Михайлов АнтонСиняя дорога

Антон Михайлов

Синяя дорога

Шарики строили в ряд, полные бессилия они падали на ступени внизу. Они обожали падать, какая чудодейственная лёгкость царила где-то рядом, как-будто ощущение маленькой иголочки с остро-жёлтой улыбкой! Некоторые из них, вслушиваясь в тишину, влюблялись в тёмно-холодные прикосновения с наивно-прохладными ступенями. Они удивляли своими резвыми пассажами: то вознесутся вверх на качелях весны, то на одном свободном вздохе встретят песок морского дна. Они напоминали чёрно-белые клавиши, бегущие, тревожно-бессонные, пенно-бурные. Они окрашивали кисть чувством, к вечеру - разноцветным, утром - хрустальным. Блистательные пальцы, тонкие струны души, длинные, плавные, загадочные линии, взлетающие от восклицаний... Вечная дорога, болтовня часов в углу. Эти создания лишены сна, круговая весна, бегущие стрелки, пустая сладость, взволнованные голоса. А когда они умирают они шепчут о счастье и начинают вновь свою последнюю песню о водяных лилях и васельках. Утешает и усыпляет... Один сказочник рассказал им историю о вечном поле забвения, населенном тысячами маков, красных, нежных, переливающихся на солнце. Вы не встречали его, у него ещё нет имени, - его стёрло время, как вода стирает скалы...

Мы шли по синей дороге, я и он. Я помню тысячи жужжащих насекомых, их крылышки были оранжевые. Они все были больны боязнью света, и пытались спрятаться у меня в ушах. Некоторые целовали мои губы. Справа стояли вечно-жёлтые горы, одинокие, безмолвно-пустынные. Я даже помню как солнце смеялось над ними, - оно заливалось от хохота, двигаясь маленькими шажками по ярко-зелёной простыне. Горы же мечтали ходить. Он хранил тишину и изредка танцевал, музыка же жила где-то рядом, плавно касаясь моего плеча. В те мгновения я замирал, и насекомые, настороженные, вылезали из моих ушей, вопросительно шевеля своими усиками. Я грациозно открывал рот, показывал красный язык, и наблюдал как они застывали в восторге. Не берусь сказать где было в те мгновения время, - долгие дни были навеяны запахом безвременья. Моего спутника это, по-видимому, мало беспокоило, и он продолжал свой путь, легко ступая на сверкающие синие камни. Он искал забытую всеми бабочку...

Далеко, в стране чёрно-белого счастья, где на бесконечной плоскости, раскрашенной в чёрно-белые квадратики, в танце вечного двигателя забвения, вырисовывая круги, танцуют пары, опьянённые далёкими, волнистыми звуками тишины чёрно-белых клавиш, некто крикнул пронзительно моему спутнику в ухо: "Её крылышки стали голубыми, её обнимает сладострастный снег..." Он изящно улыбнулся, его зрачки забегали, и он провалился сюда, в разноцветье. Кто-то крутил калейдоскоп, а он летел. Картинки мелькали, цвета расстворялись в сахарном пространстве, а в конце была видна лишь отдалённая вспышка света. С того времени его шаг стал лёгким, скользящим, и камни его слушались. Иногда я вторил ритму его шагов, но всего-лишь на несколько бессвязных мгновений, а затем понимал бессмысленность, чувствовал холод и прекращал. Глаза же устремлялись вниз, где в тумане непостижимых метаморфоз, живые и по-странному белоснежные камни нежно приглашали ноги незнакомца на танец. Тепло ног касалось этих животрепещущих камней, растопляя цепи их существования. Вкус счастья пленил их на несколько недолгих тактов прозрачного танца, и со следующим шагом в каждом из их синих кристаллов я видел застывшие слёзы. Я глупо улыбался, в то время как изнутри прорывался крик ребёнка, крик, погребённый в пустоте сине-хрустальной пирамиды его замерзшего сердца. Я не мог позволить себе остановиться, камни мелькали, и фигура вдалеке всё также спокойно продолжала свой путь...

В её очертаниях появился слегка уловимый фиолетовый оттенок, - видимо, он вдохнул запах любви, принесённый ему с потоком южного ветра. Одноглазый солнечный корабль покидал нас, одаривая миллионами фиолетовых волн. Я подпрыгнул, крикнул что-то невнятное, и повис в фиолетовой тишине, испепелённый, оглушённый собственным голосом. Почувствовав счастье первого свободного прыжка, я опустился на камни, и они прогнулись подо мной. Я почувствовал что стою на необычайно пружинном резиновом шаре. Он поглащал мои ноги вовнутрь, и с новым, свежим выдохом выбрасывал их вверх. Закрыв глаза, я продолжал этот неповторимый танец прыжка, смеясь и строя гримассы. Ритм участился, и с каждым новым прыжком я застывал во льду этого безумно-безмерного пространства, и, опускаясь, сладостно расплавлял свои ноги на огненном шаре, снова и снова взлетая вверх. Танец рассыпался на мгновения, я расклеивался на свободно-парящие частицы сна. Резкая барабанная дробь разбудила меня, я открыл глаза и увидел ночь. Вдалеке горел костёр, играла флейта и плыла загадочная лента пузырьков. Меня ждал ноктюрн в его исполнении...