"Легион Фалькенберга" - читать интересную книгу автора (Пурнелл Джерри)

IV

— Внимание! Всем подготовится к входу в атмосферу. Внимание!

— Ремни, лейтенант, — сказал сержант Гернан.

— Верно. — Я застегнул ремни и посмотрел на Арарат.

Планета выглядела мрачно, совсем не так, как Земля. Мало облаков и много пустыни. В районе экватора густые джунгли. Единственная узкая полоска возделываемой земли, которую я мог видеть, располагалась по краю моря почти со всех сторон окруженного сушей. К югу от моря находился другой континент, с виду сухой и пыльный: пустыня, где люди, если и побывали, не оставили никаких следов своего пребывания.

К северу и к западу от обрабатываемых земель — лесистые холмы, пустынные плато, высокие горы и неровные ущелья. Впрочем, через леса и по холмам бежали полоски — узкие дороги, скорее тропы. Когда транспортный корабль опустился ниже, я смог разглядеть деревни и поселки, и все они были окружены стенами, изгородями и рвами. Маленькие крепости, да и только.

Корабль кружил, пока скорость не снизилась настолько, что можно было бы приземлиться. Затем мы взяли курс на восток — и увидели город. В моей программе-инструкции говорилось, что это единственный город на Арарате. Он стоял на высоком утесе над морем и, казалось, съежился. Похожий на окруженный крепостной стеной средневековый город, он, однако, был построен из современного бетона с пластиковым водонепроницаемым покрытием и из других материалов, которые средневековые ремесленники не стали бы использовать, даже если бы те у них были.

Корабль прошел над городом на высоте двух тысяч метров, и стало ясно, что на самом деле здесь два города, стоящие рядом и разделенные общей стеной. Оба города маленькие. Старейшая часть поселения — Гармония — свидетельствовала о полном отсутствии планировки: узкие улочки шли под всеми углами, а немногочисленные площади располагались хаотично. Зато в северной, меньшей части — Гаррисоне — улицы расходились точно под прямыми углами, а напротив крепости на северном краю виднелась большая площадь.

Все здания низкие, лишь отдельные — выше двух этажей. Крыши из красной черепицы, стены белые. Гармония напомнила мне города, которые я видел в Мексике. Яркое солнце отражалось в заливе под городским утесом. Гаррисон более строг, сплошные прямые углы, аккуратный и упорядоченный, все строго функционально. На северном краю — квадратная крепость. Мой новый дом.

Я младший лейтенант морской пехоты Совладения, всего три месяца как из Академии и зеленый, как трава. В правилах Академии было давать специальные назначения тридцати лучшим выпускникам каждого курса. Остальные направлялись для дальнейшей подготовки в качестве кадетов или гардемаринов. Я гордился полосками на своих эполетах, но одновременно испытывал страх. Никогда раньше я не был в войсках, у меня не было друзей в учебных заведениях морской пехоты, и я почти ничего не знал о людях, которые записываются в морскую пехоту. Конечно, я слышал множество баек: туда уходят, чтобы избавиться от жен или потому, что судья предлагает на выбор службу или заключение. Некоторые поступают через Бюро Переселения. Большинство из граждан, а моя семья всегда относилась к налогоплательщикам.

Мне повезло, что мой отец был налогоплательщиком. Я вырос на американском юго-западе, где мало что изменилось со времени установления Совладения. Мы по-прежнему считали себя свободными людьми. Когда умер отец, мы с мамой попробовали вести хозяйство на ранчо, как делал он, словно оно нам принадлежит. Оно нам и принадлежало — на бумаге, но у нас не было отцовских связей. Мы не понимали всех правил и ограничений и не знали, кого подкупить, когда нарушали правила. Когда начались настоящие неприятности, я попытался помешать правительственным чиновникам отобрать наши владения. Идея оказалась гнилая. Судья — старый друг моего отца — предложил мне отправиться в Академию. Американский суд не обладает юрисдикцией над офицерами Совладения.

Выбора у меня не было, и служба во Флоте Совладения казалась тогда мне привлекательной. Я не только избавлюсь от неприятностей — я покину Землю. Мама собиралась снова выйти замуж, так что за нее можно было не волноваться. Правительство отобрало у нас ранчо, и не было никакой надежды на его возвращение. Я был достаточно молод, чтобы испытывать романтические чувства, а судья Гамильтон достаточно ясно дал понять, что мне следует принять решение.

— Послушай, Хэл, — сказал он мне, — твоему отцу следовало улететь с Земли. Здесь не место таким людям. Здесь нужны люди, которые хотят безопасности, подчиняются правилам, люди, которые любят пекущееся о них государство, а не отчаянные парни, вроде твоего отца и тебя. Даже если на этот раз ты сумеешь вывернуться, все равно снова попадешь в неприятности. Тебе придется улететь, а это лучше сделать офицером СВ, чем просто колонистом.

Он был прав. Я гадал, почему он сам остается. Вероятно по тем же причинам, что и мой отец. Постарел, привык к дому, нет сил для нового старта. Я ничего не сказал, но он, должно быть, догадался, о чем я думаю.

— Я по-прежнему могу приносить здесь пользу. Я пожизненный судья — это звание у меня нельзя отобрать без очень основательных причин, и я все еще могу помогать таким парням, как ты. Здесь тебя ничего не ждет, Хэл. Будущее там. Новые миры. Их открывают ежегодно. Отслужи срок во Флоте. Посмотри мир и реши, где бы ты хотел вырастить своих детей. Где-нибудь на свободе.

Ничего другого придумать я не смог и поэтому позволил ему направить меня в Академию. Там-то все было нормально. Флот — своего рода братство. Всю жизнь я был одиночкой — не потому, что мне этого хотелось — видит Бог, мне хотелось иметь друзей! — но потому, что я никуда не вписывался. Академия — совсем другое. Трудно сказать, в чем именно. Во-первых, тут нет беспомощных, которые ноют и просят мир позаботиться о них. Не в том дело, что мы так уж пеклись друг о друге. Если твой одноклассник слаб в математике, ты ему помогаешь, а если кто-то отстает в электронике — я отставал, — отличник по этому предмету просидит с тобой всю ночь. Но если после всего этого ты не справляешься, с тобой покончено. Однако тут кроется нечто гораздо большее. Не могу объяснить ощущения общности и братства, которое испытываешь во Флоте, но оно совершенно реально, и именно его я искал всю жизнь.

Я провел там два с половиной года, и все это время мы трудились, изучая все: от ухода за оружием до основ наук, от гражданской инженерии до дорожного строительства. Закончил я седьмым на курсе и получил назначение, а еще — месячный отпуск, чтобы попрощаться с матерью и своей девушкой… впрочем, девушки у меня не было; я только притворялся, будто она у меня есть. И оказался на корабле Олимпийских линий, направлявшемся в другую звездную систему.

«И вот я здесь», — подумал я, и посмотрел вниз на планету, стараясь узнать места, которые видел на карте нашей подготовительной программы. И одновременно прислушивался к тому, что говорят солдаты в помещении. Инструкторы в академии говорили нам, что офицер может многое узнать, прислушиваясь к подчиненным, но у меня было мало возможностей для этого. Три недели назад я был на пассажирском корабле, а теперь нахожусь неизвестно где, в древнем военном транспортнике, а командир части заставлял нас тренироваться так напряженно, что больше ни на что времени не оставалось.

В помещении всего несколько иллюминаторов, и все они заняты офицерами и старшими сержантами. Рядом со мной сержант Гернан описывает то, что видит. Несколько молодых морских пехотинцев, в основном новобранцы, толпятся у него за спиной. Более опытные солдаты дремлют на сиденьях.

— За городскими стенами мало что видно, — сказал Гернан. — Деревья, похожи на кустарниковые дубы. А другие, кажется, оливы. Есть пальмы. Должно быть, с Земли. Никогда не видел пальм, которые не были бы с Земли.

— Эй, сарж, а крепость видишь? — спросил капрал Рофф. — Да. Похожа на пост СВ. Ты будешь в ней как дома.

— Мы все будем, — согласился Рофф. — Конечно. Боже, ну почему мы?

— Подарок тебе на день рождения, — сказал Гернан. — Радуйся, что сегодня уйдешь. Подумай о тех несчастных ублюдках, что остаются в этой жестянке.

Корабль сделал круг над гаванью, скользнул на коротких крыльях и опустился на воду у берега. Волны в два и больше метра создавали серьезную качку, и корабль сильно кренился. Одного из новых новобранцев тошнило. Сосед подал ему пластиковый пакет.

— Эй, Дитц! — позвал Рофф. — Хочешь жареного бекона? Солонинки? — Он улыбнулся. — Может, кусочек коровьего рубца…

— Сержант Гернан.

— Сэр!

Капитан больше ничего не сказал. Он сидел впереди, в десяти рядах от меня, и я не думал, что он прислушивается, но не удивился. За последние три недели я понял: немногое ускользает от внимания капитана Джона Кристиана Фалькенберга.

Гернан позади меня напряженно сказал:

— Рофф, еще одно слово…

Приятель Дитца достал новый пакет. Больше никто не смеялся над новобранцем. Вскоре шаттл переместился в закрытую гавань, где не было волн, и все почувствовали себя лучше. Подошел длинный буксир и повел корабль к бетонному пирсу. В гавани не было никаких других кораблей, лишь несколько небольших лодок.

В помещение вошел флотский офицер, огляделся и отыскал Фалькенберга.

— Сэр, губернатор просит, чтобы ваши люди в полном вооружении помогли переправить отряд заключенных.

Фалькенберг повернулся к офицеру и приподнял бровь. Затем кивнул.

— Главстаршина!

— Сэр! — отозвался Огильви с одного из последних рядов.

— Всем личное оружие. Ружья и пояса с патронами. И штыки, главный старшина. Штыки обязательно.

— Сэр.

Стало шумно: сержант Огильви и подчиненные ему оружейники открывали ящики с оружием и раздавали ружья.

— А как насчет другого вооружения? — спросил Фалькенберг.

— Об этом вы должны договориться с гарнизоном, — ответил корабельный офицер.

— Хорошо. Тогда это все?

— Да, это все, майор.

Я улыбнулся, глядя, как офицер выходит из помещения. Для флотских на борту корабля есть только один капитан, и это капитан самого корабля. Капитаны морской пехоты в пути получали временное и совершенно бессмысленное «повышение»: на время пути они становились майорами.

Фалькенберг направился к переднему люку.

— Лейтенант Слейтер. На минуту, пожалуйста.

— Сэр. — Я подошел к нему. Низкое тяготение не было заметно, пока я не вставал, но теперь я его ощутил. Здесь сила тяжести составляет восемьдесят пять процентов стандартного земного тяготения, и Фалькенберг настоял на том, чтобы на всем протяжении пути капитан корабля поддерживал на ободе вращающегося колеса тяготение на уровне ста десяти процентов. Морякам это не понравилось, но они выполнили его просьбу, и Фалькенберг постоянно тренировал нас на участках с высоким тяготением, И теперь мы чувствовали, что без труда можем плавать.

Я мало что знал о Фалькенберге. Служебное досье свидетельствовало, что у него был опыт службы во Флоте, затем его перевели в морскую пехоту. А теперь он на гарнизонной службе. Такие частые передвижения — два перемещения за карьеру — могут означать, что он нигде не уживается. Но у него звание. Он награжден Военным крестом, хотя в досье не говорилось, за что. Но говорилось, что в Академию он поступил в пятнадцать лет и закончил ее гардемарином.

Впервые я увидел его на пересадочной станции Бетио. Эта станция — всего лишь безвоздушная скала, которую Флот использует в качестве ремонтной базы и склада. Оттуда открывается удобный доступ к нескольким важным звездным системам, но больше там ничего нет. Я там оказался сразу после выпуска, по пути в штаб сектора Круцис с назначением во флотскую морскую пехоту. Этим назначением я гордился. Из всех трех видов морской пехоты флотская считается элитой. Гарнизонные части обычно служат для подавления мятежей. А линейные морские пехотинцы выполняют всю остальную грязную работу. Сами линейные считают элитой себя, и действительно, на их долю выпадает большая часть настоящих боевых действий. Я не знал, предстоят ли нам на Арарате боевые действия. Я даже не знал, зачем нас туда послали. Я только знал, что Фалькенберг имел право менять назначение офицеров, и меня выдернули из моей удобной каюты — первый класс, черт возьми! — и приказали явиться к нему на Бетио. Если он и знал, что происходит, то младшим офицерам не говорил.

Фалькенберг ненамного старше меня. Несколько недель назад мне исполнился двадцать один год, а он, может быть, пятью годами старше и уже капитан с Военным крестом. Должно быть, кто-то за ним стоит — возможно, какой-нибудь влиятельный человек, но если так, почему он в линейной морской пехоте, а не в штабе? Я не мог его спросить. Он вообще мало разговаривал. Не был недружелюбен, но казался холодным и отчужденным и никого к себе не подпускал.

Фалькенберг высок, но я — 193 сантиметра, согласно идентификационной карточке, — выше. Там, где я рос, это называлось «шесть футов четыре дюйма». Фалькенберг, возможно, на пару дюймов ниже. Глаза у него неопределенного цвета, иногда серые, иногда зеленые, в зависимости от освещения, и кажутся очень яркими, когда он на вас смотрит. Короткие рыжеватые волосы и никаких усов. Большинство офицеров, став капитанами, отращивают усы, но Фалькенберг этого не сделал.

Мундир сидит на нем как влитой. Мне казалось, что для военного у меня хорошая фигура, однако я внимательно изучал покрой его одежды. Изучал также манеру его поведения, думая, удастся ли мне ему подражать. Я не был уверен, что он мне нравится или что я действительно хочу ему подражать, но я сказал себе, что всякий, кто сумел до тридцати лет стать капитаном, заслуживает по крайней мере внимательного изучения. На службе полно сорокалетних лейтенантов.

Он не казался крупным или особенно сильным, но я знал, что это впечатление обманчиво. Я сам не хиляк весом в сорок килограммов, но на тренировке без оружия он легко бросил меня на пол, а ведь это было при стопроцентном тяготении.

Когда я присоединился к нему у переднего люка, он улыбался.

— Вы когда-нибудь думали, лейтенант, о том, что каждое поколение военных после Первой мировой войны считало себя последним, кому придется пользоваться штыками? — Он махнул в ту сторону, где Огильви продолжал раздавать ружья.

— Нет, сэр, не думал.

— Мало кто об этом думает, — сказал Фалькенберг. — Мой старик был университетским профессором Совладения и считал, что я должен изучить военную историю. Вы только подумайте: оружие, придуманное для того, чтобы превращать мушкет в пику, по-прежнему на вооружении, когда мы отправляемся на войну в звездолетах.

— Да, сэр…

— Потому что она полезно, лейтенант, как вы сами когда-нибудь узнаете. — Улыбка исчезла, и Фалькенберг заговорил тише. — Но, конечно, я пригласил вас не для того, чтобы поговорить о военной истории. Хочу, чтобы люди видели, что мы совещаемся. Надо поручить им что-нибудь такое, что должно их встревожить. Они знают, что мы высаживаемся вооруженными.

— Да, сэр…

— Скажите, Харлан Слейтер, как вас называют?

— Хэл, сэр. — Мы провели на корабле двадцать один день, и Фалькенберг впервые задал мне вопрос. Это многое говорит о нем.

— Вы старший лейтенант, — сказал Фалькенберг.

— Да, сэр. Но это ни о чем не говорит: остальные лейтенанты все окончили Академию, и я старше их по званию только потому, что стоял выше в рейтинге выпускников.

— Соберите остальных офицеров и стойте у трапа, пока мы провожаем колонну заключенных. Затем, когда мы двинемся в крепость, пойдете замыкающим. Сомневаюсь, чтобы был транспорт. Придется идти пешком.

— Да, сэр.

— Вы не поняли. Если что-то не поняли, спросите. Вы обратили внимание на состав нашего отряда, мистер Слейтер?

— Откровенно говоря, капитан, у меня недостаточно опыта, чтобы судить, ответил я. — У нас много новобранцев…

— Да. Они меня не тревожат. Не тревожат и опытные солдаты, которых я привез с собой на Бетио. Но что касается остальных, у нас тут собрались завсегдатаи гауптвахт с половины сектора. Вряд ли они дезертируют в первые же часы после прибытия, но я хочу быть абсолютно уверен. Поэтому их снаряжение останется на корабле, и мы поведем их походным строем. К вечеру я передам отряд полковнику Харрингтону, и тогда это будет его забота, но пока ответственность на мне, я постараюсь, чтобы каждый солдат добрался до крепости.

— Понятно. Да, сэр. — Вот почему он в свои годы капитан и выполняет самостоятельное поручение. Он эффективно действует. Мне хотелось бы стать таким же. А может, мне это только казалось. Я не был уверен, чего хочу на самом деле. Армейская служба СВ не была моей мечтой, но теперь, оказавшись на ней, я хотел, если возможно, действовать правильно. У меня были сомнения относительно того, что делает Совладение; я был рад, что не получил назначение в одну из частей, которые подавляют мятежи на Земле, но я не знал, чем можно было бы заменить СВ и Большой Сенат. В конце концов, мы сохраняем мир, и дело того стоит.

— Открывают люк, — сказал Фалькенберг. — Главстаршина!

— Сэр!

— Походный строй колонной по четыре.

— Сэр. — Огильви начал выкрикивать приказы. Солдаты спускались по трапу на бетонный причал, а я смотрел на них сверху из люка.

Снаружи было жарко, и через несколько минут я вспотел. Солнце казалось красно-оранжевым и очень ярким… После тесных помещений корабля, куда набилось множество людей и где было слишком мало воды, чтобы как следует помыться, запахи планеты приносили облегчение. Арарат обладал специфическим запахом, сладковатым, как аромат цветов, с оттенком влажной зелени. К этому примешивались резкие запахи соленого моря и гавани.

На уровне моря — всего несколько зданий. Сам город располагался высоко над гаванью, на вершине холма На ровной узкой полоске сразу над морем — только склады, но улицы широкие, и между домами большие промежутки.

Моя первая чужая планета. Она не показалась мне очень уж чужой. Я ожидал чего-нибудь экзотического, вроде морских чудищ или необычных растений, но ничего подобного из люка не было видно. Я сказал себе, что все это будет позже.

Прямо перед кораблем виднелось большое здание. Двухэтажное, с нашей стороны ни единого окна. В центре стены — большие ворота, а по четырем углам сторожевые башни. Похоже на тюрьму. Я знал, что это и есть тюрьма, но какой в ней смысл? Вся эта планета кажется тюрьмой.

На причале ждал взвод местной милиции. Все в тусклых серых комбинезонах, резко отличающихся от синих и алых мундиров морских пехотинцев Совладения, в которых те спускались по трапу. Фалькенберг немного поговорил с местными, затем главный старшина Огильви отдал приказ и морские пехотинцы выстроились двойной линией, которая протянулась от трапа до самых тюремных ворот. Огильви отдал новый приказ, и пехотинцы примкнули штыки.

Они прекрасно с этим справились. Вы бы ни за что не сказали, что в основном это новобранцы. Даже в тесных помещениях корабля Фалькенберг сумел превратить их в образцовое подразделение. Однако цена оказалась высока. Двадцать восемь новобранцев покончили с собой, а еще сотню пришлось отчислить и присоединить к заключенным. Нам говорили в Академии, что есть только один способ подготовить хорошего морского пехотинца: муштровать его так, чтобы он гордился тем, что выжил, и видит Бог: Фалькенберг верил в эту методу. В лекционном зале на Лунной базе она казалась гораздо более разумной.

Однажды поутру у нас приключилось четыре самоубийства. В числе самоубийц был регулярный линейный солдат, совсем не новобранец. Я был дежурным офицером, когда обнаружили его тело. Его сняли с угла, где он висел, но веревка исчезла. Я попытался ее отыскать и даже расспросил всех, кто был в помещении, но никто ничего не сказал.

Позже ко мне подошел главный старшина Огильви.

— Вам не найти веревку, лейтенант, — сказал он мне. — Ее уже разрезали на десять частей. Этот человек был награжден медалью. Веревка, на которой он повесился? Она приносит удачу, сэр. Ее разобрали по кускам.

Все это убедило меня в том, что мне предстоит еще многое узнать о линейных морских пехотинцах.

Открылся передний люк, и начали выходить заключенные. Официально все они считались осужденными или членами семей транспортных работников, которые добровольно сопровождают заключенных. Но в поисках новобранцев мы побывали в тюремной части корабля и выяснили, что там есть заключенные, которые никогда не были под судом. Их схватили во время одной из облав Бюро Переселения и включили в число колонистов по принуждению.

Заключенные были грязные и оборванные. Большинство в комбинезонах БП. Некоторые несли жалкие маленькие свертки — все свое имущество. Они смущенно толпились на ярком солнечном свете, но, повинуясь окрикам корабельных офицеров, двигались вниз по трапу и по причалу, сквозь строй солдат, стараясь держаться вместе, отшатываясь от штыков. Постепенно все они добрались до больших тюремных ворот. И я задумался: «Что их там ждет?»

Большинство заключенных мужчины, но немало женщин и девушек. И гораздо больше детей, чем мне хотелось бы видеть в подобной толпе. Мне это не понравилось. Не для того я пошел в армию Совладения.

— Высокая цена, верно? — раздался позади меня голос. Дин Ноулз. Мы вместе учились в Академии. Невысокий парень, едва прошел при приеме, и черты лица такие тонкие, что он кажется красавцем. Я знал, что женщинам Ноулз нравится, и он их любит. Он должен был закончить вторым на курсе, но набрал так много плохих отметок по поведению за то, что убегал на свидания с подружками, что съехал вниз на двадцать пять номеров. Потому я и обошел его. Думаю, он раньше меня станет капитаном.

— Высокая цена за что? — спросил я.

— За чистый воздух, небольшое население и другие блага, которыми пользуется Земля. Иногда я сомневаюсь, стоит ли оно того.

— Но какой у нас выбор? — спросил я.

— Никакого. Ничего другого нет. Вывози лишнее население — пусть где-нибудь само заботится о себе. В конечном счете это правильно; но когда смотришь на результаты, перестает так казаться. Смотри. Сюда идет Луис.

К нам присоединился Луис Боннимен, тоже наш однокурсник. Луис заслуженно занял двадцать четвертое место в списке выпускников. Он франко-канадец, хотя большую часть жизни провел в США. Луис фанатичный сторонник СВ и не желает слушать ни о каких сомнениях в политике СВ, хотя для всех нас эта политика не имеет никакого значения. В Академии нам вбили в голову: «На Флоте нет никакой политики». А позже инструктора перевели это нам более понятным образом: «Флот — наша родина». Мы могли сомневаться во всем, что делает Большой Сенат, — пока остаемся рядом с товарищами и выполняем приказы.

Мы стояли и глядели, как колонистов ведут в тюрьму. Потребовался целый час, чтобы завести туда две тысячи человек. Наконец ворота закрылись. Огильви отдал новый приказ, пехотинцы отстегнули штыки, потом построились колонной по восемь и пошли по дороге.

— Ну, друзья-мушкетеры, — сказал я, — пора и нам. Придется подниматься на холм, а никакого транспорта явно нет.

— А как же моя артиллерия? — спросил Дин. Я пожал плечами.

— По-видимому, что-нибудь подготовят. Во всяком случае это проблема Джона Кристиана Фалькенберга. А у нас нет других дел, кроме…

— Кроме как предупреждать дезертирство, — сказал Луис Боннимен. — И нам лучше этим заняться. Ваше оружие заряжено?

— Да оставь, Луис, — сказал Дин.

— Обратите внимание, — ответил Луис. — Заметили, как Фалькенберг построил солдат? Вспомните, что багаж еще на борту. Тебе может не нравиться Фалькенберг, Дин, но ты должен признать, что он предусмотрителен.

— Между прочим, Луис прав, — согласился я. — Фалькенберг говорил о дезертирах. Но он считает, что много их не будет.

— Вот видите, — сказал Луис. — Он никого не упускает из виду.

— Кроме нас, — сказал Дин Ноулз.

— Что ты хочешь этим сказать? — Луис перестал улыбаться и приподнял брови.

— Да ничего, — ответил Дин. — Да и что может теперь сделать Фалькенберг? Однако, парни, вы, наверно, не знаете, зачем нас позвал сюда местный командир гарнизона?

— Конечно, нет, — сказал Луис.

— А ты как узнал? — спросил я.

— Очень просто. Если хочешь узнать какую-то военную тайну, поговори с сержантами.

— И что же? — спросил Луис. Дин улыбнулся.

— Пошли, мы отстаем. Похоже, нам придется пройти по всему холму. Никакого транспорта для офицеров. Позор.

— Будь прокляты твои глаза, Дин! — сказал я. Ноулз пожал плечами.

— Ну, комендант просил прислать целый полк и военные корабли-истребители. А вместо этого получил нас. Интересно, действительно ли ему нужен полк? Пошли, парни.