Сотни лет кочуют по театральным и цирковым подмосткам два клоуна: один - озорной и лукавый, другой - простак. Две, казалось бы, противоречивых реакции вызывают они: смех и сочувствие. Именно потому так живуч этот комический дуэт. Давно уже они перекочевали на страницы книг, прочно поселились в детской литературе под разными именами: Малыш и Карлсон, Дениска и Миша, Винни-Пух и поросенок Пятачок. Во всех этих книжках один прием, но каждая из них - особенная, потому что писали их очень талантливые люди. (Я думаю, что Дон Кихота и Санчо Пансу Сервантес задумывал как комическую пару.)

Начинающий ленинградский писатель Николай Федоров тоже внес в эту традиционную форму комического свое отношение, он как бы заострил моменты соучастия и сопереживания.

В детстве я сильно обварил руку. Я не плакал - такое было условие. Но вот два моих товарища плакали. Они плакали по-настоящему, плакали за меня. Над этим предметом нельзя иронизировать. Этот предмет вызывает добрый смех, который сходен по ощущению с ощущением счастья. Под словом «предмет» я подразумевал самое высокое нравственное понятие - дружбу.

Дружба и является подвижной моделью для рассказов Николая Федорова. Остановите свое внимание на рассказе «Напиши мне ответ». Герои Федорова мало сказать - необходимы, они жизненно важны друг для друга. Они преисполнены чувства верности. И еще в них наличествует то необъяснимое состояние, которое мы называем счастьем жить.

Я от всего сердца желаю героям Николая Федорова веселого и счастливого пути в детской литературе.

Радий Погодин

ЕДИНИЦА

- Несправедливо, - обиженно бубнил Генка, когда мы шли из школы. - Зачем же сразу единицу. Ну, поставил бы двойку. Чем плохая отметка? Нет, надо обязательно единицу!

И хотя я не понимал, какая, в общем-то, разница между двойкой и единицей, но я молчал. Сегодня, когда на последнем уроке дежурный роздал нам дневники, Генка и обнаружил в нем эту мерзкую цифру. А я, как назло, получил пятерку, и мне было как-то неловко.

- И ведь что обидно, - продолжал он кипятиться. - Изложение-то домашнее. Я ведь мог и бабушку попросить проверить. Или вон Славик, сосед - лауреат конкурса баянистов. Он бы мог все до последней помарочки поправить. Так нет, я сам все сделал, по-честному. Никого не просил. И вот тебе - кол. Эх, плакал теперь мой велосипед. Несправедливо!

Дело в том, что Генкины родители обещали купить ему складной велосипед, если он закончит месяц без троек. Все шло отлично, Генка старался изо всех сил и даже каким-то чудом получил пятерку по рисованию за композицию «Чайник и груша». И вот, когда месяц почти прошел, все летело насмарку.

- Я ее уничтожу, - вдруг угрюмо сказал Генка.

- Кого? - не понял я.

- Единицу. Сотру, и все тут. Бензином выведу. Или скипидаром.

- Ты что, Генка! Хуже будет.

- Хуже не будет. В журнале она все равно останется. А дневник что. Ерунда. Забудется, может, потом. Ты же знаешь, какой Николай Михайлович рассеянный. Главное, чтоб папа ее не увидел. У тебя бензин есть?

Честное слово, если б я сам не получил пятерку и если б не знал, как Генке хочется иметь складной велосипед, я бы ни за что не согласился. А так я сказал:

- Зачем же бензином. Грязь только разводить. У меня дома есть специальный пятновыводитель. «Минутка» называется. Отличная штука. Мне папа ею так брюки вычистил, что лучше любой химчистки.

- А чернила она возьмет?

- Конечно. Что угодно возьмет. Универсальное средство. У меня на правой штанине пятно с кулак было. А сейчас и следа не осталось.

- Так идем скорей к тебе, - нетерпеливо сказал Генка. Перед тем как начать действовать, мы изучили инструкцию.

- «Выжмите на пятно небольшое количество пасты и разотрите ее тонким слоем, - читал я. - Пасте дайте полностью высохнуть и оставшийся порошок очистите щеткой».

- Как просто, - сказал Генка и открыл дневник. Когда паста подсохла, я взял щетку и счистил порошок.

Генка впился глазами в дневник. Но проклятая единица и не думала исчезать. Правда, она слегка побледнела, стала тоньше, потеряв свой воинственный вид.

- Эх, ты, - расстроился Генка. - «Универсальное средство».

- Мало, наверно, держали, - сказал я. - Не успела схватить.

- Думаешь? Ну, давай еще раз. Чего уж теперь.

После второго раза единица побледнела еще больше и при этом стала зеленой. К тому же бумага вокруг нее поблекла, а по краям сделалась желтой.

- Послушался я тебя, - хмуро сказал Генка. - Говорил же, что бензином надо.

- Слушай, - сказал я, - а может, растворителем красок попробовать? Уж если краски растворяет, то чернила-то должен взять.

- Давай, - махнул рукой Генка. - Все равно теперь. Растворитель и вправду оказался хорошим средством.

Единица сразу исчезла. Но что получилось на ее месте! Бумага сделалась бурой с желтыми разводами и покрылась буграми. В отчаянии мы испробовали керосин, одеколон, бензин, хозяйственное мыло и даже стиральный порошок «Новость». А когда я предложил паяльную кислоту, Генка сказал:

- Хватит. Эксперимент окончен.

Страница переливала всеми цветами радуги, а от дневника пахло автомобильной мастерской и парфюмерным магазином, вместе взятыми.

- Пойду домой. Все равно теперь. - Генка засунул дневник в портфель. - Серега, пойдем со мной, а? На всякий случай.

Первое, что мы увидели, когда вошли в Генкину квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с еще не оттертым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.

- Привет, молодежь, - весело сказал он. - Ну, Генка, везет тебе, честное слово. Посмотри, какого коня я тебе привел. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А так ведь ни за что не купить.

Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.

- Да что ты стоишь как истукан, - продолжал Юрий Павлович. - Не рад, что ли?

- Рад, - кисло сказал Генка.

- Ну так спасибо хоть скажи.

- Спасибо.

Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.

- Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?

Генка молчал.

- Тогда, может быть, ты, Сережа, молвишь слово?

Я тоже молчал.

- Ну, хорошо, - сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. - Начнем все по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.

Генка обреченно полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.

- Что это за абстрактная живопись?

- Это не живопись, - мрачно сказал Генка. - Тут… это… оценка стояла.

- Какая оценка? - ласково спросил Юрий Павлович.

- Единица, - выдавил Генка.

- Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он еще и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, Что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдешь к учителю, все расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтоб пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам. Завтра же продам!

Юрий Павлович еще много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»… На другой день в школе мы стояли перед учителем.

- Николай Михайлович, - сказал Генка, - поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.

Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.

- Единицу? Какую единицу?

- Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.

- Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил.

А за изложение у тебя четверка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.

- Как не ставили?! - Генка вытаращил глаза. - А в дневнике? Там же была единица, я же видел!…

И Генка, запинаясь, рассказал все как было.

Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:

- Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четверки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал ее выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».

- Хвостик, - растерянно сказал Генка и икнул.

Велосипед Генкин папа все-таки не продал.

А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.