"Увертюра к смерти" - читать интересную книгу автора (Марш Найо)

Глава 17 ИСПОВЕДЬ СВЯЩЕННИКА

— Вы не расскажете? — мягко спросил Аллен. — Жаль. Тогда нам придётся…

— Что придётся?

— Идти окольным путём. Выспрашивать у слуг, какие отношения были между мисс Прентайс и её молодым родственником. Внимательно прислушиваться к деревенским слухам… Все такое.

— Я думала, — вспыхнула Дина, — что в наше время работа отдела криминальной полиции считается по большей части благородным делом.

— О нет! — ответил Аллен. — Вы очень заблуждаетесь.

Её лицо стало пунцовым.

— Это было недостойное замечание с моей стороны, — сказала Дина.

— Это было непростительно, дорогая, — заметил её отец. — Мне стыдно за тебя, я не знал, что ты можешь быть способна на такое.

— Я не нахожу в этом никакого оскорбления, — весело произнёс Аллен. — Это подмечено очень точно.

Но лицо господина Коупленда было розовым от смущения, а Дина все ещё переживала, что допустила бестактность. Ректор стал обращаться к ней так, словно она ребёнок в церкви. Его голос сделался несколько елейным, а в движениях его головы Аллен распознал манеры проповедника, стоящего на кафедре. Он говорил:

— Дина, ты нарушила торжественное обещание, и к этой своей вине ты добавляешь намеренное уклонение, невоспитанность и неоправданную дерзость. Мне придётся кое-что объяснить господину Аллену. Он повернулся к Аллену:

— Моя дочь и Генри Джернигэм, — произнёс он, — питают друг к другу привязанность, которой ни его отец, ни я не одобряем. Дина сказала, что они поклялись не встречаться наедине в течение трех недель. Пятница была последним днём из этих трех недель. Мисс Прентайс в этом вопросе была на нашей стороне. Если она встретила их в тот момент, когда, как призналась Дина, они полностью забылись и игнорировали своё обещание, я уверен, что она была крайне разочарована и подавлена.

— Ничего подобного! — воскликнула Дина, немного оправившись от смущения. — Она ничуть не была разочарована или подавлена. Она была мертвенно-бледной от злости.

— Дина!

— О, папа, почему ты закрываешь глаза? Ты должен знать, что она собой представляет. Кому и знать, как не тебе!

— Дина, я должен настоять…

— Нет! — закричала Дина. — Нет! Сначала ты говорил, что я что-то делаю тайно от тебя, затем, когда я полностью откровенна и ничего не скрываю, тебе это тоже не нравится. Мне в какой-то мере жаль, что мы с Генри не выдержали всего срока, но мы почти выдержали, и мне и в голову не приходит считать, что в пятницу после полудня произошло нечто ужасное. Я не позволю, чтобы о нас с Генри пошли грязные слухи. Я прошу прощения, что была груба с господином Алленом и я.., что ж, это абсолютно очевидно, что я была не только груба, но и сказала глупость. Я хочу сказать, это очевидно потому, как он это воспринял.., я хочу сказать.., о, черт! Ой, папа, прости меня.

Аллен с трудом сдержал смех.

— Дина! Дина! — повторял ректор.

— Да, что ж, мне действительно жаль. И теперь господин Аллен будет думать невесть что об этой встрече в пятницу. Я могу также сказать вам, господин Аллен, что, по нашему с Генри мнению, мисс Прентайс немного не в своём уме. Это хорошо известное явление у старых дев. Она пыталась подавить своё естество и.., и.., пыталась сделать это с помощью религии. Тут ничего не попишешь, папа, но это так. Но она потерпела неудачу. Она становится все более и более мрачной, и когда видит двух нормальных, здоровых людей, любящих друг друга, то приходит в ярость.

— Это я потерпел неудачу, — сказал ректор, с отчаянием глядя на свою дочь.

— Нет. Ты — нет. Просто ты не понимаешь этих двух женщин. Ты — ангел, но далёкий от современности ангел.

— Мне было бы интересно узнать, — заметил Аллен, — как ангел может долететь до наших дней. Специальные крылья у него, что ли?

Дина улыбнулась.

— Что ж, вы знаете, что я имею в виду, — сказала она. — И я права в отношении этих двух леди. Если бы вы слышали мисс Прентайс! Это было просто-напросто стыдно и противно. Она вся дрожала и как будто задыхалась. И говорила нам самые ужасные вещи. Она грозилась рассказать одновременно тебе, папа, и эсквайру. Она предположила… О, это было невероятно. Что ещё хуже, она брызжет слюной, когда говорит.

— Дина, дорогая!

— Ну, папа, это правда. Я обратила внимание на лиф её дурацкого платья, и это было отвратительно. Она либо брызжет слюной и плюётся, либо проливает чай на платье. Честно! И, в любом случае, она была полна яда — я имею в виду то, что она говорила.

— Кто-нибудь из вас пытался остановить её? — спросил Аллен.

— Да, — сказала Дина.

Она резко побледнела и быстро добавила:

— В конце концов она проковыляла мимо нас и пошла вверх по дороге.

— Что сделали вы?

— Я пошла домой.

— А господин Джернигэм?

— По-моему, он пошёл на Клаудифолд.

— По крутой тропинке? Он не пошёл вместе с вами?

— Нет, — сказала Дина. — Он не пошёл со мной. А что в этом такого?

— Я не могу понять, — заметил ректор, — какое отношение эта грустная история может иметь к трагедии.

— Я обещаю, — сказал Аллен, — что любая информация, которая не будет иметь отношения к делу, не получит дальнейшего выхода. Нас совершенно не интересуют факты, не связанные напрямую с самим происшествием.

— Что ж, это не имеет отношения к делу, — заявила Дина.

Она вытянула вверх подбородок и сказала громко:

— Если вы думаете, что мисс Прентайс заставила нас почувствовать смущение и неловкость и это является мотивом для убийства, вы ошибаетесь. Мы нисколько не боимся ни самой мисс Прентайс, ни того, что она может сказать или сделать. Ни для меня, ни для Генри это не имеет никакого значения.

Нижняя губа Дины дрожала. Она добавила:

— Мы просто рассматриваем её с точки зрения психоанализа, и нам её немного жаль. Только и всего. Она издала звук, похожий на всхлип. Ректор сказал:

— О, моя дорогая, какая чепуха. Дина отошла к окну.

— Что ж, — мягко произнёс Аллен, — давайте продолжим разговор и все проанализируем несколько по-иному. Что каждый из вас делал в субботу после полудня? Это было вчера.

— Мы оба были здесь, в доме, — ответила Дина. — Папа пошёл спать, а я повторяла свою роль.

— В котором часу вчера вечером вы пришли в ратушу?

— Мы вышли из дома в половине седьмого, — сказал Коупленд, — и пошли по дорожке через наш сад и рощу.

— Там кто-нибудь был?

— Да. Там была Глэдис Райт, так ведь, Дина? Она одна из лучших наших помощниц и отвечала за программки. Глэдис находилась в вестибюле ратуши. Кажется, остальные девушки либо уже были там, либо пришли вскоре после нас.

— Вы можете мне точно рассказать все, что вы делали до момента убийства?

— Конечно, могу, — подхватил ректор. — Я убедился, что один экземпляр пьесы и велосипедный звонок, которым я должен был воспользоваться, лежат на своих местах, затем я сел в кресло на сцене, чтобы не мешать подготовке остальных и следить, чтобы никто из зрителей не заходил за кулисы. Я был там до тех пор, пока Дина не позвала меня поговорить с мисс Прентайс.

— Вы ожидали, что мисс Прентайс не сможет играть?

— Честно говоря, нет. Наоборот, она сказала мне, что палец её почти не болит. Это было вскоре после её прихода.

— Вам было сложно убедить её отказаться от игры на рояле?

— Да, на самом деле сложно. Она была настроена решительнейшим образом, но её палец оказался в очень плохом состоянии. Играть больной рукой невозможно, и я сказал ей, что буду очень недоволен, если она станет упорствовать.

— И, исключая это время, вы ни разу не покидали сцены?

— О! О да, я до этого подходил к телефону, когда мы пытались дозвониться до миссис Росс. Это было в половине восьмого. Телефон в ратуше соединён с нашим, а горничная Мэри глуховата и подолгу не берет трубку.

— Мы все были как ненормальные, — раздался голос Дины. — Эсквайр, Генри, папа и я — мы все стояли вокруг телефона и слушали указания мисс Кампанула. Хотя она не говорила, а рычала. На эсквайре не было брюк, только шерстяные розовые кальсоны. Мисс Прентайс подошла к нам, но когда увидела эсквайра, закудахтала, как курица, и убежала. Больше никто не обратил внимания на вид эсквайра, даже мисс Кампанула. Мы все так волновались из-за опоздания других актёров. Папа уже собирался идти домой, чтобы позвонить оттуда, когда мы наконец дозвонились до Мэри.

— Затем я вернулся на сцену, — добавил ректор.

— Я не могу сказать вам точно, что я делала, — сказала Дина. — Я была везде.

Она внимательно вглядывалась в окно.

— Вот идёт Генри.

— Почему бы вам не встретить его? — предложил Аллен. — Расскажете ему, как я вас тут третирую.

— Нет, вы не третируете, но я пойду, — сказала Дина. Она открыла окно и перелезла через низкий подоконник прямо в сад.

— Прошу прощения, — произнёс Аллен, когда окно захлопнулось.

— Она хорошая дочь, — грустно прошептал ректор.

— Вне всякого сомнения. Господин Коупленд, вы понимаете, в каком странном положении мы находимся? Если предполагаемой жертвой была мисс Прентайс, нам необходимо проследить за каждым её движением, её разговорами.., да если возможно, то даже за её мыслями в течение этих последних дней. Мы находимся в необычном положении, имея, несомненно, живую жертву при совершенном убийстве. Существует даже возможность, что убийца может предпринять вторую попытку.

— Нет! Нет! Это было бы слишком ужасно.

— Я уверен, что, как сказала ваша дочь, вы многое знаете об этих двух женщинах, то есть о фактической и, насколько мы понимаем, о подразумевавшейся жертве. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь, что могло бы пролить свет на эту тёмную путаницу чувств?

Ректор сжал кулаки и устремил взгляд на огонь.

— Я очень сильно обеспокоен, — сказал он. — Но не вижу, чем мог бы вам помочь.

— Вы хотите сказать, что пользовались их доверием и что при обычных обстоятельствах никогда бы не рассказали того, что знаете?

— Разрешите мне самому объяснить. Как вам, конечно, уже известно, я слышал исповеди многих прихожан. Ни при каких обстоятельствах я не нарушу тайны исповеди. Это само собой разумеется. Более того, если бы даже я это сделал, то это ничего бы не дало. Я говорю вам это, чтобы вы не думали, что я имею ключ к тайне.

— Я признаю вашу точку зрения, — сказал Аллен, — и уважаю её.

— Я очень рад. Я знаю, что многие рассматривают таинство исповеди в англо-католической церкви как любительскую подмену римского ритуала. Это не совсем так. Римская церковь говорит: “Ты должен”; протестанты-нонконформисты говорят: “Ты не должен”; англокатолическая[12] церковь говорит: “Ты можешь!"

Но Аллен пришёл сюда не для того, чтобы спорить о различных церковных доктринах. Да и ни при каких обстоятельствах не стал бы этого делать.

Он сказал:

— Я понимаю, что священник, который слушает исповеди, независимо оттого, к какой конфессии он принадлежит, должен рассматривать этот ритуал как нечто неприкосновенное. Я веду речь не об этом. Может быть, вас терзают сомнения, не рассказать ли мне о чем-то, что вы слышали от одного из ваших кающихся грешников вне исповеди?

Ректор в изумлении посмотрел на него, ещё крепче сжал кулаки и сказал:

— Я не думаю, что это в чем-то вам поможет. Просто я обременён воспоминаниями и ужасными сомнениями. Вы говорите, что убийца может опять нанести удар.

Я не думаю, что это возможно, и даже уверен, что этого не произойдёт.

— Почему? — удивился Аллен.

— Потому что я думаю, что убийца уже мёртв, — ответил ректор.

Аллен развернулся на своём стуле и несколько секунд молча смотрел на господина Коупленда. Затем он спросил:

— Вы думаете, что она сама это сделала?

— Я в этом уверен.

— Вы мне скажете почему?

— Полагаю, что я должен это сделать. Господин Аллен, я, к сожалению, не обладаю твёрдым характером и всю свою жизнь стараюсь избегать трудностей. Я знаю, что это очень нехорошо, и пытаюсь победить в себе эту слабость. Я колебался, когда должен был настаивать, тянул время, когда были необходимы решительные действия. Из-за этих самых настоящих грехов упущения я считаю, что несу моральную ответственность, во всяком случае, частичную, за это ужасное происшествие.

Он замолчал, все ещё продолжая смотреть на огонь.

Аллен ждал.

— В пятницу вечером, — вновь заговорил господин Коупленд, — в нашей гостиной собрался кружок книголюбов. Обычно книголюбы собираются в ратуше, но на этот раз из-за подготовки к спектаклю они пришли сюда. Председательствовала мисс Кампанула. Я заходил к ним на короткое время. Дина читала им вслух сцену из “Двенадцатой ночи”, а затем они продолжили чтение другой книги. Честертон, “Шар и крест”. Мисс Кампанула одолжила у меня мой экземпляр. Когда они закончили, она вошла ко мне в кабинет, чтобы вернуть его. Я был один. Это было приблизительно в четверть одиннадцатого.

— Так.

— Господин Аллен, мне очень трудно и неприятно рассказывать вам об этом инциденте. Действительно, я.., я не знаю, как начать. Возможно, вы не знакомы с делами прихода, но, я думаю, многие духовные лица могут сказать, что есть, к сожалению, такой тип прихожан, который доставляет много беспокойства приходским священникам. Я не знаю, поймёте ли вы меня, если я скажу, что часто это.., леди.., которые не очень молоды и у которых нет других интересов.

Теперь ректор покраснел по-настоящему.

— Думаю, что я вас понимаю, — сказал Аллен.

— Правда? Что ж, к сожалению, несчастная мисс Кампанула была активной.., представительницей такого типа. Бедная душа, она была одинока и обладала кипучим темпераментом, который, я уверен, она изо всех сил старалась усмирить, но я не мог иногда не думать, что на помощь ей надо звать доктора, а не священника. Я даже говорил ей об этом.

— Очень мудрый совет, сэр.

— Но она не прислушалась к нему, — тоскливо произнёс ректор. — Она рассчитывала в этом на меня, сэр, и боюсь, что я подвёл её.

— Так что же было в пятницу вечером? — деликатно напомнил Аллен.

— Да, да, я знаю. Я уже подвожу свой рассказ к этому. Но мне, право, очень трудно. Произошла ужасная сцена. Она.., она вбила себе в голову, что если Дина выйдет замуж или опять уедет… Дина — актриса, вы знаете.., то я буду так же одинок, как и она. Она говорила очень много. Я был слишком поражён и встревожен и терялся в сомнениях, что ей ответить. Я думаю, она не правильно поняла моё молчание. Я не могу точно припомнить весь порядок событий. Это было похоже на плохой сон, который до сих пор никак не закончится. Она очень сильно дрожала и смотрела на меня с таким отчаянием в глазах, что я.., я.., я…

Он зажмурился и добавил очень торопливо:

— Я взял её руку в свою.

— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?

— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.

— Правда?

— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задёргиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден.., поддерживать её. И мне к тому же было жаль её. Как мучительно сознавать, что ты совершила ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.

— Понимаю, — сказал Аллен. — Но я уверен, что вам следует мне все рассказать.

— Я бы предпочёл, прежде чем делать это, попросить совета у кого-либо из моих собратьев-духовников, но нет ни одного, кто… Однако это не относится к делу. Вы очень терпеливы.

— Как все это закончилось?

— Очень плохо, — сказал ректор, широко открыв глаза. — Хуже быть не могло. Когда она немного успокоилась.., а на это ушло довольно много времени.., я поспешил высвободиться и первое, что я сделал, — это задёрнул шторы. Видите ли, некоторые члены кружка книголюбов могли ещё не уйти. Многих из них встречают молодые люди. Ещё хуже было то, что мисс Прентайс позвонила утром и сказала, что вечером хочет поговорить со мной. Но в то время, когда мисс Кампанула ещё была у меня, она позвонила и сообщила, что не придёт. Это было примерно в десять пятнадцать. С ней разговаривала Дина и потом сказала мне, что у мисс Прентайс был очень расстроенный голос. Я.., боюсь, что был вынужден проявить к ней строгость… Я хочу сказать.., в качестве священника.., в тот день. Я дал ей некоторые предписания, которые должны были удерживать её дома, и, возможно, её палец разболелся ещё больше. Но в тот момент я ещё ждал её прихода, и если бы она видела, это было бы.., ну, правда… Ректор глубоко вздохнул и быстро добавил:

— Но это к делу не относится. Я задёрнул шторы и в суматошном волнении сказал что-то о том, что мисс Прентайс должна прийти. Оказалось, что я не мог сказать ничего более ужасного, потому что, когда я попытался объяснить этой несчастной душе, что она ошиблась, она связала это с визитом мисс Прентайс.

— О, Боже! — воскликнул Аллен.

— Что вы сказали? Да, да, действительно. Она просто взбесилась и выдала в адрес мисс Прентайс поток такой брани, что я никогда не осмелюсь повторить её. Одним словом, она предположила, что мисс Прентайс оттеснила её на задний план не только в делах прихода, но и в том, что касается моего личного отношения. Я рассердился, справедливо рассердился, как мне тогда показалось. Как её священник я приказал ей замолчать. Я упрекнул её и напомнил о смертном грехе зависти. Я сказал, что она молитвой и постом должна вытравить эту злобу из своего сердца. Она притихла, но, уходя, произнесла одну фразу, которую я теперь никогда не забуду. Она повернулась ко мне в дверях и сказала: “Если бы я убила себя, она страдала бы за это, но если бы, стоя здесь, в этой комнате, я могла бы нанести Элеоноре Прентайс смертельный удар, я бы тоже сделала это!” И прежде чем я успел что-либо ответить, она вышла, хлопнув дверью.

— Дорогая, — говорил Генри, — я думаю, что лучше рассказать ему.

— Но почему?

— Потому что мне кажется, что если я этого не сделаю, это сделает Элеонора.

— Разве она сможет? Ей будет очень стыдно. Ей придётся рассказывать о том, как она себя вела.

— Нет, об этом она даже не заикнётся. Поступит по-другому. Поведает, что она застала нас в компрометирующей ситуации, что ты покраснела от стыда, а я взбесился и пригрозил свернуть ей шею.

— Но, Генри, это будет умышленная попытка навести на тебя подозрение.

— Я не стал бы отрицать, что она на это способна.

— А я стала бы. Попытайся ты её убить, тебе это великолепно бы удалось, и теперь у неё не имелось бы причин для беспокойства.

— Что ж, в этом что-то есть. Пожалуй, я тоже могу чувствовать себя спокойно.

— Я бы даже сказала, что это самое лучшее.

— Дина, — сказал Генри. — Как ты думаешь, кто?

— Я не могу об этом думать. Кажется невероятным, что кто-то из нас сделал это. Это просто невозможно. Папа считает, что она сама это сделала. Но почему, он не скажет.

— Как? Подстроила ловушку Элеоноре, а в последнюю минуту решила сама в неё попасть?

— Я думаю, у них с папой был какой-то разговор.

— Что ты думаешь об Аллене? — отрывисто спросил Генри.

— Он мне нравится, ей-богу. Я была с ним груба, — сказала Дина, подбросив полено в камин.

— Это правда, дорогая?

— Я намекнула, что считаю его недостаточно благородным.

— Ну, это была ложь, — весело произнёс Генри.

— Да, я знаю. И он вёл себя очень мило. Но как я могла! Папа побледнел как полотно. , — Естественно. Но это было честно, Дина!

— Я знаю.

— Я люблю. Моя любовь будет такой же долгой, как путь от Земли до Большой Медведицы, вокруг Южного Креста и обратно до Земли.

— Генри, давай никогда не будем завидовать и ревновать, — неожиданно произнесла Дина.

— Хорошо. Но почему?

— Я постоянно думаю об этих двух женщинах. Если бы они не были так завистливы, ничего бы не случилось.

— Боже милосердный, Дина, уж не думаешь ли ты, что Элеонора…

— Нет. Но я чувствую, что все пропитано их завистью. Именно зависть заставила их так относиться друг к другу и к этому изворотливому зверьку миссис Росс.

— Почему ты называешь её изворотливым зверьком?

— Потому что я чувствую, что она именно такая, — ответила Дина.

— Я хотел бы, чтобы мой отец укротил свой средневековый пыл при встречах с ней. Все эти его ужимки чертовски глупы.

— Она завоевала папино расположение своим интересом к церкви.

— Ради контраста с кривлянием моего отца. Остаётся только пожелать, чтобы она не начала отвечать ему тем же. За исключением этого, я ничего против неё не имею.

— Потому что ты мужчина.

— О, чепуха, — сказал Генри, хорошо понимая скрытый смысл слов Дины.

— Я не стала бы ей доверять, — продолжала Дина. — Она женщина для мужчин.

— Это какая-то глупая фраза, — сказал Генри.

— Это означает, — проговорила Дина, — что она мила со всеми мужчинами и любую женщину подведёт в мгновение ока.

— Я бы подумал, что это просто означает, что она слишком привлекательна, чтобы быть популярной среди представительниц своего пола.

— Дорогой, это просто избитая фраза, — сказала Дина.

— Я так не думаю.

— Существует много привлекательных женщин, которые при этом необычайно популярны среди представительниц своего пола.

Генри улыбнулся.

— Ты считаешь её привлекательной? — небрежно спросила Дина.

— Да, очень. Осмелюсь сказать, что она маленькая сучка, но очень мила. Прежде всего одевается она со вкусом.

— Да, это так, — мрачно сказала Дина. — Должно быть, её тряпки стоят целое состояние. Генри поцеловал её.

— Какая же я свинья, — пробормотал он. — Как я, должно быть, тебе наскучил. Моя дорогая, я не достоин твоей любви, но я очень-очень люблю тебя.

— Мы никогда не должны ревновать, — прошептала Дина.

— Дина! — позвал ректор из холла снизу.

— Да, папа?

— Вы где?

— В классной комнате.

— Могу я подняться, как вы считаете? — спросил другой мужской голос.

— Это Аллен, — сказал Генри.

— Поднимайтесь сюда, господин Аллен, — позвала Дина.