Могилев ЛевЖелезный человек

ЛЕВ МОГИЛЕВ

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК

СОДЕРЖАНИЕ

Железный человек Согласен Нед Карти умер Рождение железного человека Первый опыт жизни Простые чувства Открытие мира Сложные чувства Глубокий след Столкновение Бегство Роспись

Быть или не быть - таков вопрос.

Шекспир "Гамлет"

СОГЛАСЕН

Было страшно, но он не видел иного выхода. Нужно решать.

Светлые глаза профессора внимательно изучали его лицо. Ах, не все ли равно! Не все ли равно, какой путь приведет тебя к роковому исходу.

Но то был лишь голос самоуспокоения. Конечно, не все равно! Ведь имя этому - смерть.

Он рассматривал свои руки, бессильно лежащие на колена. Тонкие, прозрачные, с ясно обозначившимися синими венами, они, казалось, непригодны уже ни для какой работы. Даже карандаш выпадает из слабых пальцев. Нужно решать.

Недуг подкрадывался, как вор. Облик его был смутен. Среди шумной и пестрой жизни он мелькал, как тень, заставляя вздрагивать. Потом стал наглее, его уродливый облик все яснее обрисовывался, все чаще возникал перед глазами.

"Здравствуй, Нед Карти, - говорил призрак, - я здесь. Ничто не разлучит нас. Ибо я - в тебе!"

Увы! Нед хорошо понимал это. Тщетно гнал он беспокойные мысли, тщетно старался думать о другом. Душной ночью, не в силах заснуть, он чувствовал, как что-то тяжелое давит на его грудь, мешает дышать. Потом в него заползала холодная скользкая масса, заполняла все тело. И оно становилось слабым, чужим. И было страшно.

Как несправедлива жизнь! Ведь он, Нед Карти, не хуже других. Нет, он даже лучших многих. Молодой, талантливый... Жизнь обещала ему многое. И Нед знал, что может и должен сделать многое. И вот пришлось остановиться...

Нед познакомился с профессором Траубе год назад. Судьба случайно свела его с этим странным ученым. На физиологической конференции. Профессору понравился доклад Неда. В кулуарах разговорились. Траубе изъяснялся сложно, почти недоступно. Но было в его словах нечто притягательное, как бездна. Потом Нед часто бывал у Траубе дома и в лаборатории. То, что продемонстрировал ему профессор, казалось еще более странным. С удивлением наблюдал Нед, как блестящие металлические игрушки бегали наперегонки с живыми мышами и крысами по сложным лабиринтам. В лаборатории сочетались электроника и физиология. Сотни моделей и сотни разных животных в клетках: мышей, белых крыс, морских свинок, кроликов, кошек.

Приборы необычны. В них, как в формулах, воплощена неведомая постороннему научная мысль. Но особенно восхищала Неда операционная. Серебристо-матовое сияние заливало ее. Хирургический инструментарий грозно поблескивал в шкафах. Огромный бестеневой рефлектор, операционный стол, столик для операций над мелкими животными, дыхательный столик, искусственные легкие, автожектор.

Регистрирующие приборы позволяли уловить малейшие функциональные сдвиги в организме.

Из скупых и сложных пояснений Траубе перед Недом постепенно возникала научная идея профессора. Он не сразу постиг ее грандиозность, только чувствовал, как приближение урагана.

- Биотоки... - говорил профессор, - вы не знаете, что это такое, хоть вы и физиолог. Биотоки могущественны. Они - как запал, как капсюль-детонатор в артиллерийском снаряде... Мы недооцениваем значение биотоков, используем их лишь как показатель физиологических функций. Этого недостаточно.

С глубоким вниманием прислушивался Нед к словам Траубе, стараясь точно следовать за его мыслью. Это не всегда удавалось.

- Биотоки связывают мозг с рецепторным и эффективным механизмом, - продолжал Траубе. - Но их можно использовать и для другого. Под влиянием биотока электронный луч осциллографа пишет сложную кривую. Ну. а если кривая - код механических процессов искусственной системы? Что тогда? Угадываете? Итак я говорю о трех звеньях:

МОЗГ - ОСЦИЛЛОГРАФ - МЕХАНИЧЕСКАЯ

ИСПОЛНИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА.

Разумеется, речь идет не именно об осциллографе, а об электронном усилителе и трансформаторе биотоков...

- Собственно говоря, эта идея уже имеет техническое воплощение, - отвечал Нед. - Я разумею ныне существующие биопротезы...

- Не то, не то! - возражал Траубе. - Протезировать часть тела, например руку - одно, а протезировать все тело - другое!

- Как вас понять? Вы говорите об автомате?

- Не совсем... Я говорю о теле-протезе с живым мозгом. Я говорю о том, что мозгу можно дать иной исполнительный механизм.

Затем профессор демонстрировал свои "игрушки" - механизмы с необычайным добавлением.

Но сегодня Нед пришел к профессору Траубе не за тем, чтобы слушать его объяснения. Нет. Неотвратимое приближение смерти. Странно, что не было более ранних причин этого. Были и туманные разговоры с профессором, правда, совсем недавно... Но если бы два года тому назад кто-нибудь заговорил об этом! Нед счел бы такого человека сумасшедшим или злым шутником.

Профессор был необычно многословен. Многое сказал он Неду И была во всем жестокая правда.

- Вы умрете, - говорил Траубе, - вы очень скоро умрете. Может быть, через год, а возможно, и через шесть месяцев.

- Так зачем же вы говорите мне об этом!- возмутился Нед.

- Не в словах дело. Вас утешали врачи. Их долг. Но утешения не полезнее горькой истины. Ваше тело изношено. Оно ни к черту не годится. От него нужно избавиться, сжечь его.

- И оставить бессмертную душу... Не так ли?

- Не душу, а мозг! Послушайте, Карти, у вас хороший мозг. Прекрасный! Но ему нужен и прекрасный дополнительный аппарат. Я дам ему это.

- Два пути: один - навеки погрузиться в черную тропасть смерти, другой - пройти сквозь смерть, как сквозь ночь, чтобы вновь увидеть день.

- Каким будет этот день...

Нед задумался. Не было никакой твердой логической зацепки, никакой точки опоры, чтобы перевернуть темный мир сомнений. Страх небытия, одно из ужасных приобретений человеческого сознания, его непостижимое противоречие многоцветному миру ощущений - вот причина всему. "Быть или не быть-таков вопрос..." Сложный вопрос. Но и он мог быть решен, только потом перед ним вставал другой, не менее тревожный. Что там, за темной ночью небытия, что ожижидает его, и не будет ли это страшней ли оно самого небытия?"

Долго молчал Нед. Долго ждал профессор ответа. Он понимал, конечно, что дать ответ не просто.

- Решайте же, Карти! Вам не грозят никакие мучения. Лишь пробел в чувствах и в сознании. И все...

- Значит, умереть? - с невыразимой горечью спросил Нед.

- Пусть так... Нед Карти умрет, но мозг Неда, мысли Неда, чувства Неда будут жить. Ну, решайте же!

- Согласен, - глухо сказал Карти и отвернулся.

- Хорошо, - профессор подошел к письменному столу, - теперь составим один документ. Нужна ваша роспись.

- Надеюсь, не кровью?

- Нет, чернилами.

НЕД КАРТИ УМЕР

Весть о смерти Неда Карти быстро облетела его друзей и знакомых. Одни искренне печалились, другие высказывали сожаление по традиции: о мертвых не говорят плохое. Родственников у Неда не было, если не считать какого-то троюродного дяди. Да и тот жил за тридевять земель. Говорили, что профессор Траубе близко к сердцу принял безвременную кончину талантливого молодого человека, что все расходы, связанные с этим, он взял на себя.

На следующий день в квартире покойного собрались его сослуживцы по институту, знакомые и малознакомые, движимые досужим любопытством. Был и профессор Траубе. Он держался в стороне и не вступал ни с кем в разговоры. После немногих прочувствованных фраз кортеж машин тронулся к крематорию.

...Нед лежал белый и испитой. На его заострившемся лице читалась просьба: "Кончайте же скорей!

Траубе, не отрываясь, смотрел на это лицо. И было в его взгляде что-то такое, что смущало и тревожило других. Не жалость и не горе, а нечто совсем другое, непонятное. И все чувствовали, что между покойником и профессором есть какая-то связь, которую не могла разрушить даже смерть...

"Сейчас все будет кончено, - думал Траубе, - гроб бесшумно опустится и скользнет в отверстую огненную пасть крематория, и ты, Нед Карти, уйдешь в небытие. Тебя не будет, тебя уже нет. Но ты родишься вновь. Ты явишься в жизнь в другом облике. Необычный, удивительный облик... И никто не будет знать, что ты - Нед Карти. Да ты и не будешь никогда Недом. Кто знает, кем будешь ты... Даже я... Каким шагом, тяжелым или легким, быстрым или медленным, вступишь ты в жизнь... Каким путем пойдешь по ней... А будет имя тебе Гарри..."

Траубе вспомнил давно прошедшие годы. Он был молод, путешествовал по дальним краям. В памяти рисовались беспокойные просторы океана, ослепительные, словно врезанные в небо пики гор, бесконечная смена картин. Много простора, много солнца, много ветра и очень много счастья. Но большое счастье таит в себе угрозу. За ним, как за ясной далью, угадываются грозовые очертания. Траубе отгонял воспоминания, но они упрямо лезли в голову, вытесняя все. Сын Гарри... Это было много лет назад, но никогда не забыть потерю.

"Ты будешь моим сыном Гарри Траубе, - думал профессор, и я имею на это право, ибо тебе я дам новую жизнь..."

Церемония закончилась.

- Куда? - спросил шофер, когда профессор сел в машину.

- В лабораторию. Да побыстрей!

Смерть Неда Карти не была обычной смертью. Она произошла по согласию Неда. Она сулила удивительные последствия... В тот вечер, когда Нед был у Траубе, когда он поставил свою подпись на одном странном документе, было положено начало цепи событий. Мы вернемся к этому вечеру, чтобы проследить все, что свершилось. Что это было - преступление или подвиг? Жестокость или величайший гуманизм? Прихоть или неумолимая необходимость?

Подготовленный к операции, Нед ожидал профессора. Он лежал на операционном столе под огромным рефлектором: вокруг него сверкали бесчисленными деталями приборы; ассистент белой тенью скользил между ними. И во всем - что-то грозное, зловещее, неумолимое, как сама смерть.

Затем пришел профессор. Он что-то говорил Неду, но тот не слушал его. Он словно погружался в океан неопределенных мыслей, таких же неверных, неясных, неподвижных, как волны, таких же темных, как глубины. Для них не требовалось умственного усилия. Ведь все решено. Они текли сами собой, как вода, они рождались и умирали.

- Карти... - долетел откуда-то голос профессора. - Карти, вы меня слышите?

Нед не отвечал. Ему не хотелось совершать ни малейшего усилия, даже произнести "да".

Перед глазами в белой руке блеснул маленький флакончик.

- Вдохните. Так, глубже, еще глубже!

Голос растворился в плотной тишине, которая сомкнулась вокруг. И вместе с ней пришел мрак, пронизанный искрами. А потом искры погасли.

Профессор работал виртуозно. Послушно расступались ткани. Они жили, в них струилась кровь, но ни одна капля ее не выступила на поверхности. Вот она, сонная артерия. Легкая волна пульсации пробегает по ней. Это одна из великих магистралей жизни.

А профессор делает свое дело. Нельзя терять ни одной минуты, ни одной секунды, ибо они решают все. Ошибись - и ты совершишь убийство, самое простое и самое гнусное, хотя бы уже потому, что обычно убийца не обещает жертве сохранить жизнь.

Сложная сеть сосудов отпрепарирована. Наложены пинцеты Пиана. Тело осторожно повернуто на бок и фиксировано на столе. Ловко сделаны надрезы, и в сосуды введены канюли, соединенные трубками с автожектором. Прибор включен. Профессор переводит дух. Он устал, но отдыхать нельзя.

В руке Траубе одно из совершеннейших изобретений в области хирургии - ультразвуковой манипулятор. Великолепный инструмент сделал доступным проникновение в самые интимные уголки человеческого тела, сделал возможным такие операции, о которых могли лишь мечтать. По сравнению с ним скальпель покажется грубым, тупым кухонным ножом, куском железа, разрывающим тончайший шелк живой ткани. Манипулятор закреплен на тонком подвижном штативе. Он подводится к оперируемому участку на такое расстояние, какое необходимо хирургу, он подчиняется малейшим движениям, самой воле хирурга, он позволяет регулировать глубину разреза с точностью до микрона. Закрепленная на сложном штативе блестящая маленькая лопаточка легко скользит по операционному полю, и все глубже расступается ткань.

Кожа опущена на лицо оперируемого. Кажется, что профессор играючи производит круговой разрез черепа. Но это только кажется... Капли пота бисером блестят у него на лбу, на висках вздулись синие вены. Напряжение огромно. Поистине великий труд.

Осторожно приподнимает профессор крышу черепа, и глазам открывается бледно-розовая, пронизанная тончайшей сетью кровеносных сосудов извилистая поверхность мозга. Нежные оболочки одевают ее. Под ними сам мозг - великое и все еще не познанное творение природы, вместилище миров, колыбель чувств, лоно идей В небольшом нежном куске материи заключено огромное. В миллиардах маленьких клеточек замыкаются цепи великих явлений природы. Кто проследит эти скрытые пути? Кто предопределит их?

Внимательно осматривает профессор поверхность мозга. Ему предстоит труднейшая часть работы. Вновь тихо гудит манипулятор. Путь опасен, рядом пропасть, смерть Профессор и ассистент, кажется, изнемогли от напряжения.

Аккуратно удален небольшой кусочек затылочной кости. Медленно поворачиваются операционный стол и держатели, фиксирующие голову. Обнажена стволовая часть мозга, продолговатый мозг. Здесь, в этом маленьком участке - средоточие важнейших жизненных центров. Укол иглой - и все кончено. Здесь проходят магистральные нервные пути организма.

Гудит автожектор. Над обнаженным участком мозга тихо опускается прозрачный пластмассовый колпак. К нему подсоединено сложнейшее устройство. Оно достаточно компактно и может свободно уместиться в папиросной коробке. Тонкие провода соединяют его с небольшим прибором, стоящим сбоку на столике. Это термовибратор. Зеленовато светится маленький экран, тонкие стрелки бегут по циферблатам. Прибор включен. Теперь нужно ждать.

- Пятнадцать градусов в минуту, - говорит ассистент.

- Достаточно.

Термовибратор равномерно понижает температуру во всех точках мозга. Он полностью исключает образование разрушительных кристаллов льда в тканях.

- Минус шестьдесят, - рапортует ассистент.

- Довольно!

Автожектор и термовибратор отключены, предстоит сложнейшая часть работы: выделить головной мозг нз его костяного лона. Но для этого необходимо отделить его от спинного мозга. Вновь гудит манипулятор, профессор осторожно отслаивает ткани. У первых четырех шейных позвонков удалены дуги, перерезан спинной мозг, отсечены нервные корешки. Траубе смотрит на ассистента.

- Я хочу сохранить глаза, - говорит он.

- Глаза! Но ведь это ужасно, профессор!

- Так нужно... Мы должны сохранить глазные яблоки, зрительные нервы.

- Но...

- Никаких "но"!

И вновь трудятся профессор и ассистент. Удаленные части костей водворены на место, натянута кожа, аккуратно наложены швы. Они совершенно замаскированы мастикой.

- Пять часов без перерыва, - говорит ассистент.

- Да, пять часов, - соглашается профессор.

На столе - лишенное мозга тело. Нед Карти навсегда ушел от друзей и знакомых.

РОЖДЕНИЕ ЖЕЛЕЗНОГО ЧЕЛОВЕКА

Рождение чего бы то ни было, рождение в самом общем смысле этого слова нельзя понимать как одиночный свершившийся факт, свершившийся в определенное время. В последнем случае мы исключаем из сферы нашего внимания все то, что органически слито с процессом рождения, произвольно разрываем сложную сеть причинно-следственных отношений, ставим факт вне связи с окружающим миром, тем миром, в тайниках, глубинах которого зреют все новые и новые причины. Рождение - сложный процесс.

Когда у профессора Траубе впервые возникла идея создания тела-протеза, как далек был он от ее воплощения! Как мало было объективных элементов для начала грандиозной работы!

Какая связь была между профессором, задумчиво рассматривающим маленькую деталь, и Недом, сидящим в купе поезда? Какая связь была между расчетом сопротивления, удачной пробежкой крысы по лабиринту и все ухудшающимся здоровьем Неда? Только позднее, много позднее, когда научная мысль стала объективизироваться, когда этому способствовало случайное или закономерное сочетание событий, эта связь, вернее, многочисленные связи стали проступать все яснее и яснее.

Это - скрытый период рождения железного человека.

Затем настал период явного развития, наблюдаемого и управляемого. Это было время огромного труда, напряженнейшей мыслительной работы, время бесконечных поисков конкретных частных решений и определения общих путей.

Профессор углубился в литературу. Он вел оживленную переписку по целому ряду специальных физических и физиологических вопросов со многими специалистами. Он много разъезжал. Посещал лаборатории и технические мастерские. Приобрел оборудование.

А Нед Карти в это время не знал ничего о профессоре Траубе.

Сложная конструктивная работа. Днями и ночами просиживал Траубе над чертежами и расчетами. Он создал первые несовершенные модели. Делал многочисленные опыты над крысами и мышами в лабиринтах. Сотни раз пробегали зверьки по запутанным ходам. Потом профессор препарировал их, выделял головной мозг и кусочек спинного. Но это лишь начало. Мозг, который держал в руках профессоп, был так же мертв, как кусок дерева или железа. Потребовалось много времени и труда, прежде чем удалось пересадить живой, полноценный мозг мыши в тело-протез. И вот удивительные звери-механизмы побежали по лабиринтам. Они не только не уступали своим полуродичам, обыкновенным мышам и крысам, но и часто превосходили их в решении лабиринтных задач. В этот период Нэд Карти познакомился с профессором Траубе. Он еще не знал о сути удивительных опытов. Что общего было между его судьбой и судьбой странных биомеханических, биоэлектронных моделей?

Наступил самый трудный этап работы. Подготовка к нему велась много лет. Все, что кропотливо накапливалось, отсеивалось, дополнялось, изменялось, совершенствовалось, должно было воплотиться в систему необычайной сложности и совершенства. Профессор приступил к монтажу тела-автомата, имитирующего живое тело человека.

Конечно, не следует думать, что Траубе шел по пути слепого подражания природе. Он не мог избрать такой путь уже потому, что невозможно технически повторить тончайшую живую систему. Профессор исходил из рационального учета важнейших физиологических функций: нервно-проводниковой, двигательной, секреторной и обменной. Разумеется, эти функции в электронно-механической системе должны быть существенно трансформированы.

Он предусмотрел важнейшие виды чувствительности, в системе имелись исполнительные механизмы, мощный источник энергии. Портативные аккумуляторы огромной емкости приводили в движение рычаги, хитроумно имитирующие мышцы. Рычаги действовали как под влиянием электромагнитов, так и от моторчиков. Все это обеспечивало большую подвижность и легкую управляемость системы. Стальной профилированный подвижной каркас заменил костные рычаги. В теле-протезе имелись гидравлические устройства, позволяющие совершать действия огромной силы, быстрые и медленные.

Но все это было бы лишено элементарного смысла, если б механическая система не предусматривала чрезвычайную добавку - живой мозг. А достать его - задача трудная!

В корпус автомата была вмонтирована автожекторная установка, которая обеспечивала циркуляцию физиологического раствора особого состава, заменяющего кровь. Этот раствор легко присоединял и отдавал тканям кислород и азот. В системе эластических трубок и резервуаров, по которым циркулировал раствор, имелось специальное депо. "Кровеносная система" была тесно сопряжена с "эндокринной" и "трофической" системами. В пластмассовых резервуарах, соединенных с "сосудами" тонкими капиллярными трубками, содержались гормональные препараты и питательные вещества, необходимые для нормальной жизнедеятельности мозга. И, что самое главное, эта система обеспечения была в свою очередь подчинена мозгу.

Итак, мыслилось создание необычайного целостного организма.

Мог ли профессор Траубе все до тонкости предусмотреть? Конечно, не мог! Для этого требовалось привести систему в действие, проверить ее. Для этого требовалось (о, совсем немного!) достать живой человеческий мозг. Траубе оказался перед неразрешимой задачей.

А Нед Карти боролся с сокрушающим его недугом, тщетно пытался спасти, сберечь свое жалкое человеческое тело. Неумолимая цепь событий привела его к профессору, заставила взять перо и поставить свою подпись. Все линии событий сошлись в фокусе. Круг замкнулся. И это было рождением железного человека.

В глубокой нише стоит Гарри Траубе - удивительное продолжение Неда Карти, сын профессора Траубе. Его металлическое тело похоже на прекрасно выполненную скульптуру. Голова, шея, плечи, руки и ноги покрыты нежной пластмассовой оболочкой теплого цвета человеческой кожи, эластичной и подвижной В ее внутреннем микропористом слое циркулирует цветная жидкость, придающая ей необычайное сходство с живой тканью. Прекрасный парик каштановых волос покрывает голову. Черты лица правильны, даже, пожалуй, слишком. А глаза... Ведь это глаза человека, единственный из органов чувств, который решил сохранить профессор. Не потому ли, что в них выражается мысль, душевное состояние? Мы не знаем, что думал профессор, На неподвижном лице-протезе тускло блестели белки глаз. Белые точки застыли в зрачках.

- Начнем? - обратился Траубе к ассистенту.

Тот молча кивнул в ответ.

Щелкнул включатель, и на стальной груди вспыхнула маленькая зеленая лампочка. Еле уловимый шум слышался внутри механического тела - работал автожектор. По стальному корпусу медленно разливалось тепло. Мозг, заключенный в тонкий пластмассовый резервуар с подведенными к нему бесчисленными проводниками и капиллярными трубками, омывался живительной влагой. Иней исчез с его поверхности. Жизнь пробивала себе дорогу, как маленький ручеек настойчиво прокладывает путь средь камней, поваленных стволов, коряг и корней.

Профессор и ассистент не отрывали глаз от приборов. Тонкие стрелки бежали по циферблатам, осциллографы вычерчивали хитрые светящиеся кривые на экранах. То был мудрый язык науки, понятный немногим. Внимание ученых было настолько поглощено показаниями приборов, настолько сконцентрировано, что они не сразу осознали происшедшее. Профессор Траубе встретился гЛазами с железным человеком. Что изменилось в этом неподвижном взгляде? Или появившийся влажный блеск, или что-то еше, почти неуловимое, но в то же время явное. И оно проступало все яснее и яснее.

- Смотрит, - воскликнул Траубе и отшатнулся.

В этом взгляде было нечто, заставляющее содрогаться, непонятное, прижимающее к земле, как огромная тяжесть. Легкий хрип послышался за спиной профессора. Обернувшись, он увидел, как ассистент, смертельно бледный, с отвисшей челюстью, тщетно стараясь удержаться за стену, сполз на пол. "Помочь!" - мелькнула мысль. Но Траубе не мог сдвинуться с места. Он стоял, прижатый взглядом. А глаза железного человека становились все живее. Они упорно, не отрываясь, смотрели на него, виновника всего случившегося. Так смотрят некоторые портреты - куда ни отойди, повсюду следует за тобой упрямый взгляд. Он преследует тебя, в нем есть и угроза, и упрек, и вопрос, но что ему нужно, никому не известно.

Сколько длился поединок двух взглядов - минуту или вечность? Профессор чувствовал, как набегают колючие слезы, и все смотрел и смотрел. И он увидел. как по застывшему лицу пробежала легкая, едва уловимая судорожная волна, словно оно хотело улыбнуться или нахмуриться. Пальцы опущенных по швам железных рук легко шевельнулись...

Дикий, непередаваемый ужас внезапно овладел профессором. Почти не помня себя, он метнулся в сторону и чуть не упал, споткнувшись о протянутую ногу своего помощника. С неожиданной силой он подхватил на руки бесчувственного ассистента и выбежал из комнаты, плотно захлопнув за собой дверь.

Силы изменили ему. Он прислонился к стене. К горлу подкатило тошнотное чувство. Его старый помощник лежал на полу, не приходя в сознание. Нужно было что-то делать и как можно скорее! Но ни сил, ни воли не было.

А там... За дверью... Там было тихо. Ни звука. Но Траубе знал, что означала эта тишина: железный человек родился.

ПЕРВЫЙ ОПЫТ ЖИЗНИ

"Что делать?" - думал профессор, когда немного пришел в себя. Нужно было срочно что-то предпринимать. На полу все еще без сознания лежал несчастный ассистент. Траубе достал из лабораторной аптечки нашатырный спирт. Смочив ватку, он потер ему виски, а потом поднес к носу. Это помогло. Через минуту тот открыл глаза. Он еще не мог сообразить, в чем дело. Но внезапно выражение ужаса вновь появилось у него на лице.

- Успокойтесь, успокойтесь! - говорил Траубе. Он накапал в стакан с водой несколько темных капель. Приподняв ассистента за плечи, помог тому сесть на стул.

- Выпейте.

Старик стукнул зубами о край стакзна. Он послушно пил, вытирая рот дрожащей рукой. Лекарство подействовало быстро.

- Ну, вот и хорошо, - говорил Траубе, - вот и хорошо! Так... Понимаю... Понимаю... Всякое может быть... Собственно говоря, ничего страшного и тем более опасного не было и нет. Неожиданность... Вот поработаем - привыкнем...

- Что?! - хрипло спросил ассистент.

- Я говорю, поработаем...

- Работать?! - старик даже привстал со стула. - Работать? Нет!!! Ни за что!

- Послушайте, милейший, вы возбуждены, вы еще не в норме...

- Ни за что! Ни за что! - упрямо твердил тот, со страхом поглядывая на дверь.

- Ну и что же? Ведь ничего страшного..

- Не... не могу! Боже мой, сколько лет... работал, - ассистент смотрел умоляюще. - Сколько лет! А теперь не могу!

- Давайте не будем говорить об этом.

- Стар я... Нервы... Сами видели... Сколько лет... Привык... Но не могу!

- Да возьмите же наконец себя в руки! Что вы, как тряпка!

Сколько ни старался профессор убедить помощника, тот упрямо твердил свое.

- Ну хорошо, - сказал наконец Траубе с плохо скрываемой досадой, - дальнейший разговор бесполезен. По крайней мере сегодня... Можете быть свободны. Вас проводить?

- Нет, что вы... Я сам... Профессор, простите! Ничего не могу с собой поделать.

- Ладно уж! Послушайте, Функ, - остановил Траубе уходящего ассистента, - будем или нет мы работать вместе - это одно... Но я надеюсь, что сегодняшнее не выйдет за пределы лаборатории. Оно должно быть никому не известно. Понимаете? Иначе может случиться... ну, сами догадываетесь... он может узнать...

- Что!? - переспросил Функ, вновь побелев как бумага. Он... узнает? Никогда!

"Что делать? - размышлял профессор, оставшись один. Войти, узнать, что там". Траубе не был трусливым человеком. Много раз в жизни пришлось ему испытать себя. А вот сейчас... "Да что же я в конце концов! Ну же!" Огромным усилием воли он заставил себя войти в лабораторию. Железный человек неподвижно стоял в нише. Медленно-медленно подходил к нему профессор. Вот они снова стояли друг против друга. Взгляд железного человека неподвижен. В нем что-то непередаваемое. Так заключенный смотрит на небо сквозь узкую щель темницы. Тоска, беспомощность и в то же время великая жажда жизни... Профессор чувствовал, что вместо пережитого ужаса его охватывает жалость, большое человеческое сострадание. Он, не отрываясь, смотрел в глаза своего Гарри, он чувствовал, что плачет, но не обращал внимания на это. "Боже мой, что это, радость или горе? Торжество, удовлетворение или растерянность?"

- Гарри! - тихо позвал он. На застывшем лице мелькнуло какое-то движение.

- Гарри!

Траубе приступил к разрешению одной из самых сложных задач. Дни и ночи проводил он в лаборатории. Доступ в нее был закрыт всем. Прежде всего необходимо добиться движения глаз и артикуляции. Это обеспечит постоянную связь с железным человеком при помощи знаков и речи, решил Траубе. Он изготовил алфавит: на картонных карточках размером в квадратный дециметр тушью написал все буквы алфавита. На стену повесил большой экран, на котором был изображен огромный черный крест, и приступил к первому занятию. Взяв указку, он подошел к экрану.

- Гарри, вы меня слышите?

Гарри молчал, но в глазах его, казалось, был положительный ответ.

- Итак, слушайте, - продолжал профессор, внимательно наблюдая за железным человеком, - я направляю указку в центр фигуры. Видите? Теперь я буду передвигать ее вправо. Следите за указкой.

Красный конец указки отчетливо выделялся на черной поперечной перекладине креста. Траубе тихо передвигал ее вправо.

- Так. Внимание, Гарри! Теперь я перемещаю указку влево. Следите. Так. Теперь опять вправо. Ну, а сейчас изменим направление. Вы меня слышите?

От центра креста профессор стал двигать указку вверх по вертикальной перекладине. Затем - в противоположном напраьлении.

- Внимание, Гарри! Следите. Вверх. Вниз.

Прошел час, потом - другой. Профессор с адской настойчивостью повторял и повторял опыт. В пустой комнате гулко раздавался его голос.

- Внимание! Вправо. Влево. Вверх. Вниз.

Вправо. Влево. Вверх. Вниз.

Влево. Вправо. Вниз. Вверх.

Влево. Вправо. Влево. Вниз.

Влево. Вниз. Вправо. Вверх.

Со стороны могло показаться, что профессор занят бесполезным делом. Железный человек неподвижно стоял перед ним и, казалось, ничем не выдавал своего контакта с экспериментатором. Но каким-то шестым чувством Траубе угадывал, что его труд не проходит даром. Временами он легко дотрагивался до железной груди и осторожно переводил крошечные рычажки на небольшом пульте. Он неустанно заботился, чтобы "слезные железы" - механизм для увлажнения поверхности глаз - не прекращали своего действия. Он внимательно следил за показаниями приборов, регистрирующих поступление в мозг газов, гормонов и питательных веществ и регулирующих температуру жидкостей.

Прошел день, за ним - другой, третий, четвертый. Профессор настойчиво добивался своего. Он ни на минуту не усомнился в положительном исходе опыта, не допускал, что труды его тщетны. И он был прав. На пятый день изнуряющей работы он впервые увидел ее результат. Правда, результат был таким незаметным, что посторонний наблюдатель заподозрил бы Траубе в мистификации. Но зоркий глаз профессора отчетливо видел его. Он видел еле уловимое движение глаз железного человека. Он видел, что они, эти глаза, пытаются следовать направлению указки.

Это еще больше мобилизовало экспериментатора. Вновь и вновь повторял он опыты, повторял их до тех пор, пока скрытое не стало явным. Да, теперь не могло быть сомнения в успехе дела. Взгляд железного человека послушно следовал за указкой. Нужно было закрепить этот своеобразный двигательный навык, своеобразный уже потому, что двигательным механизмом была не мышца, а искусственная механическая система. Система была построена по принципу обратной связи с мозгом. Поэтому мозг приобретал новый двигательный опыт.

Два дня упражнял профессор железного человека, пока не убедился, что тот в достаточной степени овладел движениями глаз. На очереди была еще более трудная задача: научить его произношению звуков и слов. выработать у него сложный комплекс речедвигательных реакций.

Для этой цели Траубе и приготовил свой алфавит Помещая поочередно то одну, то другую гласную букву на расстоянии полутора метров от глаз своего питомца, он каждый раз обращался к нему:

- Внимание, Гарри! Вы меня слышите? "А". Смотрите: "А". Так, пойдем дальше. Смотрите: "О". Смотрите: "И".

Затем профессор перешел к демонстрации согласных. Упрямо по многу раз повторял он букву за буквой. Железный человек внимательно следил за движениями его рук. Он смотрел на знаки и, казалось, читал их. Траубе был уверен, что там, в сложнейших лабиринтах мозга идет интенсивная работа восстановления памяти, освобождение прежних ассоциаций из-под тяжелого бремени операционного шока.

От демонстрации отдельных букв Траубе перешел к демонстрации сразу нескольких букв, сначала расположенных произвольно, а потом в словесных сочетаниях. Называя буквы по очереди, но не указывая на каждую из них, профессор внимательно наблюдал за глазами железного человека. Он видел, что тот быстро перебегает взглядом от одной буквы к другой. Тогда он решил проделать еще один весьма остроумный опыт: на большом листе бумаги столбцом располагалось десять слов, написанных крупными чертежными буквами:

ДВЕРЬ СТОЛ

ОКНО СТУЛ

ПОЛ ШКАФ

ПОТОЛОК ПОЛКА

СТЕНА КРЕСЛО

Все названные предметы находились в поле зрения испытуемого.

- Внимание, Гарри, - сказал профессор, - я буду называть различные предметы, а вы глазами должны отыскивать названия на листе. Внимание! Начинаю: Пол. Стена. Шкаф. Дверь. Кресло. Окно. Так, хорошо! Продолжаю!..

Каждый раз, когда профессор называл то или иное слово, глаза железного человека быстро отыскивали соответствующее слово на листе. Сомнений быть не могло: испытуемый читал слова. Но Траубе не удовлетворился этим. Он проделал еще один эксперимент.

- Сейчас, Гарри, я буду называть те же предметы, а вы должны отыскать их взглядом в лаборатории. Внимание! Окно. Полка. Стена. Так, хорошо.

Профессор видел, что взгляд испытуемого безошибочно останавливался на называемом предмете. Итак, ему было совершенно ясно, что железный человек слышал, видел и понимал сказанное и виденное. Все более и более восстанавливалась его память.

Связь была установлена. Теперь можно перейти к развитию речедвигательных функций. В стальном корпусе был заключен сложный фонетический аппарат. Этот аппарат тысячью каналов был соединен с мозгом железного человека точно так же, как и другие исполнительные системы.

Профессор Траубе построил опыты следующим образом: поместив перед железным человеком алфавитную таблицу, он, как и прежде, указывал на одну из букв, но включал одновременно звуковую систему.

- Внимание. Гарри, смотрите, - он указывал на букву "А" и нажимал на соответствующую кнопку, - итак, какая это буква?

- А, - раздавалось в груди железного человека.

- Правильно! Ну, а эта?

- И.

- Великолепно! А эта?

- О.

Зачем же, спросите вы, обманывал себя профессор? Ведь он отлично понимал, что инициатива произнесения звуков принадлежит ему самому! Да, знал, но он знал и другое - там, в мозгу в результате одновременного возбуждения зрительного, слухового и речедвигпгельного центров между этими центрами с каждой минутой восстанавливаются временные связи.

Снова и снова повторял он свой опыт, десятки раз останавливалась указка на той или иной букве, десятки раз нажимал он на соответствующую кнопку, и в стальной груди рождался голос. Но вот он снял руку с пульта и направил указку на букву "А".

- А, - сказал железный человек, сказал сам, без помощи профессора.

В течение последующих пяти дней Траубе добился того, что его питомец стал четко произносить все буквы. Затем он научился произносить слова, то есть довольно быстро и ясно читать. Бойко пробегал он взглядом по газетным строкам, читал вслух. Траубе слушал внимательно, напряженно. Проверял чистоту произношения, придирчиво заставлял перечитывать отдельные слова и фразы.

Фонетическое устройство обеспечивало хорошее произношение и приятный тембр. Правда, это был голос немного монотонный, но ведь и обычные люди часто говорят монотонно.

Между профессором и железным человеком отныне возник речевой контакт.

- Вы меня слышите, Гарри?

- Слышу.

- Хорошо. Читайте.

Медленно и четко произносил испытуемый слово за словом, глядя в текст.

- Так. Отлично. Быстрее.

Испытуемый читал быстрее.

- Отлично. Теперь медленнее.

Испытуемый читал медленнее.

Почему же, спросите вы, профессор не вступал с железным человеком в обычный разговор? Почему он не задавал ему вопросов, связанных с прошлым жизненным опытом? Да, Траубе не делал этого. Во-первых, он хотел добиться восстановления мыслительного процесса в определенном направлении, а во-вторых... он боялся перегрузить еще слабый мозг, боялся вызвать ошибку нервных процессов. Система и еще раз система! Будущее покажет многое, а сейчас...

Перед профессором Траубе встала другая чрезвычайно сложная задача. Какие бы слова ни произносил железный человек, лицо его оставалось неподвижным, как маска. Жили одни лишь глаза. Нужно было обучить его мимическим движениям, которые соответствовали бы произносимым словам.

Профессор соединил сложнейший мимический аппарат с пультом управления и начал тренировку. Большим облегчением в работе было то, что испытуемый понимал его цель и, несомненно, способствовал ее достижению, вернее, сам стремился к этому. Нужно было научить Гарри брать руками различные предметы, садиться, вставать, ложиться, ходить, бегать, прыгать. Необходимо было выработать навык письма. Мы говорим "выработать" потому, что, хотя в мозгу Гарри и имелись соответствующие нервные связи, исполнительный аппарат был новым и необычным.

Все эти трудности не смущали профессора. Поистине он был несгибаем в своем упорстве! Он твердо знал, что добьется своего. Но многого он и не знал!

Прошла неделя, за ней другая, третья... Железный человек уже довольно сносно управлял своими руками. Он мог поднять на уровень глаз стакан, наполненный водой, не пролив ни одной капли. Он мог завязать узлом тонкую нитку, продеть нитку в иголку. Он мог вывести карандашом на бумаге неуклюжие буквы, напоминающие каракули школьника. Согласитесь, это был огромный успех. Первоначально резкие движения Гарри становились все более и более плавными. Мозг подчинял себе сложную исполнительную систему.

И вот настал день, когда железный человек сделал свой первый шаг. Тело-протез стало гибким и послушным.

Профессор приступил к силовым испытаниям своего питомца. Результаты получились прямо-таки потрясающие. Ни один из наличных силомеров не мог определить его силу. Он совершенно свободно завязывал узлом металлический стержень двухсантиметровой толщины. Самсон, созданный человеческим гением!

Профессору Траубе стало страшно. Перед ним была грозная боевая машина с живым человеческим мозгом. Чего же боялся профессор? Ведь он видел, что сознание железного человека крепнет с каждым днем. Да, видел. Но он знал также о существовании экстрапирамидной системы, более быстрой, чем сознание, и мало подчиненной ему. Это и страшило профессора Траубе.

Всего пять месяцев от роду насчитывал Гарри Траубе, но эти месяцы стоили многих лет. Гарри был красив и изящен. Дорогой костюм прекрасно сидел на его плечах. Он был прост и элегантен. Легко и свободно двигался Гарри по лаборатории. Профессор с удовлетворением наблюдал за ним. Ведь это - дело его рук, его ума, его воли!

Разве другой ученый не испытывал бы на месте профессора то же самое?

Мы уже говорили о том, что профессор ограничил свое общение с Гарри очень строгими рамками. Он вел разговор в императивной форме, не допускал со стороны железного человека никаких лишних вопросов, не вступал с ним ни в какую полемику, не давал ему никакого повода для воспоминаний. Бдительно охраняемый рубеж отделял Гарри от прошлого. Строгая линия определяла его умственный путь. Но, с другой стороны, профессор давал ему очень большую умственную пищу. Десятки научных книг были извлечены из шкафов. Их должен был прочесть его питомец в ближайшем будущем. Профессор приучал его обращаться с приборами, делать сначала сравнительно простые, а потом и более сложные лабораторные работы. Одну из комнат Траубе приспособил для жилья железного человека. Там стоя* ли кровать, платяной шкаф, стул, стол. Были даже умывальник и маленькое тусклое зеркало.

Ровно в девять вечера Гарри должен был ложиться спать. Раздевшись, он, как обычные люди, укладывался в постель. Однообразное постукивание метронома и маленькая доза снотворного, введенного в омывающий мозг физиологический раствор, и торможение быстро разливалось по коре больших полушарий мозга. Железный человек засыпал.

Ровно в семь часов утра профессор будил его, легко нажимая на маленькую кнопку. Гарри должен был умыть лицо и руки, одеться, причесаться, после чего он был готов к исполнению своих дневных обязанностей.

ПРОСТЫЕ ЧУВСТВА

Мир Гарри был ограничен стенами лаборатории! Через матовые стекла окон не видно ничего. Строгий лабораторный режим, лаконичные четкие обращения профессора, обстановка, знакомая до мелочей, - все это, казалось, благоприятствовало восстановлению его мыслительной деятельности, направляло ее по определенному пути.

Профессору не на что было обижаться. Все шло по строго предусмотренному плану. Его ученик был способен и исполнителен. Молча и быстро выполнял он порученное дело, скупо и точно отвечал на вопросы профессора. Так почему же в глазах Траубе часто вспыхивала тревога? Беспокойным взглядом следил он за своим питомцем, словно старался что-то заметить и не мог.

Порой в глазах Гарри мелькало нечто вроде удовлетворения - отголоска радости. Это было или в результате удачно проведенного опыта, или даже без видимых внешних причин. Опасные силы! Но почему? Не ужели появление собственного отношения к окружаю щему, отношения не холодного, строго логического, эмоционального таило в себе опасность?

Траубе стал неуравновешен. Очнувшись от мыслей, он мерил шагами комнату, затем садился и вновь погружался в мысли.

"Я вижу, как с каждым днем просыпаются скрыты силы, - говорил себе профессор,- вижу, но ничего но могу поделать. Ох, уж эта подкорка! Что будет дальше? Неужели родится непрошенное дитя, имя которому - радость? Не нужно, не нужно! Ведь там где радость, там и гнев".

Тщетно старался профессор проникнуть в глубокие тайники мозга железного человека. Его исследовательский гений был бессилен.

А время шло и шло, и его течение постепенно стало осознаваться железным человеком. Как неуловимые магнитные колебания, как поток невидимых лучей, проникало оно в его мозг. То было нечто большее, чем рефлекс на время, было соизмерение во времени своего бытия. Мы неосторожно сказали: "своего"... Но ведь у Гарри не было своего, субъективного! А как провести границу между объективным и субъективным?

Где-то глубоко рождалось день за днем ощущение собственного бытия. Медленно, но закономерно оно росло и крепло. И все больше и больше начинал ощущать Гарри свое тело, не грубый механический протез, а живое человеческое тело. Оно материализовалось, словно после глубокой общей анестезии, заполняло собой все закоулки железного корпуса. Мир живительным потоком хлынул внутрь протеза. Рождалось человееское "я", омытое кровью, согретое живым теплом, освеженное влагой и воздухом.

...Все чаще и чаще приходили к Гарри непрошенные мысли. Сначала они мелькали, как легкие тени, потом стали яснее. Появилось беспокойство, недоумение.

Беспокойство нарастало обычно к концу рабочего дня. Приближалась ночь. Сгущались тени. В лаборатории загорались лампы. А стрелки часов неуклонно приближались к девяти. Ровно в девять профессор включал метроном и вводил в "кровь" Гарри снотворное. В это время Гарри уже лежал в постели. Он видел склоняющегося над ним профессора. Затем... приходило нечто непостижимое и роковое. Светлые пятна ламп расплывались, предметы теряли свои очертания, темные провалы являлись между ними. И он чувствовал, что теряет себя, свое "я". Страшный миг небытия, слитый с причудливыми и искаженными ощущениями действительности, наступал. И полуреальный, полубредовый мир, оскаленный черными зияющими пропастями, поглощал его. Слепая, необозримо огромная пустота смыкалась вокруг, все поглощала, уничтожала. И в темной, страшной, необъятной пустоте, как серебристая паутинка, все еще вилась тонкая нить сознания. Но нить рвалась. Каждую ночь, каждую ночь приходила к нему смерть.

Утром все совершалось в обратном порядке. Сначала возникал мрак, насыщенный каким-то движением, потом являлся слабый свет, и, наконец, возникали очертания предметов. С каждой минутой Гарри все яснее и яснее различал их. Возвращалось сознание действительности, но сознания собственного бытия еще не было. Оно возникало позднее и притом не сразу, а проходя все первоначальные фазы своего возникновения. И так каждый вечер, и так каждое утро. Это было ужасно, это было непостижимо для обычного человека.

Профессор неуклонно соблюдал режим. Он был полным распорядителем жизни Гарри. И, глядя на стрелки часов. Гарри смутно испытывал непонятную еще тревогу - сигнал приближения мертвой ночи.

Но вот настало время, когда Траубе решил доверить распорядок времени ему самому. В положенное время Гарри оам должен был производить необходимые манипуляции перед тем, как лечь в постель.

- Запомните: так нужно. НУЖНО, - инструктировал его профессор, и Гарри строго соблюдал инструкцию, не задумываясь над ее смыслом. Но независимо от него противоречивая мысль прямо пробивала себе дорогу в бесконечных закоулках мозга.

Это случилось поздним вечером... Профессор должен был на час с лишним раньше покинуть лабораторию.

- Помните же, Гарри, - сказал он, уходя, - ни минутой раньше, ни минутой позже. Так нужно.

- Хорошо, профессор, - заученно ответил Гарри.

В положенное время он прошел к себе в комнату. Раздевшись, он сел на постель и потушил свет. Мягкая, нежная темнота и тишина окружила его. И в этой темноте, в тишине было что-то бесконечно прекрасное, так не похожее на холодную пустоту надвигающейся ночи. Гарри чувствовал себя обычным человеком. Он ощущал, как вздымается от дыхания его грудь, как бьется сердце. Он согнул в локте руку, он пошевелил ногой, он наклонился и выпрямился. Тело было послушным, гибким. "Я, настоящий, живой я!"

Он зажег свет и, сняв рубашку, взглянул на свою грудь, на свои руки. Металлический торс тускло отражал свет. Не веря глазам, он ощупывал себя, как слепой, обследовал каждый сантиметр своего тела. Холодная, твердая, как кольчуга, грудь... Он ясно ощущал металлические крепления, винты.

"Что же это? - думал он со страхом. - Ничего не могу понять! Ведь я же здесь, вот тут, сижу на постели. Я же здесь, и меня - нет! Где же я?"

И задумался глубоко железный человек Гарри Траубе.

Ночь, когда Гарри впервые позволил себе нарушить строгий режим, установленный профессором, значила для него очень много. Тысячи мыслей возникали одна за другой, тысячи вопросов требовали ответа.

Профессор Траубе так и не узнал, что Гарри обманул его, но он не мог не заметить в его взгляде, в его поведении чего-то нового. Траубе неукоснительно следовал своей программе. Ничто не напоминало железному человеку прошлого, связанного с Недом Карти. Нед Карти был мертв, давно мертв. Его не было, и не было ничего, связанного с ним.

Глубокие провалы зияли в памяти Гарри. И нельзя было перекинуть через них мост, и нечем было заполнить их. Но Траубе и не хотел этого. Строгий, сухой, лаконичный, он упрямо соблюдал свою линию. Гениально продуманная система воспитания давала результаты. И все же в этой системе было много неучтено, неясно.

Гарри принимал профессора таким, как есть. Никаких вопросов, сомнений первоначально не рождал его вид, его голос. Профессор был необходимым элементом лабораторной обстановки так же, как и приборы, как мебель, книги.

Как подвижная материальная система, он прекрасно ассоциировался в мозгу Гарри с другими понятиями, с понятием "человек". Он не вызывал никаких вопросов, недоумений. Но все изменила последняя ночь. Она заставила Гарри по-иному взглянуть на вещи и явления.

"Кто этот человек? Какое имею к нему отношение я? Да и кто я сам? Почему я здесь? Почему я такой?"

За этой ночью пришла другая, за другой - третья. И каждый раз Гарри тайно нарушал строгие предписания профессора, и каждый раз великое сомнение охватывало его.

Иногда днем, когда солнце золотило матовую поверхность оконных стекол, в него входило что-то новое, несказанно хорошее. Это было ощущение глубокого, полного слияния с окружающим. Оно вливалось в него, заполняло каждый уголок тела, и тело жило, дышало, пульсировало кровью. Только не нужно было глядеть на него, трогать его... Смутное подобие человеческой радости... Оно было недолговечным. Так в облачный день то ярко вспыхнут на траве солнечные пятна, то померкнут, разольется тень, затрепещут листья на деревьях.

И вот настал час, когда профессору стало совершенно очевидно, что нужно срочно что-то предпринимать. Это произошло после удачно завершенного опыта. Траубе был доволен. Он ходил по лаборатории большими шагами, а Гарри стоял у лабораторного стола.

- Нам повезло, - сказал Траубе, - нам чертовски повезло! Все мои предположения подтвердились, как одно! Ну, что вы скажете, а?

Гарри ответил не сразу. Словно издалека долетел до него вопрос профессора.

- Что скажу я? - монотонно переспросил он. - Что можно сказать? Мне многое неясно... Для чего все это? Бесконечные опыты... книги, протоколы... Работа, большая работа... А когда она началась и с чего? Работаю я, работаете вы, работаем мы вместе... А зачем? Почему я здесь? Да кто же, наконец, вы?

Траубе растерянно молчал.

- Гарри, - заговорил он наконец, - на все ваши вопросы я не могу ответить сейчас и не потому, что нет ответа, а потому, что так нужно. Нужно! И в первую очередь для вас!

- Для меня? Почему для меня? Да кто я такой? Ведь я же не знаю...

Профессор близко подошел к нему.

- Вы узнаете. Все узнаете! Только позднее... не сейчас... Вы... вы... Ну что ж, я скажу вам, вы - феномен, вы - исключительное явление в жизни. Вас ждет великое будущее. Только доверьтесь мне!

Долго говорил профессор, все более и более нарочито углубляясь в сложные научные проблемы. Он делал бесчисленные научные построения, приводил формулы и цитаты, одну сложнее другой.

А Гарри стоял и молча слушал. И не знал профессор Траубе, о чем он думает. И профессору стало ясно, что не удержать ему железного человека в стенах лаборатории, что скоро, очень скоро наступит день, когда Гарри сам, не спрашивая его, перешагнет порог и выйдет в мир. Холод побежал у него по спине при этой мысли. Ведь там, за порогом, он может встретить людей, которые напомнят ему о прошлом, а тогда...

"Уезжать! Немедленно уезжать отсюда. И как можно дальше!"

ОТКРЫТИЕ МИРА

Каждую минуту, каждое мгновение открываем мы окружающий нас мир. Каждый миг несет нам откровение, ибо нет мига повторимого. И если мы жалуемся на скуку, однообразие, то подтверждаем свое неумение видеть мир. Но в этом случае мы клевещем на себя. Ведь бесчисленное множество открытий мы делаем подсознательно! Взгляните на бегущий меж кустов ручей, на небо, подернутое легкими облачками, на туманную панораму города. Как все это знакомо и вместе с тем незнакомо! Наш глаз выбирает из виденного привычное, наш мозг привычно соотносит детали виденного. Но иногда, в какие-то прекрасные минуты, мы словно впервые открываем глаза, удивленно смотрим вокруг, мы словно просыпаемся и видим все необычайно четко и ярко. В эти минуты наш ум свободно сопоставляет каждую малейшую деталь, каждое явление, мысли текут свободно!

Быть может, сказанное послужит некоторым объяснением последующих событий. И не столько событий, сколько того воздействия, которое оказал на Гарри внезапно открывшийся ему огромный и многообразный мир. Машина мысли железного человека была пущена в ход.

Нельзя было ожидать, что все будет для Гарри новым. И в этом был глубокий просчет профессора Tpav6e.

Мы вернемся к той минуте, когда перед профессором со всей ясностью встала необходимость быстрого отъезда. Он стал тщательно продумывать план действий. Медлить было нельзя и в то же время нужно было все предусмотреть. Прежде всего требовалось подготовить Гарри к переменам в его жизни. Траубе рассчитывал, что новая обстановка благотворно повлияет на психику железного человека. Но он не мог всего предусмотреть, он был больше физиологом, чем психологом.

- Гарри, - сказал Траубе, - в ближайшее время вокруг вас все изменится, вы вступите в новый мир, включитесь в новые дела, и тогда, быть может, вы глубоко осознаете свое назначение в жизни. Но верьте мне, прислушайтесь к моим советам. Они для вас нужнее всего. Без них вы не сможете обойтись. Вам придется встретиться со многими людьми... Запомните же первое: не здороваться за руку, не прикасаться ни к одному человеку, не допускать никакого прикосновения к себе. Ваша манера держаться должна быть строго выдержана. Корректность, подтянутость, некоторая сухость. Никаких интимностей, никаких доверительных разговоров! Запомните: так нужно. Если вас будут спрашивать о вашей жизни, исключайте подобные разговоры. Если вас будут приглашать на вечера, в клубы, в частные дома, отвергайте приглашения. Запомните: так нужно. Говорите только о науке. Другое, что вы должны запомнить: везде, всюду и всегда мы будем с вами вместе. Программа дня будет предусмотрена мной, и это все необходимо для осуществления больших планов, для свершения больших дел. Ясно вам, Гарри?

Ни слова не сказал Гарри, ничем не выдал своего отношения к тому, что услышал. Казалось, все было решено...

Профессор укладывал в чемоданы множество бумаг, книг, таблиц и графиков, Гарри помогал ему. Наступил вечер, необычный вечер в жизни Гарри.

Когда на улице стемнело, из подъезда лаборатории торопливым шагом вышли два человека, закутанные в плащи, в низко надвинутых на глаза шляпах. Длинная, как стрела, машина ожидала их. Желтые огни фонарей растекались по ее черным бокам. Шофер неподвижно сидел за рулем. Уложив в багажник два небольших чемодана, они уселись в машину, и она с легким шорохом скользнула по асфальту. Вечерний город раскрылся навстречу. Огненные вихри реклам, каскады огней, шумные реки улиц. Все мелькало, струилось, сливалось в темные и светлые полосы.

Траубе задернул шторы.

- Так лучше, - сказал он, - путь немалый. Давайте отдохнем...

Откинувшись на спинку сиденья, он погрузился в мысли. Старался представить себе ближайшее будущее, но четкости представлений не было. Гарри сидел рядом, неподвижный, как истукан. Порой у профессора тревожно сжималось сердце, липкий страх охватывал все тело. Но он отгонял от себя это.

"Что готовит он мне? - размышлял Траубе. - Ведь я не знаю его так, как конструктор знает свое изобретение! Не знаю! Мне нужно строго наблюдать за ним, наблюдать и делать выводы. Нужно предугадывать ход событий и эволюцию его психики. Трудно! Дьявольски трудно! Учтет ли он мои советы? Смогу ли я всегда диктовагь свою волю?"

Профессор покосился на Гарри. В полутьме кабины тот рисовался неясным темным пятном. Лишь восковая маска лица призрачно белела. А вокруг свистел ветер. Бесконечная лента шоссе стремительно скрывалась под колесами. Машина миновала границу города.

Наутро они остановились в небольшом городке и день провели в довольно захудалом номере гостиницы. Весь день Гарри молча просидел на стуле. Он не проявлял никакого особого интереса к деталям новой обстановки. Он ни разу не заинтересовался тем, что происходило за окном. Профессор не знал, радоваться ему или печалиться по этому поводу.

Когда они приехали, у него возникла идея усыпить на весь день железного человека, но тот воспротивился. Профессору нужно было позавтракать. Оставить Гарри одного в номере он не решался, а есть при нем - тоже. Гарри же угадал его желание и, к немалому удивлению Траубе, спокойно заявил:

- Не беспокойтесь, профессор, я не помешаю вам ни в чем. Если нужно, кушайте, отдыхайте, словом, занимайтесь своими делами...

- Но, Гарри...

- Боитесь? Напрасно! Я расположен бездумно посидеть на одном месте.

- Но...

- Да бросьте вы свои опасения! Ни к чему они.

"Откуда у него такие мысли? - с тревогой думал Траубе. Мысли сугубо человеческие! Но ведь он же - человек! Правда, только мозг... А в целом... Можно ли в целом назвать эту систему человеком? Не знаю, не знаю..."

Вошел служитель.

- Прикажете подать завтрак?

- Не нужно. Я пойду в ресторан, - поспешно ответил Траубе и быстро взглянул на Гарри. Тот никак не прореагировал на его слова.

- Идите же, - обратился Траубе к служителю, вопросительно смотревшему на Гарри. Когда тот вышел, профессор сказал: Мне, пожалуй, действительно нужно отлучиться... правда, ненадолго... Но я бы хотел... - он замялся, не зная, как оформить мысли.

- Мне бы, видите ли, хотелось...

- Вы хотите для спокойствия закрыть меня в номере. Так ведь?

- Да.

- Ну что ж! Не возражаю...

"Фу ты, черт! - думал профессор, - он, как маг, читает мои мысли! Что же, рискну".

Ночью мчались они по глянцевитому шоссе, вновь свистел ветер, мелькали огни, проносились темные силуэты столбов и деревьев. И вот на горизонте возникло большое зарево - предвестник огромного города. Город был целью, к которой стремились наши путешественники. Медленно вырастал он вдали, сверкая бесчисленными огнями.

- Скоро приедем, - сказал Траубе.

Гарри молчал. Он, видимо, не испытывал волнующего чувства ожидания, свойственного обычным людям. А впрочем, кто знает?

Приехали утром. Машина остановилась у подъезда великолепного отеля. Профессор заранее позаботился о том, где остановиться. В дальнейшем он рассчитывал снять особняк. Номер состоял из трех прекрасно обставленных комнат. Ореховая мебель сверкала полировкой. На стене красовалось большое трюмо.

Гарри подошел к зеркалу и взглянул на себя. Впервые он увидел так ясно свое изображение. Впервые встретился он взглядом с самим собой. Чужое незнакомое лицо... Но глаза! Что в них такое? Они глядят из какой-то дали... В них что-то скрыто от него самого!

"Забыл... забыл... Вот... Ах, ты! Не вспомню, - мучительно думал он, глядя в зеркало, - что за провал... Не могу вспомнить!"

- Гарри, что с вами? - обеспокоенно спросил Траубе.

- Ничего особенного. Просто задумался.

"Он задумался, - размышлял профессор, - боже, он стал задумываться! И это лишь начало... А потом? Что будет потом?"

Последующая неделя была целиком посвящена ознакомлению с городом. Профессор хотел перегрузить мозг Гарри новыми впечатлениями. В открытой легковой машине они совершали бесконечные прогулки по городу. Глазам Гарри открывалась далекая перспектива улиц. Дома, великолепные парки, фонтаны, пестрая толпа пешеходов, широкий поток машин - все это огромное, подвижное, многоцветное, переменчивое было вокруг, было рядом. Траубе осторожно, но внимательно наблюдал за лицом Гарри. Он старался угадать, какое впечатление производит окружающий мир на железного человека. А тот сидел неподвижный, безучастный ко всему, как изваяние, и ничего нельзя было прочесть в его взгляде.

Все, что видел Гарри, не поражало его. Оно было ему знакомо. Он нисколько не удивлялся разнообразию лиц, равнодушно пробегал он взглядом по великолепным фасадам зданий. Ни красивое, ни грандиозное не привлекало его. Все было знакомо ему в своей обшей форме. Но все это, такое знакомое, было свободно от бремени прошлого. Прошлое умерло вместе с тем, кто передал ему эстафету жизни и кого он не знал.

Подводя итоги дня, Траубе осторожно выведал настроение Гарри. Задавал ему различные вопросы о том, что видели они в течение дня. Гарри отвечал спокойно, обстоятельно. Несомненно, у железного человека была великолепная память, новая память, свежая память.

Казалось бы, это должно было утешительно действовать на профессора, но ни на минуту не мог он избавиться от непонятной ему тревоги.

Настало время, и Траубе решил вывести железного человека в свет. Правильнее сказать, он решил ввести его в круг ученых, выдавая за собственного сына, получившего физиологическое образование. Трудный шаг! Профессор немало размышлял по этому поводу. Что касается Гарри, то намерение профессора, о котором тот его известил, казалось, нисколько не взволновало его. Спокойно, невозмутимо слушал он наставления Траубе, как ему следует держать себя на первых порах; те основные правила, которые многократно повторял профессор, он, несомненно, запомнил.

И вот пришел вечер, когда их машина остановилась у подъезда академии. В просторном вестибюле толпилось много народу. Большей частью это были люди почтенного возраста. Здесь встречались и грузные слоноподобные господа, и маленькие старички с желтобелыми остатками волос и розовыми лысинами. Слышался сдержанный говор. Вся эта масса ученых мужей медленно продвигалась к широкой, покрытой ковром лестнице, ведущей на второй этаж в конференц-зал.

Профессор Траубе был известной личностью Многие почтительно кивали ему, многие приветливо улыбались. Гарри тихо следовал за ним Он ничем не выделялся на общем фоне, разве своей молодостью

- А, многоуважаемый, здравствуйте! - раскатисто проговорил высокий плечистый господин, подходя к Траубе.

Рядом с ним профессор и Гарри казались малышами.

Профессор любезно ответил на приветствие.

- Познакомьтесь - мой сын, - кивнул он в сторону Гарри.

Рыхлая громада повернулась к стройному невысокому Гарри.

- Локк, - небрежно отрекомендовался господин.

- Профессор Локк, - дополнил Траубе.

Железный человек молча поклонился. На какое-то мгновение водянистые глаза профессора Локка встретились с глубоким, тяжелым взглядом железного человека. Мгновения было достаточно, чтобы Локк почувствовал в этом взгляде что-то особое, необычное, прижимающее к земле.

Между тем, к ним подошло еще несколько человек. Траубе щедро знакомил Гарри с учеными мужами.

- Профессор Брейтан.

- Профессор Стриблинг.

- Заведующий институтом экспериментальной психологии Штарк.

- Заведующий лабораторией электрофизиологии Вейте.

И каждый раз железный человек сдержанно кланялся, не говоря ни слова. Нечто неуловимое, особое привлекало к нему внимание. Присутствующие перешептывались, указывая глазами в сторону Гарри.

В одной из групп какой-то толстяк удивленно разводил пухлыми ручками:

- Вы подумайте, у Траубе сын! Но я-то об этом ничего не знал. Не догадывался. А вы знали? Хе-хе... Откуда он взялся, этот сын...

- Мм... да-а... А ведь он странный какой-то... бука...

Ученое общество разгуливало по широкому коридору, из которого открывались двери в конференц-зал.

Внезапно общее оживление заставило профессора Траубе взглянуть в дальний конец коридора. Оттуда, окруженный шумной толпой собеседников, быстро двигался невысокий коренастый человек с огромным портфелем под мышкой. Это был румяный, цветущий старик с седой клиновидной бородкой и маленькими колючими глазками. Он был подвижен, даже очень подвижен. При виде старика легкое облачко набежало на лицо Траубе. И не зря. Ведь он увидел своего главного противника, своего вечного оппонента профессора Сандерсона.

В ответ на кивок Траубе Сандерсон широко заулыбался.

- А, дорогой коллега! Всегда рад вас видеть! Надеюсь, вы активно включитесь в обсуждение сегодняшнего моего доклада. Рад услышать ваше мнение.

Траубе снова кивнул.

На повестке заседания стоял доклад профессора Сандерсона на тему: "Соматические влияния на психику".

После того как колокольчик председателя возвестил полную тишину, профессор Сандерсон быстро взошел на кафедру.

- Господа! - раздался его звонкий и сильный голос. - Мой доклад вызван необходимостью внести ясность в давно запутанный физиологами вопрос о соотношении соматического и психического. Все чаще и чаще в трактовке этого вопроса физиологи избирают путь вульгарной рефлексологии. Стремясь быть материалистами, они оказывают медвежью услугу материализму, превращая его в огородное пугало. О! Может быть, это грубо! Может быть, это неприятно для изощренного слуха некоторых? Но я не привык подстраиваться под чей-то слух, не привык. Итак, речь идет о том, в каком соотношении находятся соматическое и психическое. В каком отношении идеальное как идея находится к физиологическому. Может ли перестроиться идеальное при кардинальной перестройке соматического.

Недобрая улыбка кривила лицо профессора Траубе. Он и Гарри сидели в тени, в глубине ложи.

Между тем Гарри не очень внимательно следил за выступлением. Он рассеянно блуждал взглядом по огромному залу. Он видел множество затылков, толстых красных шей. обрамленных традиционными белоснежными воротничками, множество маслянистых лысин, седых бород и бакенбард.

Профессору Траубе приходилось, с одной стороны, слушать доводы своего вечного противника, с другойнаблюдать незаметно за Гарри. С удовлетворением видел он на лице своего питомца спокойное внимание, перемежающееся с безобидной рассеянностью.

"Соматическое... психическое... Жалкий дилетант! Если бы мог он видеть, какими невероятно сложными путями бегут импульсы от железной сомы в живой, но возрожденный человеческий мозг. Если бы он мог хоть на мгновение представить всю сложность, всю динамику необычной железной проекции в живом, пульсирующем человеческом мозгу! О, тогда бы он замер за кафедрой с открытым ртом. Но мое слово еще впереди! Не сегодня, не завтра, но скоро я скажу это слово, уважаемый господин профессор!"

Неожиданно мысли Траубе были нарушены. Что-то изменилось во взгляде Гарри. Что-то быстрое, как молния, мелькнуло на его лице. И это что-то заставило сжаться сердце профессора. С тревогой оглядел он зал, стараясь угадать причину, вызвавшую неведомую перемену. Но все было по-прежнему. Может быть, слова докладчика? Пустое! Что же произошло? Что привлекло внимание Гарри?

Равнодушно блуждая взглядом по конференц-залу, Гарри проникал в самые дальние его уголки. Везде он видел лица, лица, лица. Они не интересовали его. Они были ему знакомы. Они были построены по общей, давно известной схеме: лоб, нос, рот, глаза, уши, подбородок. Соотношение частей не интересовало железного человека. Закономерные частности... Только и всего.

Но вот в дальнем конце зала он увидел новое, необычное. Собственно говоря, в этом не было ничего необычного. Самое обыкновенное лицо, полностью соответствующее общей изученной схеме лиц. Лицо молодой миловидной девушки. Оно было повернуто в профиль. Темный завиток волос прихотливо спадал на щеку. Само лицо, как барельеф, выделялось на фоне темной бархатной драпировки. Несколько раз Гарри непроизвольно обращал туда свой взгляд. И каждый раз видел все более четко Девушка со вниманием слушала выступление профессора. Она ни разу нe обернулась в сторону Гарри. Она и не подозревала, что является предметом чьего-то наблюдения.

Гарри чувствовал, что вокруг происходит какое-то изменение. Все оставалось на месте, но во всем произошел какой-то сдвиг. Одни предметы утратили свою четкость, отошли в сторону, другие - обрисовались поновому. Такого необычного, нового ощущения еще не испытывал железный человек в течение своей короткой, но удивительной жизни. Он не сразу заметил, что заседание окончилось, что профессор с беспокойством трогает его за рукав.

- Гарри! Что с вами? Пойдемте.

- А, уже все?

- Да, да... Прения перенесены на завтра. Сандерсон, как всегда, не признает регламента.

Шумное собрание продвигалось к выходу. Следуя за профессором Траубе, Гарри несколько раз оглянулся назад. Это не ускользнуло от внимательного Траубе.

Вокруг раздавались многочисленные реплики. Ученые мужи продолжали обсуждать услышанное. Траубе. поспешил выбраться на улицу. Ему меньше всего хотелось полемизировать. Да к тому же сегодня он чувствовал раздражение. Быть может, главной причиной того были вид и голос профессора Сандерсона.

У подъезда сверкали лаком бесчисленные машины. Огромное освещенное здание академии вздымалось ввысь, в темно-синее звездное небо. Влажный ветер шелестел листьями на деревьях. Желтые огни фар растекались по асфальту. Вечер был полон шорохов, шуршанья, сдержанного, но мощного шума большого города.

Подходя к машине, Гарри оглянулся на подъезд. Там, в глубине здания, остался ярко освещенный зал... И он почувствовал, как огромный мир придвинулся к нему вплотную. Этот мир миллионом шорохов, бликов, движений, тысячью ядовитых испарений проник в него. Проник в самые сокровенные глубины. Собрался внутри во что-то большое, неведомое, проник в крояь и потек вместе с нею, вошел в жизнь.

Никогда еще не видел Гарри мира таким, как в этот вечер. Звезды необычно четким, ярким узором рассыпались по небу. Между ними угадывались великие пространства.

Гарри недоуменно осматривался вокруг. Улицы, полные электрического света, шума и движения, разбегались по радиусам. Всюду-движение, во всеммощный импульс жизни. Все как бы уходило в бесконечность и вместе с тем придвигалось вплотную, рвалось наружу и проникало внутрь. И это было для железного человека открытием мира.

СЛОЖНЫЕ ЧУВСТВА

Элеонора Стэкл после окончания института второй год работала ассистентом у профессора Сандерсона. Подруги завидовали ей, говоря, что к ней пришло счастье работать под руководством крупного ученого. И действительно, внешне для Норы все складывалось как нельзя лучше. Но только внешне. Дни первого энтузиазма, дни радужных планов и больших надежд давно уже пролетели, и она лицом к лицу столкнулась с неприкрашенной действительностью.

Профессор Сандерсон, этот по общему мнению "очаровательный старичок", милейший человек, оказался не таким, каким представляла его первоначально Нора. Она сама не могла бы объяснить почему, но постепенно этот человек стал внушать ей все больший и больший страх и неприязнь. Конечно, она никогда бы не рискнула проявить эти чувства открыто, но, оставаясь наедине с собой, она глубоко переживала встречи с профессором.

Все в нем было ей неприятным: его полное румяное лицо, его аккуратно подстриженная седая бородка, его маленькие липкие зеленые глазки, вокруг которых собирались лучистые морщинки, его голос, сочный, насыщенный интонациями. Встречаясь с добродушным веселым взглядом профессора, она в глубине его зрачков видела что-то скрытое, недоброе.

Однажды, когда она по неосторожности слишком пристально взглянула ему в глаза, профессор, казалось, смутился и отвел взгляд. Этот будто бы незначительный случай еще больше насторожил Нору. Были ли у нее какие-нибудь объективные причины для того, чтобы не любить профессора, не доверять ему? Она и сама не ответила бы на этот вопрос. Но с каждым днем, с каждым часом ей становилось все труднее работать у него.

Любезный, обходительный, безупречно обязательный, Сандерсон давил ее своим присутствием. Его вкрадчивые вопоосы, советы, указания, его научные рассуждения - все-все, сказанное им, было неприятным для ее слуха. Его присутствие сковывало ее. Как паук, плел он в лаборатории невидимую паутину, и Нора чувствовала, что бесчисленные липкие и прочные нити оплетают ее, лишают свободы, уверенности в себе.

Лишь один раз профессор нечаянно сорвал с себя личину добродушия. На несколько секунд... Но секунд было вполне достаточно... Это произошло, когда один из сотрудников, лаборатории случайно или намеренно произнес имя профессора Траубе.

- Вы говорите, профессор Траубе? - переспросил Сандерсон, и глазки его сузились и стали колючими, как иглы. - Так, так... Я слышал, что уважаемый коллега на днях будет здесь. Очень приятно! Он как раз поспеет к моему докладу.

Говоря это, профессор быстро разгуливал по лаборатории, тщетно стараясь скрыть от присутствующих свое раздражение.

На другой день после своего доклада в академии, на котором, как уже известно читателю, присутствовали профессор Траубе и Гарри, Сандерсон пришел в лабораторию особенно возбужденный.

- Воображаю, что он будет говорить в прениях! Ха! Очевидно, он постарается разбить все мои доводы, опровергнуть все мои выводы! Ну что ж, посмотрим! Кстати, откуда у него взялся сын?

Профессор обвел вопросительным взглядом лабораторию. Все молчали.

- Что-то не припомню я такого факта, чтобы у Траубе был сын! Да к тому же еще физиолог! Не правда ли, удивительно, господа? Сошествие мессии...

- Говорят, что он какой-то странный, - сказал один из сотрудников.

- Да, да, я тоже слышал, - оживился профессор. - И сын странный, и все странно от начала до конца.

День прений обнадежил Сандерсона. Траубе не пожелал выступить в прениях, более того, ни он, ни его сын не явились на заседание.

- Меня, видите ли, игнорируют! - Сандерсон не говорил шипел.

Слух о сыне профессора Траубе дошел и до Норы. Мнения о нем были самые противоречивые. Одним он понравился с первого раза, другие считали его неприятным Имя Гарри Траубе все чаше и чаще срывалось с уст. Естественно. Нору очень заинтересовало это И она была не против, если не познакомиться, то хотя бы увидеть Гарри Траубе.

Мы должны упомянуть о некоторых обстоятельствах, осложняющие жизнь Норы.

Однажды это случилось за несколько месяцев до описываемых событий) в лаборатории появился незнакомый ей человек. Был он сравнительно молод. Нору поразил его огромный рост и поистине атлетическое сложение.

- Кто это? - осторожно спросила она у одной из сотрудниц.

- Как, вы не знаете? - удивилась та. - Сын нашего уважаемого шефа...

- Профессора?

- Ну конечно же! Он вам нравится?

- Что вы! - искренне запротестовала Нора. Ее скорей испугал, чем привлек, вид этого человека.

- Скажите, - осторожно продолжала она допрашивать соседку, - он работает здесь, в институте?

- Мак Сандерсон? О, нет! Сомневаюсь, чтобы он где-нибудь работал! Да и зачем? У него любящий отец...

- Но как же...

- А, не будем говорить... Впрочем, Маку нельзя отказать в широкой известности...

Бросая осторожные взгляды по сторонам, сотрудница стала о чем-то нашептывать Hope, на лице которой все больше и больше проступали недоумение и страх.

Увы, Нора тоже не осталась без внимания. Быстрый взгляд Мака отыскал ее среди других и некоторое время задержался на ней.

Первое время Мак ограничивался тем, что бесцеремонно разглядывал девушку, заняв удобный наблюдательный пункт в лаборатории. Затем стал заговаривать. Нора несколько раз попросила его не мешать работе. Наивная девушка! Разве можно было этим испугать Мака! Наоборот, она еще больше привлекла его внимание. Он стал постоянным посетителем лаборатории... Целыми часами маячила перед ее глазами ненавистная фигура. Метнув исподлобья взгляд, она видела его широкое, налитое лицо, низкий лоб, крепкие скулы и маленькие бесцветные глаза. Со страхом и отвращением замечала она, как под тонкой шелковой рубашкой дышит его широченная грудь, как при каждом движении перекатываются мощные мускулы. В силе может быть красота. Сила прекрасна, если эта сила человеческая, И не зря эту силу так щедро воспели и изваяли древние. Но в силе Мака было что-то звериное, первобытное.

От созерцания Мак перешел к действию. Как-то раз, придя позднее обычного, он дождался конца рабочего дня. Когда Нора направилась к выходу, он последовал за ней. У подъезда он догнал девушку и бесцеремонно обратился к ней:

- Я подвезу вас. Вот мое авто.

- Благодарю. Не надо, - отрезала Нора.

- Что за капризы? Пойдемте, - Мак попытался взять ее за руку.

Нора резко отступила назад и вызывающе смерила его взглядом.

- Я вам сказала, что намерена идти пешком. Тем более, что расстояние не требует никакого транспорта.

- Ну что ж, отлично, - невозмутимо ответил Мак, - тогда и я прогуляюсь с вами. - Эй, трогай, - махнул он шоферу.

Прохожие невольно обращали внимание на эту странную пару. Маленькая изящная Нора быстро шла впереди, а верзила Мак, посвистывая и независимо поглядывая по сторонам, шагал за ней, не отставая. Некоторые оглядывались и покачивали головами.

- Ну, видимо, наш молодчик нашел себе пташку по вкусу, сказал с усмешкой один из прохожих другому.

- Н-да-а... Не завидую ей, - ответил тот.

И действительно, Hope нельзя было позавидовать. День ото дня Мак становился все более и более несносным. В его привычку вошло каждый раз дожидаться конца работы и упрямо следовать за ней по пятам до самого дома.

Нора не знала, что ей делать. У нее мелькнула мысль рассказать обо всем профессору, просить у него, чтобы он сделал внушение сыну. Но она тут же отвергла этот план. Она инстинктивно чувствовала, что разговор не только не поможет ей, но и осложнит ее положение.

Что же было делать? Где искать выход?

А вокруг этой истории начали рождаться слушки, возникать разговорчики.

Косвенными путями до слуха Норы дошло, что Мак грозится жестоко проучить каждого, кто обратит на нее внимание. И она почувствовала, что это не пустая угроза.

Однажды ей довелось случайно встретиться со старым школьным товарищем. Они, не торопясь, прогуливались по парку, затем присели на скамейку и с удовольствием вспоминали о добрых школьных временах. Увлеченные разговором, они не заметили огромной нескладной фигуры, мелькнувшей за деревьями.

Простились они, когда уже стемнело. У подъезда перед Норой неожиданно вырос Мак.

- Кто он? - раздался его хриплый голос.

- Вы о чем? - недоуменно спросила девушка.

- Я спрашиваю, кто он?

- Как вы смеете! - воскликнула она, стараясь пройти в дверь. Но Мак стоял как стена. Его злые, как у кабана, глазки в упор смотрели на нее.

- Вы говорите, смею? - глухо переспросил он. - Как я смею? А вот как! - И он, медленно сжав свой огромный кулачище, потряс им в сторону парка. - Вот как! - еще раз повторил он.

Мак исчез так же неожиданно, как и появился, а Нора, бледная и трясущаяся, вбежала к себе в комнату.

Если бы Нору спросили, чем объясняется ее желание увидеть сына профессора Траубе, она едва ли смогла бы ответить. Конечно, немалую роль сыграли многочисленные разговоры о Гарри Траубе. Желание ее росло с каждым днем и перешло в цель. Профессор Траубе последние дни не появлялся в обществе со своим питомцем. Профессор решил изолировать на некоторое время железного человека от общества. Большую часть времени они проводили дома. Иногда совершали в машине поездку по городу. Прошло более недели, прежде чем профессор Траубе решил вновь появиться вместе с Гарри в ученом мире. Они вновь присутствовали на одном из заседаний физиологической секции академии.

В этот вечер Hope представился случай познакомиться с сыном профессора Траубе. Сиротливо бродила она по коридору в перерыве между прениями. Вокруг нее все шумело и двигалось. Там и тут собирались небольшие группы, в которых шло оживленное обсуждение доклада и выступлений. Обилие светил науки смущало Нору.

"Скорей бы уж кончился несносный перерыв!" - думала она.

В одной из групп беседующих Нора заметила профессора Траубе. Там же находился и ее уважаемый шеф. На румяном лице Сандерсона играла его обычная, так хорошо знакомая ей улыбка. Траубе, напротив, был мрачноват. Остальные собеседники, видимо, больше прислушивались к разговору двух знаменитых профессоров, чем говорили сами.

- Вы только не подумайте, коллега, что я расположен предвзято вам возражать, - долетел до Норы голос Сандерсона.

- У меня, коллега, нет времени думать о таких вещах, отрезал Траубе.

Сандерсон был смущен. Чтобы выйти из неловкого положения, он обратил свой взгляд на проходившую мимо Нору.

- Нора, а вы что прячетесь за спины? Подойдите-ка сюда! Вот, коллега, познакомьтесь - мой славный, мой верный помощник ассистент Элеонора Стэкл.

Траубе молча кивнул. Ему не по душе были шутовские приемы Сандерсона. Нора молча стояла перед суровым профессором. Был он высок и худощав. Его глаза пристально, изучающе смотрели из-под очков. О чем было говорить ей, скромной девушке, с этим мрачным ученым. И только сейчас заметила она стоящего несколько в стороне молодого человека. "Это он!" - догадалась Нора.

Сандерсон быстро перехватил взгляд своей помощницы.

- Профессор! А вы что же скромничаете? Познакомьте же Нору со своим сыном!

Траубе неохотно повернулся к Гарри и кивнул ему. Тот выступил вперед.

- Мой сын, - глухо сказал Траубе.

- Гарри Траубе, - поклонился молодой человек.

- Элеонора Стэкл.

Итак, Нора лицом к лицу встретилась с железным человеком. Несмело взглянула она ему в лицо. Что-то поразило ее в этом лице, в этом взгляде. Нора смотрела в его глаза с недоумением, граничащим со страхом. Внезапно она осознала, что поступает почти неприлично. Вокруг было неловкое молчание. Профессор Траубе хмуро смотрел в сторону. Сандерсон беспокойно оглядывался и беспричинно улыбался. Поклонившись, Нора быстро отошла от них. Уже идя по коридору, она чувствовала, что душой ее овладевает смятение. Чувствуя, что не в силах вынести вторую часть заседания. она решила сказать об этом Сандерсону. Улучив момент, когда он отошел от своих собеседников, она обратилась к нему с просьбой разрешить ей уйти домой.

- Что с вами, уважаемая? - спросил профессор, испытующе взглянув на нее. - Вы больны?

- Да, мне нездоровится, - ответила Нора, опустив глаза.

- Ну что ж, не смею вас задерживать.

- Благодарю вас...

По дороге домой она почти не замечала окружающего. Столкнувшись со встречным человеком, недоуменно вскинула глаза и даже забыла извиниться.

Перед глазами стояло бледное красивое лицо Гарри Траубе.

Что было особенного в этом лице? Почему оно поразило ее? Это лицо было ей совершенно незнакомо. Нора прекрасно помнила всех, кого она встретила в своей еще недолгой жизни. Она могла бы тысячу раз поклясться, что никогда не встречалась с этим человеком. И в то же время она знала его! Она узнала его! Как можно узнать незнакомого человека? Мучительное противоречие мысли. Неразрешимое противоречие, потрясающее ее.

"Боже мой, - думала она в смятении, - знаком и незнаком! Ничего не пойму..."

Ясно вспоминая черты этого лица, она не могла не отметить, что было в нем что-то очень странное, необычное. Неуловимая особенность резко отличала Гарри Траубе от всех остальных.

Погруженная в такие мысли. Нора неожиданно услышала за собой быстрые шаги. Обернувшись, она увидела Мака. Он догонял ее. Все внутри ее поднялось против этого человека. Придержав шляпку, она быстро добежала до своего подъезда и захлопнула дверь.

Заседание продолжалось допоздна. Профессор Траубе и Гарри приехали домой около полуночи. Траубе был утомлен да к тому же не в духе. В его ушах звучал голос Сандерсона. Профессор хмурился и ходил по комнате.

- Спать, Гарри, - сказал он, взглянув на часы, и прошел в свою комнату.

Гарри молча посмотрел ему вслед и прошел к себе. Не зажигая света, он подошел к окну и распахнул его. Глубоко внизу тысячами огней сверкал огромный город. Его мощный гул уже ослабленным и измененным долетал до пятна ацатого этажа. А над городом повис темный бархатный купол неба, усеянный мириадами звезд.

Гарри стоял у окна. Он смотрел вдаль. Он вглядывался в темный далекий горизонт. Ночная влага заполнила комнату. Гарри чувствовал, как легко и свободно дышит его грудь. Гарри чувствовал свое сильное молодое тело. Прекрасные, но недолгие минуты... Скупое счастье, отпущенное ему судьбой...

И вот сквозь темный ночной занавес, сквозь необозримый простор ночи стали проступать видения. Сначала они были смутны, еле различимы, как далекие зарницы. Потом они стали яснее. Туманные миражи проплывали перед ним. Он видел освещенные солнцем улицы города. Не того города, в котором он жил теперь, а другого. Зеленые парки и красивые здания. Он идет по улице. Он останавливается на перекрестке. Мимо с легким шелестом проносятся легковые машины. Он видит угол дома. От дома на асфальт легла глубокая тень. А дальше солнце. Оно щедро разливалось по листве большого дерева. Гарри ждет. И вот... И вот... Среди шумной уличной толпы он замечает ее. Она быстро идет к нему. На лице ее счастливая улыбка, такая милая, такая знакомая! Кто она? Гарри знает это Нора! Они стоят рядом, говорят... Гарри не слышит слов, но знает, что они говорят о чем-то близком, хорошем Легкие тени листьев трепещут на асфальте. Нора смотрит на него. Сейчас... сейчас он услышит ее голис. Сейчас назовет она его по имени...

- Гарри!

Что это? Куда все исчезло?

Рядом стоит обеспокоенный Траубе.

- Гарри! Вы не спите!

Молча отошел железный человек от окна и направился к постели.

ГЛУБОКИЙ СЛЕД

Мак Сандерсон сидел у себя дома в самом мрачном настроении. Его маленькие кабаньи глазки злобно щурились. Его огромные руки до хруста в костях сжимали ручки кресла. Профессор неслышно ходил по комнате, с опаской поглядывая на сына.

- Ну право же, Мак, не надо так горячиться, - заговорил он.

- Что ты лезешь ко мне со своими увещеваниями? - полуобернулся к нему Мак. - На кой они мне черт? Я тебя спрашиваю, за каким дьяволом тебе понадобилось знакомить Нору с его сынком?

- Но я...

- Что "но я"? Ваша этика, что б ее... Хорошо же! Теперь я возьмусь за дело. Я-то уж сумею исправигь твой промах!

- Мак, одумайся! Ты говоришь несообразное. Все знают, что мы с Траубе не любим друг друга. А тут еще...

- А я и не собираюсь трогать твоего Траубе! Занимайся с ним сам. У вас ведь в ученом мире принято кривляться друг перед другом.. Ну и кривляйтесь на здоровье. Но с этим щенком я поговорю сам. Я-то сумею ему внушить уважение к своим принципам!

- Но послушай... Ведь нет еще никаких причин так действовать! Ведь ничего особенного не было.

- А ты думаешь, что я буду дожидаться чего-то особенного?

- И потом, - продолжал Сандерсон, пропуская мимо ушей реплику сына, - подумай, что такое для тебя Нора. Стоит ли из-за нее...

- Нора? Э, да что с тобой разговаривать! Нора нужна мне И точка. Какая бы она ни была. Не твое дело. Слышишь, не твое дело! И я возьму ее, - продолжал, внезапно раздражаясь, Мак. - Ну, что смотришь? Шокинг? Или, как там, по-вашему, физиологическому - шок? Ха! Нет уж, черт возьми, тут я сам сумею все сделать.

Мак резко поднялся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Профессор проводил его тревожным взглядом, но не сказал ни слова.

А Нора в это время была у себя дома. Она сидела, погруженная в тяжелое раздумье. Прошла уже неделя с той поры, как она познакомилась с сыном профессора Траубе, но сила первого впечатления нисколько не ослабла. Нет, наоборот, с каждым днем тревога и смятение все более овладевали ею Может быть, это была любовь с первого взгляда? Любовь, о которой столько написано и рассказано. Нет, то, что вошло в Нору, то, что властно завладело ею, лишило ее покоя и уравновешенности, не имело ничего общего с этим чувством. Это было что-то другое. Это была тревога, смутная, нарастающая, непонятная.

Казалось, не было повода для тревоги. Но как часто уходят из поля зрения человека скрытые мотивы поступков! Как часто стоит он со страхом и недоумением перед лицом свершившегося факта! Нора не могла дать себе отчета в бесконечной путанице мыслей и чувств, овладевшей ею в последние дни. Она лишь смутно ощущала, что вокруг нее завязывается сложный клубок событий и отношений. То и дело мысленно рисовался ей уродливый силуэт Мака. На месте его возникало бледное неподвижное лицо Гарри, и Нора чувствовала, как сердце сжимает тревога. Лицо Гарри расплывалось, и явственно проступала ядовитая улыбка профессора Сандерсона. И со всеми этими людьми она была связана. И от всех этих людей что-то зависело.

Нора сжала руками виски. Она ясно ощутила биение артерии. Нужно было разобраться в своих мыслях. Она твердо знала лишь, что не является пассивным участником событий. Что-то зависело от нее. Она должна сделать какой-то шаг. Но какой? И вдруг ей стало совершенно ясно: она должна увидеться с сыном профессора Траубе. Она должна говорить с ним... Говорить? Но о чем? Какая нелепость! Ведь они не знают друг друга. Они никогда не встречались.

"Нет, нет! - говорила она себе, - это нелепо. Я просто больна. И всему виной этот гнусный человек. Его вечные преследования извели меня. У меня просто расстроились нервы. Нужно отдохнуть, взять отпуск, уехать..."

А сквозь голос самоуспокоения проступал другой, сильный, требовательный, доходящий до крика: "Тебе нужно увидеть Гарри Траубе! Тебе нужно говорить с ним!"

"О чем? О чем?" - тоскливо спрашивала себя Нора.

За окном сгустились сумерки, но ей не хотелось зажигать свет.

"Если бы мне удалось поближе познакомиться с профессором Траубе, а потом... А потом? Что же потом? - продолжала она размышлять. - Ведь я же отлично знаю, что мой шеф его ненавидит. Так к чему же осложнять и без того запутанные отношения? Траубе?.." И вновь почувствовала она сильный приступ волнения "Нет, так вот просто встретиться с ним нельзя. Нужно как-то подготовить встречу, нужно... ему написать".

Нора зажгла свет и положила перед собой чистый лист бумаги. Но напрасно верюла она в руках авторучку. Ни одно слово не хотело сойти на бумагу. Белый лист стал увеличиваться у нее на глазах. Вот эго уже не лист, а бесконечное снежное поле Но полю бежит человек. Все быстрее и быстрее бежит он. Все меньше и меньше становится его темная фигурка. Hope нужно его догнать. Она бежит за ним, она выбивается из сил. Дыхание жжет ей групь. В глазах темнеет.

- Постойте, - кричит она в отчаянье, - постойте! Мне нужно вам сказачь...

Но не слышит ничего человек. Все дальше и дальше убегает он к темному горизонту.

Профессор Траубе, откинувшись в кресле, листал научную брошюру. Гарри безучастно пробегал глазами по страницам "Физиологического вестника".

Траубе не мог сосредоточиться. Непроизвольно он то и дело бросал взгляд на железного человека. Вот уже вторую неделю профессор не знал покоя. Странности в поведении Гарри тревожили его. Особенно насторожил его вечер, когда он застал Гарри у открытого окна своей комнаты. В позе, в лице, во всем облике железного человека было так много необычного, чго профессор не на шутку испугался. Дважды пришлось окликнуть ему Гарри, прежде чем тот обернулся. Мучительней всего было неведение: профессор не знал, что происходит в мозгу железного человека. Как бы ни был сложен сконструированный прибор, он не выходит за рамки общей схемы, предусмотренной конструктором. И поэтому, если конструктор видит какие-то частные отклонения в работе прибора от предусмотренной им схемы, он (если, разумеется, это настоящий конструктор!) не смущается. Он знает, что рано или поздно найдет нужное звено. В этом поиске проявляется конструкторский задор, в нем - удовлетворение, в нем - награда.

Но у Траубе было нечто совсем иное. Чрезвычайная прибавка, которую сделал он к своему изобретению, превратила это изобретение в неподвластное ему, независимое от него. Сложная биоэлектронная система, называемая железным человеком, стала жить и развиваться по не предусмотренным им законам. И, чувствуя свое бессилие, профессор лишился душевного равновесия, всегда присущего ему. Он, смелый и решительный человек, временами испытывал приступы страха, граничащего с ужасом. Как часто, просыпаясь среди ночи, он тихонько пробирался в комнату Гарри. Подолгу смотрел на неподвижное лицо, на мертвое, неподвижное тело. Он сознавал, что это тело мертво. И только маленький, беспомощный кусочек жизни скрыт под его стальной оболочкой. Траубе сознавал, что сейчас эта жизнь целиком зависит от него. Не нажми он утром кнопку, и железный человек останется лежать. Он будет лежать день, два, неделю, вечность. И скоро, очень скоро угаснет навсегда последняя искра жизни.

Может быть, так и сделать? Может быть, легко и просто избавиться от страшного бремени? Но каждое утро, каждое утро воскрешал Траубе железного человека. Могучий инстинкт ученого не позволил бы ему не сделать этого. И каждое утро Гарри вставал не тем, кем он был вчера. И когда он открывал глаза, когда он поднимался с постели, профессор вновь чувствовал свою беспомощность, свою фатальную зависимость от обстоятельств.

Вечером профессору необходимо было зайти в академию по неотложным делам. Это касалось его доклада, который он намеревался сделать через неделю. Весть о том, что Траубе собирается сделать доклад, к тому же сопровождая его демонстрацией опыта, быстро облетела ученые круги. Имя профессора, хотели или нет этого его противники, пользовалось большой популярностью. Все были заинтересованы. Некоторые глубокомысленные ученые мужи с наслаждением предвкушали схватку между Траубе и Сандерсоном. Но, oткровенно говоря, больше симпатий было на стороне Траубе.

Сегодня профессор решил не брать Гарри с собой. Он не хотел допустить новых встреч железного человека с людьми.

- Гарри, - сказал он, - вы останетесь, дома. Предупреждаю, ни шагу из комнаты. Так нужно.

- Можете быть спокойны, профессор, - ответил Гарри.

Слуга сообщил, что машина подана. Уходя, Траубе еще раз повторил свое условие и еще раз получил заверение от Гарри.

Неподвижно сидел железный человек в кресле. Маятник больших часов лениво отстукивал вpeмя. Издалека, снизу, долетал шум города. Стемнело. Сколько прошло времени после ухода профессора. Гарри не знал, да и не интересовался этим. Звонок заставил его быстро повернуться к двери.

Вошел служитель.

- Вам письмо, - почтительно произнес он.

- Письмо? - удивился Гарри. - Очевидно, не мне, а отцу!

- Нет, вам!

"Письмо! - думал он. - Как странно, мне письмо!"

На конверте он прочел: "Мистеру Г. Траубе".

- Но тут нет адреса! И обратного тоже.

- Письмо передали в руки.

- Кому? Вам?

- Да.

- Давно?

- Только что.

- Передавший здесь?

- Нет. Он уже уехал. Просил сразу же прочесть.

- Можете быть свободны, - кивнул Гарри служителю и, когда тот скрылся за дверью, вскрыл конверт, пробежал глазами по мелким неровным строкам. Вот что прочел он:

"Вы, наверно, удивитесь моей дерзости. И просьба моя вам покажется странной и подозрительной. Но поверьте, я не могла поступить иначе. Мне необходимо с вами поговорить. О чем, не могу сказать в письме. Отец ваш задержится в академии не менее часа. Очень прошу вас уделить мне несколько минут. Жду вас в парке у вашего отеля. Боковая аллея. У памятника.

Э. С.

Несколько раз перечитал Гарри письмо. Это была первая весть мира, полученная лично им и не предусмотренная профессором Траубе. Нужно идти. Его ждут. Но он дал профессору слово никуда не отлучаться. А почему он дал это слово? Какое право имел Траубе ставить ему такое условие?

"Иду!" - твердо решил Гарри и нажал кнопку звонка.

- Замкните дверь, - сказал он появившемуся служителю, - я должен ненадолго отлучиться.

Парк был густой, с прихотливой сетью аллей и дорожек, посыпанных крупным песком. Редкие фонари скупо освещали его. Гарри направился в боковую аллею, в конце которой смутно белел памятник. Первый раз в своей недолгой жизни шел он один. Первый раз не было рядом с ним профессора Траубе. Густые купы деревьев темными массами выделялись на прозрачно синем вечернем фоне неба. Проглянули звезды. Вечер был безветренный и душный. Легкий хруст песка под ногами, пряный запах травы и листьев, темные провалы теней в глубине парка - все как-то по-новому действовало на железного человека, проникая в самые далекие уголки его тела. И было это не просто физическое воздействие, нет, это была весть, напоминание о чем-то.

Гарри не сразу заметил отделившуюся от деревьев маленькую темную фигурку.

- Мистер Траубе?

Слабый свет фонаря падал на лицо Норы. От шляпки на глаза легла тень.

Гарри поклонился.

Они шли молча. Нора явно не знала, с чего ей начать разговор. Гарри тоже был не в лучшем положении.

- Мистер Гарри, простите, но я не могла иначе... Я должна вам все рассказать. В тот вечер, когда нас познакомили, я почему-то подумала, что именно вы... Ах, какую чепуху я говорю! Ничего я не подумала. Это случилось позднее. Мистер Гарри, вы мне разрешите рассказать?

Нора сбивчиво поведала ему свою печальную историю.

- Вы понимаете, я больше не могу так! Эти люди давят меня, лишают покоя и днем и ночью. Когда я увидела вашего отца, я решила... Но он такой суровый. Мне показалось, что я ему не понравилась... Как нескладно я говорю!.. Я решила, что он, может быть, возьмет меня в свою лабораторию. Не ассистентом, пусть лаборантом. Я на все условия согласна.

Волнение мешало Hope ясно излагать мысль. Да, собственно говоря, никакой ясности в ее мыслях и не было. Решение перейти на работу к профессору Тpayбе пришло неожиданно.

- Вы должны мне помочь, - продолжала Нора, - расскажите все профессору. Обещаете?

- Обещаю, - глухо отозвался Гарри. Чем больше смотрел он на эту девушку, тем больше чувствовал, как в него вливается непривычное, гнетущее чувство. Откуда пришло оно? Из каких тайников? Когда Нора непроизвольно чуть приблизилась к нему, он резко отстранился. Девушка взглянула удивленно.

- Мистер Гарри, - снова заговорила она, - я не могла вам сказать сразу... Когда я увидела вас впервые, мне показалось,.. конечно, только показалось. Ведь мы никогда не встречались с вами...

Железный человек остановился.

- Говорите, что показалось вам

- Что я вас знаю, - выдохнула Нора.

- Вы!? Меня!?

Страшная тяжесть внезапно легла на плечи Гарри. Она сгибала его, и, лишь напрягая свои стальные мускулы, он стоял прямо. Только сейчас почувствовал Гарри железную проекцию своего тела в живом человеческом мозгу. Это ненавистное тело давило его. Его живое, человеческое, было втиснуто в стальную тюрьму, втиснуто навечно. А изнутри, из самой глубины рвалось наружу что-то далекое и в то же время близкое. Это была почти физическая боль.

Нора заметила смятение Гарри. Она молчала, не решаясь продолжить разговор. Из-за поворота ярко блеснул фонарь. Большие тени скользнули от их ног в глубину аллеи. Взглянув на землю, девушка не могла скрыть удивления.

- Какой у вас глубокий след, мистер Гарри, - она указала на песок.

Молча смотрел железный человек на следы своих ног.

- Тяжело ходить мне по земле, - ответил он наконец.

- Боже мой, вам уже пора! Вас потеряет профессор! - воскликнула Нора, взглянув на часы. Она протянула руку, но Гарри не принял рукопожатия. Поклонившись, он круто повернулся и пошел домой.

- Гарри! - услышал он, подходя к подъезду отеля, взволнованный голос профессора. - Где вы были? Где ваше обещание?

Железный человек молча направился к лифту.

СТОЛКНОВЕНИЕ

Это было на другой день после описываемых нами событий. Слух о свидании Норы с Гарри Траубе достиг ушей Мака Сандерсона. Целый день гонял Мак свою машину по шумным улицам города. Глухая злоба душила его. Налегая на руль, он мчался по асфальту, обгонял попутные машины, вихрем проносился между стоп-сигналами. Мелькали фонарные столбы, окна, витрины. Вырываясь из общего потока машин на перекрестках, он видел испуганные лица отбегающих в сторону людей. Ему хотелось давить их колесами, хотелось на полной скорости врезаться в густую, пеструю. многоликую толпу, услышать стоны, вопли, крики.

Вечером, усталый и злой, он подкатил к дому. Пройдя в свою комнату, он с силой захлопнул дверь и опустился в кресло. Мак не привык думать, не привык делать выводов, в жизни им руководил лишь звериный инстинкт, неосмысленная воля. Как бык, которого дразнят, наклоняет огромную рогатую голову и роет копытом землю, так и Мак Сандерсон, встретив препятствие, предался бессмысленной, животной ярости.

- Убью! - бормотал он, сжимая свои огромные кулаки. Убью!.. Сегодня вечером. Точка.

В этот день профессор Траубе и Гарри безвыходно сидели дома. Вчерашний случай окончательно расстроил профессора. НУЖНО было срочно принять какое-то решение. Какое? Неужели бросить все и уехать? А доклад? Траубе возлагал на него большие надежды. Этот доклад должен быть началом генерального наступления на широком фронте науки. Нет, уезжать было нельзя. Нужно поговорить с Гарри. Сейчас, как никогда, нужно усилить свое влияние на него, подчинить эту необычайную биоэлектронную систему могучей человеческой воле.

Итак, необходимо начать. Но как? Весь день собирался профессор приступить к этому трудному разговору и каждый раз откладывал его, испытывая острый приступ нерешительности. А Гарри словно ни о чем не догадывался. Он вел себя, как обычно.

Пришел вечер. Траубе сознавал, что больше оттягивать нельзя. "Я рискую потерять его,- говорил себе профессор,- а в нем итог моей жизни. Я сделал больше, чем мог. Так неужели дать погибнуть этому делу?" В глубине души профессор лелеял идею... Когда-нибудь... не сейчас, не скоро он выведет Гарри в широкий научный мир, поставит его за кафедру, продемонстрирует всем его блестящие умственные способности. А потом... он покажет всем (и в первую очередь своим противникам) выключенного железного человека, откроет его стальную грудь, и все увидят необычайный электронный организм, снабженный человеческим мозгом. То будет великий триумф, и от предвкушения его у профессора захватывало дух.

В окно струились сумерки. Траубе зажег свет.

- Гарри, - заговорил наконец профессор, и голос его был глух и взволнован, - бесполезно откладывать разговор. Я должен сказать вам все. Нельзя носить в себе тяжелый камень сомнения. Нужна ясность. Наблюдая последние дни за вами, я вижу, что вы изменились и притом к худшему. Вы словно отошли от меня. Вы тяготитесь моими действиями и моими советами. Но поймите, они продиктованы сознанием острой необходимости. Если бы вы знали, как я беспокоюсь за вас, как хочу оградить вас от нежелательных случайностей (а их в жизни много, очень много!), вы бы, конечно, не поступили так, как вчера. Я не раскрывал вам всего и не все могу пока раскрыть. Будет время... Я могу лишь сказать, что каждый день, каждый час и минуту вы подвергаетесь очень большой опасности. Эта опасность особого рода. Она грозит только вам. И никто, кроме меня, не может оградить вас от нее. Я слишком хорошо сознаю ваше значение в жизни, чтобы рисковать вами. Придет время, и вы займете исключительное место в жизни.

- Все это я уже слышал, профессор, - равнодушно ответил Гарри. - Слова и только слова. Вы говорите "исключительное место в жизни". А для чего мне это?

- Хорошо. Оставим разговор. Скажите, зачем вы вчера, вопреки своему обещанию, отлучились из дома?

- Я получил письмо.

- Письмо? - профессор застыл от удивления.

- Вот, - протянул ему конверт Гарри.

Профессор вынул письмо и быстро пробежал глазами по строкам.

- Ничего не понимаю! - сказал он, вопросительно взглянув на Гарри. - От кого оно? Тут какие-то инициалы: "Э С"

- Элеонора Стэкл, - пояснил Гарри.

- Элеонора Стэкл? - переспросил Tpaубe, бледнея. - Понимаю. - произнес он одними губами. - Все ясно... Происки Сандерсона. Неужели ему известно?

- Что известно, профессор?

- Как? Вы меня спрашиваете? Нет-нет... это я просто так. Ну и что же, вы были?

- Да, был.

- И виделись с ней?

- Да, виделся.

- Говорите же. Ну, говорите! - почти закричал профессор. - Что произошло между вами, о чем вы разговаривали? Я должен знать. Немедленно, сейчас же. Как она смотрела на вас? Не заметили? Не было ничего особенного в ее взгляде? О чем спрашивала она вас? О чем договаривалась с вами? Я все должен знать!

Гарри кратко передал содержание вчерашнего разговора Профессор слушал внимательно. Он буквально влился глазами в спокойное лицо Гарри, стараясь угадать по самому ничтожному движению этого лица скрытые мотивы свидания.

- Дальше! - сказал профессор.

- Все!

- Нет, еще не все! Это лишь начало!

- Профессор, я должен повторить просьбу Элеоноры, - заговорил после некоторого молчания Гарри, - вы, видимо, не обратили на нее особенного внимания.

- Какую просьбу?

- Я обещал Элеоноре ходатайствовать перед вами о том, чтобы вы взяли ее к себе на работу. Работать с Сандерсоном ей невозможно.

- Взять Элеонору Стэкл? Никогда! Вы не понимаете, о чем говорите! Нельзя придумать ничего хуже. Взять ее к себе? Какая нелепость! Никогда и ни за что!

Профессор был возбужден до предела.

- Только подумать! Что я - мальчишка? Или я не способен понимать элементарные вещи? Это все Сандерсон! Хорошо. Теперь буду действовать я. Завтра же буду в академии... И если встречу эту самую Стэкл, не миновать ей разговора.

- О чем вы говорите, профессор?

- О том, что если мне попадется на глаза эта особа, я отчитаю ее как девчонку!

- Вы этого не сделаете, - возразил Гарри.

- А я вам говорю, что сделаю именно это! - закричал Траубе, теряя всякое самообладание.

- Вы не сделаете этого, - жестко прозвучал голос железного человека.

Профессор вздрогнул. Впервые слышал он такой голос. Гарри смотрел на него в упор. И был его взгляд как беспощадно наведенное дуло револьвера.

В душе Траубе что-то упало. Внезапная слабость разлилась по всему телу. Дрожащими руками снял он очки и стал тщательно их протирать.

А в это время черная легковая машина мчалась по широкому проспекту. Она обгоняла попутные машины, она проносилась мимо ярко освещенных витрин, и за рулем ее сидел, наклонившись вперед, Мак Сандерсон.

"Что я наделал, - лихорадочно размышлял Траубе, - потерял над собой контроль, наговорил много лишнего, ненужного! Нервы стали ни к черту! Эх!.. Вместо того, чтобы дисциплинировать его нервную систему, затормозить случайные очаги возбуждения, я сам раскричался на него. Как исправить ошибку?"

А черная легковая машина, не сбавляя скорости, круто повернула на улицу, ведущую к парку. Яркий свет фар скользнул по стене дома и растворился в уличном освещении За темной стеной парка, сверкая тысячью окон, подымалась многоэтажная громада отеля.

- Гарри, - профессор Траубе старался говорить спокойно, мы отклонились в сторону... Я погорячился... Я исполню вашу просьбу. Но только не сейчас. Позднее. Сейчас нельзя. Это может нарушить наши планы, большие, великие планы. Давайте договоримся: не будем в ближайшее время думать об этом. Неделядругая ничего не изменит. Я сочувствую этой девушке, но поверьте, есть нечто большее, чем ее судьба.

Черная машина, взвизгнув, остановилась у подъезда отеля. Хлопнув дверкой. Мак Сандерсон взбежал по широким ступеням подъезда.

- Ну что же вы молчите? - силясь улыбнуться, спросил Траубе. Железный человек молчал. Его лицо вновь приняло обычное безучастное выражение.

А в это время лифт стремительно нес Мака Сандерсона на пятнадцатый этаж.

- Хорошо, Гарри, оставим разговор до завтра. Так лучше. Откровенно говоря, я сегодня устал.

Звонок.

- Кто еще там? - раздраженно обернулся профессор.

Огромная фигура Мака Сандерсона появилась в открытой двери. Не дожидаясь приглашения, Мак шагнул в комнату.

- Позвольте, вы ко мне? - заговорил Траубе. - Но сейчас я не могу...

Не слушая. Мак молча отстранил профессора своей огромной рукой.

- Молодой человек! - вспыхнул профессор. - Вы забываетесь! Я вам сказал...

Но Мак был уже в другом конце комнаты. Гарри медленно поднялся со стула.

- Так вот он какой! - сказал Мак, подходя к Гарри почти вплотную и бесцеремонно разглядывая его, - Так вот ты какой? Жалкий выродок, посмевший встать поперек дороги Маку Сандерсону!

Они стояли друг против друга. Один - огромный, уродливо мощный, другой - худенький, стройный, изящный. Под тонкой шелковой рубашкой Мака вздымалась могучая грудь. Каменные бицепсы напряглись на его руках. Широкая спина загородила Гарри от взора профессора.

- Постойте! Погодите! - Траубе подскочил к Маку.

- Не лезь. - Мак легко отбросил профессора в сторону.

- Что вы делаете! - закричал Траубе, но было уже поздно. Ничто не могло остановить неумолимо развертывающихся событий.

Он, физиолог, ясно видел стремительный поток импульсов, бегущих к мозгу. Он видел, как, достигнув нервных центров, импульсы с огромной скоростью, не задерживаясь, переключаются на исполнительный аппарат. Страх охватил профессора. Но было страшно не за Гарри, не за своего любимца, своего питомца, а за этого чужого, злого человека, грубо вторгшегося в дом.

Ярость закипала в груди Мака. Она подступила к горлу, ударила в виски. Все мускулы его огромного тела напряглись до боли. Пленка подернула глаза.

- Гад! На же! - выдохнул он, размахиваясь изо всей силы.

И в этот миг что-то быстрое, как молния, и тяжелое, как механический молот, обрушилось на него.

Траубе не уследил за движением рук железного человека. Он лишь услышал, как что-то хрястнуло, хлюпнуло, и Мак Сандерсон, как большой мягкий ком, осел, качнулся и распростерся на пушистом ковре, покрывавшем весь пол комнаты.

Удар был страшен. Лужа, липкая красная лужа медленно увеличивалась, задерживаясь в крупном ворсе ковра.

Траубе стоял в углу комнаты. Мелкая дрожь сотрясала его. Пришло! Пришло! Пришло! Пришло!

А посреди комнаты неподвижный, как изваяние, стоял железный человек. С его опущенных по швам рук медленно падали на ковер последние густые капли крови.

БЕГСТВО

После первого потрясения, на мгновение затемнившего сознание, профессор Траубе словно впервые увидел комнату. Лепной карниз по верху стены, тяжелая темно-зеленая портьера со шнуровой окантовкой, небольшой, но прекрасно выполненный офорт на стенеНа офорте изображен какой-то морской вид с далекими берегами. Этот вид, профессор ясно чувствовал, имел отношение к сегодняшнему событию. Сбившаяся, забрызганная каплями крови скатерть, отодвинутый в сторону стул - все до боли ясно отпечаталось в его сознании. Нет, не зря эту способность обостренного восприятия действительности используют в криминалистике.

И вот сквозь этот фон стало проступать главное, страшное, роковое. Оно было рядом, вот здесь, на ковре. Оно заполняло всю комнату, каждый ее угол, оно наложило отпечаток на каждый предмет. Профессор чувствовал тяжелый запах крови и еще чего-то неизвестного. Сознание случившегося овладело им. А виновник всего этого. Гарри, все так же неподвижно стоял посреди комнаты. Мозг Траубе лихорадочно работал Профессор чувствовал, что нужно действовать, нужно срочно предпринять какой-то шаг, но не было сил сдвинуться с места.

Из подсознания выплывал мотив действия. Траубе чувствовал, что этот мотив оправдывает все. Вот стоит железный человек, Гарри, итог всей его жизни, воплощение всех его стремлений, результат многих бессонных ночей, многих дней напряженного труда. Разве можно дать погибнуть этому? Разве можно пресечь движение грандиозной научной эпопеи? Нужно спасать... себя, Гарри... Нужно искать выход сейчас, сию минуту... Иначе все погибло.

Но тело было непослушным. Страшная слабость. Во рту пересохло. Траубе напряг всю свою волю.

- Гарри...

Профессор вздрогнул. Он не узнал своего голоса. Железный человек молчал. Молчание было хуже всего. Никогда не чувствовал Траубе так ясно, как чужд и неподвластен ему железный человек. И в то же время как он ему дорог! Только он. Траубе, может его спасти. Но как? Сделать к нему шаг, подойти? Не ждет ли его, Траубе, та же участь, что постигла несчастного Мака?

- Гарри...

Ноги почти не слушались профессора.

Медленно, неуверенно, как пьяный, подходил он к железному человеку.

- Гарри...

Профессор тронул его за руку и отшатнулся. Рука была холодной и липкой. Но мгновенное прикосновение сразу мобилизовало профессора. Он действовал быстро, как машина. Отвернув край большого тяжелого ковоа, он накинул ковер на труп. Теперь... Что же теперь? Может быть, отключить железного человека, обездвижить? Невозможно! Во-первых, сначала нужно затормозить мозг. А для этого требуется время, которого нет. Если же он выключит электронную систему, не затормозив предварительно мозг, это может привести к роковым последствиям, к нарушению психической деятельности Гарри. Во-вторых, если он обездвижит тяжелое металлическое тело, он не сможет сдвинуть его с места, он ничего не сможет с ним сделать.

Профессору ясно было одно: нужно бежать. Бежать, не теряя ни одной минуты! Нужно, не привлекая внимания, выйти из отеля, а потом... Траубе взглянул на офорт. Море! Вот оно - избавление! Решено. Но сначала необходимо себя и Гарри привести в надлежащий вид.

Профессор действовал, как сомнамбул. Из отвернутых крапов с шумом вырывалась вода. Горячий пар капельками осаждался на кафельных стенах ванной комнаты. Гарри был послушен. Молча подчинялся он профессору.

Через несколько минут, вымытые и переодетые, вышли они из своего номера. Профессор взял только портфель с рукописями, документами и деньгами да еще портативный десятизарядный пистолет. Тщательно проверил, как закрыта дверь.

- Кто бы нас ни спрашивал, - сказал он дежурному, прежде чем войти в лифт, - скажите, что мы отлучились по важному делу. Вернемся завтра вечером.

- Ясно, господин профессор, - ответил дежурный,

У подъезда стояла машина Мака. Напрасно дожидалась она своего хозяина. Траубе узнал номер.

- Его! - тихо сказал он и сделал знак Гарри.

Подойдя к машине, он открыл дверцу. Так и есть! Второпях Мак оставил ключ от зажигания.

- Садитесь, - сказал Траубе, пропуская Гарри вперед.

Дверца захлопнулась, и машина круто развернулась у подъезда. Траубе уверенно сидел за рулем. Прикосновение рук к холодной поверхности руля и усилие, необходимое для управления машиной, дисциплинировали его нервы. Постепенно набирая скорость, они выехали на большую магистраль города.

Три часа мчались они, не сбавляя скорости. Три часа бешеной гонки. Близилось утро.

Огромный теплоход "Океания" стоял у причала. Огни сотен иллюминаторов отражались в воде изломанными полосами. До отплытия оставалось несколько минут, когда на теплоход быстро взошли два пассажира, за" кутанные в плащи. Предъявив билеты, они тотчас же направились в отведенную им каюту.

Когда дверь каюты закрылась, Траубе облегченно вздохнул. Не зажигая света, он быстро сориентировался. Каюта слабо освещалась через иллюминатор. Железный человек молча стоял у двери.

- Раздевайтесь, ГарриТ Быстро! - профессор уже вполне овладел собой. - Быстро! Вам нужен немедленный отдых.

Траубе сам приготовил постель.

- Так. Ложитесь. Протяните руку.

Как врач нащупывает пульс, так и Траубе легко нащупал незаметное отверстие у запястья железного человека. Вынув шприц, он набрал из ампулы немного розовой жидкости и ловко влил ее через это отверстие железному человеку.

- Теперь слушайте!

Траубе ритмично постукивал по обшивке каюты, имитируя звук метронома. Минуты через две он внимательно посмотрел на лицо Гарри.

- Кажется, все.

И действительно, железный человек спал. Профессор расстегнул рубашку и перевел на стальной груди маленький рычажок. Тлеющая рядом, как зеленая искра, сигнальная лампочка погасла.

- Уф...

Профессор вытер платком лоб и вышел из каюты. Заперев ее и проверив дверь несколько раз, он поднялся на палубу.

До отплытия "Океании" оставалось две минуты. Профессор выглянул на берег, и сердце его тоскливо сжалось. Ни один из пассажиров огромного судна так не жаждал сейчас отчалить, как профессор Траубе.

Гудок - и в толпе провожающих на берегу началось оживление. Замелькали платки, шляпы. С борта летели ответные приветствия. Траубе надвинул шляпу на глаза. Его никто не провожал. Его нисколько не интересовала эта толпа со всеми ее чувствами и переживаниями. Он смотрел на узкую полосу темной воды, отделявшую его от берега. И вот полоса стала шире, еще шире... Берег тихо отсгупал и уходил в сторону. Огромное судно разворачивалось в море.

Светало. Воздух заметно посвежел. С берега в море дул небольшой ветер. Он подымал на темной поверхности зыбь, отливающую, как рыбья чешуя. Где-то там, в открытом море, была хорошая волна. Утренний туман длинными волокнистыми полосами повис над водой.

Профессор зябко поежился. Было прохладно, но идти в каюту не хотелось. Нужно было успокоить нервы. Вид железного человека мгновенно воскресит в памяти страшные события.

Траубе решил пробыть на палубе до восхода солнца.

А берег уже почти скрылся в утреннем тумане. Стало покачивать. Огромное судно грудью наваливалось на податливую массу воды. Но это была кажущаяся податливость. Уступая железному натиску, море упрямо приподнимало стальную громаду вновь и вновь. Казалось, между морем и кораблем идет скрытая, но упорная борьба. Качка, свежесть и простор немного успокоили нервы. Траубе задумался. Тревожные мысли рождались в его мозгу. Вот стоит он здесь, на борту корабля. Роковая случайность закинула его сюда. Случайность... Как он прожил свою жизнь? Разве шла она по строго вымеренной дорожке? Он беззаветно служил науке. Его исследовательский гений был неистощим. Он всегда стремился вперед. Всегда испытывал острое чувство неудовлетворения. Страстная порывистость души, неистощимая изобретательность, огромная трудоспособность были его неотъемлемым свойством. А к чему? Дало ли все это ему счастье? Не казалось ли ему всегда, что счастье где-то впереди?

Он слышал за спиной оживленные разговоры. Много людей, его попутчиков, пассажиров. И ни одному из них нет до него никакого дела. И многие из них, быть может, счастливы. Они не знают, кто он. Они не знают, что у него в душе. А если б знали, то в ужасе отшатнулись бы от него. Они ни о чем не знают. Там, внизу, в темной каюте спит мертвым сном железный человек. Железный человек, Гарри... удивительное творение природы и человеческого гения. Гарри... Тоскливое чувство сжало грудь профессора. Это имя напомнило ему другое, давно прошедшее. Мягкие ласковые детские руки, большие доверчивые глаза...

- Господин профессор!

Траубе вздрогнул и оглянулся. Но тревога была напрасной: обращение относилось не к нему. Молодая дама приветливо здоровалась с маленьким шароподобным старичком. Старичок широко улыбался и не постариковски строил даме глазки.

- Ну как? Как самочувствие? Не укачало? Хе-хе... Это еще цветочки... Вот подальше отъедем...

- Что вы меня пугаете! И нисколько я не боюсь. В прошлом году мы с мужем переплыли океан...

- Так то с мужем! А теперь, наверно, без мужа?

Собеседница покраснела и не нашлась сразу, что ответить.

Траубе отошел в сторону. Ему было не до шуток. Розовая полоса зари разгоралась на востоке. Ветер крепчал. Качка стала заметнее. Темная поверхность воды вздувалась и опадала. Мощный нос судна разрезал ее, она круглилась, поблескивая острыми краями. А по темному почти черному полированному скату серыми шапками с шипением сползала пена. Она разбегалась причудливыми узорами по зыбкой бугристой поверхности. Она таяла и рождалась вновь. И в этом рождении и умирании было нечто символическое.

Траубе смотрел и смотрел. Он сознавал, что пора идти в каюту. Но идти не хотелось.

И вот издалека брызнули яркие солнечные лучи. Волны сталн темно-синими. Лишь при взгляде прямо вниз в необычайной прозрачности воды сквозь глубокую прозелень угадывалась глубина. Огромное солнце, расплываясь у горизонта, медленно поднималось над морем.

Профессор спустился в каюту. И едва переступил он порог, как страшные воспоминания снова нахлынули на него. В каюте было уже достаточно светло. Железный человек неподвижно лежал на постели. Тревожные мысли роились в голове Траубе. Только сейчас он начал осознавать свое положение. До этого он действовал, как в тумане. Ему не было времени думать о последствиях. Все случилось неожиданно, обрушилось, как лавина.

Но все же в лихорадочной спешке, в огромном нервном напряжении, граничащем со срывом, он успел сделать необходимое.

"Ключ у меня. До вечера, во всяком случае, они не зайдут в номер, - размышлял Траубе, - ну, а если? Нет, нет! Я же предупредил. Значит, до вечера есть запас времени. А Мак? Не хватится ли его Сандерсон?" - Траубе тут же отказался от этого предположения. Бесшабашный образ жизни Мака исключал его.

"А машина? Не поступил ли я неосторожно, использовав ее для бегства?" Траубе заставил себя воскресить в памяти различные моменты поездки. Вот они выходят из подъезда... Вот они подходят к машине... Не обратил ли кто-нибудь внимания на то, что они садятся не в свою машину? Едва ли! В шумном круговороте, в потоке людей и машин на площади перед отелем едва ли они привлекли чье-нибудь внимание! Иное дело - дальнейшая судьба машины. Они оставили ее на одной из улиц портового города у подъезда гостиницы. Дальнейший путь совершали в метро. Потом на такси. Потом...

Едва ли узнают, кому принадлежит машина. По крайней мере до вечера... Но придет вечер... Страшный вечер... В эфире, по проводам полетят тревожные сигналы.

Траубе вздрогнул и посмотрел в сторону железного человека. Неподвижен! Ничто не тревожит его! Вся тяжесть случившегося легла на плечи Траубе.

Профессор углубился в изучение карты. Так. В пять часов вечера они зайдут в один из портовых городов. Вот теплоход медленно пришвартовывается. Вот опускаются трапы... По трапу на борт подымаются полицейские чиновники.

"Укажите каюту пассажира Траубе", - слышит профессор властный голос.

Что за чепуха! Здесь никто не знает его имени! Но совершенно ясно, в пять часов нужно сойти с теплохода. Нужно изменить маршрут.

"Как преступник! - с горечью подумал Траубе. - Но разве я совершил преступление? Разве я не стремился предотвратить роковой исход? Разве в моих силах было помешать тому, что должно было свершиться? Но кто же преступник? Гарри? Нет! Только не он! Но тогда кто же виновен в случившемся? Преступление ли это? Нет! Это неумолимый, неизбежный результат событий последнего времени". И впервые Траубе ясно представил себе весь ход событий, их взаимное пересечение, их схождение в фокусе. Он, слепец, не мог предвидеть этого! Он думал, что направляет ход событий так, как ему нужно! А в действительности все было иначе. В действительности он был лишь винтиком в этой машине. Но не все еще кончено. События продолжают развертываться. Сможет ли он, Траубе, направить их дальнейший ход? Или нечто властное отведет его в сторону, как это сделал Мак Сандерсон, и положит свою огромную руку на руль событий?

"Я сделаю все, что в моих силах", - твердо решил профессор.

РОСПИСЬ

Пять дней колыхался вокруг океан, зыбкий, непостоянный, многоликий. Пять дней только и видно было бесконечный водный простор и опрокинутый над ним купол неба. Затем из тумана выплыли далекие берега, темные полосы гор. К зазубренным вершинам, как вата, прилипли клочья облаков. Пароход шел вдоль берега. Вечером он бросил якоря в большом порту.

И вновь дорога, вновь бесконечная смена картин. Они наслаиваются одна на другую, и сквозь это наслоение все бледнее, все слабее просматривается прошлое, Как будто бы страшную кровавую сцену, потрясшую зрителей, скрывает сначала один прозрачный занавес, потом - другой, третий. И вот уже трудно разглядеть то, что было так ясно.

И все же не было у профессора Траубе настоящего покоя на душе: Гарри вел себя неутешительно. Целыми днями сидел он. как истукан, на одном месте. Ничто не привлекало его внимания.

Тяжело у профессора на душе. Жгучая тоска подкрадывается к нему. Он с ней один на один. Затем приходит тревога. О чем ему тревожиться? Все будто бы складывается к лучшему. Вот рядом здесь, в каюте, сидит железный человек,

- Гарри!

Молчание.

- Гарри!

Молчание.

Траубе оставляет свою попытку заговорить с железным человеком. Он углубляется в размышления.

Как странно... Он, большой ученый, великий конструктор и изобретатель, чувствует себя слабым и беспомощным. Он не знает своего изобретения, он не хозяин ему! Он мог бы до мельчайшего винтика, до мельчайшей проволочки разобрать сложнейшее электронное тело Гарри. Траубе видит это тело насквозь. Каждая мелочь знакома ему. Нет такой детали, которую он не держал бы в руках, которую не примерил бы сотни раз, прежде чем вмонтировать. Он мысленно может представить те сложнейшие процессы, которые происходят в электронном организме.

Но этот маленький нежнейший кусочек живой материи... О, все заключено в нем. И здесь Траубе бессилен. Если бы мог он так же уверенно управлять сложными процессами, которые в нем происходят!

Мысли профессора изменяют направление. Он вспоминает, что должен был сделать доклад. Доклад был бы преддверием великого научного триумфа. Но случилось иначе. Может быть, не следовало бежать. Может быть, следовало все открыть, все претерпеть во имя науки... Нет, нет! Даже мысль об этом была ужасной. Как странно, нет, как нелепо сложилась его жизнь! Приблизиться к завершению великого дела, чувствовать свою силу, свою правоту и оказаться отброшен ным назад. Но борьба не закончена. Железный человек с ним. Он здесь, рядом. Его нужно беречь как зеницу ока. Но почему он молчит?

- Гарри!

Молчание.

Профессор старается думать оптимистически. Их путешествие приходит к концу. Скоро - обетованный берег. Он немного отдохнет. А потом... Да разве он не знает самого себя? В нем еще столько скрытой энергии! Правда, шестьдесят два года... Никуда не денешь возраст... Э, да разве история науки не знает примеров долголетия? Взять, например, Павлова. До последних дней своих сохранял кипучую работоспособность. И не только Павлов, многие другие... Итак, он немного отдохнет. а потом вновь примется за работу. Нужно привести железного человека в норму. Кропотливый большой труд. Но он, как ученый, знает, какая великая сила - последовательность. Последовательность, последовательность и последовательность.

А судно тихо покачивается. Оно продолжает свой путь.

Яркие солнечные пятна разбросаны на полу. Из окна гостиницы открывается великолепный вид на море. Оно спокойно. Оно светится глубокой синевой. Над бескрайним синим простором повисли пушистые ватные облачка. Тишина. Тишина в небе и на море. Золотистая полоска пляжа. На ней видны маленькие темные фигурки. Ближе - алые черепичные крыши домов, наполовину скрытые кипарисами и пирамидальными тополями. Южная экзотика! Но она не радует глаз профессора.

Вот уже неделю живут они в этом райском уголке. Как мечтал об этом Траубе! Но мечтания обманули его. Ни одна неделя жизни профессора не была такой томительной и долгой. Каждый раз, просыпаясь утром, он ждал какого-то обновления, уповал на каждый новый день. Правда, ничего особенного не происходило, все было спокойно, но в спокойствии чувствовалась угроза. Железный человек был по-прежнему молчалив и неподвижен. Как манекен, сидел он на стуле у окна. Если бы не слабые движения глаз, трудно было бы заключить, жив он или мертв. С тоской и тревогой смотрел на него Траубе. Много раз пытался он заговорить с ним, но тщетно.

И вот настал день, когда профессор ясно почувствовал, что дальше так продолжаться не может. Одно из двух: или он найдет какой-то выход, или железный человек погибнет. И вместе с ним погибнет вся жизн профессора Траубе, все, к чему он стремился, во имя чего работал, во имя чего жертвовал здоровьем, поко ем. Нужно искать выход из этого лабиринта,

Быстро наступали южные сумерки. Последний отблеск заката мерк на деревьях. С моря тянуло сыростьня и холодком.

- Гарри!

Профессор решил во что бы то ни стало восстановить контакт с железным человеком.

- Гарри!

Молчание.

И вот в голове Траубе, как молния, мелькнула мысль. Такая простая и такая невыразимо страшная! Профессор отогнал ее, но она упрямо вернулась к нему. "Это единственный выход! Единственный выход!" - слышал Траубе настойчивый внутренний голос.

"Да, это - единственный выход" - согласился он.

Профессор в волнении прошелся по комнате. Губы его шевельнулись, но роковое имя не слетело с них. Если не решиться сейчас - завтра будет поздно. Профессор мобилизовал всю силу воли. Крепко сжимая руками спинку стула, он выпрямился и, в упор глядя на железного человека, сказал:

- Нед!

Глаза железного человека обратились к нему.

- Нед Карти!

Медленно и тяжело поднялся железный человек со стула и сделал к нему шаг. Его лицо дрогнуло, а глаза смотрели в самую душу профессора. Траубе попятился. А железный человек подходил все ближе и ближе. Дверь была в противоположной стороне. Профессор оказался в углу комнаты. Справа - стена, слева - стена. Идти некуда.

Они стояли друг против друга. Они стояли, как тогда, в памятный день рождения железного человека. Сколько прошло времени, минута или вечность?

- Вспомнил! - услышал Траубе глухой голос.

Воспоминания многих лет, как вода, прорвавшая плотину, хлынули в мозг железного человека Они были яркими, живыми. Они мчались, сменяя одно другое.

Траубе видел, как расширились зрачки Неда Карти, как судорожно двигалось его лицо. А перед мысленным взором Неда проносились тысячи лиц. Вот одно из них... красивое, молодое... Лицо подруги его юношеских лет. Элеоноры Стэкл.

- Теперь я все знаю, - заговорил железный человек, - я знаю, почему вы так упрямо следили за мной, почему следовали за мной всюду! Вы не хотели, чтобы я оставался один. Вы хотели, чтобы ничто не напомнило мне прошлого, вы хотели похоронить Неда Карти, но он воскрес! Он жив!

Голос железного человека звучал глухо и грозно.

Траубе чувствовал, как подлый животный страх пропитывает каждую клеточку его тела. Он хотел жить. Жить! Каким жалким, каким беспомощным чувствовал он себя перед этой страшной боевой машиной с живым человеческим мозгом! Удар - и он, Траубе, великий ученый, превратится в бесформенную кровавую массу. Жить!

Дрожащей рукой проник профессор во внутренний карман пиджака. Дрожащей рукой извлек он оттуда небольшую сложенную вчетверо бумагу. Не зря берег профессор этот документ.

- Читайте, - протянул он документ железному человеку.

И железный человек прочел. Вновь взглянул он на профессора. Но уже не было в его взгляде угрозы. В нем была великая тоска, великий упрек. Губы железного человека дрогнули и шевельнулись.

- Чудовище!

Шагнув назад, он с грохотом повалился на пол.

Потрясенный мозг профессора не сразу осознал происшедшее. Не смея шевельнуться, стоял Траубе в углу. Но вот глаза его расширились. Дикий, отчаянный крик вырвался из груди.

- Гарри! Нед! Нед!

Профессор бросился к железному человеку, неподвижно распростертому на полу. Он разорвал у него на груди рубашку. Он лихорадочно переводил на стальной груди маленькие рычажки. Но тщетно.

Стемнело. Последний отблеск заката погас на далеких горах. В комнату вошли синие вечерние сумерки.

А профессор Траубе все еще ползал по полу, как слепой, ощупывая руками холодное тело железного человека.