"Дикари" - читать интересную книгу автора (Мож Роже)

Глава 24 Кровь в носилках

Котий заметил заметное оживление у входных ворот. Там то и дело останавливались многочисленные коляски и носилки. Из них выходили вновь прибывшие люди, рабы и стражники у ворот, то и дело открывали их створки и пропускали колесницы, на которых приезжали во дворец именитые гости.

Ветеран, еще раз убедившись в том, что из носилок не капает кровь, сам повел головного мула, чтобы его сразу узнали охранники. Когда они оказались на кипарисовой алее, он решил отнести свой страшный груз к тому павильону, в котором Сулла устроил свое жилище. Возле него росли деревья, под которыми можно было незаметно поставить носилки. К тому же там никто не ходил, соблюдая приказ Суллы, который после дворцовой сутолоки хотел покоя.

Но сначала Котию с людьми нужно было пройти мимо большого атрия, перед которым конечно же толпились гости, которые, как казалось, были приглашены Суллой на какой-то праздник.

Он заметил и его самого у входа в атрий рядом с человеком с гладко выбритым черепом, одетым в безупречную патрицианскую тогу, что говорило о высоком положении в обществе, на ногах у того были котурны с золотыми пряжками. В нем Котий не мог узнать консула Эзия Прокула, нарушившего свои должностные обязанности и изгнанного из города, так как знал его только как Нестомароса, с его огромной шевелюрой. Ветеран провел мулов перед атрием и углубился дальше по аллее, пока не дошел до входа в рыбники. Он поискал глазами раба и сделал знак, чтобы тот подошел: надо было предупредить Суллу, что Котий вернулся и просит его срочно подойти ко входу в рыбники.

Со стороны доносились разговоры, смех, восклицания. Крупный мужчина сжимал в своих объятиях бывшего консула Эзия Прокула.

— Эзий! — кричал он. — Ты один мог сделать такое: появиться в самом центре Города, рискуя жизнью! — Он обернулся к Сулле: — А ты, Сулла, единственный благородный человек, который принял ссыльного. Вы оба так или иначе нарушили закон, если я хорошо понимаю то, что происходит в этом городе, но мы восхищаемся вами. И мы подадим прошение Титу, чтобы он простил Эзия. Семь лет вдали от Рима — достаточно суровое наказание. Сколько еще провинившихся из тех, кто сейчас совершает преступления и в провинциях, и даже в самом Городе, но которые никогда не узнают тяжести закона, обрушившегося на Эзия! Правда ведь, Вар? Ты, Цивий, тоже конечно же подпишешь прошение вместе с нами!

Тот, кого назвали Цивием, подтвердил.

— Тит милосерден. Он простит. Где ты был, Эзий? В какой Персии? У сарматов[75] или еще дальше, у скифов, этих варваров, одетых в шкуры убитых зверей? Расскажи, что ты делал! Я уверен, ты там разбогател и, несомненно, завоевал доверие какого-нибудь восточного принца... Всем известен твой талант управлять чем-нибудь. И к тому же титул консула римского народа тоже говорит о многом!

Бывший консул испытывал упоение. Он находился в центре праздника в самой середине завсегдатаев (мужей) Форума, которые прохаживались под его колоннами и занимались важными делами в столице огромной империи, забывая временами о том, что ему придется за эти минуты заплатить своей жизнью. В то время как он отвечал улыбкой на все эти комплименты, раб подошел к Сулле и что-то сказал ему на ухо. Галл пересек атрий, на ходу отвечая на приветствия одних и на вопросы об играх и кандидатуре Лепида других. Потом он спустился по ступенькам, в низу которых его ожидали три ветерана Котия. Они проводили его до бассейнов.

Он увидел носилки и Котия.

— Сулла, — сказал тихо и серьезно ветеран, — я не выполнил задание. Я его привез, но не смог взять живым. И вынужден был убить незнакомца, который тоже его поджидал и который опередил меня, заколов его кинжалом буквально у меня на глазах, а также и женщину. Она, как кажется, приехала туда для того, чтобы помочь игроку бежать в ее носилках...

— Мы потеряли свидетеля, — заметил Сулла. — Остается только Палфурний в Помпеях...

— Правильно ли я поступил, принеся сюда носилки? — забеспокоился ветеран. — Женщина плохо одета, но она молода и красива, а ее носилки, верно, дорого стоят. Может, ты ее знаешь? Что же касается их убийцы, то я взял его кинжалы и ожерелье гладиатора, которое он носил на шее. Ожерелье поможет узнать, к какой гладиаторской школе он принадлежал.

Сулла подумал об ожидаемом визите префекта ночных стражей, чтобы арестовать Изгнанника, а тут еще эти носилки с двумя трупами. Один из них Мнестр, человек Лацертия.

— Вы немедленно отнесете носилки в глубину парка, — приказал он, — к мавзолею Менезия. Выньте тела, заверните их в простыни и занавеси, они в павильоне. Вот ключ от него, — продолжал он, вынув из тоги ключ. — Вы положите тела в одну из траншей-ледников, у ограды, недалеко от павильона. Потом разберете носилки и сожжете там, где рабы обычно жгут отбросы и мусор. Это здесь же недалеко. Ночью один из вас выйдет за ограду через служебные ворота, через которые въезжают повозки со льдом. Когда он увидит или услышит, что едет повозка, собирающая трупы, пусть попросит от имени галла Суллы тех, кто приедет на ней, подъехать прямо к служебным воротам. Они выполнят все без лишних вопросов. Вы достанете оба трупа из ледника и поможете им унести их. Приступайте прямо сейчас, а я присоединюсь к вам, как только поставлю охрану на аллее, чтобы никто не приближался... Теперь о женщине, — в заключение сказал он. — Мне нужно на нее посмотреть.

Он подошел к носилкам, Котий отдернул одну из шторок. Сулла увидел два безжизненных тела под окровавленной тканью, которой прикрыл их Котий. Приоткрыл ткань, закрывающую более крупное тело, без сомнения Мнестра. Это действительно был Мнестр, с белым и рыхлым лицом человека, который провел много времени в игорных притонах, а затем жил в заточении. Сулла еще больше отогнул ткань, чтобы увидеть несчастную женщину, которая погибла, пытаясь помочь промотавшемуся игроку. «В чем же была ее заинтересованность?» — спросил себя галл.

Бывший офицер-легионер, бесстрашно смотревший в лицо смерти, содрогнулся. Манчиния! Лицо, которое так ему нравилось, с нежным взглядом, устремленным на него, рот с великолепными зубами, — это была Манчиния! Такая прекрасная, радовавшаяся жизни и любви и любившая его, Суллу... Лицо Манчинии уже облепили мухи, которых влетело еще больше, как только шторы были отдернуты.

Тут Котий заметил слезы, навернувшиеся на глаза Суллы. Ветеран понял: произошло что-то серьезное и неожиданное.

— Великие боги! Котий, как она была убита?

— Несколькими ударами вот этого кинжала, — сказал ветеран, вынимая из-под ткани два кинжала Асклетариона, которые он там спрятал, — пока я не убил его из моей пращи. Он ударил очень быстро, как профессионал...

Сулла поискал раны на окровавленной груди молодой женщины. Ей метили в сердце. Действительно, человек был знатоком своего дела. По крайней мере, он сделал так, чтобы его жертва не долго мучилась.

— Ты... ты знал ее, господин? — нерешительно спросил ветеран, от которого не укрылась бледность лица Суллы.

— К моему и ее несчастью, я ее знаю, Котий, — проговорил ошеломленный галл.

— Господин, — сказал Котий, понимая, что все нужно было делать быстро, — посмотри, что в корзинке, пока мы их не унесли. Кажется, там много золота...

Сулла взял в руки корзинку, на которую указал Котий. Когда он ее открыл, то почувствовал запах румян молодой женщины. О, ужасные муки! Ее вышитый платок, черепаховые гребни... И золото, столбики монет с изображением Нерона и Веспасиана... Он развернул папирус, который лежал под всеми богатствами, и прочел исповедь Мнестра. Манчиния приехала к нему перед отъездом в Остию. Там, разделив ложе с Цезарем, удовлетворив каприз властителя, она могла бы показать добытое доказательство, написанное собственноручно одним из тех, кто способствовал гибели Менезия. А также рассказать, что около него, в императорском дворце, плелся заговор против галла Суллы, который пытался разоблачить виновных. Такой подарок она хотела сделать человеку, которого любила, и вымолить прощение за измену с тем, кто был равен богу и кому нельзя было отказать...

— Молодую женщину не отправлять в ледниковую траншею с Мнестром, — сказал бывший офицер-легионер, стараясь взять себя в руки. — Мы захороним ее в склепе Менезия, который, благодарением богов, готов со вчерашнего дня...

В то время как трое ветеранов готовили труп Манчинии к погребению, Сулла ввел Котия в павильон и открыл там дверцу шкафа, в котором хранил свое золото. Котий с удивлением увидел мешки, полные монет, слитки с печатью Менезия и несколько небольших сейфов-сундучков, которые удобно было переносить.

Галл взял один из таких сундучков, который был достаточно тяжелым, и протянул ветерану.

— Уезжай ночью, как только передадите тело из ледника могильщикам. Вы не должны больше оставаться в Риме ни дня... Кто-то мог вас видеть, когда вы подходили с носилками к дворцу.

— Но, Сулла, ты нам слишком много даешь! Сколько золота...

— Не беспокойся. Такой человек, как я, у которого много врагов, должен заботиться о своих немногочисленных друзьях... Вы доберетесь до моей фермы около Вьенны. И перс Тодж, мой раб, приютит вас на столько времени, сколько вы захотите там прожить. Только вы сначала покажите ему одну вещь, которую я вам дам, и по ней он вас признает за своих. Возможно, мы с вами там и встретимся, если я вернусь отсюда после всего того, что здесь затеял. Через один-два дня хватятся носилок и той, кому они принадлежат. Этим займется сам Цезарь...

— Цезарь! — воскликнул с испугом бывший легионер.

— Да, Котий! Речь идет именно об этом... Теперь ты понимаешь, почему вы должны без промедления уехать?

Один из трех ветеранов вошел и сказал, что приготовления закончены. Все пошли по направлению к входу в мавзолей, воздвигнутый на мраморной площадке прямо на том месте, где погиб патриций. Сулла запустил в ход гидравлический механизм, без которого было невозможно открыть дверь. Внутри находился пустой саркофаг, так как юридическая битва, начатая молодым адвокатом Гонорием против Порфирии и ее юридических консультантов, пока ни к чему не привела. Пять человек с трудом сняли крышку саркофага, сделанного из массивного камня. Потом Котий и Сулла пошли за телом Манчинии, уже завернутым в ткани. Сулла поцеловал неприкрытое лицо мертвой. Пот, стекавший по его лицу после поднятия тяжелой крышки, смешивался со слезами галла, который и не пытался их скрыть от бывших легионеров. Манчинию положили в саркофаг. Сулла поставил корзинку с золотом и признанием Мнестра, которое, таким образом, будет находиться в секретном укромном месте. Котий и его товарищи вышли.

Сулла, оставшись один, услышал смех молодой женщины; он представил ее себе в коляске, запряженной двумя серыми лошадьми, посреди жнивья, недалеко от фермы, в тот день, когда они вместе отправились в Рим. Она машет рукой и кричит: «На сей раз, галл, тебе от меня не уйти!»

В то утро ее лицо излучало счастье.

Один из стражников галопом подскакал на лошади к Сулле в тот момент, когда он закрывал мавзолей. Сулла узнал в нем того, кого он приказал наказать палками в тот день, когда знакомился со всеми, кто обслуживал дворец. Стражник с этого дня был ему необычайно предан.

Сирии спрыгнул со своего коня.

— Господин, — сказал он, — префект ночных стражей уже здесь, с десятком человек.

— Я ждал его, — сказал Сулла.

— Я подумал, что будет лучше подъехать по конной аллее и предупредить вас сразу же...

— Ты правильно поступил. Префект уже, наверное, в атрии, где все и собрались. У него там дела.

— Нет, господин! Совсем наоборот. Когда он пришел в атрий, то спросил, где вы, и теперь идет сюда.

— Вот как! — сказал Сулла. — Он посмотрел Сирию в глаза. — Похоже, что ты стал настоящим солдатом, — бросил он.

— Господин, я не забыл, что служу справедливому человеку.

— Ты пойдешь к траншеям для льда, к ограде. Стой там на страже до середины ночи, до того часа, пока Котий и еще три его товарища-ветерана не придут взять что-то, что лежало в одной из этих ям.

— Да, господин.

— И не позволяй никому подходить, пока не придут ветераны, и чтоб никто и ничего не смел взять оттуда и даже поднимать крышки.

— Да, господин.

— Не «господин»! Сулла!

— Да, Сулла!

— Никто, слышишь? В настоящий момент для меня самое главное — эти рвы со льдом. Когда ветераны придут, то ты встанешь немного подальше, чтоб не мешать им, и не будешь пытаться увидеть, что они делают. — Сулла услышал за кипарисами на аллее шум шагов и разговор. — А теперь иди! — приказал он.

Стражник был уже в седле и в момент появления префекта ночных стражей уже ехал по конной аллее.

— Привет, Сулла! — бросил тот, иронически поджав отвислую нижнюю губу. — Я не удивлен, видя тебя около могилы Менезия! Дружба действительно является для тебя священным долгом, который занимает все твое время...

Рядом с тем, кто вершил делами полиции в столице империи, стоял писарь, которого можно было узнать по свисавшей на плече доске для писания и по ивовой корзинке, в которой лежали пергаменты и папирусы. Второй человек был одет в судейскую тогу. Сулла отметил также, что два стражника, которые сопровождали префекта, держали в руках цепи, сделанные из железных колец, — те, которые использовали для связывания ног или рук арестованных.

— Тем не менее, — продолжил чем-то довольный префект ночных стражей, — столь важное для тебя чувство сегодня тебе будет дорого стоить.

— Ты хочешь сказать, что дружба, которую я испытываю к изгнанному консулу, может быть поставлена мне в вину?

— Да нет, — сказал префект, сопроводив свои слова жестом, тем самым показывая, что отметает гипотезу, выдвинутую его собеседником. — Кого интересуют странности изгнанника, которого давно все забыли? Все это пустяки! Твой фальшивый Нестомарос утверждает, что ты не знал ни его настоящего имени, ни того, кто сделал ему поддельную галльскую шевелюру. А мы делаем вид, что верим... — Префект сделал один шаг к наследнику Менезия и указал на него пальцем. — Я предупреждал тебя! Вспомни, это было здесь, в этом самом дворце, когда мы встретились в первый раз... Я посоветовал тебе вернуться на твою ферму. И не по дружбе. Но такой совет мог бы тебе дать только твой лучший друг... И ты не последовал ему! — Его невзрачное лицо вдруг стало злым, а палец уже грозил, а не указывал. — И сутенер Ихтиос исчез из своего дома! Не оставив никаких следов! Не существует и любителя маленьких мальчиков, с которыми он говорил в последний раз у себя в доме! А ты думаешь, что стражники Рима не знают своего ремесла?

Сулла пошарил в кармане под туникой, чтобы отыскать там веточку калины, но ничего не нашел. Тут он вспомнил, что отдал только что несколько штук Котию для предъявления Тоджу, чтобы тот принял ветеранов как полагается. Галл был раздосадован тем, что полагал, что по крайней мере одну оставил себе. Видимо, он ее уронил, и это показалось ему дурным предзнаменованием.

Префект ночных стражей уже не был больше добродушным, как в начале разговора. Ярость, овладевшая им при упоминании об исчезновении сутенера Ихтиоса, воодушевляла его.

— И это еще не все, — продолжал он. — А тебе известно, что я сегодня утром получил табличку от одного человека из окружения Цезаря, в которой меня спрашивали, почему патрицианка Манчиния, супруга Патрокла, не вернулась к себе домой. Цезарь лично беспокоится о ней, а мажордом дворца должен доложить ей о ее месте в императорском кортеже, который отбудет завтра утром, в Остию, о месте, которое обычно занимают почетные гости!

Удар, который потряс Суллу при виде залитого кровью тела Манчинии, уже отнял у него уверенность. Сейчас он чувствовал себя так, как солдат, окруженный хорошо вооруженными врагами, в руках у которого остался лишь обломок меча. Даже тело несчастной Манчинии, лежавшее в саркофаге мавзолея, стало враждебным.

— А я знаю, — продолжал префект, — что тебя связывало с Манчинией. Что я должен ответить тому лицу из императорского дворца, которое попросило действовать с поспешностью? Говори, Сулла! Где молодая женщина? Знаешь ли ты, кто ее ищет, пока Цезарь сам не спросит, сегодня после полудня или вечером, где она?

— Я думаю, — спокойно ответил Сулла, — что ты имеешь в виду Домитиллу, родную сестру Цезаря?

— Правильно, верно! Должен ли я ей ответить, что ты из ревности помешал патрицианке, твоей любовнице, явиться по императорскому приглашению? Должен ли я выдвинуть гипотезу, что ты, поссорившись с ней после этого приглашения, держишь ее в заточении здесь либо в другом месте или с ней случилось что-то худшее? Ведь можно всякого ожидать в подобных обстоятельствах от грубого солдафона или галльского крестьянина, которому город Рим вскружил голову и который не смог понять ни правил поведения, принятых в нем, ни их тонкостей? А знаешь ли ты, что если я выдвину такое предположение, то все поверят в него? — По лицу префекта ночных стражей текли крупные капли пота. Он отдышался немного и закончил: — У меня достаточно сведений для того, чтобы арестовать тебя тут же, по одному этому подозрению, не говоря уж о другом!

— Ну, довольно! — послышался сзади него голос, на который он обернулся.

Молодой адвокат Гонорий в безупречной тоге, которую он теперь носил, в котурнах от Цитентула, лучшего сапожного мастера, выпрямившись во весь свой маленький рост и распетушившись, стоял перед хозяином полиции Рима.

— Ну все! — повторил он. — Хватит тебе, Кассий Лонгин Цепио, надо заканчивать обличительную речь! Разве в Риме, столице вселенной, не существует законов? Разве не живем мы при справедливом властителе, заботящемся, чтобы не лилась кровь, чтобы соблюдались права граждан, как это было при десятилетнем правлении его августейшего отца? Так отчего ты превышаешь свои полномочия и подло извращаешь цель правосудия, нападая на храброго солдата и римского гражданина, который известен своей добропорядочностью и был так ценим патрицием Менезием, что этот последний оставил ему все свое состояние? Нет, Кассий Лонгин, нет! Благодарение богам, ты обретешь свой здравый смысл и хладнокровие. Ведь до сих пор ты был большим человеком и высокопоставленным чиновником. Ты придешь в себя, Кассий, и сейчас же скажешь нам, что, устав от тяжелого поручения, ты позволил своим словам опередить свои мысли! Мы знаем, что ты пришел сюда выполнить свой долг, потому что изгнанный Эзий Прокул сознательно нарушил принятое когда-то сенатом решение о его ссылке. Мы понимаем, что ты пришел лично убедиться в этом, хотя завтра же мы направим Титу Цезарю прошение о том, чтобы он помиловал человека, преступление которого на сегодняшний день заключается в том, что он слишком любит Рим. Иди, Кассий, иди выполняй свой долг, ссыльный ждет тебя, он последует за тобой без страха, доверяя императорской юриспруденции, исполнителем которой ты являешься! Но если речь идет о Сулле, примерном офицере, получившем шесть ранений за одиннадцать кампаний под императорскими стягами, об этом Касторе, Поллуксом[76] которого был патриций Менезий, римском гражданине, который как на ферме Галлии, так и в этом дворце Города воплощает в себе те добродетели, которые были силой Республики перед тем, как стать основой империи, то я говорю тебе «нет»! Я говорю тебе, что ты ошибаешься, и я встаю на твоем пути, черпая силу в тех законах, которые гарантируют свободу всем сынам Рима!

Изумившись, префект Кассий Лонгин Цепио воспользовался импровизированной защитительной речью Гонория, чтоб успокоиться. Затем он обратился к адвокату.

— Маленький засранец, — бросил он, презрительно смеясь. — Жалкий адвокатишка, дырка в заднице! Даже твоя мать, увидев тебя, пожалела о том, что у нее получилось это плохо, вышло только пол-адвоката! Да она просто пукнула, рожая тебя!

Он приблизился к Гонорию, и теперь они стояли лицом к лицу.

— Тебе должно быть стыдно! — пробормотал адвокат грустным голосом, поднося руки к глазам, как будто пытаясь прикрыть лицо. — Твоя грязь попадает на других высокопоставленных людей твоего положения!

— Грязь? Да, грязь, но не моя, ублюдок! А грязь твоих друзей или, вернее будет сказать, тех, кто тебе платит и кто вытащил тебя из твоей чердачной комнаты, чтобы ты присоединился к их преступным делам! Слушай это, слушай! — Он обернулся к писцу, который сопровождал представителя прокуратора: — Давай, ты! Выполняй свои обязанности!

Писарь открыл свою корзинку. Достал и развернул один из пергаментов, прочел:

— Именем сената и римского народа я, Силвий Кремитий Глабрио, императорский прокуратор, приказываю привлечь к суду римского гражданина Суллу, уроженца Вьенны, провинции Лугдунума, являющегося наследником патриция Менезия, за то, что он, при пособничестве финикийского финансиста Халлиля, бывшего поверенного в делах того же Менезия, сочинил и изготовил поддельное завещание, черновики которого были обнаружены в конторе вышеназванного Халлиля, который признался в преступлении, задуманном для того, чтобы овладеть наследством Менезия, умершего внезапной смертью в присутствии обвиняемого четыре дня назад. Префектуре ночных стражей Города надлежит без промедления произвести арест указанного Суллы и заключить его под стражу...

Нижняя мокрая губа довольного Кассия Лонгина опять отвисла. Префект сделал знак двоим людям, у которых были железные цепи, подойти к Сулле.

Но Гонорий одним движением перегородил им дорогу.

— Нет, — закричал он, — Кассий Лонгин, на этот раз не за тобой последнее слово! Сейчас ты узнаешь то, чего не знаешь. Присутствующий здесь представитель прокуратора только подтвердит, что твое поведение нарушает закон от декабря VI года консульства Сципиона. Этот закон об изменении положения офицеров-легионеров гласит, что они, в том случае если им надо предстать перед судом, не должны носить на себе цепей и что они не могут содержаться в тех же местах, где находятся обычные заключенные. Если твои люди нарушат тот закон, о котором я тебе напомнил, я потребую прекращения преследования Суллы по той причине, что задержание производилось не в установленной форме, и обвиню тебя перед сенатом в должностном преступлении, а там, и не забывай об этом, много тех, кто прошел военную службу...

На сей раз Кассий Лонгин замешкался. Он вопросительно посмотрел на представителя прокуратора.

— Мне кажется, что я припоминаю об этом положении закона, на которое ссылается Гонорий, — предположил тот.

— Убери эти позорные цепи! — приказал Гонорий стражнику. — Сулла последует за тобой без сопротивления, Кассий. Правда, Сулла? Сражение только начинается. В Риме есть неподкупные судьи, независимые сенаторы и справедливый властелин! Те, кто расставили ловушки и подделали игральные кости, еще не выиграли партии! Я предполагаю, Кассий, что ты сейчас направишься к бывшему консулу Эзию?

— Конечно, — произнесла нижняя отвислая губа. — И я надеюсь скоро прийти и за тобой, когда судьи увидят, что ты участвуешь в делах тех, кто тебя нанял, в роли сообщника, а не юридического советника...

— А это, мой дорогой Кассий, надо еще доказать!

— Не беспокойся, недоносок, я займусь тобой, — с уверенностью сказал префект.

Тут, обернувшись, он увидел, что аллею, по которой он пришел сюда вместе со своими людьми, перегородила группа стражников дворца Менезия. Все они были вооружены: каждый имел копья за спиной, щит и меч в руках. Кассий убедился, что позади Суллы и на крыше мавзолея, перед которым все стояли, тоже появились охранники, которые молча заняли свои места. Префект всего насчитал около двадцати человек. Других, должно быть, не было видно за кипарисовой изгородью.

Стража Менезия, преданная теперь Сулле, пришла в движение, чтобы защитить своего хозяина. Префект ночных стражей почувствовал себя неуютно. Людям, окружавшим их, понадобилось бы несколько минут, чтобы убить его охрану и задушить его и представителя прокуратора. После чего они могли бы бежать вместе с Суллой по дороге на Остию, чтобы галл сел на одну из принадлежащих ему галер. Мавзолей находился на значительном расстоянии от атрия, где болтала и пировала толпа гостей, приглашенных к Эзию Прокулу. В конторе префектуры его хватились бы только к ночи. Кассий Лонгин никому не сказал о своем намерении арестовать Суллу, потому что те, кто санкционировал арест, добившись согласия прокуратора Силвия Кремития Глабрио, посоветовали ему не предавать дело огласке, пока галл не окажется в заключении. И Кассию Лонгину стало страшно.

— Ну ладно, Сулла, — сказал он, стараясь придать себе уверенности, — неужели ты прибавишь к своим преступлениям еще и восстание против императорской власти?

Сулла наконец-то отыскал в складке кармана, находившегося под туникой, ту веточку калины, которую считал потерянной. Он с большим облегчением засунул ее себе в рот.

— Я должен сказать, что испытываю такое искушение, — заявил он. — Но если я восстану, то не против императорской власти, а против тебя, разрушителя законов...

— Ты не имеешь права выдвигать такие обвинения, Сулла!

— Имею. И ты это хорошо знаешь. Тем не менее я не собираюсь сбегать. Видишь ли, Кассий Лонгин, я давно уже получил предупреждение, и не от тебя, об опасности, которая мне угрожает, и я решил встретиться с ней лицом к лицу... А теперь послушай мой совет. Оставь это дело, пока еще у тебя есть время. Отдай мне таблички, где написано, что Менезий зовет меня в Рим, которые ты украл на следующий день после его смерти. Откажись использовать свое служебное положение в угоду тем, кто, сидя во дворце, заставляет тебя действовать. Потому что я верю в справедливость Тита. Однажды она обрушится на вас всех.

Кассий Лонгин видел вооруженных людей, но почувствовал себя более уверенно перед лицом наивности офицера, который упускал единственный шанс, который у него остался: бежать без промедления и спасти тем самым свою жизнь.

— Я благодарю, что ты беспокоишься о моем будущем, — бросил он. — Я подумаю на досуге. А пока ты пойдешь за мной...

— Да, — сказал галл, вынимая веточку калины изо рта — только на моих условиях. Твои охранники останутся здесь, вместе с моими стражниками, которые будут за ними следить. Мы пойдем к атрию и присоединимся к гостям Эзия Прокула. Причем сделаем это так, чтобы никто не догадался, что я твой пленник. Там мы выслушаем все, что захочет сказать Эзий, а когда все подойдет к концу, я последую за тобой, только без цепей, потому что закон этого не позволяет, а ты лично проследишь за тем, чтобы я содержался в достойных условиях. А ты, как твое имя? — спросил галл, обращаясь к представителю прокуратора.

— Мое имя Виний Крисп.

— Хорошо, Виний, ты и писарь пойдете с нами. Вы доложите прокуратору Силвию Кремитию, что в доме Менезия, ставшем моим домом, ведут себя достойно и уважают законы империи...

Бывший консул Эзий Прокул подошел к длинному столу, на котором стояли кратеры[77] и кубки, в которые рабы, прислуживавшие гостям, налили прохладительные напитки. Он увидел, как в атрий вошел Сулла в сопровождении Гонория, префекта и его прислужников.

Установилась тишина, положившая конец выкрикам и смеху, обычно сопровождавшим разговоры веселых компаний. Все головы повернулись к тем, кто собирался схватить поверженного консула и препроводить его в сенат, а может, и прямо в лапы смерти.

Префект вышел вперед.

— Все ли у тебя в порядке, Эзий Прокул? — спросил он, подбирая нижнюю губу. — Ты жил под таким количеством имен, что этот вопрос, который обычно задают тем, кого арестовывают, как никогда, таит в себе большой смысл...

— Не бойся, Кассий Лонгин, я не стану прятаться под чужим обличьем. Сегодня больше, чем когда-либо, я хочу быть самим собой!

— Тогда, если ты и есть ты, то должен последовать за мной и ответить на вопрос, почему ты нарушил приказ об изгнании, который отдал тебе сенат Рима от имени римского народа!

— В шестой день сентября месяца III года правления Веспасиана... Надо было уточнить, Кассий, чтобы держаться в официальных рамках...

— Прошу тебя оценить то, что я продлеваю момент твоего присутствия вместе со всеми приглашенными тобой, так как собираюсь полностью огласить текст на арест.

Писарь уже развернул пергамент и приготовился к чтению.

— У нас много времени, Кассий! Таков мой ответ, если ты спрашиваешь мое мнение. Ты, несомненно, понимаешь, что я не хочу так быстро расстаться со всеми моими друзьями, — любезно проговорил Изгнанник, указывая рукой на окружающих.

— Конечно, я могу его понять, — с иронией заметил префект ночных стражей. — Но нужно, чтобы ты облегчил мою задачу, ведь мое время мне не принадлежит. Это общественная собственность!

— В чем я не очень уверен, — возразил бывший консул. — Боюсь, что большую часть времени ты посвящаешь своим собственным интересам... Однако я сделаю вид, что верю тебе на слово, а ты потерпишь, пока я не скажу свою последнюю речь и не последую за тобой!..

— Если это будет недолго, то я согласен.

— Я буду краток. Я хочу поблагодарить за дружбу и выпить последний раз за того, кто принял меня в этом дворце...

— Не зная, кем ты являешься, конечно, — пошутил губастый префект.

— Совершенно точно! Ты предугадываешь мои мысли, Кассий!

— Здесь нет моей заслуги...

— Мои друзья! — обратился Изгнанник к окружающим. — Выслушайте меня в последний раз...

Тут он сделал знак одному из рабов, сидевшему перед кратерами и кубками. Тот, взяв в руки стоявший в стороне от других массивный серебряный изукрашенный кубок, обошел стол и отдал его прямо в руки оратору.

— Спасибо, мой мальчик! Никто не забудет, какую службу ты оказал мне одним простым жестом, подав мне вино. Мои друзья, — продолжил он громким голосом, — благодарю, что вы все пришли и выслушали мой рассказ о том, как я обманул Суллу, не столько тем, что не назвал ему своего настоящего имени, сколько тем, что не сказал ему о том, кем я был раньше...

Послышались отдельные смешки тех, которые сомневались в том, что оратор говорит правду, но они были добродушными и говорили о симпатии к говорившему.

— Я поступил так потому, что я люблю этот единственный в мире Город больше всего на свете... И, становясь на сторону наследника Менезия, который, увидев, как попираются права, захотел отомстить за убитого прямо здесь патриция, я оказался в самом сердце римских дел и стал бороться за справедливость. Когда любишь Рим, не жаль и умереть за него. Когда веришь в дружбу, то борешься за нее! Я слишком любил Рим, у меня было мало времени, чтобы любить Суллу, но думаю, что и Рим, и он простят мне это. Я прошу вас выпить вместе со мной за них обоих: за друга, поддерживавшего меня в тяжелые дни, и за несравненный Город!

Поверженный консул приблизил кубок ко рту, когда все остальные только собирались выпить вместе с ним.

Он омочил в нем свои губы.

— Горько, — пробормотал он самому себе. — Горько покидать то, что любишь...

Потом он выпил все содержимое кубка, большими глотками. Некоторые уже начали пить, другие задержались. Потому что начали понимать, что происходит у них на глазах. Установилась полная тишина.

Консул отдал пустой кубок в руки раба, который только что ему его принес, и зашатался, как будто у него вдруг закружилась голова. Гонорий и Сулла поспешили поддержать его.

Он наклонился вперед, издав хриплый стон. Рабы поспешили притащить скамейку. Сулла и Гонорий помогли ему сесть, но Изгнанник сразу согнулся пополам, держась руками за живот. Несмотря на это, он поднял к Сулле искаженное мукой лицо и попытался улыбнуться.

— Спасибо, мои друзья, спасибо! Цикута горька, как жизнь, — произнес он, с огромным трудом заглушая свои стоны. — И только дружба смягчает ее... — добавил он в своем последнем вздохе.

Его глаза закатились, и друзья положили его на скамейку.