покинул; их реставрировали и берегли, будто веря в то, что он еще вернется. Наверное, в Арининой беседке ничего не изменилось. Наверное, место зеркала-экрана занимает теперь мнемо-картинка: многие, кто не в силах смириться с уходом Пандема, хранят в беседках его изображения… Ким хотел бы хоть раз посмотреть на Пандема глазами Арины. Заглянуть в лицо того, кто понимал Арину лучше, чем он, Ким, понимал свою жену. Свою бывшую жену… А в большую городскую беседку время от времени забредают люди. Вот как эта женщина, например, темнокожая, с отрешенными черными глазами, сидящая в уголке, не замечающая Кима; или как этот подросток с тонкими сенсорами вместо волос, он Кима видит, и стесняется, и в конце концов уходит искать другую беседку, безлюдную. Что за беда у него, почему именно сегодня ему так необходим Пандем?.. Ким уселся в мягкое кресло за спиной темнокожей женщины. Опустил подбородок на сплетенные пальцы. Ты ушел от нас, думал Ким. Или мы ушли от тебя?.. Мы вышли за дверь… Да, это было очень эффектно… Ты уходил так постепенно, так нестрашно, даже весело… Во всех слоях к тому моменту уже были готовые врачи, учителя и управленцы, причем многие из них еще сами не подозревали о своих возможностях. Уход Пандема — и шок от этого ухода — должен был инициировать их; так, собственно, потом и случилось: эти люди стали тем, кем при Пандеме не стали бы никогда. Прощаясь с Пандемом, Ким знал, что зародыши всех необходимых человечеству служб — от медицинской до сейсмологической — созданы, отлажены и находятся в рабочем состоянии. Еще он знал, что в каждом доме смонтирована противопожарная система, что современная энергосеть позволит человечеству жить в тепле и довольстве много сотен лет, что запас прочности, вложенный Пандемом в жизнеобеспечение космолайнера под названием «Земля», вполне достаточен для того, чтобы совесть уходящего Пандема — если у Пандема есть совесть — оставалась крахмально-чистой… Пандем говорил, что теперь его, Кима, очередь позаботиться о мире. Что всякий, кто силен, должен помочь тому, кто силен еще недостаточно… И, подумать только, — он, Ким, обещал заменить Пандема Игорю-Дитриху Крошкину! Он обещал это — прощаясь… Всего лишь четыре года назад. Арина Каманина читала вводную лекцию по дизайну жизненного пространства — по Земле ее слушали две тысячи сто сорок три человека, и еще непонятным образом на канал «пристегнулись» тридцать юных «лунатиков». Человеческие представления о том, что такое красота и удобство, разнятся чудесным образом, говорила Арина. Как вы знаете из «оболочки» нашего курса, тот дизайн, о котором мы будем говорить, принят в сорока двух процентах земных жизненных слоев: это прежде всего еврослой с коэффициентом от двадцать первого до девяносто первого, а также все слои холодной цветовой гаммы и частично желтые и оранжевые, полный список вы найдете в справочнике. По сложившейся традиции комфортные для нас жизненные пространства строятся, исходя из простого правила: все, что снаружи, должно быть максимально естественно и приближено к природе. Все, что внутри, должно быть оригинально, сложно и как можно более изобретательно — но без потери в удобстве. Разумеется, это правило можно в любой момент нарушить, но только ради того, чтобы привнести в концепцию что-то новое: бунтарство ради бунтарства в нашем деле не поощряется. Если хозяином жилища является один человек, оборудовать для него пространство проще, чем, например, для семьи или компании друзей; чем полнее будет информация, которую захочет предоставить вам будущий обитатель — или обитатели — еще не сконструированного вами пространства, тем меньше вероятность того, что вы ошибетесь… Все вы уже выходили со мной на связь, я знаю о вас довольно много, но все-таки недостаточно… Кто первый скажет, сколько существует основных движков для конструирования жилого помещения? Они вошли в контакт, и на долгих полтора часа Арина забыла думать обо всем, кроме костей и потрохов дружественного человеку жилища. За десять минут до истечения времени объявлено было время блиц-вопросов; спрашивали даже больше, чем на прошлогоднем потоке, и почти все вопросы касались ухода Пандема. Среди прочего спрашивали, правда ли, что на пятый год после Пандема строительство нового жизненного пространства будет свернуто («Конечно, нет, кто вам сказал такую глупость?»), и еще правда ли, что после ухода Пандема во все строительные и дизайнерские нормы введены какие-то уродливые ограничения, «пожарные системы» или что-то подобное? Арина мельком сверилась с часами и пожалела, что не оставила больше времени на ответы. Что она могла рассказать им о пожаре — за те три минуты, что у нее остались? Или о землетрясении? — Мы начнем с этого следующую лекцию, — пообещала она. — Безопасность жилища — отдельный вопрос… особенно актуальный для тех, кто родился при Пандеме… — «И не представляет себе, что может наделать одна случайная искра», — хотела она добавить, но промолчала, потому что знала по опыту — они обидчивы, они считают себя очень разумными и самостоятельными… В оставшиеся две минуты она успела похвалить наметившихся лидеров, подбодрить прочих и выдать домашнее задание. Огонек на камере погас; Арина по инерции помахала рукой уже пустому экрану и выбралась из студии в общий холл. Здесь были смонтированы пятьдесят сменных интерьеров — сейчас холл дублировал помещение лондонского вокзала Виктория в середине двадцатого века; под расписанием поездов — а на самом деле расписанием лекций — стоял человек, и Арина вдруг остановилась как вкопанная, потому что ей померещился Ким Каманин… Разумеется, это был совсем другой человек. Через полчаса она уже надевала лыжные ботинки. Как все-таки путается реальность с внутрисистемным существованием! Вот — только что она готова была отдать команду: «Всех убрать». То есть убрать людей, облюбовавших этот склон, оставить Арину наедине со снегом и небом, так, чтобы ее привычное одиночество не нарушалось даже формально… В системе она проделывала это неоднократно. А теперь люди вокруг были людьми, каждый из них был так же реален, как сама Арина, убрать их означало взять автомат и стрелять, стрелять, пока самого тебя не уберет милосердный представитель координации… Говорят, был такой случай. На каком-то спортивном курорте… Но, слава Пандему, тогда почти никто не погиб — отделались малой кровью. Что за жуткая работа в этой их координации… Наверное, работа отнимает у него все силы и все мысли. Наверное, думать про Арину у него просто нет времени. Тем более что такие мысли не приносят радости. Она стояла на верхушке белого холма. Снег здесь был натуральный, белый, а не тот, что растет прямо из земли, то есть из специального снежного покрытия, что яркими красками отмечает тренировочные трассы — зеленый, красный, черный. И даже не серебряный, который так обожают дети (из него получаются потрясающе-зеркальные снежные бабы). Это был настоящий снег, изготовленный в небесах безо всякого участия человека, честный беспандемный снег… Рядом сидел приблудный волк. Чуть покачивал умной саркастичной мордой, будто желая сказать: «Ну и ну»… — Чего тебе? Волк отвернулся. Мол, ничего особенного. Она надвинула на лоб очки. Щелчком изменила цветопередачу. И еще раз изменила; мир кругом теперь казался теплым, детским, как на старой кинопленке, комбинезоны лыжников не раздражали яркими цветами, а снег явственно отражал небо — голубой снег с синими тенями, и над ним солнечный космос цвета аквамарин… Только волк остался серым. Впрочем, он уже уходил, чуть покачивая на ходу толстым, как полено, хвостом. Арина перевела дыхание и стартовала. Очки пунктиром прокладывали ей курс. Она неслась, чувствуя, как обнимает белую землю ее широкая гибкая лыжа, и каждый сенсорчик на искусственной «подошве» радуется свободному, красивому, совершенному скольжению… В облаке снега и ветра, в комбинезоне, сделавшемся почти зеркальным, она затормозила на маленьком плато; вызвала подъемник и велела отвезти себя на «палец» — каменистый пик, с которого брали начало прогулочный маршрут на воздушной платформе и «черная» трасса. …Сорвиголовы, что сразу после Пандема взялись летать по черным «смертельным» трассам… и сколько их осталось на скалах, в расщелинах, в руслах замерзших ручьев… Потом перестали. «Черная» трасса поддерживается в рабочем состоянии, но желающих прокатиться нет — кто-то когда-то говорил Арине, что это нормально. Что люди заново начинают ценить жизнь, и некоторая трусость — естественный, так сказать, результат… На платформе не было никого. Арина пристегнулась (обязательное условие), подняла щитки, прикрывающие от ветра, и поднялась над горами. Местный климат-контроль жрет, наверное, чертову прорву энергии. Сверху видны границы лыжного комплекса — снег на них сереет, как шерсть на апрельском зайце, и там дальше — мокрые деревья, оттепель, зеленая трава и серые тучи… А здесь морозец, синее небо и ветер такой легкий, что Арина может подняться повыше, не рискуя быть унесенной из удобного кресла… В очках она могла смотреть на солнце, не щурясь. Интересно, похожа она на Бабу-ягу? Летающая старуха… Хотя с виду не скажешь. Особенно в лыжном комбинезоне и в очках. Гладкое лицо, каштановые волосы без намека на седину, не старушка — невеста, вот почти как на свадебной фотографии с Кимом… Вот оно, душевное спокойствие. Безнадежная какая-то гармония. Ниже ватерлинии… Маленькая точка на снегу заставила ее наклониться вперед и скомандовать очкам увеличение. Точка была человеком на пороге «черной» трассы; Арина разинула рот — человек уже скользил вниз, как по маслу, пролетая один десяток метров за другим, то по снегу, то по воздуху, над хищными зубцами, не прикрытыми белым даже для видимости, над расщелинами и трещинами, по крутым, без малого вертикальным склонам, с поворотами, от которых у Арины начинали ныть суставы, и целую минуту она чувствовала себя беспомощной. Покойник? У нее не было встроенного выхода в систему. Была только связь; она позвонила дежурному координатору базы. — Да. — Голос Арининой собеседницы (а координатором оказалась совсем молодая девушка) был натянут, как бельевая веревка. — Там внизу дежурит медмашина… Он предупредил… Понимаете, я не имею права его задерживать, это все-таки спорт, а не правонарушение… Арина посадила платформу на снег (та сразу же взмыла и ушла обратно на «палец») и, увязая в сугробах, побежала туда, где виднелась «Скорая» и группкой стояли люди. — Разбился?! На нее оглянулись несколько лиц. Кажется, ее не поняли; она мельком взглянула в стоящую тут же медкапсулу. Пусто… — Разби… — начала она снова и осеклась. Мужчина в черном комбинезоне стоял склонившись, протирая лицо снегом, его лицо, бледное и мокрое, на глазах наливалось пятнистым румянцем. Над плечами поднимался пар. — Зачем вы это сделали? — спросила она, когда молчание сделалось совсем уже неприличным. Он коснулся мочки уха. Вот оно что — иноговорящий, а в ухе у него переводчик… — Зачем вы?.. — повторила она тихо. Мужчина разглядывал ее без особенной приязни. — Что — зачем? — спросил он наконец. — Мы должны заменить им Пандема, — сказал Алекс. — Когда был Пан — он направлял их. В том числе и наказывал… Да-да, не делай вид, что ты в это не веришь. А теперь мы — вот мы с тобой — должны их воспитывать и наказывать. — Почему именно мы? — спросил Ким. — Потому что мы самые взрослые ребятишки в этом всепланетном детском садике, — Алекс прищурился. — Мы за них отвечаем… Итак, снижение статуса. Поражение в правах. Тюремное заключение. Все, что угодно; после тридцати лет Пандемова правления трудно будет восстановить такое понятие, как «закон», но если для его реанимации потребуется ввести смертную казнь — мы введем. — Мой дядя — из другого мира, — пробормотал девятнадцатилетний Миша Каманин, затягиваясь тонкой сигаретой с красным мерцающим пояском. Сигарета разразилась зуммером тревоги; Миша крепче придавил ее, и зуммер стих. — Зачем ты куришь эту гадость? — кротко спросила Лерка. Миша пожал плечами: — Да так… Курю. — Мода на заботу о собственном здоровье быстро прошла, — пробормотала Лерка, отгоняя ладонью облачко дыма. Миша молча затушил сигарету. — Как и мода верить в то, что Пандема нет, — сказал Ким. — Пандема нет! — негромко рявкнул Алекс. — Пандема в самом деле нет… и больше никогда не будет! Мы в шлюзе, в шлюзовой камере, где давление мира еще не сравнялось с естественным, беспандемным… И это самое разумное, что мог сделать Пан — устроить нам постепенный выход из оранжереи. Кто сможет жить без Пандема — будет жить. Кто не сможет — погибнет и погубит рядом стоящих… Они сидели в парке перед старым Александриным домом. У Миши через два часа начиналось дежурство; Александра то и дело опускала веки, просматривая сводку новостей. Лерка разминала пальцами оранжевый массажный мячик. — Недавно вылетели на вызов, — сказал Миша, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вызвал сам пострадавший… с железным штырем в спине. — Помню, — Алекс жестко сжал губы. — Компания мальчишек лет двенадцати решила попробовать, что будет, если в человека ткнуть чем-то острым… — Штырь задел легкое, — продолжал Миша. — Травма средней тяжести. Регенерация за несколько дней… — А как ты думаешь, Кимка, — спросил вдруг Алекс, — почему среди действующих врачей нынешней «Скорой помощи» нет никого старше тридцати? Ким пожал плечами: — Мальчиков с детства научили пользоваться этими их прозрачными саркофагами, а меня, например, старую перечницу, со всем моим опытом — фиг научишь… — И все? — Нет… Эти мальчики выросли при Пандеме. И не знают, что человек, которому всадили в спину железный штырь… иначе ведет себя. Часто умирает. Никогда не регенерирует «за несколько дней». — Принцип работы капсул… — начал было Миша. — Брось, — Алекс небрежно потрепал его по плечу. — Дядя Ким совершенно прав… Мы имеем облегченный вариант жестокой действительности. Которая как бы жестокая, но как бы и не очень… Например, меня лично немного раздражает некое представление о справедливости, которое наш друг Пан привил окружающей природе… Вроде как гибрид дрозда и мушки дрозофилы… — С какой стати раздражает? — удивилась Александра. — Вполне вписывается в твою концепцию шлюзовой камеры. Был очень справедливый мир — будет несправедливый, или, точнее, вне справедливости… А посерединке — то, что мы видим. Почему нет? — Вот что меня в этой концепции беспокоит, — сказал Ким. — Шлюзование предусматривает процесс. Алекс как-то по-особенному остро на него взглянул. — Рано или поздно… — продолжал Ким. — Я боюсь того момента, когда эти «шлюзовые» законы… например, насчет детей, которые не умирают… Когда они впервые нарушатся. Ведь кто-то будет первым… Все надолго замолчали. Тишина казалась особенно странной еще и потому, что вокруг стоял шелест, писк и щебет; ласточки носились над головой, на крыше хозяйничала белка, а у Леркиных ног белый кот сторожил чью-то нору, не обращая ни на людей, ни на птиц никакого внимания. — Вот поэтому я и говорю, — негромко начал Алекс. — Ответственность должна быть за все… Бросил ребенка без присмотра — поражение в правах. Не покормил вовремя — снижение статуса. Ударил — ограничение свободы. — Нам потребуется чертова прорва тюрем, — сказал Ким. — Ничего, — Алекс оскалился, — есть, например, механизм насильственного отключения от сети. Или запрет на выезд из слоя… Они ведь не привыкли ограничивать себя ни в чем. Никогда. Они ощутят… — И вряд ли это кому-то понравится, — заметила Александра. — Да, — Алекс кивнул. — Мы еще пожнем… плоды. Еще начнутся возмущенные вопли: по какому праву? А кто вы такие, чтобы лишать нас свободы? Вы что, возомнили себя равными Пандему? Тогда нам придется отвечать: нет, но мы избраны Пандемом, чтобы эта цивилизация — вернее, система цивилизаций — не скатилась обратно в постиндустриальный век… а может, и ниже. Координаторы избраны Пандемом — скоро придется написать такой флажок и прошить его в системе… — Пандемоизбранные, — Ким выдавил из себя улыбку. — Перелом бедра — это все-таки больно, — сказал Миша. — Это даже еще больнее, — сказал Ким. — Полной боли он не ощутил. — Я тоже так думаю, — Миша вздохнул. — Когда мы пацанами работали в сенсорном режиме… на полигоне… Знаете, мне в голову не приходило проклинать… его. Лерка вздрогнула. Взглянула на сына, сильнее сдавила массажный мячик; внутри упругого пространства мерцали ярко-оранжевые огоньки. — Вы бы слышали, что он говорил, — Миша сморщил нос. — Уже в машине… У него была запланирована какая-то очень важная для статуса работа… Из-за этого перелома все отменилось — теперь он в самом деле ощущает себя неудачником. С его точки зрения, Пан… Пандем его чуть ли не предал. Бессмысленно. Понимаете, когда мы… в сенсорном режиме — это было во имя чего-то… Мы могли не понимать до конца — но мы знали, что Пан… что это ради цели, ради нас, в конце концов. Пан не врал… А теперь — Пана как бы нет. Но он есть. И все это знают. И когда Пан направляет машину этих ненормальных… направляет на ни в чем не повинного человека — человек вправе возмутиться… Так ему кажется, во всяком случае. — Он не направляет, — сказала Лерка. — Но он мог бы изменить траекторию… чуть-чуть. И прохожий остался бы цел… погоди, мама, это ведь не я говорю, это он так думает. Я сидел с ним рядом, как дурак, и делал вид, что мне надо работать с капсулой… хотя капсула к тому моменту давно была на автопилоте. — Все зациклены на себе, — пробормотал Алекс. — Боже, какое горе, мой статус не вырастет на два-три пунктика… — А поставь себя на его место, — сказал Ким. — Если бы ты ехал на важный социальный вызов — как с теми мальчишками, например, что экспериментировали по втыканию железяк в человека… И на тебя вдруг упало дерево. Пусть не убило, но… переломало ноги. Ты бы сказал Пану «спасибо»? — Да! — рявкнул Алекс. — Я сказал бы «спасибо» за то, что мне сохранили жизнь! Этот ваш… как его… Шейко? Он труп! Лежал бы сейчас в морге, и Пандем, где бы он ни был, не морочился бы с его вопросами… «Ах, за что?!» «Ах, почему?!» А жив ты, зараза, и дальше будешь жить… Ким прикрыл глаза и вошел в систему. Петр Артурович Шейко… Две жены. Трое детей… Родители… Ныне здравствующие бабушки и дедушки… А почему, собственно, ценность человеческой жизни должна измеряться тем, сколько людей впадут в шок при вести о чьей-то гибели? Шейко П. А. Инженер-энергетик. Пишет стихи. Вот, например: «Желтые листья — рыбьи скелетики, валятся под ноги, тянутся по ветру…» Интересно, где он видел рыбьи скелетики? В зоологическом музее?.. Вот я уже тридцать секунд разглядываю картинки этого Шейко П. А., и мне совершенно ясно, что убивать его жалко… Тьфу, какая формулировка. Мои собственные мозги не избежали всеобщей участи — инфантилизации… — Они не испугаются смерти, пока не увидят смерть, — сказала Александра. — Ерунда! — Алекс растирал в ладонях метелочку какой-то травы. — Они видят смерть… но она не производит на них никакого впечатления. Она чужая. Как на экране, Эх, Аля, если бы каждое человеческое существо умело от. рождения соотносить чужие страдания и собственные — история человечества была бы другой… Кимка, мне надо с тобой коротенько переговорить. Конфиденциально. — Посмотри статистику, — сказал Алекс. Ким прикрыл глаза. Какие у Алекса красивые заставки… Кто ему делал, Александра? Секунда, две — и внешний мир перестал существовать для Кима. Поползли объемные графики, каждое движение глазных яблок выводило на внутренний экран все новые детали и ссылки. В сумме информации учтены были, по-видимому, все несчастные случаи, все проявления насилия и все самоубийства, случившиеся в слое от ухода Пандема и до сегодняшнего утра включительно. И дело, конечно, не в том, что таких «красных вспышек» с каждым месяцем все больше… — Посмотри пропорцию «деяние-результат», — сказал Алекс. За секунду до его слов Ким и сам понял, в чем главный смысл «коротенького» разговора, и ему сделалось кисло. Если бы П. А. Шейко был сбит машиной — вот этой же самой, марка, скорость, масса и прочие подробности… Если бы он был сбит год назад — перелома бедра не случилось бы. Ушиб, отек тканей. Сотрясение мозга, перелома — не было бы. Вот она, цепко выловленная Алексом тенденция: одинаковое воздействие с каждым месяцем приводит ко все более тяжелым… ко все более реальным результатам. Шлюзовая камера. Жалко, что не Киму пришло в голову это сравнение… Давление мира возрастает понемногу. Нежно возрастает, плавно… — Эй, Алекс, а где прогноз? Когда мы в полной мере получим то, что заслуживаем… когда? Алекс сидел перед ним, двумя руками растирая седую щетину на бритой голове. — А вот сделай прогноз, Кимка… Я сам сделал, но хочу сравнить… вдруг я ошибся? — Мало? — шепотом спросил Ким. Алекс пожал плечами: — Не много, не мало… Рационально. Наверное, твой друг Пан научился-таки… считать. Автострады давно не было. Весь район изменился так, что Ким и не надеялся отыскать маленький синий купол — отыскать без помощи системы, разумеется. Нашел. Рядом с церковью был теперь большой транспортный узел. А по другую сторону пассажирской развязки стоял собор, построенный — снова подсказка поисковика — полтора года назад; технология «сжатого пространства», простоит века, если не снесут ради какой-нибудь новой постройки… Маленькая церковь под синим куполом терялась в тени конкурента-гиганта. Море людей. Совсем молодые, старые, средних лет — вне возраста; акустическая система вокруг собора наполняла воздух идеально чистым вдохновенным пением. Дворик церкви сохранился; даже вишни — так показалось Киму — были если не теми самыми, то, по крайней мере, их прямыми потомками… И здесь было тоже людно. Казалось бы, чего проще — запросить имя священника, который здесь служит. Почему Ким этого до сих пор не сделал? Движение огоньков. Дуновение воздуха; Ким оторвал глаза от свечей. Тот, кого он хотел здесь увидеть, стоял рядом — в нескольких шагах; он очень постарел с момента их последней встречи. Постарел почти до неузнаваемости. — Добрый день, Ким Андреевич… — Вы меня помните? Он сразу же понял всю неуместность этого вопроса. Они сидели на каменной скамейке под вишнями; осенние листья, уже высохшие, еле слышно шуршали, ловя ветер. — Я боюсь будущего, — сказал Ким. — Мне кажется, Пандем совершил ошибку. Отец Георгий потер ладони: — Если он и ошибся… То не тогда, когда ушел. Раньше… Давно. Он желал нам добра… — И в этом его ошибка? — Нет… Его ошибка… я могу только догадываться, я могу быть неправым… его ошибка в том, что он взялся хозяйничать в материальном мире… исходя из того, что у человека есть только тело и только мозг. Только ощущения, побуждения, ценности, мотивации… Химические процессы, нейроны, аминокислоты… — Отец Георгий, а вот если бы вы были Пандемом… Или могли посоветовать Пандему — тогда, в самом начале… Или я мог посоветовать — давно, когда он приходил ко мне мальчиком, и говорил со мной, и… — Не тешьте гордыню, Ким, вы вряд ли могли как-то его изменить… даже тогда. Впрочем, ладно, давайте фантазировать… Возможно, Пандему не следовало заявлять о своем физическом присутствии в нашем мире. Пусть были бы его взгляд, его слово — но только не рука… — Но это были бы поддавки, отец Георгий. — Почему? — Потому что он мог бы… его могущество оставалось бы при нем… Ким хотел еще что-то сказать, но мысль вдруг соскользнула, как велосипедная цепь со «звездочки». С минуту он смотрел на свои ладони, будто ожидая, что там записан ответ. «Пусть были бы его взгляд, его слово — но только не рука…» Арина. Иногда и слова более чем достаточно… Иногда достаточно просто молчаливого понимания… Чтобы один обрел друга, а другой — потерял… — Да, — сказал он, с трудом возвращая себя в колею разговора. — Его могущество. Он мог бы остановить, например, оползень, сходящий на поселок. Или открыть дверь моей машины… помятую, заклинившую дверь… за двадцать секунд до взрыва. Но не стал бы этого делать. Да, он сказал бы людям в поселке — уходите скорей и уносите все, что сможете… И, наверное, прыгал бы вокруг машины, давая мне советы, как справиться с замком. Понимаете? — Да, — сказал отец Георгий. — Наверное, вы правы… Я всего лишь человек. А он — всего лишь Пандем. Поэтому он ошибся, а я не могу указать ему, в чем ошибка… и ничего не могу посоветовать, кроме как уйти потихоньку и оставить нас… Священник сидел, выпрямив спину, сидел неподвижно, только пряди седых волос шевелились на ветру, и Киму казалось, что они шуршат, будто листья. — Отец Георгий… Вы знаете, что мы находимся в так называемом шлюзе? Что скоро — через несколько лет — по нерадивости взрослых будут умирать дети? Священник медленно повернулся к нему — всем телом: — Я каждый день молю господа, чтобы он вразумил… их. Я молюсь… Это все, что я могу сейчас сделать. Он замолчал. — А те люди, что каждый день приходят к вам, — снова спросил Ким, — они тоже молятся? Чего они хотят? — Они чувствуют себя брошенными… Пандема-педагога больше не существует. Зато есть немой Пандем-опекун… Многие жалуются. У них совершенно детское представление о справедливости — всем по яблоку, всем по одинаковому кусочку торта… Кто-то ненавидит Пандема за то, что он ушел. Кто-то — за то, что он все-таки остался. Кое-кто спрашивает: почему бог допускает Пандема? — А вы… — А я? Я молюсь за него. Не за прежнее безопасное мироустройство, нет… Я молюсь за душу существа по имени Пандем, — отец Георгий вздохнул. — Теперь я верю, что она существует. — …Они не остановятся, пока мы кого-нибудь не убьем, — сказал Алекс. — Хоть какое-то первобытное чувство опасности должно же у них быть? («Что такое этот их закон? — кричала молодая женщина на трех информационных каналах. — Все люди разные, нет такой линейки, чтобы их равнять! Почему мы должны страдать из-за того, что не укладываемся в эту их прокрустову кровать? Они хотят почувствовать себя хозяевами! Они хотят власти, вот чего они хотят, значит, мы должны объяснить им, что нами нельзя управлять! Никто не может нами управлять! Пандем не вернется!») «Это новая игра, пришедшая на смену старым, — думал Ким. — Они играют в „бунт“, как привыкли играть в какие-нибудь „Джунгли“ или „Оборону Трои“. Целыми семьями, целыми классами, целыми слоями… Что у них за игровая цель? Им все равно, им не интересны призы, интересная игра — смысл их жизни, то, что они умеют лучше всего…» — Почему бы нам не поучиться у Пандема, — сказал он вслух. — Выделить отдельный слой и устроить там мир без диспетчеров… При условиях, что границы его будут пусть проницаемы, но под контролем? На него покосились сумрачно. Как полумера, план работал — но, тут же просчитав его отдаленные последствия, Ким болезненно поморщился и вышел из разговора. — …применить силу с самого начала. Сохранили бы много нервов и себе, и людям… Алекс возвышался над всеми — хищный, решительный, наконец-то получивший возможность действовать, ту главную возможность, ради которой он сражался с тенью шестьдесят с лишним лет. «Успех — это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех — это власть, если хочешь знать…» Да, Пан. Ты не случайно ввел Алекса в координатуру одним из первых. Алекс будет управлять жестко и эффективно… Ким прикрыл глаза и вызвал новости последнего получаса. («…нет такой профессии — координатор! Пусть каждый занимается своим делом — энергетики энергией, информационщики — сетью, транспортники — леталками и трассами… И пусть каждый делает, что хочет. Хочет бегать по тоннелям в подземке — пусть бегает на свой страх и риск… А если кому-то что-то не нравится — пусть ищет виноватого и чистит ему морду… Это естественно — тебя обидели, ты чистишь морду, а не зовешь координатора! Учите историю! Это устойчивая модель отношений в беспандемном обществе! Это стабильность, мы же взрослые люди, в конце концов!») Ким перебирал каналы — слой за слоем. Кое-где было спокойно, безмятежно, тихо, как на лужайке в летний полдень… А, вот оно. Массовые бунты. Карнавал неповиновения. Мир без координаторов и координации. Та самая кровища и грязища, которую так весело предсказывал Алекс. И не ошибся, конечно. — …силовые отряды. Хорошая встряска. Шок. Принудительное отключение от системы. Физическое насилие. Но лучше, конечно, все-таки кого-то убить, — Алекс усмехался, наверное, последние его слова все-таки были шуткой… Кризис зародился не в красном слое, как ждали. И даже не в примыкающих к нему «активных» слоях; первые атаки на систему координирования зафиксированы были в слоях весьма умеренных, во всех отношениях средних. И еще: у кризиса не было выраженной локализации. Уже через несколько дней он будет повсюду. У системы нету центра, нету сердца. Поэтому с системой так трудно воевать, но когда один за другим посыпались под атаками периферийные узлы, совет координаторов объявил чрезвычайное положение… «Мы должны бить самых азартных, — думал Ким. — Для того, чтобы прочие, ничего сейчас не боящиеся, наконец-то испугались и признали власть разума, нашу власть… Да, но почему их ни в чем невозможно убедить?! Сколько усилий… Сколько просветительских программ… Армия педагогов — для детей и для взрослых… „Мой руки“. „Собери игрушки“. „Не высовывайся из окна“… Они не верят нам — они верят тому, что видят. Они думают, мы затеяли с ними новую игру…» — Остановлена центральная фабрика синтеза, — сказал приятный женский голос из тех, что во все времена сообщали о нештатных ситуациях на самолетах, кораблях и атомных электростанциях. — Блокировано движение в Северном транспортном стволе. Внимание: текущий энергодефицит составляет… — …хорошо скоординирована и идет по трем направлениям: по энергетике, по транспорту и по сети… — …жестко… испугаются… — …еще два узла. Идиоты… Ежесекундно по двести червей в систему… Ким видел одновременно две картинки, наслаивающиеся друг на друга: Алекс во главе длинного стола, отдающий распоряжения, и толпа, запрудившая Северный путепровод. Остановившиеся транспортеры… Сотни людей, идущие, как на праздник, довольные собственной смелостью, несущие на плечах… — Там нельзя пускать «хлысты», — сказал Ким громко, прерывая очередную инструкцию Алекса. — Там полно детей, они тащат с собой детей… – «Хлысты» никого не убивают, — сухо возразил Алекс. — Молчи, я знаю… да! Пусть взрослые хоть раз увидят, как детям по их вине будет больно! Вот пусть у них в мозгу замкнется простейшая цепочка: их действия — судьба детей! «Пан, неужели это единственный выход?!» Никто не ответил. Киму приснился Пандем. Как будто они сидят в старой Кимовой комнате — еще в родительской квартире — на диване рядышком и пьют коньяк из Кимовой фляжки: — Ты на меня в обиде, — говорил Пандем. — Скажи, Пан… Все тридцать лет, что ты пробыл с нами… Может быть, это бред? Выдумка? Чей-то мысленный эксперимент? — А тебе хотелось бы? Сейчас проснуться в своей клинике, с деревянным лицом… Спал-то мордой на столешнице… — И мне было бы тридцать два года. И Арина любила бы меня… — Она и так тебя любит. — Не ври… Криворукий экспериментатор. Близорукий провидец. Безответственная сволочь… Видишь, я упрямо делаю тебя человеком… Стихия, феномен, явление природы… космическое чудовище, понятия не имеющее ни о так называемом добре, ни о еще более так называемом зле… Я знаю, что не должен был тебя удерживать. Я сознаю твою правоту… я не вижу другого пути для тебя — кроме поголовной модификации, конечно… Тогда Пандем в Кимовом сне положил горячую руку Киму на плечо. — Ты опять притворяешься человеком, — сказал Ким. — Адаптируешь себя к моему восприятию… Выстраиваешь для меня модель моего друга… — Действующую модель, заметь… — Действующую, модель моего единственного в мире друга. Пан, если я снова перевернусь в машине — ты ведь не протянешь мне руку? Пандема больше не было рядом. Никого не было. Только сон. Он лежал на спине. Над ним колебалась вода, подсвеченная солнцем; толща прозрачной воды. Ким глубоко вздохнул, почти уверенный, что легкие взорвутся; ничего не случилось. Под водой дышалось легко. Пальцы, сжавшись, вцепились в траву. Что-то коснулось мизинца — холодное, как рыбка. На ощупь — полированное дерево, ребристая поверхность… Пульт. Он щелкнул «отмену»; вода над головой исчезла. Потолок взмыл вверх; Ким лежал на полу своей собственной комнаты. Этот дизайн сделала для него Арина — давно… Когда еще была надежда на потепление… Минимальная высота потолка. Подсветка… как взгляд из-под воды. Значит, он захотел почувствовать себя русалкой… или утопленником? Лег и заснул… Он сел. Помассировал шею; перевел потолок в самое высокое из возможных положений. По комнате прошелся ветер, пространство раздвинулось, и мягко засветились стены. «Воздух, — думал Ким. — Что мне надо? Просто воздух, да чтобы пахло травой…» И еще хорошо бы, чтобы все вчерашние события — бунт, Алекс… беготня, «хлысты», сотни медицинских капсул, стянутых к месту происшествия… Чтобы все это приснилось. Так нет же, нет… Он перевернулся лицом вниз. Перед глазами оказался ковер, тот самый, принцип для которого он разработал еще лет семь назад. Арина знает, что его живые покрытия — те, над которыми он в разные годы работал — заняты в половине современных дизайнерских «штучек». Их можно косить или стричь… или отращивать хоть до потолка. Они не пачкаются. Они не вянут. Они не выходят из моды вот уже полдесятка лет. Арина знает… Он застонал и потерся лицом о траву. Арины, слава Пандему, не было там… Он сразу же проверил по сети, где она… С Ариной все в порядке, рядом с ней Ромка, сын… После вчерашнего мы все вступаем в новую эру — теперь не будет вседозволенности, зато будет страх. Пустые улицы… Пустой транспорт… Пустые лица… Надо вставать и идти. Идти по школам, по универам, по детским и подростковым сетевым каналам. Что-то объяснять. Успокаивать и запугивать. Говорить, что решение властей… теперь у нас появилось такое слово — власти… хорошее хлесткое слово, вместо аморфной «координатуры»… что решение властей насчет применения силы было правомерным и единственно возможным… Какой ужас. И это ведь правда… Вызов от Алекса — сладкое пение птиц. — Ты спал? — Проснулся. — Нету времени дрыхнуть, пользуйся перезагрузкой… За вчерашний день по слою — ни одного правонарушения. — Поздравляю… — И десяток самоубийств. — Что… — Поднимайся, пандемоизбранный… Пахать подано. |
||
|