"Край вечных туманов" - читать интересную книгу автора (Гедеон Роксана)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ФЕЛИКС БЕЛЛАНЖЕ, ПАТРИОТ И РЕСПУБЛИКАНЕЦ

Еще не рассвело, а я уже сидела, склонившись над кружевом. В Париже нам надо было на что-то жить. Розарио получал временную работу – то каменщиком, то помощником оружейника или кузнеца, то чистил сапоги на площади, но все это было от случая к случаю и приносило мало денег. Кроме того, он, как нормальный жених, знающий приличия, дарил мадемуазель Антонелли то колечко, то ленты, то цветы, а все это в нынешние времена стоило ужасно дорого. Поэтому я отправилась к своей старой знакомой, мадам Тессье – она теперь называлась гражданкой Тессье, галантерейщицей. Она сразу узнала меня и дала заказы. Я купила нитки, пряжу, крючок и спицы. Вот уже который день принцесса де ла Тремуйль вязала для состоятельных буржуазок и жен разбогатевших дельцов всевозможные «блонды» и «шантийи».

За это платили шестьдесят су в день.

– Послушай, Ритта, ты не могла бы сегодня вечером куда-нибудь уйти и увести Аврору?

Я удивленно взглянула на брата.

– Уйти? Куда же я уйду?

– Ну, допустим, к Джакомо. Он приютит вас на эту ночь. А мне очень надо побыть ближе к Лоре.

– Ты не знаешь, какие у меня отношения со Стефанией! – рассерженно сказала я.

Я вообще старалась встречаться с ней пореже. Прийти туда на целую ночь – это значит обречь себя на беспрерывные разговоры о «бездельницах, которые, только оказавшись в бедности, вспоминают о своей родне».

– Ты уйдешь?

– Ты очень осложняешь мне жизнь, Розарио! – сказала я раздраженно. – Разумеется, я уйду.

Для меня не было секретом, что, хотя брак Розарио и Лауры все время откладывается по причине недостатка денег, они не утруждают себя ожиданием и давно уже предаются радостям супружества. Как я поняла, это у них началось задолго до того, как Розарио ушел в армию. А Лора вообще демонстрировала раскованность и полную свободу от предрассудков, достойную разве что Версаля. Я всегда думала, что буржуазки в этом отношении более добродетельны, чем аристократки. Но Лора убедительно доказала, что бывает и наоборот.

– Ты любишь ее? – невольно вырвалось у меня.

– Я хочу на ней жениться.

– Я спросила тебя о любви. Он взглянул на меня, усмехаясь.

– Ей-богу, ты говоришь как по писаному. Черт побери! Лора – единственная девчонка, на которой я хочу жениться. А это много значит.

Я замолчала, зная, что в лексиконе Розарио нет слов о любви.

Чтобы отблагодарить меня за согласие оставить их одних в комнате, брат отправился в лавку за хлебом. Покупка хлеба уже давно превратилась в мучение, и я облегченно вздохнула, поняв, что сегодня освобождена от этой обязанности. Ко мне вернулось упорство, и я с новой силой склонилась над кружевом. Это была очень тонкая, филигранная и утомительная работа, любой узелок мог все испортить… Я рассчитывала закончить эту вещь из кружев, а потом отправиться к Жану Батисту Коффиналю, бывшему врачу, судье Революционного трибунала.

Почти месяц я обивала пороги тюрем, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе и процессе Рене Клавьера. Все было тщетно. Я даже не смогла выяснить, в какой тюрьме он находится, хотя часами простаивала возле Ла Форс, Люксембурга, Аббатства и Сен-Лазара. Я разговаривала с родственниками заключенных, расспрашивала, несколько раз отважилась даже зайти в наблюдательный комитет секции, арестовавшей Клавьера, – эта секция ведала арестами и составляла списки «подозрительных».

Меня не узнали и не разоблачили, а просто попросили уйти. Кроме того, расспросы были опасны еще и потому, что отец Рене, старик Клавьер, бывший министр финансов, видный жирондист, тоже находился в тюрьме, и, когда я принималась расспрашивать, все почему-то думали, что я сочувствую жирондисту, и посматривали на меня с подозрением.

– Вам бы отправиться к Коффиналю, к судье, – сказала мне одна женщина, надеявшаяся в окнах Люксембургской тюрьмы увидеть хоть силуэт своего арестованного сына. – Он может помочь, если вы очень попросите.

Она шепотом назвала мне домашний адрес судьи.

– Его еще надо уговорить, – предупредила она многозначительно.

– Я должна буду с ним спать? – прямо спросила я.

– Может быть. Если вы хотите спасти своего друга… Спасти! Я горько усмехнулась. Вряд ли мне это удастся.

Я хотела бы узнать, где Рене находится и что ему грозит. Во всяком случае, адрес у меня был. В полдень я отправлюсь к гражданину Коффиналю, но, честно говоря, пока не представляю, как буду себя вести.

А после этого надо будет зайти на рынок и навестить Жанно и Шарло в Сен-Мор-де-Фоссе. Им было там хорошо, я в этом убедилась. Мне не хватало присутствия сына, но я не могла не признать, что в Париже мы жили хуже и беднее, чем он в деревне. Крестьянка, показавшаяся мне такой скаредной и сварливой, оказалась не такой уж плохой, и Маргарита, которая сама была родом из пикардийской деревни, даже с ней подружилась. Там у детей были хлеб, молоко и масло, – что здесь удавалось достать лишь с большим трудом.

– Научи меня, – сказала Аврора, наблюдавшая за моими руками.

Я показала ей несколько движений, она старательно пыталась запомнить.

– Это не так легко, – сказала она наконец. – А ты все очень быстро делаешь, даже в глазах мельтешит.

– Еще бы. Я училась этому шесть лет в монастыре. Знала бы ты, как мне это не нравилось.

– А меня монахини в Понтави учили разве что мыть полы и чистить кастрюли.

Я улыбнулась. Аврора уже совсем взрослая. Она не убегает, как прежде, куда-нибудь играть, а честно пытается научиться вязать кружева. Пальцы у нее двигались пока медленно и неловко, тонкая нить все время выскальзывала и связывалась в узлы. Я терпеливо показывала снова и снова. Может быть, Аврора когда-нибудь сумеет стать помощницей.

– Вот было бы хорошо, если бы у меня было платье с такими кружевами, – произнесла она, вздыхая.

Я вздохнула в свою очередь.

– Радость моя, ты была бы в нем очень красива.

– Да. Как те девочки. Ну, из соседнего особняка.

В соседнем особняке жили дочери нувориша, разбогатевшего на спекуляциях. Я почему-то вспомнила, как еще в Тоскане с завистью следила из-за кустов за дочерями графа Лодовико дель Катти. Меня и на десять шагов к ним не подпускали.

– Я знаю, мама, ты не виновата. Ты стараешься. И все так сразу на нас навалилось. Я не люблю Революцию. Это она выгнала нас из дома.

Я внимательно взглянула на девочку. Фиалковые глаза ее затуманились, она очень серьезно смотрела на меня. Она все понимает. Она перестала быть ребенком гораздо раньше, чем я это заметила. Я обняла ее, прижала ее голову к груди.

– Ты помнишь наш дом?

– Да. Ты уезжала в Версаль и приходила поцеловать нас на ночь. На тебе было голубое платье, такое душистое, шуршащее. Я помню, как оно шелестело. И бриллианты в ушах… От тебя пахло розмарином. А еще я помню твой день рождения, когда ты подарила мне нитку жемчуга и клетку с канарейкой. Мы так хорошо жили тогда.

Спохватившись, она горячо добавила:

– Но ты и сейчас красивая. Ты правда очень красивая. Ни одна женщина не может быть красивее тебя.

Я невольно улыбнулась, зная, что она говорит искренне.

Слегка подобрав подол длинной потрепанной юбки темно-коричневого цвета, я быстро спускалась по узкой грязной лестнице. Скоро полдень. Если я хочу застать Коффиналя дома за обедом, необходимо поторопиться. Хоть бы удалось узнать что-то о Рене… Судья наверняка что-то знает. Но захочет ли он сказать мне хоть что-нибудь? Это еще вопрос.

– Добрый день, гражданка!

Я вздрогнула от неожиданности и раздражения. Снова этот Белланже! Скрестив ноги и опираясь на перила, он со странной улыбкой смотрел на меня.

– А, это вы, гражданин Белланже, – сказала я, почти не скрывая досады. – Позвольте мне пройти, я очень спешу.

– Куда это ты спешишь, Жюльетта?

От этого «ты» меня передернуло. Наверное, я никогда не привыкну к тому, что каждый голодранец может мне тыкать. А от этого Белланже так много зависит. Мы же ему почти ничего не платили.

– Так куда ты идешь, гражданка?

Похоже, он и не думал пропускать меня. Я почувствовала, что щеки у меня начинают пылать. Господи, как мне хотелось высказать в лицо этому субъекту все, что я думаю о нем и о других самодовольных болванах, подобных ему. Но я напомнила себе, кто я сейчас. Сдержавшись, я попыталась ответить как можно более миролюбиво, чтобы пресечь все остальные попытки заигрывания.

– Я просто хочу пройтись или сходить на рынок. Сегодня праздник, мне кажется?

– Верно! – подхватил он, хватая меня за руку. – Может, проведем его вдвоем?

Я раздраженно высвободила свою руку. Белланже был мне ужасно противен своей мещанской манерой заигрывания, своим обращением со мной, как с глупой разбитной крестьянкой. Он явно воображал, что выглядит неотразимо. И еще, как на грех, дом почти пуст, Розарио куда-то ушел. Страха я не чувствовала, но перспектива остаться один на один с Белланже настраивала на тревожный лад.

– Что вы имеете в виду? – спросила я враждебно и сухо.

– Не будь такой ледышкой. Ты же с виду просто персик. Мало у какой женщины…

– Вы забываете, гражданин Белланже, – прервала я его. – Я замужем, моя дочь осталась наверху. Она может услышать.

Внутри у меня все кипело, но я приказывала себе сохранять спокойствие. Хотя, видит Бог, я могу и не сдержаться. Я уже столько раз одергивала Белланже, пресекала его ухаживания – такие же неуклюжие и нелепые, как и он сам. Но он ничего не понимал. К тому же явно думал, что из-за того, что мы не платим за комнату, я уступлю.

– Я, кажется, уже говорил тебе, что меня зовут Феликс.

– Мне, собственно, безразлично, как вас зовут! – произнесла я запальчиво. – Мой муж сейчас придет, уходите.

– Твой муж! Ха! Да ты что, ничего не знаешь? Вот святая простота!

Снова схватив за руку, он тянул меня к себе.

– Эй! – сказала я угрожающе. – Предупреждаю вас, сейчас вернется мой муж! Отпустите меня.

Он дышал тяжело, взволнованно, и мне стоило большого труда отпихивать его от себя.

– Что касается твоего мужа, гражданка Фромантен, то я прекрасно знаю, как он развлекается, когда тебя нет. Он водит сюда девку. Рыжую такую, аппетитную. Слышала бы ты, что они вытворяют вдвоем!

Не особенно вслушиваясь в его слова, я изо всех сил толкнула Белланже, рискуя вместе с ним покатиться по ступенькам. Теряя равновесие, он отпустил меня. Воспользовавшись этим, я побежала вверх по лестнице, чертыхаясь в душе. Я ведь собиралась идти к судье, а вместо этого возвращаюсь домой.

Пробормотав проклятие, Белланже ринулся следом за мной. Я думала, как бы скорей добежать до комнаты и закрыться на ключ. Розарио вот-вот должен вернуться из лавки, он разберется с этим негодяем. Белланже схватил меня за край юбки, я споткнулась, больно ударившись о ступеньку, и, не удержавшись, упала на колено. Тяжело дыша, Белланже потянул меня к себе.

– Ты что, не слышала, что я тебе сказал? Твой драгоценный супруг крутит шашни у тебя за спиной, а ты готова хранить ему верность!

Разъяренная, я не понимала, о чем идет речь. О Лауре?

– Мне плевать на то, что вы говорите! – крикнула я. – Немедленно оставьте меня, не то я позову на помощь!

Я могла, конечно, кокетством, улыбкой или неопределенным обещанием смягчить этот конфликт, просто дать Белланже надежду или намекнуть, что мы сможем встретиться в другой раз, – словом, я могла слукавить. Но мне казалось это слишком унизительным. Кроме того, назойливость этого человека так меня раздражала, что я не желала сдерживаться.

– Кого ты позовешь на помощь? Кого? Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Да ты же сама потом будешь довольна! Я, в конце концов, не урод. Я куплю тебе платье, сережки, шляпку. Ты будешь одета как картинка…

Дыша тяжело и прерывисто, он шептал мне эти слова прямо в лицо, не давая мне возможности отстраниться. Я почувствовала, как та струна, что удерживала меня в рамках, разом лопнула. Я больше не могла это терпеть.

– Платье?! – повторила я в бешенстве. – Черт побери, это дешево! Слишком дешево, чтобы я согласилась спать с таким дерьмом, как ты!

В ярости он бросился на меня, сгреб в охапку, сжал так, что я задохнулась от боли, и, припав к моим губам, прямо-таки впился в них. У меня дурнота подкатила к горлу. Задыхаясь от боли, отвращения и гнева, я пыталась освободиться, выскользнуть, избавиться от этих противных объятий, но борьба с Белланже сулила не больше успеха, чем борьба с медведем. Изловчившись, я укусила его за нижнюю губу, с омерзением почувствовав на языке солоноватый привкус крови. Вскрикнув, Белланже отшатнулся с перекошенным от гнева лицом, его огромный кулак поднялся для удара. Я успела немного отпрянуть, но удар пришелся по виску и свалил меня. Я не сразу пришла в себя. В голове шумело. Я едва различала голос Белланже.

– Ах ты стерва! А я-то к тебе по-хорошему. Даже свидетельство о благонадежности не спросил, потому что знал, что нет его у вас. Чертовы подозрительные! Ведь одно мое слово – и вы со своим муженьком чихнете головами в корзину.

Цепляясь руками за стену, я медленно поднялась, еще не полностью оправившись.

– Да ведь только за то, что ты говоришь мне «вы», я могу на тебя донести, – продолжал Белланже. – Конвент запретил выкать, выкают теперь только аристократы…

С невыразимой ненавистью я взглянула на Белланже, чувствуя, что сейчас взорвусь от возмущения.

– Ты, ублюдок! – крикнула я так пронзительно, что у самой зазвенело в ушах. – Подонок, сволочь, дерьмо! Убирайся с дороги!

Может быть, его испугало выражение моего лица. А может быть, он, как всякий трус, побоялся заходить слишком далеко. Вероятно, поначалу он не рассчитывал встретить сопротивление. Он привык считать себя красавцем. Так или иначе, но он посторонился. Бросив на него полный ненависти взгляд, я сошла вниз.

У самой двери я почувствовала, что мне физически необходимо обернуться.

– Скотина! – крикнула я в пролет лестницы. – Грязная свинья! Дубина! Идиот!

Я стукнула дверью так сильно, как только смогла. И во дворе нос к носу столкнулась с Розарио.

Он молча рассматривал мое лицо, и я невольно поднесла руку к виску. В голове до сих пор слегка шумело от удара.

– Кто это сделал? – глухо и спокойно спросил Розарио.

От сдерживаемой ярости, звучавшей в его голосе, мне стало не по себе.

– Белланже, этот подонок, – произнесла я с ненавистью. И тут же поспешно добавила: – Но, Розарио, все уже кончилось, ты должен…

Не дослушав меня, он зашагал к дому. Я бросилась вслед, догнала, схватила за руку.

– Нет, Розарио, только не сейчас, пожалуйста!

Остановившись, он обернулся ко мне:

– А когда же? Этот мерзавец посмел ударить мою сестру. Ты думаешь, я проглочу такое?

– А ты думаешь, мне будет легче, если тебя заберут в тюрьму? Все и так достаточно плохо.

– Он угрожал нам тюрьмой?

Я опустила голову.

– Да. Свидетельство о благонадежности и этот чертов декрет об обращении на «ты», я совсем забыла о нем…

– Тем более с нашим хозяином надо разобраться. Жди меня там, у фонтана.

– Но, Розарио…

– Слушай, что тебе говорят! – гневно крикнул он. – Черт побери! Я скоро вернусь.

Хлопнула входная дверь, и я осталась одна у дома. Честно говоря, от всего этого мне было тошно. Розарио устроит драку, гражданка Белланже, чего доброго, пригласит полицию, чтобы унять потасовку. Розарио был очень высокий и сильный, но ведь и Белланже не малыш… Кроме того, этот мерзавец наверняка донесет на нас в наблюдательный комитет секции – донесет уже за одно мое сопротивление, а поступок брата все усугубит. Разумеется, Белланже помчится в комитет и там, демонстрируя свои синяки, заявит о нападении роялистов на доброго честного патриота. Нам надо съезжать с этой квартиры, и как можно скорее.

От волнения и тревоги меня до костей пробирал холод. А может, не от волнения, а от плохой одежды. Поплотнее запахнув на себе теплую шаль, я сжала зубы, уговаривая себя успокоиться. Холодный осенний ветер продувал насквозь, одета я была явно не по погоде. У меня даже чепца не было, и я ходила простоволосая. Но об этом ли надо думать сейчас?

До меня донеслась грязная брань, крики. А потом словно что-то тяжелое грохнулось оземь. Напряженно прислушиваясь, я замерла. Мне показалось, я слышу проклятия и стоны. Не раздумывая, я бросилась к дому.

Розарио, прихрамывая, вышел из двери и остановил меня.

– Боже, что с тобой? – воскликнула я в ужасе.

– Да что со мной может быть? Все в порядке.

Один глаз у него заплыл, скула была рассечена, губы разбиты.

– Целы ли у тебя зубы, по крайней мере?

– Целы, – буркнул он, направляясь к фонтану.

Я подала ему носовой платок. Он смочил его в воде и приложил к глазу. Потом повернулся ко мне и даже подмигнул. Он никогда не терял своего легкомыслия, этот Розарио.

– Что это был за шум, Розарио? Кто там стонал?

– Белланже, кто же еще.

Словно решившись, он с некоторым смущением произнес:

– Знаешь ли, этот ублюдок случайно упал в пролет лестницы. Кажется, он сломал себе ногу.

Я побледнела. Только этого нам и не хватало! Схватив брата за руку, я гневно крикнула:

– Так чего же ты ждешь? Пока нас не заберут? Бери Аврору и уходим.

Розарио очень выразительно постучал пальцем по лбу.

– Как уходим? Куда? На улицу? Так ведь нам даже одеться не во что. Надо найти новое жилье.

– И долго ли продлятся поиски? – спросила я тоскливо.

– Да я спрошу у приятелей, где можно поселиться. Дня через два мы переедем на новое место.

Он высморкался в мой платок и отдал его мне. Я молча размышляла. С какими приятелями знается Розарио? В нынешнее время иметь приятелей – непростительная неосторожность.

– Но Белланже. Он ведь приведет сюда комиссаров секции. Брат ухмыльнулся.

– Как приведет? В ближайшее время он будет занят только собой, уж ты поверь. Он и с места не может сдвинуться. Ему не до доносов.

Я упрямо покачала головой.

– Одно другому не мешает.

– Ты слишком подозрительна. У него явно сломана нога. На некоторое время я нас обезопасил… Ну, ступай в комнату. Запритесь там с Авророй и ждите меня, я скоро вернусь.

Я вспомнила, что собиралась к гражданину Коффиналю, судье Революционного трибунала. В конце концов, если Розарио полагает, что пока нам ничего не грозит, а Белланже так плох, почему бы не исполнить свое намерение? Мне нужно узнать хоть что-нибудь о Рене.

– Я тоже иду в город, Розарио.

– Куда?

– На рынок, – слукавила я.

Розарио все равно ничего не знал о Рене Клавьере. Да если бы и знал, то мое решение пойти к Коффиналю счел бы безумием.

Мы вышли на улицу Сен-Жак вместе. Я опиралась на руку Розарио, чувствуя, какая она сильная и надежная, и, как я ни старалась настроиться на пессимистический лад, тревога моя все таяла, и я понемногу успокаивалась.

Было холодно. Свинцово-черные тучи нависали над городом. Стало накрапывать. Зябко поеживаясь, я плотнее запахнула шаль. Для полного счастья мне не хватало только дождя… Сегодня, вероятно, мой черный день. Приставания Белланже, его драка с Розарио, угроза ареста, и, наконец, дождь. Я искоса поглядела на брата, шедшего рядом. Кажется, утреннее происшествие лишь изрядно позабавило его, и только. Он ничуть не волнуется. Честно говоря, сейчас мне хотелось побыть одной, но Розарио заявил, что берется меня проводить. Возражать было бессмысленно. Не могла же я ему сказать, что наврала насчет рынка, что на самом деле мне нужно на улицу Сен-Жермен-д'Оксерруа, в дом судьи Коффиналя. Не перемолвившись ни словом, мы с братом прошли по Малому мосту и свернули на улицу Сен-Бартелеми.

У одной из винных лавок нам невольно пришлось остановиться. Улицу заполнила большая толпа. Накрапывал дождь, но зеваки явно не обращали внимания на скверную погоду. Я увидела пьяного санкюлота, взобравшегося верхом на осла, покрытого вместо попоны фиолетовой епископской сутаной. Под хвостом у осла болталась книга с золотым тиснением – требник ими Библия, по всей вероятности. Сжимая в руке просфору, санкюлот протянул испуганному лавочнику драгоценную чашу – украденную из церкви чашу для причастия. Лавочник поспешно наполнил ее вином; санкюлот, захлебываясь, выпил его, желая, наверное, довести себя до полной кондиции, а потом, хохоча, сунул ее в морду ослу. Тот отмахнулся, выбив мордой чашу из рук недоумка. Сверкнув золотом, сосуд покатился в пыль. Не долго думая, санкюлот швырнул на землю просфору, протянул грязные руки к небу и, покачиваясь на осле, стал выкрикивать бессвязные фразы из разных молитв, добавляя в конце каждой нецензурную брань. Толпа хохотала. Набожные старухи тайком крестились и спешили поскорее уйти.

Процессия патриотов-дехристианистов поплелась вверх по улице Сен-Бартелеми…

– Ну как? – проговорила я, глядя на Розарио.

Эти люди всегда вызывали у меня омерзение, я свыклась с этим чувством. Только что увиденная сценка не была чем-то новым, необычным. Давно уже уничтожены воскресенья, дни особых богослужений, праздники святых. Комиссары Конвента грабили в департаментах церкви и целые ящики награбленного приносили во Дворец равенства. Церковная утварь отправлялась на чеканку монет. Повсюду звучали требования заменить Бога священников Богом санкюлотов и ввести культ Разума, Свободы или Иисуса в красном колпаке. А совсем недавно сам епископ Парижа Гобель вместе с другими священниками явились в Конвент и публично отреклись от сана, а вместо митры нацепили красные колпаки. Именно сегодня в Соборе Парижской Богоматери устраивалось «богослужение». На алтаре богиня Свободы, певичка из Оперы, пела гимн в честь Разума. Его, видимо, представляли здесь Конвент и Коммуна в полном составе.

Церкви в Париже были закрыты и разграблены. Вчера я сама видела, как снимались колокола с монастыря святого Бенуа. А как же колокола нынче тоже нужны Республике, из них будут отлиты пушки. Пылали костры на улицах – там сжигались книги и священные реликвии, бережно хранившиеся в течение столетий. Была брошена в огонь рубашка святого Людовика, взломана и сожжена рака святой Женевьевы. В Сен-Дени добрые патриоты разрывали могилы и грабили их. Коммуна постановила что всякий, кто потребует возобновления богослужений, будет арестован как подозрительный.

Я никогда не была особо религиозной. В Версале в Бога не верил никто, соблюдались лишь внешние признаки веры – мессы, причастия. Но мне бы и в голову никогда не пришло запрещать кому-либо верить или молиться. Видимо, во Франции стали очень своеобразно понимать Разум, раз все преходящее объявляется царством Свободы.

– Не думай об этом, – пробормотал Розарио, выводя меня из толпы зевак.

Мы шли по мосту Менье. Нас опередили две бедно одетые женщины средних лет. Ветер донес обрывок их разговора.

– Пока дойдешь до церкви святого Евстахия, башмаки прохудятся.

– Да, но зато по случаю праздника там бесплатно угощают колбасой и вином. Мои дети уже забыли, что это такое.

Я невольно усмехнулась. Поистине Революция осчастливила всех.

На улице Бетизи мы с Розарио расстались. Брат отправился искать жилье и свернул в ближайший переулок. Я облегченно вздохнула. Если бы Розарио решил проводить меня еще немного, мне, пожалуй, пришлось бы отказаться от идеи навестить сегодня Коффиналя.

Длинная улица Сен-Жермен-л'Оксерруа простиралась передо мной. Увидев на грязной облупленной стене одного из домов цифру семь, я взяла молоток и постучалась. Ниже цифры корявым почерком было выведено: «На погибель тиранам в этом доме сдали полагающуюся порцию селитры». Черт побери, очень приятно было об этом узнать.

Дверь мне открыла неопрятная старуха в порванном на рукаве платье и грязном плиссированном чепце с революционной кокардой.

– Тебе кого? – не слишком любезно осведомилась она.

– Я хочу видеть гражданина Коффиналя.

– Первый этаж, вторая комната налево, – проговорила старуха, явно потеряв ко мне всякий интерес. Просителей, подобных мне, здесь, вероятно, было много.

Набравшись смелости, я подошла к указанной двери и громко постучала.

– Кого это еще черти несут?!

Я громко и решительно постучала снова.

Послышались тяжелые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стоял грузный, большой мужчина в какой-то поношенной кацавейке, панталонах и спущенных чулках; лицо его было некрасивым и отталкивающим, волосы заплетены в старомодную косицу. Не то чтобы он был урод, но в его внешности было что-то отвратительное: толстый мясистый нос, толстые губы, брови, сросшиеся на переносице… Если внешность говорит о характере, то Коффиналь вряд ли захочет мне помочь.

– Ну, входи, что ли, – бросил он, внимательно рассматривая меня серыми мутными глазами.

«Нет, это слишком кошмарно, – подумала я в ужасе. – Я ни за что не стану спать с этим дубиной…»

И все-таки я вошла. В небольшой комнате был тяжелый запах. На столе, заваленном бумагами, стояла початая бутылка вина. На старом кресле прохудилась обивка. Голые мрачные стены, бюст Бенжамена Франклина на подоконнике, незастланная узкая кровать в углу, занавески грязно-горчичного цвета, скомканные изорванные бумаги на полу, – неприкрытая бедность, пыль и запустение. Этот Коффиналь – большой неряха. Пожалуй, комната, предоставленная нам Белланже, выглядела привлекательней.

– Что тебе от меня надо? – без предисловий начал Коффиналь, обращаясь ко мне грубо, небрежно и резко.

– Я… я бы хотела узнать о судьбе одного человека.

Судья смотрел на меня внимательно и слегка насмешливо, нисколько не пытаясь помочь мне изложить суть дела. Я заговорила снова.

– Этот человек, он уже давно арестован, с прошлого февраля… Я до сих пор не смогла выяснить, в чем же его вина и что ему грозит. Я даже не знаю, в какой тюрьме он находится.

Коффиналь молчал, и мои слова казались мне самой наивными и беспомощными. Тяжело вздохнув, я преодолела робость и отвращение, охватившие меня.

– Мне сказали, что вы… что ты, – мысленно выругав себя, тут же поправилась я, – что ты сможешь помочь мне, гражданин судья.

Заметив мою оплошность, он как-то криво улыбнулся, но ничего не сказал.

От этой его улыбки мне стало не по себе. Молчание затягивалось, и я не знала, что прибавить к уже сказанному. Не сводя с меня глаз, Коффиналь все так же молча опустился в кресло. Мне сесть было не предложено, и я осталась стоять. Тишина становилась нестерпимой, пауза затягивалась. Я попросту не понимала, чего еще ожидает от меня этот странный человек, и в мыслях проклинала его на чем свет стоит.

– Так что же, это все? – наконец заговорил он.

– Да, – сдавлено отвечала я.

– Тебя направили по адресу. Я могу помочь тебе.

Помолчав, он добавил:

– Ну, а могу и не помочь. Все будет зависеть только от тебя. От твоего поведения… Иногда я могу сделать так, чтобы справедливость восторжествовала.

Он говорил очень равнодушно и смотрел на меня тусклыми глазами. Я поняла, что его уже давно не трогают ни слезы, ни мольбы, ни чужое горе. Вероятно, он каждый день видел у себя дома десятки отчаявшихся, убитых горем женщин, приходивших просить за своих мужей, сыновей, братьев. Его ощущения притупились, чужая боль не производила никакого впечатления.

– Как фамилия арестованного?

– Клавьер. Рене Клавьер, – сказала я поспешно.

Брови Коффиналя поползли вверх.

– Клавьер? Сынок того самого собаки-жирондиста, спекулянт и мошенник? Это важная птица, ты это понимаешь, гражданка?

Коффиналь бросил на меня такой взгляд, что мне стало тошно. Если я выберусь из этого дома подобру-поздорову, можно будет считать, что мне необычайно повезло…

– А кем ты сама приходишься этому врагу народа? Ты родственница? Тут была уже целая дюжина его родственниц.

Я почувствовала, как у меня по спине пробежали мурашки. Он считал меня любовницей Рене, без сомнения, и полагал, что это позволяет относиться ко мне как к уличной девке.

– Нет, – сказала я почти резко. – Я просто знакомая.

– Знакомая! – ухмыльнулся судья. – Ну, твое счастье!

Пристальным тяжелым взглядом он окинул меня с ног до головы.

– Пожалуй, я помогу тебе. Раздевайся.

Пораженная, я смотрела на него. Что он себе позволяет?

Даже граф д'Артуа не смел со мной так разговаривать. Впрочем, о чем я думаю?.. Тут не может быть никакого сравнения, об этом свирепом недоумке нельзя даже подумать как о мужчине. Мгновение спустя я опомнилась, понимая, что нахожусь во власти прежних представлений. Нынче Коффиналь – царь и Бог. От него зависит, узнаю ли я что-нибудь о Рене…

Заметив мой гнев и растерянность, он грубо и нетерпеливо прикрикнул:

– Ну, что стоишь, раздевайся! Здесь не занимаются благотворительностью. За все надо платить. Полчаса удовольствий, и ты получишь желаемые сведения, хотя, надо сказать, это не спасет твоего дружка от гильотины.

Сама не зная, что делаю, я машинально сбросила шаль. Ступая тяжело и грузно, Коффиналь приблизился ко мне; я увидела слипшиеся пряди волос у него на лбу. Мгновенно у меня в голове проснулась мысль, что совершаю глупость. Руки Коффиналя обхватили меня за талию и, рванув меня к себе, он жадно припал губами к моей шее. Дрожа от отвращения, я буквально вырвалась из его рук. Это было чисто физическое движение; как я ни хотела пересилить себя, не могла не отшатнуться. Мое тело, мое достоинство, я сама слишком ценны, чтобы принадлежать этому субъекту. Но как быть с Рене?..

Некоторое время Коффиналь молчал. Его злобный взгляд свидетельствовал, как сильно его задело мое слишком явно выраженное отвращение. Этот ублюдок был глубоко оскорблен моим поступком. Когда же он наконец заговорил, его голос был вкрадчив и тих, но это встревожило меня еще больше. Уж лучше бы он кричал.

– Захотелось поломаться, крошка? Никто не собирается тебя принуждать. Ты пришла сюда совершенно добровольно, и мне кажется, ты знала, чем тебе придется заплатить за информацию. Денег же у тебя нет, правда?

Отхлебнув из стоявшей на столе бутылки, он продолжил хриплым злым голосом:

– Такие, как ты, ходят ко мне десятками; и все, черт побери, просят за преступников. Только успевай выбирать. Ты, может быть, чуть лучше других, но это еще не оплачивает той огромной услуги, которую я могу тебе оказать.

Выслушав все это, я еще больше убедилась в том, что мне не следует соглашаться. Бывают вещи, которые выше моих сил. Коффиналь прав только в одном: меня предупреждали, чем придется расплачиваться за его услуги. Честно говоря, я втайне надеялась, что он окажется не таким отвратительным, грубым и циничным. И ошиблась. Не стоит идти на такое ради каких-то сведений, пусть даже это сведения о Рене. Ему не станет ни капли легче, если я юс раздобуду, тем более такой ценой. Решившись, я почувствовала себя гораздо уверенней. Исчезли все сомнения.

Я медленно подняла упавшую шаль.

– Нет, мне это не подходит, гражданин судья.

Он побагровел и закусил губу. Вероятно, он уже был настроен на удовольствия и полагал, что мне не из чего выбирать.

– Ты шутки со мной вздумала шутить? Да ты же, стерва, вылитая аристократка, – ты посмела явиться в мой дом!

Схватив бутылку, он указал мне ею на дверь.

– Ну-ка, проваливай отсюда! И попробуй только еще раз появиться здесь. Смотри-ка, за такие шутки ты поплатишься собственной головой.

Я ушла. Этот недоумок способен бросить в меня бутылкой, а устраивать скандал и привлекать к себе внимание я была не расположена. На улице я с облегчением вдохнула холодный воздух. Мне всерьез показалось, что я из какой-то вонючей, затхлой дыры выбралась наконец на свет.

Было безумием приходить сюда. Я ничего не узнала о Клавьере, но чувствовала себя легче, чем если бы узнала что-то такой ценой. Никто не заставит меня унизиться. Видит Бог, единственное, что я еще сохранила, – это достоинство.

Обойдя большую лужу, я завернула за угол. Нужно было еще зайти на рынок, купить чего-то тс ужину, а дорогой поразмышлять над тем, что мне делать дальше относительно Рене.

Из лабиринта мелких улочек я вышла на широкую красивую улицу Сент-Оноре и, поливаемая мелким надоедливым дождем, пошла дальше, по направлению к Пале-Роялю – ныне Пале-Эгалите.[7]

По этой улице везли в телеге осужденных. Это был обычный путь для осужденных на казнь. Гильотина стояла на площади Революции – бывшей площади Людовика XV. Свою смерть на эшафоте за последние десять дней нашла Манон Ролан, королева Жиронды, патетически воскликнув в последнюю минуту: «О, Свобода, сколько преступлений совершается во имя твое!» Эта женщина приложила свою руку к тому, чтобы ниспровергнуть Старый порядок, а в Новом получила в награду смертный приговор. Был казнен герцог Филипп Орлеанский, взявший себе новое имя – Эгалите и голосовавший в Конвенте за казнь своего кузена Людовика XVI. Он ненадолго пережил своего родственника. Два дня назад была обезглавлена Жанна Дюбарри, прелестная, еще молодая женщина. Ее преступление состояло в том, что она явилась предметом последней страсти давно скончавшегося Луи XV.

Нынче на телеге я увидела старика лет семидесяти – худого, долговязого, высохшего. Это был талантливый ученый, астроном, академик, герой 1789 года, революционер и первый мэр Парижа. Это он стоял у начала Революции. Я узнала его, Сильвен Байн. Мелкая дрожь пробегала по его телу.

– Ты дрожишь, Байн! – крикнул ему кто-то из толпы.

– Это от холода, друг мой, – невозмутимо ответил тот.

«О чем он думал, когда этот кошмар еще только начинался?» – мелькнула у меня мысль.

Я пошла дальше, прижимая к груди драгоценный кусок мыла, четверть фунта масла с непонятными добавками и несколько яиц. Каким-то чудом мне удалось купить это на Центральном рынке – вернее, первой выхватить продукты из рук крестьянина, пока его не растерзали изголодавшиеся женщины. Я была почти счастлива, получив это. Можно будет прибавить к неизменным каштанам еще кое-что.

Сама не зная зачем, я повернула к галереям Пале-Рояля. Там все так же наряжали в сутаны ослов и потешались над религией, сжигали книги и объявляли о пробуждении французов от сна вековых предрассудков, не замечая, что в своем неистовом отрицании демонстрируют уже даже не предрассудки, а фанатизм. Проституток в Пале-Рояле стало меньше – их преследовала революционная полиция. Мэр Парижа питал патологическую ненависть к несчастным уличным нимфам. Но я все же заметила одну из них – в трехцветной кокарде на довольно кокетливом плиссированном чепчике, в подоткнутой с одной стороны юбке и легкой шали, наброшенной на плечи. Она дрожала от холода. Какой-то мужчина поспешно отсчитывал ей деньги.

Не знаю, что заставило меня насторожиться и пойти за этой женщиной. Это трогательное простодушное личико с невероятным для такого занятия выражением невинности, тонкий, чуть вздернутый нос, выбившиеся из-под чепчика русые кудри… Она шла, плотнее запахивая шаль и спотыкаясь. Не сознавая, что делаю, я произнесла:

– Дениза!

Это была Дениза, одна из моих горничных, лучше всех умевшая крахмалить нижнее белье, Дениза, вышедшая замуж за нашего лакея Арсена Эрбо и получившая от меня в качестве свадебного подарка две тысячи ливров ренты. Ей было столько же лет, сколько и мне. Она одевала меня к первому балу, она была нужна мне больше, чем все остальные служанки. Когда мой дом был секвестрирован Коммуной, а я стала бедна, я отказалась от услуг Денизы и ее мужа.

– Что еще такое? – произнесла она удивленно, явно не узнавая меня.

Заученным движением она сунула полученные деньги за корсаж и покачивающейся походкой подошла ко мне. Я успела пожалеть о своем поступке. Что чувствует ко мне эта женщина? Ей ничего не стоит крикнуть на весь Пале-Рояль мое имя! Но ведь так невыносимо было бы не узнать ее, пройти мимо.

– Пресвятая и пречистая! – прошептала она. – Да неужели это вы, мадам?

Выглядела она почти жалко, хотя одета была, как и все представительницы этой профессии, даже кокетливо. Я вспомнила, что и сама выгляжу не лучше: вероятно, почти как нищая.

– Как же это так случилось, что вы не уехали, мадам?

Это давно забытое «мадам» разбередило зажившую рану, напомнило те времена, когда у меня был прекрасный дом на площади Карусель, достаток и спокойствие. Я невесело усмехнулась.

– Слишком долгая история, Дениза, я не успею ее рассказать.

– А я слышала о том, что вас разыскивают, – простодушно призналась она. – Я даже видела, что за вас обещают десять тысяч ливров золотом, но я думала, что вы давно за границей.

Ей, голодной и опустившейся, десять тысяч были бы весьма кстати. Но даже мысль о том, чтобы выдать меня, не посетила Денизу. Что-то перевернулось у меня в душе. Ступив шаг вперед, я порывисто привлекла ее к себе, обняла и поцеловала, задыхаясь от непролитых слез, подступивших к горлу.

Она взглянула на меня, и я ясно прочитала в ее глазах и радость, и отчаяние. Чуть не плача, Дениза заговорила быстро и поспешно, словно считала нужным в чем-то оправдаться передо мной:

– Арсена забрали в армию, вот уже три месяца о нем ничего не слышно. Вероятно, его убили на войне. А у меня две дочери, самой младшей, Аполлине, всего полгода. Чем я могу их кормить, если у меня даже молока нет? Пособие от Республики я получаю только на словах… Вы же знаете, я всегда была доброй католичкой, я никогда бы не пошла на такое, если бы… Вы не осуждаете меня?

– Боже мой, о чем вы говорите?! – прошептала я.

Она всхлипнула и совсем по-детски смахнула слезы с ресниц.

– Работы нигде не найти. Кому сейчас нужны служанки? Все нынче прячут свое богатство. А у меня иного ремесла нет. Не думайте, что мне легко. Нынче Коммуна преследует всех бедных девушек. Вчера арестовали Лулу и Аманду, я с ними была знакома…

Да, девицы из Пале-Рояля были неважные патриотки. Нынешние порядки сделали их жизнь слишком тягостной, и они не скрывали своей ностальгии по старым временам, когда аристократы щедро им платили и обращались с ними галантно-снисходительно. Уличных нимф то и дело арестовывали то за скрытый роялизм, то за развращение патриотов, и это, разумеется, не могло им нравиться.

С лихорадочной поспешностью я порылась в кармане и сунула Денизе все, что у меня было, – три ливра четыре су. Она вспыхнула.

– Нет-нет, мадам, не надо! Я не возьму. Я взрослая, я сумею заработать…

– О, пожалуйста, – прошептала я. – Хотя бы ради ваших дочерей, Дениза! Вы купите им молока.

Я зажала монеты у нее в ладони, чувствуя, как ослабло ее сопротивление.

– Я верну вам, мадам, – проговорила она шепотом.

– Нет, мне ничего не нужно. Во имя нашего знакомства, Дениза, не возвращайте мне долг.

Я не могла назвать наши былые отношения дружбой и сказала «знакомство». Возможно, я слишком поздно научилась ценить друзей. А может быть, Революция просто нас уравняла. Раньше дружба между принцессой и служанкой была невозможна. А сейчас несчастье сделало нас просто женщинами.

– На эти деньги я отправлю письмо генералу Дюгомье, чтобы он сообщил мне что-то о муже, – сказала Дениза. – Спасибо вам, мадам. Сейчас у всех трудные времена…

Я вздохнула, сознавая, что мне надо спешить домой.

– Вы уходите? – спросила она.

– Да. Меня ждут… Простите меня, Дениза.

Мгновение она внимательно смотрела на меня, словно не решаясь высказаться, а потом, решившись, подалась ко мне и горячо прошептала:

– Ради Бога, мадам, не делайте больше так ни с кем, как со мной! Если увидите кого-то из своей бывшей прислуги, проходите мимо да старайтесь, чтобы они вас не заметили. Будьте осторожны, мадам. Десять тысяч – это огромный соблазн. И не все из ваших служанок и лакеев – святые. Держитесь от них подальше и ни с кем не заговаривайте… Вы даже не знаете, как это опасно.

Я благодарно пожала ей руку, сознавая, что Дениза права. Я буду более осторожна.

Я ушла, чувствуя, что эта встреча взволновала меня до того, что я вряд ли усну нынешней ночью.

Сняв передник, я села к столу. По нынешним понятиям, ужин был просто превосходный: вдобавок к всегдашним давно надоевшим каштанам я поджарила на масле яичницу. А затем, увидев, как жадно смотрит на еду не евшая толком с утра Аврора, решила дополнить роскошный ужин ломтиками маисового хлеба, намазанными тонким слоем масла.

– Разве сегодня праздник, мама?

Аврора, наблюдая за всем этим, явно была поражена.

– Конечно. А ты разве не знала? – ответил за меня Розарио.

– Нет. А какой?

– Завтра мы уходим из этого дома. Я нашел нам новую квартиру.

Я внимательно взглянула на брата.

– Это правда, Розарио? Тебе действительно удалось так скоро…

Он не разбавлял вино водой, как я того требовала, а сразу пил из стакана – стало быть, у него были причины для этого.

– Да. Все возможно, если знаешь нужных людей. Мы будем жить на улице Аббасьяль, я уже договорился с хозяином. Завтра утром квартира освободится.

– Скорее бы, – проговорила я шепотом.

Честно говоря, я не представляла себе, что это за улица такая – Аббасьяль и в каком квартале она находится. В сущности, это не имеет значения. Только бы побыстрее убраться из пансиона четы Белланже. Было нечто, что меня настораживало. Я полагала, что гражданка Белланже немедленно явится и выставит нас на улицу уже сегодня вечером. Но ничего подобного не произошло. Когда я шла по лестнице, она даже не осыпала меня проклятиями. Она меня вообще не заметила… Впрочем, к чему волноваться? Завтра на рассвете нас уже здесь не будет.

Некоторое время мы молча ели, не глядя друг на друга. Розарио закончил первым и, проявляя явное нетерпение, подошел к окну. Я поняла смысл этого движения: с минуты на минуту должна появиться Лора.

Закончив есть, я поторопила Аврору:

– Скорее, девочка. Нам пора идти.

Она подняла голову от тарелки.

– Идти? Но куда? Уже так поздно! Я хочу спать, а не идти!

– Сегодня мы переночуем у дяди Джакомо.

– Но почему? – жалобно спросила Аврора. – На улице почти темно! Почему мы должны уходить, объясни!

Я стояла, не зная, что бы такое выдумать. Аврора отложила вилку и обиженно поджала губы.

– Сначала вы говорите о каком-то празднике, который вовсе не праздник, и радуетесь, что нам завтра переезжать…

– А разве ты не рада? – спросила я, убирая со стола посуду.

– Нет, – отрезала Аврора. – Мне здесь было неплохо. И дядя Белланже подарил мне вафли с кремом. Почему мы должны уехать?

– Потому, что добрый дядя Белланже решил донести на нас в полицию, – сердито сказал Розарио, стоя у окна. – Ступай, поблагодари его на прощанье!

Аврора повернулась ко мне.

– Это правда, мама?

– Да, Аврора, – сказала я как можно спокойнее. – Если мы завтра не уйдем отсюда, нас всех арестуют.

– Из-за того, что Розарио избил Белланже?

– Нет. Розарио избил его, потому что Белланже ударил меня.

Аврора замолчала. Я не говорила ей всего и ничего подробно не объясняла, но подозревала, что она понимает гораздо больше, чем я, возможно, догадываюсь.

– Вам пора уходить, – не слишком любезно напомнил брат. Пока Аврора доедала ужин, я успела обуться. У кого-то в комнате часы очень громко пробили шесть вечера. На улице уже темнело. Как все-таки некстати Розарио вздумал встретиться с Лаурой…

Завязывая на голове Авроры косынку, я подала ей потертый плащ с капюшоном – подарок папаши Бретвиля. Аврора одевалась неохотно, то и дело посматривая на меня.

– Мы больше сюда не вернемся? – спросила она.

Я вопросительно взглянула на Розарио. Он качал головой.

– Нет. Не вернемся. Зачем нам лишний риск? Вы отправитесь прямо на новую квартиру. А в случае опасности мне будет нетрудно ускользнуть одному.

Несносная Аврора не преминула полюбопытствовать:

– А почему ты не идешь с нами?

– Видишь ли, малышка, я жду гостей.

– Знаю! – заявила она. – Лоретту! И это почти каждый день…

– Хватит разглагольствовать, – прервала я ее. – Уже темнеет, а нам еще идти Бог знает куда. И надень, пожалуйста, капюшон.

– Ну, это уже слишком! – возмутилась Аврора. – И косынку, и капюшон.

– Розарио, – сдерживаясь, сказала я, – взгляни, не идет ли дождь?

Я очень устала за сегодняшний день, и капризничанье Авроры немного меня раздражало. Неужели будет лучше, если она простудится?

– Дождя нет, – весело сказал Розарио. – Но пасмурно. Я думаю, что…

Лицо его исказилось.

– О, черт! – воскликнул он, отшатнувшись от окна.

Насторожившись, я смотрела на него, не догадываясь, что было причиной его возгласа. Обернувшись, Розарио сделал нам быстрый непонятный знак, словно показывал на чердак.

– Что случилось? – проговорила я настороженно.

– Сюда идет полиция.

У меня опустились руки. Одно это слово способно было парализовать меня. Ничего на свете я так не боялась, как революционных патрулей и парижской полиции. Она преследовала меня даже в страшных снах.

– Ну, черт побери! Я же сказал вам! Поднимайтесь на чердак!

Выскочив на лестничную площадку, он с лихорадочной поспешностью принялся устанавливать лестницу.

– Но что будет с тобой? – прошептала я.

– У нас нет времени на разговоры, Ритта. Через минуту они будут здесь. Я заметил их у винной лавки.

Он подтолкнул Аврору в спину. Как во сне, я видела, что девочка взбирается по лестнице. Вскоре в отверстии чердака показалось ее бледное недовольное личико.

– Поднимайся, Ритта, черт возьми! Я уберу за тобой лестницу.

– Разве я могу бросить тебя?

Превозмогая охвативший меня панический страх, я проговорила:

– Ты же мой брат. Я никуда не пойду без тебя. Может, в конце концов, полиция вовсе не к нам…

Розарио криво усмехнулся.

– Не будь дурой, – жестко оборвал он меня. – Они за мной пришли, и ты это знаешь. Эх, жаль, что я этому Белланже шею не сломал… Ну, что ты стоишь, как столб? Тысяча чертей! Мне только уговаривать тебя не хватало!

Внизу уже хлопнула дверь. У меня сжалось сердце. Схватив Розарио за руку и не обращая внимания на то, что он пытается вытолкнуть меня из комнаты, я отчаянно зашептала:

– Поднимаемся вместе! Втащим за собой лестницу! Ведь они не знают, что мы дома!

Он покачал головой.

– Толстуха Белланже видела, как я возвращался. Они станут искать меня, полезут на чердак.

– Ну и пусть! Зато мы будем вместе!

– Отлично! Ну и чушь ты порешь, дорогая! Неужели ты думаешь, что мне будет легче, если тебя с твоей девчонкой заберут вместе со мной!

Он снова подтолкнул меня. Не находя больше доводов и понимая, что он не даст себя уговорить, я взобралась по лестнице. На самом верху я остановилась, чтобы еще раз взглянуть на брата. Горло у меня сжимали спазмы – и от страха, и от боли одновременно.

– Предупредишь Лору! – шепотом приказал Розарио. – Ясно?

Я кивнула, поднимаясь на ноги. В ту же секунду Розарио убрал лестницу. Я увидела, как аккуратно он прикрыл дверь, и слышала веселый романс, который он насвистывал.

На чердаке было темно и пыльно. Аврора зажимала себе нос, чтобы не чихать. Небольшое слуховое окно, выходящее на задний двор, было чуть приоткрыто. Я поежилась. Холодно здесь было, как на улице.

– Вот подлец этот Белланже, я ему в рожу плюну! – прошептала Аврора, прижимаясь ко мне.

Я обняла ее, машинально отметив, какие слова появились в ее лексиконе: наверняка вследствие общения с соседскими девчонками. Я тут же отогнала эти до нелепости несвоевременные мысли. Тревога и страх так завладели мной, что я боялась дышать. Отсюда, где мы сидели, можно было видеть полицейского пристава с гвардейцами. Пристав постучал в нашу дверь. Вне себя от ужаса, я закрыла лицо руками.

– Именем Республики, откройте!

Розарио не спешил. Да и вообще он всегда ходил неторопливо, чуть вразвалку.

– Кто это?

– Открывай, полиция!

Прижимая к себе Аврору, я медленно и бесшумно стала отползать от отверстия.

– Гражданин Фромантен? – спросил пристав.

– Да, это я.

– Твои жена и дочь?

– Они уехали в Алансон, к моей матери.

– Назови адрес.

Розарио медленно произнес какой-то несуществующий адрес в Алансоне; пристав выслушал все это, но ничего больше не сказал. Я видела, что позади гвардейцев к косяку прислонилась грузная гражданка Белланже, и у меня больше не было ни малейших сомнений: это она донесла на нас, по своей воле или но воле супруга – это не важно. Но донесла именно она. Следует это запомнить…

– Покажи свидетельство о благонадежности!

– Оно у нашего хозяина, – невозмутимо отвечал брат. – Тут находится гражданка Белланже, она все об этом знает.

– Ничего не знаю! – гневно заявила гражданка Белланже. – Да мы и в глаза не видели его свидетельства! Гражданин жандарм, ты только взгляни на него: сразу ясно, что он подозрительный!

Розарио, как ни в чем не бывало, стоял на своем и лишь слегка усмехнулся.

– Как же это ты не видела нашего свидетельства, гражданка? Не говори так опрометчиво. Мы отдали его твоему супругу сразу же, едва приехали. Да и не могли же вы принять нас без свидетельства! Вас тогда следовало бы арестовать за укрывательство подозрительных. Ведь в законе ясно сказано…

– Ты нам голову не морочь, – грубо прервал брата пристав. – Не хватало еще, чтоб такие, как ты, нам законы трактовали. Что скажешь, гражданка? – обратился он к хозяйке. – Видела ты свидетельство Фромантена или нет?

– Не помню, – с усилием проговорила она. – Может быть, мне его и показывали. Но я его сразу им отдала, сразу!

– Темнишь ты что-то, гражданка! Смотри, мы и тобой, и твоим мужем займемся. Устроили тут притон для подозрительных! – разгневанно произнес жандарм. – Ну-ка, гражданин, собирайся! Ты арестован.

– Прекрасно. Может, позволите узнать за что?

– За то, что ты подозрительный.

– И это все?

– Да. Таков порядок.

Я была так поглощена происходившим в комнате, что не сразу услышала легкий стук каблуков по каменным ступеням лестницы. Жандармы сразу обратили на это внимание. Пристав махнул рукой, и двое его помощников тут же выбежали на лестничную площадку. Я осторожно выглянула в отверстие.

– Так ты говоришь, твои жена и дочь в Алансоне? – едко и злорадно спросил пристав.

Розарио молча пожал плечами. Держался он уверенно и спокойно – до тех пор, пока не донеслись те звуки легких шагов. В его тревожном взгляде, брошенном вслед вышедшим жандармам, ясно читалось напряжение. В ту же минуту на пятый этаж поднялась Лаура и оказалась в объятиях жандармов. Увидев Розарио, она замерла, не сопротивляясь, словно была поражена произошедшим. Розарио вздрогнул. Я видела, как судорожно сжались в кулаки его руки.

– Почему меня держат? – осведомилась Лаура на своем плохом французском.

– Как я полагаю, передо мной гражданка Жюльетта Фромантен? – растягивая слова, осведомился пристав.

Камилла Белланже поспешила вмешаться.

– Нет, гражданин. Это его любовница. Она часто сюда приходит…

Будто угадав, что эта толстуха – виновница всего происходящего, Лаура повернула к ней живое энергичное лицо и вылила на хозяйку целый поток брани – она назвала ее толстой сукой, стервой, гадюкой, вшивой кобалой – словом, она высказала все, что есть в лексиконе прачек, и говорила бы дальше, если бы жандарм не прервал ее громовым окриком:

– Молчать!

Замолчав, Лаура принялась так вырываться из рук жандармов, что пристав знаком велел им отпустить девушку.

– Как тебя зовут? – сурово осведомился он.

– Лора меня зовут. Лора Антонелли.

– А кем ты приходишься этому гражданину?

Пристав весьма небрежно кивнул в сторону Розарио.

– Я – его подруга, – дрожа от негодования, произнесла Лаура. – Мы часто встречаемся.

Пристав был явно разочарован.

– Ты свободна, гражданка Антонелли. Но в следующий раз не вздумай так ругаться, не то я арестую тебя!

Лаура взглянула на Розарио и ступила шаг вперед.

– А что будет с гражданином Фромантеном? – спросила она почти угрожающе.

– Он арестован.

Эти слова явно привели Лауру в ярость, но, запнувшись, она сдержала себя и заговорила спокойно, вкрадчиво и угрожающе одновременно:

– Арестован? Но почему? Не могу взять в толк. Он такой хороший, добрый. Он никому не сделал зла и всегда любил Республику. Это, должно быть, ошибка?

– Выйди, гражданка, – раздраженно прервал ее пристав. – Радуйся лучше, что тебя отпускают, и не мешай нам осуществлять правосудие.

Но Лауру было уже не остановить.

– За что ты арестовываешь его, ты, постная рожа? Рогоносец! Кто тебя научил арестовывать добрых людей?

– Лоретта! – взмолился Розарио. – Уходи отсюда, пока тебя отпускают! И ради Бога, ни слова больше!

– Ни слова?! Да кто же им скажет правду, как не я? Подбоченившись, она повернулась к приставу, который явно опешил от такого напора.

– Отпусти этого гражданина немедленно, вшивый ты пес! Да как ты смеешь трогать бедных и невинных людей? Чем он виновен, ну-ка скажи?

– Выведите отсюда эту дуру! – в бешенстве заорал пристав. – Ее место в сумасшедшем доме!

Грубо схватив Лауру за руки, солдаты поволокли ее к двери. Она сопротивлялась, пытаясь освободиться, а потом изловчившись, укусила одного из них за палец. Он вскрикнул, отдергивая руку, и Лаура в одно мгновение оказалась на свободе. Чепец упал с ее головы, чудесные рыжие волосы рассыпались по плечам, милое живое лицо пылало гневом. Повернувшись лицом к жандарму, она в каком-то исступлении, хрипло и яростно выкрикнула:

– Да здравствует король! Да здравствует король!

Стало очень тихо. Казалось, в этой тишине еще слышны отзвуки звонкого голоса Лоры. Пораженные, жандармы смотрели на нее. Все слышали эти роковые слова, но не все могли сразу в это поверить.

Пристав злорадно крякнул, заложив руки за спину:

– Ну что ж! – сказал он. – Гражданка Антонелли, ты арестована за измену Республике и роялизм.

Я пораженно замерла в своем укрытии. Они арестуют ее! Да неужели им не ясно, что она крикнула «Да здравствует король!» лишь из простого протеста, из несогласия с тем, что происходит, из детского желания сделать все наперекор, а вовсе не из симпатий к королю, которого она даже не видела никогда! А Лаура? Она-то разве не понимала, что ее ждет после подобного высказывания?! По понятиям нынешних блюстителей законности, она совершила страшное преступление, достаточным наказанием за которое может быть только смерть.

– Сволочи! – разъяренно крикнул Розарио, отчаянно пытаясь вырваться из рук жандармов. – Банда мерзавцев – и вы, и ваш Конвент!

– Мы это запомним, – пообещал жандарм. – Уведите арестованных! А за квартирой мы установим наблюдение… Мы подкараулим его жену и дочь! Рано или поздно они вернутся из Алансона, если вообще туда ездили…

Я видела, как жандармы повели вниз Розарио и Лауру. Они шли спокойно, не сопротивляясь, и рука маленькой венецианки лежала в руке брата. Их шаги постепенно затихали, а потом хлопнула входная дверь. Этот звук острой болью отозвался у меня в сердце.

Толстому, дородному приставу вовсе не хотелось взбираться по лестнице и лезть на чердак. Он махнул рукой.

– Эй, гражданка! Принеси-ка мне винца. Я буду целую ночь твоих жильцов караулить…

Нам с Авророй назад дороги не было, это я поняла. Пристав удобно расположился в кресле, с трудом стащил с ног сапоги. Я стала бесшумно отползать от отверстия. Следует как можно скорее убраться из этого проклятого дома… Я готова была спрыгнуть с пятого этажа, лишь бы не попасть в руки полиции.

В конце концов, я нужна Розарио. Я приложу все силы, чтобы его спасти…

Осторожно, задерживая дыхание, я пошире распахнула слуховое окно и знаком подозвала Аврору. Чердак выходил во внутренний двор, так что с улицы нас не могли заметить. Я быстро оценила обстановку. Аврора, слышавшая о намерениях жандарма, все понимала с полуслова и не разговаривала, изредка зажимая нос, чтобы не чихнуть. Я еще раз выглянула в окно, призывая на помощь все свое мужество.

Мое намерение, да еще принимая во внимание пятый этаж, было крайне опасным и рискованным. У нас не было опыта подобных трюков… Но, с другой стороны, мы никак не можем сидеть здесь и дожидаться, пока жандармы доберутся до нас.

Был только один выход – через чердак.

С трудом протиснувшись сквозь узкое окно, я нащупала ногами карниз. Шел мелкий осенний дождь. Небо было темное, без единой звездочки, и лишь на мгновение сквозь мрак проглядывала луна и снова пряталась за тучами. Я с дрожью подумала, что это нам на руку… Поддерживая Аврору, я помогла ей выбраться, и мы с огромной осторожностью, но без особого труда перебрались на крышу соседнего дома, стараясь, разумеется, не смотреть вниз. Спасибо Генриху IV – в его царствование застройка велась так тесно, что крыши домов зачастую соприкасались…

Ноги скользили и разъезжались на мокрой от дождя черепице, холодные брызги летели мне в лицо. С трудом удерживаясь на покатой крыше, я свободной рукой поддерживала Аврору. Пару раз нога девочки соскальзывала, и тогда мне приходилось напрягать все свои силы, чтобы удержать ее. Добравшись наконец до карниза, я приказала Авроре остаться на крыше, а сама осторожно заглянула в окно – в некоторых домах хозяева сдавали и чердак. Убедившись, что там никого нет, я с силой потянула раму к себе, но окно, видимо, было заперто изнутри. Тогда, схватившись одной рукой за крышу, я стащила с ноги башмак и что есть силы ударила им по стеклу.

С чердака мы спустились на лестницу, и сошли вниз, несколько удивив попавшихся навстречу жильцов.

Через четверть часа, держа за руку спотыкающуюся от усталости Аврору, я свернула на улицу Сен-Женевьев. Я чувствовала себя убитой, обескровленной, комок горьких слез и отчаяния подступал к горлу. Впервые за несколько месяцев я вновь осталась одна. Я не знала, что делать, с чего начать. Как помочь брату? Как спасти его? К кому обратиться? Сжимая зубы, я заставляла себя не всхлипывать. Если я поддамся истерике и страху, я не смогу думать трезво… и не смогу помочь Розарио.

– Куда мы идем, мама? – спросила Аврора.

– К дяде Джакомо, – проговорила я через силу.

Я прибавила шагу, вспомнив о патрулях, которые уже, вероятно, вышли на дежурство. Проклятый Белланже… Он лишил меня брата. А Революция, а эта проклятая Республика? Как бы я хотела отомстить, причинить им такой вред, какой только можно! Но, Боже мой, как сначала сделать так, чтобы вызволить Розарио из тюрьмы?!

Уже не сдерживая слез, катившихся по щекам, я постучала в знакомую дверь. Открыла мне Жоржетта, моя двенадцатилетняя племянница, и не совсем любезно взглянула на меня.

– Кто там, доченька? – раздался голос Стефании.

– Это тетя Ритта, мама! – недовольно отозвалась Жоржетта, отходя в сторонку, чтобы я могла пройти.

Из кухни показался Джакомо, всегда чувствовавший, что пришла сестра, и явно желавший предотвратить возможную перепалку.

– О Боже, Ритта, что случилось?

– Розарио арестован, – прошептала я в отчаянии.

И в изнеможении опираясь на косяк, я поняла, что уже не в силах сдержать горьких слез, хлынувших из глаз.