"Таро Люцифера" - читать интересную книгу автора (Маркеев Олег Георгиевич)

Глава десятая

Жизнь улыбается тебе, а ты шлешь ей воздушный поцелуй, когда по венам твоим бежит жидкое золото коньяка. Кто пил, спорить не станет.

А если это не обычный марочный продукт, а чистая амброзия двухсотлетней выдержки? Господа, надо вовсе не иметь души, чтобы, вкусив божественный нектар, не ощутить себя равным богам!

Корсаков спешил к Трофимычу за новой бутылкой, взамен той, что по прихоти судьбы бальзамом излилась на израненную душу участкового. Корсакову досталась ровно половина, и под действием волшебного напитка он не шел, а летел на крыльях счастья, распугивая мирных граждан, совершающих поздний променад по Арбату.

Ошалевший не столько он выпитого, сколько от запредельной несуразности всего произошедшего с ним за последние сутки, он чувствовал на своих губах глупую улыбку, выигравшего миллион идиота. По всем раскладам, избитый и растоптанный, загнанный в свою конуру и обложенный со всех сторон, он должен был свернуться калачиком и дрожать в предсмертной тоске. А он шел, нет, летел на черных крыльях распластавшегося плаща, подобный тому непокорному ангелу света, что бросил вызов самому богу и, насколько известно, ни разу об этом не пожалел.

Рифленые подошвы армейских ботинок вминали арбатскую мостовую. Звезды смотрели с небес. А красивые женщины провожали взглядом.

У фонтана с золотой Турандот кучковалась компашка неформального вида выпивох. Корсакова узнали.

— Лис, давай к нам! — крикнул парень, салютуя пластиковым стаканчиком. — Славич проставляется.

— Позже, други игрищ и забав, чуть позже! — ответил Корсаков, не сбавляя гренадерской поступи.

Он свернул в переулок, прошел под аркой, где кто-то невидимый громко копался в мусорных баках, переулком вышел к палисаднику.

Особняк затаился в темноте, как унылый бомж в темном парадном.

Игорь тихо свистнул и громко объявил:

— Трофимыч, ахтунг-ахтунг, в небе Корсаков!

Он вбежал по лестнице.

В доме стояла гробовая тишина.

«Оно и хорошо, — отметил Корсаков. — Хуже было, если бы тут гульбарий шел в полный рост. На халявное пойло у нас народ летит, как мухи на дерьмо. Но Трофимыч, как выяснилось, мужик серьезный».

— Дед, ты где? — крикнул он в темноту.

Ответа не последовало. Только эхо, поблукав по лабиринту дома, увязло в темноте, как в старой вате.

— Дед, эй! Не бойся, один я! — крикнул Корсаков, проходя через зал.

Показалось, на втором этаже негромко хрустнула половица.

— Я поднимаюсь.

Корсаков, стараясь создавать побольше шума, затопал по лестнице.

Замер на середине. Света на втором этаже не было.

Сердце гулко заколотило в груди. Как сквозняком, выдуло хмельное веселье.

— Трофимыч, что без света сидишь? — понизив голос, спросил он.

Поднялся на последнюю ступеньку.

Под каблуком тонко треснуло стекло. Он присел, на ощупь нашел осколок. Был он вогнутый и прозрачный, как январский лед.

«Лампа!» — грохнуло в голове.

Корсаков настороженно замер. От всей души выругал себя, что, поддавшись импульсу, остался без оружия. Трофимыч максимум из чего стрелял, так из «тулки», куда ему совладать с ТТ; в корову с двух шагов не попадет.

Игорь осмотрелся в поисках чего-то, способного послужить оружием. В переделах досягаемости ничего лучше, чем обломок перил с острым концом не нашлось. Он подхватил его, как дубину, взвесил в руке. Солидная тяжесть дубовой палицы внушала уверенность.

— Дед, ты где? — громко крикнул Корсаков и бесшумной тенью скользнул в коридор.

Стоило сделать шаг, как под ногами предательски заскрипели осколки лампы. Пустой патрон раскачивался на проводе, тихо постукивая по косяку.

Игорь сделал шаг вперед. И едва успел пригнуться. Из темноты на него устремилась разлапистая тень, пронеслась над головой, обдав запахом перьев и гнили.

Корсаков кувырком прокатился по полу. Оглянулся. И невольно перекрестился.

Черная тень, ударив по воздуху огромными крыльями, застыла над перилами, а потом вытянулась, став похожей на торпеду, вылепленную из густого дыма, и с воем взмыла вертикально вверх. Где-то под крышей грохнуло, заскрежетало, словно клещами рвали металл, с потолка вниз посыпалась труха и мелкие щепки. Потом вновь в доме повисла тишина.

— Чур, меня! — суеверно прошептал Корсаков.

Мелькнула мыслишка, что чудит древний коньячок; за столь долгий строк он вполне мог стать микстурой, вызывающей демонов, или эссенцией для ускоренного погружения в белую горячку.

Выставив вперед дубину, он стал красться по коридору, рывком проскакивая дверные проемы, успевая заглянуть вовнутрь. Всюду было пусто.

У последней двери он остановился. Прижался спиной к стене.

— Трофимыч, ты живой? — позвал он. — Не вздумай шмальнуть, старый. Это я — Игорь.

Он подождал, пока Трофимыч не выдаст что-то типа «Денег принес?». Ответом был только волчий вой сквозняка.

Корсаков оттолкнулся от стены и шагнул через порог. Дубину он держал наизготовку, как бейсболист, готовясь срезать ударом любого, кто окажется на пути.

В разбитое окно свободно врывался ветер. На уцелевшем сколе стекла отчетливо виднелся оттиск ладони. Корсакову на память сразу пришли все пионерские страшилки про «Черную руку» и «Гроб на колесиках».

Он глупо усмехнулся, пытаясь защитить сознание от помрачения увиденным.

А в комнате было жутко. Не столько из-за полумрака и сгустков теней по углам. Здесь только что справила свой шабаш Смерть.

На полу слюдяными стеклышками блестели черные лужицы. Смазанные отпечатки подошв, вступивших в еще не застывшую черную жидкость, отчетливо пропечатались на пыльных досках. На стене у пролома виднелась широкая, словно малярной кистью проведенная, дуга. Она обрывалась у самого плинтуса, а по полу под ней расползалось большое пятно.

Корсаков подцепил дубиной влажный комок, валявшийся у его ног. Поднес к глазам и с омерзением вздрогнул. Тряпка была пропитана кровью. Он присмотрелся и едва сдержал рванувшийся из горла крик.

Вязаная шапочка Трофимыча окончательно пришла в негодность. Кто-то словно пережевал ее, растерзал острыми клыками, а потом выплюнул в чан с кровью.

Корсаков отшвырнул кровавый комок. Отстраненно подумал, что звать Трофимыча, больше смысла нет.

Стена при ближайшем рассмотрении оказалась сплошь покрыта царапинами. Кто-то драл обои так, что следы когтей ушли глубоко в штукатурку. Полоса на стене оказалась кровью, оставленной кем-то осевшим на пол со сквозной смертельной раной.

«Не жилец», — вынес приговор Корсаков, мысленно прикинув размер выходного отверстия, из которого на стену хлестнула кровь.

Тугой удар тюкнул в макушку.

Корсаков рефлекторно отпрянул, развернулся и дважды перекрестил воздух дубиной.

Поднял взгляд вверх. На потолке распласталось огромное жирно-темное пятно, все усыпанное тугими бубочками зреющих капель.

Корсаков потянул носом. К прелым миазмам заброшенного жилища подмешался странный запах, будто в комнате раздавили огромную жабу. И запах этот не мог развеять даже сквозняк из окна.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Корсаков.

Он не мог отделаться от ощущения, что находится под прицелом пристального взгляда, устремленного в него из темноты.

Края пролома были густо измазаны кровью.

Игорь понимал, что труп Трофимыча мог находиться только в потайной комнатке, но заглядывать туда не было никакого желания.

Он присел на корточки и внимательно осмотрел пол. Натоптали минимум с десяток человек, определил он по отпечаткам. Ни одной гильзы не обнаружил. Или дед так и не решился пустить оружие в ход, или кто-то аккуратно собрал стреляные гильзы.

«Мало вероятно, что стрелял, — подумал Корсаков. — Из ТТ, как из пушки, бабахает. Один выстрел — и весь Арбат уже на ушах стоял бы».

Он еще раз принюхался. Характерного запаха пороховой гари не было. Зато сырой, как из погреба, лягушачий запашок усилился. Явно пахло из пролома.

Корсаков отщепил от дубины тонкую лучину, поджег и сунул в пролом.

Света от дрожащего язычка пламени хватило, чтобы развеять густой мрак. Главное, трупа Трофимыча не было, хотя Корсаков приготовил себя к тому, чтобы увидеть растерзанное тело.

Стены в «черном кабинете» были испещрены следами когтей и густо забрызганы каплями черной слизи. Мебель сдвинута или опрокинута. Странно, но ящик с бутылками остался на месте.

Стояла густая, плотная вонь. Смесь сырости и вспоротых кишок.

Неожиданно, капли слизи на стене ожили. Потекли вниз, петляя и сливаясь друг с другом, вычерчивая отчетливые арабески.

Корсаков коротко вскрикнул. Линии на стене сами собой сложились в изображение козлоного чудища, сидящего на камне в форме человеческого черепа.

Игорь выронил лучину. Мрак затопил «черный кабинет».

Затаив дыхание, как перед прыжком в воду, Корсаков втиснулся в пролом, ухватился за края ящика и отчаянным усилием потянул к себе.

Игорь огляделся. Ощущение прилипшего к спине пристального взгляда не отпускало, сколько не петлял по пустынным арбатским переулкам.

Он вцепился в ограду церкви Воскресения. За узкими оконцами тускло горели лампады. Казалось, что внутри церкви существует иной мир, полный благостного умиротворения. До жути захотелось перемахнуть через частокол ограды, броситься к дверям, колотить кулаком, пока не откроют и не впустят в этой нагретый свечами покой, где нет страха смерти, где отпускаются грехи и нет нужды убивать, чтобы выжить.

— Господи, не оставляй меня! — прошептал Корсаков, подняв взгляд на тусклое золото креста.

По лодыжке прошла горячая волна. Корсаков посмотрел под ноги.

Огромный черный котяра терся о штанину.

— Пошел! — зашипел на него Корсаков.

Котяра вдруг ощерился, замахнулся лапой и раззявил красную пасть.

— Ах, ты, блядь! — Корсаков с силой дал пинка котяре.

Но удар пришелся в пустоту. Черный кот просто растворился в темноте.

Корсаков ошарашено уставился на асфальт, где секунду назад сидел котяра.

Передернув плечами, бросился через Филипповский переулок к бульвару.

На Гоголевском ярко горели фонари. В сквере на бульваре гомонили пьяные голоса: молодежь, оккупировавшая скамейки, продолжала весело туситься.

У дома с аркой замерли две иномарки. Мощный, как БТР, джип и элегантная машина представительского класса, в народе именуемая «членовоз».

У «членовоза» переминался с ноги на ногу Леня Примак. Увидев Корсакова, он радостно замахал руками.

Корсаков помедлил, как актер перед выходом на сцену. Глубже надвинул «стетсон» на глаза и решительным шагом направился к машинам.

— Игорек, мы тебя уже десять минут ждем! — воскликнул Леня, суетливо подбегая к Корсакову. Отпрянул, увидев, синяки на его лице. — Бог мой, в каком ты виде?!

Корсаков с интересом осмотрел Примака. Искал признаки того Леньки, кто видел нечто, способное изменить жизнь. И был так ошарашен открывшимся ему, что не смог один вынести запредельности знания. Бросил все и помчался к другу.

Ничего Корсаков не нашел. Ни следов откровения, ни последствий пьяной исповеди. Леня Примак, полежав под капельницей, вместе с сивухой вымыл из себя все. Реанимировался. Вернулся к привычной жизни.

— Целовать меня не обязательно, — холодно обронил Корсаков. Кивнул на черные стекла «членовоза». — Банкира привез?

Леня не успел ответить. Из джипа вывалились два двухметровых качка в приличного вида костюмах. Один подошел к Корсакову в плотную, второй встал, широко расставив ноги и прикрыв скрещенными кулаками пах, в шаге за спиной первого. На Корсакова он даже не посмотрел, принялся, медленно поворачивая голову, сканировать окрестности.

Зато тот, что стоял ближе, провел детальный внешний осмотр. Остался он им доволен, или нет, по бесстрастному лицу сказать было нельзя.

— Это тот, кого мы ждем? — обратился телохранитель к Примаку.

— Да. Видите ли…

Парень, не дослушав, сконцентрировал взгляд на лице Корсакове.

— Оружие есть? — спросил он бесстрастным голосом.

— Увы, нет! — улыбнулся ему в лицо Корсаков.

— Позвольте удостовериться.

Корсаков распахнул плащ.

— Учти, у меня стеклотара, кантовать не рекомендуется. Не расплатишься.

Уголки губ у парня чуть заметно дрогнули, обозначив улыбку. Он дал понять, что юмор гостя оценил, но, сам шутить не намерен.

Чуткими пальцами он пробежал по телу Корсакова от плеч до лодыжек.

Выпрямился.

— Карманы плаща, пожалуйста, — произнес он.

— Там бутылки. — В карманах плаща Корсакова без проблем разместилось пять полных бутылок и одна пустая. — За оружие сойдут?

— При желании, — обронил телохранитель. — Придется достать.

— Отвали! — Корсаков повернулся к Лене. — Скажи своему клиенту, чтобы заканчивал цирк. Может он меня еще анализ кала заставит сдать?

— Игорь, человек заботится о своей безопасности, что тут такого? — вступился за банкира Леня.

Телохранитель прижал палец к уху, куда уходил витой проводок, кивнул.

— Вас просят показать одну бутылку, — обратился он к Корсакову.

Черное стекло «членовоза», поехало вниз на десять сантиметров.

Корсаков повернулся к Лене, протянул ладонь.

— Двести баксов!

— Что? — Примак опешил. Потом вспыхнул, ворча, полез в карман. — На, кровопийца!

Он сунул, скомкав, в ладонь Корсакова деньги.

Игнорируя телохранителя, Корсаков передал бутылку Примаку.

Примак, наскоро ее осмотрев, кинулся к окошку машины, согнулся, сбивчиво зашептал что-то щель. Стекло поехало ниже, расширив проем ровно настолько, чтобы внутрь могла пройти бутылка.

Спустя минуту телохранитель вновь вдавил палец в ухо, выслушал команду в наушнике и кивнул.

Окатил Корсакова взглядом пса, которого дернули за жесткий ошейник.

— Прошу в машину, — безо всякого энтузиазма, произнес он.

Телохранители, как заводные солдатики, ловко исполнили маневр, очевидно, гарантирующий Корсакова от пули снайпера.

Корсаков нырнул в пахнуший роскошью салон. Плюхнулся в мягко кожаное кресло.

— Добрый вечер, Михаил Максимович, — поздоровался он с сидящим вполоборота к нему мужчиной, представительностью и ухоженным видом не уступавшим своей машине. — Надеюсь, причина извиняет хлопоты, которые я вам доставил?

Добровольский с улыбкой сытого кота баюкал в руке пузатую бутылку.

Он пристально посмотрел на Корсакова сквозь тонкие стекла элегантных очков и молча кивнул.

Охрана использовала все преимущества в скорости и маневренности машин, чтобы проверить, нет ли за кортежем «хвоста». Примерно с полчаса они катались по Замоскворечью, то резко ускоряясь, то быстро ныряя в переулки, крались по темным улочкам и, выскакивая на ярко освещенные магистрали, ставили рекорды скорости, пролетая на желтый свет светофоры.

Все это время Добровольский хранил молчание. Он то разглядывал бутылки, то, не таясь, изучал Корсакова.

Игорь, удобно усевшись в уютном кресле, косился в окно на мелькающие огни города, приглушенные тонировкой стекла. Задумавшись, поглаживал жесткую щетину, проклюнувшуюся на подбородке. Разбуженная мягкой качкой, в теле вновь проклюнулась боль. Пока еще слабая, но уже нудная и свербящая. Словно злая мышка, забравшись под грудную клетку, пробовала зубки.

Миновав отель «Карпински», машины приняли вправо, съехали под мост и остановились на набережной. Через реку белела поизносившимся шиком социализма гостиница «Россия». Разводы огней качались на черных волнах. Кремлевские звезды вспарывали низкое небо.

— Будет ураган, — обронил Добровольский.

Корсаков повернулся к нему.

— Вы климатоник, Михаил Максимович?

Добровольский усмехнулся.

— Слава богу, нет. — Голос его был мягкий и бархатный, как кожа сидений в «членовозе». — Просто, имею на сей счет достоверные данные. Не надо быть ученым-метеорологом, чтобы предсказать, что грядет резкая смена погоды. Над всей европейской частью уже неделю стоит жара. А ведь Антарктика никуда не делась. Легкое дуновение холода, и этому тепловому застою придет конец. В одночасье. — Он улыбнулся. — У вас не возникает ассоциаций с крахом СССР?

— С крахом СССР у меня такие ассоциации, что я боюсь испортить вам аппетит, — ответил Корсаков.

Добровольский издал добродушный хохоток.

— Надеюсь, вы не из тех, кому режет глаза чужая удача? — поинтересовался он.

— Все относительно, всему отпущен свой срок, — пожал плечами Корсаков.

— О! Да вы философ! — изогнул бровь Добровольский.

— Скажем так: не дурак, — уточнил Корсаков. — А вот вы, Михаил Максимович, безусловно, умный человек.

— Надеюсь, это комплимент?

— Нет, констатация факта.

Добровольский закинул ногу на ногу.

— Тогда, если можно, подробнее.

— Вы известный в узких кругах коллекционер, Михаил Максимович. А все коллекционеры делятся на больных, идиотов и умных. — Корсаков выдержал паузу. — Больные отказывают себе во всем, сидят на черном хлебе, лишь бы купить недостающую к серии марочку или акварельку Репина. Заканчивают в дурдоме, или с проломленной головой. Идиоты создают корпоративные коллекции, тратя безумные деньги попусту. И заканчивают тем, что в открытую покупают на «Сотби» Кандинского и везут картину на родину. Забыв, что неблагодарность есть отличительная нашей родины. Вторая после каннибализма.

Добровольский хмыкнул и с явным интересом стал ждать продолжения.

— Прямо в Шереметьево в холст с одной стороны вцепляется Минкульт, с другой налоговая полиция. Рвут каждый в свою сторону. Все заканчивается компромиссом, в котором меценат и радетель за культурное возрождение не участвует. Ему жалуют отсрочку от явки к Генпрокурору и намекают, что не мешало бы пожертвовать еще и на футбол.

Добровольский блеснул глазками.

— А умный?

— Умный, это вы, Михаил Максимович, — с легким поклоном ответил Корсаков. — Коллекционируете только то, что можно быстро вывезти из страны. Что легко можно реализовать или, на худой конец, лично уничтожить с полным для себя удовольствием. Не стану гадать, сколько миллионов стоит ваш винный погребок, но если пригласите в него вместе встречать Конец света, приму приглашение с превеликим удовольствием.

Добровольский захохотал и хлопнул по колену притихшего Леню, едва уместившегося на откидном стульчике.

— Он у нас такой! — Примак с готовностью подхватил веселый настрой клиента и залился дребезжащим смехом.

— Кто бы за вами не стоял, Игорь, я согласен заключить сделку, — резко оборвал веселье Добровольский.

Примак захлопнул рот и шире распахнул глаза.

— Вы же не думаете, что я поверю, что арбатский художник, — в устах Добровольского «художник» прозвучало как «бомж», — способен получить доступ к такому раритету.

— Думайте, что хотите, — холодно обронил Корсаков. — Расплачиваться вам предстоит со мной.

Добровольский покачал в руке бутылку.

— Внешний вид вполне удовлетворительный. Что же касается содержимого… — Он пожевал губами, выдерживая паузу. — Требуется провести детальный анализ. Тогда и поговорим о цене.

Корсаков хмыкнул. Достал из кармана пустую бутылку. Протянул Добровольскому.

— Там еще осталось на донышке. Уверен, такому знатоку как вы, Михаил Максимович, не составит труда по аромату и вкусу установить качество напитка.

Добровольский обмер, удивленно уставился на бутылку.

Леня держал удар значительно хуже. Он издал сдавленный стон, заелозил задом по стульчику, и схватился за голову.

— Ты вылакал коньяк?! — простонал он.

Добровольский чуть отстранился и промолвил:

— Ваш друг сумасшедший.

— Вовсе нет, Михаил Максимович! — ответил ему с улыбкой Корсаков. — По новому «Закону о кладах» государству полагается двадцать пять процентов. Одну из шести бутылок я выпил за почивший в бозе Союз и демократическую Россию. И считаю, что с любимой родиной в расчете. Разве это не разумно?

Добровольский шумно выдохнул через нос. Поправил съехавшие с короткой переносицы очки.

— Давайте бутылку! — недовольным тоном потребовал он.

Он достал из бара бокал, вытряс из бутылки несколько капель золотистой жидкости. Из нагрудного кармана достал стальной стерженек, напоминающий авторучку. Снял колпачок и погрузил острый кончик в капельку коньяка. Прибор издал пиликающий звук. То, что высветилось на миниатюрном жидкокристаллическом дисплее было видно только Добровольскому. Но, судя по лицу, показания прибора его удовлетворили. Затем он принялся с задумчивым видом понюхивать, покачивать бокал, размазывая по стенкам каплю, наконец, поймал ее на язык. Замолчал, закрыв глаза.

— Допустим, допустим, — пробормотал он.

Но глаза выдали. В них на мгновенье полыхнул алчный огонек.

— Сомневаетесь? — подсек Корсаков. — Тогда не покупайте.

И крючок намертво вошел в глотку жертвы.

— Несомненно, это «Хеннесси». Сужу на вкус. И тест соответствует характеристикам коньяка восемнадцатого века. Но…

— Второй половины восемнадцатого века, — тоном знатока указал Корсаков. — Это вопрос принципиальный! В тысяча восемьсот семьдесят первом году все виноградники в Европе уничтожила эпидемия филлоксеры. До этого коньяк производили двойной перегонкой сухого вина из винограда «фоль бланш». После эпидемии виноградники восстановили, привившись лозой из Техаса. С тех пор коньяк делают из винограда «уин блан», выращенного исключительно в провинции Коньяк. Кстати, дерево для бочек изготавливают только из дубов, произрастающих в тех же местах. Касаемо Ричарда Хеннесси, основателя уважаемой фирмы, отмечу, что он обессмертил свое имя и обогатил своих потомков, предпочтя военной службе производство этого нектара. Когда я пью «Хеннесси», я всегда думаю о том, как важно вовремя и безошибочно сделать выбор. Я прав, Михаил Максимович?

Добровольский бросил на Корсакова пытливый взгляд.

— Вы меня удивляете, Игорь. Создается впечатление, что этот кожаный балахон, ковбойская шляпа, весь это антураж свободного художника — камуфляж.

— Ну что вы! Просто девушкам нравится.

Добровольский кивнул, но ответом явно не удовлетворился.

— Скорее, похоже на привычку, которую вы пытаетесь выдать за убеждение.

— Вы готовы обсудить цену? — спросил Корсаков.

Примак сразу же оживился. Азартно потер руки.

— На моих глазах пустая бутылка девятисотого года ушла на «Сотби» за триста фунтов. А полные я сдам за…

— Заткнись, — бросил Добровольский.

— Тут же и мой интерес! — обиделся Примак.

— Вот и заткнись!

Добровольский уставился на Корсакова.

— Ваша цена?

Корсаков, не торопясь, одну за одной, вытащил бутылки, разложил в ряд на кресле.

— Пять бутылок по двести пятьдесят тысяч фунтов каждая. Пустая идет как презент.

Добровольский хмыкнул.

— А не дороговато?

— Минимальная стартовая цена на «Сотби». Он подтвердит.

Корсаков кивнул на Леню. Но тот, уже получив щелчок по носу, предпочел промолчать.

— До Лондона их еще довезти надо, — ввернул аргумент Добровольский. — А это расходы.

— У вас проблемы с визой? Или личный самолет налоговая арестовала?

— Не люблю хамства, — предупредил Добровольский.

— Не терплю мелких торгашей, — парировал Корсаков. — Вам это не к лицу, Михаил Максимович.

Добровольский опустил взгляд. Пухлыми пальцами погладил выпуклые бока бутылок.

— Чеком возьмете? — вскинув голову, спросил он.

— От вас — да, — коротко ответил Корсаков.

Добровольский хохотнул.

— А если я опротестую чек? Придете завтра в банк, а там — шиш.

Корсаков посмотрел ему в глаза.

— Вам это не выгодно, Михаил Максимович. Вы же не знаете, кто за мной стоит. К чему такой риск? Как учит реклама налоговой службы: «Заплатите и спите спокойно».

Добровольский помолчал и произнес:

— Вы мне нравитесь, Корсаков. Будет нужна работа, обращайтесь.

— В ближайшее время я планирую долгий отпуск в теплых краях, — максимально вежливо ответил Корсаков.

Добровольский рассмеялся и полез в нагрудный карман за чековой книжкой.

Примак, покрякав в кулак, потянулся за пустой бутылкой.

— Игорек, продай за пятьсот баксов. Чисто на память.

Добровольский бросил на него яростный взгляд и прошипел:

— Лапы убери!

Полы плаща, избавленного от тяжести в карманах, свободно хлестали на ветру.

Было душно, но Корсакова бил нервный озноб, и он запахнул плащ.

Кортеж, удаляясь, покачивал красными габаритными огоньками.

Добровольский отнесся с равнодушием к отказу Корсакова «спрыснуть сделку шампанским». Но когда Корсаков заявил, что до дома дойдет пешком, от удивления изломил бровь. Пробормотал что-то невнятное и громко приказал водителю затормозить у Храма Христа Спасителя.

Примак пребывал в полном ступоре, его едва хватило, чтобы сунуть на прощанье влажную ладошку.

Вспомнив о рукопожатии Примака, Корсаков вытер ладонь о кожу плаща. Второе пришествие Лене в прок не пошло. Кем был, тем и остался. Пассажиром на откидном сиденье чужого лимузина.

Корсаков, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, посмотрел на пенистые султаны фонтанов вокруг храма. Что они символизировали по замыслу автора проекта, наверное, осталось тайной даже для Того, кому был посвящен Храм.

— Зураб, какой креатив! — пробормотал Корсаков.

И зашагал к Гоголевскому.

«Забрать из тайника картины — и на фиг отсюда. Хватит жить идейным бомжом. Пора начинать новую жизнь», — сказал он сам себе.