"Самурай" - читать интересную книгу автора (Оловянная Ирина)Глава 38Лео разбудил меня в пять утра. Дал он мне поспать в свое удовольствие, почти семь часов. — Все тихо, — доложил Лео, — через два часа подъем. — Хорошо. Я забрал бластер и выбрался из палатки. Вот это холодрыга! Умереть можно. Я подбросил в костер побольше дров. Через час я услышал тихий сигнал будильника, и из палатки выбрался заспанный Гвидо. — Куда в такую рань? — спросил я. — Рыбу ловить. Лео говорит, самое подходящее время. — Понятно. Герой! Добровольно вылезать в такой холод! Гвидо ухмыльнулся и решил не жаловаться на этот самый холод, хотя у него зуб на зуб не попадал. — Ну я пошел. — Угу! Я бы на его месте не рыбу ловил, а восходом любовался. Через полчаса из палатки выбрался Лео. Я уже не удивился. Он взял котелок и тоже пошел к реке. Когда он вернулся с водой, я уже раскочегарил костер как следует. Он повесил котелок над огнем. — Когда был восход? — спросил он. — В девять минут, скоро же равноденствие. — Значит, закат будет без девяти шесть по твоим золотым? — уточнил он. — Угу, точно. Смотри. — Я показал ему карту. — Сегодня мы должны дойти до кромки леса. А дальше будет степь. — Скорее лесостепь. — Наше счастье, не придется тащить на себе воду и дрова. — Гвидо там что-нибудь поймал? Что-то я не слышал довольных восклицаний, — поинтересовался я с деланной небрежностью в голосе. — Ничего он не поймал. Я довольно хмыкнул. — Пора будить армию, — заметил Лео, взглянув на часы. — Угу, вот ты и буди, а я схожу умоюсь. Вода еще холоднее воздуха. Может, не умываться? Ну-у... если бы с нами не было девчонок, я бы так и сделал. Девочки прыгали вокруг костра, стараясь согреться, и жаловались на жесткие еловые лапы, на которых пришлось спать. Странно, я не почувствовал. — Мало гоняли, — заметил я Лео, — а то бы сладко спали хоть на камнях. — Угу, сегодня устрою дополнительную пробежку, — зловеще пообещал Лео. — Это у тебя шутки такие? — поинтересовалась Лариса. Я протянул ей кружку с мятным чаем: — На, согрейся. А бодрящий холод вместо чашки бодрящего кофе. Через полчаса мы были готовы выступить. Сегодня нам надо пройти немного больше тридцати пяти километров. Часов в пять вечера мы, как и было задумано, подошли к краю леса и остановились на ночевку. Мы прошли еще только треть пути. Лаура какая-то слишком бледная и несчастная и, главное, не признается Гвидо, в чем дело. Вон он ее обнимает и спрашивает, а она только мотает головой. Лариса тоже это заметила одновременно со мной. Я — великий вождь дикого племени, и глаз у меня — алмаз, с первого взгляда правильно выбрал себе боевую подругу! Лариса отвела Лауру в сторонку и сразу же добилась ответа на вопрос, что случилось: Лаура уже не мотала головой, а что-то шептала ей на ушко. К ним, переглянувшись, присоединились Тереза с Джессикой. — Гвидо, — предложил я, — давай поставим палатку, она им сейчас понадобится. Гвидо ничего не понял, но согласился. Лариса, увидев, чем мы занимаемся, поцеловала меня в щеку. — И еще крепкий горячий чай с сахаром, — с вызовом в голосе сказала она. — Угу, — согласился я, — конечно. Поужинав, я попробовал опять связаться с профом. Комм по-прежнему только трещал. А стрелка компаса все еще зависела от встряхиваний. Хорошо хоть часы идут: батарейки радиоэлектронными стенками почти не портятся. — Ничего? — спросил Виктор. Я кивнул. — Черт бы побрал ваши тоталитарные диктатуры! — Э-ээ? Как ты сказал? Виктор повторил. — Это не совсем так, — заметил я. И тут я понял кое-что важное! Как я раньше этого не замечал? Это же так просто. Жаль, что я не могу выскочить из ванной с громким криком «Эврика»! — Что это сделало тебя таким счастливым? — поинтересовался Алекс. — Не звук мотора, — ответил я. — Я кое-что понял, но это не поможет нам сейчас выжить. — По-моему, мы и так не умираем. Так что ты можешь рассказать. А если мы завтра умрем, то не от любопытства. — Ну я кое-что понял про Кремону, Каникатти и нас самих. — Тебя побить, чтобы ты из нас жилы не тянул? — поинтересовался Лео, угрожающе прищурив глаза. — Надорвешься. Что такое тоталитарное государство? — Ну оно стремится контролировать все стороны жизни всех своих граждан, — ответил Алекс, — так в энциклопедии написано. — Да, — согласился я. — А зачем? — Ну э-ээ... Из вредности. — Несерьезно. — Знаю, а зачем? — Сейчас объясню. Тоталитаризм — это не причина, а следствие. — То есть как? — Ну допустим, ты каждый день гоняешь свой элемобиль в мойку. Ты гоняешь его потому, что хочешь, чтобы он всегда сверкал, или хочешь чтобы он сверкал, потому что гоняешь в мойку? — Ну понятно. — Ясно, что государства, ну или корпорации, это в данном случае все равно, такие, какие они есть, не потому, что кто-то так решил, просто так получилось. Это для того, чтобы они изменились, надо долго и упорно что-то делать. Почему все получилось так, а не иначе, я еще не понял, я понял только, что есть. — Угу. — Существует три типа взаимоотношений между государством и человеком. Первый — рабовладельческий, государство ничего не должно, ему все должны. Характерный пример: всеобщая воинская повинность. Первые слова устава Кремоны: «Военная служба — почетная обязанность граждан» — это красивый эвфемизм, означающий «Вы все — мои рабы». Заметь, солдат клянется сражаться за корпорацию, не щадя крови, жизни и так далее. А его даже не будут спасать, если он попал в плен, наоборот, он еще, оказывается, в чем-то виноват. И могу спорить на крупную сумму, что раненых там лечат плохо. Может быть, тех, кто еще может вернуться в строй, — не очень плохо, а тех, кого надо комиссовать, — плохо, и пенсии там очень маленькие. Понятно почему: в сломанную вещь имеет смысл вкладывать деньги, если после ремонта она еще послужит, а если нет — то на помойку. Государства такого типа должны быть тоталитарными по той же самой причине, по которой машины держат в гараже — забота о собственности. Второй тип — феодальный. Существует вассальная клятва, ее соблюдение гарантируется честью, но, и это очень важно, сюзерен тоже кое-что обещает и тоже гарантирует своей честью. В приложении к отношениям «человек-государство» это означает наличие взаимных обязательств. Идеальный вариант такой: я — гражданин некого государства, и я могу выбирать из нескольких вариантов взаимоотношений. Первый: я где-то работаю, ну или у меня своя фирма, что-нибудь такое. Государство продает мне безопасность, а я ее покупаю, то есть плачу налоги и не покушаюсь на безопасность тех, кого это государство тоже охраняет. Чисто экономические отношения, никаких «священных долгов». Ну так же, как я ничего не должен владельцу магазина, в котором я что-то покупаю, если я расплатился. Второй вариант: я служу в армии или в охране порядка. Тогда я уже кое-что обещаю, и у меня появляется долг. И я гарантирую его выплату своей честью. Но и мне кое-что гарантируют. Осенью все читали наш устав, меня будут спасать, если я попаду в плен, лечить, если меня ранят, и хорошо лечить, ну и пенсия семье, если меня убьют, ну и всякое другое. Еще вариант; крупный бизнес или государственная служба, тут все очень сложно перемешано, но главное все равно остается таким же, обязательства носят взаимный характер. Третий тип — коммунистический. По-моему, его нельзя реализовать на практике, поэтому все попытки так плохо и кончились. Государство, которое к тому же должно отмереть, а значит, не государство, а общество в целом имеет обязательства перед каждым своим членом, а каждый человек в отдельности никаких обязательств не имеет. Проще говоря, куча векселей на руках, но платить по ним никто не обязан. Ясно, что и не будет. Ничего другого не бывает, потому что между двумя объектами стрелочки можно расставить только тремя способами. Вот. Все! — Гениально, — сказал Алекс, — без шуток. Проколов в логике не наблюдается. А при чем тут честь? — Как это при чем? Слово, которое ты дал, надо держать независимо от того, выгодно тебе это или нет. Взаимоотношений «человек-государство» это тоже касается, иначе они очень быстро станут рабовладельческими. — То есть ты хочешь сказать, что демократия от монархии в принципе ничем не отличается? — спросил Виктор. — Именно. Уже лет тысячу. Выбирают всегда того, в кого вложили больше денег. А тип государства от этого не зависит. Так что при монархии кровавый тиран получает свой пост по наследству, а при демократии его же выбирают пылающие энтузиазмом граждане. — М-мм, ну да, в общем так и есть. — Ясно, что все государства — это гибрид первого и второго типов, все дело в соотношении. И работать лучше всего на корпорацию, которая ближе ко второму типу. — А как же любовь к родине? Ребята хмыкнули. — На Этне слово «любовь» означает примерно то же, что «законный брак», — пояснил я, — но знаешь, мне понравилось слово «доверие», которое ты тут недавно ввел в оборот. Введи еще «любовь» и «дружбу» в их первоначальном значении. Так вот, чем больше разговоров о любви к родине, тем ближе государство к первому типу. Чувства — это личное дело каждого, никого не касается. Так что воспитание «любви к родине» — это вспомогательный элемент тотального контроля. Так же как вера в бога или богов, в историческое предназначение, в избранность по любому параметру. — М-мм, — задумчиво промычал Виктор, — ты не прав, но сейчас я не могу сказать почему. Мне надо подумать. — Ладно, — согласился я миролюбиво, — подумай. Лео посмотрел на мои часы: пока мы не выйдем к людям, будем жить по ним. — Намек понят, — вздохнул я, — отбой по гарнизону. — Угу, — согласился Лео, — Виктор, ты первый, до одиннадцати. Виктор просиял: вчера Лео еще не доверил ему пост. — Сегодня собака моя, — сказал я, направляясь к девчонкам, чтобы загнать их спать в палатку. — Ладно, — согласился Лео. — А завтра я, — заявил Алекс. Лео кивнул. — Энрик, ты будишь Гвидо. Я согласно кивнул. Сегодня мы отоспимся на всю катушку — десять часов. Кто знает, что будет дальше? |
||
|