"Ноктюрн Пустоты" - читать интересную книгу автора (Велтистов Евгений Серафимович)Глава восемнадцатаяПрощальный обед в «Джони». Хотя эвакуация жителей заканчивается ровно в полночь, мы не одни в просторном зале. Десяток столиков неподалеку от оркестра заняты. Официанты на местах. Кухня работает. Оркестр создает привычную ресторанную обстановку. Перед обедом я успел подготовить пленки для отправки в Лондон. Сжег снимки Аллена, стер в банке информации память о сделанном. Остался лишь финальный эпизод. Видимо, он назревал, так как шеф попросил меня захватить камеру. Я не стал ни о чем спрашивать. — Хочу поднять тост за нашу неподражаемую Марию, за всех вас, господа, — провозгласил шеф, поднимая бокал и оглядывая нас — Марию, Нэша, Голдрина. — Честно говоря, я привык к вам, особенно к Бари. Я трезвый реалист и иногда считал Бари фантазером, так вот — однажды я почувствовал себя рядовым перед бывалым сержантом. Я подмигнул Марии: мол, не придавай значения комплиментам этого старого лиса. — Жаль будет расставаться, — заключил Боби. — Ваше здоровье! Каждый понял тост по-своему. Кроме нас с шефом, никто в зале не знал, что взрыва не будет. Ели молча. Чувство одиночества навевали печальные звуки оркестра. Я поглядывал на Марию и видел по глазам, что она понимает меня без слов: скоро мы будем вместе. — Что они играют? — спросил шеф официанта. — Кажется, «Ночь нежна». — Это негритянский блюз, — пояснил Голдрин. — — Будет светлее… Бари, — шеф нагнулся ко мне, — сделайте вид, что снимаете наш стол, а потом — валяйте дальше… Я поднялся, отошел, нацелился в лицо Марии. Она улыбалась мне. — Еще шампанского! — громко попросил Боби, и в ту же секунду свет погас. Что-то случилось на сцене. Оборвалась мелодия. Взревел какой-то инструмент. Послышались звуки падения, возня, крики и ругательства. Зажглись люстры. На сцене — финал полицейского детектива: победители и побежденные. Инструменты, ноты, пюпитры разбросаны по полу. В считанные секунды люди Боби, сидевшие неподалеку, надели на музыкантов наручники. — Зачем это? — прозвучал в тишине глухой голос. Голдрин поднялся с места. Глаза его пылали. Боби, не обращая на него внимания, подал знак, и полицейские повели оркестрантов прямо по проходу мимо нашего стола. Каждого арестованного сопровождали двое. Первым вели композитора и дирижера. — Рэм Эдинтон, — назвал его имя шеф. Тот бросил в нашу сторону презрительный взгляд и громко сказал: — Нет! — Да, это вы, Эдинтон! — Нет! — дерзко ответил Эдинтон, словно не был похож на свое изображение на афишах. — Саймс… — медленно произнес шеф очередное имя. А тот отвечал так же странно: — Нет! — Остерн… — Нет! — Далем… — Нет! Я мучительно соображал: что это — упрямое отрицание преступников или яростное «Нет!», которое писали в дни жаркого лета взбунтовавшиеся цветные на имуществе белых? Впрочем, не все ли равно, раз террористы схвачены и Большой Джон целехонек! Черт их разберет — эти дурацкие отношения в этой большой дурацкой стране! Да, Боби знал всех в лицо. Всех двенадцать. Десять из них были цветные, двое белые! Но и они бросили презрительное «Нет!». Через несколько часов с помощью моей камеры их будет знать мир. Лицо Боби было жестким, я бы сказал — даже страшноватым. За период короткого знакомства мне казалось иногда, что чикагский шеф как бы сошел с ранних картин Нормана Рокуэлла, живописавшего почти три четверти века быт Америки. Не раз рисовал он добродушных, сильных, подтянутых полицейских рядом с любознательными и восхищенными мальчишками… Нет, Боби был совсем другим при исполнении служебных обязанностей. В одной из последних работ Рокуэлла четыре охранника ведут черную первоклассницу к школьным дверям мимо разъяренной толпы расистов (такой случай действительно был в Алабаме). Толпа на холсте не присутствует, не видны лица охранников, но их напряженные позы, шаг десантников, руки, готовые в любую минуту выхватить оружие, точно рисуют образ полицейского в самый напряженный момент. На стене — кровавое пятно от брошенного помидора. Точно такое лицо сейчас у Боби. Неприятное выражение. Как будто он чует близкую кровь и сдерживает себя изо всех сил, чтобы предостеречь насилие. Процессию замыкает Гари. — Поднимите всех наверх и отправьте! — велел ему шеф. — Теперь им отобьют легкие, печень… все… Так, шеф? — сказал Голдрин. Шеф повернулся к нему. — Теперь их, скорее всего, присудят к электрическому стулу… Лицо Голдрина посерело. В эту минуту он искренне ненавидел Боби. — В нашей стране, шеф, самый высокий процент смертных приговоров — это вам хорошо известно. Причем за счет негров. Вы увеличили этот позорный счет! Я всегда предполагал, что у вас стальное, стандартное сердце полицейского. — Я свою работу, Голдрин, закончил, — пробурчал Боби. — Вы можете поступать, как вам угодно. — Я иду спасать их от вашей Америки. Голдрин с достоинством удалился, кивнув головой Марии. Она была бледна. Я предложил ей бокал вина, чтобы снять напряжение. Объяснять сложную ситуацию отношений не было времени. Последний кадр. Я сел напротив шефа полиции, поднял камеру. — И все же, Боби, почему именно они? Как вы узнали, если не секрет? — От вас, Бари, у меня нет секретов. И не будет! — Глаза Боби смеялись: наступила его звездная минута — минута настоящего отдыха… — Я проверил профессии всех, кто находится в Большом Джоне, и обнаружил крупного, несмотря на молодость, физика-ядерщика. Не менее знаменитого под другим именем в мире искусств!.. Да, да, Бари, это он самый — Эдинтон! Так что джаз-оркестр «Джони» под управлением Рэма Эдинтона и террористическая группа «Адская кнопка» — одна и та же компания. Дальше вы знаете сами. Я поблагодарил шефа полиции, попросил его выделить человека, который отправил бы пленки на телестудию. Репортаж «Большой Джон, Чикаго» был завершен. — Не беспокойтесь, Бари, — добродушно пообещал шеф. — Я продержусь не меньше часа в полной изоляции от гангстеров пера. Вы выйдете в эфир первым… В номере я запаковал и вручил полицейскому пленки, дал телеграмму сэру Крису во «Всемирные новости». Через час, а то и раньше они могут начинать трансляцию репортажа через Би-Би-Си на весь мир. Когда поднялся в ресторан, то заметил какую-то растерянность за столом. Мария бросилась навстречу. — Джон… Эдди… — Рыдания мешали ей говорить. — Что? — резко спросил я. — Неприятные известия, Бари, — услышал я голос Боби. — Эдди в больнице. Он, видимо, получил травму на тренировке. Сейчас все выясним… Не волнуйтесь. После этих слов мне стало страшно. — Немедленно летим в Голливуд. — Я взял под локоть Марию. — Успокойся… Спускайся вниз. Я на минуту — за вещами. — Я провожу вас, — предложил Марии Нэш. — Машину для мистера Бари! — сказал шеф официанту. — Такси ожидает у входа, — почти тут же доложил официант и протянул Нэшу бумажку с номером. Они ушли с Марией. Я заскочил к себе — конечно, не за вещами, а позвонить в Голливуд. Схватил трубку. Боби из-за моей спины надавил пальцем рычаг. — Не надо, Джон. Вот адрес больницы… Чувствует он себя неважно… Я застыл, боясь обернуться. — Он жив? — Жив. Здесь у меня случился провал в памяти. Впервые в жизни — абсолютная дыра в голове. Дальше помню каждый миг так отчетливо, будто видел тысячу раз пленку. Мы идем быстрым шагом через пустой вестибюль. На плече камера, в руке — плащ Марии. Я ускоряю шаг. Оглядываюсь на Боби: не отстает? Вертящаяся дверь. Пустое пространство, наполненное ветром. У тротуара небольшая толпа вокруг такси. Я бегу к толпе. Люди оглядываются, расступаются. Машина странно скособочена. Багажник словно вскрыт консервным ножом. Осколки стекла на асфальте. — Мария! — кричу я и рву изо всех сил дверцу. Кто-то ломом поддевает заклинившийся замок. Мария лежит на заднем сиденье. Глаза ее открыты. В них застыли удивление и горечь. Лоб чистый и холодный. Кругом кровь. Я снимаю. Снимаю убитую жену. Снимаю убитых шофера и Нэша. Руки мои в крови. Боже мой, за что?.. Мария не должна быть здесь! И Нэш тоже… Здесь должен быть я! За что же их? Как я не догадался? «Машина для мистера Бари…» Такси у дверей. Бомба — в багажнике. Я беру Марию на руки, несу в Большой Джон. |
||
|