"Дикари" - читать интересную книгу автора (Мож Роже)

Глава 35 Мой друг Палфурний

Гонорий с сестерциями, полученными от пышнотелой любовницы, радуясь избавлению от нее, шел к Лабиканским воротам, где он временно оставил лошадь, возвращаясь от Лепида. Там он расплатился за содержание животного и решил, что лучше доплыть на корабле от Остии до Помпеи, чем добираться туда по суше. Когда он доедет до Остии, ему будет нетрудно продать лошадь за хорошую цену. Многие из сходивших там с корабля покупали лошадей, если направлялись не в Рим, а куда-то еще. Сидя в таверне, он дождался наступления ночи и только после этого отправился в порт, чтобы подняться на борт одного из многочисленных каботажных судов, маршруты которых были обозначены на деревянных досках; они плавали от Бруттия[95] до Сицилии. Там он закрылся в указанной ему кабинке и старался никуда не выходить во время путешествия, открывая дверь лишь мальчику, приносившему еду тем достаточно богатым пассажирам, которые могли позволить себе путешествовать в отдельных кабинах.

Помпеи показались на исходе следующего дня. Через маленькое раздвижное окно, выходившее на палубу, Гонорий любовался силуэтом Везувия, который при заходе солнца последовательно окрашивался в розовый, а потом, с наступлением сумерек, в сиреневый цвет. Когда галера подошла к пристани, в порту уже стемнело.

Пассажиры, торопившиеся по своим делам, заполнили порт, где один за другим зажигались многочисленные масляные фонари. Гонорий задумался, где бы переночевать. Вошедший в этот момент мальчик, обслуживавший кабины, дал ему понять, что тот, если хочет, может остаться на борту судна за несколько ассов чаевых, так как судно снова выйдет в море не раньше завтрашнего утра. Гонорий дал ему десять ассов, раб низко поклонился и сказал, что может привести молодую девушку или юношу, которые составят ему компанию на ночь. Но Гонорий, утомленный упражнениями, которые многие недели и в определенном ритме его заставляла делать его благодетельница Омитилла, был обеспокоен прежде всего тем, как добраться до Палфурния, поэтому ничего не ответил на это предложение.

На судне царила тишина. Гребцы спали, а команда отправилась в трактир. Гонорий вышел на пустынную палубу, чтобы подышать морским воздухом. Причал был безлюден. Сюда доносились крики и иногда обрывки песен тех, кто сидел в расположенных неподалеку тавернах.

Он спустился на причал, убежденный в том, что никто в порту Помпеи им не заинтересуется, И пошел в противоположном огням направлении. Так, в задумчивости, он дошел до оконечности гавани, где смутно вырисовывались стоявшие рядом на якоре несколько галер. Он стал их разглядывать и заметил на мачте одного из судов, освещаемой фонарем, герб Менезия, который запомнился ему по восковым отпечаткам, стоявшим на документах, собранных в архивах дворца: это было зубчатое колесо между двумя мечами, а наверху силуэт триремы.

Он понял, что эти суда представляли собой часть наследства, полученного Суллой, и были поставлены на самом краю гавани, так как находились под секвестром, как и остальное имущество.

Молодой адвокат почувствовал, как им овладевает злоба. Они ограбили Суллу! Они погубили Менезия, а теперь все, что было создано патрицием, пойдет с молотка! «Но сражение еще не проиграно», — подумал Гонорий. Он сжал челюсти. Палфурний! Именно он был слабым местом преступной организации Лацертия и его сообщников. Поскольку Лацертий и его приятели решили убрать Мнестра, чтобы запутать следы своего преступления, логика говорила о том, что подобным же образом они поступят и с Палфурнием, так как жизнь этого подделывателя документов и отравителя представляла для них опасность. Лацертий, стремившийся к трибунату и домогавшийся самых высоких постов при поддержке Домициана, вряд ли позволит какому-то Палфурнию, которого могут однажды разоблачить, раскрыть имена тех, кому он долгое время подчинялся.

— Эврика! — закричал Гонорий прямо на пустынном и темном причале. — Я знаю, что нужно сказать Палфурнию! Именно к этому подводил меня сон, навеянный Фемидой! Даже если приказ об устранении пока еще не отдан, он может быть отправлен из Рима в Помпеи завтра, так что я окажусь первым, кто ему об этом сообщит...

Проходя вдоль причала, у которого застыли триремы, Гонорий заметил человека, сидевшего на табурете около мостков, перекинутых на борт. Он остановился около него.

— Ave! — сказал он.

— Ave, — ответил мужчина.

— Эти галеры принадлежали патрицию Менезию?

— Ну да, — ответил тот.

— А теперь они находятся под секвестром?

— Вроде так.

— Я могу с кем-нибудь здесь поговорить? Я полагаю, что они будут продаваться?

— Здесь есть судовой приказчик, — ответил человек, кивком указывая на одно из судов.

— Можно с ним увидеться?

— Если он не будет возражать. Он живет на самой большой галере и в самой большой каюте.

Гонорий поднялся по мосткам, прошел несколько галер, поблуждал по коридорам, отыскивая жилище приказчика, и узнал каюту по красиво отделанной двери, украшенной зубчатым колесом и мечами, выделявшимися на панели выпуклым рельефом. Он постучал и услышал разрешение войти. Судовой приказчик сидел за навигационным столом, на котором были разложены карты и свитки с мореходными инструкциями. Он пил пиво из оловянной кружки.

— Ave, — сказал молодой человек. — Я — Гонорий, сын Кэдо и адвокат, занимающийся наследством Менезия. Я приехал из Рима.

— А! — сказал приказчик, который, несомненно, умирал от скуки посреди этой бесполезной флотилии. — А ведь наследство в плохом состоянии...

— Я могу сесть? — спросил Гонорий.

— Ты можешь сесть и выпить этого пива. — С этими словами он встал, чтобы взять нечто напоминающее жбан и вторую оловянную кружку, которые и поставил перед посетителем.

— Так галеры будут продаваться? — спросил посетитель.

— В этом нет сомнений. Ты за тем и приехал?

— Не только, — сказал Гонорий. — И многие приходят смотреть? Уже есть желающие?

— Конечно. Но с тех пор как появился Палфурний, из претендентов остался только он один.

— Палфурний? — переспросил адвокат. — Что это за человек?

Приказчик посмотрел на посетителя:

— Ты не слышал о нем?

— Нет. Я ведь впервые в Помпеях.

— Здесь все принадлежит Палфурнию. У него есть гладиаторы, девушки в лупанариях, лавочки по всему городу, виноградники и оливковые рощи вокруг города, а теперь появятся и галеры. — Судовой приказчик сделал большой глоток пива. — И все это перейдет к нему от Менезия...

Он поставил кружку на стол.

— А что представляет собою этот Палфурний? — продолжал интересоваться молодой человек.

— Он скорее толстяк, с брюшком, потому что слишком много ест, наполовину лысый, с огромной бородавкой в углу рта, довольный собой и болтливый...

— Где он живет?

— Его дом не спутаешь ни с каким другим. В самом центре города у него построен настоящий дворец, окруженный большим садом, но это не отпугивает от него людей, которые приходят туда угождать и есть за его столом. Каждое утро он обладает девушкой, тогда как им самим в то же время пользуется какой-нибудь юноша. Девушку и молодого человека ему приводят вечером, они возлежат за столом рядом с ним, он сам много ест и пьет вместе с приглашенными, которых обычно бывает очень много, потом целая процессия провожает его в роскошно убранную спальню, куда он уводит молодых людей. Громко сопя, он засыпает. А на следующее утро, после того как проснется, трах — и все!

Когда приказчик произносил слово «трах», он резко завел обе руки за спину и сделал жест, обозначавший соитие. Потом он отхлебнул еще глоток из оловянной кружки, приглашая Гонория сделать то же самое.

— В это время, — продолжал он, — его клиенты, вольноотпущенники и все остальные собираются перед большими двустворчатыми дверьми его комнаты. Рабы открывают эту дверь, и все созерцают трех любовников, украшенных цветами, сидящих на кровати. «Если вы хотите меня о чем-нибудь попросить, — бросает он тем, кто стоит напротив его кровати, — то это самый подходящий момент, так как сейчас я счастлив!» Вот кто такой Палфурний, — заключил судовой приказчик. — Так где ты живешь?

— Пока нигде. Эту ночь я проведу на судне, которое привезло меня из Остии.

— Если хочешь, живи здесь, на борту, тебе это разрешается, раз ты служил Сулле и Менезию. Живи. По крайней мере, до тех пор, пока галеры не будут проданы.

— Я благодарю тебя. И не отказываюсь.

— Сулла! — произнес приказчик, качая головой. — Я его никогда не видел. В Риме им просто закусили. Здесь, в этой стране, чтобы чего-то достичь, надо быть таким, как Палфурний, — гадом.

Гонорий шел по оживленным утренним улицам Помпеи, пробираясь между ослами, нагруженными арбузами, разнообразными овощами, мешками с древесным углем, домашней птицей в клетках — всем тем, что привозилось из окрестных сельских районов для продажи на базаре или просто на улице, так как Форум Холиториум, просторное помещение, предназначенное для продажи овощей и обвалившееся во время землетрясения шестьдесят второго года[96], до сих пор не было восстановлено, как и большинство зданий города. Странные крики уличных носильщиков, непонятные для непосвященных, расхваливали товар хозяйкам, наблюдавшим за своими рабами, которые, выполняя распоряжение городских властей, мыли мостовые перед домами.

Молодому человеку действительно не пришлось расспрашивать, как найти нужный ему дом: он сразу увидел атрий, заполненный людьми. Придворные короля Палфурния уже ожидали его пробуждения.

Вместе со всеми он поднялся по двум маршам лестницы, которая вела в переднюю, расположенную перед спальней хозяина дома. После того как открыли двустворчатую дверь, он, как и все, увидел Палфурния, сидевшего на кровати с высокими бронзовыми ножками и обнимавшего за талии двух своих товарищей по удовольствиям, украшенных свежими цветами, — все выглядело так, как рассказывал судовой приказчик.

Он всем улыбался, подзывал по именам то одного, то, другого, принимал принесенные ему документы: счета какой-то фермы, просьбу о денежной оплате расходов на свадебную церемонию, ходатайство по делу о размежевании и тому подобное. Секретарь клал все эти бумаги в большую корзину, устланную тканью. Он имел вид славного человека, думающего только о том, как помочь окружающим, и наслаждающегося жизнью, как эпикуреец. Те, кто знали, что Палфурний был закоренелым преступником, подделывателем документов и, кроме всего прочего, отравителем, здесь не присутствовали, тут это было известно только Гонорию, сыну Кэдо.

А тот видел перед собой огромную спальную комнату и монументальную кровать, выделявшуюся на фоне нежного пейзажа — сельского пейзажа Помпеи у подножия Везувия: комната выходила на террасу, отделявшуюся от нее лишь передвижной ширмой, которая утром раздвигалась рабами.

Один за другим клиенты, вольноотпущенники, арендаторы и просители спускались по лестнице. Адонис и Фрина[97], приносившие вместе с хозяином дома жертвы Венере, поднялись с кровати и в полной красоте своей наготы направились в ванную комнату.

Когда в комнате остался один лишь Гонорий, стоявший у входа, удивленный взгляд Палфурния остановился на этом посетителе, не желавшем уходить.

— Ну а чего хочешь ты, молодой человек? — спросил хозяин дома, лежа на кровати.

— Познакомиться с тобой, Палфурний, и лично поговорить об одном деле.

Толстяк уставился на посетителя, стараясь догадаться, что за попрошайка к нему явился.

— Так что такого важного ты хочешь сообщить? Эй, вы, там, — сказал он двум рабам, которые с одеждами стояли около кровати, — дайте что-нибудь, чем можно было бы скрыть от глаз этого мальчика мое очарование! — Он жизнерадостно рассмеялся и, когда те помогли ему надеть нечто вроде домашней тоги, богато украшенной вышивкой, встал с постели. — Подойди! Ничего не бойся! — пошутил он. — Я полон удовольствия и не причиню тебе никакого вреда. Пойдем на террасу, на свежий воздух...

Пока рабы закрывали дверь и убирали кровать, Гонорий пересек комнату и вышел вместе с Палфурнием на террасу, откуда открывался вид на Везувий, из кратера которого шел дым, растворявшийся в голубом небе.

— Не правда ли, чудесный пейзаж? — спросил хозяин дома, показывая на вулкан и окрестные холмы, которым море оливковых деревьев, освещенных солнцем, придавало серебряный блеск.

Они оба оперлись на мраморную балюстраду террасы.

— Поистине великолепный, Палфурний! Ты, как смертный, действительно очень богат, если можешь жить в подобном доме, окруженный такой красотой...

— Так и есть! Тем не менее я должен тебе сказать, что много трудился, чтобы достичь всего этого. Но скажи мне... я ведь не знаю даже твоего имени!

— Да нет, оно тебе известно! Я — Гонорий, сын Кэдо.

— Гонорий! Откуда мне тебя знать? — Но потом Палфурний, отличавшийся большой сообразительностью, отступил на шаг. — Гонорий! — вскричал он, хмуря брови. — Не хочешь ли ты сказать, что ты был адвокатом Суллы?

— Конечно! Я им и остаюсь, и еще в большей степени, чем был...

— Смотри-ка! — протянул толстяк. — И ты приехал сюда, ко мне! — Теперь он посмотрел на своего собеседника с недоверием, раздумывая, не прячет ли тот под туникой стилет или кинжал и не скрывает ли дурные намерения. — Разве тебе в Риме не дали понять, что ты не должен больше вмешиваться в наши дела? — бросил он сердитым голосом.

— Да, дали. Мне по-всякому дали понять и даже увезли в лес, привязали там к дереву, а в городе тем временем вынесли из дома все, что там находилось; был украден также и мой счет в банке.

Палфурний нахмурил брови:

— И несмотря на все это, ты приехал сюда, в Помпеи, и даже пришел в мою спальню?

— Да ты сам пригласил меня пройти...

— Это так! Я гостеприимный человек. Но теперь ты должен как можно скорее уйти отсюда.

Гонорий отрицательно покачал головой:

— Но не сразу.

— Почему? Я позову своих охранников и шепну им только одно слово...

— Ты им ничего не скажешь, потому что очень нуждаешься во мне.

Житель Помпеи рассмеялся неприятным смехом:

— Я? Ты считаешь такое возможным?

— Раньше это не было возможным, но теперь...

— Как это может быть, скажи?

— Просто твой друг Лацертий получил от кое-кого, кто очень близок к императорскому трону, приказ умертвить тебя, и приказ этот уже передан исполнителям... Исполнителям, ты понимаешь? Как только я узнал об этом, я понял, что, после того как мы долгое время были врагами, теперь я и ты оказались в одном лагере. Тогда я поспешил прийти тебе на помощь.

На лице с красными прожилками, украшенном бородавкой, ирония сменилась гневом, а потом и страхом, рот сложился в сардоническую улыбку, но смеха не получилось.

— Предать меня смерти! Приказ Лацертия? Ты мелешь вздор! — закричал он срывающимся голосом.

— Послушай, Палфурний! — очень спокойно сказал молодой адвокат. — Посмотри разумно на вещи. Ты слишком много знаешь и ты слишком много трудился! Для тех, кому ты оказывал все эти услуги, было бы желательным, чтобы ты никогда не смог об этом рассказать. Разве не таким же образом поступили с Мнестром? Так почему тогда и не с тобой? Будь откровенен, Палфурний, пока еще не поздно. И ответь мне: разве ты никогда не думал, что все может завершиться именно так?

Подделыватель документов ничего не отвечал, а его взгляд больше не походил на взгляд счастливого человека.

— Ты иногда думал об этом, — продолжал Гонорий, — но каждый раз ты гнал от себя эту недобрую мысль, так как хотел по-прежнему наслаждаться всем тем, что тебя окружало. Теперь ты не сможешь от этого отгородиться. В Помпеи уже едут люди с наручниками или ядом. Быть может, они уже следят за твоим домом или, возможно, уже вошли в него! Кому из твоих рабов или гладиаторов предложили сто тысяч сестерциев, чтобы он предал тебя?

Палфурний отвел взгляд от чудного пейзажа, который он тоже присоединил к своему имуществу, как и все остальное, что здесь было собрано: танцовщицы и флейтистки, слуги и служанки, все молодые и грациозные, гладиаторы всех рас, занимающиеся всеми видами военного искусства, цветники, в которых срезались цветы, украшавшие вазы, и фруктовые сады, где зрели фрукты, изобиловавшие на столе: он рухнул на деревянную, инкрустированную перламутром скамейку, стоявшую рядом с балюстрадой.

Потом вдруг внезапно выпрямился.

— Но это невозможно! — вскричал он. — Ты врешь! Ты — лгун! Ты пришел, чтобы поставить мне ловушку! — Он повернулся к Гонорию. — Отвечай! Признавайся! Скажи, что ты все выдумал! — закричал он.

Молодой адвокат сел на скамейку рядом с ним.

— Послушай меня, — спокойно сказал он. — Ты хорошо знаешь, что я прав, и ты ничего не можешь сделать, чтобы избежать своей участи. У тебя есть только один выход, для этого я здесь и оказался. Прежде чем покинуть Рим, я обратился к сенату с просьбой о пересмотре дела Суллы. Я отдал мое прошение в руки сенатора Руфа, который знал моего отца и был близким знакомым Менезия. Я рассказал ему о тебе, о той роли, которую ты сыграл, и он знает, что тебя отныне ожидает. Он готов приютить тебя в своем городском дворце, и там никто не сможет до тебя добраться, но все это при условии, что ты добровольно предстанешь перед сенатом со свидетельскими показаниями о преступлениях, совершенных по приказу Лацертия, который, в свою очередь, хотел угодить тому, кто в императорском дворце оказывает ему покровительство. Сенат примет во внимание твои признания — мы называем это раскаянием, — ты будешь приговорен к изгнанию и избежишь смертной казни. А ты знаешь, что в твоем случае твоя жизнь должна закончиться на арене... Вот какую сделку я заключил для тебя. — Сказав все, что он хотел, молодой адвокат встал. — Поразмысли, Палфурний! Но не слишком долго, так как нельзя терять времени.

— Подожди! Куда ты идешь? Где я смогу тебя найти?

— В порту. На галерах под гербом Менезия, которые ты хотел перекупить.

Палфурний неподвижно сидел на скамейке. Гонорий повернулся спиной к Везувию и пошел через комнату. Когда он уже вышел на лестницу, с террасы послышался голос Палфурния:

— Ради богов! Беру тебя в свидетели, о Везувий! У меня есть преданные гладиаторы, рабы! Те, кто придут, будут убиты! Я буду сражаться! Никто не заберет у меня этого!

Гонорий догадался, что его жертва имеет в виду прекрасный пейзаж, расстилавшийся у подножия вулкана. Рабы, привлеченные криками хозяина, бегом поднимались по лестнице.

А хозяин сам появился на площадке лестницы в тот момент, когда Гонорий был уже в начале двора.

— Ты слышишь, Гонорий! — кричал он. — Я буду драться! Я их всех убью!

— Даже Домициана? — бросил молодой адвокат, прежде чем пересечь перистиль.

— Домициана... — повторил тот уже менее уверенным тоном.

— Не забывай о Домициане! — посоветовал, выходя, Гонорий.

— Приходи повидаться со мной! Поскорей! Не оставляй меня одного, ради всех богов! Гонорий!