"Загадочный супруг" - читать интересную книгу автора (Марш Эллен Таннер)

12

Эмиль откашлялся, стоя в дверях. Ян поднял на него глаза, гусиное перо застыло над письмом, которое он писал, сидя за столом.

– Что такое?

– Я должен поговорить с Вами наедине.

Нахмурившись, Ян отложил перо. Таунсенд спала, ее волосы рассыпались по подушке и горели золотом в свете утреннего солнца. Поднявшись, Ян сделал знак Эмилю пройти в другую комнату, гостиную, обитую темно-синим шелком, где он принимал посетителей, которых неудобно было приглашать в свое святилище – спальню.

– Что такое? И где, черт возьми, ты пропадал весь день вчера? На тебя это не похоже – отлучаться, ничего мне не сказав.

– Я был в Шампани, – ответил Эмиль. – Хотел повидаться там с друзьями. Задать им вопросы об этом человеке.

– Каком человеке?

– Анри Сен-Альбане. – Хотя Эмиль редко проявлял свои эмоции, сегодня он явно выглядел самодовольным. Вот поэтому я решился побеспокоить вас так рано. Дело в том, что я нашел его, и у меня есть доказательства, что это он.

Они помолчали. В соседнем салоне одна из горничных, убираясь, тихонько напевала. Внизу, в Королевском дворце, рота королевских гвардейцев верхом разъезжалась по утренним постам. Ян повернулся и молча подошел к изысканному шкафу из вяза. Вернувшись с двумя рюмками коньяка, он подал одну Эмилю. Ни один из них не счел странным тот факт, что герцог обслуживает своего слугу. Усевшись, Ян положил длинные ноги на оттоманку с золотыми кистями.

– Рассказывай, – приказал он.

– Особенно и рассказывать-то нечего. Его лицо показалось мне знакомым, когда я увидел его во дворе возле конюшни в то утро. Когда вы уехали в Париж, я думал и думал об этом часами, пока, наконец, не вспомнил, где я его видел прежде. И я сказал себе – не может быть! После девяти лет поисков, он так просто, ничего не подозревая, входит в наши жизни?

– Что ты имеешь в виду? – голос Яна прозвучал резко. – Не хочешь ли ты сказать, что Анри Сен-Альбан на самом деле Анри Бенуа?

Эмиль нервно кивнул.

– Говоришь, у тебя есть доказательство?

– О да. Понимаете, он получил это имя, женившись на богатой вдове из города Оверн, где мой близкий друг жил много лет. Мы не могли найти его, казалось, он исчез, растворился в воздухе, и Анри Бенуа больше не существует. Но зато есть Анри Сен-Альбан.

Ян задумался.

– Ты уверен? На твоего друга можно положиться?

Эмиль кивнул.

– После того как вдова дала ему под зад, он прожил несколько лет на юге, пока не встретился с Филиппом Орлеанским и его малопочтенной компанией. Так он очутился здесь, в Версале, а Филипп представил его королю.

– Да, – медленно произнес Ян, – Ну и ну. – Не было необходимости дальше задавать вопросы, достаточно было слова Эмиля.

– Что же нам делать?

– Делать? – Ян взглянул на него и вдруг улыбнулся. Это была волчья улыбка, никогда не появлявшаяся на его лице в присутствии Таунсенд. – Ну, мы должны сейчас же поехать в Париж и предупредить Филиппа относительно его новоприобретенного друга. Без сомнения, он придет в ужас, узнав, что Анри Сен-Альбан – мошенник и убийца. При существующих обстоятельствах он не может позволить себе быть прилюдно связанным с таким человеком.

– Я думаю, да.

– Ты, кажется, разочарован. Ты ожидал, что я скажу тебе – давай сейчас же поедем и убьем его.

– Что-то в этом роде.

– Хладнокровно убить? Нет, нет, Эмиль. Что с твоим чувством долга? В качестве друга Филиппа я считаю своим долгом указать ему на то, как решительно будет возражать его кузен против компании, с которой он общается.

Взгляд Эмиля просветлел.

– А! так как герцог Орлеанский уже находится в оппозиции к королю, он не может позволить себе еще раз разгневать его.

– Правильно, Эмиль.

– Тогда, наверное, мы должны взять на себя ответственность за предотвращение скандала, за то, чтобы сохранить в чистоте имя Бурбонов. Мы предложим герцогу Орлеанскому убить Анри для него.

Ян сделал маленький глоток.

– Прекрасное предложение, Эмиль. – Глаза лакея засверкали от удовольствия.

– Тогда я сейчас иду укладывать ваши вещи. Э... эта женщина в вашей кровати – что делать с ней?

– Моя жена, – ответил раздраженно Ян, – конечно, вольна оставаться здесь до своего пробуждения. Я напишу ей записку.

Эмиль удалился, поклонившись, а Ян медленно вернулся в спальню, где все еще спала Таунсенд. С минуту он смотрел на нее, представляя себе ее обнаженной под простынями и сознавая, как он хочет ее. Он лишь позволил себе удовольствие представить, что произошло бы, если бы он опустился на кровать рядом с ней и разбудил ее поцелуем. Он пришел в возбужденное состояние, когда припомнил, какой пылкой она была прошлой ночью, поднимая его на невероятные высоты страсти каждой лаской своих маленьких ищущих рук, ее сладкие поцелуи и свои собственные сокрушительные оргазмы.

Дверь соседней комнаты тихо хлопнула, и Ян резко выпрямился. Господи Боже мой, он не имеет права стоять здесь, испытывая вожделение к своей жене, пока Эмиль упаковывает их вещи для поездки в Париж на непредвиденную встречу с несколько слабоумным кузеном Людовика. Он, как и Эмиль, готовился к этому моменту годами, и результат этой встречи был, конечно, гораздо важнее для него, чем любые быстротечные удовольствия, получаемые от жены.

Выражение лица Яна было мрачным, когда он подошел к столу и взял лист бумаги. Ян подозревал, хотя и не мог бы доказать, что Филипп претендует на французский престол, а поэтому он не мог позволить себе, чтобы его имя открыто связывали с именем человека, известного здесь в Версале как шевалье Анри Сен-Альбан, хотя на самом деле он был бывшим виноторговцем из Гиенны по имени Анри Бенуа, человеком, который девять лет тому назад был обвинен в пытках, изуродовавших чиновника этого округа Эмиля Гаспара, и в убийстве другого человека – Антуана, графа де Лакано, которого Ян мальчишкой любил, как отца.

«Берегитесь! Я иду!» – гласил старинный девиз Монкрифов из Война. Эти слова отзывались в голове Яна, когда он торопливо набрасывал записку спящей жене. Да, пусть лучше Сен-Альбан поостережется, потому что Ян несет в себе ужасную ярость мщения, которая может править человеком так же безжалостно, как страсть, и гореть в его крови, как жестокое желание. И на этот раз он не будет раздумывать, прежде чем свершить что-то.

Таунсенд Монкриф нервно ткнула вилкой в кусок мяса и отправила его в рот. Хотя она выглядела ангелоподобной этим утром в жемчугах и широком синем платье с волнами, расшитом серебром, никто не заподозрил бы, что ее душа кипела от гнева снова из-за Яна Монкрифа. Как мог он так страстно и долго предаваться любви с ней прошлой ночью, всем своим поведением показывая, что ни одна женщина в мире еще не возбуждала его так сильно, а утром исчезнуть без всяких объяснений? В записке, которую она утром нашла на подушке, было только сказано, что он и Эмиль уехали в Париж. Ни почему уехали, ни с кем собираются встретиться, ни как долго пробудут там, – об этом не было ни слова.

Таунсенд поняла, что он не собирался продлить их примирение дольше чем на ночь. Она чувствовала себя полной дурой, поверив в то, что его чувства хоть на дюйм выходят за пределы спальни.

Она подцепила на вилку еще один кусок мяса. Другой причиной того, что она была вне себя от гнева, было отсутствие маркизы дю Шарбоно на вечернем ужине, где она обычно бывала. Таунсенд подслушала, как кто-то говорил, что маркизы нет ни во дворце, ни в Малом Трианоне с королевой. Говорящий думал, что она уехала утром в Париж.

– Разве мадам находит мясо слишком жестким?

Таунсенд чуть не задохнулась от внимательного взгляда лакея, наполнявшего ее бокал вином. Обычно этикет запрещал ему обращаться к кому-то за столом, но, очевидно, ее рассерженный вид встревожил его.

– Нет, – быстро успокоила его Таунсенд. – Я просто думала, каким удовольствием было бы есть голову моего мужа вместо этого мяса.

Принцесса де Ламбель, сидевшая напротив, и Анри Сен-Альбан, сидевший рядом, услышали ее слова. Принцесса сильно покраснела, а Сен-Альбан закрыл салфеткой рот, чтобы не рассмеяться.

«Эта маленькая англичанка действительно приятная неожиданность, – думал он, – такая солнечная, умная и сводящая с ума своей красотой». Здесь, при Дворе, не было мужчины, который с радостью не ухватился бы за возможность переспать с ней, хотя мало кто хотел бы очутиться лицом к лицу с разгневанным герцогом Бойном со шпагой в руке.

С другой стороны, Сен-Альбан был совсем не прочь рискнуть. Так как он только недавно в Версале, у него еще не было возможности убедиться в легендарном мастерстве, с которым герцог Бойн владел шпагой и пистолетом, и поэтому настоятельные предупреждения относительно горячего нрава герцога совершенно его не беспокоили. «Почему надо опасаться человека, – спрашивал себя Анри, – чей героизм существует только в воображении сплетников, человека младше Анри на добрых десять лет и ниже его внушительного роста почти на три дюйма?» По правде, Анри не видел ничего замечательного в герцоге, кроме его высокомерной привлекательности. Он был, по-видимому, весьма ограниченным субъектом, если по каким-то необъяснимым причинам предпочитал чары этой стареющей суки Маргариты дю Шарбоно чарам своей жены.

По мнению Анри, маленькая англичанка была гораздо более интригующей и, несмотря на то, что герцог обращался с ней с видом собственника накануне и все остальные мужчины придерживались иных, чем Анри, взглядов, она созрела для того, чтобы взять ее. Да что там, любой дурак мог видеть, что девчонка отчаянно влюблена в мужа, который пренебрегал ею, и из-за этого ужасно одинока. Анри хорошо знал, что одиночество и отчаяние – две главные причины уязвленного самолюбия, а в таких случаях он имел большой опыт победителя.

– Ваш муж, этот прожигатель жизни, снова покинул вас? – осведомился он не осуждающим, но конфиденциальным тоном. Это был тон настоящего друга – друга с большим, неотразимым обаянием.

Таунсенд повернула голову и увидела, что Анри Сен-Альбан добродушно смотрит на нее. Он тоже видел пустой стул, на котором обычно сидела мадам дю Шарбоно и, должно быть, слышал, что она и герцог Бойн неожиданно уехали в Париж этим утром. Мало что остается тайным здесь, при Дворе.

Сочувствие в темных глазах Анри доконало ее, убедив в правильности подозрений. Фактически, она и Ян достигли примирения вчера ночью. Пропасть, которая разделяла их с той ужасной ночи в Грейсвенде, все еще существовала и была только временно преодолена, потому что Ян так был горд ею в Зеркальном зале, что проявил внезапный интерес и занялся с ней любовью. И Анри Сен-Альбан знал это или, по крайней мере, догадывался.

Вдруг гнев Таунсенд растаял, оставив горячий комок слез, подступивших к горлу. С той ночи в Грейсвенде она мечтала о ком-нибудь, кому она могла излить свои печали, о ком-то вроде мосье Сен-Альбана, который тонко понимал, что она чувствовала и который был всегда только добр и заботлив. То, как он улыбался ей, будучи почти так же красив, как Монкриф, – крупный, со смуглым лицом, невыносимо привлекало. Она не помнила, чтобы кто-нибудь улыбался ей так открыто и по-дружески. Вчера вечером люди были добры к ней только потому, что видели, с какой легкостью она завоевала симпатию короля.

– Он снова ускакал в Париж, – призналась она, тряхнув головой, – и я умираю от скуки.

О, скука была женской слабостью, которую Сен-Альбан хорошо понимал. Но он также понимал, как важно начало в обычной игре обольщения такой невинной, но настороженной женщины, как Таунсенд Монкриф. Поэтому он постарался придать своему тону легкость и безразличие.

– Мне кажется, что сегодня будут давать новый спектакль Расина «Атали» в садах Трианона. Конечно, это как раз то, чего с нетерпением должна ожидать любая скучающая юная дама.

– Смогу ли я посмотреть его? – спросила Таунсенд с расстроенным видом, так как вспомнила, что собиралась просить Яна сопровождать ее туда. Король и королева намеревались посетить спектакль, несмотря на продолжающийся траур по дофину, и только по этой причине этикет запрещал дамам являться без мужа или какого-либо подходящего спутника.

– Я буду весьма польщен, если вы присоединитесь к моей маленькой компании, – пригласил Анри. – Вы, конечно, знаете Конде, маркиза де Во и мадам Жильбер. Они все будут со мной, а также мосье Мансар и его сестра.

Настроение Таунсенд поднялось при мысли об этом. Не будет ничего предосудительного, если она пойдет на спектакль в такой большой компании, а близкую подругу принцессы Елизаветы – вдовствующую Генриетту Жильбер вполне можно счесть респектабельной спутницей.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала она, приняв решение. – Мне бы очень хотелось пойти.

Сен-Альбан опустил глаза в свою тарелку, чтобы скрыть торжествующую улыбку.

– Вы оказываете мне честь, мадам, принимая предложение.

Таунсенд, чтобы скрыть улыбку, быстро потянулась за бокалом. Мысль о том, что по приезде из Парижа Монкриф обнаружит, что она ушла на весь вечер из дома с новыми друзьями, чрезвычайно радовала ее. Она хотела, чтобы он – высокомерное чудовище – видел, что у нее может быть своя жизнь и в ней больше нет места неверному мужу.

Она едва смогла усидеть на месте, пока Китти одевала ее в этот вечер, чувствуя себя взволнованной школьницей, приглашенной на запретную вечеринку. Желая выглядеть как можно лучше, она велела Китти вынуть свои самые изысканные драгоценности и новое платье из бледно-розового атласа, сшитое Розой Бертен – портнихой королевы. Ян сам заказал и оплатил его и распорядился, чтобы Таунсенд не надевала его до созыва королевской сессии, которая состоится через три дня. Жан Некер, министр финансов Франции, немало потрудился вместе с королем, чтобы подготовить эту сессию, и все надеялись, что предложенный на сессии блок реформ выведет из тупика Генеральную ассамблею, находившуюся в этом тупике с мая. Однако все знали, что настоящей целью Некера было изолировать беспокойных экстремистов справа и слева, так как они будут категорически отвергать все реформы, в то время как остальные депутаты – все еще преданные Людовику – несомненно с ним и тем самым еще теснее сплотятся вокруг трона. Ожидалось, что сессия будет величественным зрелищем, которого ни весь Двор, ни многочисленные граждане Парижа и Версаля не захотят пропустить.

Сейчас, глядя на себя в зеркало, Таунсенд не думала о предстоящем политическом зрелище. Она не могла отказать себе в удовольствии повернуться и так и эдак перед зеркалом, чтобы полюбоваться на себя. Надо признаться, что неопытная Китти становилась все более искусной камеристкой благодаря строгим указаниям своей новой приятельницы Терезы Ламбер, которая была главной камеристкой Габриэлы де Полиньяк – одной из первых красавиц Версаля и близкой подруги Марии-Антуанетты. Китти научилась заплетать, зашпиливать и пудрить прелестные белокурые волосы Таунсенд так, что они чудесно обрамляли ее утонченное личико, научилась украшать ее шею, запястья и пальцы драгоценностями и использовать маленькие тяжелые расчески и румяна, чтобы еще больше подчеркнуть и так очаровательную внешность своей госпожи.

Удовлетворившись видом спокойной, утонченной женщины, смотревшей на нее из зеркала, Таунсенд еще раз повернулась на каблучках. Ее юбки раздулись вокруг нее широким колоколом. Взяв шаль и перчатки, она порывисто обняла Китти, прежде чем выбежать из комнаты.

– Я расскажу тебе все, когда вернусь, – бросила она ей на ходу.

– Веселитесь, мадам, – отозвалась Китти, но улыбка ее исчезла, когда она стала завинчивать крышки на флакончиках и баночках, расставленных по туалетному столику. Сказать по правде, Китти не одобряла появления леди Войн в обществе в то время, когда ее мужа не было в городе, особенно когда она выглядела соблазнительной мечтой и вся эта красота предназначалась для сомнительных друзей, с которыми она так недавно подружилась.

Китти не одобряла большинство из них, а Анри Сен-Альбана в особенности. Тереза, которая знала обо всем происходившем при Дворе, шепотом сообщила, что Анри Сен-Альбан ненасытен в любви, а так как он был весьма искусен в постели – дамы дрались как кошки за преимущество переспать с ним. При этой мысли Китти закусила губу. Она знала, что леди Войн никогда не изменит мужу, во всяком случае, не сделает это сознательно. Но Анри Сен-Альбан был красив почти так же, как герцог Войн, который продолжал обращаться с женой, как с чем-то второстепенным в его жизни, и Китти не знала, как долго ее одинокая госпожа может противиться неотразимому обаянию Сен-Альбана. И ее в дрожь бросало при мысли о том, что сделает герцог, когда узнает об этом.

Китти не нравился Версаль, так же как и Париж. Она прекрасно знала, какие неприличные сцены будут происходить в освещенных только факелами садах Малого Трианона сегодня, и какие опасности подстерегают ее хорошенькую, уязвимую госпожу после большого количества выпитого шампанского, когда мужчины под его влиянием становятся слишком, на ее взгляд, смелыми.

Нахмурясь, Китти отвернулась от туалетного столика, чтобы собрать раскиданные повсюду домашние туфли, шали и головные украшения, которые Таунсенд примеряла и забраковывала. Нагнувшись, чтобы поднять чулок, завалившийся за кровать, Китти подняла голову от звука хлопнувшей входной двери. Она услышала звук волочившихся шагов, пересекающих толстый ковер, и вдруг увидела низкорослого, широкоплечего человека в черном капюшоне и перчатках, стоящего на пороге спальни герцогини.

– Герцог Войн вернулся из Парижа и просит свою супругу принять предложение поужинать, – холодно сообщил ей Эмиль Гаспар.

Китти выпрямилась с чулком в руке.

– Сообщите господину, что герцогиня отправилась в Малый Трианон в компании друзей и вернется поздно, и зарубите себе на носу, что вы не имеете права входить в комнаты герцогини без ее разрешения.

Эмиль вытаращил на нее глаза. Он никогда не мог бы вообразить, что этот несмышленыш, который, как и ее госпожа, годится ему во внучки, найдет в себе смелость отчитать его так нахально. Она в упор смотрела на него, сверкая глазами, не страшась его уродства. Эмиль не мог сдержать смеха.

– Я, конечно, буду помнить ваше очаровательное предупреждение, дорогая, – сказал он и вышел из комнаты.

– Я думаю, что больше всех ненавижу его, – громко сказала Китти. Ни один слуга в Бродфорде никогда не посмел бы сделать то, что сделал этот нелепый человек, да еще рассмеяться ей в лицо, когда она сделала ему замечание.

Китти вздохнула. Она терпеть не могла все, что происходило с ней и миссис Таунсенд здесь, во Франции. Она надеялась, что их пребывание в Версале скоро окончится, и герцог и герцогиня смогут начать более счастливую жизнь где-нибудь в другом месте. Она не отваживалась думать о том, что произойдет, если они будут не в состоянии это сделать.

–Я не возражаю против того, чтобы вы выезжали одна, дорогая. Будучи замужней дамой, вы вправе развлекаться, как вам угодно. Мансар и его друзья – беспутные гуляки, конечно, но, уверяю вас, они принадлежат к числу наиболее популярных людей в Версале. И я рад, что вы, в конце концов, тоже решили приобрести популярность, войти в моду.

Ян снова занялся булочкой, которую он намазывал маслом, и в маленьком позолоченном салоне, где они с Таунсенд завтракали, воцарилось молчание. Она уткнулась в свою тарелку, подавляя в себе желание швырнуть это изысканное изделие из лиможского фарфора ему в голову. Как он смеет сохранять такое дьявольское спокойствие?! Она ожидала от него скрежета зубовного из-за своего позднего возвращения накануне, но вместо резкой отповеди он повел ничего не значащую светскую беседу, которую заключил небрежно оброненной фразой о том, что она, видите ли, входит в моду.

Она не желала быть модной светской дамой. Не желала, раз это означает терпеть непристойные замечания придворных кавалеров, возмутивших ее излишней смелостью рук и взглядами исподтишка. Не желала, если для этого нужно мчаться сломя голову в скрипучей, качающейся карете в сен-Жермен, где в доме старшей сестры Эдуарда Таунсенд выпила столько шампанского, что все поплыло у нее перед глазами. Солнце уже вставало из-за крыши замка, когда ее наконец привезли домой, где Китти ждала свою госпожу, чуть не плача от беспокойства. Сама она была так утомлена, что позволила Китти раздеть ее, как маленькую, и уложить в постель.

Менее чем через три часа после этого ее разбудили, передав настойчивое требование мужа позавтракать с ним в его салоне. Пошатываясь от усталости, Таунсенд отправилась в его комнаты. Ян сидел за столом с видом чертовски хорошо отдохнувшего человека, хотя тоже очень поздно вернулся накануне в Версаль. При ее появлении он встал и склонился над ее рукой. Лицо его не выражало ничего, кроме вежливого интереса, и Таунсенд почему-то почувствовала себя старой и измученной по сравнению с ним. Это ощущение не ослабило кипевшего в ней раздражения, но если Монкриф и заметил это, то не подал вида.

Взглянув на яичницу в своей тарелке, Таунсенд вдруг забыла и о дурном настроении и о желании запустить чем-нибудь в мужа, так как ее затошнило. Никогда прежде не замечала она, что яйца могут выглядеть так отвратительно при утреннем солнце. Она закрыла рот рукой и вскрикнула. Ян вопросительно посмотрел на нее. Вы плохо себя чувствуете?

Таунсенд заставила себя говорить спокойно.

– Вполне хорошо, спасибо. Он посмотрел, прищурившись.

– Вам следует научиться переносить алкоголь, если вы намерены пить по-настоящему, – посоветовал он.

– Запомню на будущее, благодарю вас.

Он отвернулся. Таунсенд с негодованием взглянула на его резкий профиль. Она хотела услышать от него что-нибудь по поводу ее длительного отсутствия минувшей ночью. Неужели его ничуть не волнует, что она провела где-то многие часы в обществе друзей? Быть может, его мысли заняты иными, более важными для него делами? Таунсенд тряхнула головой. Нет, она не позволит ему больше унижать ее. И пусть себе увивается вокруг Маргариты дю Шарбоно, ей это безразлично.

—А-а, спасибо, Эмиль, поставь сюда.

Таунсенд взглянула на блюдо с ветчиной, которое Эмиль поставил на стол перед ней. Она видела, как Монкриф резал ветчину, как потек на его тарелку жир. Ее рот дернулся, и она быстро выскочила из-за стола.

– Извините меня, пожалуйста.

Ян молча наблюдал, как она нетвердой походкой подошла к окну и прижалась лбом к стеклу.

– Мы сегодня приглашены в Малый Трианон на концерт, – проговорил он минуту спустя. – Вы, очевидно, понравились королеве, потому что она редко приглашает кого-либо, кто не входит в интимный круг ее приближенных. Сказать ей, что вы нездоровы?

Таунсенд, не оборачиваясь, качнула головой.

– Отлично. Думаю, что Анри Сен-Альбан тоже будет там.

Монкриф наблюдал за ней, но она продолжала стоять там же, только высунула голову в окно, глубоко вдыхая утренний воздух. В ослепительном солнечном свете четко вырисовывался ее прелестный и удивительный юный профиль. В раздражении он заставил себя отвести от нее взгляд. Ему было досконально известно, где и с кем провела она прошлую ночь и когда вернулась домой. Он с трудом укрощал свой гнев и держался с напускным безразличием, желая в то же время избить ее до бесчувствия и душить Анри Сен-Альбана голыми руками до тех пор, пока кровь не пойдет у того горлом и носом.

На виске у него пульсировала жилка. Он напомнил себе, что в Версале неверные жены были в моде, так же как и мужья. Не обронил ли он нескольких глупых замечаний относительно того, что хотел бы видеть свою юную, неопытную жену светской львицей? Но, черт побери, уж во всяком случае не с Анри Сен-Альбаном! Почему из двенадцати тысяч придворных, живущих здесь, но дворце, Таунсенд вздумалось завести флирт с единственным человеком, которого он жаждал увидеть мертвым? Это смехотворно, противоестественно, но это случилось, и ему придется заняться этим всерьез.

– Ну, – сказал он, натужно улыбаясь, – вы пойдете со мной или нет?

Таунсенд выпрямилась и обернулась.

– Я буду готова вовремя, – устало произнесла она. – Могу я сейчас пойти к себе?

Ян отодвинул свой стул.

– Нет. Я хочу, чтобы вы сначала поели.

И, не обращая внимания на ее недовольный вид, он обошел стол и усадил ее. Затем собственноручно наполнил доверху ее тарелку и намазал хлеб маслом, а у нее, когда она наблюдала за этим, к горлу подкатывала тошнота.

– Вам станет лучше, если вы последуете моему совету, – сказал он, ставя тарелку перед ней. – Выпейте кофе. Это помогает при похмелье.

Он отвернулся и стал надевать сюртук. Таунсенд с любопытством посмотрела на него.

– Вы уезжаете?

– Да, – кратко ответно он. – У меня нынче утром встреча с герцогом д'Аркором.

Она поиграла вилкой, не поднимая глаз.

– О? По какому поводу?

– Не знаю. Он не сказал. Ничего такого, что касалось бы вас. Если вам понадобится еще что-нибудь, скажите Эмилю.

Дверь за ним закрылась. Таунсенд сжала зубы. Господи, как она ненавидела его сегодня! Он еще раз дал ей понять, что она для него абсолютно ничего не значит. Ведь он ошибается, полагая, что ей безразлично, о чем герцог д'Аркор намерен с ним говорить. Герцог д'Аркор – человек болезненно застенчивый, не пользующийся особым влиянием при дворе, но он восхищается Яном и в числе немногих состоит в близкой дружбе с Людовиком. Таунсенд не сомневалась, что он пригласил Яна для того, чтобы поделиться с ним своими страхами по поводу приближающейся королевской сессии или Генеральных штатов, а возможно, даже в связи с появлением во дворце последних подрывных памфлетов.

Таунсенд вздохнула. Вероятно, не следует винить беднягу за то, что все происходящее так волнует его. Как и другие близкие королю люди, д'Аркор искренне опасается за безопасность королевской семьи в эти тревожные времена. Однако она недоумевала, зачем ему беспокоить Монкрифа своими страхами. Правда, Монкриф тоже близок с Людовиком, но лишь потому, что король ценит его как искусного наездника и любит брать с собой на охоту. Их отношения основаны на одном общем интересе, не более того. Монкриф всегда говорил Таунсенд, что старается держаться подальше от политики и ожидает от нее того же.

Таунсенд гордо вскинула голову. Монкриф ошибался, считая, что ей лучше оставаться в полном неведении политических событий. У нее были глаза и уши, и она вовсе не была той глупышкой, за какую он принимал – женщиной, ничем не интересующейся, кроме нарядов, сплетен и побрякушек. В действительности Таунсенд отлично понимала, что, несмотря на кажущееся спокойствие, царившее в Версале, французское правительство находится в затруднительном положении и главные его заботы с ненадежными Генеральными штатами, которые продолжают ежедневно заседать в Малом зале забав и увеселений. До нее доходили слухи о бурных дебатах по поводу распределения мест и о дерзких – кто-то называл их даже предательскими – речах нескольких представителей третьего сословия. Слышала она также о противоречивых выступлениях какого-то аббата Сиеса и некоего графа де Мирабо, которые призывали положить конец деспотическому правлению Людовика и установить более справедливое налогообложение для народа. Даже последний дурак ощущал напряжение в атмосфере любого из людских сборищ, хотя многочисленные депутаты, компрометирующие все три сословия, держались подальше от обитателей дворца.

Таунсенд решила, что она не станет вести себя, точно провинившаяся девчонка. Нет, она поступит как раз наоборот. Сразу после завтрака она найдет Анри, который всегда так добр к ней, и постарается уговорить его прогуляться с ней по дворцовым садам. Она не намерена сидеть в комнатах, пока не придет час отправиться на концерт к Антуанетте.

Но сперва она съест еще одно из этих вкуснейших пирожных, потому что Монкриф оказался прав, она действительно почувствовала себя лучше теперь, когда поела.

В это время двери салона открылись и из комнаты перед спальней ясно донесся женский голос, говоривший:

– О, пожалуйста, Эмиль, не беспокойтесь, я сама доложу о себе.

Послышалось шуршание юбок, а затем на пороге застыла в изумлении незнакомая молодая женщина. С минуту они с Таунсенд молча, недоуменно взирали друг на друга.

Должно быть, еще одна из его любовниц, подумала Таунсенд вне себя от возмущения. Больше никто не посмеет явиться сюда одной, без сопровождения. Сердце ее при этом сжалось. Гостья была едва ли старше нее, с прелестным личиком, окаймленным густыми каштановыми кудрями. Она казалась мягкой, нежной и какой-то незащищенной. Возможно, она знала, как угодить Яну Монкрифу, когда он уставал от долговязой, деятельной Маргариты. У Таунсенд при этой мысли перехватило дыхание.

От пристального взгляда Таунсенд девушка вспыхнула и отступила к двери.

– Из-звините, – запинаясь произнесла она, – я искала брата.

– В таком случае вы ошиблись. Это апартаменты герцога Война.

– Да, я знаю. Но я вижу, его нет здесь. Я... я только что приехала из Метца и надеялась сделать ему сюрприз... – Голос ее оборвался, и она убежала бы, если бы Таунсенд не вскочила со стула.

– Подождите! Его сестра? Вы его сестра? Девушка неуверенно кивнула. В эту минуту она выглядела даже моложе Таунсенд.

– Вообще-то его сводная сестра. Меня зовут Флер де Сакс. Неужели он никогда не упоминал обо мне?

– Нет.

Таунсед вынуждена была опуститься на стул, так как ноги не держали ее. Она довольно долго рассматривала Флер, затем коротко хохотнула.

– Извините меня. Вы, наверное, приняли меня за сумасшедшую. Но я не поняла... Я не знала... Я Таунсенд Монкриф, жена Яна.

Теперь настала очередь ее собеседницы изумленно уставиться на нее.

– Его жена? Боже правый! Я подумала...

– Да, я знаю, что вы подумали. Признаюсь, я подумала то же самое.

Флер широко раскрыла глаза.

– Обо мне?

И они снова посмотрели друг на друга, критически оценивая ситуацию.

– Вы совсем не такая, как я себе представляла, – сказала наконец Флер.

– Да, вероятней всего. Это плохо или хорошо?

Флер вдруг звонко рассмеялась:

– Очень хорошо, уверяю вас.

Казалось, она перестала смущаться и поспешила к Таунсенд через комнату.

– Должна признаться, я в восторге от выбора Яна! – воскликнула она. И, обняв Таунсенд, тепло добавила: – И я горжусь тем, что первая приветствую вас в вашей новой семье.

– Садитесь, – пригласила Таунсенд, стараясь скрыть охватившее ее волнение. – Я очень прошу вас закусить.

– Эмиль, мне, пожалуйста, такое же, – приказала Флер, указывая на пирожное, покрытое медовой глазурью, на тарелке Таунсенд. – И чашку чая.

Она хихикнула, когда лакей, неуклюже переваливаясь, вышел из комнаты.

– Эмиль терпеть не может, когда ему сверх обязанностей камердинера доводится исполнять роль дворецкого. Но он сам виноват – не терпит других слуг рядом с собой.

– Он давно служит герцогу?

Флер засмеялась.

– Герцогу? Какой у вас официальный тон! Я порой забываю, что Ян теперь герцог. А Эмиль с ним... о, лет десять, я думаю. Вскоре после смерти моего отца. Я была тогда совсем маленькой.

– Расскажите мне о вашем отце и других членах вашей семьи, – сказала Таунсенд, стараясь сохранить небрежный тон.

Флер пожала плечами.

– Вы, наверное, все это слышали от Яна. Нет? Думаю, мне не следует удивляться. Он о вас тоже мало что рассказывал нам.

– Я, в сущности, ничего не знаю о нем, кроме того, что он и его мать бежали из Шотландии и поселились в Париж незадолго до Семилетней войны, – призналась Таунсенд.

– Господи! Он и впрямь не был с вами откровенен. Хотя и винить его за это было бы несправедливо, потому что он не любит вспоминать и говорить о прошлом.

– О?

– Да. Видите ли, его матери приходилось тяжко трудиться, чтобы заработать на жизнь. Несколько лет она работала прачкой в одном из этих огромных дворцов около острова Сан-Луи, принадлежавшем Роганам.

Таунсенд вытаращила глаза. Она представляла себе все что угодно в прошлом Яна, только не это. Никогда бы не подумала! Будущий герцог, подраставший в подвалах аристократического французского семейства. Достигший совершеннолетия на улицах, подобно тем худосочным нищим подросткам, которые всегда бередили ей душу своими запавшими, голодными глазами. О Боже, она не знала этого, даже и вообразить не могла!

– Его бедная мать почти умирала от истощения и болезни легких, когда встретила моего отца, – продолжала Флер, не замечая, как глубоко потрясена Таунсенд. – Я была совсем ребенком, когда он привез их жить в Нюи Домен, и помню только, как взволнована я была, увидев новую маму и брата. У меня было две сестры – Анетта и Клаудиа. Моя настоящая мать умерла при родах. И помню, как я рыдала, когда умерла мать Яна – это было вскоре после их приезда. Папа настоял, чтобы Ян остался с нами. К этому времени он уже настолько вошел в нашу семью, что мы часто забывали, что он Монкриф, а не Лакано, как мы. Неужели он действительно ничего вам не рассказывал об этом?

Таунсенд покачала головой. Флер удивленно повела глазами.

– Как похоже на него! Но поверьте, у нашей семьи нет тайн, которые нужно было бы хранить от вас. Нюи Домен находится в Гаскони, винодельческой провинции к юго-западу от Парижа. Недалеко от Бордо, если это вам более знакомо. Там у нас старый дом и еще более старая винодельня. Знаете, один из наших предков занялся виноделием еще в ту пору, когда провинция принадлежала Элеоноре Аквитанской, первой правительнице, поощрявшей своих подданных заниматься виноградарством.

Таунсенд наклонилась вперед, не сводя глаз с лица Флер.

– Так ваш отец винодел? Флер кивнула:

– Ян и отец были очень близки. Никому и в голову бы не пришло, что он ему не родной сын. Думаю, их сблизило производство вина, потому что Ян с самого начала заинтересовался этим. Можете себе представить, как приятно было отцу учить его выращивать виноград, извлекать сок, ферментировать и выдерживать. Мне кажется, что самым большим огорчением в его жизни – и в жизни Яна – было то, что он не мог унаследовать Нюи Домена. Оно перешло к Анетте, как старшей из детей, а Ян, конечно, не собирался спорить из-за наследства.

– Нет, конечно, – согласилась Таунсенд. Ян Монкриф мог иметь отвратительный характер, быть властным и грубым, но он не был ни бесчестен, ни интриганом.

– Отец умер десять, лет назад, – негромко продолжала Флер, – вскоре после того, как занял административную должность в Париже. Это Ян привез домой его тело. Мы – Анетта, Клаудиа и я – были тогда детьми, и, наверное, произошло нечто ужасное, потому что Ян никогда не распространялся на этот счет. Несчастный случай – вот все, что нам сказали. Имение Нюи Домен согласно с волей отца досталось Анетте, хотя ей в ту пору было всего четырнадцать лет. К счастью для нее, Ян управлял имением, пока она не подросла, не вышла замуж и ее муж смог взять бразды правления в свои руки. Я уехала из дома два года назад, когда вышла замуж за своего Армана, а Клаудиа, которой сейчас пятнадцать, все еще живет там. Видите ли, она родилась с искривленной ступней, и, хотя она хорошенькая и веселая, вряд ли кто-нибудь женится на ней, да она и не очень-то этого хочет. Она ухаживает за детьми Анетты, помогает по хозяйству и, кажется, очень счастлива. – Флер улыбнулась. – Вот видите, не так-то много можно рассказать о семье Лакано из Нюи Домена.

– Все это замечательно, – возразила Таунсенд, но она не поднимала глаз, чтобы Флер не заметила, как она обижена: почему Ян никогда не упоминал о них прежде, никогда не предлагал поехать вместе в Нюи Домен и познакомить ее со своими близкими? Видимо, потому, что она ничего не значит для него, абсолютно ничего!

Флер положила себе еще одно пирожное. И, понизив голос, продолжала свой рассказ.

– Не говорите Яну этого, – продолжала она, – но мне кажется, что он очень изменился после смерти отца и еще больше после отъезда из Нюи Домена. Раньше он был всегда такой надежный, такой трудолюбивый и вдруг увлекся... азартными играми, скачками и... и...

– Женщинами?

Флер, покраснев, кивнула:

– Хоть он готов будет кожу с меня живьем содрать за такое предположение, но, по-моему, он просто не знает, куда себя девать с тех пор, как потерял Нюи Домен. Потому что отец был прав: хотя он и не гасконец, у него в жилах течет кровь винодела. И я все еще думаю, даже сейчас, что он на все пойдет, чтобы возвратить это – я имею в виду Нюи Домен. Они с отцом ездили на другие винокуренные заводы, обсуждали их продукцию и методы. Самое большое впечатление на них произвели Тури, районы Орлеана и Ангумуа. «Вина долины Луары ниже качеством, – всегда говорил ему отец. – Тебе предстоит улучшить их». Но у Яна никогда не было такой возможности. У него нет своих виноградников.

Таунсенд закусила губу, чтобы не расплакаться. Теперь они у него есть...

– Мы очень редко виделись с ним после его отъезда из дома, – закончила Флер. – Как я уже говорила, он стал... неуправляем. До нас постоянно доходили слухи о том или другом его романе, и я помню, как муж Аннеты однажды поспорил с ним во время его визита к нам, так как Ян носился повсюду с герцогом Орлеанским и его компанией. Но Ян только посмеялся над Жан-Батистом и продолжал вести себя по-прежнему.

– Насколько я знаю, он перестал знаться с ним после того, как имя герцога стали связывать с появлением в типографиях Пале-Рояля памфлетов подрывного свойства, – сказала Таунсенд, понизив голос. – Я слышала, в них говорится, что герцог Орлеанский надеется низложить короля либо добиться для себя регентства.

– Здесь, – прошептала Флер, – министры короля убедили его, что он должен собрать телохранителей на случай волнений. Полк Армана – фландрская пехота – будет объединен со старым гвардейским полком, чтобы преобразоваться в так называемую Национальную гвардию.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Эмиль. Обе женщины сидели опустив глаза, пока он подавал им свежезаваренный чай. Флер, сочтя, очевидно, что достаточно наговорила о короле и королевской семье, после его ухода, сменила тему разговора.

– Теперь расскажите мне о себе, – попросила она, вытирая пальцы о салфетку. – Мне хочется узнать все о вашем доме, семье и о первой вашей встрече с Яном.

Таунсенд слегка улыбнулась. Она охотно рассказала бы Флер о Бродфорде, о своих братьях и отце, но отнюдь не о печальных обстоятельствах, связанных с ее замужеством. Она не сомневалась, что Флер вскоре сама увидит, какие скверные отношения у них с Яном.

Час спустя она молча сидела у себя в спальне, пока Китти расчесывала ей щеткой волосы. Эмилю она сказала, что чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы отправиться на концерт к королеве, и что Ян может идти без нее. У нее не было желания сейчас встречаться с ним – очень хотелось побыть одной.

Чуткая к настроению своей госпожи, Китти тоже молчала, выбирая платье из гардероба и надевая его на Таунсенд. Это было утреннее платье из бледно-зеленого шелка, отделанное голубой с серебром вышивкой. Голубые ленты были продернуты сквозь корсаж и по подолу широких юбок. Таунсенд была в нем упоительно хороша.

– Вот, – сказала Китти, наклоняясь, чтобы поправить юбки, – вы и готовы предстать перед Его величеством.

Таунсенд нахмурилась – была пятница, один из трех дней недели, когда король устраивал празднества для придворных. В двенадцать часов всех их ожидали в парадных апартаментах дворца, и горе тому, кто пренебрегал приглашением. Теперь Таунсенд уже достаточно хорошо знала обо всех придворных церемониях, чтобы понимать, что ее ожидает, потому и была так раздражена. Она прекрасно знала, что придворным придется ждать два часа, а то и больше, пока король наконец появится, и что в зале для приемов будет страшная жара. Знала она, что ей придется хорошенько подмести полы своим платьем, когда придет время склониться в реверансе перед королем и стоять в такой позе – как бы ни болели ноги и ни кружилась голова – до тех пор, пока он не прошествует мимо. Не разрешалось также ни заговорить, пока король сам не обратится к тебе лично, каким бы усталым и голодным ты ни был, – пока Его величество не соизволит удалиться.

– Какие перчатки желает надеть мадам? Китти подняла вверх две пары длинных белых перчаток, одни из них застегивались на локте жемчужиной, другие – сверкающим топазом. Таунсенд взглянула на них, плотно сдвинув брови – точное подражание мачехе в минуты гнева.

– Никакие, – вдруг сказала она. – Я еду кататься верхом.

Китти от изумления открыла рот. Подбородок Таунсенд упрямо подался вперед.

– Почему бы и нет?

Китти была огорошена этими словами.

– А как же король?

– Что как же? – Таунсенд прошуршала юбками к туалетному столику, чтобы взять перчатки и хлыст. – Ему совершенно безразлично, там я или нет. И всем остальным тоже. Я для них всего лишь малозначащая диковина, эдакая английская буржуазна, жена герцога Война. Пусть он объяснит им, что помешало мне явиться.

– Но ваше платье... Не можете же вы ехать верхом одетой в...

Таунсенд хлопнула дверью. Китти со вздохом положила перчатки в ящик. Она слишком хорошо знала Таунсенд, чтобы пытаться остановить ее.

Герцогиню невозможно было урезонить, когда она возвращалась после свидания с мужем. Бурные спады и подъемы в их взаимоотношениях сбивали Китти с толку. Что бы они ни сказали или сделали друг другу, сегодняшнее утро привело леди Бойн в особенно боевое настроение. Упрямая, строптивая, она явно порывалась устроить сцену, а у Китти не было ни малейшего желания подставить под удар свою безвинную голову.