10 МОЯ РОДИНА И МОЙ НАРОД

«Моя родина», – говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то смысле Тибет – моя духов­ная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы – моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьей. Когда-то моим родным домом был Соло Кхумбу, теперь же я бываю там лишь от вре­мени до времени. Сегодня мой дом – Дарджилинг, ко­торый стал настоящей родиной для многих шерпов.

Но, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-прежнему живет в Соло Кхумбу. Некоторые посели­лись в Ронгбуке, другие в Калимпонге, небольшое ко­личество рассеяно по всему Непалу и Индии. А Дард­жилинг стал центром для тех, кого можно объединить под именем «новые» шерпы, кто расстался со старой родиной, старым бытом, кто участвует в больших экс­педициях и приобщился к современной жизни. Из Лха­сы ли, с Эвереста ли, из Гархвала или Читрала, Дели или Лондона – когда я возвращаюсь «на родину», то имею в виду Дарджилинг.

Как уже говорилось, переселение из Соло Кхумбу началось много лет тому назад. Первые переселенцы уезжали по разным причинам и выполняли разного ро­да работу. Но примерно лет пятьдесят тому назад не­которые из английских исследователей Гималаев, на­пример Келлас и генерал Брюс, начали привлекать шерпов к участию в восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько здесь уместно выражение «надле­жащий человек на надлежащем месте». Во время экс­педиций на Эверест в двадцатых и тридцатых годах все больше людей моего народа выезжало из Непала в Ин­дию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой же неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, веревки, как сами альпинисты. Разумеется, не все из нашего племени занялись этой работой. Но многие охотно бра­лись за нее, притом с таким успехом, что теперь в соз­нании многих людей слово «шерпа» равнозначно со словом «восходитель».

Наша первоначальная родина – горы. Теперь мы возвращаемся туда. Но возвращаемся совсем иначе, и наша жизнь между экспедициями также не похожа на прежнюю. В Соло Кхумбу все мы были крестьянами, а в Дарджилинге мы горожане, и мало кто из нас со­хранил связь с землей. Правда, я упоминал чайные плантации; иногда, в горячую пору, на них работают наши мужчины и женщины. Мне самому пришлось как-то до войны поработать на плантации несколько меся­цев. Однако большинство трудоспособных мужчин про­водит около полугода в экспедициях, а вторую половину года они проводники туристов, рабочие или погон­щики. Что касается меня, то после штурма Эвереста произошли, понятно, большие изменения, о которых расскажу позже. Но до этого на протяжении многих лет моя жизнь в Дарджилинге была подобна жизни большинству шерпов, и о ней-то и пойдет теперь речь.

Народ наш переживает сейчас переходную полосу, и что с нами станет в будущем, сказать трудно. Однако, хотя мы и покинули свою родину, но держим­ся вместе, и мало кто вышел замуж за инородных.

Большинство шерпов живет в Тоонг Соонг Бусти, на крутом горном склоне, вместе с выходцами из Сиккима и Тибета. Мы живем как бы одной коммуной, многими вещами пользуемся сообща. Дома у нас тоже комму­нальные – длинные деревянные строения с большим количеством комнат, по одной или по две на семью, причем кухни и уборные общие. В последнее время в Тоонг Соонг проведена электропередача, так что у не­которых семей есть лампочка или две. Однако боль­шинство предметов домашнего обихода крайне неза­мысловато.

Подобно большинству людей, мы бедны и нуждаем­ся в деньгах. Но мы люди простые, непривыкшие к из­лишествам, и пока что особенно не расстраивались из-за своего положения. Небольшое количество денег, ко­торое было у нас в обиходе в Соло Кхумбу, состояло из непальских монет, но в Дарджилинге мы рассчиты­ваемся, конечно, индийскими рупиями, и рупиями нам платят в экспедициях. Индийская рупия несколько до­роже непальской; накопив немного, мы стремимся по­слать что-нибудь нашим близким, оставшимся на ро­дине. Однако у нас обычно больше долгов, чем сбережений. Тут-то и сказывается преимущество того, что мы живем все большой семьей, потому что мы всегда помогаем друг другу, даем деньги взаймы без процентов, а рассчитываемся, когда получим жало­ванье по окончании очередной экспедиции. Хуже всего я увяз в долгах как раз перед экспедицией на Эверест в 1953 году, когда задолжал друзьям тысячу рупий. Не случись все так, как случилось, не будь у меня по­том столько доходов, на выплату долга ушел бы не один год.

Некоторые из наших старых обычаев уже отмерли, другие быстро исчезают. Мы не цепляемся за отжив­шие традиции, подобно народам с древней культурой, а легко приспосабливаемся к новым мыслям и быту. Однако кое в чем мы еще следуем обычаям наших предков; один из них заключается в том, что младший сын наследует больше, чем старший (то же самое от­носится к дочерям), он же наследует родовое имя – в моем случае Ганг Ла. Новорожденный ребенок получает имя на третий день после своего появления на свет, но оно может быть позднее изменено, как это было со мной, если к этому есть серьезное основание.

Иностранцы всегда путаются в шерпских именах. Некоторые объясняют это тем, что имена, мол, часто повторяются, но мне это кажется не особенно убеди­тельным, потому что наши имена и фамилии употреби­тельны не более, чем, скажем, Смит у англичан или Сингх у сикхов. Думается мне, что затруднения объяс­няются другими причинами: во-первых, у нас нет фа­милии, которая была бы общей для всех членов семьи; во-вторых, так как у нас нет письменности, то наши имена записываются разными людьми по-разному. Че­го не знаешь, в том не нуждаешься. В Соло Кхумбу имя было сочетанием звуков, и все тут. Однако в совре­менном мире все стало сложнее. Как ни странно, про­ще всего дело обстоит в дарджилингском банке, где мне теперь открыли счет. Когда я выписываю чек для жены (а это случается очень часто), то просто пишу «Анг Ламу» и подписываю «Тенцинг». Но для ино­странцев, знакомящихся с моей женой, Анг Ламу ка­жется слишком интимным, и они называют ее обычно миссис Тенцинг, что у нас совсем не принято. А для моих дочерей, которые ходят в европейскую школу, придумали опять что-то новое. Когда их записывали туда, оказалось, что Пем Пем и Нима, как их зовут на шерпском языке, недостаточно. Решили использовать мое второе имя, хотя оно отнюдь не соответствует евро­пейским фамилиям, и девочек, к их полной растерян­ности, стали звать мисс Норгей.

Как и в большинстве языков, шерпские имена име­ют свое значение. О моем имени «счастливый – при­верженец религии» – я уже говорил. Распространен­ное имя «Анг» (оно и мужское и женское) означает «милый» или «любимый». «Ламу» значит богиня, и не будь мое собственное имя столь уязвимым для шуток, я, возможно, не удержался бы от некоторых супруже­ских комментариев. Из других употребительных имен Пху (точнее Бху) означает сын, Ньима – солнце, Нор­бу – самоцвет, Намгьял – покоритель. Часто имена соответствуют названиям дней недели, например Дава (понедельник), Пасанг (пятница) и Пемба (суббота). Что же касается фамилий, или родовых имен, то боль­шинство, в том числе мое – Ганг Ла, происходит от названия местности или события в истории семьи. Вот наиболее известные: Мурми, Шерей, Рхукпа, Мендава, Тхактукпа. Если спросят, почему они не употребляют­ся в повседневном обиходе, я могу только сказать, что для шерпы это прозвучало бы так же странно, как для англичанина, которого стали бы называть Уильям Пик­кадилли или Трэфэльгер Джонс.

Наверное, во всех странах говорят в шутку о людях другого народа, что они все на одно лицо. Европейцы в экспедициях подчас жалуются, что им трудно разли­чать шерпов, но и мы сталкиваемся с подобными труд­ностями, особенно потому, что европейцы обычно ходят в горах, наполовину скрыв лицо под большой бо­родой. Что касается шерпов, то у нас, как у большин­ства монгольских народов, очень редкие бороды, и взрослый мужчина бреется не чаще одного раза в ме­сяц; все же, если мы очень постараемся, то можем от­растить усы, как я это доказал за последние годы. В Соло Кхумбу мужчины, подобно женщинам, носят длинные косички по тибетскому обычаю и вдевают в уши кольца и серьги. Но почти все переехавшие в Дарджилинг давно отказались от этого. Как я уже говорил, я сразу же постригся коротко по прибытии в Дарджилинг, а серег не носил с тех пор, как был мальчишкой, хотя дырочки в ушах еще сохранились.

Черные волосы, карие глаза, гладкая смугло-желтая кожа типичны для моего народа. Черты лица у нас, понятно, монгольские, но не так ярко выраженные, как у китайцев и тибетцев; можно встретить любые раз­меры и любой рисунок глаз и носов. Шерпы невысо­кого роста, сложением обычно коренасты, хотя не так, как этого можно было бы ожидать, если учесть нашу работу и переносимые поклажи. Мой собственный рост 1 метр 72 сантиметра, нормальный вес 72 килограмма; таким образом, я несколько выше и суше среднего.

В Дарджилинге большинство наших женщин все еще носят традиционную шерпскую одежду: темное свободное платье и вязаный шерстяной передник в яркую поперечную полоску. Мужчины в большинстве пе­решли на европейскую одежду, чаще всего спортивные рубахи и штаны, свитеры и тому подобное, что получе­но в экспедициях. В отличие от индийцев и непальцев почти все мы носим обувь; если есть – европейскую, в противном случае тибетские катанки. На торжества после взятия Эвереста я обычно надевал индийский костюм: узкие белые штаны и длинный, по колено, чер­ный сюртук с высоким воротником. Обычно же я но­шу английскую или швейцарскую спортивную одежду и привык к ней настолько, что чувствую себя чуть ли не ряженым, когда надеваю традиционный наряд сво­их предков.

Успешная работа шерпов в экспедициях объясняет­ся не только силой наших спин и ног и нашей любовью к горам, но и нашими обычаями в отношении еды. Большинство восточных народов – индусы, мусульмане, ортодоксальные буддисты и почти все мелкие на­родности – придерживаются в пище строгих религиоз­ных правил, и их очень трудно обеспечить соответст­вующим питанием в глухой местности. Зато шерпы едят всё, что угодно, – любые свежие или сушеные продук­ты, любые консервы. Иными словами, мы едим то же, что европейцы, так что им не приходится запасать для нас какие-то особенные продукты. Дома в Дарджилинге, как и в Соло Кхумбу, мы едим обычно тушеный картофель, смешанный с мясом или овощами. Кроме того, попав в Индию, мы стали есть много ри­са, часто с соусом керри для вкуса. Любимое блюдо – традиционное шерпское мо-мо, суп с пельменями, которые, по словам профессора Туччи, очень напоми­нают итальянские равиоли.

Пьем мы обычно чай, чай и еще раз чай, сколько оказываемся в состоянии выпить за день, совсем как англичане. В старое время мы пили его на тибетский лад, с яковым маслом, но в Дарджилинге нет яков, поэтому здесь мы пьем чай по-европейски, с молоком и сахаром. Если захочется чего-нибудь покрепче, то у нас есть чанг, шерпское пиво. Обычно оно домашней варки, приготовляется из риса, ячменя или какого-ли­бо другого зерна, в соответствии со вкусами и возможностями. Единственное, что недопустимо в отношении чанга, это чтобы он был слабым. Пьют его не как обыч­но, не из стаканов или бутылки: когда готова закваска, ее наливают в чашу, добавляют горячей воды и тянут получившуюся жидкость через бамбуковую трубочку. Чаще всего чаша рассчитана на одного, но есть и боль­шие, из которых пьет несколько человек одновременно. По мере того как жидкость в чаше убывает, хозяин до­ливает горячей воды, во всяком случае пока не сочтет, что гостям пора домой…

Мы общительный народ. Мы любим поговорить, посмеяться, попеть, любим наш чанг и обычно не ле­нимся доливать его, потому что хотим, чтобы гости посидели подольше. Если они не выпьют по меньшей мере три порции чанга или чая, мы считаем их невеж­ливыми и обижаемся. Индусам и мусульманам, кото­рые не пьют вовсе, наше поведение может показаться вольным и развязным; впрочем, я думаю, что мы пьем в общем и целом не больше и не меньше, чем боль­шинство других народов, не имеющих такого запрета. Лично я люблю чанг, а также многие европейские на­питки, с которыми познакомился в последнее время. Мне нравятся сигареты. К счастью, я без труда могу обходиться без них, что и делаю всегда перед началом очередной экспедиции и во время нее. Не пью я и не курю также, когда нахожусь среди людей, религиоз­ного чувства которых мне не хочется задевать.

Большинство шерпов любит путешествовать. Мы охотно навещаем своих друзей и принимаем их у себя, и хотя можем показаться застенчивыми, любим зна­комиться с новыми интересными людьми. Играем ме­жду собой в азартные игры – кости и карты. Мы не прочь подшутить друг над другом[7]. Спорт и спортив­ные игры распространены мало, возможно, потому, что мы не могли научиться им, хотя скорее всего причина в нашей работе – после нее не очень-то нуждаешься в дополнительных упражнениях. Зато многие шерпы, и я в том числе, увлекаются верховой ездой и лошадьми, а для того, кто считает слишком обременительным для себя самому стать в стремя, в Дарджилинге есть всег­да конные состязания, где можно побиться об заклад. Я недавно купил коня и участвую в скачках, правда, должен признаться, не как жокей. А мои друзья гово­рят, что я скоро стану шерпским Ага Ханом.

Многие наши развлечения мы разделяем со своими женами. Шерпские женщины занимают в семье бо­лее видное место и пользуются большей свободой, чем у большинства азиатских народов. Дома – в этом я не раз убеждался на собственном опыте – им принадле­жит вся полнота власти, однако жизнь их не связана исключительно с домом; часто они интересуются муж­скими делами и выполняют работу, которую обычно принято считать мужской. Как я уже говорил, Анг Ла­му девочкой ходила с ношами по Дарджилингу, а мно­гие работают даже носильщиками в экспедициях и проходят весь путь до базового лагеря. Большинство шерпских женщин низкорослые, некоторые совсем ма­ленькие. Но силой и выдержкой они почти равны муж­чинам: есть женщины, которые носят поклажи, дости­гающие двух третей их собственного веса.

Развод у нас допускается. Желающий расторгнуть брак, будь то мужчина или женщина, должен уплатить другой стороне известную сумму денег, после чего счи­тается свободным. В Тибете, откуда пришли наши пред­ки, распространено и многоженство и многомужество. Часто у двух или нескольких братьев имеется общая жена. Смысл этого – сохранить имущество внутри семьи. Но уже в Соло Кхумбу такие явления редки, а в Дарджилинге их вовсе не бывает. При той свободе и равноправии полов, которые царят у нас, дай бог мужчине или женщине управиться с одним су­пругом!

Большая перемена произошла за последнее время в жизни наших детей – теперь они наконец-то ходят в школу. Раньше единственным путем для шерпы на­учиться чему-нибудь было пойти в монастырь. В Дарджилинге это было сложнее, чем в Соло Кхум­бу, потому что здесь у нас нет своих монастырей – только сиккимские или тибетские – и очень мало лам. Теперь же дело улучшилось. После войны многие из нашей молодежи стали посещать непальские школы, которых в Дарджилинге много, а в 1951 году откры­лась небольшая шерпская школа. В начале книги я уже сказал, что отсутствие образования – моя главная бе­да; и для меня очень важно, что подрастающее поко­ление имеет то, чего не хватало мне. Мои собствен­ные дочери, Пем Пем и Нима, ходили несколько лет в непальскую школу, но теперь я смог отдать их в шко­лу при католическом монастыре Лорето, которая дей­ствует в Дарджилинге уже много лет и возглавляется ирландской монахиней. Это не значит, что они станут католичками. Они научатся свободно говорить по-ан­глийски, будут встречаться с различными людьми и по­лучат хорошее современное образование.

Правда, сдается мне, что нет добра, которое не влекло бы за собой сколько-либо зла. Я заметил, что многие молодые шерпы совершенно не имеют пред­ставления о наших старых нравах и обычаях. Они и по-шерпски-то едва изъясняются. И я боюсь, что их новые представления в большой мере почерпнуты не из учебников, а из кинофильмов[8]. Впрочем, возможно, это неизбежная цена, которую приходится платить на­роду, переходящему от старой простой жизни к совер­шенно иной, и уж лучше учиться и развиваться, хотя бы и с ошибками, чем топтаться на месте.

В прошлой главе я рассказал кое-что о своей буд­дийской вере. Подобно мне, большинство «новых» шер­пов религиозны, но не фанатики. Они хранят образ бога в своих сердцах, однако не верят в обряды и ри­туалы. Так как в Дарджилинге нет шерпского мона­стыря, то мы и не имеем настоящего религиозного центра. Зато почти все отводят дома угол для молит­вы; там находятся свечи, ладан, молитвенные колеса и изображения Будды, важнейший символ нашей веры. Для меня жизнь сложилась лучше, чем для других, поэтому я смог в своем новом доме отвести целую комнату под молельню. В ней хранятся драгоценные священные предметы, привезенные из Тибета, в ней мой зять, лама Нванг Ла, по нескольку часов в день занимается свечами и курениями, вращает молитвен­ные колеса и молится за всех нас. На дворе, на склоне холма, я расставил бамбуковые шесты, на которых развеваются молитвенные флажки в сторону далеких снегов Канченджунги.

Как и у большинства народов, наши важнейшие обряды связаны с рождением, женитьбой и смертью. Мы сжигаем наших покойников, кроме маленьких де­тей, которых принято хоронить. Исключение состав­ляют также умершие высоко в горах; их тоже хоро­нят – либо люди, либо сама природа.

Для важных случаев и вообще для всех желающих в Тоонг Соонг Бусти имеется небольшой храм. Внутри него находится один-единственный предмет: большое молитвенное колесо, почти в два человеческих роста, заполняющее чуть ли не все помещение. Оно приводит­ся в движение с помощью веревки, а вращаясь, звонит наподобие гонга. Часто, проходя мимо, можно услы­шать его звон. Значит, либо кто-нибудь умер, либо ро­дился, либо просто в храме кто-то молится. И ты сам произносишь в уме: «Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…», зная, что звук гонга касается не только новорожденного или умершего, но каждого из нас, медленно вращающегося на колесе своей жизни.

Я сказал, что прожил три жизни. Собственно, обо всем шерпском народе можно сказать, что он живет три жизни: в своей религии, в своем доме и в своей ра­боте. Раньше мы все были земледельцами и пастухами, а в Соло Кхумбу этим и сейчас занимается большин­ство. Теперь появились среди нас дельцы и торговцы, а в будущем, я думаю, из шерпов выйдут врачи и юристы, учителя и ученые – все, что угодно. Но в ми­ре мы известны как восходители, и, наверное, многие из нас так и останутся восходителями. Больше того, я надеюсь на это от всего сердца: слишком много мы получили от гор и слишком много отдали им.

Мальчик-шерпа смотрит вверх – он видит гору. Потом он смотрит вниз и видит груз. Он поднимает груз и идет на гору. Он не видит в этом ничего необыч­ного или неприятного. Идти с грузом – его естествен­ное состояние, и ноша для него все равно что часть тела. Главный вес приходится на широкий ремень, ко­торый надевают не на плечи, а на лоб, потому что дли­тельный опыт научил нас, что это лучший способ носки. Таким способом взрослый шерпа несет почти пятьдесят килограммов по обычной местности и до тридцати – тридцати пяти на крутых склонах. Так и я сам носил грузы всю мою жизнь, до недавнего времени. В по­следних экспедициях я, как сирдар или член штурмо­вой группы, исполнял другие обязанности и по­тому нес меньше. А на очень больших высотах я пред­почитаю носить груз на плечах, на европейский лад.

Многие, похоже, не понимают, что, собственно, де­лает шерпа во время экспедиции. Скажу сразу же, что он ничуть не похож на проводника в Альпах, который водит людей по горам, где побывал перед этим много раз. В Гималаях никто не знает гору так хорошо за­ранее, а то и вовсе не поднимался на нее. Далее, мы не натренированы учить людей альпинизму, да это и ни к чему, потому что мы работаем с лучшими во всем мире мастерами этого дела. Поначалу мы немногим отличались от обычных носильщиков, которых на Во­стоке исстари называли «кули». Теперь это слово стало непопулярным в Азии. По привычке, возможно дурной, мы иногда говорим «кули» (никогда о себе самих, конечно, только о других), но это прозвище настолько унизительно, от него так сильно отдает раб­ством, что мы очень обижаемся, если слышим его от европейцев. Правда, шерпы с этим не сталкиваются, потому что о нас давно уже не то что не говорят – не думают как о кули. «Местные кули были отпуще­ны, – можете вы прочитать в книгах, – а шерпы про­должали идти». Или: «Кули повернули из базового лагеря обратно, а шерпы продолжали восхождение». За много лет мы завоевали добрую славу и гордимся этим.

Это не значит, что теперь мы не переносим грузов. Напротив, мы гордимся, в частности, именно тем, что ходим с тяжелыми ношами дальше и выше, чем дру­гие люди. В отличие от многих простых людей мы не боимся гор, идем с грузом по ледникам и ледопадам, по гребням и ущельям, сквозь бураны и заносы, прояв­ляя предел человеческой выдержки. За исключением немногих последних восхождений в Пакистане, к кото­рым нас не привлекали из политических соображений, именно шерпы забрасывали снаряжение для верхних лагерей всех больших экспедиций в Гималаях за по­следние полвека и нередко штурмовали вместе с аль­пинистами вершины.

Но это не все. С годами мы узнали многое о техни­ке восхождений: выбор маршрута, вырубание ступе­ней, маневрирование веревкой, выбор места для лаге­ря. Далее, мы считаем своим долгом заботиться об альпинистах – готовим для них пищу, чай, проверяем снаряжение, стараемся устроить все поудобнее в палатках. И не потому, что мы обязаны, а потому, что хотим так сами; не как слуги, а как хорошие то­варищи.

Мы вознаграждены за свою работу. Плата посте­пенно растет, к нам относятся с почетом и уважением. Для тех, кто поднимается особенно высоко, учреждена медаль Тигра; некоторым из нас присвоено звание сирдара, что отвечает примерно старшине в армии. Все это хорошо и приятно. Как и все люди, мы любим, чтобы наш труд оценивали по достоинству. Но подлин­ное вознаграждение и подлинная причина наших уси­лий и проще и глубже. Дело в том, что мы выпол­няем работу, для которой созданы и которая нам по душе.

Большую роль сыграл в жизни шерпов Гималай­ский клуб. Он объединяет главным образом англичан, но также и несколько индийцев и других увлекающих­ся альпинизмом. Сам клуб не снаряжает экспедиций, зато оказывает всевозможную помощь в их организа­ции. Один из его секретарей постоянно находится в Дарджилинге и знает всех шерпов, так что, если ка­кая-нибудь экспедиция обращается за носильщиками, он собирает нас и записывает желающих[9]. Он услав­ливается об оплате и порядке работы, устраивает про­езд шерпов до места, когда это необходимо, и вообще выступает в роли агента обеих сторон. Когда я пришел в Дарджилинг из Соло Кхумбу и пытался впервые по­пасть в экспедицию на Эверест, секретарем был некий мистер Кидд. Позднее этот пост на протяжении многих лет занимал Людвиг Кранек, он ввел систему записей о работе шерпов. Затем секретарем стала миссис Джил Гендерсон, жена англичанина, владельца чай­ной плантации; она участвовала в снаряжении боль­ших послевоенных экспедиций.

Клуб и его секретари проделали большую работу; однако шерпы не всегда довольны оплатой, и теперь мы создали свою собственную организацию. Она была учреждена еще в двадцатых годах и называлась тогда Ассоциация шерпов-буддистов, занимаясь почти ис­ключительно религиозными вопросами. В тридцатые годы и во время войны она почти ничего не делала, но недавно была возрождена, слово «буддистов» из на­звания выброшено, и теперь она занимается не религи­ей, а всякого рода практическими проблемами. Для текущей деятельности выбираются комиссии; они реша­ют, в частности, вопросы о материальной помощи. Если, например, работающий член семьи болеет свыше двух недель, ассоциация выплачивает ему определенную сумму вплоть до выздоровления. В случае смерти чле­на семьи дается двадцать рупий, чтобы оплатить кре­мацию. В настоящее время ассоциация начинает посредничать при найме, играя роль профсоюза для шерпов, работающих в экспедициях, и добивается бо­лее высоких ставок, чем назначенные Гималайским клубом, а также более высокого возмещения постра­давшим и семьям погибших. Сейчас в ассоциации во­семьдесят два члена, председателем выбран я, и я на­деюсь, что она сможет принести пользу не только своим членам, но и всему нашему народу.

Как у всех людей, у нас немало забот. Нам тоже нужно кормить свои семьи, растить детей, платить дол­ги, пытаться отложить что-нибудь на старость. Тем не менее, как я уже говорил, мы видим в нашей работе отнюдь не только источник существования. Разве не ясно, что подвиги шерпов не могли быть со­вершены людьми, которые думают лишь о вознаграж­дении?

Вспоминаются прошедшие годы и большие восхож­дения. В начале нынешнего столетия наши люди уча­ствовали в исследованиях многих высоких гор. В два­дцатых годах на Эвересте они забрасывали грузы на высоты порядка 8000 метров, намного перекрыв все прежние рекорды. Никто не станет утверждать, что шерпам платят за взятие вершин, а между тем в три­дцатых годах шерпы дважды поднимались вместе с альпинистами на высочайшие из покоренных до тех пор вершин: на Джонсонг, в штурме которого участ­вовали «тигр» Лева и Тсинабо, и на Кавет, на кото­рый взошел тот же Лева, причем на отмороженных ногах, так что потом ему пришлось ампутировать поч­ти все пальцы. Наши люди побывали на всех величай­ших горах, на которые ходили экспедиции: К2, Кан­ченджунга, Нанга Парбат, Нанда Деви, Аннапурна и многие другие – и каждый раз участвовали в раз­бивке самых высоких лагерей. На К2 в 1939 году Па­санг Дава Лама был вместе с американцем Фрицем Висснером всего в двухстах пятидесяти метрах от вто­рой в мире вершины; пятнадцать лет спустя он взошел с австрийской экспедицией на вершину седьмой по величине горы – Чо Ойю. В 1953 году на Эвересте сем­надцать шерпов поднялись до Южного седла на высоте около 8000 метров, причем трое, включая меня, пошли еще выше.

Я вспоминаю тех шерпов, которые вышли в горы и не вернулись. Многие, очень многие шерпы погибли в горах; наш народ принес в Гималаях больше жертв, чем все остальные народы, вместе взятые. На Эвере­сте в 1922 году было убито семеро, на Нанга Парбате в 1934 и 1937 годах – пятнадцать, и в десятках других восхождений погибало по одному, два, три человека – в бурю или в лавинах, от падений, обмораживаний или истощения.

Чаще всего причиной смерти был несчастный слу­чай. Но иногда гибель оказывалась следствием отваги и самопожертвования. Ни один шерпа не забудет Гай­лая, который остался с Вилли Мёрклом на Нанга Парбате. И никто не забудет Пасанга Кикули, ходив­шего на К2. Кикули был одним из наших лучших восходителей в тридцатые годы, он участвовал в боль­шинстве крупных экспедиций того времени. В 1939 го­ду он был сирдаром американской экспедиции на К2, Висснер и Пасанг Дава Лама побывали, как я уже говорил, у самой цели, но при спуске стали возникать всяческие осложнения. Один из альпинистов, Дэдли Вольф, заболел, и его пришлось оставить одного вы­соко в горах, в то время как почти все остальные нахо­дились в базовом лагере. Альпинисты слишком устали, чтобы снова подниматься, а погода все ухудшалась. Но Кикули поднялся вместе с другим шерпой, Черингом, за один день на 2100 метров от базы до лагеря VI – вероятно, самое длинное непрерывное восхождение, когда-либо совершенное в горах.

На следующий день Кикули и еще двое шерпов дошли до лагеря VII, где находился Вольф. Он был еще жив, но слишком ослаб, чтобы передвигаться, а так как ночевать оказалось негде, то шерпы вернулись на ночь в лагерь VI. А утром трое шерпов снова пошли к Вольфу, решив снести его вниз на руках. Больше их не видели. Разыгралась буря, четвертому шерпе оста­валось только спуститься из лагеря VI вниз на базу. Великий Кикули и его товарищи отдали свои жизни, пытаясь спасти жизнь другого.

Я думаю обо всем этом и горжусь тем, что я шер­па. И я уверен, что любой, знающий, что мы соверши­ли, не сможет поверить, будто мы ходим в горы ис­ключительно из-за нескольких рупий.