Николаев АндрейРеликт

Николаев Андрей Евгеньевич

Реликт

Ночь уже кончилась, но утро еще не выпило росу с травы и листьев, а лишь обозначило свое пробуждение, приподняв над землей полог тумана и позолотив редкие облака на темном небе.

Полосатый зверь подыхал. Брюхо его было вспорото от грудины почти до хвоста. Исходящие паром внутренности неопрятной кучей волочились за ним, когда зверь перекатывался по влажной траве, пытаясь ухватить их зубами. Неподалеку стая таких же остромордых полосатых созданий рвала на куски гигантскую поверженную птицу, которая еще пыталась достать кого-либо из них огромным изогнутым клювом или когтями, толщиной в человеческую руку.

-- По-моему, этот подойдет.

-- Мелковат.

-- Он и должен выглядеть игрушкой, ему умиление вызывать надо, а не инфаркт. Но какие повадки, а? Охрана - это та же охота, только со знаком плюс. Все должно быть на уровне инстинкта, подсознательно. Через миллионы лет ему равных не будет. В некотором смысле эволюция - это вырождение и какой-нибудь мастино или ротвейлер для него просто боксерская груша! Заменим ...

-- Эволюция не может быть вырождением по определению.

-- ...заменим когти, зубы, поставим на крайний случай плазменный заряд.

-- Да он ноги таскать не будет.

-- А мы усилим скелет, потренируется полгода в родных краях. Нет, я думаю это то, что надо.

-- Какой-то он неуклюжий. Так вот подставиться...

-- Неуклюжий? Да он лидер! Он же первым бросился на эту жирафу в перьях.

-- Ну, как знаешь. А если не согласится?

-- Выбора у него нет. Откажется - свои сожрут. Как только доедят добычу. Все, начинаем, а то поздно будет.

Возле бьющегося тела в полупрозрачном столбе света возникли два человека.

Несколько животных, опоздавших к пиршеству, направились к своему неудачливому собрату, но, ткнувшись острыми мордами в трепещущую преграду, остановились в недоумении.

Глаза зверя, подернувшиеся предсмертной пеленой, прояснились. Он увидел свое распоротое брюхо. Потом взглянул на рвущихся к нему сородичей и дикая тоска возникла в его глазах.

-- Фу, какая вонь.

-- Да, ему досталось, кишки наружу, но это не проблема. Ты с его мозгом поработал? Так отойди в сторону, теоретик.

Один из людей, морща нос, отошел в сторону, а второй присел на корточки и, взявшись за мокрую от слюны и пены морду, посмотрел в тоскливые слезящиеся глаза.

-- Ну, здравствуй, приятель, здравствуй. Вот, этот теоретик считает, что ты неуклюжий неудачник, а я совсем иного мнения.

Сегодня меня опять ловили. Сижу, себе в песочнице, ребятню развлекаю. Сереньке, как раз, последний кружочек на пирамиду помогаю одевать. Серенька веселый, а чего ему. Подгузник пока сухой, хотя и потяжелел изрядно. И песок из песочницы можно есть прямо лопаткой - мамка в юбке не шире носового платка с курсантами треплется, военная часть у нас рядом стоит.

Слышу - едут. Я эту машину поганую уже давно заучил. Ну, точно! Заруливают! Но сегодня я решил не прятаться. Ну сколько можно, а? С начала весны тут ошиваюсь, а все норовят подцепить. Я слышал, как мордатый с петлей все ходил-приговаривал:

- Уж сегодня то возьмем этого буля!

Я и вправду на буль-терьера похож. Морда клином, только я побольше да помохнатей, серый в темную полосу.

Мамаши детей кто на руки, кто в коляски и подальше. Я тоже из песочницы ушел - там города всякие построены, пирамиды, зачем дело рушить. Отошел в сторонку, сел на хвост, жду. Хвост у меня толстый, удобный.

Идет этот мордатый, куском колбасы помахивает:

- Лобзик, Лобзик...

Бросил кусок мне, не доходя метров пять, палку с петлей приготовил и ждет. Понюхал я; колбаса как колбаса, ничего лишнего: мясо, крахмал, хвосты крысиные, ну и подошел и съел ее. А пока ел, мордатый петлю мне на шею накинул, к машине обернулся и кричит:

- Утюг, Утюг, взял я его!

Пока кричал, я веревку перекусил, по петле когтем чиркнул, отошел и опять на хвост сел.

Вылез из будки Утюг, такой же мордатый.

- Ну и где, - говорит, - твой буль-буль?

- А, сука, петлю скусил!

- Не сука, а кобель, - поправляет его Утюг. - Скусил! Инвентарь проверять надо перед работой. Какая же собака петлю перекусит. Сейчас мы его сеткой возьмем, - и в кабину полез.

Долго они с сеткой ходили за мной по двору. Сначала с лаской, с уговорами. Потом стали слова всякие говорить. Бабки от подъездов и те разошлись, послушав. Одна осталась, в подшитых обрезанных валенках на босу ногу, с окладистыми такими усами. И сказала она сиплым от "Беломора" голосом:

- Вот когда мои гвардейцы-десантники в рукопашную ходили, они вот какие слова имели:

- ... ... ...!!!

Постояли мордатые, помолчали, сетку свернули.

- Эх, - говорит Утюг, - вот оно ведь как бывало.

И уехали. Правда, Жучку приблудную прихватили. Хорошо дети не видели, уж очень ласковая была Жучка. Она не за колбасой к мордатым пошла. За лаской. Ее кто погладил, тот и друг. Ведь и у людей тоже так бывает.

Тут и Юлька моя из подъезда выскочила, я к ней, понятно дело, потрусил. А бабка усатая ей и говорит:

- Опять сегодня Амура твоего поймать хотели, он им веревку отъел.

Юлька в слезы.

- Так баб Кать, вы б сказали им, что собака не бродячая, моя собака.

А сама присела, гладит меня. У меня шерсть толстая такая, плотная, как на ковре.

- Эх, девонька, кто ж старуху послушает. У них план, а собака без ошейника. Но я, правда, им кой чего сказала. Пристыдила.

- Я представляю, - смеется Юлька, - ну, Амур, пойдешь в магазин со мной?

Конечно, пойду. Куда пойдешь, туда и пойду. Не забуду, как две остановки метро бежал. По улицам, конечно. Ей на "Сокол" в книжный магазин надо было, вот и бежал.

- Юльк, а ты мать уговорила бы, - это бабка Катя, - возьмите собачку то. Небольшая, но смотри, какая серьезная. Как он того кобеля то погнал отсель.

Это с неделю назад во двор доберман одичавший забежал. Кидаться на всех начал, ну я его здорово порвал. Сразу опомнился.

- Да все никак, - пригорюнилась Юлька, - ты, говорит, поиграешь и все, а мне за ним ходить. А он ведь меня и в школу провожает, и из школы ждет.

Ничего, думаю, мы маму Наташу уломаем как-нибудь сообща.

У магазина я присел в сторонке, чтоб собаки не косились. Они хоть и чувствуют, что родня, но уж больно дальняя. Это точно. Там, откуда меня взяли, собак не было. Но другие животные еще меньше подходили к этому времени. Человека к девчонке-школьнице не приставишь, а волкодава какого-нибудь мама Наташа ни за что в дом не пустит.

Юлька вышла, сумку тащит. Я подошел, зубами за ручки хвать - давай, мол.

- Куда тебе, Амурчик, она ж больше тебя.

А ты дай и все!

- Ну на, держи.

Я в холке и вправду невысок, не выше бульдога. Но я сумку просто взял за ручки, на спину забросил и потрусил домой. Тут главное было ручки не перекусить от усердия. Юлька чуть не завизжала от восторга.

К подъезду подходим, а там как раз мама Наташа присела с бабкой Катей почирикать после работы.

- Ну ты смотри, Натуль, ну золотая зверюга! Сумки на спине носит! Скоро у меня папироски стрелять будет. Да возьми ты ее.

Я сумку поднес, поставил, а сам головой в руку мамы Наташи тычусь: ну посмотри, какой я!

- Да вижу я, хороший ты, хороший. А кормить то чем тебя, вон толстый какой.

Какой я толстый, какой толстый, конституция такая. Я все есть буду, чего не дай. Не хватит - крысу с помойки поем, не впервой.

- Ну, мам, ну давай возьмем, - Юлька чуть не плачет, - ну я все делать буду: и убирать, и гулять, и мыть, и прививки.

А я все головой и носом в руки тычусь. Кто тут устоит?

- Ладно, бери своего Амурчика, но смотри!

Что началось! Визг, писк, чмоканье. Бабка Катя ввернула что-то из лексикона гвардейцев-десантников и мы пошли домой. Пятый этаж, хрущевка двухкомнатная, но это ж не под лавкой во дворе!

И стали меня мыть в четыре руки детским шампунем, сушить полотенцем и феном, кормить гречневой кашей и играть со мной в мяч стали! А спать я лег между комнат. Хотели у двери положить, но тут уж я не уступил, коврик перенес, куда хотел. Все просто: отсюда у меня и дверь, и балкон под контролем.

Сегодня мне купили ошейник, поводок и намордник. Юлька просила самый красивый, но на мою морду не всякий в пору. Что подошло - то и купили. Тут же на ошейник сделали бляху с гравировкой "АМУР". А потом мы поехали в музей. Меня, конечно, хотели дома оставить, но я показал, что до их приезда ни малую, ни большую нужду не терпеть не стану. Поем всю обувь, прогрызу диван, а может и холодильник, и меня взяли. Ехали мы в метро. Естественно с приключениями. И пускать меня не хотели, и хвост прищемило, и лапы оттоптали, но работа - есть работа! Да и не работа это уже, а удовольствие. Да, да! Кого не любили, тот меня не поймет. Для меня охранять эту девчонку удовольствие!

Музей оказался Палеонтологическим. Знал бы не поехал. Шутка. Юлька с мамой Наташей пошли внутрь, а я забился в самые кусты сирени и залег, что называется, в засаде. Не помогло. Как раз к этим кустикам сильно ученый дедушка, преподававший, как оказалось, в свое время зоологию, привел пописать внука. Этот малолетний преступник сразу захотел пописать именно на меня! Из кустиков мне пришлось выйти, ученый дедушка протер очки и тут его чуть удар не посетил. Он схватил внука в охапку и стал кричать на всю улицу, что этого не может быть, что я есть нонсенс, фантасмагория или дикая насмешка природы! Внучек от неожиданности описал дедушке брюки, но тот был в прострации и ничего и никого кроме меня не замечал.

- Витенька, внучек. Милый ты мой мальчик! Смотри хорошенько! Я не думал, что при моей жизни..., что при жизни..., что может ли это быть!

Что, Витенька, первый раз его описал, что ли?

- Что в мире еще есть..., что в центре Москвы! Витенька, это же томарктус! Настоящий томарктус! Я не верю своим глазам! И ты, Витенька, не верь! Давай фотоаппарат, скорее давай.

Ну, это уж совсем никуда! Сейчас он меня сфотографирует, покажет ученым друзьям и тогда меня не только живодеры ловить будут. А дед этот уже примеривается, ракурс удачный выбирает. Я встал к нему мордой, голову опустил, уши прижал - угадай потом кто на фотографии. А он щелкает вовсю. То так, то эдак приложится и все приговаривает:

- Это невозможно, мне никто не поверит. Витенька, смотри, какая собачка.

Внук ходит за ним, штанишки держит.

- Хорошая собака, полосатая. Деда, у нас там только два кадра оставалось.

- Как два, почему два? Эх ты, беда то какая, - дед повесил фотоаппарат на шею, вытянул руку и мелкими шажками стал ко мне приближаться, - пойди сюда, песик, пойди. У-тю-тю. Мне бы только зубки твои посмотреть.

Как же, так я тебе и показал свои зубки. И когти свои пустотелые не покажу, а на руки я даже Юльке не даюсь - не может собака моего размера весить больше "кавказца".

Так мы и ходили возле музея, пока Юлька с мамой Наташей не вышли: я впереди, следом дед с вытянутой рукой, а за ним Витенька топает, штанишки держит.

- Что вы делаете, это моя собака, - закричала Юлька, - Амур, ко мне.

Я сразу за нее спрятался, а тут и мама Наташа подошла.

- Оставьте собаку в покое, постыдились бы, пожилой человек.

- Простите, мадам, позвольте представиться: Вячеслав Сергеевич Тягунов-Суходольский, профессор. Видите ли, в чем дело, эта собака особенностями своего внешнего вида, в частности строением черепа и необычным окрасом, удивительно напоминает одно реликтовое животное. Я лишь хотел удостовериться, что это просто случайность, насмешка природы.

Юлька топнула ногой.

- Это моя собака, зовут - Амур. Мы купили его! На Птичьем рынке купили. Там таких много.

- Девочка, а давно это было? А родители его как выглядели?

Спрятавшись за Юлькой, я утратил бдительность. Почувствовал только, что кто-то оглаживает меня. Это внук Витенька с тылу подобрался.

- Деда, он пушистый. Как твой ковер. И теплый.

Я лизнул его в нос, парнишка отшатнулся, сел на попу и счастливо засмеявшись, потер лицо ладошками.

- И добрый. Может это не рекл..., не лерит вовсе, а дед?

- Витя, зубки, зубки его посмотри.

Вот неугомонный старик.

Но маме Наташе все это уже надоело. Она решительно взяла Юльку за руку.

- Простите, Вячеслав Сергеевич, но нам далеко ехать. Пойдем, Юля.

Мы пошли к метро, но профессор семенил за нами, выспрашивая подробности покупки меня на рынке, умолял дать наш адрес или хотя бы телефон.

- Мадам, вы не представляете, что это за животное. Это же один из предков современных киноидных!

- Кого? - Юлька даже остановилась, услышав такое интересное слово.

- Ну, собакообразных. Вы представляете, когда они жили? Это же современник мамонтов! Да что там, возможно и раньше..., - продолжая вещать он забегал то сбоку, то спереди стараясь получше меня разглядеть. А я прятался то за Юльку, то за маму Наташу пытаясь этого не позволить. Я даже стал жалобно поскуливать, чтобы показать, насколько я испуган. Но старика ничем было не пронять.

- ...вели в основном ночной образ жизни, предпочитая одиночество, но объединяясь в стаи при охоте на крупную добычу. Даже фороракос..., э-э, птица хищная, больше страуса раза в три...

Ха-ха. В три раза! Да страус рядом с ней просто воробьем покажется.

- ...хотя для томарктуса он, пожалуй, великоват. У того было удлиненное тело и довольно короткие лапы.

Угу, знаем, как вы скелеты собираете. Нашли кучу костей, сложили, что подошло друг к другу и - будьте любезны! Вот вам образец древней жизни.

Профессор выглядел настолько несчастным, видя, как мы уходим, что мама Наташа, сжалившись, взяла у него телефон.

Уже дома, за обедом, когда я, старательно изображая вечно голодных собак, сидел у стола и провожал жалобным взглядом каждый кусок вкусной еды, проходящий мимо меня, мама Наташа сказала:

- А он действительно необычный, а, Юль? Ты посмотри, ему ведь не хочется есть. Он как будто изображает голод.

О, черт! Я привстал и заскулил. Юлька засмеялась.

- Ну да! На, Амурчик.

Я осторожно слизнул с ладони кусок котлеты и, жадно чавкая, проглотил.

- Хорошая собака, хорошая. Реликт ты наш полосатый.

Уф, вроде пронесло.

Наступило лето. На каникулы Юлька никуда не поехала. Просто некуда было ехать, а в лагерь она не хотела. Из-за меня, конечно. Мама Наташа повздыхала, попеняла мне, но потом решили, что вот, в августе будет отпуск и они поедут к ее подруге под Истру на дачу. И меня возьмут. А пока мы ездили купаться к Строгинскому мосту, всего то десяток остановок на двух трамваях, ходили в Тимирязевский парк на собачью площадку. В общем, как говорила бабка Катя, гулеванили. На площадке то я чуть и не прокололся. То есть вначале все было, как и задумано: бревно очень узкое и скользкое, лестница слишком крутая, а в трубу я вообще не полезу - там темно и страшно. Но постепенно, к великой Юлькиной гордости, упорные тренировки пошли мне на пользу.

На площадку пузатый дядька в джинсах на подтяжках с неизменной упаковкой баночного пива и мешком костей из магазина "Собачий пир" приводил бельгийскую овчарку. Красивый пес, черный, как смоль, звеня медалями, устраивал показательные выступления. И тут уж мешать не моги! Юлька, обычно, отводила меня в сторонку приговаривая:

- Вот, смотри и учись.

Я сидел и смотрел, хотя мне было глубоко по барабану, с какой элегантностью Экселенц(какое скромное, со вкусом подобранное имя) берет барьеры и бегает по бревну. Бревно я давно освоил, а забор Юльке по макушку и если я его перепрыгну, народ сильно заинтересуется скромной полосатой дворняжкой.

В этот раз я не спеша шел по бревну, как вдруг сзади требовательно гавкнули. Я скосил глаз. Черный Экселенц взбегал на бревно и требовал уступить дорогу, торопясь отработать положенное и получить кучу разноцветных костей. Я же был только на середине пути. Юлька побежала к отставшему пузатому дядьке.

- Ой, отзовите, пожалуйста, вашу собачку. Сейчас мы быстренько пройдем и не будем мешать.

- Ты лучше своего кабыздоха убери, а то как бы чего не вышло, - сказал дядька, прихлебывая "Хенекен", - Экс, вперед.

- Ну что же вы делаете, - в отчаянии закричала Юлька и бросилась к бревну, - Амур, ко мне.

Догнавший меня Экс злобно гавкнул. Ну, теперь уж я не уйду. Развернувшись на бревне, я негромко зарычал. У бельгийца от неожиданности разъехались лапы, он шмякнулся грудью о бревно так, что зубы клацнули и позорно свалился на землю. Все замерли. И Юлька, и пузатый дядька, и прочие собаководы, с почтением наблюдавшие за тренировкой Экселенца.

- Ну, сейчас что-то будет, - сказала рыжая тетка, беря на поводок эрделя.

Экс бросился на меня с земли, я шагнул в сторону, он, не удержавшись на бревне, спрыгнул вниз по инерции пробежав несколько метров. Я тоже соскочил на землю.

- Взять его, Экс!

- Ой, не надо, дяденька...

Бельгиец уже разворачивался для атаки. Я знал, что будет дальше. Эх, потомки, у вас здесь кто больше, тот и молодец. Эволюция. Вот когда меня загнал в расщелину саблезубый оцелот...

Экс летел на меня. Большой, черный, взбесившийся от злости.

Тоненько закричала Юлька.

Было инстинктивное желание уступить дорогу и сбоку рвануть клыками шею. Я подавил его.

Я прыгнул с места, когда он был в трех метрах. Мы сшиблись в воздухе, я ударил плечом и грудью. Экс, под звон медалей, закувыркался по траве. Не давая опомниться, я догнал его и ударил еще раз, потом еще. Я катил его, как мяч в сторону его пузатого хозяина. Дядька выронил из подмышки упаковку с пивом, бросил мешок с костями и, запустив в меня початой банкой, взмахнул цепочкой и бросился спасать своего чемпиона. Я оставил Экса и, припав к земле, пошел на хозяина. Собаки так не нападают. Видно я здорово разозлился, если подсознание взяло верх. Цепь, свистнув, пролетела над головой. Я метнулся вперед и перекусил ее прямо возле пальцев пузана. Дядька от неожиданности попятился, споткнулся и рухнул шестьдесят последнего размера задницей на упаковку с пивом.

-- Амур, нельзя! Фу!

Я остановился, но адреналин кипел в крови. Я с маху пролетел над бревном, перемахнул забор и тут только очухался.

Юлька смотрела на меня круглыми глазами. Пузатый дядька, отряхиваясь и бормоча, что меня надо держать в клетке, побежал искать своего чемпиона, а собаководы как стояли, так и продолжали стоять, разинув рты.

Я поджал хвост и на полусогнутых пошел к Юльке.

-- Ты что, Амур... ты что это, а? Ты как это?

Я не буду больше, Юль, не ругай меня.

-- Пойдем-ка домой, реликт.

Не реликт я! Дворняжка!

-- Пойдем, пойдем.

Она взяла меня на поводок и потащила с площадки. Пока мне выговаривали, красивые кости из "Собачьего пира" уже подъели. Проходя, я понюхал пустой мешок. Пахло вкусно...

-- Мам, я сама видела! Вот такую цепь перекусил! - Юлька показала на пальцах, какой толщины была цепь.

Не слушай ее, мама Наташа! Такой цепью слона удавить можно, а эта цепочка была тоненькая и ржавая!

-- Ты не придумываешь?

-- Да нет, точно. Там все так и обалдели!

Мама Наташа покачала головой.

-- Да-а... Может, все-таки позвонить этому профессору!

Они сидели на кухне за столом. Юлька нахмурясь разглядывала меня, будто в первый раз видела. Я распластался на полу, положив голову на лапы и пытался выглядеть несчастным и обиженным.

-- Ну-ка, Амур, чем ты там цепь перекусил, - мама Наташа присела рядом со мной и пальцами приподняла мне губу. - Зубы, как зубы. Белые, красивые. Вполне собачьи зубы.

Правильно, ничего необычного. Не надо профессору звонить!

-- Ладно, Юль. Зато защитник какой у тебя. Только уж держи его на поводке, раз он такой буйный.

Ночью была гроза. Не люблю грозу. Видимо где-то в подсознании остался островок первобытного страха. То есть я ее не боюсь, но неприязнь осталась.

Все уже спали не обращая внимания на блеск молний, гром и шум дождя. Я побродил по комнатам, попил водички, выглянул на балкон. Дождь полупрозрачной завесой отгородил нашу квартирку от всего мира. А ведь сейчас кто-то прячется от дождя под лавками во дворе, под деревьями. Брр. И я когда-то, в другой жизни, прятался и скулил от страха. Правда, тогда грозы были пострашней. Это я хорошо помню.

Неприятный зуд возник где-то на затылке между ушами. Я насторожился. Зуд перешел в прерывистый гул, будто удары далекого колокола слились в один звук и каждый новый удар догонял эхо предыдущего.

Вот и мое время пришло. Я подумал. Юльку, конечно, будить не стоит чего доброго пойдет со мной. Мама Наташа спала, свесив руку из-под одеяла. Я лизнул пальцы. Безрезультатно. Мммм... Ухватил осторожно одеяло и потянул. Она заворочалась, поеживаясь, когда холодный сырой воздух забрался под рубашку.

-- Юль, ты... Амур, ты что?

Я совсем стянул одеяло и оттащил его на середину комнаты.

-- Ты что, сдурел, что ли? Ну-ка, пошел отсюда.

Я жалобно заскулил и оглянулся на дверь.

-- Ну что еще! Газ, что ли не выключили!

Мама Наташа прошлепала босыми ногами на кухню, проверила плиту, потом заглянула в ванную.

-- Чего тебе надо?

Я подбежал к входной двери и, жалобно поскуливая, стал в нее царапаться.

-- Да? А еще чего изволите? Время три часа ночи, а ему приспичило. Ты видел, что на улице делается? Потерпишь!

Я заскулил еще жалобней.

-- Тихо ты, Юльку разбудишь. Вот, смотри, открываю дверь. Сделаешь свои дела, придешь. Дверь будет открыта. Понял? И чтобы это было в первый и последний раз!

Я поскакал вниз. Кодовая дверь была приоткрыта и я шмыгнул на улицу. У подъезда, под козырьком сидела на старом венском стуле бабка Катя и смолила папироску.

-- Ну что, Амур, не спится? И я в грозу спать не могу. Все войну вспоминаю. Вот такая же погодка была, когда мы в сорок четвертом под Лиинахамари...

Да знаю я, баб Кать, ты мне уж столько раз рассказывала. Извини, дела.

-- Ну беги, погуляй. Тебе то что, вон какой ковер на спине.

Гроза стихала: молний уже не было, ворчал, уходя гром и только дождь хлестал с прежней силой. Фонари вдоль дома не горели, а так, обозначали свое присутствие тусклыми огоньками в кронах мокрых деревьев.

Меня ждали на углу дома, там, где не было даже рассеянного света. Я почуял его раньше, чем увидел и был разочарован. Это была собака. Большой породистый ротвейлер. Он стоял широко расставив мощные лапы, ожидая, кто придет остановить его. Он не был расположен к переговорам, но я все-таки решил его урезонить.

-- Ты не получишь то, зачем пришел. Ты не понимаешь, что делаешь. Уходи.

-- Меня выбрали и это хороший выбор. Я знаю, ты не уйдешь с дороги, но это и не нужно. Ты будешь первым. - Ротвейлер слегка присел, готовясь к нападению.

Интересно, как выглядел наш диалог со стороны. Стоят две собаки, смотрят друг на друга. Ни лая, ни рычания. Игра в гляделки, да и только. Я понимал, что он говорит, но мысли его были тяжелые и ворочались с трудом, как камни в русле горной речки. Видимо те, кто выбрал его, не стали утруждаться, готовя посланца заранее. Просто взяли наиболее подходящее для убийства существо там, где удобнее и наделили минимальным знанием. Ну, а чем его оснастили сейчас увидим. Я не чувствовал злобы или неуверенности. Я долго готовился к этой схватке. В миоцене, где я жил были звери куда серьезнее, да и не животное ожидал я увидеть.

Заскрежетал металл по асфальту - он выпустил лезвия из когтей, готовясь к броску. Это напрасно. Рано. Прыгать неудобно. Ротвейлер совсем не знал, кто будет против него. Он тяжело поднял в прыжке свое тело. Вечный недостаток домашних собак - лишний вес.

Я прыгнул навстречу, чуть вбок, переворачиваясь в воздухе на спину и выпуская когти. Отбил его левую лапу, посыпались искры. Что за железо ему поставили, если крошки летят? Его лапа пошла вниз, голову он повернуть не успел и я рванул снизу стальными когтями его беззащитную глотку. Треск раздираемых тканей, хруст хрящей и сухожилий. Ротвейлер замер на растопыренных лапах, затем, неловко переступив встал надо мной. Я лежал на спине, даже не потрудившись перекатиться в сторону. Горячая кровь хлынула мне на морду уходя из сильного тела, как вода из разбитого аквариума. Он пытался что-то сказать, но мысли, и прежде тяжелые, не слушались. Чужое сознание оставило его. Я уловил отчаяние, непонимание происходящего, неприятие надвигающегося небытия. Желание оказаться рядом с другом, с которым можно играть в мяч, упиваясь собственной силой таскать в зубах колесо от "Жигулей", спать на ковре у двери, радоваться похвалам и огорчаться неудовольствию хозяина, охранять детскую коляску с пищащим человечьим детенышем...

Все кончилось. Большое тело собаки завалилось набок, крупная дрожь сотрясла в последний раз мышцы, хрипенье и бульканье затихли. Все...

Я лежал в луже чужой крови и не было сил подняться. Видит бог, я не хотел этого. Но он пришел убить Юльку. Не по своей воле, но пришел. Я припомню этого бедолагу, если встречусь с приславшими его. Кое-как я добрел до водосточной трубы на углу дома. Кто-то, показывая неуемную силу и молодецкую удаль, оторвал ее на высоте двух метров от земли, и вода хлестала водопадом. Я лег в промоину в асфальте и стал жадно пить отдающую ржавчиной воду поворачиваясь то одним, то другим боком чтобы смыть кровь.

-- Ты молодец, приятель. Сделал все, как надо. Теперь пойдем с нами.

Это были те двое, которые дали мне новую жизнь и попросили спасти ребенка, жившего за тысячи километров и миллионы лет от моего мира. Они и в прошлый раз появились неожиданно, но тогда я валялся с распоротым брюхом, а сейчас должен был почувствовать их приближение раньше. Избаловался... Сладко есть и мягко спать полюбил...

-- А как же Юлька? Ведь вы говорили, что...

-- Это уже не важно, - сказал один, - ребенок должен был погибнуть еще полгода назад. Мы не дали этому случиться, но теперь это отразилось в нашем времени. Наш мир меняется. И меняется катастрофически. Мы хотели поставить эксперимент и ошиблись. Да-да, мы тоже ошибаемся, как и современные люди, хотя и отличаемся от них, как ты от собак. Исчезновение одного человека современный мир не изменит. Несопоставимые величины. Социум просто не заметит потери, но если в ближайшее время этот человек не исчезнет, то для будущего последствия непредсказуемы.

-- Ах, социум не заметит... А ее мать заметит? А старуха - соседка? А те, кто ее любит и знает? А я? Кстати, ведь меня должны были сожрать еще в миоцене, но я жив и мир в порядке.

Второй присел на корточки рядом со мной и склонил голову, будто с интересом разглядывал что-то неведомое.

-- Ну, прямо доисторическая преданность. Ты и в самом деле реликт. Пойдем с нами, приятель, пойдем. У нас даже собаки живут долго, почти вечно. Оставь все, как есть и ...

Он поперхнулся словами, поскольку я встал и так энергично встряхнулся, что брызги дождевой воды веером прошлись по его лицу. Вытерев лицо ладонью он поднялся.

-- Ты здорово изменился, приятель. Ты не забыл, кто ты, зачем ты и кому обязан практически всем, что имеешь? Ты можешь вернуться в свое время или можешь пойти с нами, - сказал он сухо. - Здесь ты не останешься. Или останешься лежать рядом вот с той собакой.

-- А Юлька?

-- Нам приказано убрать тебя отсюда. Скажу больше: мы не можем забрать тебя силой, но в твоих интересах согласиться. Теперь ребенок - не наша забота. И не твоя.

-- Я остаюсь, - я слегка присел, стараясь держать обоих в поле зрения, - кто из вас рискнет своей вечной жизнью? Ну? Ничего страшного ведь социум не заметит.

Они переглянулись. Затем тот, кто говорил со мной взял другого за одежду и притянул к себе.

-- Ну что, теоретик? Что теперь?

Тот слабо пытался вырваться.

-- Откуда я знаю. И вообще, ты привлек это существо, ты и ...

-- Я? Правильно, я. Ты только идеи подкидываешь. Я исполнитель, ты - в стороне!

Он недобро глянул на меня. Я ждал.

-- Ладно, приятель, делай, как знаешь. Тебе все равно не спасти ее.

"Теоретик" наклонился ко мне и почти прошипел:

-- А от нас тебе будет сюрприз. Помнишь свою последнюю охоту? А-а, помнишь! Вот на ней и подохнешь! Я тебе это обещаю!

Они растворились в струях дождя.

Бабка Катя все еще сидела у подъезда. Я подошел и уселся рядом, надо было хоть немного обсохнуть.

-- Амур, ты что, купался? Ишь, как вымок. А там рычал кто-то, ох как страшно рычал. Я подумала: не ты ли с кем сцепился.

Нет, баб Кать, не я. Я смирный и послушный.

-- Ну, давай посидим, поговорим. Ты хоть знаешь, почему тебя Юлька Амуром назвала? Нет? Так это я подсказала. Да! Смотри, говорю, какой зверь полосатый. Ну, прямо тигр амурский, да и только! Вот так-то.

Спасибо, баб Кать, мне нравится.

Два дня во дворе только и говорили об убитой собаке. Сошлись на том, что какие-то отморозки зарезали безвинное безответное существо. Только бабка Катя имела свое мнение, даже не мнение, а так, подозрение, но высказала она его только мне.

-- Ты ведь, Амур, гулял в ту ночь. А? Чего молчишь? Неужто не видел ничего?

Нет, баб Кать, ничего не видел.

-- Ох, не простой ты пес, ох не простой. Ладно, не скажу никому, но ты уж за Юлькой пригляди, а то смотри, что делается.

Какой разговор, конечно пригляжу. Но видно недолго осталось. Те двое говорили, что в ближайшее время Юлька должна ..., ну ... это. А если нет, то все обойдется. Уж я постараюсь, чтобы ...мм... обошлось.

-- Чего это, на ночь глядя? Что, до завтра не подождет, - мама Наташа, прикрыв телефонную трубку ладонью, недовольно посмотрела на Юльку.

-- Ну мам, ну она говорит завтра отнесут уже. Да я быстро.

-- Одна нога здесь, другая там! Ясно? - мама Наташа махнула рукой. Да, Свет, да. Нет, я не пропала, у Юльки подружке какую-то тряпку от Диора притащили, вот просится посмотреть. Пусть сбегает, это рядом, - она опять прикрыла трубку. - Юлька, денег все равно нет!

Только я прилечь собрался. Эх, жизнь собачья! Ну ладно, пошли что ли. Юль, не беги ты так, я же только что каши наелся. У-у, коза длинноногая.

На втором этаже мы обогнали бабку Катю. Она, держась за перила, потихоньку спускалась по лестнице, держа в руке металлический ящичек со шприцами.

-- На дискотеку, баб Кать?

-- Да как же, потанцуешь с вами. Петровна звонила, плачет, у Васьки ее опять сердце прихватило. А ведь моложе меня! Все водочка, все она, родимая. Ну, выпей пол литра, ну семьсот и хорош! Так нет, до звериного облика надо обожраться!

Она продолжала спускаться, ругая не знающего меры Ваську, когда мы выскочили на улицу и, не сбавляя темпа, понеслись в пятый подъезд к Юлькиной однокласснице.

-- Амур, сиди тут. За кошками не гоняйся, крыс не ешь - только сейчас кашу трескал. Все, я быстро.

Да, быстро. Знаю, знаю. Я присел и огляделся. Уже стемнело, с запада опять шла гроза. Там вовсю гремело и полыхало, скоро и нас накроет, а Юлька без зонтика.

В помойке у гаражей кто-то зашуршал. Я принюхался. Каша - кашей, но без мяса...

Знакомый зуд возник за ушами, и удары колокола опять догоняли друг друга.

Он возник прямо из ничего в тени старого ясеня там, где полутьма переходила в ночь. На этот раз он был похож на человека, хотя судить было трудно - нелепая одежда скрывала его. На нем была какая-то темная хламида с капюшоном складками ниспадающая до земли. Он не стал ничего говорить, он приподнял руки, повернул их ладонями вперед и шагнул ко мне. Загустевший вдруг воздух упруго толкнул меня в морду и я понял, что медлить нельзя. Я сорвался с места, будто меня под хвост тяпнула сороконожка, толкнулся всеми лапами и прыгнул на него выпуская когти... и словно ударился в раскаленную стену. Меня отбросило назад и, перевернувшись через голову, я распластался на асфальте. Лапы и морда горели. Разлепив опаленные веки, сквозь радужные круги перед глазами, я увидел, что мои когти стальными шариками вплавились в лапы. Вот паразит, как же я теперь буду их втягивать?

Он сделал еще шаг, снова приподнимая руки. Я подобрался и, проскрежетав бесполезными железками на лапах, опять прыгнул на него...

На этот раз я даже удара не почувствовал, очнулся - лежу мордой в асфальт в собственной блевотине, как упившийся тинэйджер. Это было так унизительно, что я чуть не завыл от стыда. Он шагнул еще и встал прямо надо мной. Я не мог разглядеть лица под капюшоном, но если оно было, уверен, он улыбался. Не торжествующе, но снисходительно. Так улыбаются нахальному мальчишке показав свое превосходство. Я подтянул передние лапы и кое-как выпрямил их приподнявшись. Затем подсунул под себя свой толстый удобный хвост и посмотрел ему прямо в черный провал капюшона. Ты рано улыбаешься и ты напрасно подошел так близко. Я, конечно, хочу еще пожить, но для чего-то определенного, а не разжиревшей шавкой на поводке. А ваше время кончается... считай, что кончилось! Я открыл пасть, будто и впрямь собираясь завыть. По пищеводу поднималось что-то раскаленное, колючее. Словно я проглотил солнце и теперь оно нашло выход. Солнце заполнило всю глотку и дышать стало нечем. Он что-то понял и отшатнулся. Поздно! Раздирая мне пасть и плавя зубы, солнце рвалось на свободу.

-- Ну как не налить было, а Кать? Годовщина Курской дуги все-таки. Он ведь мальчишкой совсем в танке там горел, - Петровна смахнула слезу, - вот сегодня друзей поминал.

-- Не знаю, не знаю, - Екатерина Ивановна убрала шприц и встала с табуретки, - всех друзей помянуть - водки не хватит, а если так пойдет, то скоро ты его поминать будешь. Ладно, пойду. Водку то не выливай, оставь ему грамм пятьдесят на опохмел, а то погубишь мужика.

На улице она пошарила по карманам в поисках "Беломора". Забыла. Придется домой зайти. А вот я Юльку дождусь, ее и попрошу ко мне сбегать, решила Екатерина Ивановна. Набегавшие тучи съедали звезды, зашумел ветер. Опять гроза, ну что ж - июль, знамо дело. Громыхнуло так близко, что Екатерина Ивановна вздрогнула и решила дождаться Юльку у подъезда под козырьком. Шаркая валенками, она спустилась по ступенькам и тут какое-то движение в конце дома привлекло ее внимание. Близоруко сощурившись, она пригляделась. У последнего подъезда сидел Амур, а перед ним, на границе света и тьмы, стоял кто-то в темном плаще - не плаще, в балахоне каком-то. Амур поднял морду, словно собираясь завыть. Тот, в плаще, отпрянул, нелепо взмахнув широкими рукавами. Ослепительный шар раздулся и лопнул между ними брызгами нестерпимого света, заставив Екатерину Ивановну на секунду зажмуриться. И тут же гулкий раскат грома ударил по барабанным перепонкам. Тугой теплый ветер бросил ей в лицо пыль и опавшие листья. Что же это делается, а? Екатерина Ивановна вытерла ладонью лицо и решительно двинулась к последнему подъезду. Еще издалека она увидела, что там уже никого нет. На потрескавшемся асфальте выделялся темный, вроде как, закопченный круг. Что-то блеснуло под ногой. Она наклонилась и подняла с земли обрывок ошейника с бляшкой.

Юлька ракетой вылетела из подъезда и, оглядевшись, подошла к Екатерине Ивановне.

-- А где Амур, баб Кать?

-- Ой, не знаю, дочка, - запинаясь, пробормотала та, - Как молния то полыхнула, да еще гром вдарил, он и кинулся куда-то. Видать, испугался.

-- Да что ты, баб Кать, он же никогда грозы не боялся.

-- Так грохнуло то как! У меня самой сердце зашлось.

-- Ой, ну что же делать? Потеряется ведь! - Юлька закусила губу, с надеждой оглядывая двор.

-- Ты матери то скажи, а потом вместе и поищем.

Первые крупные капли дождя застучали по листьям. Юлька кинулась домой. Екатерина Ивановна поднесла к глазам обрывок ошейника и, протерев бляшку, долго на нее смотрела.

- Поискать мы, конечно, поищем, - прошептала она, - все тебе легче будет, дочка.

Полосатый зверь подыхал. Брюхо его было вспорото от грудины почти до хвоста. Он лежал на боку и старался не смотреть на то, что с ним сделала лапа огромной птицы, которую поедали сейчас его сородичи. Он помнил, что первый бросился на фороракоса и получил когтем в брюхо и знал, что будет дальше. "Теоретик" сдержал обещание, но все же зверь ни о чем не жалел и был спокоен и почти доволен. Послышалось негромкое рычание и повизгивание. Зверь повернул морду. Несколько таких же, как он остромордых и полосатых, опоздавших к пиршеству, подбирались к нему, поблескивая в клочьях утреннего тумана маленькими черными глазками. Ну, вот и все. Зверь приподнялся на передних лапах, оскалил зубы и пополз навстречу.

И все же он был доволен. Он знал, что за миллионы лет отсюда все обошлось и был спокоен и доволен.