"Сказочник" - читать интересную книгу автора (Орбенина Наталия)Глава двадцать седьмаяРазгоряченный морозом и быстрыми движениями, Нелидов ворвался в комнату, неся с собой зимнюю свежесть. Его лицо пылало румянцем, он энергично тер замерзшие руки. – Вот так сюрприз! Леонтий, брат! А я-то думаю, чьи это сани, кто к нам явился? А это ты, мой друг! Товарищи обнялись. – Ты улыбаешься, слава богу, а то я боялся, на порог не пустишь! – засмеялся Рандлевский. – Отчего же? Если не будешь канючить новой пьесы, милости просим, правда, дорогая? – И Нелидов обернулся Софье. – Да что с тобой? Ты точно привидение увидела. Соня, да ты здорова ли? – Не беспокойся, мой друг, – торопливо произнесла Софья и быстро направилась к двери. – Пойду, распоряжусь насчет обеда. – Да что с ней такое? И как бледна! О чем вы говорили, Леонтий? – Нелидов стал серьезен и пристально посмотрел в глаза гостя. – Помилуй, брат! О чем мы могли говорить, коли я приехал с полчаса назад! И к тому же, как ты помнишь, мы едва знакомы! Сдается мне, что она нездорова. Да и я явился незваным гостем. Кто будет такому рад? Впрочем, если не очень помешаю, я бы хотел пожить у тебя недельку-другую. – Отчего же? Оставайся! И они снова обнялись. – Ты сердит на меня? – спросил Нелидов. – Был сердит, да прошло. Что же поделать, если у меня кроме «Белой ротонды» в жизни нет ничего. Ты да театр. Вот два моих кумира. Театр, почитай, погиб, вот я к тебе и приехал зализывать свои раны. – Мне кажется, ты преувеличиваешь! Не могу поверить, что в столице не найдется для тебя завалящей пьесы! – Мне нужен только ты! – Но я не пишу теперь пьес! Мне нечего тебе предложить! – Я думаю, что при желании, повторяю, при желании, ты бы мог переделать в роскошную пьесу любую из твоих сказочных новелл. – Рандлев-ский весь подался вперед. – Леонтий, как я понимаю и как ты понимаешь, дело не только в пьесах! Оставим это! – Феликс прошелся по комнате и нервно закурил. – Как там движется дело об убийстве несчастной Изабеллы? – спросил он, чтобы переменить тему беседы. – Совсем не движется. Я полагаю, что полиция в конечном итоге обвинит все-таки Толкушина. А там уж присяжные решат. Темная история! Оставив мужчин в гостиной, Софья выскочила из комнаты как ошпаренная, но силы ее тотчас же покинули и она прислонилась к стене. Зубы ее стучали, руки ходили ходуном, все тело тряслось. Она не могла совладать с собой. Панический ужас и полное отчаяние овладели ею настолько, что совершенно парализовали разум. Что теперь делать? Верить ли этому человеку? Если верить, то получается, что Нелидов – настоящий монстр! И что тогда? Все эти месяцы она жила на краю могилы? Могилы, которую тот любовно и с удовольствием приготовлял для нее? Для того, чтобы потом без спешки, с красивыми деталями отправить на тот свет и затем сотворить очередной кровавый шедевр? Господи! Да это просто немыслимо! Нет, этот человек лжет, наговаривает на Феликса! Он мстит ему за то, что он оставил театр в трудную минуту, лишил его пьес! Ведь она не глухая, не слепая. И совсем не глупая или легкомысленная, чтобы не видеть порочности человека. Впрочем, впрочем… Почему она не выбросила письма? Почему не спросила напрямую самого Нелидова в тот же день? Сознайся, в глубине души, в самой-самой ее сердцевине живет махонький червячок подозрения, недоверия. Да, ты Феликса знаешь. Ты его любишь. Знаешь или любишь? Чего больше? Слишком много любви. Как у Толкушиной. Нет, душа моя, ты Нелидова не знаешь совсем. Ведь чужая душа потемки! – Куколка моя! Ты что тут в темноте притаилась? – Софья вздрогнула от громкого голоса Матрены. – Да на тебе лица нет! Что опять приключилось? – Пока еще ничего. – Софья с трудом оторвалась от стены. – Но боюсь, Матреша, нас ожидают большие неприятности! Софья хотела пойти, но неожиданно замерла. Из темноты угла неспешно выполз мохнатый, неестественно огромный паук и зашевелил своими омерзительными длинными конечностями. Паук, зимой? Она охнула, видение исчезло. За окном совсем стемнело, когда сели обедать. На столе стояли свечи, и их веселый треск был единственным звуком, когда за столом повисало молчание. Софья выглядела бледной, но спокойной. Она не могла позволить себе быть невежливой и говорила за столом ровно столько, сколько подобает хозяйке, чтобы не показаться негостеприимной. Рандлевский рассказывал столичные новости, они обсуждали с Нелидовым новинки литературы, и по всему было видно, что молодые люди действительно близки, дружны и соскучились друг по другу. Софье это обстоятельство тоже показалось чрезвычайно неприятным, хотя она тотчас же укорила себя за явную глупую ревность. В сложившихся обстоятельствах все будет колоть глаза. Рандлевскому отвели комнату в другом конце дома. Филипп натопил от души, Матрена взбила высокую перину. Но гость не спешил ложиться. До глубокой ночи старые товарищи сидели в кабинете Нелидова и говорили приглушенными голосами. Софья не дождалась Феликса и на этот раз ушла спать одна. Правда, ее одиночество поспешил разделить верный друг Зебадия. Ему не хотелось мерзнуть на своей вытертой подстилке, и он поскорее забрался в кровать своей хозяйки. На другой день солнце светило ослепительно ярко. Свежий воздух, мороз и тишина звали гулять. Нелидов, Софья и Рандлевский двинулись в парк. В лучах яркого зимнего солнца, блестевшего на снегу, Софье ее прежние страхи показались не такими чудовищными. Она решила, что за всем этим кроется какое-то недопонимание, неясность, нечто, что скоро прояснится, и тогда все войдет в прежнюю колею. – А что это, неужто пруд? – прищурился на солнце Рандлевский. – Как тут чудно! Он быстро побежал по льду и потопал ногами. – Как славно замерзло! И как прозрачно, при желании можно и рыб видеть! – Полно, разве их можно увидеть подо льдом? – удивился Нелидов. – Но лед чудо как хорош! Прямо просятся коньки! Вы катаетесь на коньках? – Леонтий обратился к Софье. Выяснилось, что Софья любит кататься на коньках, а Нелидов не умеет вовсе. Удивительно, но на чердаке дома нашлась одна пара коньков, и Софья поспешила их обновить. Поначалу ее движения были неловки, но скоро она освоилась и стала довольно быстро и плавно кружить по льду. Нелидов и Рандлевский хлопали в ладоши от восхищения. На следующий день молодые люди снова пошли гулять, на этот раз Софья сразу взяла коньки, привязала их к ботинкам и принялась чертить фигуры на льду пруда. Мужчины немного постояли, замерзли и пошли гулять вокруг. С того дня Софья каждый день каталась на пруду, но теперь ее сторожил Филипп Филиппович. Иногда он, как цапля, стоял на одной ноге, той, что деревянная, так теплей. – Только Филиппыч может часами с Соней стоять! – смеялся Нелидов. А Софья в маленькой пушистой шубке, с муфтой, в меховой шапочке и широкой юбке все кружила и кружила, каждый день, до изнеможения. В этих движениях она находила усладу и успокоение. И так же по кругу вертелись тревожные мысли в ее голове. Но не находили ответа. Страх сменялся надеждой, сомнения – уверенностью, любовь – подозрением. Коньки визжали, а мысли летели и кружили, как снег. Однажды Софья собралась на пруд уже после обеда, когда начали сгущаться сумерки. Надевая перчатки, она вошла в гостиную, где Рандлевский, нахохлившись в углу в кресле, одиноко коротал время с книгой. – Наверное, уже поздновато для катания? – засомневался Рандлевский, кивнув на темнеющее окно. – Вовсе нет! – ответила она с вызовом и неприязнью в голове. Эта неприязнь к гостю нарастала в ее душе с каждым днем, и она не скрывала этого чувства, когда их не видел Нелидов. – Вчера вы меня отговорили, сказали, что снег идет, лед будет плохой, да ветер сильный. Я вас послушала, а потом весь вечер жалела и спала плохо. Нет, не отговаривайте меня. – Нынче снова снег, – заметил Рандлевский. – Однако придется с вами идти, вас ведь нельзя одну отпускать! – продолжил он многозначительно. После первого разговора у них не было возможности возобновить эту беседу, так как Рандлевский почти неотлучно находился с хозяином дома. Софья с удивлением вдруг обнаружила себя одинокой, предоставленной самой себе. Феликс или писал, или оживленно беседовал с Леонтием, и то и другое допоздна, до изнеможения. – Я давно хотела вам сказать, что считаю ваши слова за дикую фантазию, злую и оскорбительную. – Софья смотрела на Рандлевского с нескрываемым раздражением. Она уже твердо решила, что, как только уляжется снежная пыль на дороге от саней дорогого гостя, она поговорит с Феликсом и все выяснит до конца. Иногда дамы, которые служат учительницами, думают о взрослых людях, их окружающих, как о неразумных детях, которых они учат уму-разуму. И полагают, что если постучать пальцем и спросить строгим голосом, то собеседник испугается и тотчас же все выложит начистоту и покается, мол, больше не буду, простите, госпожа учительница. – Вы можете относиться к моим словам, как хотите, – Рандлевский пожал плечами. – Но независимо от вашего желания я пойду с вами. Вы не можете идти туда одна. – Пойдемте, коли хотите. Или вот что, если так желаете быть полезным, возьмите лопату и раскидайте снег, если пруд сильно запорошен. Разумеется, верный слуга Филипп Филиппович постоянно чистил поверхность льда. Но накануне и нынче он рубил дрова, и Софья не хотела отвлекать его на исполнение своих прихотей. Софья понимала, что говорит с гостем непростительно грубо, но не могла заставить себя быть любезной с человеком, который… Она затруднялась для себя определить, что так выводит ее из себя. Конечно, гонцов с дурной вестью всегда ненавидели. Но в Рандлевском было еще что-то такое неприятное, а что, она никак не могла понять. Наверное, если бы он был женщиной, она бы назвала свое чувство ревностью. – Я, увы, не могу взять лопату в руки. – Рандлевский натянул на левую ладонь рукав сюртука. – Брезгуете физической работой? – Она прищурилась насмешливо и зло. – Нет, вчера неудачно прихватил кочергу и обжег руку. – и он еще глубже спрятал ладонь в рукав. Через четверть часа Софья и Рандлевский вы-шли из дома. Они обернулись на окно кабинета Нелидова, и он помахал им рукой. После приезда друга Феликс писал целыми днями, писал не отрываясь, муза посетила его и, вероятно, не собиралась покидать. |
||
|