"Девятый чин" - читать интересную книгу автора (Егоров Олег)

Близнецы

— Вот такие бывают случаи, Аленька. — Лежа на кровати под балдахином, расшитым зодиакальными созвездиями, Байкер почесал свою волосатую грудь. — Кто другой рассказал бы, ни за что не поверил бы.

Алевтина вошла в покои с подносом, на котором были расставлены розетки, полные сухофруктов, и фарфоровый китайский чайник. Зеленый чай по утрам она подавала обязательно.

Долго пила она его в одиночестве. А теперь снова было кому подавать. Счастье, простое женское счастье, в котором нуждаются даже маги, переполняло ее до краев.

Байкеру тоже пришелся по душе ритуал чаепития.

— Чудный чай, — похвалил он Алевтину, шумно прихлебывая из чашечки. — «Бостонское чаепитие в Мытищах». Не видели такое произведение?

— Удивительно, как во многое вы посвящены, Франц Карлович, — зарделась целительница. — Мой гуру, Сторож Восточного Столба Марк Собакин, был бы от вас в восторге.

— Сторож столба Собакин может задрать лапу и помочиться, — заметил Байкер, набивая рот черносливом. — Во всей поднебесной осталось две тайны, до конца еще мною не изученные, — формула красной ртути и вещь в себе.

— А философский камень? — Травница затаила дыхание.

— Расколол. — Байкер взялся за варенье из облепихи. — Мой прадед, алхимик четвертой гильдии Штуцер, выплавил этот камень буквально за сутки до кончины. Так гласят свитки.

— Не может быть! — ахнула травница.

— Пришлось расколоть, — сознался потомок алхимика. — Нас четыре брата в семье. Каждому в равных долях талисман достался.

Байкер предъявил Алевтине перстень на безымянном пальце с рубином, оправленным в золото.

— И вообще, — добавил он назидательно, — среди млечного нашего пути существуют две вещи, каких не может быть. Не может быть, чтобы мы с тобой встретились случайно, и не может быть, чтоб зараза Малюта позабыл, где общак.

Алевтина с трепетом дотронулась до камня и перевела взгляд на татуировку, венчавшую обнаженное плечо возлюбленного наподобие эполета.

— Число зверя? — прошептала вдова, задохнувшись от восторга.

Лиловую шестерку червей, выколотую довольно искусно, дополняла роза, более похожая на тюльпан.

— У нас в основном славяне, — возразил Байкер. — Звери держат вещевые рынки, туристический бизнес и гостиницы.

— А братики ваши нынче где?

— Пали в борьбе роковой. Один остался. У Шивы смотрящий.

— У самого бога Шивы?

— В каком-то смысле, — согласился Байкер. — Шива — авторитет серьезный. Но, между нами, горшков не обжигает. Хотя многим поганку завернул. Четыре покушения на него уже было.

— Что вы говорите?! — заволновалась травница. — А Марк Собакин утверждает, что он — бессмертный.

— Собакин твой лох, — поморщился обладатель философского камня. — Есть другой авторитет — по кличке Кащей, из «тамбовских». Вот он реально бессмертный. Шесть пуль из «калаша» в него засадили, и — ничего. А что касается Шивы, то с ним — обратный случай. Так называемый случай редкого фарта. Кто другой рассказал бы, ни за что не поверил бы. Заказали его те самые звери, которых число. Но Шива бережется капитально. В упор не подойдешь. Что делать? Забашляли снайпера. Разрывная пуля угодила Шиве точно в… Мобильный телефон!

— Не может быть! — ужаснулась Алевтина.

— Говорю тебе, мобильный звонит! — Байкер вскочил с кровати и заметался в поисках своей «косухи». «Косуха» сыскалась на плечиках в стенном шкафу, а вместе с нею нашлась и подававшая сигналы бедствия «Моторола».

— Иес! — заорал Байкер, нажав кнопку «yes».

Пренеприятное известие он выслушал молча. Запасной ключ от наручников Хариуса был у него с собой.

— Клиент в машине убивается, — сказал он поспешно Алевтине. — Надо срочно порчу снять.

— Лучше магический плащ накинь, — посоветовала ему целительница. — Он тебя от сглаза укроет.

«Мудро, — сообразил Байкер. — Судя по происшествию, обалдуев этих засекли. Значит, и теперь, возможно, следят. Так что плащик „от сглаза“ в самый раз окажется».

Продев на бегу руки в шелковый балахон, Байкер скользнул на лестничную площадку и вызвал лифт.

Вернулся он буквально через пять минут.

— Легкий случай, — пояснил он Алевтине. — Но много энергии пришлось отдать. Надо бы зарядиться. Ты готова?

После «зарядки» изможденный правнук алхимика задремал. Алевтина же была неутомима. Нажарив большую сковороду картофельных оладий, она растолкала Байкера к завтраку.

— И что дальше? — обратилась она к властителю своих дум, когда тот уплел вегетарианский завтрак.

— Дальше Малюта бросит клич, устроит крутую разборку с ментурой и загремит лет на десять в ИТК, — поделился с целительницей своими соображениями Байкер. — Дальше бригадные генералы начнут делить шкуру убитого медведя. А для меня наступит момент истины.

Как из уроков истории, так и по личному опыту Байкер знал, что гражданская война — предприятие самое жестокое и кровопролитное. Лучше линять, пока не поздно. Знакомый гений «липы» Семен Матвеевич по кличке Проявитель, допустим, изготовит ему паспорт на имя только что сочиненного Франца Карловича Штуцера, и можно будет начать новую жизнь. Например, создать с Алевтиной товарищество. Или общество с ограниченной ответственностью. Название, скажем, такое: «Возрожденная алхимия». Или лучше просто — «ВОАЛ». Да, так, пожалуй, лучше.

— Но что же было, когда пуля попала богу Шиве в мобильный телефон? — напомнила травница прерванную историю.

— Ах, ты об этом. Телефон, разумеется, вдребезги, — продолжил рассказчик жизнеописание Шивы. — Но, что занятно, жизнь он ему спас. И тогда суеверный Шива построил себе для защиты корпуса, типа, бронежилет из мобильных телефонов. Короче, в каждый карманчик для пуленепробиваемой пластины он велел зашить по мобильнику, включая и те карманчики, что на спине. Вещь получилась эксклюзивная, но пришлось отказаться.

— Зачем же отказываться? — расстроилась не менее суеверная, чем Шива, целительница.

— Когда два-три из них звонить начинали, — криво ухмыльнулся Байкер, представив себе эту картину, — а то и все зараз, Шива вертелся, как окруженный роем диких шмелей, не зная, где отключать и кому отвечать. Он хлопал себя по спине линейкой, с разбегу ударялся о стену животом… Ничего не помогало. Телефоны-то Шива из сверхпрочного сплава заказал. Вот такая борьба за жизнь, Алевтина.

— Да, — пригорюнилась вдова. — Нет в мире совершенства. Я тоже не подберу комбинацию для похудания в бедрах.

— Это лишнее, — возразил живо Байкер. — Твои бедра подобны яблоку раздора в разрезе. Из-за подобных бедер вспыхивали военные действия. Но об этом — после. Ты под каким знаком родилась, Алевтина? Будь честна со мной. От этого зависит наше совместное будущее.

— Близнецы, — произнесла Алевтина, затрепетав.

— Нет! Только не это! — Байкер сорвал со стены репродукцию почитаемого вдовой Нострадамуса и, выхватив гелевую ручку, принялся быстро чертить геометрические фигуры. — А число, Алевтина! Число!

— Шестнадцатое июня, — призналась она упавшим голосом.

— Сходится! — вскричал Байкер, отбросив ручку. — Я чувствовал! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Оба — Близнецы, и оба — шестнадцатое июня! Ты видишь, где точка гипотенузы пересекает параболу?!

Целительница бросилась в распахнутые объятия возлюбленного.

«Надо месяц и число не забыть, — подумал новорожденный „близнец“, прижимая к себе дрожащую Алевтину. — Проявителю один хрен, какую дату в паспорт вписывать».

В столицу Байкер прибыл из Новороссийска и уже шестой год обретался по съемным квартирам. Средства на приобретение собственного жилья Байкер скопил давно, но век бандита короток, и в случае его бесславной гибели под огнем конкурентов жилье досталось бы ненавистной сестрице. Братьями судьба его обнесла. Потому Байкер предпочел сохранить средства до момента «завязки». Такого момента он давно ждал. Покинуть Глеба Анатольевича без уважительной причины было равносильно самоубийству. Но теперь «завязка» близилась. Телохранитель Малюты чувствовал ее интуитивно. А интуиция была у него — дай Бог каждому. Так что магическая бездетная вдова с трехкомнатной обителью подвернулась ему как нельзя кстати.

Пока в квартире № 134 прямо на портрете великого Нострадамуса вершилось судьбоносное предсказание, в прямо противоположной квартире № 132 Никита Брусникин заканчивал свою печальную повесть.

— Лихо ты свою задницу подставил, — задумчиво подвел итоги Шолохов. — Такой змеиный клубок разве что Кузьмичу по силам размотать. Дрозденко мы, конечно, отфильтруем. Свяжемся с коллегами из Интерпола. Зуб даю, что этот ложный африканец давно у них под ночным колпаком. От него и к Малютину ниточка тянется. Полагаю так: братва надумала кинуть Дрозденко, а твое портретное сходство использовать в Монровии для перевода его бабок на собственные счета. Что бы ты там ни подписывал, это явно был не страховой полис. «Продюсера» твоего они убрали сразу после завершения операции, а с тобой решили подождать пару-тройку месяцев, как с личностью, устранение которой может вызвать нежелательный общественный резонанс. Очевидно, сейчас готовят что-то простенькое. Несчастный случай, например. Должен тебе доложить, что пивная «Лорд Кипанидзе» у Малюты под крышей. И если бы ты не поперся туда на поиски Капкана, они о тебе, может, и не вспомнили бы. Хотя это — сомнительно. Глеб Анатольевич с Лыжником свидетелей не оставляют. Потому и на воле до сих пор.

— Утешил, — мрачно отозвался Брусникин. — По крайней мере, буду знать, что я не сам напросился, когда меня под электричку столкнут.

— Но с тем товарищем изрезанным, которого ты до Шереметьево-два подкинул, абсолютная непонятка. — Опер выпил и захрустел маринованным огурцом. — Допускаю, что ему посчастливилось ускользнуть от Малюты. Но как он тебя вычислил по дороге в аэропорт, логическому анализу не поддается.

— И не поддастся, — отпустил загадочную реплику молчавший до сей поры Матвей Николаевич Буслаев.

Оператор тоже выпил, глядя куда-то в потолок.

— Эй! — возмутился Кумачев. — А почему все чокаться вдруг перестали?!

— В доме покойника не чокаются, — пояснил Никита.

— Будешь жить! — Шолохов ударил кулаком по столу. — Сегодня же у Кузьмича бумаги оформлю! Завтра поставим тебя под охрану, а за неделю мы всю кодлу чисто подметем! Эти упыри твоей личности не коснутся! Слово офицера!

— Ах! — вздохнула, прижимаясь к нему, художник по мундирам Шаманская. — И почему у нас в «Квадрате» не стоят военные?!

— За военных в квадрате! — воодушевлено произнес тост Миша Кумачев.

— Пока же из дома не выходи, — предупредил Андрей Брусникина. — Оружие есть?

— Нет. — Никита пододвинул к себе банку «9 жизней». — Но есть вечерняя репетиция.

Петр Евгеньевич Метеоров отобрал у Никиты банку и передал ее по назначению.

Кот, сидевший под столом, немедленно приступил к трапезе.

— Только в театр и обратно, — согласился опер. — Причем лучше — в сопровождении. Хотя не думаю, что они раньше завтрашнего дня отойдут от встречи с филологом. Ну, мне в участок пора. Тебя подбросить?

Вопрос был адресован Зое Шаманской.

— И как можно выше, — откликнулась та с энтузиазмом.

Галантный Шолохов помог ей подняться, и вместе они покинули общество.

— Мне, пожалуй, тоже пора, — засобирался Петр Евгеньевич. — Придавлю подушку до репетиции. И вам рекомендую. Как доктор.

— Значит, на троих сообразим! — Кумачев открыл предпоследнюю бутылку.

— Извини, Мишель, — отказался измотанный хозяин. — Я уже вообще ничего не соображаю. Даже на троих.

— Значит, после репетиции, — легко уступил Кумачев. — Евгеньич, я с тобой.

Метеоров дождался его в дверях.

— Могу отца попросить, чтобы он своих «чонкиных» снарядил. — Миша уже из прихожей вызвался оказать товарищу содействие.

Но вмешался оператор Буслаев:

— Не стоит. Я сам Никитку в театр отвезу.

Итак, они остались вдвоем: Никита и Буслаев. Некоторое время молча покуривали.

— А ведь не Дрозденко с тобой на заднем сиденье «Фольксвагена» ехал, — произнес, глядя задумчиво на Брусникина, оператор. — Ты ведь, Никита, своего ангела-хранителя в последний путь проводил.

— Бросьте, Матвей Николаевич. — Никита загасил окурок в хрустальной пепельнице. — Без вас тошно. Потом ангелы, во-первых, согласно традиции, белые, во-вторых, они с крыльями, и самое главное — рожа-то у этого почему была моя? Да еще исполосованная вся, как у матроса в кабацкой поножовщине?

— А таким ты его сделал, Никита. — Буслаев поймал кота, отиравшегося у его ног, и уложил на колени. — Вот смотри: черным кота создал Господь, но ангел-хранитель явил тебе, Никита, облик души твоей кровоточащей.

— Перестаньте романы сочинять! — огрызнулся Брусникин. — Вы, Матвей Николаевич, оператор, а не узник ирландских предрассудков! Что я, Дориан Грей, по-вашему?! Оглянитесь! Вокруг подонков не меряно! Я-то чем хуже?!

— Не знаю, — покачал седой головой Буслаев. — Верить или нет — твое право. Но только помнишь ты наш разговор во время съемок «Ангельского терпения»? Так вот. Расскажу тебе один случай. Только тебе, поверь. Больше никому не рассказывал. Как тебе известно, воевал я на торпедном катере. Страшно воевал. После каждого боевого задания и половины наших не возвращалось. Настал и мой час. Из Киля шел транспорт с боеприпасами. Топить его должны были «Щуки», подводные лодки, иначе говоря, а пробить для них брешь в конвое немецких эсминцев обязаны были мы. Если бы не туман, перетопили бы нас из орудий, как слепых щенков. Туман и скорость — вот все, что позволяло нам подойти на расстояние выстрела. Дальше — торпеда, крутой оверштаг и давай Бог ноги. Немец бил вслепую, так что гробешник наш разнесло шальным снарядом, когда уже казалось, что все позади. Часа два болтало меня в спасательном жилете на студеных волнах, прежде чем я очнулся после контузии. Ног своих я не чувствовал, голова звенела, точно склянки перед вахтой, и надежды у меня, геройского мичмана, не осталось никакой. А мечтал я снимать кино после победы. Обидно мне стало — ужас как. Но вдруг, представь, увидел я корму лодки. Откуда взялась она, Бог знает. Разглядел я только, что на веслах — рыбак. По крайней мере, был он в плаще с капюшоном. Кричать-то я пробовал, но сплошной хрип вырывался из моей глотки, будто кто-то на пионерском горне играть учился. Тогда изо всех оставшихся сил я поплыл за кормой. Медленно, кое-как продвигался я вперед. А лодка, хотя расстояние меж нами не сокращалось, все время шла так, что я оставался в кильватере. И потерял я ее из виду лишь тогда, когда заметил впереди берег. Она просто рассеялась, как прежде рассеялся туман. Подобрали меня рыбаки-чухонцы — на отмели. Когда же я пришел в сознание, а минуло недели две, прежде чем здоровый мой организм поборол воспаление легких, рыбаки-островитяне поведали мне, что рыбалить в то утро из хутора никто не выходил и все их лодки оставались на берегу.

— Померещилось. — Никита, скомкав, бросил на пол опустевшую пачку из-под «Мальборо». Кот покинул колени Буслаева и загнал пачку под газовую плиту. Порядок был восстановлен, и кот снова запрыгнул на колени оператора.

— Как угодно, — сказал Буслаев. — Иди спать. Разбужу за час до репетиции.

«Чем я так задел тебя? — ворочаясь на диване, переживал Никита. — Пошлым до изумления монологом? Так не я же его написал. Охламонов написал. И вообще, это — самосуд. Одумайся. Вернись. Или Господь не простит нас обоих. Ведь не в том дело, что я спасовал перед неудачами. Не в том даже, что я смерти боюсь. Просто жизнь без тебя стала пуста, и я ощутил это, поверь мне. Ведь пустоту ощущаешь, когда она образуется, не раньше. Надо, чтоб я бросил играть? Я брошу. Надо, чтоб я исповедался в грехах своих? Исповедуюсь. Слово драгунского капитана. Но если ты слышишь, подумай. Ведь ты сейчас — дезертир. Я-то откупился от призыва на „срочную“. От посылки, быть может, в Чечню. Но в твоем военкомате этот номер не пройдет. Не те над вами стратеги».

Как ни удивительно, Брусникин оказался прав. Небесные стратеги — совсем другие, нежели человеческие. И подтверждением тому может служить воистину детская радость Зои Шаманской, вцепившейся в локоть своего галантного кавалера, как только они с Андреем вышли из подъезда в предрассветные сумерки:

— Загадывай! Загадывай скорее! Падает!

Отупевший после бессонной ночи Шолохов покосился на экстравагантную спутницу, подозревая с ее стороны какой-нибудь подвох.

— А я уложилась! — крикнула счастливая Зоя и, раскинув руки, бросилась на газон, покрытый утренней росой.

— Зря. — Андрей, так и не поняв, о чем, собственно, речь, потянул ее за руку. — Простуду схватишь элементарно. Лучше я тебя до постели довезу.

А падающая звезда, увиденная Зоей, давно погасла где-то над линией горизонта. Но была это совсем не звезда. Был это сам огненный Уриэль, один из старших ангелов, исполняющий по необходимости роль Божьего посланника и снизошедший на Землю по делу, не терпящему далее отлагательства.

Снизошел он именно в районе заповедного парка близ города Одинцово. Точнее, на вершину холма за дубовой рощей, холма пологого и беспорядочно заросшего елями с одной стороны, а с другой обрывавшегося почти вертикально до собственного основания.

На крутом его обрыве возвышался полумертвый могучий дуб. Узловатые корни дуба, будто удавы, пробивались петлями из песчаного склона и уползали обратно в поисках влаги, которой давно уже не хватало приземистому великану, чтоб снова покрыться зеленой листвой, как в юные годы.

Сухое дерево с треском вспыхнуло, мигом обратившись в гигантский факел. Огонь пробежал по толстой узловатой ветке, обращенной к обрыву, и далее по канату, обвязанному вокруг нее, до автомобильной шины, приспособленной местными школьниками для катания над пропастью. Дымящаяся шина пролетела метров десять, отделявших ее от незначительного пригорка внизу, ударилась об него, подскочила и углубилась в заросли крапивы.

Архангел взмахнул горящими вечным пламенем крыльями, огляделся и увидел того, кого искал. Прислонившись спиной к ели, произраставшей на пологом склоне холма, сидела темноволосая девушка лет шестнадцати. Черты лица ее были поразительно правильны, и лишь смертельная бледность да кровоточащая рана на лбу с застрявшей в ней щепкой отпугнули бы случайного прохожего. Явление Уриэля не вывело ее из задумчивости и не заставило повернуть голову, когда архангел присел рядом, создав вокруг себя выжженное дотла пятно среди палых сосновых игл и листьев.

Разгневанный Уриэль сразу начал разговор на повышенных тонах, способных привести в трепет любого беса, будь он хоть трижды бесноватым. Даром что Господь отрядил его присматривать за адскими силами. Если бы у архангела даже и были уста, они бы не разомкнулись. Небожители слышали друг друга без слов.

— Как посмел ты самовольно оставить вверенную душу? Или неведомо тебе, что лишь Отец наш вправе отозвать ангела, когда пробьет ее первый бессмертный час?

— Здесь. Об это самое дерево. Она помчалась сверху, впервые встав на лыжи. Ведь она только переехала с родителями из Ташкента. Кроткая и отзывчивая, она была рождена для любви. Но одноклассники смеялись над ней, и она испугалась собственного страха. А меня уже отозвали. Отозвали, чтобы я принял под крыло свое какого-то проходимца. В чем смысл?

— Во всем. — Уриэль был краток и прям. Архангелпросветитель, обучающий, согласно «Книге Еноха», тайнам вселенским, не счел нужным вдаваться в подробности.

— Я не понимаю, — растерянно отозвалась девушка.

— Еще один стремится взвесить тяжесть огня, — в раздражении сказал Уриэль. — Еще один жаждет измерить дуновение ветра. Или ты возвращаешься, или тебя заменят. Наказание твое будет сурово, ты знаешь.

— Да. — Печальная девушка впервые повернула к архангелу лицо, и по щекам ее побежали слезы. — Я возвращаюсь. Прости мне, учитель, слабость мою, как простил Христос отрекшегося трижды апостола. Ведь я лишь хотел…

— Справедливости? — Если бы вселенский мудрец умел смеяться, он бы рассмеялся. — Ты слишком долго прожил среди людей. Правосудие в человеческом его толковании затмило тебе голову, нижний чин. Это тебя оправдывает. Но сегодня я проверю твою работу над ошибками. Бог в помощь.

Одним прикосновением небесный стратег испарил давно погибшую девушку и сам исчез, точно пламя костра вдруг погасло на пепелище, где прогорели последние угли.

Тем же днем пара озадаченных подростков стояли на холме у обгорелого пня.

— Семенов тарзанку ликвидировал. — Тот, что постарше, плюнул с обрыва. — В рыло захотел, сволочь.

— Может, метеорит поищем? — усомнился младший.

— Дурак ты, Леха. — Старший достал из мятой пачки окурок и понюхал его с явным отвращением. — Ты бы еще летающую тарелку поискать предложил. Спички есть?

К его глубокому огорчению, спички у младшего нашлись.