"Рассказы очевидцев, или Архив Надзора Семерых (сборник)" - читать интересную книгу автора (Олди Генри Лайон)Принцесса без дракона– Тюха! Ну что там? – Едут! – Точно? – Ага! Едут! Арчибальд Тюхпен, паж принцессы Марии-Анны, а для всех – просто Тюха, сходил с ума от радости. Отсюда, с голубятни, самого высокого места в замке короля Серджио Романтика, он хорошо видел, как из-за Вражины выворачивает телега с принцессой. Правил телегой мордастый дядька, по причине обширного похмелья не желая проникнуться величием момента. Зевота драла когтями дядькин рот. Еще раздражала кобыла: тощая, облезлая, она не задумывалась, кого везет, и выглядела просто оскорбительно. О телеге вообще говорить не хотелось. Телега и телега. Старье на колесах. И голубь на плечо нагадил, скотина. Но это было ничто в сравнении с прелестью Ее Высочества. Зареванная, но гордая, измученная, но полная торжествующей добродетели, с соломинками в кудрях, но сияя кротким румянцем, Мария-Анна заслуживала отдельной баллады. Тюха втайне собирался эту балладу (или, если повезет с музой, сонет) сочинить к вечеру. Даже заготовил финал: «…во прахе пред девой простерся порок, и был то дракону великий урок!» Впрочем, менестрель Агафон Красавец обычно успевал раньше, первым собирая плоды монаршего благоволения. – Тюха! Ну?! – Время! – Повелеваем! Открыть ворота! Закадычный дружок Тюхи, великан Гервасий кинулся к воротам. Был Гервасий от рождения нем как тарань, по странной прихоти судьбы умея произносить лишь отдельные слова, как то: «Тубо! Фу! Апорт! Фас! Отрышь! Ату!» – за что король милостиво пожаловал его должностью псаря. Еще Гервасий умел громко кричать «Аванс!», очень смущая его величество. Правда, однажды выяснилось, что «Аванс!» означает приказ легавой собаке идти искать дичь. Тогда Серджио Романтик успокоился, бросив принимать этот выкрик псаря близко к сердцу. Вот и сейчас Гервасий во всю глотку вопил: – Апорт! Следом за гигантом неслась сука-водолаз Муми – любимица Гервасия, единственная выплывшая из утопленного помета Церделя-Голована и Василисы Мохнатой. Дворня звала суку Муми Троллем за добродушие и живой темперамент. Тюха остался на голубятне, размышляя о превратностях судьбы. Имя судьбе было: дракон. Первой от ящера пострадала Вражина. Деревенская отара угодила в пасть к ненасытному злодею, пастбище местами выгорело дотла, а две овцы, растерзанные в клочья, вызывающе остались на лугу. Пастушонок Аника выжил, спрятавшись у речки. Чумазый заика, это он принес вражинцам дурную весть. Следующей налету дракона подверглась Малая Катахреза: ящер сожрал тамошних коров. Одну буренку, обглодав, кинул на месте преступления – вроде как визитную карточку оставил, подлец. Вскорости сгорела мельница на Куликовом Пойле. К счастью, сам мельник ночевал у вражинской блудни Яньки Хулебяки, подмастерья по случаю отсутствия хозяина гуляли в трактире, обменяв краденый мешок муки на самогон с оладьями, и никто не пострадал. За исключением пьянчуги Олексы, мельникова кума, – изгнан супругой за уклонение от мужеского долга, кум ночевал в зерновой клети, чуть не сгорев при пожаре. Хотя нет худа без добра: супруга, остыв, дозволила бедолаге вернуться домой. Не на пепелище ж ночевать, право слово! Чем дракона разгневала мельница, Тюха не знал. Должно быть, из злонравия пыхнул. Зато рыцарей королевства, числом трех, если не считать престарелого сэра Мельхиора, паж презирал всем сердцем. Выехать на дракона, обосновавшегося в Дурных Пещерах, рыцари согласились, но доехал до ящера лишь один. Тот самый сэр Мельхиор, древний, но доблестный. Остальные передумали по пути. Сэра же Мельхиора нашли возле Крутовражья. Рыцарь еще дышал, но почти ничего не помнил. Помятый доспех, сломанный меч и обильные кровоподтеки выказывали отвагу, с коей славный сэр бился против дракона. Король наградил храбреца орденом Сизого Льва-Рогача, велел менестрелю Агафону воспеть подвиг, а перед делегацией ходоков лишь развел руками: ну что я могу сделать? Дракон есть дракон. Чистое стихийное бедствие. Тогда вражинцы с малокатахрезцами, взяв в долю безработного мельника, скинулись кто чем мог – и обратились к колдуну Фитюку, жившему на отшибе. Помоги, мол, советом! Колдун поскреб лысину, забрал дары и целую ночь гадал на бобах. К утру сообщив: дракона утихомирит лишь традиция. Отдайте принцессу на съедение, и дело в шляпе! Потому как, сожрав юную девственную особу королевской крови, дракон обычно улетает прочь. Узнав мнение колдуна, Серджио Романтик предложил иной вариант. А вдруг дракон вместо тощенькой, субтильной принцессы вполне обойдется вкусным, жирным, наваристым волшебником? Вкупе с парочкой особо рьяных ходоков из черни?! Той же ночью принцесса Мария-Анна оставила замок. В записке, источавшей аромат фиалок, девица сообщала белым стихом: иду, мол, пострадать за народ. Двое суток Дурные Пещеры молчали, поглотив героиню. Двое суток дракон не терзал округу. Двое суток были безутешны король Серджио и королева Тереза, утратив единственную отраду старости. Двое суток сочинял оду Агафон Красавец, рыдая над каждой запятой. На третьи сутки из Малой Катахрезы прибежал внук старосты, крича благим матом: жива! Мария-Анна, спасительница отечества, вышла из пещер! – и сейчас спит на сеновале, готовясь вскорости предстать перед счастливыми родителями. А злобный дракон, посрамленный отвагой девицы, улетел к Серым горам. Где ящера, по уверениям колдуна Фитюка, всеконечно забодают единороги. – Тюха! – А? – Слезай! Голубей распугаешь! Ну вот. Пропустил самое интересное. Краешек платья принцессы мелькнул в окне второго этажа и исчез. Со скучающим видом Тюха прогуливался по парку, недоумевая. Почему Мария-Анна не выходит? Раньше после обеда в хорошую погоду ее высочество всегда изволили совершать прогулку. Сегодня погода – лучше не придумаешь: солнце макушку так и припекает, особенно если шляпу снять. И обед давно закончился. Кухарка посуду моет, собаки дерутся за сахарные косточки… Где вы, моя принцесса? Неужто, побывав в лапах дракона, изменили своим привычкам?! Лягушки в заросшем ряской пруду, – видимо, на радостях по поводу возвращения принцессы, – устроили концерт. Скажем прямо, «Наставленьем по благоустройству монарших садово-парковых угодий и природных ландшафтов» наличие лягушек в прудах не поощрялось. Поощрялись лебеди. Однако лягушки на оное «Наставление…» квакать хотели, а лебедей, говорят, когда-то завели. Белый улетел в жаркие страны, а черный издох от зобного почечуя. Врут, должно быть. Не заводили лебедей. Откуда деньги в казне? Мантию его величеству заштопать – и то королева иглу берет. Тюха в сотый раз обошел пруд, косясь на окно Марии-Анны. Тюхе было стыдно. Мог ведь последовать за предметом тайного обожания к дракону? Как верный паж, как мужчина, как будущий рыцарь, в конце концов?! Мог. Даже представлял в сладких грезах, как спасает даму сердца из пасти чудовища. А в итоге – дрожь в коленках. Трусость рыцарей королевства утешала слабо. Вот престарелый сэр Мельхиор – настоящий герой! Сейчас дома лежит, раны настойкой боярышника лечит. Три раза в день после еды… К действительности Тюху вернула крапива. Местами по грудь вымахала, зар-раза! Куда только Гервасий смотрит?! Псарь Гервасий, исполнявший заодно обязанности садовника, смотрел куда надо. Сейчас он усердно корчевал тяпкой две клумбы сорняков. В зарослях бурьяна терялись робкие «аннабеличьи глазки», «дракошкин зев» и пунцовик садовый, полезный от запора. За работой немого великана с ограды парка строго наблюдал петух. Чахлый гребень петуха висел тряпкой. Тюха подошел ближе. С минуту любовался трудящимся приятелем. Как учил менестрель Агафон, на бегущую воду, горящее пламя и чужую работу можно смотреть бесконечно. Затем взгляд пажа снова метнулся к окошку принцессы. Гервасий прервал корчевку, вытер лоб и хмыкнул басом. – Не выйдет, думаешь? Думать Гервасий не умел. Он был твердо уверен. – А почему? Как считаешь? Считать Гервасий тоже не умел. Он попросту насупил брови и, придав себе как можно более грозный вид, замахал руками над попятившимся Тюхой. – Дракон! – вмиг догадался паж. Великан довольно кивнул. Затем ткнул пальцем в сторону вожделенного окна. – Принцесса. – Тубо! – подтвердил Гервасий. И следом, мерзавец неотесанный, изобразил, что, по его мнению, дракон делал с принцессой двое суток подряд. Дескать, теперь неделю без задних ног проваляется. – Скотина! Животное! Как ты смеешь, грязный хам?! Псарь-садовник виновато развел руками. В сравнении с животным он не видел ничего плохого. – Она!.. Самая чистая, самая благородная!.. Самая смелая! – Ату! – Она спасла все наше королевство! Гервасий согласно закивал. Но было прекрасно видно, что мнения своего о способе спасения королевства он не изменил. – Если ты еще раз!.. еще хоть раз! Я проткну тебя копьем! – Фу! – огорчился великан. – Аванс! – Его величество велит отрубить тебе голову! На лице Гервасия отразились большие сомнения. Предсказанная судьба казалась псарю маловероятной. Тюха плюнул и, оскорбленный в лучших чувствах, удалился. Вдруг принцесса спросит: где мой верный паж? А из парка его пока докричатся… Большая зала для приемов, как обычно, пустовала. На одинокой скамье обнаружился Агафон Красавец. Видимо, из людской менестреля погнали, чтоб не путался под ногами, и теперь он обретался тут. В башне, выражаясь образно, из слоновой кости. Поглощен парением души, Агафон не обратил внимания на Тюху. Менестрель сосредоточенно шевелил губами, вращал глазами, лицо его шло рябью, словно пруд от прыжка лягушки. Пальцы Красавеца терзали мандолину, рождая разные, далеко не всегда мелодичные звуки. Сразу было видно: перед нами человек творческий, возвышенный, не чета всяким там… этим… ну, всяким, и баста! Рядом с жирным бедром менестреля стояла чернильница с гусиным пером, а на полу в беспорядке валялись исчерканные листы. Воспользовавшись тем, что поэт целиком ушел в общенье с музами, Тюха подкрался к Агафону, ухватил сразу три ближайших листа и отступил с добычей к окну. На первом листе было запечатлено следующее: И дальше, после ряда автографов, данных для пристрелки руки: Тюха с негодованием отшвырнул мерзкий пасквиль. Пошляк, бездарь! Бесстыжая харя! И это – лучший (он же единственный) менестрель королевства?! Взгляд пажа мимо воли упал на второй листок. Может быть, тут… Второй листок отправился вслед за первым. Неужели и третий?.. Красный, как рак, от праведного гнева, Тюха вылетел прочь из залы. За дверями было тихо. Пару раз Тюхе чудилось, что из покоев принцессы доносятся тихие всхлипы. Он замирал, напрягая слух, но – безрезультатно. В любом случае услуги пажа Марии-Анне сейчас не требовались. И неизвестно когда потребуются. Вышагивая по коридору взад-вперед, словно караульный, Тюха пытался сочинить альтернативную балладу о подвиге девы. Настоящую. Дабы посрамить негодяя Агафона. Пусть все услышат, проникнутся и устыдятся. Хамье. Получалось плохо. Дальше язвительных строк «Один дракон любил героев на первое и на второе!» дело не шло. Вдобавок в голове назойливо вертелся похабный рефрен Красавеца: норовя влезть свиным рылом в калашный ряд баллады. Тюха рад был бы вырвать себе ноги, когда те под гнусный припев сами сбивались на плясовую. Но сдерживался. Мужчина он, в конце концов, или нет?! За этими бесплодными терзаниями пажа и застала смазливая чернавка Брюнгильда, для друзей – Брюшка. Она как раз несла поднос с молоком и гренками в покои Марии-Анны. – Ты у нее была? Как она?! Поработать языком Брюшка умела и любила. Особенно если нашелся благодарный слушатель. – Ой, беда! Ой, горечко! Худо бедняжке, не ест и не пьет! – Влажные, коровьи глаза чернавки набухли обильной слезой. – Святым духом сыта! Шутка ли сказать: дракон! Большой, с хвостом…. На краткий миг взор Брюшки отразил легкую мечтательность с оттенком искреннего сожаления. Надо было самой отправляться спасать королевство! Прозевала, дурища?! Но кто ж мог знать… – А она… ее высочество что-нибудь рассказывала? – Ясное дело, рассказывала! Ихним величествам, по-родственному. А я случайно за портьеркой чулки штопала, ну и, значит… – Ну?! – Очаровала она, солнышко наше, змия зеленого. Влюбился он в нее по уши. Проворковали они, голубки, двое суток. А там он раскаялся и улетел. А ей колечко на память подарил. Колечко златое: чудо-юдо себя за хвост лобызает. Глазки томные, из рубинчиков. Я сама кольцо видала! На пальце у ласточки нашей. Вроде как обручальный подарок. – Обручальный?! Так он же улетел! – Улетел, но обещал вернуться! Понятное дело… Утомил он, злыдень, нашу деточку! Кровь-то голубая, кость сахарная, не наша сестра-чернавка! Мне вот, скажу честно, хоть полк солдат на постой ставь… Возмущенный Тюха уже набрал в грудь воздуха, чтобы громогласно осудить сей вздор, но тут на сцене объявилось новое действующее лицо. Прыщавое, значит, лицо. И наглое. Принадлежало оно Санчо Подриде, оруженосцу доблестного сэра Мельхиора, и был Санчо лишь чуть-чуть старше Тюхи, засидевшегося в пажах лишних два года. Однако ввиду своего более высокого статуса нос задирал до небес. А Тюха сгорал от зависти. Посудите сами: станешь тут рыцарем, если на пажах экономить! – Привет, Брю! – развязно бросил Санчо, ущипнув чернавку за окорок. В другой руке оруженосец тащил настоящий окорок, копченый и свиной. Ибо сэру Мельхиору, пострадавшему в битве с драконом, высочайшим указом выделили посильное вспомоществование от казны. – Здорово, Тюха! О чем шепчетесь? Эх, зря мой господин сам на дракулу поехал! Вдвоем бы мы гада не в колечко – в узел завязали! А так ходить нашей инфанточке до старости в девках, – парень хохотнул ломающимся баском. – Кто ее из-под дракулы возьмет?! Тюха рванулся вперед: – Подлец! Я вызываю тебя! В ответ на пощечину Санчо взмахнул тяжеленным окороком. Сидя на полу, Тюха нашарил рукоять своей пажеской шпажки. И быть бы кровопролитию, не начни Брюшка визжать. Прибежал Гервасий с Муми Троллем, и «дуэлянтов» растащили. Мрачно пообещав надрать сопляку уши, Санчо утопал прочь, а Тюха ушел предаваться вселенской скорби, сокрушаться о порушенной справедливости, лелеять несбыточные планы ее восстановления и сладко вздыхать по обожаемой Марии-Анне, заодно пытаясь закончить балладу. Ворота замка вымазали дегтем. Наверное, случайно. Вчера благодарные вражинцы доставляли оброк, кто-то качнул бочку, хлынуло через край… Нет. Тюха не верил в случайности. Задыхаясь от слез, он скреб опозоренные ворота стамеской, и ему казалось: весь мир хохочет над глупым пажом. Потом Гервасий принес рубанок. К обеду прискакал гонец. Хорошо одетый северянин, по виду – скорее студент университета, чем солдат. Очень похожий на свою лошадь. Отдал королю письмо, запечатанное красным сургучом, и откланялся. Вскоре весь замок судачил, что принц Датский, с кем Мария-Анна была считай что помолвлена от рождения, расторг помолвку. По причине форс-мажора, в одностороннем порядке. Служанки шушукались: – Ступай, мол, в монастырь! Так прямо и написал, изменщик! – Вот-вот! Есть, пишет, многое на небе и на башнях, чего нам и даром не надо! – Пузырем земли дразнился! – А дальше? – А дальше – тишина! Тюха ожидал, что король объявит войну негодяю, но не дождался. Петух возле погреба топтал молоденькую курочку. Прачка Дульсинея вслух окрестила петуха Драконом, подмигнула служанкам, и девки принялись хохотать. Очень хотелось поднять руку на женщин, хотя это и не по-рыцарски. А на петуха – так и вовсе мальчишество. К вечеру во дворе собралось много посторонних. Якобы по приказу ее величества, королевы-матери Терезы. Две повивальные бабки из Малой Катахрезы, повитуха из Вражин, знающая ведьма-порченница Меланфия, проезжий лекарь с патентом от самого Метацельса. Лекарь был странный: жирный, безусый, безбородый. Говорил тоненьким, как свирель, голосом. Тюха таких лекарей сроду не видел. Еще около собравшихся терся колдун Фитюк. Но делал это как-то безрадостно, уныло, с обреченностью во взоре: словно бродяга возле свадебного стола. Зная заранее – потянись за хлебцем, а тебя по рукам, за ушко и на солнышко. Точно: когда королева-мать, строгая и отрешенная, будто на похоронах, повела гостей в покои принцессы, Фитюка не пустили. – Не наше, брат, дело! – ухмыльнулся колдун Тюхе. Зубы в колдовской пасти росли криво, но крепко, а язык был фиолетовым. – Нам с тобой из-за кустов подглядывать… А ежели грамоту корябать, то требуются бабы. Или полубабы, навроде энтого лекарца. – Какую грамоту? – не понял Тюха. – Доверительную. Плашка, мол, или уже не плашка. – Какая плашка? – Не какая, а кто. Прынцеса, значит. – Какая принцесса? – Ты чего, умом тронутый? У нас прынцеса одна… Сверху донесся крик Марии-Анны: «Не хочу! Вон! Пошли вон!» И следом – горькие рыдания. Видимо, королева-мать идти вон запретила. Рыдания продолжались недолго. Вскоре бабы с лекарем спустились вниз, уже без королевы-матери. На лицах баб застыло совиное, мудрое оцепенение. По очереди они подходили к согбенному псарю Гервасию, на чьей могучей спине менестрель Агафон разложил лист пергамента, и ставили подпись. Кто – крест, кто вымазывал палец чернилами и прикладывал. Ведьма коряво изобразила: «Vedma M.». Лекарь расписывался долго и подробно, с указанием ученых степеней. В окне наверху снова начали плакать, но уже еле слышно. – В Зарбустане одна девица родила, – просвистел лекарь. – Тоже, говорят, от дракона. Так что ничего не значит. Требуется девятимесячный курс наблюдений специалиста. – Не насмотрелся, голомозый? – заржал Фитюк. – Пицилист! Лекарь с презрением фыркнул и ушел на кухню: ужинать. – Что значит «плашка»? – тихо спросил паж у менестреля. Агафон свернул пергамент в трубку: – Помнишь, в сказках шейха Резада? «Жемчужина несверленая и кобылица необъезженная»? Так вот, плашка – это оно самое и есть. В отношении благородных особ женского полу. – Ага, – кивнул паж, делая вид, что понял. Читая сказки, он полагал это изящным поэтическим оборотом, не имеющим прямого отношения к действительности. И уж во всяком случае, не видел прямой связи между страданиями Марии-Анны, нашествием мерзких старух и арабскими кобылами. Хоть весь жемчуг мира насквозь просверли! Менестрель внимательно посмотрел на него: – Эх, ты! Одно слово: тюха… Плач в окне продолжался. – Сам ты плашка! – вдруг закричал Тюха, готовый наброситься на безвинного Агафона с кулаками. – Сам ты кобыла! Мерин! Агафон не обиделся. – Я не мерин, – буркнул он. – Я менестрель. Мерин был с патентом… Ночью Тюха сидел у пруда. Никому до пажа не было дела, замок спал, и равнодушная луна, похожая на ненавистную рожу лекаря, лоснилась в небе. Лягушки квакали тихонько, плаксиво, будто обиженные дети. В распахнутом окне Марии-Анны шевелились занавески. Туча, подозрительно смахивающая на дракона, ползла с запада. – Полуночничаем? – Ага… С запоздалым испугом Тюха взлетел на ноги, кланяясь: – Ваше Величество! – Сиди, сиди… Я так, погулять вышел. Серджио Романтик присел на камень. Поморщился от сырости. Ладонью провел по лысине, от лба к затылку. Король выглядел больным и усталым. – Что ты думаешь о бароне Ле Нэш? – неожиданно спросил он. Тюха пожал плечами. Он не был знаком с бароном. – Правильно. Тупой мужлан. Ушиблен шестопером при осаде Барвихи. Но честолюбец. За лишний вензель в гербе мать родную продаст. А как тебе барон фон Кайзеринг? Тюха еще раз пожал плечами. – И это верно. Двух жен в могилу свел, скряга. Сына голодом уморил. По вечерам спускается в подвал со свечой: к заветным сундукам. За хорошее приданое жабу в дом возьмет. Жаба не жаба, а подумать стоит… Подумаем? «Ага», – кивнул Тюха, не зная, о чем он должен думать вместе с королем. – Эгмон Бастард, граф д’Эмуле? Идиот. Надутый пузырь. Мечтает о наследнике хороших кровей. Если правильно повести разговор… Маркиз Пьерли? Новодел, из купцов. Любит рыцарские романы с продолжениями. Может клюнуть. Что ж, будем пробовать. Хорошая мина при плохой игре. Турнир, что ли, устроить? Для видимости? Ладно, поздно уже. Спокойной ночи, молодой человек. Когда с тобой разговаривают как с вещью, слегка обидно. – Спокойной ночи, Ваше Величество… Наутро Тюха узнал, что Серджио Романтик отправил пять гонцов – к двум баронам, одному графу, одному маркизу и какому-то виконту, о котором ночью разговора не шло. С предложением взять в жены принцессу Марию-Анну. Срочно. Торг уместен. Спустя неделю пятерка претендентов зарегистрировалась у нотариуса в качестве потенциальных участников турнира. Виконт оказался двоеженцем и из списка выпал. Зато добавился престарелый сэр Мельхиор, с недавних пор – Мельхиор Драконоборец. Старец забыл, зачем люди женятся, и хотел вспомнить заново. Турнир назначили в конце месяца. За день до турнира Тюха сбежал из замка. Псарь Гервасий и верная Муми Тролль отправились проводить друга до излучины Бурблюхи, откуда Арчибальд Тюхпен, бывший паж принцессы Марии-Анны, собирался отплыть в дальние страны. Навеки. Турнир, да еще за руку принцессы, проводился в королевстве впервые. Разумеется, столь знаменательное событие требовалось запечатлеть в веках. В назидание потомкам. И для формирования должного фольклора. Поэтому Серджио Романтик озаботился присутствием на турнире летописца. Летописец нашелся и присутствовал. С его ролью за отдельный гонорар вполне успешно справлялся Агафон Красавец: склонность менестреля к гиперболам, метафорам и образному восприятию действительности пришлась как нельзя кстати. Ибо качества сии жизненно необходимы всяческому летописцу, уважающему себя за достоверность и скупое изложение фактов. Женихов, как и намечалось, съехалось пятеро. Добрались все без приключений, ибо жили неподалеку, а сэр Мельхиор вообще был местным. Правда, барон Ле Нэш успел по дороге пропить (сказал, будто потерял!) шлем-бургиньон и сверкал на солнце потной лысиной. А у графа д’Эмуле лошадь охромела. На левую заднюю ногу. Теперь граф вместе с бароном фон Кайзерингом, в целях экономии приехавшим на попутной телеге, настаивали на проведении пешего, а не конного турнира. С пехотой яростно пререкался сэр Мельхиор, поборник традиций, которые в отличие от всего остального помнил дословно. Доспех старца, плохо отрихтованный кузнецом, скрежетал в особо спорных местах. Маркиз же Пьерли чистосердечно предлагал вместо турнира сыграть на принцессу в «пьяный джокер». Ну не рубить же друг друга всерьез, господа, в самом-то деле?! Идея «джокера» нашла поддержку в массах женихов, но тут опять воспротивился воинственный сэр Мельхиор, забывший правила игры. Скрипящего старца внезапно поддержал барон Ле Нэш, тайком одолжив шлем у короля Серджио. Видать, припомнил фон Кайзерингу старую закладную на свое имение и теперь рассчитывал закрыть долг славным ударом меча. Под ристалище отвели Кузькин Луг, согнав по такому случаю пасшихся там коз – к большому неудовольствию последних. Силами женщин очистив арену от благоухающих катышков, луг огородили кольями с натянутой веревкой. На веревке позванивали овечьи бубенцы и коровьи колокольчики. В качестве флажков мотылялось разнообразное тряпье с гербами и без. Трибун решили не возводить, иначе у Марии-Анны был шанс состариться в девицах. Народ толпился за огорожей, вытягивая шеи, громко обмениваясь сплетнями, лузгая семечки и стараясь не очень часто плевать шелуху на арену. – Слыхали? Принцесса по ночам драконкой обертается! – К гаду своему летает. Всю ночь тешатся, а наутро… – К гаду – далеко. За ночь не управишься. – Мужиков она ворует, какие покрепче! И какие поближе… – Ой, божечки! А я думаю, чего это мой Панкрат на рассвете приползает?! Мочало мочалом, хоть на кол вешай… – Тю на тебя! В корчме твой Панкрат всю ночь воюет! – А чё, я б тоже… всю то есть ночь… – Гляньте на кочета! Топтун курий! – Курвий! – Выискался, блоха некованая! Да тебя драконка в два счета заездит… – Сам блоха! Я насчет корчмы… Кузькин Луг трещал от наплыва зевак. Вражинцы едва ли не всем селом, малокатахрезцы с чадами и домочадцами, замковая челядь со товарищи, лесник-бобыль в компании браконьеров, иначе вольных стрелков; бродячий флейтист, притащивший с собой кучу малолетних беспризорников, и даже четверка иностранных шевалье проездом. Помост был высотой в аршин. Его перед самым турниром наскоро сколотили из останков сарая, почившего в бозе. Шаткая конструкция грозила рассыпаться в любой момент. Опасаясь конфуза (падать, конечно, невысоко, но гоже ли ронять монаршее достоинство на глазах у верноподданных?!), послали за Гервасием: пусть укрепит. Увы, главная рабочая сила замка куда-то запропастилась. Пришлось сидеть как есть. Спереди, на торце помоста, была приколочена грамота, подписанная экспертами, удостоверяющая непорочность Марии-Анны. Особого успеха грамота не снискала. У народа имелось по этому поводу частное мнение. На лице принцессы были заметны следы недавних слез. Однако сейчас Мария-Анна старалась держать себя в руках. Сидела, потупясь, комкая батистовый платок. Так всегда: сделаешь благое дело, королевство, к примеру, от змея спасешь, а потом расплачивайся… Здесь Агафону Красавецу пришлось на время прервать записи. Потому как дуть в альпийский рожок надлежало именно ему. Сперва на роль герольда (а заодно и маршала турнира) хотели назначить Тюху. Однако паж, как и Гервасий, сгинул без вести в самый неподходящий момент. Менестрель отложил перо, поднес рожок к губам… – Остановитесь! Он шел с востока. Труден был его путь, с пленником в деснице и огнем во взоре. Тем огнем, с каким в одиночку штурмуют небеса, бросают вызов армиям или, на худой конец, с голыми руками выходят на дракона. Позади шел великан, волоча за шиворот мерзкого старикашку, должно быть, злобного мага, обдиравшего барышень для переплетов своих некрофолиантов. А черный зверь нес в зубах стремя боевого коня. Ристалище сковал ледяной холод. Предчувствие подвига – оно, знаете ли, хуже зимней полыньи. – Вот! – Как это понимать? – брезгливо сморщился Серджио Романтик. – Говори! – велел Тюха пленнику. И замурзанный, рыдающий горькими слезами пастушонок Аника раскаялся публично: – Мамка! Не виноватый я! Это мамка! Претенденты-женихи переглянулись. Они бы давно вытолкали нахала с поля взашей, избив древками копий, если бы не Гервасий с собакой. Очень большой Гервасий с очень большой собакой. В конце концов, не рыцарское это дело: чужие мятежи подавлять! – Мамка! Это она! Овечек велела отогнать в Чётный Ямб, там у ней хахаль… А Белку со Стрелкой топором порубила! И кинула-а-а-а! – упав на четвереньки, пастушонок кланялся, гулко ударяясь лбом о ристалище. – На лугу кинула! Нехай, мол, думают, что змеюка срыгнула!.. – А коровы? Буренки малокатахрезские?! – И буренки! Мамка жаднючая! Сказала: гуляй, рванина! Змеюка все спишет! – Мамка, значит?! – Король встал во весь рост. Рост был невелик, но, учитывая помост, впечатление произвелось изрядное. – Хахаль, значит?! А мельницу кто спалил? Скажете, тоже не дракон?! В ответ Гервасий дал своей жертве пинка в тощий зад. Грянулся старикашка оземь и никем не оборотился. Лишь воззвал в тоске: – Ваше это самое! Не велите казнить, велите миловать! Лучину я зажег!.. малую лучиночку, чтоб в погреб за винцом… А оно возьми и полыхни! Чуть не сгорел, Ваше это самое! Поимейте жалость! Ибо угнетен винопийством сверх меры… – Ты кто такой, негодяй? – Олекса я, В-в-ваше… Олекса, мельников кум. Отсыпался я на мельнице-то, с перепою. В полночь встал: душа горит, хмельного просит! Я в погреб, с лучинушкой, а оно возьми займись! Ровно от молнии! Ну, мыслю, догорай, моя лучина, догорю с тобой и я! А потом смекнул: летел дракон, дыхнул с отрыжки… Ваше-разваше! Это самое! Отец народа! Кум меня б за мельницу зубами загрыз! Король повернулся к претендентам: – Сэр Мельхиор! Драконоборец! А вы что скажете? Пока престарелый сэр размышлял над ответом, к нему подбежала Муми Тролль. Собака положила стремя к ногам рыцаря и гавкнула басом. Сэр Мельхиор взглянул на стремя. Лицо старца просветлело, в глазах сверкнули лучики счастья. – Вспомнил! Ей-богу, вспомнил! Еду через Гниловражье, смотрю из-под забрала: где дракон? Привстал на стременах, тут оно, левое, и отвались. Прянул я, значит, из седла… Дальше опять не помню. Крутенько там, ежели в полном доспехе по склону. Как и выполз-то, ума не приложу?! – А дракон? Вы же сказали, что бились с драконом! – Я сказал? Не помню… Кажется, это вы сказали, Ваше Величество! – Я?! – Ну, или кто-то другой. Вы должны помнить, кто именно. Все-таки помоложе меня будете. Кстати, – сэр Мельхиор обернулся к Тюхе, – сей юноша заслуживает награды. Кто, как не он, вернул память доблестному рыцарю в моем лице?! И стремя вернул, а мог бы… – Стремя, между прочим, денег стоит, – мимоходом заметил экономный барон фон Кайзеринг. – Таких честных юношей поискать. Кругом одни прощелыги. Молодой человек, вы не хотите пойти ко мне в оруженосцы? Жалованья не обещаю, но место хорошее… Серджио Романтик навис над дочерью, поддержан с флангов королевой-матерью: – Мария-Анна! Колечко! Ваше колечко с драконом! Извольте объясниться! – Папенька! Маменька! Темень там, в пещерах! Страсть какая темень! Все ноженьки сбила, плутаючи!.. – Дракон? – Да темень, говорю! Ни зги! Поди разбери, кто над ухом сопит! – Колечко?! – Ручеек там махонький… Я – напиться, а сбоку как зачавкают, как заплямкают! Страсти какие! Оно пыхтит, я упала, тут колечко в руку – прыг! Ой, чистая гоморра! Ужас! Бегу, плачу, гляжу – дырка… а из дырки – солнышко!.. – А дома зачем врала?! Про дракона?! – Боя-а-а-а-лась… – Чего?! – Что вы, папенька, дурой дразниться станете… – Дура! – Вот! Вот вы и дразнитесь!.. Зареванная, с красными, как свекла, щеками, хлюпая носом и утираясь рукавом, Мария-Анна была невыразимо прекрасна. Тюха смотрел на принцессу не отрываясь. Под ложечкой пажа что-то странно екало. Зато король смотрел не на дочь, а на юного пажа. Долго смотрел. Удивительно долго. Будто впервые видел. – Молодой человек, вы случаем не племянник Сигизмунда Тюхпена, потомка Гюйе-Тюхпенов по отцовской линии? – Верфевладельца? – оживился барон фон Кайзерлинг. – У которого контрольный пай в «Турристанских верфях»? Юноша, вспомните, я предлагал вам место оруженосца! Жестом король одернул зарвавшегося барона. И громко сказал, прежде чем спуститься с помоста: – Сэр Мельхиор! Одолжите на минуту ваш славный меч! Тереза, родная моя, ты не против? – Ну, если он племянник Сигизмунда… – задумчиво подняла бровь королева-мать. – Притом, кажется, единственный? Дорогой, поступай согласно велению сердца! Вскоре над ристалищем прозвучало: – Арчибальд Тюхпен! Преклоните колена! Спустя три дня принцесса Мария-Анна обвенчалась в замковой часовне с сэром Арчибальдом, благородным рыцарем, спасшим деву от дракона. Все были рады. В первую очередь псарь Гервасий, оруженосец жениха, и Муми Тролль, которой на свадебном пиру достались лучшие косточки. |
||
|