"Сент-Экзюпери" - читать интересную книгу автора (Мижо Марсель)

«Стоит только подрасти, и милосердный бог оставляет вас на произвол судьбы»

Жизнь в Париже позволила Антуану накопить первый самостоятельный опыт. Здесь он предоставлен самому себе значительно больше, чем до сих пор. Юноша приносит в Париж свой вкус к удобной, обеспеченной жизни, свою жизнерадостность и беспокойство, свойственные возрасту. Теперь из всего разнообразия увлечений, пристрастий, наклонностей ему предстоит выбрать что-то одно.

Восемнадцатилетний Антуан остановил свой выбор на «Эколь наваль» — Высшем военно-морском училище, В этом выборе не сказалось какого-либо особого влечения. Для круга, к которому принадлежит семья Антуана, морская карьера не представляется исключительной. Недаром в республиканской Франции народ иронически окрестил военно-морские силы «Королевским флотом» — почти весь командный состав в нем носит фамилии с приставкой «де», и в этой среде очень сильны монархические тенденции. Что до самого Антуана, то семейные традиции (один его предок во времена Людовика XVI прославился во флоте и оставил даже интересные мемуары) и романтика моря вполне соответствуют его стремлению к благородной рыцарской деятельности, а давняя любовь к технике всегда может найти себе применение на военном корабле.

Антуану предстоит выдержать серьезный конкурс. Чтобы подготовиться к нему, он поступает в школу Боссюэ, а затем переходит в интернат при лицее Сен-Луи, где проходит дополнительный курс математики. В школе Боссюэ и в лицее о нем сохранилась память как о беспокойном ученике, затейнике и проказнике, постоянно занимающемся чем-то не имеющим прямого отношения к классным занятиям. Так, например, он старательно переводит Цезаря, чтобы хорошенько разобраться в конструкции римских военных машин; он все время что-то придумывает, мастерит — и не только в свободное от занятий время.

Однако это не мешает Антуану «зубрить» математику, чтобы поступить в Военно-морское училище или в «Эколь сентраль». В самом деле, он еще колеблется и, кажется, сам сомневается в правильности избранного пути. И все же в письмах к матери он строит вполне определенные планы на ближайшее будущее:

Он живет в Париже в привычной среде: в школе Боссюэ его товарищами становятся Бертран де Соссин и Анри де Сегонь, вместе с юношами часто бывает сестра Бертрана-Рене де Соссин, или Ринетта, как называют ее приятели. Молодые люди, принадлежащие к аристократическим семьям Парижа, бродят вместе по улицам, заходят в кафе и ожесточенно спорят о самых различных предметах в особенности об искусстве.

«Сент-Экзю», как называют его товарищи — настойчивый и свирепый спорщик. Эвсебио, юноша чрезвычайно литературный, книжный, — постоянный объект его насмешек. И хотя подчас дело доходит до ссор, они остаются друзьями. Они нужны друг другу: каждый, оспаривая мнение собеседника, вырабатывает самостоятельную точку зрения.

В Париже у Антуана светские родственники: родня эта не очень близкая, но в чинах и званиях, да и к тому же все — люди состоятельные. Юный провинциал, появившийся в парижских гостиных, не хочет ударить лицом в грязь. В интернате дисциплина весьма строгая: учащимся, даже с ведома родителей, не разрешается приобретать что-нибудь самим — и Антуан просит мать то прислать ему котелок (он нужен ему для воскресных прогулок с кузиной), то шнурки для ботинок. В этот период он настолько внимателен к одежде, что подчеркивает: «Шнурки должны быть куплены в Лионе, а не в Амберье. В Лионе они прочнее». Ему доставляет искреннюю радость получить приглашение на ужин к герцогине де Вандом (сестре бельгийского короля!). Генеральша Жордан, подруга матери Антуана, заботится о нравственности молодого человека, снабжая его брошюрками, призванными уберечь от дурных влияний столицы. Антуан читает брошюрки, через него они проникают в школу, и он полуиронически замечает: «Я думаю, они принесут очень большую пользу». Впрочем, нравственность его безупречна. Он просит мать писать ему каждый день, сообщает ей, что был на исповеди.

«Я только что немного читал библию, — пишет он матери. — Какая это прелесть! Какая простота и сила стиля! И сколько поэзии! А заповеди, занимающие добрых двадцать пять страниц, — шедевры законодательства и здравого смысла. И всюду нравственные законы раскрываются в их неизбежности и красоте: и это великолепно!»

Опасаясь несчастных случаев при бомбардировках Парижа (старшеклассники при этом каждый раз вылезают на крышу), администрация лицея Сен-Луи переводит их в интернат при лицее Ляканаль в предместье столицы Бур-ля-Рейн. Едва освоившись с новой обстановкой, Антуан пишет матери:

Да, Тонио все тот же, каким он был в детстве: честный, прямой и теперь немножко моралист. Однако трезвость ума и прирожденный юмор не покидают его: больше, чем во всякие книжицы, он верит в благотворное влияние страха за свое здоровье. Правила поведения, безусловно, занимают его. В «правительстве» класса товарищи избирают Антуана «блюстителем нравов», и эта должность доставляет ему удовольствие, которого он не скрывает от матери.

Математика, друзья, споры, светские знакомства, вкусные обеды у одной из тетушек, музыка, которую Антуан любит с детства, — таков круг занятий и впечатлений восемнадцатилетнего Экзюпери. Но сказать только это — значит не сказать о нем почти ничего. Главная страсть Антуана не покидает его в Париже; наоборот, она усиливается: уже с шестилетнего возраста Антуан сочиняет стихи и сказки.

В Париже он прочел друзьям целую драму в стихах. Должно быть, она напоминала шиллеровских «Разбойников». В ней действовали благородные разбойники, наводившие ужас на всевозможных носителей зла. Друзья сохранили в памяти образ юноши атлетического сложения, с прядью волос, падающей на глаза; Антуан читал свою драму, отбивая ритм ножом для разрезывания книг, которым он размахивал в воздухе.

Эта любовь к писательству, принесенная Антуаном из детства, становится теперь грузом в его душе. Этот груз лишает равновесия Антуана. Он вносит в душу молодого человека сильнейшее беспокойство, избавиться от которого можно единственным способом — писать. Разумеется, Антуан не помышляет о профессиональном писательстве, он сознает, что оно ему недоступно с любой точки зрения: еще ничего не пережито, не найден способ приложения сил в жизни, а это необходимо писателю. Среда, в которой находится Сент-Экзюпери, по существу, беззаботна. Даже обедневшие аристократы, поставленные перед необходимостью идти на службу, не слишком задумываются о своем будущем: впереди карьера инженера, или моряка, или юриста, или архитектора, вполне достойная способностей и титулов родовитых юношей. Нет, Антуан вовсе не испытывает отвращения перед открывающимися ему путями. Он вполне серьезна хочет стать моряком и вполне добросовестно штудирует математику, которая легко ему дается, но он хочет обрести определенность жизни вообще, а не профессию, к которой готовится. Устроенность, определенность, в жизни нужны ему больше, чем товарищам: и потому, что привычное с детства довольство, уклад жизни навсегда остались позади, и потому, что потребность писать-плохая опора для того, кто ею одержим. Она властно толкает человека на поступки чуждые его привычкам, и, прежде чем стать высшей радостью жизни, становится тяжелым крестом. Нет, Антуан не будет морским офицером, не поселится с матерью в маленьком доме, где она будет ждать его долгие месяцы плавания.

«Расскажите о впечатлениях эльзасца, возвратившегося с войны в родную деревню, снова ставшую французской», — такова тема сочинения, предложенная Антуану при поступлении в Военно-морское училище. Взбешенный той псевдопатриотической белибердой, которую надо написать, чтобы получить хорошую оценку, Сент-Экзюпери пишет всего несколько строк. Он получает самый низкий балл. Зато его работа по математике признана лучшей работой всего конкурса, и его все же допускают к устным экзаменам. Но то ли Антуан строил все свои расчеты на высокие оценки на письменных экзаменах, что обеспечило бы ему высокий средний балл, то ли испытанная неудача выбила его из колеи,-он проваливается на устных экзаменах по истории и географии.

Антуан явно растерян. Впереди теперь не мерцает ясный и легкий путь. Но у него все больше возникает сомнений относительно правильности этого избранного было пути. Собственно, искусство ближе творческим наклонностям его натуры. Нельзя ли совместить любовь к искусству с влечением к технике? И Антуан поступает на архитектурное отделение Академии искусств.

И вот пятнадцать месяцев в Академии искусств в Париже. Еще пятнадцать месяцев, в которые Антуан ищет и не находит себя.

«Стоит только подрасти, и милосердный бог оставляет вас на произвол судьбы», — эту грустную мысль Сент-Экзюпери выскажет значительно позже, когда ему будет лет тридцать, но относится она и ко всему первому периоду жизни в Париже.

Теперь он живет настоящей жизнью богемы. Это самый глухой период его жизни, о котором мы почти ничего не знаем. Антуан не пишет даже матери, переживая все, что с ним происходит, глубоко в себе. Он по-прежнему встречается и спорит с друзьями, посещает ресторан Липпа, ходит на лекции. Несомненно, он много читает, пополняя свои знания в литературе. Среди книг, привлекающих его особенно, книги Достоевского, Ницше, Платона.

Но Латинский квартал со всеми его интересами слишком быстро перестает удовлетворять Антуана. Конечно, он может не спать до утра, писать по ночам стихи и утром читать их друзьям. Или ходить в кино и рассуждать с друзьями о глубоком смысле картин Чаплина, только что появившихся в Европе. Но все это снова вопреки представлениям тех, кто его окружает, не настоящая жизнь. В спорах Антуана с приятелями проступают новые нотки, подчас пугающие его собеседников. Теперь он восстает против самого существа жизни того круга, с которым он связан в Париже и к которому принадлежит по своему происхождению. Здесь говорят о политике, об искусстве, о философии, но и то, и другое, и третье становятся игрушкой в руках тех, для кого они никогда не были насущной необходимостью. И если два года назад круг Антуана оберегал его от зол, которые грозят юноше в Париже, теперь он сам смущает родственников и знакомых неожиданно суровыми морализаторскими настроениями.

Конечно, будь Антуан постарше, он не стал бы вслух упрекать окружающих за то, что они живут неполноценно, понимая, что эти упреки не могут ни к чему привести. То, что в молодости иной раз говорится резко и вслух, позднее уже не вызывает таких вспышек. Критикуя «своих», Антуан на деле порицал себя, свою приверженность к кругу, в котором он рос. Отказывая своим парижским знакомым в самостоятельной жизни, он казнил свою собственную несамостоятельность. И хотя мы не знаем, о чем именно толковал тогда Антуан, можно догадываться, что его суд был очень суровым. Когда много лет спустя одну светскую даму, знавшую Сент-Экзюпери в его двадцать лет, попросили рассказать о нем, она сказала: «Экзюпери? Да это же был коммунист!»

Так, воюя со своим окружением, а на самом деле борясь с самим собой, со своими привычками, с внешними обстоятельствами, толкающими его по гладкому пути, Антуан одерживает свою первую внутреннюю победу: в 1921 году, прервав действие отсрочки, полученной им при поступлении в высшее учебное заведение, он бросает занятия на архитектурном факультете и записывается добровольцем в авиационный полк в Страсбурге. Он еще не знает, к чему приведет его этот шаг. Сказать, что его привлекает авиация, значит намного опередить реальные события. Пока это лишь рывок, подготовленный месяцами напряженных раздумий. Это прыжок в неизвестность, вызванный подспудной вулканической деятельностью натуры Экзюпери, его прекрасным беспокойством, его высоким жизнелюбием.

В 1918 году, после поражения Германии, Страсбург, возвращенный со всем Эльзасом Франции, радостно встретил французскую армию. Эта армия, которой в то время восхищался весь мир, обогатилась за время войны новым оружием — авиацией. Впервые с тех пор, как существует человек, и с тех пор, как он, увы, воюет, сражения происходили в воздухе. Воздушные бои носили характер настоящего единоборства и подчас становились еще более ожесточенными, чем наземные. Летчики бились насмерть: другого выхода, кроме победы, не было. Тот, кто выходил из таких схваток победителем, представлялся другим людям необыкновенным героем. И вот эти новые герои вернулись в Страсбург воздушными путями. Они пролетели над марширующими по улицам войсками на бреющем полете и приземлились к югу от города на обширном поле, которое обступил лес, тянущийся до берегов Рейна. Здесь они должны были обрести мир. Самолеты несли на своих фюзеляжах изображение аиста — эмблему верности родному дому. Ведь аисты всегда возвращаются туда, где они родились. Крылья «аистов» были покрыты боевой славой: Домбрей, Брокар, Дорм, Нэнжессер, Навар, Гинемер и многие другие славные летчики входили в эту эскадрилью.

В начале 1921 года автор этих строк с тремя другими новобранцами прибыл на аэродром Нейдорф под Страсбургом для отбывания действительной службы. По особой льготе всем четверым нам было дано разрешение на обучение летному делу. Но сначала мы должны были, как и все другие призывники, пройти строевую службу, от которой мы, конечно, всячески отлынивали. Большую часть времени мы проводили на авиационном поле, глядя на летающие самолеты. С замиранием сердца следили мы за их эволюциями в небе.

Пилоты «Спадов» и «Анрио» были настоящими сорвиголовами. В большинстве своем это были добровольцы-сверхсрочники, попавшие в армию в самом конце войны и не успевшие проявить своей доблести. В истребительную авиацию их назначили после обучения в школе высшего пилотажа в По. Свои несбывшиеся чаяния — жажду подвигов и военных лавров — они теперь утоляли воздушным лихачеством. И не удивительно. Испытание, которому они подвергались при окончании школы, заключалось в следующем: молодой летчик, налетавший самостоятельно всего несколько часов, должен был подняться на две тысячи метров и ввести машину в штопор. Для того чтобы выйти из штопора, нужен был сложный маневр — особенно сложный для новичка. Если пилоту это удавалось, он попадал в истребительную авиацию. Неудачника отвозили на кладбище. Если же пилот, поднявшись на две тысячи метров, боялся ввести машину в штопор и спускался в планирующем полете, его назначали в бомбардировочную или разведывательную авиацию.

Что до опытных военных летчиков, тех, кто принес крыльям Франции заслуженную славу, то они отнюдь не щеголяли удальством. В воздухе их легко можно было отличить по гораздо более «классическому» полету, да и на земле они вели себя гораздо скромнее и проще. Но со времени войны не прошло и двух с половиной лет, ореол, которым были окружены эти современные рыцари с грудью, увешанной орденами, нисколько не померк, и мы, зеленая молодежь, взирали на этих асов с глубоким почтением.

В нашу четверку входил высокий дородный парень с вздернутым носом и необыкновенным взглядом широко расставленных, сильно удлиненных глаз — рядовой Сент-Экзюпери. Глаза — это первое, что привлекало к нему внимание, должно быть потому, что зрачка цвета спелых каштанов посажены у него очень высоко и, обнажая белки, придавали взгляду особую глубину. Его округлое лицо производило впечатление не то задумчивой серьезности, не то сдержанности. Иногда оно как бы озарялось скользящей по губам застенчивой улыбкой. В постоянно сменяющихся выражениях его лица можно было прочесть несомненные признаки поражающей в его возрасте индивидуальности. Он некрасив, но от него исходило какое-то обаяние.

Рядового Сент-Экзюпери назначили сначала в рабочую команду. Одевался он поначалу с явной нарочитостью, подчеркнуто по регламенту и выглядел при этом забавно в солдатской форме французской армии тех времен. Куцая курточка, брюки в гармошку, пилотка с острыми длинными углами, на ногах тяжелые солдатские башмаки. И при этом немного грузная поступь.

Этот солдат с большими руками, вылезающими из коротких рукавов, смущал тонкостью ума некоторых своих начальников, для которых в армии ум полагалось иметь по количеству нашивок. И, конечно, полк не полк без неизбежного строевика — старшины нелетного состава. Он был здесь злейшим врагом Сент-Экзюпери, и солдат мстил своему начальнику инертностью и медлительностью, выводившими его из себя.

Однажды Антуан был назначен чистить картошку. Но вместо того чтобы приняться за работу, он стоял, засунув руки в брюки, и с рассеянным видом озирался по сторонам. Внезапно из-за кухни появился старшина. Антуан не подал и виду, что заметил его, но в глазах его заиграли лукавые искорки. Подойдя к нему почти вплотную, старшина уставился на него яростным взглядом.

— Вот как! Не работаете, значит?

— Как видите... — отвечал Экзюпери.

— Не хотите работать?

— Наоборот, только и мечтаю...

— Почему не чистите картошку?

— Ножа нет.

— Ножа нет! Почему?

— А вот не дали мне.

— Как это не дали?

— Не могу знать. Когда я прибыл сюда, мне дали котелок, фляжку, ложку, вилку, а ножа вот не дали. — И рядовой де Сент-Экзюпери посмотрел на своего начальника с выражением такой чистосердечной наивности, что тот опешил и, должно быть, впервые задумался над тем, почему новобранцам не выдают вместе с котелком, ложкой, вилкой и нож.

Наконец старшина прервал свои глубокие раздумья и рявкнул:

— Плевать я хотел! Все равно чистите картошку!

Антуан наклонился, поднял с земли картофелину и начал старательно отдирать с нее кожуру ногтем.

Попав в полку в нелетный состав, Сент-Экзюпери внешне как бы отдается на волю судьбы, но внутренне не мирится со своим положением и проявляет большую настойчивость и упорство в поисках своего пути. Он сохраняет дистанцию между собой и пестрым населением казармы, где смешаны тонкость и грубость, глупость и ум. Как и во Фрибуре и в Париже, он очень общителен, но нелегко сближается. Нужно что-то большее, чтобы товарищеские отношения переросли у него в дружбу. Казарменная жизнь, невозможность остаться наедине с самим собой тяготят его больше любой самой черной работы.

К счастью для него, 2-й авиационный полк возглавлял майор Гард — самый очаровательный командир, какого только можно себе пожелать. В прошлом пеший егерь, ставший во время войны летчиком-истребителем, он хорошо разбирался в людях. Его офицеры были ему подстать. Дисциплина в полку не отличалась строгостью — здесь еще царила атмосфера товарищества боевой эскадрильи, сохранившаяся со времени войны. И вскоре в положении Сент-Экзюпери происходит значительная перемена. Он пишет матери:

Положим, в полковой столовке Антуан бывает в кои веки. Добившись разрешения жить на частной квартире, он является в казарму только на поверку, на занятия и для выполнения очередных нарядов. В городе он даже вопреки регламенту одевается во все штатское. Для того чтобы вести такую жизнь, нужны деньги — не на пятьдесят же сантимов в день, причитающихся от казны рядовому, можно себе это позволить, этих денег едва хватает, чтобы изредка выпить с товарищем кружку пива. Но, как можно заключить из его письма, он над этим не очень-то задумывается и сам себе назначает «пенсию».

Теперь несение военной службы для него не столь мучительно, и он терпеливо ждет дня, когда, наконец, начнется обучение полету. И не в том дело, что он уже почувствовал неудержимую тягу к профессии летчика. Но он считает свое пребывание в полку потерей времени и хочет извлечь из него хоть какую-нибудь пользу. К несчастью для него, в это время на аэродроме в Нейдорфе происходит тяжелая катастрофа, Учебный самолет сразу же при взлете теряет скорость. При этом разбиваются инструктор и ученик-пилот. Министерство запрещает обучение летному делу в полку солдат, проходящих действительную службу. Для этого имеется специальная школа в Истре. Правда, там еще значительно больше несчастных случаев, недаром эта школа заслужила название «Каторги учеников-трупов», но такова военная рутина.

Чтобы получить звание летчика, перед Сент-Экзюпери оставались открытыми два пути: либо записаться на лишний год на сверхсрочную службу (это, конечно, его не устраивает: за два месяца он уже успел возненавидеть солдатчину, «от которой ни черта толку... только тупеешь, и тебя ругает всяк, кому не лень»), либо просить о своем переводе в Марокко, где в авиачастях еще производится обучение летному делу. Антуан открывает третий путь. Для него опять же нужны деньги — и на этот раз сразу значительная сумма.

Но за чем дело стало? У Тонио есть любящая и горячо любимая мать. Мало того, что она ежемесячно присылает ему пятьсот франков на расходы, теперь она должна достать две тысячи франков, Именно достать, потому что денег у нее в обрез. Эти две тысячи франков нужно уплатить за обучение у гражданских летчиков-первые самолеты гражданской авиации летают через Страсбург.

В 1921 году на самом дальнем краю летного поля 2-го авиационного полка в Нейдорфе под Страсбургом примостился старый, залатанный брезентовый ангар военного времени. Здесь закладывалась основа одного из первых аэропортов гражданской авиации.

Первая линия связала Париж с Лондоном, вторая-Тулузу с Касабланкой, третья-Париж с Бухарестом. На этой-то линии Страсбург (Нейдорф) и был первым этапом. Летчики и механики, знавшие друг друга по боевым эскадрильям, вновь встречались на аэродромах, оборудованных на скорую руку. Они уже не могли себе представить жизнь без полетов, вдали от крылатых машин. Но самое удивительное 'то, что нашлись и пассажиры! Мужчины и женщины, никогда прежде не отрывавшиеся от земли, наперебой шли к ним, чтобы лететь в Париж, Прагу, Бухарест, Касабланку. И на каком самолете! Это был двухместный «Сальмсон», который во время войны использовали для разведки и корректирования огня артиллерии. Пилот помещался перед крыльями, у мотора. Позади, отделенные от него баком для горючего,-пассажиры. Брали не больше двух, да и то они не должны были быть чересчур толстыми. Они умещались на прежнем месте наблюдателя — для этого попросту сняли пулеметную турель.

В тесных шлемах, в защитных очках, открытые ветру и дождю, с путавшимся в ногах портфелем или чемоданчиком, они стоически и гордо путешествовали, подавляя страх упасть на землю. И страх этот был вполне основательным. Количество аварий было столь велико, что если бы это происходило сегодня, авиакомпании прогорели бы немедленно. Говорить о катастрофах было запрещено, пресса о них умалчивала. Аварии объяснялись прежде всего неприспособленностью самолетов к новому назначению. Перегруженные, неустойчивые, без радио, самолеты вылетали в рейс над Вогезами, Карпатами, Пиренеями, не имея никаких сведений об ожидающей их в пути погоде, и тем не менее они никогда не поворачивали обратно. Их вели пилоты, бывавшие и не в таких переделках. Да и потом... Разве не судьба пилота, думали тогда, рано или поздно разбиться? Да, но пассажиры...

Рассказывали, что однажды пилот такого самолета на линии Тулуза — Касабланка, посадив его после часа борьбы с жестокой бурей, крикнул, обернувшись к пассажирам:

— Вам что, шею свернуть захотелось?

Вот у этих-то пилотов Сент-Экзюпери и решил обучиться летному делу.

Как-то заметив только что приземлившийся самолет, Сент-Экзюпери своей грузной походкой пустился в огромное для него путешествие и из края в край пересек все летное поле. Присев на корточки около возившегося с какой-то неполадкой механика, он завязал с ним разговор.

— А ведь на этих машинах можно было бы научиться летать и получить права, не правда ли?

— Что за вопрос? Ничем мы не хуже! — важно ответил механик.

— А сколько бы это стоило?

— Это надо спросить у директора аэропорта.

Солдат Сент-Экзюпери отправился разыскивать «директора аэропорта», а затем и свое начальство.

Мать вся эта затея не обрадовала — и Антуан пишет ей нежные настойчивые письма:

«...Капитан Билли был со мной очарователен... он вполне одобряет мою мысль получить права гражданского летчика... Так или иначе 9-го, как я полагаю, начнется мое обучение на пулеметчика...»

«...Меня будут учить летать на чрезвычайно тихоходном „Фармане“. На нем специально устанавливают двойное управление, чтобы не пришлось начинать на быстроходных учебных „Сопах“.

Клянусь, вам незачем беспокоиться. Раньше, чем через три недели, я без двойного управления не полечу. А поскольку я и так почти каждый день летаю на военных самолетах — например, сегодня, — то ведь это ничего не меняет.

Вы пишете, чтобы я, зрело не обдумав, не принимал окончательного решения. Клянусь, решение вполне зрелое. Не могу терять ни минуты — отсюда и моя спешка.

Как бы там ни было, начинаю и среду; но хотел бы получить деньги еще во вторник, чтобы не оказаться в неловком, я хочу сказать, некрасивом положении перед авиакомпанией.

Умоляю, мама, не говорить об этом никому и выслать мне деньги. Если хотите, я верну их вам мало-помалу из моего жалованья. Тем более что, как только я стану военным летчиком, у меня будет сотня возможностей пройти конкурс для поступления на офицерские курсы. Вы не откажетесь сделать это еще сегодня, не правда ли, мама? Я буду вам так благодарен».

И вот Антуан уже сжимает ручку учебного самолета с двойным управлением. Он держит слегка вибрирующую ручку и повторяет движение инструктора, сидящего рядом. Учитель подает знак, медленно поднимая руку к небу. Увеличены обороты. Ручка отжата от себя. Машина дрожит. Короткий пробег, и вот она уже отделяется от земли. Ручку — влево, одновременно нажим на левую педаль. Шпиль собора, возвышающийся над крышами, уходит вправо. Весь город поворачивается следом за ним. Теперь ручку на себя, а нога нажимает правую педаль. Самолет наклоняется влево. Левое крыло поднимается, заслоняя город. Внизу — поля и серебряное зеркальце пруда, разнообразие оттенков весенней зелени леса и блистающий под солнцем Рейн. Теперь руки и ноги, повторяя движения инструктора, направляют самолет вниз. Крылья ложатся горизонтально, и за ними открывается новый чудесный вид: голубоватые горы, темные леса — Вогезы.

Самолет плавно приземлился. И ученик чувствует тихую гордость, возникающую в первые минуты полета. В этом ощущении есть что-то физическое, плотское, подобное радости первого обладания. И вместе с тем ощущение такой свободы, точно человек парил в воздухе сам, без помощи машины.

Все летчики из тех, кто наделен «чувством полета», испытали это двойное ощущение в пору, когда самолет не был еще сложным сооружением, воздушным кораблем. Пилот составлял тогда одно целое с машиной. Он чувствовал ее каждым нервом. Ягодицы пилота, особенно чувствительные в полете, были тем прибором, который немедленно сигнализировал о самой страшной беде — потере скорости, и летчик успевал предотвратить штопор.

Для пилота в небе самолет живет, и жизнь его прочно связана с жизнью летчика. Она успокаивает его или тревожит. Она родит в пилоте такую же интуитивную близость к машине, какую испытываешь к родному человеку. Страсть к полету — это страсть к самолету.

Все эти чувства Экзюпери испытал с первых своих полетов, и, если он не мог еще ни выразить их, ни признаться в них самому себе, они незаметно отложились в нем для того, чтобы раскрыться впоследствии в острой тоске по самолету, И писатель позднее сам расскажет об этом чудесном слиянии человека с машиной.

После разворота над полями ученик должен был научиться приземляться. Сбавлялись обороты, угасал шум мотора. Потихоньку ручку брали на себя. Становился слышным свист ветра. Небо исчезало перед капотом, и казалось, что земля притягивает к себе самолет. Зеленый луг аэродрома и постройки, люди у ангаров — все это вырастало. Становилась различимой трава. Наконец толчок, отдающийся в животе. Глухой шум, сотрясение всего аппарата и неподвижность.

Соприкосновение с землей — это новая радость, высшее достижение, завоевание. Однако учитель поворачивается к ученику:

— Не цепляйся за ручку, держи ее свободнее. Так лучше почувствуешь машину. На крутых виражах, когда самолет сильно наклоняется, выправляй нажимом на педаль. При посадке нужно уменьшить наклон. Следи за скоростью. А ну, еще раз!

Сент-Экзюпери быстро овладел пилотажем. О его обучении до сих пор рассказывают легенды: ученик, мол, желая как можно скорее летать самостоятельно, поднялся в воздух в отсутствие учителя. Он якобы не умел тогда приземляться, вдобавок к этому в воздухе якобы загорелся мотор его самолета. И все же ученик приземлился. Такого случая на самом деле не было. Можно только сказать, что обучение Экзюпери обходилось компании довольно дорого, так как поломки и аварии происходили часто, как, впрочем, почти у каждого ученика.

Закончив курс подготовки гражданского летчика, Экзюпери просит направить его в Марокко, там он намеревался получить права военного летчика: гражданская школа этих прав не давала.

Полгода, проведенные в Марокко, наполнены для Антуана светом и радостью. Наконец он приобрел профессию, да еще какую — крылатую, редкую по тем временам! И все же дальнейшее он представляет себе очень смутно. Военная служба подходит к концу. Антуан вовсе не горит желанием остаться военным. Несмотря на радость, которую приносят ему полеты, он не относится к своей профессии как к призванию. Он отдался простым внешним обстоятельствам жизни, отказавшись от инертного обыденного существования в Париже, но подвижность и необычность новой жизни как будто тоже его не удовлетворяют.

Любопытно отметить, что, описывая матери свои полеты над пустыней, он сетует на отсутствие в ней зелени и яблонь в цвету. Он видит пустыню еще совсем другими глазами, чем несколько лет спустя, когда он посвятит ей столь замечательные страницы. Теперь же он все чаще вспоминает Сен-Морис и радости детства, в свободное от полетов время много рисует, так много, что даже пишет матери: «Я открыл, для чего я создан: угольный карандаш Конте». Однако и рисование не поглощает Антуана целиком. И вот, наконец, упакованы его блокноты с рисунками. Капрала Сент-Экзюпери для усовершенствования переводят во Францию, в авиационную школу в Истре.

Как уже сказано, эта школа пользовалась среди военных летчиков дурной репутацией. Старые, ветхие самолеты, на которых производилось обучение и которые самим ученикам приходилось ремонтировать, грозили бедой. Чаще, чем в других местах, отсюда увозили цинковые гробы разбившихся. Старшины-строевики нелетного состава в свободное от полетов время здесь просто зверствовали. К счастью для Антуана, он перед переводом в Истр с успехом прошел конкурс для поступления на курсы офицеров резерва — ив Истре ему предстоит пробыть недолго. Короткое пребывание в этой школе как будто бы окончательно настроило Сент-Экзюпери против военной карьеры. Однако срок действительной службы еще не кончился, и он все же заканчивает офицерские курсы в Аворе, где в октябре 1922 года ему присваивают звание младшего лейтенанта.

Из Авора он пишет матери грустное письмо, полное признаний в сыновней любви и тоски по дому детства:

Этот «взрослый сын» видит в самолете только средство добраться до материнского дома. К чему ему самолет, если он не может привести его домой?..

До конца срока осталось еще пять месяцев, и Антуан получает назначение в 34-й авиационный полк в Бурже. Став офицером, Сент-Экзюпери начинает помышлять о том, чтобы остаться в армии, и даже предпринимает некоторые шаги в этом направлении. И вовсе не потому, что его привлекает военная карьера. Однако при всем его ярко выраженном стремлении к самостоятельности, к свободе он до сих пор связан зависимостью от матери. Он хотел бы ей помогать вместо того, чтобы пользоваться ее помощью. Он хотел бы обрести ясность, устойчивость в жизни. Но пока что Антуану ясно только одно: одиночество, которое охватывает тебя, как только ты становишься взрослым, невыносимо. Привязанность Антуана к матери — единственное, что придает его жизни смысл.

Молодой летчик часто бывает теперь в Париже. Внезапно в его жизнь входит первое чувство и захватывает Антуана целиком. Он счастлив. Подобно многим юношам, наделенным обостренной чувствительностью и тонкой душой, Антуан вкладывает в свое чувство все, находит в нем утешение, радость, полноту жизни. Мы почти ничего не знаем об этой любви. Ни тогда, ни позднее Сент-Экзюпери ire обмолвился о ней ни одним словом, настолько затаенным, избегающим огласки было его чувство. Казалось бы, любовь всегда дает писателям благодарный материал, оставаясь вечной темой литературы. Но даже и потом, когда Сент-Экзюпери станет зрелым писателем, он нигде не расскажет открыто ни об этой, ни о второй своей любви. И, может быть, оттого, что он весь ушел в это чувство, пытался строить на его основе жизнь и целиком зависел от него, а оно не смогло дать ему ничего, Антуан особенно глубоко затаил в себе горечь утраты.

Он полюбил девушку из богатой аристократической семьи. Изящная, воспитанная, образованная, она отвечала молодому летчику взаимностью, оба они принадлежали к одной среде. Они помолвлены. Все идет на лад. Но судьба, как будто задавшись целью не пустить Антуана в примелькавшуюся, обычную для его круга жизнь, разрушает планы и надежды молодого человека. Во время одного из тренировочных полетов самолет Сент-Экзюпери, едва оторвавшись от земли, теряет скорость и падает на землю. Антуан получает тяжелые ранения. Родители невесты, узнав об этом, восстают против брака Сент-Экзюпери с их дочерью. Для того чтобы брак стал возможным, Антуану предложено отказаться от его опасной профессии.

И если бы девушка, которую он любил, не была так прочно привязана к своему кругу, не жила во власти установившихся представлений о быте, вряд ли запрет родителей остановил бы Антуана. Но у Сент-Экзюпери нет ни состояния, ни положения, к тому же обнаружилась трещина не только между ним и девушкой, которую он любил, она пролегла между Антуаном и всем ее кругом, скованным, лишенным непосредственности. Там держатся за ценности, пусть освященные традицией, но безнадежно устарелые, ничем не связанные с мятущейся жизнью. Антуан же, в силу своего характера и особых обстоятельств, с юных лет попадает в самую гущу этой жизни. Он пока и сам не понимает еще ее смысла, ее силы и направления. Живое движение не поддается формулировкам. Антуану предложен выбор: семейное счастье или опасная профессия. Но так могут ставить вопрос только консервативные люди. Они всегда только зрители. Антуан же действует. Он отказывается принимать предложенный выбор. Ни семья, ни самолет. Любовь принесла только раны, профессия — тоже. Он отказывается от военной карьеры, но отказывается и от девушки. Снова, как несколько лет назад, жизнь ставит перед ним не решенную еще задачу: как жить, что делать, кем быть?

Будто и не были прожиты эти три года-все опять пошло насмарку. А ведь со времени своей неудачной попытки, поступить в Военно-морское училище он успел посетить множество мест и пережил много новых чувств и ощущений. Он знает жизнь парижского студента, он был солдатом, он освоил едва ли не самую новую профессию века, он побывал в Африке, пережил любовь. Но «как медленно созревает человек!». Понадобится еще по меньшей мере семь лет, прежде чем молодой человек, лишенный всего, что делает жизнь радостной, что придает ей смысл, овладеет этой жизнью, «заново родится» и даст явлениям мира свои собственные имена...