О'СанчесПрелюдия к 'Хваку'

О'Санчес

Прелюдия к "Хваку"

- Аннотация:

Это не рассказ, а так... Я бы назвал представленное здесь - прелюдией к огромной сказочной эпопее о Древнем Мире, которую я давно собираюсь написать, а она, в свою очередь, немножко связана с романами "Нечисти" и "Я люблю время". Там будет несколько главных героев, пожалуй -- пять (Лин со своим питомцем, Хвак, маркиз Короны, еще кое-кто...). Но это не сию минуту, а позже, когда закончу тот роман, что теперь у меня на столе. Нынешний --отнюдь не сказка и не фэнтези, просто серьезный роман, реалистический, сюжетный, хотя будет он необычным (если получится как задумано). Данный же отрывок написан под настроение и впрок, он будет мне своего рода маячком, а читателям -- развлечением и, быть может, частичным объяснением неясного для тех, кто читал мои предыдущие сказки.

П Р Е Л Ю Д И Я

Пахал он землю и звали его Хвак.

Время в те века - когда-то потом, бесконечно позже названные Юрским периодом - потеряло покой, чародеи и шарлатаны дружно предсказывали гибельное грядущее. И что с того, что первые наживались на сокровенном, а вторые на обмане? - разницы в обещаниях не было и люди кручинились.

Многие горевали да боялись, но только не Хвак: был он молод, темен и забит, в свои неполных восемнадцать лет женат на солдатской вдове гораздо его старше, на все округу слыл дурачком и бестолочью, тюфяком и рогоносцем.

Так и в этот, не по-весеннему жаркий день, жена его Кыска, вместо того, чтобы хлопотать по дому, соблюдать в порядке скудное их бытие, с утра, не ведая стыда и осторожности, принимала в гостях кузнеца Клеща, потому что была без ума от его медвежьих объятий и жестких любовных тычков. Все лучшее на столе: мех с вином, хлеб свежий, мяса вдоволь, да не ящерного молочного, то есть от такого зверя, самка которого молоком чад своих выкармливает: Кузнец силен и огромен, жрать горазд и к бабам горяч - кормить его и кормить:

А Хвак пашет, пашет, да на тени поглядывает: вот как только солнце перевалит за кочку с хвощом, так и обеду время. Вот-вот уже будет так и Хваку заранее радостно, потому что Кыска не забыла ему и воду положить, и ковригу с хлебом, и репку и луковицу вареные, и вяленую ящерку: Хвак бы и больше съел, да не по брюху достаток, надо больше пахать, тогда и еда появится. Так говорит его Кыска и он ее любит, потому что она добрая, умная и красивая. А если и ругается - так глянь по сторонам: чаще бьют и убивают, а брань - слова, да и только. Вроде бы и ест он немного, но плечи круглые, живот над портками висит, задница мясистая: Откуда стать сия в Хваке? От родителей, видимо, да только кто они и откуда - никому не ведомо: шла пара через деревню, да случились схватки у молодухи. Местный шаман - куда денешься от обычая - дал кров, ложе, воду, тряпки, сам роды принимал: Утром проснулся, еще измаянный, ничего понять не может: младенец кричит, никого нет: Видимо на рассвете сбежали беспутные родители и сына бросили, на сиротскую и бесприютную жизнь: Всем миром вскормили подкинутого, отрывая от себя и семей своих кому сколько не жалко, да не полюбили:

И еще борозду, вон до того деревца: Так наметил себе Хвак последний проход перед обедом, как вдруг отвлек его нетопырь: сел на упряжь воловью, приняв ее за шкуру, потому что на спине она широка и выделана из кожи ящера игу, да принялся ее бурить да протачивать, кровь искать. А Хваку смешно: слеп днем нетопырь и глуп всегда, еще глупее Хвака (привык он всю жизнь слышать, что дурак и сам поверил - если все говорят, значит знают), ну и старается впустую. И прыгает на месте, и клекочет, и злится: Хвак смотрел, смотрел, потешался, спугнуть боясь, да и не заметил, как на новый круг пошел - вот незадача! Не бросишь же борозду на середине: Пришлось допахивать.

И эх! - уже сел Хвак в тень, а до этого вола распряг, чтобы тоже скотина отдохнула, порадовалась, хвощами почавкала, и достал пузырь с водой, да отпил из него вдоволь - потом уже, к вечеру, надо будет на глоточки растягивать, а в обед святое дело напиться: Все люди так, а Хвак на особицу ест, иначе: сначала самое вкусное, ящерицу, потом уже остальным полакомиться можно.

Ящерица в неполный локоть длиною, еще с осени завялена, всего и мяса в ней на два укуса, так что Хвак не поленился и позвонки ее перетер в костяную кашицу - челюсти у него что надо и зубы под стать.

Вдруг - мелькнуло! Хвак глаза растопырил и шею вытянул: кто? Деревня их пусть и в самой глуши, да зато посреди Империи, до войны далеко, звери и ящеры сторонятся обжитых мест, а разбойнички нечасты - что им добывать в деревне? Но случайные тати встречаются и не сказать, чтобы редко.

А может, это Кыска пришла его навестить, похвалить? Что-нибудь вкусное испекла? Точно, женщина вроде бы: Ах, здорово! Нет.

Смотрит Хвак, глаза по-детски вытаращены: старая престарая бабка-паломница идет, ковыляет, на клюку опирается, вот-вот упадет, бедная. Хвак сложил из рук на тряпицу еду и воду, перекатился на четвереньки, оттуда на дыбки, да и бегом к страннице:

- Госпожа, звали меня? - Бабка, спина скрючена, глаза подняла: лицо старое, аж черное, а глаза синие с бирюзовым.

- Нет, мальчик, я не так зову.

Хвак и растерялся на ее слова, и что сказать не знает, и что дальше делать не ведает. Кого это она мальчиком назвала?

- Тебя. И что бы тебе надобно от меня? Видишь - клюка да хламида, вот и все мое богатство. - Хвак понял, что бабка за грабителя его считает.

- Нет, госпожа, ничего мне от вас не надобно, не бойтесь меня. Я увидел, что вы устали и голодны. Вот у меня и вода хорошая, и хлеб, и репка, и лук - все некусаное! Это вам: А ящерицу я уже съел.

Старуха оперлась на клюку и задумалась. Хвак встал перед ней столбом и вздохнуть боится, чтобы не напугать и не обидеть своей дуростью старого человека.

- Ну, будь по-твоему. Веди меня к снеди своей, да помоги усесться.

- Сюда, госпожа, и идти никуда не надо. И тень, и ровно, и мягко. Кушайте.

Бабка медленно отщипывает хлеб, бесшумно жует и все смотрит, смотрит без улыбки на Хвака и ему: Ему: Он: Первый раз такое: Хвак чувствует, он видит, он знает, что незнакомая старуха не будет над ним смеяться и стыдить его дураком и дармоедом: Хвак понимает это и в его груди над животом что-то такое мелко дрожит, горячее, мокрое:

- Ты знаешь, а ведь и впрямь была я голодна. И хотя к иной пище привыкла, но ты накормил меня, утолил глад мой и жажду.

- Правда? Эх, жалко, что у меня:

- Помолчи. - Хвак и осекся на бабкины слова, испугавшись, что перебил святого человека и что то чувство в груди сейчас пропадет из-за его спешки и глупости:.

- Ты потрафил мне, а это немало, так немало, что почти невозможно: И хотя сам видишь, что стара я и немощна, однако: чего бы ты хотел?

- Что?..

- На твоем языке дрожат слова, скажи их мне, как если бы я их могла исполнить? Хочешь спросить? Скажи, не стесняясь и честно.

- Да, хотел бы спросить, госпожа, ваша правда. Что такое потрафил? Бабка медленно качнула головой направо: налево:

- Ты и впрямь прост. Хотя и любопытен. Нет, ты не глуп. Потрафил - это угодил. Ну а теперь я бы хотела знать твое самое заветное желание, с тем чтобы молиться за тебя и тем самым поспособствовать его исполнению. Это все, что я могу сделать для тебя, старая немощная женщина.

- Нет, госпожа, ничего мне не надо. Лучше вы скажите, чем я еще:

- Помолчи. - И Хвак опять обмер на полуслове, без страха, но почтительно и со слепой надеждой в груди, маленьким, только что народившимся комочком предчувствия:

- Ты был добр ко мне и бескорыстен, и чист в помыслах. Я спрашиваю тебя, не желая больше повторять и объясняться: скажи мне свое самое заветное желание, дабы я могла поспособствовать его исполнению. Я простая старуха-паломница, но попрошу саму Матушку-Землю, Мать всего сущего окрест, и как знать - быть может она услышит молитвы мои за тебя? Говори же.

- Да, госпожа, я понял и я хочу. Вам не надо будет ни о чем просить нашу Великую Матушку, потому что я прошу вас и вы сами можете все исполнить для меня: - Хвак замер на мгновение, но поборол робость и протараторил:

- Я: пока вы здесь: хотел бы вас назвать своей матушкой. Можно? Я ни разу в жизни никого матушкой не называл: - Так сказал Хвак и замер, трепеща:

- МЕНЯ??? Меня? Ты?.. Как странно. Приемышей у меня еще не было.

Старуха сидела под деревом, ноги под хламидой были сплетены в калач, как у шаманов, клюка в ее руках застыла неподвижно - и все вокруг замерло: звуки, воздух, птицы, тени:

- Быть по сему. Ты можешь называть меня матушкой и говорить мне ты. Я называю и признаю тебя моим сыном и отныне - что бы с тобой ни случилось, чтобы ты ни натворил, куда бы ты ни пошел, чем бы ты ни занимался - я твоя матушка и тебя никому и ничему не выдам и от всего постараюсь защитить. Тебя и семя твое, поросль твою, буде таковая народится.

Доволен ли ты?

- Да! Да! Матушка! Моя обожаемая матушка! Ты матушка моя! Я знал, что найду тебя! Я мечтал! Что ты найдешь меня! И что я смогу тебя назвать так! У них у всех: А у меня: Матушка моя, я твой сын!

- Ты мой сын. Хватит плакать и слушай дальше.

- Да, матушка! Я уже не плачу, они сами льются.

- Это пройдет. Ты должен пообещать мне кое-что, сын мой..

- Все, что прикажешь исполню!

- Клясться легче, нежели соблюдать. Первое: никогда больше не смей пахать: Нельзя тебе отныне ранить свою матушку: Землю, грудь ей терзать:

- Исполню, матушка!

- Никогда ты не должен помышлять об участи богов, даже если во всю силу войдешь и придет тебе искус.

- А я никогда и не думал! И что мне в них? Нет, ничего такого: Да я клянусь, матушка!

- И помни: день сегодня до заката и от мига сего - особенный: чем наполнится - тем и продолжится. Ты не глупец, сын мой, но дурость в тебе велика сидит, я чую ее: Впрочем, как бы то ни было - сын, стало быть сын. Поцелуй же меня.

Хвак где стоял - так и брякнулся на колени, и подполз на них, рукавом рубахи утирая глаза и нос, к названной матери своей. И хотя та была уже на ногах, лица их вровень оказались, ибо старуха была согбенна, а Хвак росту очень даже немалого: Счастливый Хвак вытянул толстые губы и осторожно коснулся ими сморщенных щек: сначала тронул левую, потом правую. Старуха обняла его шею - тяжелы материнские руки сыну показались! - поцеловала в лоб и исчезла. А Хвак встал с колен, отряхнул грязь с портков и погнал вола перед собою, в деревню, не помышляя больше о пашне и о чудесной встрече, ибо напрочь все забыл, кроме двух обещаний, которые каким-то образом поселились в нем навеки: И отчего-то лоб и губы словно огнем жгло.

Ох и весело было Кыске и Клещу: муж на пашне, в кузне праздник в честь бога Огня, покровителя кузнечных и боевых ремесел, вино на столе, мясо на столе, огонь в крови - что еще нужно, чтобы длилось счастье? Да вдруг замычал вол на дворе, раз - и двери настежь! Хвак вернулся! Стоит бревном в дверях, свинячьими глазками лупает: то на Кыску поглядит, то на ложе разоренное и развороченное, то на кузнеца жующего - ничего понять не может.

- Ты что, вола повредил? Ноги ему посек?

- Нет, здорова скотина. Что ты! Даже спина не натерта, я смотрел.

- Или война объявлена? Что случилось-то? А? - Кыска от страха и от наглости первая в атаку пошла, вопросами засыпала. Да и не очень-то она боялась своего подкаблучного - всегда обдурить можно, глаза отвести: Но этот-то тоже - хоть бы жевать перестал:

- А: вы что тут? - Смотрит на Кыску Хвак, не в силах понять очевидное, и ждет, пока она все правильно ему объяснит: Может, и объяснила бы, да Клещ вмешался. Обезумел, вероятно, от куража, от вина и собственной силы, захотелось ему до конца унизить соперника: И не соперника, а так, мразь, жира кусок:

- Что мы тут? Побаловались маленько, вот чего. Ты бы, малый, укрепил постель-то: хлипка, чуть нонче мы ее с Кыской в щепу не расклепали. Что стоишь, проходи, садись, смотри, авось наберешься ума-разума:

Кузнец икнул и выбрался из-за стола на всякий случай, потому что Хвак хоть и дурак, и байбак, а стоя - надежнее. Кыска мяукнула и застыла, вся от стыда красная, а Хвак прямо пошел, на нее. Клещ сильнее всех был в деревне, намного сильнее и ростом выше всех, разве что Хвак: Но что Хвак, бурдюк с трухой: Надо его остудить на часок и возвращаться в кузню, а они потом пусть сами разбираются. Но не успел кузнец ручищей махнуть, как сам получил кулаком в лоб, так что шея хрустнула, получил и умер на месте. Привычной супружеской руганью заверещала было Кыска, не успев понять ужаса происходящего, но Хвак и ее пригладил затрещиной - насмерть! - очень уж взъярился!

Постоял посреди горницы - налево мертвяк, направо покойница - подошел к столу, запрокинул пузырь с вином, впервые в жизни хмельного испробовав понравилось!.. И до дна! И молочного мяса куском рот набил - вкусно!

И пошел себе вон из деревни, как был, в рубашке с поясом, в портках, без шапки, босиком, без денег, без цели - куда глаза глядят. Даже ковриги хлеба из дому не взял, так и осталась на столе. Больше в той деревне его не видели.