"Грозное лето" - читать интересную книгу автора (Алексеев Михаил Николаевич)

ГЛАВА ВТОРАЯ
1

Лейтенант Марченко вышел из блиндажа майора Васильева. Он спешил в подразделение. Сегодня ночью с того берега должны были возвратиться разведчики. Захватив с собой несколько солдат, Марченко отправился к Донцу встречать группу Шахаева.

С молодых дубов, раскинувших нежно-зеленые резные листочки, лился на землю птичий перезвон. Из глубины урочища, как из подвала, ползла вечерняя прохлада. Марченко передернул сухими, острыми, чуть выдававшимися вперед, как у ястреба, плечами.

По глубокой извилистой траншее лейтенант и сопровождавшие его солдаты вышли к реке, укрылись в мокром, полуобвалившемся окопе. Немцы по обыкновению для острастки постреливали и пускали в небо ракеты.

Около лодки, спрятанной в камышах, хлопотал низкорослый сапер. Наладил уключины, вставил весла и бесшумно оттолкнулся от берега. Вскоре лодка исчезла в темноте.

– Что же такого малосильного послали? - спросил один разведчик своего соседа.

– Выбрали было другого, посильнее, так вот этот парень чуть не расплакался. Пчелинцев это. Дружка своего, Уварова, хочет встретить.

– Может, их и в живых уже нет... - кивнул в напряженную тишину боец-разведчик.

Марченко сердито посмотрел на него. Боец замолчал. Разведчики ждали, всматриваясь в темноту.

Над самым Донцом, чуть ли не касаясь глади реки, с металлическим звоном пролетел железник.

– Тю ты... проклятый. Не боится...

– Закурить бы...

– Этого еще не хватало!..

И опять тишина. Натянутая, звонкая.

Когда перевалило за полночь, на той стороне легонько всплеснула вода -так плещется на зорьке сазан. И сразу все поняли: "Едут!" Сначала на воде показалось темное пятно. Оно медленно приближалось. Потом вырисовалась форма лодки, бугрились над ней фигуры разведчиков.

– Едут, они!..

– Тише ты!..

Лодка, прошуршав в камышах, мягко ткнулась в песчаный берег. Солдаты вбежали в воду, подхватили разведчиков под руки, утащили в окоп. Только о сапере забыли. А Пчелинцев не спеша укрыл лодку, забросал ее срезанным камышом, постоял в глубокой задумчивости и медленно пошел от реки. Вскоре его маленькая фигура растаяла в темноте.

Разведчики гуськом шли по окопам. Где-то, казалось совсем рядом, раздались пушечные выстрелы, и несколько снарядов, мигом перемахнув Донец, один за другим упали неподалеку.

В траншеях разведчиков встретил боец, посланный командиром стрелковой роты.

– Я вас проведу, - сказал он.

– А где командир роты? - спросил Марченко.

– У себя в блиндаже, - ответил солдат.

– Что же тут у вас произошло без нас? - спросил у бойца Шахаев, снимая сапог и выливая из него зачерпнувшуюся еще у того берега воду.

– На ту сторону переправлялись. Бой вели.

– Ну и как?

– Что - как?

– Как же бой-то?

– Оно бы ничего. Переправились как есть все. И высоту отбили. И вдруг приказ - отходить. Зачем переправлялись, не понять. Только кровь пролили... Скоро, должно, опять пошлют туда...

– А может быть, нужно было вести этот бой?

– Может, и нужно, кто знает,- быстро согласился солдат.- Только людей-то жалко...

Он не договорил. Снова раздались пушечные выстрелы, и опять несколько снарядов один за другим упали неподалеку, обдав своим горячим дыханием лица солдат. Молодой пехотинец уже лежал на дне окопа, уткнув голову в патронную нишу.

– Ну, веди. Эй ты, орел! - Сенька не совсем ласково пнул бойца в спину.

Тот встал и, ошалело взглянув на Ванина, проворчал:

– А куда торопишься? Думаешь, там не стреляют?

– Я ничего не думаю. Веди к командиру роты.

– Что ж, пошли... Только вы у него все не поместитесь, тесно там.

Наконец добрались до блиндажа командира стрелковой роты. Вход в этот блиндаж был закрыт трофейной плащ-палаткой, сквозь которую чуть-чуть пробивался свет. Кто-то, должно быть сам ротный, разговаривал по телефону. Доносился хриплый, простуженный голос:

– Сорок активных... Что?.. Уже проверил... Да, да, пришлите побыстрей... Говорю, что еще днем все проверил!.. Хорошо...

– Здесь можете передохнуть,- сказал разведчикам Марченко.- А вы, товарищ Шахаев, пойдете со мной. Доложите о выполнении задания.- И, не заходя в блиндаж, лейтенант в сопровождении Шахаева пошел дальше.

Боец-проводник просунул голову под плащ-палатку.

– Товарищ старший лейтенант! Разведчики с того берега тут.

– Хорошо! Пусть заходят, майор Васильев уже звонил, спрашивал о них,-раздался в ответ хриплый голос.

Отогнув плащ-палатку, разведчики один за другим пролезали сквозь светящуюся щель. Кряхтел Пинчук, в три погибели изогнулся Аким, и только Сенька проскочил в эту дверь без всяких затруднений.

Маленький, наскоро сооруженный и так же скоро обжитый блиндаж походил на коробку с сардинами - так много было в нем людей. Добрая половина бойцов уже спала. Возле лампы, сделанной из снарядной гильзы, сидели друг против друга двое, сложив калачиком ноги, так как вытянуть их было некуда.

– Ну вот, товарищ Финогенов, поздравляю вас с получением комсомольского билета. Надеюсь, оправдаете высокое доверие...

Сказавший это приветливо смотрел на бойца; солдат держал в руке новую серую книжечку и как-то робко улыбался.

В говорившем Сенька узнал капитана Крупицына - помощника начальника политотдела по комсомолу. Это он, когда были тяжело ранены командир батальона и его заместитель, взял командование на себя и овладел высотой. Ванин познакомился с ним еще на Волге, когда Саша Крупицын вот так же, в крохотном блиндаже, вручал и ему комсомольский билет, а потом вместе с разведчиками ходил за "языком".

Крупицын считался самым оперативным работником политотдела. Его редко видели в штабе дивизии. Целыми сутками пропадал он в окопах, среди солдат, без которых, казалось, он не мог прожить и одного дня. Захватив с собой полевую сумку, туго набитую членскими билетами, он отправлялся в полки, пробирался прямо на передовую, в роты, и тут же, где-нибудь в траншее или окопе, помогал комсоргам организовывать прием молодых бойцов в комсомол. Нередко он помогал писать заявления, находил рекомендующих, а иногда и сам рекомендовал. Заполняя членские билеты, Крупицын ставил свою заковыристую подпись и тут же их вручал. Иногда это происходило перед самым боем, и часть выданных им книжек на другой же день возвращалась обратно. Эти билеты были новенькие, бережно обернутые в пергаментную бумагу, с короткой пометкой: "Убит".

Здороваясь с Крупицыным, Сенька неожиданно сообщил:

– А у нас погиб один... Уваров его фамилия.

– Я знаю, слыхал уже,- сказал капитан.

– От кого это? - удивился Ванин.

– Сапер один сейчас сюда забегал. От него и узнал.

– А-а, Пчелинцев... Мы ему еще на том берегу об этом сказали. Встречал он нас. Дружил с Уваровым...- голос Ванина оборвался.

Как ни тесно было в блиндаже, нашлось место и для разведчиков. Стиснутые со всех сторон бойцами-пехотинцами, разведчики, несмотря на усталость, перебивая друг друга, рассказывали о своем походе в тыл врага. В эту ночь долго коптил фитиль, всунутый в стреляную гильзу, и мало кто спал в блиндаже.

На рассвете, простившись с командиром роты и с Крупицыным, разведчики покинули блиндаж. За изгибом траншеи вдруг встретили того самого бойца, который рассказывал им про старшину роты, когда группа Шахаева уходила на задание.

Боец тоже узнал разведчиков и весело улыбнулся.

– А где же ваш скандальный старшина? - спросил его Сенька.

– У себя, должно быть.

– Он на Акима нашего не набросится, случаем, как тогда?

– Что вы!.. Да и не до этого ему сейчас. Раненный он немного, наш старшина Фетисов.

– Это как же? Блиндаж, что ли, накрыло?..

– В атаку нас повел, когда ротного не стало...

– Так...

Сеньке почему-то стало неловко, и он опустил голову.

Недалеко от рощи, к которой подошли разведчики, в неглубокой балке, изрытой блиндажами и щелями, укрывались "катюши". Вокруг тупорылых грузовиков в предрассветной мути суетились бойцы в чистеньких ватных куртках и новых пилотках.

– "Катюши"! - с восхищением закричал Ванин, видя, как бойцы стягивали с аппаратов покрывала.

"Катюша" была Сенькиной слабостью. Чего бы не отдал он, чтобы только попасть хотя бы самым что ни на есть последним номером в батарею "эрэсовцев", как гордо называли себя гвардейские минометчики. Профессию "эрэсовцев" Сенька считал даже более ценной, чем профессию разведчиков.

– Глянь, глянь, ребята!.. Расчет убегает... Сейчас заиграет!..

Страшный скрежет заглушил последние слова Ванина. Огненные смерчи сорвались с дырявых металлических рельсов и полетели куда-то за Донец, оставляя за собой красные следы. Минуту спустя послышались разрывы. Семен посмотрел на то место, где только что стояли "катюши", и ничего не увидел: гвардейские минометчики исчезли. Только белый дым клубился, колеблемый теплым весенним ветром. Внезапное появление в самых неожиданных местах и столь же быстрое исчезновение "эрэсовцев" делали их службу еще более заманчивой для Сеньки - этого неутомимого любителя приключений.

– Уже пропали! - с восторгом крикнул он, прислушиваясь к далекому ворчанию моторов.

– Хлопци, а ну давай тикать звидциля? Бо нимец минами пулять будэ! -предупредил Пинчук.- Вин всегда по "катюшиному" месту бье...

Едва разведчики отбежали метров на полтораста, как в балке, там, где стояли "катюши", запрыгали огненные фонтаны разрывов.

– Давай, давай! Лупи по пустому-то месту! - торжествовал Сенька.

– Ишь, потревожили, - залезая в подвернувшуюся щель, заметил Пинчук.

– "Катюши" пристрелку производили, - рассудил Аким, - обратите внимание, машины новенькие, только с завода. Новая часть, наверно, прибыла к нам... Да и в окопах что-то солдат густовато стало...

Обычно большие события на фронте назревают постепенно. Солдаты догадываются о них по множеству самых различных признаков. Пехотинцы, проводившие дни и ночи в своих земляных норах, вдруг приметят, что их становится больше; в окопы чаще заглядывают представители других родов оружия; над позициями противника не переставая кружатся самолеты-разведчики; пулеметчики получают новенькие "станкачи"; в нишах неожиданно увеличивается запас патронов, а командира роты чуть ли не каждый день вызывают на какие-то совещания, - приметят все это бойцы-пехотинцы и насторожатся: быть большим боям! Артиллеристам подвезут несколько боевых комплектов, или "быков", как они называют это на своем фронтовом языке, и этого, конечно, достаточно, чтобы догадаться о приближении больших дел. А разведчикам и того легче понять, что назревает буря: их чаще обычного посылают за "языком".

Появление "катюши" на участке фронта в спокойное время также было вернейшим признаком надвигающихся событий. Вот почему разведчики встретили гвардейских минометчиков с таким восторгом.

– И правда, новенькие! - вспомнил Сенька. - И "юбки" у "катюш" с иголочки. И когда только в нашем тылу успевают все это делать? - удивлялся он. - Вся Украина, Белоруссия, Прибалтика в руках врага, и все-таки...

Теперь разведчики двигались быстрее. Обветренные, заскорузлые лица освежал предутренний влажный воздух.

До деревни Безлюдовки, что жалась к Шебекинскому лесу, дошли, когда стало уже совсем светло. Возле штабных блиндажей еще никого не было. Только у одной землянки сидел на корточках солдат без погон и старательно мыл котелки.

– Так это ж Бокулей! - узнал Семен и прибавил ходу. Ему хотелось скорее поговорить с румыном, который вот уже второй год исправно служил переводчиком у работника политотдела капитана Гурова - плотного и лысого человека, с черными подвижными и умными глазами.

Бокулей был мобилизован в румынскую армию на четвертый день войны с русскими. В день мобилизации, когда еще не успели на него надеть военную форму, он бежал, скрывался сначала в лесах, недалеко от своего родного села Гарманешти, Ботошанского уезда, а затем, опасаясь преследований, в одну июньскую темную ночь переплыл Прут и ступил на советскую землю. С той поры он добровольно вместе с советскими войсками совершил путь от Прута до Волги и теперь шагал обратно. К нему уже давно все привыкли, считали надежным парнем. Бокулей ходил в красноармейской шинели, наверняка нацепил бы на себя и погоны, но этого пока ему не разрешали. Зато на пилотке румына красовалась маленькая красноармейская звездочка - предмет его большой гордости. За эти годы Бокулей научился сносно говорить по-русски.

Сенька подружился с Бокулеем уже давно. Еще под Сталинградом разведчику приходилось выходить вместе с Бокулеем на передовую и через ОЗУ^[7] делать для румынских солдат передачи.

Сейчас, подойдя к румыну, Ванин спросил:

– Пленные были, Георгий?

– Не-ет,- коротко, не удивляясь появлению разведчиков, ответил румын.

Он положил вымытые котелки в сторону и радушно посмотрел на Сеньку, оттопырив большую нижнюю губу.

– Разведчики два раза ходили, а пленных нет.

Сенька выругался и смачно сквозь зубы сплюнул.

– Як Забарова поранило - нэма "языкив",- заметил Петр.

Семен помрачнел. Настроение его быстро испортилось. Почему-то вспомнился маленький сапер Вася Пчелинцев, так тяжело переживавший гибель друга. Злой и колючий, Сенька шагал к своему блиндажу, к которому уже подходил Аким.

В довершение всего Сенька попал в старую воронку от снаряда, до краев наполненную водой.

– Чертовы души! Лень закопать! - ругался он, имея в виду ординарцев: к ним он давно относился с открытой неприязнью.

Пинчук догадывался, что причиной Сенькиной ворчливости была гибель Уварова: как ни странно, Ванин тяжелее всех переносил потерю товарища.

Не знали разведчики, что на это у Сеньки была особая причина...

В блиндаже - он долго пустовал - пахло грибами и мышиным пометом. От мокрой соломы несло гнилью. Из-под сырых, темных бревен наката тянулись бледные, хрупкие ростки каких-то растений. Аким сбивал их головой, отыскивал местечко посуше, чтобы прилечь отдохнуть. Пинчук развязал мешок, извлекая из него остатки продуктов. Сенька завалился на нары и ленивым взглядом следил за ним. Он лежал как раз в том месте, куда изредка падали с потолка холодные красноватые капли. Одна такая капля, будто прицелившись, попала прямо в правый глаз Ванину. Сенька шарахнулся в сторону.

– Аким, что ты развалился? Подвинуться не можешь? - закричал он на засыпающего товарища.

– Тебя що, мабуть, бисы мучають? - вступился за Акима Пинчук.

Аким недовольно пробормотал что-то себе под нос, прикрывая рукой очки и нехотя уступая место Сеньке.

Вскоре все трое спали уже крепким сном. Разбудил их Шахаев, вернувшийся от лейтенанта. По его взволнованному голосу разведчики догадывались, что предстояло что-то необычайное.

– Подшить подворотнички, почистить обувь! - громко и торопливо скомандовал он.- К генералу пойдем!..

Пинчук крякнул от удивления.

– Сам комдив вызывав?

– Сам.

– Оце дило!

– А ты думал как? - ответил Семен. После крепкого сна и от такой приятной новости он уже успел прийти в обычное свое веселое расположение духа. Ванин сделал вид, что его нисколько не удивило сообщение Шахаева.-Таких героев, как ты, Петр Тарасович, не то что генерал, сам Калинин скоро в Москву позовет.

Пинчук хитро ухмыльнулся и, чтобы подзадорить Семена, спросил с сомнением:

– Так уж и позовет?

– Позовет, позовет, я-то уж это наверняка знаю. У меня родственник один в секретарях у Калинина служит. Так что ты это учти...

– Придется вчесть... Тильки ты не очень брешы.

– В жизни не врал!.. Ежели насчет табачку и всего прочего не поскупишься, то Семен Прокофьевич, то есть я,- уж так и быть - устроит тебе свидание с Калининым!..

– Ладно, Семен. Я вже був у Михаила Ивановича,- серьезно сказал Пинчук.

Он вспомнил, как еще до войны Михаил Иванович пригласил к себе лучших председателей колхозов Украины и вел с ними задушевную беседу. В числе этих председателей был и Пинчук. Встреча со Всесоюзным старостой навсегда осталась в памяти образцового "головы колгоспу". О ней-то и рассказал сейчас Пинчук своим друзьям.

– А награды какие-нибудь выдавал вам Михаил Иванович?

– Цього не було.

– Ну вот! - словно обрадовавшись, заговорил Ванин.- А теперь - по моей протекции, конечно,- Калинин вызовет тебя для вручения боевых наград. Понял?..

Пинчук добродушно смеялся. Он уже давно обнаружил, отчего это заговорил с ним так саратовец. На гимнастерке Ванина не хватало одной пуговицы. Пойти к генералу в таком виде он, конечно, не мог. Раздобыть же пуговку можно было, разумеется, только у запасливого Пинчука, к которому Сенька и не замедлил обратиться:

– Одолжи, Петро Тарасович, одну пуговку. В Москву-то ведь вместе поедем. Одолжи!

Пинчук достал пуговицу. Однако Ванину пришлось при этом выслушать длиннейшее наставление о бережливости и аккуратности. А пуговку он так и не пришил - поленился. Нашел другой выход, использовав старый и давно испытанный солдатский прием: закрепил ушко пуговицы спичкой.

Осмотрев каждого и не обнаружив Сенькиной уловки, Шахаев собрался было вести разведчиков к генералу. Но не успели они еще выйти из землянки, как в ней появились командир дивизии и начальник политотдела.

– Здравствуйте, товарищи! - приветствовал их генерал.

Солдаты подтянулись и нестройно ответили:

– Здравия желаем, товарищ генерал!..

Неожиданное появление комдива в землянке смутило разведчиков. Но это смущение длилось недолго. Уже через минуту они бойко отвечали на все вопросы Сизова и Демина и оживленно рассказывали о своих похождениях в тылу врага.

Генерал любил беседовать с солдатами, он ведь и сам когда-то был рядовым...

Летом 1917 года 1-й полк Отдельной Балтийско-морской дивизии, совершив почти стокилометровый переход за одни сутки, ночью подошел к старинной крепости Измаил. Весь марш прошел под проливным дождем. Утром командир полка - высокий стройный полковник - осматривал позиции. Проезжая через овраг, по которому неслись потоки желтой холодной воды, он заметил солдата. Тот стоял посреди оврага, по грудь в воде, и что-то искал, шаря под водой руками.

– Кто таков? - обратился к нему полковник.

– Рядовой Сизов, телефонист восьмой роты. Ищу повреждение провода, ваше высокородие!

Полковник внимательно посмотрел на худощавого высокого солдата, промокшего до нитки, и воскликнул:

– Каков молодец! Награду получишь. Георгия!

– Рад стараться!

Но не довелось Сизову получить награду. На другой день после встречи с командиром полка заметался он в горячке тифа. Его положили в теплушку, заполненную ранеными солдатами, и поезд медленно пополз на родину. Так бы, наверное, и умер рядовой Сизов в грязном вагоне, не наткнись на него земляк, по доброй воле оставивший фронт. Он-то и привез полуживого Сизова домой, в далекую самарскую деревеньку. Долго промаялась с ним мать, пока не поставила его на ноги. И снова собрался Иван на фронт.

– Неужто опять? - всплеснула старая руками.

– Солдат я,- коротко ответил он. И старуха его поняла.

– Уходишь, родимый?

– Да, мать.

Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом сказал:

– Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти!

Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец. И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича:

– Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром.

– Образование? - спросил Михаил Васильевич.

– Два класса приходской.

– Маловато. Коммунист?

– Коммунист.

Это был красноармеец Сизов.

Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя, возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая:

– Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно? Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная.

"Жениться? - задумался Сизов.- А ведь, пожалуй, мать права. Пора, конечно!"

– Так, значит, она ждет, мама, а?..

– Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе.

– Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке!

– Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут, живите с богом!..

Так и поступил.

К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах - об их обеспечении, настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:

– У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.

И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.

Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.

Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики увидели в лесу.

– Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,- напомнил Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с лейтенантом Марченко.- А на разведчиков дайте представление о награде. Уварова, посмертно,- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,-приказал он лейтенанту,- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им приготовлен обед.

Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.

Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.

Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и, довольный, проговорил:

– Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.

Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.

Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.

– Проходите, товарищи, мы вас ждем,- сказала она, нимало не смущаясь от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.

"Везет же этому Лачуге",- подумал про повара Семен. Он не отрывал от девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал разведчиков к столу.

Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.

После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды, обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.

– Знаете, хлопцы, что теперь будет? - начал он.- Как узнают, писем мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня родни - вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть, прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так, Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем, мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают все о награде, и тогда...

Семен задумался: он не знал, что будет тогда.

Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.

– Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! - предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,- был он хороший запевала,- затянул звонким, высоким голосом:

Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще - свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" - "Да, он будет сильным и смелым!.." - так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери - их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей...

Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.

– Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.

Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки.

– Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? - попросил Семен.

Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом.

– Встретили, как всех встречают, - уклончиво ответил он и опять задумался. Сеньке это не понравилось.

– Ну и тихоня же ты, Аким, - откровенно и серьезно заметил он. -Тебя в детстве, наверное, и друзья-то били как Сидорову козу.

– В детстве нет, не били... А вот сейчас побил один друг, и побил очень больно...

– Ты это о ком, Аким? - насторожился Сенька.

Аким ответил не сразу. Он зачем-то надел очки, которые сейчас ему были не нужны, потом снял их, спрятал в карман.

Мимо разведчиков проскрежетал гусеницами невидимый в темноте танк, очевидно направлявшийся поближе к передовой. Сенька, по профессиональной привычке опытного разведчика, отметил для себя, что это уже пятый танк проходит мимо них за каких-нибудь полчаса.

Дождавшись, когда скрежет удалился, Семен переспросил:

– Так о ком же ты, Аким?

Аким еще немного помолчал и вдруг начал торопливо рассказывать, словно боясь, что ему помешают.

– Был у меня, Семен, друг... Я считал его хорошим человеком. Володин. Вместе учились, росли, пионерские галстуки носили...

– Володин? Постой, постой! Что-то знакомая фамилия... Да это не тот ли, что под Сталинградом у нас пропал?

– Тот... Вместе кончили десятилетку, друг без друга никуда не ходили. И так до самой войны...

– Он ведь погиб.

– Нет, Семен. Это мы думали, что погиб...

– Так где же он?

– Дезертировал с фронта...

– Ну? И где же он теперь?

– Живет дома... в тылу у немцев... с молодой женой.

– А ты его видел сам?

– Видел.

– И что же?

– Ничего. Живет...

– Нет, ты-то чего же... ему?

– Я? Ничего.

– И не убил гада такого?

– Нет, не убил.

Ванин с презрением посмотрел на своего друга.

– Эх, ты! Размазня!.. Мамкин сынок! А еще солдат!..

Аким молчал, даже не пытаясь оправдываться.

Подул сильный ветер. Откуда-то нагнал тучи. Стало темно. Деревья беспокойно зашумели. Недалеко грянул гром. И вскоре по листьям застучали крупные дождевые капли.

– Пошли в блиндаж, - глухо предложил Сенька и, не глядя на товарища, медленно побрел к селу.

Аким сидел на прежнем месте. Дождь мочил его ссутулившуюся спину.