"Медный король" - читать интересную книгу автора (Дяченко Марина, Дяченко Сергей)

Глава вторая

Огромный плот захлестывали волны. Торцы древесных стволов, крепко связанных и сбитых друг с другом, то вдруг взлетали над водой, то погружались в пену. В центре плота был заключен кораблик, больше похожий на два корыта, соединенных вместе. Над ним вместо мачты возвышалось гребное колесо. В большом решетчатом барабане угрюмо шагали люди, приводили в движение длинные узкие лопасти; такие плоты отлично ходят во внутренних морях, но сейчас, при сильном боковом ветре и неспокойной воде, гребцам-вертельщикам приходилось туго.

Близилась осень. Ремыш, торговец деревом, решил повторить авантюру, в прошлом году принесшую ему баснословный барыш: закупить товар на берегах Пузатого Бора, где отличный лес пропадает зазря, где голодный крестьянин готов валить его за кусок черствого хлеба, где древесина так соблазнительно дешева, что можно перетерпеть ради выгоды длинное путешествие по внешнему морю — до самого Осьего Носа. В прошлом году Ремыш рискнул, нанял команду и заработал так, что прочие торговцы древесиной чуть не сгрызли от зависти свои весла. Во второй раз и плотогоны подобрались отличные, и дерево попалось превосходное, но удача отвернулась от Ремыша, и теперь он опаздывал к окончанию навигации через Осий Нос.

То и дело ломалось гребное колесо. Ветра издевались, отгоняя плот назад — в открытых водах он был неуправляем. Ремыш начинал понимать, что в прошлом году ему просто неслыханно повезло, что это был единственный случай из тысячи, подарок судьбы, и что теперь, из-за собственной глупости, он потерял этот подарок и вообще разорен.

Во внутреннем море, на далеких каменистых островах, за дерево платили имперскими радужными реалами. Там плот таял, будто масло, а кошелек полнел, наливаясь деньгами. Но здесь, на безлюдных лесистых берегах, древесина была всего лишь плавучим мусором. Команда роптала; начались разговоры о том, что плату неплохо бы получить вперед.

Снова сломалось колесо. Починить его на волне не было шансов. Бранясь и работая веслами, плотогонам насилу удалось загнать плавучую кучу дерева в спокойную и глубокую гавань за Каменной Стрелкой, и тут Ремышу выпал случай подобрать пассажиров.

Их было трое. Зверуин, сразу привлекавший внимание, девица в черном плаще и третий, высокий, с бледным лицом и пристальными, цепенящими глазами. Что-то было неправильное в его чертах, Ремыш не понял, что именно. Плотогоны стучали молотками, меняя треснувшую лопасть, а этот, со странными глазами, улучил минуту и перепрыгнул с косы на плот.

Ремыш на всякий случай взялся за нож. Торговля — опасное ремесло, каждый из его плотогонов был еще и бойцом; внутреннее море кишит пиратами, которые желают продать за тебя твое дерево. Уверенно ступая по гладким стволам, незнакомец подошел ближе:

— Возьми пассажиров, торговец. Плачу золотом.

Он показал три монеты. Ремыш задумался; он редко брал на борт пассажиров. Монеты были в самом деле золотые, из тех старинных, которые чеканили в разрушенном городе задолго до Империи. Такие деньги до сих пор ценились.

— Ты везучий? — спросил Ремыш сквозь зубы.

— Очень, — без улыбки отозвался высокий человек.

— А куда вам надо?

— В порт. Любой.

Позже Ремыш удивлялся собственной уступчивости. Незнакомец говорил так спокойно и уверенно, держался так властно, будто это торговец упрашивал его занять место на плоту, а он, пассажир, решал, осчастливить плотогонов или нет.

— Ладно, садитесь, — сказал Ремыш.

Высокий человек кивнул и вернулся к своим спутникам. Наклонился к женщине, сидящей на камне, взял ее на руки и перепрыгнул через неспокойную полосу воды, разделявшую берег и край плота; Ремыш подумал, что он очень ловок, этот незнакомец, но почему это, Шуу отрыгни, он носит эту бабу на руках? Она калека?

Следом впрыгнул зверуин, оседланный, увешанный поклажей. Ремыш разглядел арбалет, притороченный к седлу, и ножны на боках получеловека. Он покачал головой, посмотрел на деньги в руке и вернулся к команде. Работа выпала кропотливая и утомительная, когда одну лопасть поменяли — оказалось, что треснула другая. Насилу справились; Ремыш скомандовал отплытие.

— Хозяин, кого это ты взял?! - мастер-плотогон, оторвавшись от работы, только теперь заметил пассажиров. — Это же, вроде, гекса!

Проклятье. Неудачи преследовали торговца, становясь все горше. И как только он не узнал характерные черты в наружности незнакомца? Сам-то Ремыш вырос на внутреннем море, на островах, где о гекса и слыхом не слыхивали, но, путешествуя по большому миру, непозволительно быть беспечным!

Пассажиры сидели на своих узлах ближе к центру плота. Зверуин лежал на брюхе, подстелив плащ. Его тонкий хвост подрагивал. Ремыш остановился в нескольких шагах; девушка прильнула к груди гекса и говорила хрипловатым, как у мальчишки, голосом:

— Не понятно, пока не испытаешь на себе. Если не знать, где верх, где низ — еще не беда. Вот если везде — низ, а верха нету вовсе…

Она осеклась. Гекса глядел поверх ее головы — на Ремыша.

— Что тебя тревожит, хозяин? — спросил очень спокойным, очень холодным голосом.

Ремыш прокашлялся.

— Его тревожит, что ты гекса, — тихонько сказал зверуин. — Отчасти я его понимаю…

Гекса повернул голову, зверуин смутился под его взглядом:

— Я сказал — «отчасти»…

— Господа, тут такое дело, — сказал Ремыш. — Плот не выдержит, колесо плохо починили, скверная погода… шторм надвигается… вот ваши деньги, — не глядя на гекса, он вытащил золотые монеты. — Прошу прощения, но… придется вам обратно на косу сойти.

Гекса осторожно отстранил девушку. Поднялся; Ремыш отступил. Пассажир был выше его на голову. Плащ раскрылся на его груди, стала видна серебристо-черная кольчуга и ножны на боку; темные глаза под широкими надбровными дугами поймали взгляд торговца, будто липучая лента — мошку.

— Я думал, мы заключили сделку, — тихо сказал гекса.

— Да, но…

— Однажды меня уже выбросили за борт. Если ты захочешь повторить этот подвиг, торговец, — ты сам со всей своей командой окажешься в море. С перерезанной глоткой.

Он говорил, едва шевеля губами. Даже его спутники, сидевшие очень близко, вряд ли могли расслышать его слова; Ремыш помертвел. Ему случалось противостоять портовым жуликам, морским разбойникам мелкого и среднего пошиба, но человек, стоящий перед ним, был неизмеримо страшнее целой шайки. Ремыш понял это, глядя в его цепенящие черные глаза.

— Я заплатил тебе и заплачу еще — за гостеприимство, — голос гекса чуть смягчился. — Все, что мне нужно — чтобы нас не трогали… И еще жаровня. У тебя есть переносная жаровня? Я доплачу.

— Да, — тихо сказал Ремыш.

— Что — «да»?

— Жаровня… сейчас.

Ветер стих, волны немного успокоились. Плот двигался вдоль берега, тяжело покачиваясь, и Каменная Стрелка медленно отползала назад. Развалины старого города на горизонте подернулись дымкой.

Развияр сидел, обнимая Яску, чувствуя под плащом ее тонкие ребра. Плот покачивался, напоминая ему бакен возле города Мирте, маленький бакен, спасший ему жизнь. Яска ниже надвинула на лицо капюшон: она боялась открытого неба.

— Все-таки паршиво на этом плоту, — сказал Лукс. — Как голышом на ярмарке… Яска, ты не бойся. Может, они еще не прилетят.

— Я не боюсь, — отозвалась она сквозь зубы.

Лукс вздохнул. Вздох означал: конечно, боишься, перед нами-то зачем притворяться?

— Она боится не патруля, — сказал Развияр.

Яска чуть вздрогнула на его руках.

— А чего? — спросил Лукс.

— Расскажет сама, если захочет.

Яска задрожала. Он прижал ее к себе, успокаивая.

Он носил ее на руках вот уже много дней, хотя она давно набралась сил и могла ходить сама. Он не доверял ее Луксу, и зверуин с каждым днем делался все скучнее. Но Развияр чувствовал, непонятно почему, что Яску нужно нести на руках.

— Это все магия, — сказала она тихим, дрожащим голосом. — Я сама не понимаю, как. Думала, ничего не выйдет… А потом увидела этих птиц, гекса, вас… И тогда земля и небо перевернулись, небо стало полем. Оттуда вырастали молнии, как деревья. Медленно и красиво… и больно, так они росли, и на каждой ветке сидела птица. А потом они улетели. Но на самом деле они падали. А я знала, что делаю что-то ужасное, и само небо разозлилось на меня… за то, что я посмела. Теперь все время кажется, что кто-то сверху смотрит, ищет меня… А спрятаться негде.

— Я понимаю, — сказал Развияр.

— Ты ведь не маг…

— Нет. Но когда я впервые увидел Утро-Без-Промаха в его склепе, в подземелье под замком, — стены будто сдвинулись. Я потом долго боялся низких потолков и узких коридоров.

Сделалось тихо. Ворочалось море, скрипело колесо, перекликались плотогоны.

— Я думал, ты никогда ничего не боишься, — сказал Лукс.

Послышались тяжелые шаги. Явился торговец, таща перед собой тяжелую жаровню на трех ногах — круглую чашу для огня из железа и глины.

— Спасибо, — сказал Развияр и протянул торговцу монету.

Соленые брызги падали на лицо. В полусне он видел Акку, женщину с лихорадочно блестящими глазами.

— Прощай, — сказал он ей. — Спасибо за гостеприимство.

Она стояла, перегородив дверной проем, не давая ему выйти.

— Что? — спросил он.

Она молчала. Кусала губы.

— Что ты хочешь мне сказать, Акка?

Она наконец отступила. Прижалась к стене:

— Прощай.

Он вышел в узкий земляной коридор с лестницей, ведущей наверх.

— Я буду о тебе помнить, — сказала Акка за его спиной.

Он обернулся:

— Я тоже.

…Сильно качнулся плот. Развияр приоткрыл глаза. Яска и Лукс, тихо переговариваясь, сидели у жаровни. Их лица подсвечивались снизу. Развияр понял, что уже наступили сумерки; он подумал, что надо встать, и снова закрыл глаза.

Страх, который он внушал всему хутору, переплавился в благоговейный ужас. Десятка три мужчин и женщин — маленькая плотная толпа — замолчали и обмерли, когда Развияр вышел из дома и остановился перед ними. Кожевник, стоящий ближе всех, нервно мял в руках край своей куртки:

— Мы сделали, как ты велел. Гекса скинули в яму, стражников уложили… рядами, и прикрыли ветками. Птиц и ящеров… пока просто бросили. Жалко птиц…

— Сколько их?

— Гекса мы не считали…

— Сколько птиц?

— Де… десять.

— Хорошо… Помните: на хутор напали гекса. Это главное, что вы должны помнить.

Шестеро молодых парней вызвались идти с ним в лес, несмотря на слезы и причитания матерей; трое из них оказались опытными охотниками — читали следы, ловили ветер и умело прятались среди листвы. К счастью, все их уловки оказались лишними: лес был пуст. Развияр остановил спутников, расхрабрившихся, желающих идти дальше в чащу по редким следам уцелевших гекса. Он искал другого, не находил и готов был отчаяться, когда один из охотников — плечистый сын кожевника — обнаружил тайник под корнями огромного дерева. Корни были подсечены, ствол накренился, поддаваясь усилиям семерых крепких мужчин, и под ним открылась могила: старик был погребен в седле и лежал на боку, касаясь лицом чешуистой шеи своего голенастого ящера.

Развияр несколько минут стоял над ними. Оставшиеся в живых гекса были голодны, тем не менее потратили силы и драгоценное время на то, чтобы похоронить вождя согласно традиции. Их представление о том, что «мясо», а что нет, даже в отчаянной ситуации оставалось нерушимым.

Лицо у старика было желтое и строгое, глаза приоткрыты. Сжав зубы, Развияр обшарил его седельную сумку и нашел кожаный футляр.

— Это деньги? — жадно спросил паренек с кудряшками, самый молодой среди добровольцев.

— Заткнись, — посоветовал сын кожевника…

— …Развияр!

Он сел. Под ним был плот, над ним — темное, затянутое тучами ночное небо.

— Иди есть, — сказал Лукс.

— Ага, — Развияр поднялся, чувствуя, как затекла каждая мышца. Он страшно вымотался за длинный переход от Пузатого Бора к Каменной Стрелке. Мертвый поселок, родина Яски, был пуст, и рядом с общей могилой на берегу высилась еще одна такая же, и радужная грамота гласила: «Император скорбит о каждом своем подданном».

Развияр сжег эту бумагу.

Над плотом разливался запах печеной рыбы. Жаровня была отличная, дрова горели медленно и ровно. Сегодня утром Лукс наловил рыбы в ручье голыми лапами, Яска сохранила ее, завернув в лопухи, и вот теперь испекла, посыпав крупной солью. Развияр ел, бросая кости в огонь.

Совсем стемнело.

— Придется спать по очереди, — сказал Лукс. — Не вижу, почему бы этим плотогонам не зарезать нас во сне, не ограбить и не скинуть в море?

— Они боятся, — сказала Яска.

— Чего?

— Не знаю. Просто чувствую. Может, сами думают, что мы перережем их и отнимем их плот?

— Великое сокровище, — пробормотал Лукс.

— Здесь — нет, — Развияр обгладывал рыбью голову. — А во внутренних морях нет своего дерева, совсем. Большая ценность.

— Во внутренних морях… — начал Лукс и вдруг вскинул голову: — Значит, они идут к Осьему Носу?!

— Да, — сказал Развияр.

— Пойдем с ними, — страстно попросил Лукс. — Как ты рассказывал про этот, Цветущий Рог?

Развияр улыбнулся:

— «Круглый Клык — не самый дальний, но один из самых прекрасных островов… На рассвете он поднялся на горизонте, зеленый, цветущий, окруженный спокойной водой. Мы вошли в порт, где уже стояло множество судов, где над верхними причалами покачивались летучие шары, и нарядная публика, гуляя по узким набережным, приветствовала каждый корабль, как будто встречая знакомых…»

— Что такое верхние причалы?

— Не знаю.

— Я хочу туда, — сказал Лукс. — Яска, а ты?

— Развияр решит, — с отчетливым холодком сказала девушка, и Лукс осекся.

…Всю ночь после побоища зверуина мучила жажда, Развияр каждые полчаса подносил кружку к его губам. Яска почти до рассвета пролежала тихо, не то во сне, не то в забытьи. Под утро пришла в себя и испугалась темноты. Развияр разбудил светлячков в банке, положил Яскину голову себе на колени и так сидел, пока не наступило утро.

Весь день он носил ее на руках, ни на минуту не оставляя одну. Она была сперва безучастна, потом обхватила его за шею, потом засмеялась:

— Знаешь… если я кому-нибудь расскажу, как великий воин всех времен и народов носил меня на горшок…

— Большая честь — носить на горшок могущественного мага, — ответил он без улыбки.

Тем временем зверуин оправился от ран и потрясения. Развияр в который раз удивился, как скоро возвращаются к нему силы. Утром Лукс едва ходил, вечером уже вернулся откуда-то, втянув голову в плечи, не то подавленный, не то виноватый.

— Развияр… Можно тебя на пару слов?

Впервые за весь день оставив Яску, он вышел вслед за Луксом в соседнюю комнату. На станке лежало неоконченное Аккино рукоделье.

— Я был у кузнеца сегодня… — начал Лукс, глядя в сторону. — Я спросил у него, может ли он сделать шпоры.

— Что?!

— Из-за меня… мы чуть было… — Лукс запнулся. — Ты все верно рассчитал, но… страх выше разума. У меня, во всяком случае. А лучшее лекарство от страха — это шпоры в бока. Короткий Танцор, мой брат, был прав…

Развияр коснулся его бока — там, где под шерстью еще чувствовался старый шрам.

— Я твой всадник — или Короткий Танцор?

— Ты, Развияр, — покорно ответил Лукс.

— Я не трону тебя шпорами. Буду ругать, бить кулаком по затылку, если надо, укушу за шею сзади. Но шпоры не надену. Зря ты потревожил кузнеца.

Плот опасно потрескивал. Волны накатывались на его края, будто пытаясь слизать кору с крепко связанных толстых стволов. Жаровня еще горела.

— Ляг и укройся с головой, — Развияр поцеловал Яску в ухо. — Лукс, вытаскивай одеяла.

Зверуин принялся разбирать поклажу.

— Если завтра прилетит патруль — я ничего не смогу сделать, — Яска нервно зевнула. — Очень страшно быть магом.

Лукс укрыл Яску одеялом. Укрывая, будто ненароком погладил ее по плечу. Она не ответила ни движением, ни словом.

— Мне покараулить? — помедлив, спросил зверуин.

— Спи, пока можно, — отозвался Развияр. — Я почитаю.

Лукс отошел от жаровни, в темноту, на край плота. Развияр вытащил из седельной сумки кожаный футляр. Свет упал на желтые свитки; Развияр опустил руки и некоторое время сидел, просто глядя на рукопись из человеческой кожи. Зачем он искал эти жуткие страницы? Пусть бы гнили в могиле вместе со стариком…

Лукс все не возвращался. Яска, с головой укрывшись одеялом, лежала неподвижно. Одна особенно высокая волна разбилась о край плота, подняв веер брызг, видимых даже в темноте. Развияр смахнул с лица соленые капли; ночью патруль не увидит ни плота, ни людей на нем. Сколько дней предстоит ползти по воде под открытым небом, не имея возможности спрятаться?

Он поднялся и, осторожно ступая по бревнам, пошел искать Лукса. Зверуин, мокрый от головы до хвоста, сидел на скользких бревнах в опасной близости от воды.

— Лукс!

Зверуин отряхнулся, разбрызгивая капли. Развияр не видел его лица.

— Решил искупаться? — сухо спросил Развияр.

— Волной накрыло, — Лукс уныло потер ухо. — Послушай… она меня… будто я пустое место.

— Она тебя любит и ценит.

— Ценит — да! Я много груза могу унести на спине.

— Лукс, — сказал Развияр. — Сейчас не время выяснять отношения. Ей очень трудно.

— Я знаю, — зверуин не смотрел ему в глаза.

Развияр коснулся его мокрого плеча:

— Переоденься. Возьми запасную рубашку.

— Мне не холодно.

— Переоденься, — повторил Развияр. В его голосе едва скользнула властная нотка.

Лукс понурился. Они вернулись к жаровне; Яска лежала, не шевелясь, но Развияр догадался, что она не спит. Лукс переоделся, разложив мокрую одежду на плоту, и сел ближе к жаровне, встопорщив полосатую шерсть на боках.

— Ты хотел бы пойти с плотом во внутреннее море? — спросил Развияр, глядя на свитки гекса в своих руках.

— Да, — Лукс накинул на плечи одеяло. — Ты уже что-то решил?

Развияр покачал головой.

— Тогда почему нем не поискать место, где мы могли бы спокойно жить? — Лукс протянул к жаровне руки. — Яске нужно… все это забыть, успокоиться, жить в своем доме…

— Заниматься рукодельем, — донеслось из-под одеяла. Голос Яски был хрипл и язвителен.

Лукс вздохнул. Печально покосился на Развияра, будто говоря: «Вот видишь».

— Почему ты не спишь? — спросил Развияр.

Яска выбралась из-под одеяла — всклокоченная, с лихорадочными бессонными глазами. Мельком глянула на небо, прикрыла глаза ладонью, будто на ярком свете:

— Ты будешь читать, Развияр? Почитай вслух.

— Гекса пишут свои тексты на коже врага, — сказал Развияр.

Яска долго молчала. Потом сказала изменившимся голосом:

— Все равно. Я хочу знать.

— «Он поет твои гимны, Ты живешь в его песнях. Ты поешь в его жилах, Он несет тебя дальше…»

Он читал всю ночь, разбирая узловатые строчки, близко поднося свитки к глазам. Раскачивался плот, шумело море. Лукс лежал рядом, прижавшись к Развияру своим высыхающим боком. — «Лепесток на воде, Седло моей памяти. В седле зачну новый день, И завтра поднимается солнце».

Прочитав, Развияр комкал свиток и, протолкнув в щель под крышкой жаровни, бросал на тлеющие угли. Появлялись язычки пламени, делалось светлее, огонь отражался в открытых глазах зверуина и Яски.

Кожа трещала, сворачиваясь. Разливалась чернота, пропадали буквы.

— «Проведи врага через пытку так, чтобы он дожил до следующего рассвета. Он умрет по твоей воле, не по своей. Это его последнее прижизненное унижение»… Читать?

— Читай, — еле слышно отвечала Яска.

На рассвете облака встали над горизонтом, как призрак города Мирте. Трое сидели, прижавшись друг к другу, сохраняя тепло.

— Развияр… Я тут подумала одну вещь… Можно, я скажу?

— Скажи.

— Может быть, Золотые… как ты про них рассказывал… не так уж… неправы? Их можно понять… Они много раз встречались с гекса лицом к лицу… Если бы Золотые не разбили армию гекса в давние времена… Может быть, весь мир был теперь другим… и в Империи… и везде хозяйничали бы они?

— Чем гекса хуже Золотых? — резко спросил Развияр. — И чем они хуже предводителя Корунха и его стрелков?

— Может быть, тем, что Золотые не едят людей, — сумрачно отозвался Лукс. — А имперские стражники не пишут стихи на их коже.

— Почему ты заступаешься за гекса, Развияр? — удивилась Яска. — Это ведь они убили твоего отца и сожгли твой дом! Это их вождя ты убил, их воинов подставил под стрелы, их рукописи сжег! Ты — не гекса, Развияр!

— Ты не гекса, — эхом повторил Лукс. — Тебя воспитали другие люди, ты не гекса, почему ты их защищаешь?

Развияр не ответил.

Просыпались плотогоны. Ветер, на счастье, был попутный; распустили парус на короткой мачте, но плот все равно двигался медленно, грузно, увязая в волне. С каждой минутой делалось светлее — вот-вот должно было появиться солнце. Яска удерживала себя, чтобы не смотреть на небо — и то и дело взглядывала из-под руки.

— Если они прилетят, ты нас прикроешь? — тихо спросил Лукс.

Она не ответила.

Прошло еще несколько дней. Гекса-пассажир необъяснимым для Ремыша образом завел знакомство с командой; ни его бледное вытянутое лицо, ни кольчуга, ни цепенящие глаза больше никого не пугали. Настороженность и неприязнь плотогонов, людей битых жизнью и недоверчивых, сломались за один день: уже под вечер пассажир сидел в компании плотогонов, расположившихся вокруг костра, балагурил и отпускал сальные шуточки про императорских чиновников и про баб, и каждая шутка встречалась дружным хохотом.

— Вот ушлый парень, — говорили плотогоны с уважением. — Нам бы такого заводилой!

Спутники гекса никогда не приближались к общему костру. Девушка и зверуин разговаривали, ели, спали отдельно; несколько раз Ремыш, наблюдая за ними издалека, видел, как зверуин отчаянно старается подольститься, и как девушка отвергает его — не грубо, но совершенно недвусмысленно. Она казалась слабой, немного безумной, погруженной в себя; гекса и зверуин соорудили ей из одеял нечто вроде палатки, и в это жалкое укрытие она забивалась при первой возможности.

Наверное, больна, подумал Ремыш.

— Мы можем опоздать к окончанию навигации, так они говорят. Им не везет с погодой. Я вообще удивляюсь, как эта штука идет по морю и до сих пор не развалилась на части.

— Если мы опоздаем…

Развияр прикрыл глаза:

— «Судно задержалось из-за поломки, и капитан решил, вопреки советам бывалых людей, пересечь пролив Осий Нос перед самым окончанием сезона. Промедление сказалось бы губительно на его кошельке — корабль на целое межсезонье оказался бы запертым во внутреннем море. Но спешка и отчаянная решимость могли стоить жизни и капитану, а команде, и пассажирам… Капитан велел убрать все паруса, но было поздно; со страшной силой корабль тянуло в пролив… Вдруг закричал матрос, стоявший у борта — черная многопалая рука, похожая на комок змей, вырвалась из воды, схватила несчастного, и матрос навсегда…»

Яска содрогнулась.

— «Путешествие на Осий Нос», — закончил Развияр. — Я читал только половину и не знаю, кто с того корабля спасся и как ему это удалось.

— «Матрос навсегда…» Что навсегда? — шепотом спросила Яска.

— Не знаю. Исчез, наверное.

— Мне рассказывали сказки про морских чудовищ, — Яска посмотрела на воду вокруг плота, будто впервые ее увидев. — Черная рука, будто комок змей… Это тоже сказка?

— Нет, это правда. Книга о путешествии, где человек честно описал все, что видел.

— И что было потом? Что потом?!

— Я не знаю, — признался Развияр.

Он вспомнил трактир и очаг, вспомнил бочонок со щепой и вдову, не чувствовавшую боли. Он принес Медному королю в жертву книгу, которую страстно хотел прочитать. Взамен Медный король дал ему… что?

Он вспомнил необычайную легкость и ясность. И ощущение, что он стал больше самого себя — мудрее и сильнее. Светлее. Это было, как глоток воды: невнятное желание, так долго мучившее его, наконец-то осуществилось…

— Развияр, о чем ты думаешь?

Он чуть сдвинул брови. Впервые с того момента, как была принесена в жертву книга о путешествии на Осий Нос, это знакомое невнятное желание коснулось его — краешком.

Он принес Медному королю в жертву деревянную белку-сундучок с двумя черными прядями — Развияра-младенца и матери. Самую дорогую вещь для отца, единственную память о доме и семье. Тогда Развияру показалось, что сверху бьет столб света, он увидел четко каждый лист, каждую травинку и каждый камень. Что изменилось в нем внутри?

Всякой раз, принося жертву, он будто просыпался. Будто таяла льдинка, отгораживавшая свет, и то, что прежде было незаметно, непонятно, неопределенно, становилось ясным, как вот эти линии на ладонях.

— Развияр?

Голос Лукса напомнил ему о властелине. Чего он хотел? Чего ждал от Медного короля, когда замок заваливался, готовый рухнуть, половина защитников погибла и иссякли ручьи в горах?

— Развияр, — сказала Яска. — Я могла бы попытаться… С ветром.

— Попутный ветер? — он сразу понял. — Это тебе по силам?

— Лукс прав, — она покосилась на зверуина. — Там, во внутреннем море, хорошо… Красивые острова… И там нас наверняка не станут искать. Они думают, мы побоимся пробираться так глубоко в Империю.

Развияр не был так в этом уверен, но спорить пока не стал.

Ремыш прохаживался по плоту, уперши руки в бока.

Погода, слава Императору, наладилась: волны стихли, а ветер, хоть и не очень сильный, почти всегда держался попутным. Команда понемногу распускалась от безделья. Мимо тянулись все те же каменистые берега, плотогоны играли «в щелчки», и гекса то выигрывал все у всех, то спускал весь выигрыш за один круг. Эти игры с судьбой приводили плотогонов в восторг: у гекса хватало мужества пережить проигрыш без отчаяния, он снова садился играть и снова выигрывал, и снова спускал все.

Мастер-плотогон не разделял общего настроения команды: ему, как и Ремышу, не нравился пассажир. По мере возможности он нагружал своих людей работой, которая отвлекала их от игры и болтовни, но ветер держался попутный, ставить в таких условиях колесо было глупостью, а другого занятия для целой команды на плоту не находилось.

Пассажир особенно крепко сошелся с двумя плотогонами: молодым, впервые вышедшим в рейс, родом, кажется, из окрестностей порта Фер, и пожилым, бывалым моряком, прежде ходившим на парусном судне и за какие-то прегрешения списанным на берег. Ремыш часто видел, как они беседуют, отделившись от общего круга: молодой выглядел польщенным, что гекса так по-дружески с ним разговаривает. Пожилой часто задумывался, чесал редкую бороду, иногда видимо удивлялся — но слушал пассажира, как равного, порой даже как старшего — уважительно.

Они прошли больше половины пути до пролива, когда из-за тучи вынырнули три крыламы. Птицы описали круг, потом второй — ниже, потом третий. Их крылья подняли такой ураган, что редкие волосы Ремыша зашевелились, будто сухая трава, и торговец всей кожей ощутил множество направленных с неба стрел.

Ремыш огляделся. Команда была вся на ногах, плотогоны стояли, задрав головы — кто-то глазел, умирая от любопытства, кто-то явственно беспокоился. Что могло заинтересовать имперский патруль на обыкновенном плоту торговца древесиной, который виден сверху целиком, будто на ладони?

Ремыш вспомнил о пассажирах. Неуклюжая палатка, к которой любила прятаться женщина, трепетала на ветру, взмахивала краями одеял, будто тоже хотела взлететь. Где они? Где проклятый гекса, где зверуин, Шуу его раздери?!

Одна из крылам опустилась так низко, что крыло ее чиркнуло по воде. Ремыш видел ее перепончатые лапы, прижатые к животу, ее сложную сбрую; птица развернулась, Ремыш увидел трех стражников в серебристо-черной броне и вдруг вспомнил, где он видел такую же — на гекса!

Ремыш разинул рот, не то задыхаясь, не то пытаясь крикнуть. В этот момент крылама взмыла, присоединилась к двум другим, патруль описал последний круг и взял курс на восток.

— Они улетели. Ты слышишь?!

Развияр рывком откинул одеяло. Рядом, в трех шагах, стоял торговец Ремыш с глазами большими и круглыми, как яйца шлепунов. При виде Развияра он отшатнулся.

— Что случилось, хозяин? — спросил Развияр так мягко, как мог.

Ремыш сглотнул:

— Патруль…

— Да, мы видели. Им нет до вас дела.

— Но вы… Где вы были?!

— Где же нам быть, — Развияр улыбнулся. — Под этим одеялом… Нас разморило. Мы отдыхали.

Ремыш с огромным подозрением глянул на Лукса, потом на Яску, которая все так же лежала, скорчившись, вытирая капельки крови под носом.

— Глаза мои ослепли, что ли, — пробормотал торговец.

— Бывает, — посочувствовал Развияр.

Ремыш покосился на него и ушел на середину плота, к колесу. Развияр проводил его взглядом; Лукс сидел рядом с Яской, обнимая ее, гладя по волосам, и она не отстранялась.

— Молодец, — шептал Лукс. — Вовек не забуду… Уже который раз ты нас спасаешь… Ясочка моя светлая, спасение мое…

Развияр протянул ей флягу. Яска напилась, вздохнула, тыльной стороной ладони размазала воду и кровь на подбородке:

— Я больше не могу держать ветер. Устала.

Напрасно, ох напрасно Ремыш воспрял духом. В одну ночь погода вдруг поменялась: снова поднялись волны, и попутный ветер обернулся встречным. Плотогоны выбивались из сил в колесе, но все их труды шли на то, чтобы удержать плот на месте: его сносило назад. Ремыш уговаривал подналечь еще чуть-чуть, поработать колесом, пока ветер уляжется. Но силы кончились, а ветер окреп. Плот стало сносить назад.

Прошел еще день, и торговец Ремыш бесповоротно понял, что опоздал. Теперь не помог бы и попутный ветер: донести плот до Осьего Носа прежде, чем спадет вода и пролив станет непроходимым, можно было только на крыльях.

Нечего и думать оставить плот до следующего сезона — дерево потеряет в цене, подгниет, его источат жучки и растащат воры. Кроме того, он собирался рассчитаться с командой после того, как продаст дерево, и остаться с барышом. Чем платить теперь?

Встречный ветер, будто издеваясь, гнал плот обратно. Усталая команда не особенно старалась — гребное колесо двигалось еле-еле; наверное, плотогоны и сами все поняли и теперь сговаривались, как надежнее вытрясти из Ремыша деньги.

Заплатить бревнами? Не возьмут. Ни в одной таверне не примут бревно в уплату за ужин. У Ремыша был дом на одном из ближних островов, там ждали его жена и двое маленьких детей. Там же, в тайнике, у него была отложена определенная сумма на черный день… Он не захотел взять плотогонов в долю, обещал выплатить установленную сумму независимо от выторга. Но что делать, если выторга нет?!

Расхаживая по плоту, Ремыш смотрел на почти неподвижный берег. В какой-то момент ему захотелось прыгнуть в воду и уйти вплавь; пусть плотогоны делают, что хотят, с его имуществом.

— Мы плывем обратно?

Проклятый гекса подошел неслышно. Ремыш вздрогнул, услышав за спиной его вкрадчивый голос.

— Где твоя удачливость? — спросил горько.

— Нет попутного ветра?

— Мы опоздали к сезону, — сказал Ремыш неожиданно для себя. Он вовсе не желал делиться своими бедами с пассажиром.

— Есть способ продать дерево где-нибудь на внешних берегах? — гекса, оказывается, очень быстро соображал.

— Не вижу такого способа, — помолчав, признался Ремыш.

— Продай мне.

Торговец быстро обернулся. Гекса смотрел все так же спокойно и властно. В его манере держаться было бесстрастие огромного камня, нависшего над людной тропинкой.

— Не надо хвататься за нож, — сказал гекса. Ремыш понял, что держится за рукоятку, торчащую из-за широкого пояса.

— У тебя… есть деньги, чтобы купить плот?

— А сколько ты хочешь?

Ремыш подумал. В ловушке, куда его загнал собственный авантюризм, не приходилось рассчитывать на прибыль. Он сосчитал деньги, положенные команде, прибавил стоимость леса, прибавил еще совсем чуть-чуть… задержал дыхание и назвал сумму.

Гекса чуть улыбнулся:

— Это много или мало?

Такая откровенная наивность поразила Ремыша сильнее, чем само предложение гекса.

— Это… достаточно, — сказал он сухо. — У тебя, как я понимаю, таких денег нет?

— Будут, — гекса улыбнулся шире. — Только мы пойдем не к Осьему Носу, а прямиком в порт Фер.

Ремыш проклял себя за глупость. Только что он готов был поверить, что проходимец с двумя спутниками и пригоршней золотых монет действительно способен купить целый плот. Что он какой-нибудь потерянный князь, или внебрачный сын Императора, или могучий маг — да, Ремышу очень хотелось, чтобы судьба удержала его на краю пропасти, не дала скатиться и послала на выручку мага. Вместо этого судьба, ухмыльнувшись, подсунула пособника бандитов, гнездящихся в Фер; многое сделалось ясным для торговца — и кольчуга, и странные спутники гекса, и его манера держаться.

Наверное, Ремыш не смог скрыть ужасного разочарования, потому что гекса нахмурился:

— Ты мне не веришь?

— В Фер совершают другие сделки, — сказал Ремыш, ворочая слова, как тухлые сухари во рту. — Я честный торговец… и хочу жить.

— Ты принял меня за другого, — отозвался гекса, помолчав. — Я собираюсь заплатить тебе за дерево, и больше ни за что. Решай сам, только быстро. Команда потребует своего уже сегодня или завтра.

Проклятый гекса оказался прав. Утром следующего дня команда собралась посреди плота, и мастер-плотогон громко спросил Ремыша, когда, по его расчетам, торговец думает добраться до Осьего Носа.

— Я купил этот плот, но не я его веду, — хмуро отвечал Ремыш, вглядываясь в обветренные, настороженные лица. — Ты мастер, вот ты мне и скажи: когда мы будем в проливе?

— Не раньше, чем он закроется, — отрезал плотогон. — Нас унесло назад почти на три дня пути! О чем ты думал, когда собирал такую гору дерева на один катамаран со сломанным колесом? Где ты собрался плавать — в луже?!

Мастер-плотогон говорил нарочито громко и будто нараспев. Ремыш мог видеть его зубы и даже маленький язычок, подрагивающий глубоко в горле. Мастер без зазрения совести перекладывал на Ремыша вину за все неудачи похода. Ясно было, как Императорский свет: сейчас он обвинит торговца перед всеми и потребует денег.

— Ты видел этот плот, когда брался его гнать, — сказал Ремыш, не повышая голоса. — Ты видел и катамаран, и колесо. Ты взялся за работу. Делай ее, как следует.

— Ты обещал мне заплатить за работу! И мне, и команде!

Ага. Вот оно.

— Я обещал заплатить после рейса.

— Рейс закончен! Мы опоздали к концу высокого сезона!

— Мы еще не опоздали, — сквозь зубы сказал Ремыш. — Если бы ты вертел колесо, а не тратил время на крик…

— Поздно вертеть колесо! Все, мы свое отвертели и хотим расчета прямо сейчас!

Из толпы плотогонов раздалось два-три одобрительных возгласа. Люди стояли плечом к плечу, отводя глаза, чтобы не встречаться с Ремышем взглядом; большинство были отнюдь не бунтари. Любой из них — почти любой — был готов пойти на попятный.

— Расчет, — сказал Ремыш с громким смехом. — Конечно. Может быть, вы ждете, что я рассыплюсь пачкой реалов? Или превращусь в мешок с золотом? Где я возьму вам деньги, если дерево не продано?!

Это была его ошибка. Даже ленивые и добродушные плотогоны, даже те, кто симпатизировал торговцу и не желал ему зла, ясно ощутили в этот момент, что их обманули. Впустую ночи и дни на открытом ветрам и дождям плоте, впустую тяжелый труд в колесе: они возвратятся к своим семьям без гроша в кармане, а дома их ждут, и зима на носу.

Послышался ропот. Сжались кулаки. Ремыш с тоской понял, что выпустил ситуацию из-под контроля — бунт похож был на неуправляемый тяжелый плот, несомый волнами и ветром.

— Какое нам дело, где ты возьмешь деньги? — выкрикнул кто-то из задних рядов.

— Ты обещал нам плату!

— Сам-то попробуй колесо повертеть!

— А нашим детям — с голоду дохнуть?!

— Мы работали на тебя!

— Вы ничего не заработали.

Торговец подпрыгнул от неожиданности. Голос послышался из-за его спины. Ремыш оглянулся; гекса стоял, сложив руки на груди. Плаща на нем не было, серебристая кольчуга тускло поблескивала в лучах низкого солнца. За спиной торчала рукоятка длинного меча.

Появление друга-приятеля на стороне торговца смутило плотогонов:

— Тебе-то что?

— Ты чего, Развияр?

Замешательство сменилось раздражением:

— А ты кто такой? Чего тебе надо? Вали, пока цел!

— Гекса! — крикнул кто-то из задних рядов.

Пассажир улыбнулся. Плотогоны попятились от этой улыбки, и сам Ремыш ощутил, как что-то болезненно сжимается в животе.

— Да, гекса, — мягко сказал пассажир. — Но речь не об этом. Вы ничего не заработали, потому что здесь, посреди моря, ваш плот — куча мусора. А я знаю место, где за него заплатят.

— Только не порт Фер, — пробормотал Ремыш.

Плотогоны разом замолчали. Фер славился выгодной торговлей. Выгодной и опасной.

— Я куплю этот плот, — сказал гекса. — Я сойду на берег и возвращусь с деньгами. Может, кто-то захочет меня сопровождать?

Он окинул толпу небрежным взглядом, будто не обращаясь ни к кому персонально, однако торговец заметил, как переглянулись плотогоны Яшма и Картуз — молодой и пожилой.

— Я куплю плот по цене уважаемого Ремыша, — повторил гекса. — Если уважаемый Ремыш согласится мне его продать.

По ночам порт Фер обходился без света, только кое-где мелькали на улицах огоньки. На плоту торговца Ремыша зажгли сигнальный фонарь; такие же фонари, робкие и тусклые, рассыпались по гавани. Кое-где стояли на якоре крупные суда, но больше было лодок и маленьких домашних плотов: многие жители порта предпочитали ночевать на воде, и, говорят, градоначальник тоже. Ночью в опустевших лавках и конторах хозяйничали темные господа, ночные бароны, и стража пережидала «мертвый час» за городскими стенами.

Гавань мерцала огнями, но берег лежал в темноте. Невозможно было представить, что здесь раскинулся огромный город, где спят и бодрствуют тысячи людей. Яска сидела на краю плота, скрестив ноги под широкой крестьянской юбкой.

— Ты здесь был когда-нибудь?

— Бывал. Приходилось.

— Там опасно, — сказала Яска, и ноздри ее раздулись. — Много людей… Неспокойные. Злые. Неохота мне туда идти.

— Тебе и не надо. По крайней мере, до утра.

— Ты оставишь меня одну?

— С Луксом. Нечего бояться.

— Значит, ты один пойдешь на берег?!

— Не один. Картуз и Яшма пойдут со мной.

— Эти плотогоны? Послушай, Развияр…

Он поцеловал ее и поднялся:

— Увидимся утром.

Яска подхватилась следом:

— Послушай, я ведь маг! Я могу… Почему ты не берешь меня с собой?!

Он не мог бы ей объяснить, даже если захотел бы.

— Это дело не для мага, Яска. Это мое дело. Увидимся утром.

Он высвободился из ее рук. Лукс расхаживал по плоту, нахлестывая себя по бокам полосатым хвостом, то выпуская, то втягивая когти.

— До завтра, — сказал ему Развияр.

Несколько последних дней зверуин напряженно думал, соображал, искал аргументы; раз пятнадцать пытался вкрадчиво, или напористо, или нарочито бесстрастно убедить своего всадника, отговорить, заставить отказаться от затеи. В конце концов впал в отчаяние и заявил, что Развияр упрям, как старая печорка, и если ему охота идти на убой после всего, что им удалось пережить, — так ему и надо.

— До завтра, Лукс.

Он двинулся к краю плота. Лукс догнал его. Тяжелые лапы легли на плечи. Развияр едва устоял.

— Что мне делать? — Лукс скалил белые зубы. — Как тебя, дурака, удержать?!

— Выбор всадника, — с усмешкой отозвался Развияр. — К тому же, тебе останется Яска. Если меня убьют, она будет только твоя.

Развияр говорил, улыбаясь, глядя Луксу в глаза; лапы сорвались с его плеч. Лукс попятился, сжавшись, будто от боли:

— Зачем… так?!

— Не говори мне глупостей под руку, — жестко сказал Развияр. — Увидимся утром.

Картуз, старый пройдоха, подал сигнал фонарем. Подошла, шлепая лопастями, маленькая лодка; Развияр невольно вздрогнул. Лодка была точь-в-точь как та, в которой его увезли с «Чешуи» на рабский рынок.

Погонщик, обросший рыжим волосом чуть не по самые брови, без вопросов принял на борт Развияра, Картуза и молодого Яшму. Развияр привык относиться к младшему плотогону, как к мальчишке, хотя тот был, пожалуй, не младше его самого. Яшма был родом из окрестностей Фер, у него водились в городе друзья, и больше, чем плотогоном, он хотел бы стать ночным разбойником. Яшма много знал и еще больше говорил, и порой из его болтовни Развияр ухитрялся выхватить полезные сведения.

Картуз был неизмеримо ценнее. Собственно, весь расчет Развияра строился прежде всего на Картузе. Если тот не сможет или не захочет исполнить обещанное, поездка в Фер окажется как раз тем, чем представлялась Луксу: бессмысленным самоубийством.

Лодка, почти квадратная, сидела глубоко в воде. Шлепало гребное колесо за кормой. В барабане прыгали ездовые шлепуны, странно поджарые, почти без жира. Мимо проплывали огни плотов и лодок; ближе к городу их было очень много, они выстроились на воде, создавая подобие кварталов и улиц между ними.

Лодка не углубилась во фьорды, которыми был изрезан берег, а подошла к одному из боковых причалов. Это был длинный настил, не то мост, не то понтон на пустых бочках. Причальные тумбы пустовали. На краю настила, между морем и землей, возвышалась виселица, и на ней покачивалось мертвое тело.

— Ух ты, — сказал Яшма.

— Заткнись, — уронил Картуз.

Развияр очень ясно видел каждую мелкую звездочку, проглянувшую сквозь неплотные облака, каждый огонь, дробящийся на воде, каждую пуговицу на одежде висельника. Он молча расплатился; Картуз, прежде чем выбраться из лодки, перебросился с лодочником парой невнятных слов.

Они двинулись по настилу, который, хоть и подрагивал под ногами, больше принадлежал твердой земле, чем морю. Когда настил закончился, когда Картуз поднялся по деревянной лестнице и вывел спутников в узкий и темный припортовый переулок, Развияр даже споткнулся. Он так привык к раскачиванию плота под ногами, что ему казалось теперь: берег шатается.

Картуз зажег потайной фонарь. Они шли — пробирались — по ночным улицам Фер, с их плотно закрытыми ставнями домов, запертыми воротами и калитками, железными, будто в крепости, дверьми. Развияр пытался вспомнить, не проходил ли он по этим улицам раньше, в компании с интендантом Шлопом, но город ночью был разительно не похож на дневную свою ипостась. Из темных переулков их провожали глазами; Развияр шел, положив ладонь на рукоятку меча, прекрасно понимая, что от арбалетного выстрела в упор не защитит никакая кольчуга.

— Стой, — сказал Картуз. — Ждите.

И ушел куда-то в темноту. Развияр остался с Яшмой; парнишка нервничал, то и дело принимался насвистывать, потом обрывал свист и вертел головой, будто его позвали. Он был не рад, что ввязался в авантюру: опостылевший, сырой и шаткий плот сейчас казался уютным домом, покинутым в недобрый час.

Развияр подумал о Луксе и пожалел о своих последних словах. Он представил, как зверуин и Яска смотрят сейчас на темный город, невидимый, но хорошо ощутимый в темноте: ночной порт Фер, территория беззакония. Он сказал им «Встретимся утром». Возможно, он переоценил свои силы.

Он подумал о Яске, о ее нестойком могуществе, о ее страхе перед собственной магией. «Почему ты не берешь меня с собой?!» Он предъявил бы Яску, как оружие и как щит, она вызвала бы молнию с неба… И пошел бы гулять слух о могущественном и мятежном волшебнике, и Яску убили бы через несколько дней — стрелой в спину, отравленной иглой, чашей с отравленным питьем. Развияра передернуло; Яшма подумал, наверное, что он дрожит от страха.

Могущественный маг должен быть окружен стеной щитов и частоколом копий, думал Развияр. Сильная магия отступает перед могучей, могучая — перед великой. Но даже великая магия должна ходить с оглядкой, чтобы не поскользнуться и не раскроить голову о камень. Если я выживу в эту ночь — никогда больше не попрошу Яску о магической услуге. Никогда.

В темной щели переулка переговаривались свистящие голоса. Развияру казалось, что он различает бормотание Картуза — то примирительное, то раздраженное. Разговор сделался громче, в голосе старого плотогона ясно прорезался страх. Что-то пошло не так, то ли старых друзей Картуза не оказалось на месте… То ли они ему больше не друзья.

Яшма облизнул губы. Дернул тощим кадыком:

— Слышь… Чего-то… может, пойдем?

— Стой, — сквозь зубы велел Развияр.

Картуз вернулся. Он был зол, лысина покраснела, в свете тусклого фонаря блеснули зубы:

— Ну че? Пошли… Ты, это, если не дашь им, чего спросят, — он обернулся к Развияру, — нас обоих к утру на свалке подберут… И тебя! — Картуз подтянул за шиворот Яшму, с тоской озиравшему ближайшие темные подворотни. — Только дернись — пристрелят… Ну, пошли!

— Меч снимай.

В узком коридоре было светло, как днем. Развияр зажмурился; мужчина с рыжеватой редкой бородой, со светлыми волосами до плеч показался ему странно знакомым, и целое мгновение прошло, прежде чем Развияр понял: это всадник-зверуин. Человек из Нагорья.

Он отстегнул ножны.

— Еще есть оружие?

Развияр отдал ножи.

— Еще?

Развияр покачал головой. Нагор быстро, привычно ощупал его рукава и голенища, легко провел ладонями по Развияровым бокам. Звякнула кольчуга.

— Проходи, — сказал нагор.

Развияр вошел в совершенно темную комнату, которая днем служила, наверное, аптекой. Здесь пахло непривычно и резковато, но не противно. Развияр остановился в дверях, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Нагор стоял за его спиной.

— Иди сюда, — сказали из глубины комнаты.

Развияр прошел вперед, выставив руки. Нащупал край стола и обогнул его.

— Сядь.

Он начал различать силуэты. В комнате кроме него было двое, не считая нагора, неслышно дышащего в затылок.

Ему подсунули табуретку. Он сел.

— Ты гекса?

— Да.

— Если Картуз наврал, если ты явился, чтобы трепать языком… Чего тебе надо?

— Я хочу тебе кое-что предложить, Новь.

Человек, сидящий перед ним в темноте, не то зарычал, не то засмеялся:

— Кто ты такой, чтобы звать меня по имени? Может, тебе надоел язык у тебя во рту?

— Не надоел, — темнота мешала Развияру, он не видел глаз собеседника. — Мне очень повезло, что я тебя встретил сегодня. И тебе очень повезло. Не хочешь спросить меня о чем-нибудь?

— Если ты блефуешь, наглец, я буду шинковать тебя долго и со вкусом, — помолчав, сказал ночной барон. — О чем тебя спрашивать?

— Например, чья на мне кольчуга.

— Чья?

— Имперского стражника, наездника на крыламах, которого я убил недавно. А перед смертью допросил.

— Неплохо, — пробормотал Новь. — Ты принес мне ее в подарок?

— Нет, потому что она моя. Но если хочешь — у тебя будет таких сколько угодно, и у твоих бойцов — тоже.

— Ты сумасшедший, — сказал Новь с интересом.

— Теперь спроси, что мне сказал среди прочего этот бедняга-стражник.

— Что сказал бедняга?

— Что Фер еще не стал частью Империи. Войска покорят сначала Нагорье, и только потом придут в Фер. Вопрос времени… А теперь спроси, от кого я впервые узнал о тебе, Новь, после смерти Ногтя.

— От кого?

— От властелина каменного замка — незадолго перед тем, как он умер. Я его преемник. Меня зовут Развияр.

В темной комнате сделалось тихо.

— Просто на всякий случай — у него меч гекса, — тихо сказал нагор у Развияра за спиной. — А кольчуга действительно их. Я заметил.

— Я слышал такое имя, — задумчиво сказал Новь. — Люди из замка… разные люди, нашли разную судьбу… Они говорили, что человек по имени Развияр убил властелина.

— Они были правы.

— А ты не врешь? — спросил второй человек в полумраке. У него был высокий резкий голос.

— В чем? Что Император нацелился на Фер? Что у вас нет шансов удержать город, если покорятся нагоры и не будет восстановлен каменный замок? Что Фер необходим союз со зверуинами? Что вы сидите и ждете, как сытые печорки, чтобы вас перестреляли с крылам? Что Ногтя, вашего барона, убили имперские шпионы? Может быть, Картуз врал мне, когда рассказывал, что и на Новь покушались?

Развияр говорил, чувствуя, как горит лицо. Ему случалось устанавливать власть над людьми — над простыми, бесхитростными, растерянными людьми при свете дня. Теперь он пытался проделать то же самое с ночным бароном Фер в почти полной темноте. Он не видел лица Нови и потому не знал, рассмеется тот, разозлится или прикажет скормить Развияра саможоркам.

Тишина была ответом на его речь. Развияр перевел дыхание и подумал о Луксе с Яской.

— Я в самом деле убил властелина каменного замка, — сказал тише. — Но только потому что он… сошел с ума после штурма и пытался убить меня. Принести меня… в жертву своим воображаемым богам. Я убил его, спасая свою жизнь. Но перед этим… он открыл мне один секрет. Ключ к восстановлению замка. Только я, его преемник, могу это сделать.

Он напряг зрение, пытаясь разглядеть лица в темноте. Новь и его подельщик придвинулись друг к другу и тихо переговаривались; Развияр слышал шепот, но не мог разобрать слова.

— Что именно он тебе открыл? — сухо спросил Новь.

Развияр задержал дыхание. Он должен верить в то, что говорит, иначе его уличат во лжи безо всякого мага.

— Некий секрет. Которым я могу воспользоваться, чтобы восстановить замок. В союзе с тобой и с Фер.

Новь усмехнулся:

— А если я возьму щипчики и попрошу открыть секрет прямо сейчас?

— Тогда ты останешься без секрета, без меня и без замка, — твердо сказал Развияр.

— Ты уверен?

— Совершенно. «Проведи врага через пытку так, чтобы он дожил до следующего рассвета. Он умрет по твоей воле, не по своей. Это его последнее прижизненное унижение»… Недавно я навещал гекса, моих родичей. Они многому меня научили.

И снова наступила тишина. Развияр глубоко вздохнул. Заставил себя расслабиться. Медленно вытянул руки, положил их на колени; он сделал, что мог, теперь слово было за Новью. Или за судьбой.

Забормотал в темноте обладатель резкого голоса. Он шипел и шелестел, склонясь к уху Нови; до Развияр долетело раздраженное: «…таких, как эти!»

— Забавный мальчишка, — помолчав, сказал Новь. — Что же ты мне предлагаешь?

— Союз.

— Союз дракона и шлепуна? — ночной барон коротко рассмеялся.

— И драконы не бессмертны. Кто знает, когда понадобится шлепун?

Снова зашелестел чужой голос в темноте: «Верить… проходимцу…»

— Я знаю, что делать, и сделаю это, — сказал Развияр, прерывая его. — Если обману — можешь убить меня.

— Я и так в любую минуту могу убить тебя, — пробормотал Новь.

— Даже не попробовав — а вдруг я говорю правду? Даже не спросив у судьбы? Вдруг я в самом деле могу послужить тебе, как никто из твоих бойцов не послужит?

Новь молчал.

— Или у тебя есть свой план, как остановить Императора? Это ведь вопрос времени. Фер будет объявлен имперским городом, и вода вокруг порта покраснеет от крови — вашей крови!

Развияр осекся. На мгновение ему показалось, что он слышит в своих речах голос властелина. Темнота давила на него, это была темнота всех трюмов, подземелий и застенков, в которых ему пришлось побывать. Развияр почувствовал, что отчаивается; отчаяние перед лицом ночного барона означало смерть.

Он представил, как на краю плота посреди гавани сидят сейчас Яска и Лукс, сидят и смотрят на темный порт Фер.

— Огня, — велел Новь.

Нагор за спиной Развияра чиркнул чем-то, щелкнул. Загорелся сперва огонек на конце фитиля, а потом большой светильник на полке. Развияр прищурился; комната в самом деле походила на аптеку, на стеллажах стояли бутыли с зельями, в одной была заключена двухголовая змея. Новь был человеком лет сорока, коротко стриженым, с непримечательным квадратным лицом. Его напарник, с резким голосом, был очень смуглый, с обветренным морщинистым лицом — наверное, в прошлом моряк. Оба смотрели на Развияра: моряк угрюмо, Новь — пристально. У ночного барона были серые маленькие глаза, их взгляд прокалывал, будто иголка.

— Что же ты собираешься делать? — с расстановкой спросил Новь.

— Сперва строительство, — Развияр говорил спокойно и просто, не опуская глаз. — Нужно купить много крепких рабов. Нанять умелых зодчих. И еще — потребуется древесина, много хорошей древесины.

— Где же мы возьмем дерево в это время года?

— Я привел плот, — небрежно сказал Развияр. — Хорошее дерево по низкой цене. Остается его только выкупить.