"Ричард Длинные Руки – паладин Господа" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 18

Коней оседлали без нас: знали, что уезжаем. Меня даже удивило такое всеобщее знание и такая заботливость, чтобы мы уехали как можно раньше. Когда вышли во двор, там суетилось с десяток челядинцев, наполняли наши седельные сумы провизией.

Шершела сидела у парапета – ладони на каменных перилах, подбородок опустила на руки. Взгляд ее был задумчивым и мечтательным. На той стороне ее взгляда проплывали, послушные ее воле, далекие леса, холмы, едва видные отсюда домики и аккуратно расчерченные квадратики полей.

Она пытливо посмотрела на меня, но я ответил взглядом девственника, который даже не догадывается, что она может хоть когда-то сбрасывать одежду. И что занимается черной-пречерной магией.

Мы взобрались на седла, я подобрал поводья. Шершела наконец соскочила с парапета, Гендельсон снял шлем и, держа его на локте левой руки, галантно поклонился.

– Леди Шершела...

– Сэр Гендельсон, – ответила она голосом королевской дочки, – я желаю вам и вашему спутнику доброй дороги и славных подвигов!

Он довольно улыбнулся, что она замечает только его, а в мое сторону даже не смотрит, но она сказала мне негромко:

– А вам, сэр Ричард, я желаю, – чтобы вам не приходилось искать зелье Зухры.

Я не удержался:

– А что это?

Она снова смолчала. Ответил с довольным смешком Гендельсон:

– По легендам, Зухра, отчаявшись завоевать любовь Тахира, сумела составить такое вино, что всякий, кто его отведает, влюбляется в того, кто его поднесет.

Она смолчала снова, а я спросил:

– А что, получилось? Я уверен, что обязательно какая-то гадость случится. Либо кто-нибудь толкнет под локоть и собака все выпьет, либо еще что-нибудь...

– Неважно, – сказал Гендельсон жирным голосом. – Главное, что лекарство от неразделенной любви существует...

– А любовь может быть только неразделенной, – возразил я ему просто автоматически, ненавижу этот жирный бархатный голос. Слышал бы он свой храп. – Если она разделена, должно быть изменено ее имя.

Я поклонился Шершеле, ворота перед нами распахнули, там зеленый мир и прямая хорошо утоптанная дорога. Копыта застучали часто и четко, застоявшиеся кони пошли хорошей бодрой рысью. Некоторое время я чувствовал между лопаток недоумевающий взгляд Шершелы. Кажется, я нечаянно сморозил что-то глубокомысленное, но сам пока не пойму, что именно. Мудрости потому и считаются мудростями, что все, как червяк в тумане, вроде бы есть, а смысл ускользает.

Одно ясно, бедная дочь короля явно отчаянно нуждается в этом напитке Зухры, если сама вынуждена голой бегать за ним на кладбище.

Дождя, как я помню, ночью не было, но на траве такая обильная роса, словно оставшиеся после ливня капли. Воздух чист и пронзительно свеж. Кони прут хорошо, самим нравится быстрый бег, Гендельсон удивил меня поднятым забралом. Он сам, видимо, не просто трусил, но и считал себя в наглухо застегнутых доспехах и в шлеме с опущенным забралом более мужественным и красивым. Возможно, раньше он просто больше старался произвести на меня впечатление.

Мы двигались по тропкам, если они шли на Юг. Когда дорогу преграждал лес и вставала проблема – объезжать или бросать коней и пробираться пешком, все же находили звериные тропки, пробирались по косогорам, помогали коням перебираться через завалы. Лес когда-то да кончался, и мы мчались на конях вольно и быстро.

Эти края выглядели более населенными, чем те северные, откуда везли мощи Тертуллиана. Из леса мы наблюдали распаханные поля, на лугах паслись тучные стада. На прудах и озерах под охраной детишек плавали несметные стаи гусей и уток. Несколько раз мы слышали впереди стук топоров, видели падающие деревья.

Гендельсон дуром пер прямо, я заставлял его пятиться, обходить опасные места. Гендельсон пыжился, он-де не трус, а если будем обходить каждого сопливого простолюдина, то к Кернелю придем только к зиме. Мои челюсти сжимались, как и кулаки. Похоже, Гендельсон понимал по моим глазам, что еще слово, и он проглотит эти слова вместе с зубами.

Нам и так везло, это я понимал, все-таки идем по землям, занятым противником. Идем, не скрываясь. Гендельсону не хватает ума молчать. Даже Агиляр, если на то пошло, противник. На его землях мы не встретили церкви, при нем нет ни духовника, ни монаха-летописца, во всем замке – ни одного человека в черной сутане. А вот мага я встречал, но Гендельсону говорить об этом не стоит. Возможно, Агиляр уже сообщил... или маг по его указанию сообщил императору Карлу о двух подозрительных рыцарях...

Сейчас мы по широкой дуге, прячась за деревьями, миновали крупное село. Гендельсон бурчал, я с облегчением вздохнул, когда село осталось позади, конские копыта застучали по старой дороге, где, похоже, давно никто не ездит...

– Ведьма! – вскрикнул Гендельсон.

Далеко впереди холм, на холме высокий черный столб, а на заостренной вершине столба что-то вроде конского черепа. Под столбом крохотная скорчившаяся – фигурка. Я напряг зрение – да это женщина. И, конечно же, как здесь говорят, обнаженная... То есть голая.

– Ну у тебя и глаза! – сказал я с завистью. – В снайперы бы.

– При чем тут глаза, – возразил он, не поняв, кем я его обозвал. – Видно же, что это ведьму вывели за пределы града и приковали...

– Даже приковали?

Кони шли рысью, я перевел в галоп, потом снова на рысь. Женщина обернулась на стук копыт. Да, обнаженная – ни браслетов, ни ожерелья, что у них тоже за одежду, тело нежное, развитое, сочное, хотя явно молода, очень молода, видно по безукоризненной коже. На шее блестит на солнце широкий металлический ошейник, а другим концом цепь крепится к столбу.

Гендельсон сразу же вытащил крест и стал громко молиться за спасение заблудшей души, за милость к ней господа. Я соскочил, занемевшие ноги подогнулись. Я невольно ухватился за седло. Конь презрительно фыркнул. Женщина наблюдала за нами испуганными глазами. Она не поднялась, только изогнулась в нашу сторону. Крупные тяжелые груди смотрели прямо на нас, я видел по идеальной форме, что еще никто не мял их в безжалостных объятиях.

– Не бойся нас, – сказал я успокаивающе. – Сейчас посмотрим, что можно сделать...

Она прошептала торопливо:

– Помогите мне, убейте!..

– Что же это за помощь? – удивился я.

– Он же меня сожрет живой, – вскрикнула она тонким детским голоском. – Он меня будет сеть... отрывать руки... ноги...

Слезы брызнули двумя прозрачными струйками. Теперь я видел, что это только испуганный ребенок, уже созревший, но еще ребенок. Цепь показалась чересчур тяжелой, на такую швартовать бы крейсера, а не испуганных женщин.

Гендельсон повернул ко мне голову, не опуская сложенных у груди рук.

– Сэр Ричард, уж не собираетесь ли освобождать ведьму?

– На ней не написано, что ведьма, – огрызнулся я. – К тому же, думаю, перепуганные жители просто откупаются от какого-то зверя. Явно девственница, а это самый расходный материал... Используются только раз, да и то для жертвоприношений.

– Для жертвоприношений? – воскликнул он. – Так это же сатанинское действо? Гнусное язычество! Идолопоклонство!

– Во-во, – сказал я, – потому и надо...

Я не договорил, в небе показался крупный дракон. Он быстро снижался, мы видели странно загнутые крылья, как изломанные, блестящие когти, огромную пасть. Я отбросил меч и торопливо сорвал с пояса молот, но швырнуть не успел. Дракон пошел над самой землей, выставил лапы, изогнул крылья, их надуло, как паруса. Его несло по земле к нам, как песчаные сани.

– Ну что, сэр Гендельсон, – спросил я, – как поступим?

Сказал и устыдился, ибо эта каракатица сползла с коня и, обнажив меч, встала перед женщиной, загораживая ее своим сочным телом, правда, упакованным в железную скорлупу..

– Если это ведьма, – сказал он жирным и одновременно твердым, как сало на морозе, голосом, – то ее должна судить святая инквизиция. И предать милосердной смерти... без пролития крови. Но если ее поставили сюда, чтобы насытить исчадия ада...

– Тихо, – прервал я. – Лучше, сэр Гендельсон, отойдите во-о-он туда.

– Зачем? – спросил он подозрительно.

– Затем, – гаркнул я, – что из-за тебя, дурака, дракон и женщину сомнет!.. А она отстраниться почему-то не сумеет!

Он поспешно отбежал, очень вовремя, ибо дракон уже выполз на холм и спешил к добыче. Выпуклые немигающие глаза уставились на женщину. Ужасающая пасть распахнулась, обнажив по три ряда острых зубов. Женщина в страхе закричала.

Чудовище не успело закрыть пасть, молот влетел вовнутрь, тут же пасть захлопнулась, будто ящерица поймала муху. Я замер, но опомнился и выхватил меч, дракон полз в мою сторону. Гендельсон воинственно закричал и побежал с поднятым мечом прямо на дракона. Дракон все замедлял движение, передние лапы начали подгибаться. На шее вздулся волдырь, разросся, лопнул. Молот понесся в мою сторону, облепленный какой-то дрянью, уже и не молот, а половая тряпка. Я выставил ладонь, по ней ударило как местным наркозом по интимному месту липкой от слизи рукоятью. Ладонь и пальцы защипало. Гендельсон дико орал и старательно рубил дракона по голове. Глаза дракона угасли. Он сделал слабое движение поймать меч скачущего перед ним человечка, промахнулся.

Передние лапы подломились, дракон ткнулся мордой в землю. Задние лапы, до которых еще не дошел сигнал о смерти мозга, сделали пару шагов. Спина чудовища выгнулась горбом, костяные щитки на ней затрещали, а гребень распетушился, как веер.

Он постоял так, как червяк-палочник, Гендельсон наконец устал бить железкой по голове, а дракона зашатало, словно не мог выбрать, на какой бок падать мягче. Я сорвал пучок травы, надо же почистить рукоять...

Внезапно дракона качнуло вперед. Я уже потом понял, что он просто падал, падал, как рушится башенный кран. Я с воплем швырнул молот, отпрыгнул в сторону. Меня ударило жестким, тяжелым, отшвырнуло, покатило. По дороге саданулся мордой о камень, губы обожгло. Провел языком, там горячее и соленое. За спиной грохот, рев, земля пару раз вздрогнула. Дракон колотился по земле, как курица, которой отрубили голову.

Голова чудовища в самом деле разворочена, в затылке огромная дыра. Я поднялся с молотом в руке, не знаю, как и удержал такую скользкую рукоять. На ней с полпуда слизи, что, наверное, мозги или ганглии, если дракон не принадлежит к хордовым. Крылатый земноводный в последней судороге так трепыхнул совсем не куриными крыльями, что меня, как дистрофика, едва не унесло ветром в сторону Кернеля.

Девушка уже перестала визжать, и хотя рот открыт, но уже в великом изумлении. Она задергалась, перехватив мой взгляд, закричала:

– Сэр рыцарь, сэр рыцарь!.. Второй господин, что такой храбрый... он там, под этим чудищем!

– Может, там его и оставить? – пробормотал я. Ноги Гендельсона торчали с другой стороны. Я постучал рукоятью молота по его коленной чашечке, прислушался. Нога слабо дернулась.

– Сэр Гендельсон, – позваля. – Вы как насчет того, чтобы вылезти? Нам надо ехать.

Нога снова слабо дернулась. Я опять постучал, сперва по чашечке, потом по колену, отряхивая комья слизи, потом тщательно вытер рукоять о край роскошнейшего плаща. Перехватил поудобнее, вытер и железо.

Из-под дракона раздался придушенный голос:

– Сэр Ричард... помогите... мне выбраться...

– Но как? – осведомился я.

– Не знаю... придумайте...

– Вытащить вас не могу, – объяснил я, – дракон еще толще, чем вы... не в обиду вам это сказано, ибо я понимаю, что дородность и величавость – великое дело. Остается только разрубить эту корову с крыльями на части... Сам я это не осилю, придется созывать народ из окрестных деревень... Эй, девушка, тебя как звать?

– Дафния, мой господин!

– Дафния, деревня здесь далеко?

– Нет, мой господин! – закричала она. – Сегодня же можно созвать людей. Этого дракона можно будет разделать всего за неделю!

– Слышите, сэр Гендельсон, – сказал я, нарочито подчеркнув почтительнейшее «сэр». – Всего неделю вам подождать... Это недолго. Ведь лежать – не сидеть...

Он простонал:

– Я столько не выживу... И перестаньте меня стучать по ногам! Что вы делаете?

– Оставляю следы героического боя, – ответил я. – Что-то весьма однообразно это... Дракон летит, раскрывает пасть, я ему – молот в зубы. Уже в который раз. С другой стороны, зачем отказываться от работающего приема?

Гендельсона я тащил двумя конями, да и сам упирался так, что ноги тряслись. Дафния смотрела полными сострадания глазами. Она оставалась, как Барбос на цепи, но ей это даже шло, а Гендельсон, шутки шутками, но задохнется, если мордой в грязь. Я совсем не против, чтобы дракон устроил ему красивую гибель, но мордой в грязи, при моем явном попустительстве – это, пожалуй, чересчур...

За Гендельсоном оставалась канава, где можно бы разместить часть нефтепровода. Когда он, мужественно и благородно постанывая, начал снимать шлем, я сказал с чувством:

– И что за оружейник ковал вам такие прочные доспехи?

И, не дожидаясь ответа, поспешил к голому Барбосу. Она следила за мной большими испуганными глазами. В нашем мире, где и феодалы вынуждены есть всякую дрянь, простолюдины вечно недоедают, почти все они худые и жилистые – как мужчины, так и женщины, – а эта просто чудо какая юная пышечка, пончик, нежная, сочная, уже созревшая, но еще...

– Тебе сколько лет? – спросил я.

– Четырнадцать, господин.

– Всего-то?.. Неужели акселерация началась еще тогда?..

Я отошел, примерился, легонько ударил молотом по широкому кольцу. На металле не осталось даже пятнышка. Ударил сильнее. Дафния вздрагивала, поглядывала на меня глазами, полными отчаянной надежды. Сейчас она уже вспомнила, что голая перед двумя мужчинами, пыталась закрываться пухлыми детскими ладонями, но такие мощные сиськи не закроешь, и снизу еще по-детски все голо, без шерсти...

– Ни фига, – сказался. – Придется рискнуть. Надеюсь... черт, хреново я изучал геометрию.

Гендельсон, постанывая и сильно хромая, доковылял. Как же, без его вельможных советов я прям щас сгину или уроню молот себе на ногу. Я отошел на пять шагов, взвесил молот в ладони. Гендельсон сказал встревоженно:

– Сэр Ричард, если вы задумали то, что... что я боюсь даже выговорить...

– Малышка, – сказал я девушке, – следи за столбом. Если будет падать в твою сторону, беги на другую. У тебя длинная цепь...

Молот вылетел с привычным хлопаньем рукояти по воздуху. Гендельсон зажмурился. Железная голова молота ударила в камень с сухим треском. Брызнули камешки, столб качнулся, начал заваливаться. Дафния в ужасе метнулась в сторону, я заорал:

– Стой, дура!.. Падает мимо!

Столб грохнулся, как огромное дерево. Земля подпрыгнула, конь расставил все четыре ноги пошире и посмотрел на меня с вопросом: еще будет? Дафния зябко вздрагивала, цепь все так же соединяла ее со столбом. Теперь Дафния обеими руками натянула цепь, будто надеялась ее порвать. Фигура ее напряглась, сочная, цветущая, абсолютно здоровая и крепенькая. У таких подростков, что цветут особенно пышно, ярко, раньше всех одногодков выпячиваются выпуклости, выступают женские округлости, а пышные бедра наводят на грешные мысли даже стойких аскетов. Таких надо не дракону отдавать, а пускать на размножение. А то поотдавали таких драконам, а теперь одни хиляки да панки...

Огрызок столба все еще торчит из земли, как гнилой зуб. Металл кольца отозвался глухим недовольным звоном. Я снова постучал снизу, переходя по кругу. Кольцо нехотя начало сдвигаться выше. Еще пару ударов – оно слетело, я подхватил и сунул девушке в руки.

– Держи! У тебя есть куда идти?

Она вздрагивала, косилась то на огромную тушу дракона, то на двух крупных мужчин так близко, часто-часто кивала.

– У меня есть родители, – сказала она. – Есть даже жених.

– Что же он не пытался тебя освободить? – спросил я.

Ее глаза расширились в изумлении.

– Как можно, ваша милость!.. Он сам и приковывал меня, он в нашем городе лучший кузнец. Так приказали старейшины.

Я окинул ее оценивающим взглядом.

– М-дя... Хорош у тебя жених. Что же с тобой делать?.. Сэр Гендельсон, возьмете ее к себе на седло?

Гендельсон вздрогнул, едва не упал с коня.

– Я?

– Вы, милорд. А что, боитесь, что спихнет?

– Сэр Ричард, но как можно... А если она в самом деле ведьма?

– Вот и проверим, насколько вы правоверный вовд Христа, – сказал я сурово. – Устоите – значит вы стойкий воин, я так и расскажу в инквизиции, куда вы побежите с доносом. Нет – значит с вами нельзя идти в разведку... в смысле на благородные подвиги... Не трусьте, сэр. Довезем до ближайшего села, с нее собьют этот ошейник. А там она свободна.

Он вспыхнул, протянул ей руку, стараясь не смотреть на ее обнаженную фигуру. Девушка робко подняла руку, он перехватил ее за кисть и с такой силой дернул к себе, что она тут же оказалась вниз лицом прямо перед ним на коне, поперек луки седла. Встревоженный конь быстро переступил, сделал шаг, и Гендельсон, чтобы удержать сползающую на ту сторону девушку, поспешно опустил руку.

Я видел, как его растопыренная пятерня прижала ее пышный вздернутый зад, такой белоснежный и нежный, особенно пикантный под его грубыми пальцами. Гендельсон вскрикнул, отдернул было руку, словно угодил в кипяток, но девушка снова начала сползать с коня, и он опять с силой прижал ее пятерней к седлу.

Лицо его было, как у грешника, с которого живьем сдирают кожу. Я злорадно хохотнул, сказал успокаивающе:

– Пусть пересядет к вам, дорогой барон, за спину. Меньше соблазнов.

Он застонал сквозь зубы, когда девушка начала перебираться к нему за спину, наваливаясь на него сперва спереди, цепляясь за плечи и шлемастую голову, накрывая грудью лицо, я даже видел, как красные соски мазнули его по губам, она вскрикивала от страха, а конь тоже не стоял на месте, переступал с ноги на ногу, помогая им удерживать равновесие.

Наконец она села позади, обхватила его руками за пояс таким чистым целомудренным жестом, что я умилился – ребенок, чистый ребенок.

Порывшись в седельном мешке, я выудил плащ, бросил ей.

– Накинь на себя. Не стоит на людях показывать твои прелести, передерутся. Да и нас зарежут, чтобы завладеть тобой.

Она слабо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но в каждой шутке есть доля шутки, эту малышку не зря определили в жертву: кого боятся, тому отдают лучшее.

Кони уже успокоились, шли ровным шагом, переговаривались на своем конячьем языке о драке с драконом, перемывали нам кости, злословили, мол, как себя дураки вели, а надо было правильно вот так и вот так, я уехал вперед, высматривая дорогу.

Обычно Гендельсон совсем не возражал, чтобы ехать позади, это как раз нормально для вельможи посылать вперед всякую челядь, дабы искали для него короткий путь, удобные броды, а на постоялый двор неслись сломя голову и заказывали еду, постель и девок для сугрева постели, но сейчас догнал меня почти сразу, поинтересовался крайне напряженным голосом:

– Вы уверены, что деревня там поблизости?

– Не уверен, – ответил я. – Но вы можете спросить у дамы, что у вас за спиной.

Он буркнул:

– Какая она дама... Но воде бы деревня поблизости...

– Это ее родная деревня, – объяснил я.

– Но разве нам не она нужна? Вернуть этого ребенка родителям...

Я поинтересовался ядовито:

– А если снова ее в жертву? Тут еще те родители... Да и жених просто прелесть!

– Но дракон, божьими молитвами, убит, – сказал он нерешительно.

– А засуха?.. – ответил я сердито невольно пощупал на поясе свою увесистую божью молитву. – Или напротив, проливные дожди? Прилет саранчи?

Он возразил строго:

– И засуху, и прилет саранчи господь посылает нам как испытание. Мы должны все принимать со смирением, не роптать, а трудиться больше и лучше. И ни в коем случае не пытаться откупиться, как делают эти погрязшие в невежестве дикие люди, заблудшие души... Откупиться от демона, порождения ада!

– Бог далеко, – ответил я. – А демон вот он. Бог не защитил их, когда дракон пожирал целые стада, обрекал деревню на голод. Вот и пытаются, как могут...

Он сказал, возвысив голос:

– Наш господь своего сына послал на крест, на мучительную смерть! Сказал тем самым, что Христос искупает все грехи и что этой великой жертвой он закрывает всю историю человеческих жертв!.. Отныне никто и нигде не имеет права приносить человека в жертву. Христос был последней жертвой!.. Но это невинное дитя, тут вы, к сожалению и моему стойкому удивлению, в чем-то и как-то краем несколько правы. Нельзя возвращать этого ребенка в родную деревню. У слабых и нестойких будет велик соблазн принести ее в жертву снова... уже по другому поводу. Лучше оставим ее в ближайшем городе, поручив заботу о ней чистой благочестивой женщине, набожной и опрятной...

– Аминь, – сказал я. – Но пусть едет на вашем коне, сэр Гендельсон. Нет, я ничего не имею в виду, просто у вас конь получше моего.

Но, протрезвев, я начал посматривать на девчушку уже без прежней ласковости. Она не виновата в случившемся, но нам, если честно, и так слишком долго везло. Избегая деревень и городов, мы избегали опасности, но сейчас сами идем навстречу немалому риску. В городке вполне могут быть отряды Тьмы.

К счастью, господь, по мнению Гендельсона, не стал испытывать нашу волю и стойкость в долгом путешествии втроем. Ведь ночевка в душной летней ночи с голой женщиной, такой аппетитной и лакомой, могла бы стать серьезным испытанием нашей добродетели. Я уже представил, как она голая... ну, пусть не голая, а в моем плаще начинает помогать с костром. Встает на четвереньки и старательно раздувает огонь, плащ обязательно соскользнет...

Часа через три-четыре непрерывной езды я начал подумывать о привале. Небо уже окрасилось в кровавый цвет, багровый шар быстро опускался за лес, а в мозгу чередой проносились скабрезные картинки на предмет ночевки. Но очень вовремя вдали показался небольшой городок. Он был огорожен высоким частоколом из добротных бревен, что говорило либо о нехватке камня, либо о молодости самого городка.

– Успеем до темноты? – спросил я Гендельсона.

– Должны успеть, – ответил он замученным голосом.

– Если коню тяжело, – сказал я заботливо, – то переночуем здесь, а уже утром...

– Нет, – отрезал он, словно уже горел в аду. – Нет! Мы приедем туда, даже если будет полночь.