"Связная Цзинь Фын" - читать интересную книгу автора (Шпанов Николай Николаевич)

Глава шестая

Тщательно проверяя направление по знакам на поворотах подземных галерей, Цзинь Фын вышла к центру города, где находился музей. Командир, отправляя её в путь, приказал зайти в музей. Этот музей служил партизанам секретной явкой и одним из главных пунктов, через которые проходили приказы командования. Через музей же поступали и данные от тех лазутчиков, которым конспирация не позволяла поддерживать прямые сношения со штабом «красных кротов». Одним словом, музей был важным пунктом в цепи тайной связи партизан. Цзинь Фын следовало там осведомиться, не поступили ли какие-нибудь изменения к приказаниям, полученным ею.

По расчёту, Цзинь Фын должна была быть уже под двором музея. Да вот и плита, прикрывающая выход из подземной галереи.

Цзинь Фын отодвинула камень и осторожно выглянула из впадины, служившей выходом на поверхность. Двор музея был пуст. Девочка вышла во двор и присела в тени, отбрасываемой разрушенным сараем. Цзинь Фын устала, ужасно устала. Она закрыла глаза, и ей почудилось, что она гуляет в тенистом парке у дома губернатора.

Иногда, проходя мимо этого парка, она сквозь узоры его каменной ограды заглядывалась на гуляющих там детей. Особенно хотелось ей прокатиться в коляске, запряжённой осликом. Но девочка знала, что эти катающиеся и играющие ребята — дети важных чиновников, или купцов, или генералов из армии Янь Ши-фана. А таким, как она, нельзя кататься; можно только иногда издали посмотреть на катанье других. И то лишь до тех пор, пока не привлечёшь к себе взгляда полицейского или садовника. Тогда нужно уйти из тени ограды. А ещё — около этого сада всегда толпились продавцы сластей. Один раз в жизни, на Новый год, Цзинь Фын довелось попробовать белой липучки, и с тех пор при взгляде на это лакомство лёгкая судорога всегда сводила ей челюсти. А тут в корзине каждого торговца лежали целые кучи липучек.

Вдруг словно кто-то толкнул Цзинь Фын: она поняла, что засыпает, и испуганно разомкнула веки. Но видение сада все ещё было так ярко, что ей не сразу удалось его отогнать.

Она вздохнула и встала. Словно и сейчас ещё она чувствовала на себе взгляд полицейского или садовника. Даже оглянулась. Но никого поблизости не было. Она вышла на улицу, так как ей нужно было попасть в музей — там был пост партизан. Он помещался в подвале калорифера.

Этот тесный поддал, со стенами, покрытыми толстым, словно бархат, слоем копоти, был оборудован в здании музея в конце XIX века каким-то европейским инженером. Им пользовались долго, неумело и небрежно. С годами он стал ещё более чёрным и душным, чем тогда, когда его строили. В нем ведь не только не было окна, но даже ни единой отдушины или вентиляционной трубы.

Если проникнуть в огород за музеем, то можно войти в ямку, встать на корточки и, проползши шагов двадцать под землёй, влезть через калориферное отверстие прямо в подвал. Там горит тусклая лампочка и в углу под старым мандаринским панцырем спрятан радиоприёмник. А на калорифере постелен ковёр.

В подвале живёт бывший сторож музея товарищ Хо. Полиция считает его бежавшим к красным, но на самом деле он остался в городе. Об этом не знает никто, кроме командиров партизанских отрядов, их самых доверенных разведчиков и связных.

Из калориферного подвала есть второй выход — прямо в музей. Он загорожен шкафом, у которого отодвигается задняя стенка. В шкафу лежит всякий хлам, а снаружи к нему прислонены потемневшие полотна старинных картин. А чтобы картины кто-нибудь случайно не отодвинул, они прижаты тремя тяжёлыми изваяниями из мрамора.

Теперь наверху в музее новый сторож, Чжан Пын-эр, тот, что раньше был посыльным. Чжан служит в музее уже восемнадцать лет. Теперь он приносит бывшему сторожу Хо пищу и наблюдает за обоими выходами из подземелья, чтобы гоминдановцы не могли неожиданно поймать Хо, если дознаются о подвале. Но только они, наверно, не дознаются, потому что о нем никто, кроме Хо и Чжана, здесь не знает.

Когда Цзинь Фын пришла на огород за музеем, сторож Чжан ел суп из капусты. Девочка была голодна, и суп так хорошо пахнул, что она не удержалась и втянула носом этот раздражающий аромат. Чжан увидел это и отдал ей палочки:

— Ешь, а я тем временем разведаю.

Девочка с жадностью проглотила глоток тёплой жидкости и выловила один капустный листик. Когда Чжан вернулся, палочки лежали поперёк плошки и супа в ней было столько же, сколько прежде. Сторож вложил палочки в руку девочки и сказал:

— Ешь, а то я рассержусь.

— У нас под землёй всего больше, чем у вас. Зачем я буду вас объедать? — солгала она, хотя ей очень хотелось есть и она знала по самой себе, как трудно приходится с питанием «красным кротам».

Сторож взял плошку в обе руки и сделал вид, будто хочет выплеснуть суп; тогда она испуганно схватила палочки и быстро съела все.

— Теперь полезай, — сказал Чжан. — Вокруг спокойно.

Девочка пошла в конец огорода, где росли кусты шиповника, и юркнула в скрытую среди них ямку.

Когда она вылезла из калориферной трубы в подвал под музеем, то сразу увидела, что старый Хо чем-то обеспокоен. Он делал то, что позволял себе только в самых-самых крайних случаях, когда очень волновался: сидя на корточках, курил крошечную медную трубочку. Хотя в трубочке было табаку не больше, чем на две-три затяжки, все же это было очень рискованно. Если гоминдановцы почуют малейший запах дыма в комнате, куда выходит потайной лаз из шкафа, загороженного картинами, они могут начать поиски.

Девочка с укоризной поглядела на Хо, как старшая на шалуна, и старик смущённо придавил тлеющий табак почерневшим пальцем.

Хо был совсем серый и страшный — ещё более бледный, чем её командир. Ведь Хо был старик и, подобно «красным кротам», тоже жил под землёй, но жил один. Совершенно один, без товарищей, и уже совсем никогда не бывал наверху.

Хотя никто не мог их услышать, Хо сказал шёпотом:

— Сейчас же идите в магазин.

— Зачем?

— Таков приказ.

Девочка почувствовала, как сжались его пальцы на её плече.

— Сейчас же идите, это неотложное дело.

— Хорошо, — сказала девочка как могла более твёрдо.

Но ухом, привыкшим улавливать малейшие шумы и интонации, Хо различил в её ответе колебание. Она потупилась и повторила:

— Хорошо.

Она было поднялась, но почувствовала, что сейчас упадёт от усталости.

— Что с вами? — спросил Хо.

— Если вы разрешите, я совсем немножко отдохну.

Его пальцы, не отпускавшие её плеча, сжались ещё крепче, и он сказал:

— Дитя моё, нужно идти.

— Да, я пойду, — послушно сказала девочка, — но позвольте мне сказать вам о добром докторе Ли Хай-дэ.

— Что вы хотите сказать об уважаемом докторе?

— Он очень, очень болен… — Девочка на миг закусила губу, чтобы удержать слезы, которые едва не показались у неё на глазах при воспоминании о докторе Ли. Но, собрав силы, она твёрдо повторила: — Он очень болен, совсем лежит. Если его возьмут теперь полицейские, он уже никогда, никогда не будет жить.

— А где он ? — спросил Хо.

— Доктор Ли в домике своей матери.

— Спасибо, что вы мне это сказали, — ласково проговорил Хо, — я непременно передам это командирам в штабе. — Он свёл брови, такие мохнатые, что они сообщали его лицу строгость даже тогда, когда он вовсе не был сердит. — Теперь идите, — и махнул рукой.

Девочка поклонилась и направилась к выходу.

Пролезая в чёрное, узкое отверстие, она подумала, что сегодня товарищи уже не успеют прийти к доктору Ли Хай-дэ. Полицейские могут прийти к нему и увести его в тюрьму. И тогда уже больше они его не отпустят. Она посмотрела в мрачную пустоту калорифера, и ей показалось, будто оттуда на неё глядят добрые глаза доктора Ли. Она согнулась и полезла в трубу. Глаза доктора отступали перед нею и, когда она увидела впереди свет выхода, исчезли совсем. Она уже хотела было вылезти в огород, когда услышала голос Чжана, очень громко с кем-то говорившего. Она попятилась в темноту; ползла и ползла, пока не исчез светлый квадрат выхода, и тогда легла, задыхаясь от усталости и от спёртого, пропитанного копотью воздуха. Она собрала все силы, чтобы не потерять сознание от этой духоты. Лежала и думала, а перед нею опять стояли глаза доктора Ли.

Цзинь Фын лежала до тех пор, пока вдали не послышался голос сторожа, тихонько напевавшего:

Это значило, что опасность миновала, и Цзинь Фын выползла наверх.

Теперь идти ей было недалеко, но зато это был оживлённый район города. Не очень-то приятно было ходить тут, лавируя на виду у агентов гоминдановской полиции.

Цзинь Фын не спеша поднималась по улице и как бы невзначай остановилась перед знакомым ей маленьким магазином. Одно стекло в нём было выбито, другое заклеено бумагой. Прежде чем войти, нужно было проверить, есть ли за этим заклеенным стеклом флакон из-под одеколона «Чёрная кошка». Флакон был пустой, только для показа. Никакого одеколона давно не было во всей Тайюани.

«Чёрная кошка» была на месте. Значит, можно было входить.

Цзинь Фын толкнула дверь и, как всегда, вежливо приостановилась, чтобы дать возможность хозяину, когда он услышит звон колокольчика, закончить те дела, свидетелем которых он не хотел бы делать посторонних. Мало ли таких дел может быть у купца, в особенности если этот купец вовсе и не купец, а партизан-подпольщик, которому поручено содержать явку под видом магазина?! Увидев, что в магазине уже есть покупательница, Цзинь Фын скромно отошла к сторонке: разные покупательницы могут приходить к купцу, который вовсе и не купец. Ведь у такого и покупательница может оказаться совсем не покупательницей. Девочке даже не следует слышать, о чём они говорят.

Терпеливо подождав, пока покупательница вышла, Цзинь Фын тихонько приблизилась к прилавку. Однако купец продолжал делать вид, будто не замечает присутствия девочки. Сделав почтительный поклон вслед покупательнице, он принялся за чтение книги, лежавшей на высокой конторке. Читал он вслух, нараспев, меланхолически почёсывая спину длинной обезьяньей лапой из бамбука. При этом он так ловко покосился на дверь и на окно своей лавки, что этого не заметила даже Цзинь Фын. Девочка увидела только, как он слегка кивнул ей головой, и тогда проговорила:

— Извините, пожалуйста, меня прислали из музея.

— Вы уже были там, где католические миссионеры молились богу? — не отрываясь от книги и так же нараспев, словно продолжая чтение, проговорил купец.

Девочка ответила молчаливым кивком головы.

— И уже передали всё, что было велено, о прибытии новой уполномоченной штаба?

Кивок повторился в том же молчании.

Тут говор купца стал ещё монотонней — он почти пропел, понизив, однако, голос до полушёпота:

— Теперь вы немедленно отправитесь обратно.

— В миссию?! — вырвалось у Цзинь Фын, но она тотчас спохватилась и, испуганно оглядевшись, уставилась на купца.

А тот продолжал:

— Вы передадите товарищу У Вэй, что под видом этой уполномоченной вместо своего человека в миссию может явиться враг — тоже китаянка, но гоминдановская шпионка, которая, может быть, овладела нашим паролем. Вы передадите: есть предположение, что уполномоченная центрального партизанского штаба, сброшенная на парашюте, была убита при спуске…

Девочка робко перебила купца и попросила разрешения рассказать, что она видела ночью в овраге. Тот внимательно выслушал её, задал несколько вопросов и сказал:

— Быть может, тело, найденное в овраге под Сюйгоу, и есть тело нашего уполномоченного. Тогда враг под её личиной может проникнуть в наши ряды. Поэтому товарищи в миссии должны быть очень осторожны.

Заметив, что перед дверью лавки кто-то остановился, купец умолк и, оставив свою книжку, стал раскладывать перед девочкой товар. Это было мыло, нарезанное маленькими кусочками и обёрнутое в разноцветные бумажки. Цзинь Фын была так мала ростом, что её нос приходился вровень с прилавком, и она лучше слышала запах, исходящий от мыла, чем видела обёртки.

Но вот случайный прохожий, постояв перед лавкой, двинулся дальше, и купец снова заговорил так тихо, чтобы слышать его могла только девочка, даже если бы в лавке было третье ухо:

— Потом вы вернётесь к командиру «красных кротов» и повторите ему все это. Вы скажете, что ему следует послать разведку и выяснить, кто убит: наш человек или враг. Это очень важно выяснить; но чтобы все это узнать, нужно кому-нибудь побывать в Тайюани, так как тело убитой подобрано полицией. Надо её опознать. Мы узнаем по радио у командования приметы нашего человека.

Купец вопросительно посмотрел на девочку, застывшую перед ним с полузакрытыми глазами. Можно было подумать, что она стоя спит. Но в действительности все душевные силы маленькой связной были собраны для того, чтобы не пропустить ни одного слова, все чётко запомнить и без единой ошибки передать по назначению.

Едва утих голос купца, ещё прежде, чем он успел спросить её, хорошо ли она его понимает, Цзинь Фын молча кивнула головой. И он понял, что ему ничего не нужно повторять.

Видя, что Цзинь Фын замешкалась у прилавка, он уставился в книгу и нараспев тихо, но настойчиво произнёс:

— Девочка, вам пора уходить, пока никто не зашёл в лавку.

Цзинь Фын закусила губу, чтобы не дать вырваться просьбе, просившейся на язык: «Не позволите ли мне немного отдохнуть?» Словно угадав её колебание, купец тихонько сказал:

— Все это нужно сделать быстро… Очень быстро!

— Позвольте мне ещё несколько слов… — робко проговорила она, поднимая на него глаза.

В них была такая мольба, что купец молчаливым кивком дал согласие выслушать её, и она рассказала ему о докторе Ли.

Закончив, она вопросительно смотрела на него, но он вместо ответа молчаливым кивком головы указал ей на дверь. Тогда она тоже молча поклонилась и послушно вышла на улицу,

Тут купец оторвался от книги и проводил девочку долгим взглядом. Если бы она обернулась и увидела этот взгляд, то, наверно, подумала бы, что для этого человека она самое дорогое существо на свете.

А он подавил вздох и, бормоча вслух те смешные пустяки, которые были изображены в красной книге сложным плетением иероглифов, принялся, как прежде, водить под своим халатом длинной лапой обезьяны с тонкими, острыми пальцами, приятно щекотавшими кожу на лопатках. При этом мысли купца были далеки и от иероглифов, которые машинально произносили его губы, и от приятного ощущения на коже лопаток. Он мысленно шёл вместе с маленькой девочкой-связной по нескончаемым сложным подземным галереям, которые знал так же хорошо, как и остальные его товарищи, потому что долго укрывался там и не раз выходил оттуда на ночные вылазки против врагов, прежде чем ему приказали стать купцом. Образцы душистого мыла в красивых обложках так и оставались лежать на прилавке, словно купец о них вовсе забыл. А в руке у него таяла маленькая плиточка шоколада, которую он приготовил, чтобы положить в корзиночку Цзинь Фын. Но когда он, строго глядя на девочку, объяснял ей задание, ему пришло в голову, что не следует давать ей этот шоколад, как бы ни хотелось доставить удовольствие и поддержать силы этой маленькой разведчицы. Мало ли кто может увидеть у неё эту плиточку, прежде чем она успеет её съесть… А откуда у бедной маленькой девочки может быть шоколад? Пусть лучше она не получит удовольствия, и пусть лучше она будет голодной, чем он обречёт её на необходимость объяснять полицейскому, откуда взялся шоколад. Пусть лучше сам он покажется себе жестоким к одной маленькой девочке, чем плохим конспиратором для многих людей, жизнь которых зависит от него и от неё.

И он ещё раз глубоко вздохнул, подумав о том, как тяжело быть суровым к таким маленьким героям нового Китая, как эта маленькая связная…

В задании, полученном от купца, Цзинь Фын не видела ничего странного. Она привыкла ко многому, что показалось бы необыкновенным человеку, пришедшему со стороны и не знавшему сложной борьбы, происходившей между подпольщиками и врагами, которыми были сначала японцы, потом гоминдановцы и их иностранные хозяева. А Цзинь Фын видела так много и слышала такое, что уже ничему не удивлялась и ничего не пугалась. Она не хуже взрослой знала, что ждёт её в случае провала, знала, какими средствами гоминдановцы будут выпытывать у неё имена, даты, пункты. Разве могла она забыть сестру Цзинь Го?! Но она не боялась, что выдаст товарищей. Ведь Цзинь Го же никого не выдала. Так же будет вести себя и она сама, если случится то, самое страшное… Но лучше об этом не думать. И лучше как можно меньше помнить. Очень прав командир, всегда повторяющий ей:

«Будь как телефонная трубка. Впустила в ухо, выпустила через рот — и все забыто».

Сейчас она должна бежать в миссию так быстро, как только могут двигаться её усталые ноги. Нужно забыть про еду, про усталость, про умирающего доктора. Голод — пустяки! Усталость? Её можно побороть, если покрепче стиснуть зубы.

Скорее, как можно скорее добраться до миссии и предупредить товарищей о возможности появления провокатора.

Сколько ли ей надо пройти сегодня? Цзинь Фын пробовала подсчитать и сбилась. Много, очень много ли. Пожалуй, больше, чем она сможет пробежать за один день. Даже больше, чем может пробежать взрослый партизан. И всё-таки она должна их пробежать! Она же хорошо знает, что иногда партизаны идут без отдыха и без пищи и день и два… Операция бывает длинной, и у них не хватает, запасов. А просить у крестьян — это значит рисковать подвести под виселицу мирных жителей. Девочка знает все это и будет вести себя, как взрослый партизан. Вот и все.

За этими размышлениями совсем незаметно прошёл тяжёлый кусок пути до домика матери доктора Ли. Там она ещё раз, как и утром, должна выйти на поверхность, чтобы пробежать по земле тот кусочек, где засыпан подземный ход. Сейчас же после поворота, отмеченного кругом и стрелой, будет виден свет, падающий из колодца. Конечно, вот и поворот! Вот знак: круг, а в круге стрела. Только на этот раз Цзинь Фын не зайдёт к старушке. Пускай та даже не знает, что она тут пробегала. Только бы старушка не забыла про ковшик. Иначе как же вылезешь из колодца? Но странно: девочка миновала поворот с кругом и стрелой, а света из колодца все не было видно. Странно, очень странно!.. Вот в луче фонаря мелькнули и камни колодезной кладки… Но почему эти камни торчат из кучи земли? Почему куча земли высится до свода, почему обвалился и самый свод?..

Цзинь Фын с беспокойством осматривала неожиданное препятствие. Ведь если торчащие здесь камни действительно являются частью колодезной трубы, значит она обрушилась, значит выхода на поверхность больше нет! Этот обвал означал для Цзинь Фын необходимость вернуться в город и уже снаружи, по поверхности, искать обхода гоминдановских патрулей, чтобы попасть в миссию… Страшная мысль пришла ей: а уж не побывала ли тут полиция, не её ли рук это дело — обвал колодца?.. Но зачем полицейские оказались тут, около колодца? Уж не пришли ли они за доктором? Ах, как ей нужно знать, что случилось наверху!

Девочка опустилась на кучу земли и погасила фонарик, Внизу царила тишина — хорошо знакомая ей тишина чёрной пустоты подземелья, куда не проникает ни один звук из внешнего мира. Там, наверху, может происходить что угодно, какие угодно события могут потрясать мир — здесь будет все та же чёрная тишина…

Хватит ли у неё сил на то, чтобы, вернувшись к выходу в город, ещё раз проделать поверху весь путь к миссии?

Её мысли неслись с отчаянной быстротой; мысли эти были совсем такие, какие были бы в эту минуту и в голове взрослого: она не должна спрашивать себя, хватит ли сил; должна спросить лишь об одном — хватит ли времени?..

Цзинь Фын поднялась с земли и пошла. Она не замечала того, что ноги её уже не передвигаются с такой лёгкостью, как прежде. На каждом шагу её стоптанные верёвочные сандалии шаркали по земле, как у старушки.

Цзинь Фын уже не бежала, а шла. Она несколько раз пробовала перейти на бег, но ноги сами замедляли движение. Она замечала это, только когда почти переставала двигаться. Тогда она снова заставляла себя ступать быстрей, а ноги снова останавливались.

Так, борясь со своими ногами, она перестала думать о чём бы то ни было другом. Ноги, ноги! Все её силы были теперь сосредоточены на этой борьбе. Вероятно, поэтому она и не заметила, что свет её электрического фонарика с минуты на минуту делался все более и более тусклым. Батарейка не была рассчитана на такое долгое действие. Она была самодельная. Такая же, как у командира отряда, как у начальника штаба и начальника разведки. Эти батарейки делал молодой радист под землёй.

Цзинь Фын только тогда заметила, что её батарейка израсходована, когда волосок в лампочке сделался совсем красным и светил уже так слабо, что девочка почти ничего не различала впереди. Она то и дело спотыкалась о торчащие из земли острые камни. Пронизавшая её сознание мысль, что через несколько минут она останется без света, заставила её побежать так же быстро, как она бегала всегда. Как будто в эти несколько минут она могла преодолеть расстояние, отделявшее её от выхода в город.

Она бежала всего несколько минут, те несколько минут, что ещё слабо тлел волосок в лампочке фонаря. Но вот исчезло последнее едва заметное красноватое пятнышко на земле.

Цзинь Фын остановилась перед плотной тьмой.

Нужно было собраться с мыслями.

Лабиринт ходов был сложен, они часто разветвлялись, Время от временя на стенках попадались знаки — круг и стрелка, что значило: идти нужно прямо. Если стрела в круге опрокидывалась остриём книзу, значит нужно было повернуть влево; если глядела остриём вверх — поворачивать надо было вправо. Эти знаки были ясно нанесены известью или углём, в зависимости от характера почвы: на тёмной глине — белым, на жёлтом песчанике — чёрным. Их очень хорошо было видно при свете электрического фонарика и даже в мерцании простой свечи. А самые важные указатели были выцарапаны или выбиты в почве так, чтобы их можно было разобрать ощупью и в полной темноте. Но они были расположены так высоко, что Цзинь Фын не могла до них дотянуться. А какой толк был в нарисованных знаках, когда у девочки не стало света?

Цзинь Фын крепко закрыла глаза руками, думая, что, может быть, так приучит глаза к темноте. Но как она ни напрягала зрение, нельзя было различить даже собственной руки, поднесённой к самому лицу.

И все же Цзинь Фын не позволила отчаянию овладеть ею. Вытянула руки и пошла. Она уже не думала теперь, куда поворачивать, не хотела об этом думать. Она знала, что, пускаясь по подземным ходам в первый раз, партизаны непременно брали с собой клубок ниток. Они разматывали нитку за собой, чтобы иметь возможность вернуться к выходу. Так, шаг за шагом, изучали они лабиринт, делали на поворотах отметки, один за другим осваивали путаные ходы лабиринта, общая длина которого измерялась десятками ли.

И вот теперь Цзинь Фын предстояло разобраться в этой путанице без всяких указателей, без спасительной нитки…

Она была маленькая девочка, но, как всегда, когда предстояло какое-нибудь трудное дело, она думала: а как бы поступил на её месте настоящий партизан — «красный крот», человек, которого она считала идеалом силы, смелости и верности долгу?

Такой вопрос Цзинь Фын задала себе и сейчас, когда её вытянутые руки наткнулись на шершавую стену подземелья.

Она должна была решить: идти ли прямо, повернуть направо или налево? Загадка, ставившаяся в сказках почти всех народов перед храбрыми воинами, показалась ей теперь детски простой по сравнению с тем, что должна была решить она, совсем маленькая девочка с косичкой, обвязанной красной бумажкой. Ах, если бы кто-нибудь предложил ей сейчас простой выбор: смерть и выполнение долга или жизнь! Всюду, куда она ни поворачивалась, была одна страшная чёрная пустота, и она не знала, куда же — прямо, направо или налево — лежит её путь.

Она стояла с вытянутыми руками и кончиками меленьких пальцев ощупывала шершавую стену подземного хода, словно нежная детская кожа могла распознать круг и стрелу, нанесённые известью или углём. И все силы её большой и смелой души были направлены на то, чтобы не позволить отчаянию затемнить сознание, живущее в её маленьком теле, таком слабом и таком ужасно-ужасно усталом.