"Ричард Длинные Руки – паладин Господа" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 23

Темные тучи на миг посветлели, в разрыв проглянула луна. В нашу сторону медленно шагал высокий мужчина. Одежда на нем истлела, висит лохмотьями, но смертельно бледное изможденное лицо уцелело, если, конечно, это мертвяк. Он держал на руках молодую женщину в ночной рубашке. Одной поддерживал под колени, другой под спину, так что пальцы доставали ее груди. Кончики вжимались при каждом шаге, там пружинило, сама грудь призывно колыхалась. Значит, еще не окоченела, трупное окоченение, как я помнил откуда-то, начинается через пару часов. Или раньше.

Я опустил молот. Пока у этого заняты руки, хрен он опасен. Да и вообще никто с женщиной на руках не опасен, он сам обычно жертва.

Мужчина замедлил шаг. На смертельно бледном лице остро выступают скулы, ярко выделяются угольно-черные косматые брови. Идут от уха толстой дугой, смыкаются над переносицей. Мне показалось, что на щеках какие-то полосы. Мужчина медленно поднял тяжелые бледные веки, полосы пропали. Я понял, что это ресницы. По спине пробежал озноб, ибо в этом ночном мире, когда есть только переходящие одна в другую белые и черные краски, глаза у него ярко красные, как включенные фонари заднего хода.

Он мгновение изучал нас, а я его. Когда он начал раскрывать рот, я вздрогнул: клыки, как у лесного кабана, а нижние зубы, напротив – желтые, сточенные. По коже прошел холодок от ледяного замогильного голоса:

– Вот... Она невинна...

Гендельсон отпрянул, одной рукой торопливо и мелко-мелко крестился, другой вытащил крест и загораживался им, словно башенным щитом. Мужчина в егo сторону не повел даже глазом. Глядя мне в лицо, повелительным жестом протянул женщину. Я как дурак машинально взял. Живая, озябла, но спит, как медведица в январе. В моих руках мягкое податливое тело едва-едва прикрытое ночной рубашкой... черт, это же не рубашка, а саван.

– Ну и что? – спросил я.

– Она... – выговорил мужчина с трудом, – не должна... страдать...

Гендельсон прокричал:

– Изыди, Сатана!.. Изыди, отродье!.. Господом нашим заклинаю... мощами господними... тьфу, мощами святых и апостолов повелеваю изыднуть туда, откуда...

Я спросил, все еще держа ее на руках:

– Где ты ее выкопал?

– Я... – проговорил мужчина все тем же мертвым голосом, мне показалось, что он не слышит и не видит нас, а если и видит, то как смутные тени, – я... выполнил... Огонь и ад... но я должен был...

Он отступил, я раскрыл рот, чтобы расспросить, что за девица и куда ее деть, но тьма поглотила его, словно растворила клочок тумана. Гендельсон перестал бормотать, сказал с облегчением:

– Это я его отогнал святыми молитвами! Жаль, не было святой воды... от него бы только смрадный дух...

– Нам только смрада не хватало, – ответил я. – А так ушел и ушел... Черт, а куда вот это?

Гендельсон смотрел на спящую женщину то со страхом, то с видом Христа Спасителя, и в эти мгновения мои руки с бабой тянулись к нему: на, разбирайся сам.

– Надеюсь, – сказал он наконец с некоторым сомнением в голосе, – это невинная агница.

Я опустил женщину возле костра. Если ее выкопали, а в средние века часто по ошибке хоронили живых, то тело промерзло или хотя бы застыло, хоть тут и не зона вечной мерзлоты, а она вроде бы не совсем мамонт.

– Но какого черта, – пробормотал я. – И... зачем?

Гендельсон сказал сурово:

– Сэр Ричард, этим надо гордиться.

– Чем?

– Что выпало именно вам.

– Да чем гордиться? – возразил я злобно. – Ехали и ехали по своему делу. Нам вообще-то надо не ехать, а нестись сломя голову! А так... на фига она мне? Куда везти, в чьи руки пристраивать? Почему этот дурак, что выкопался из могилки, уверен, что я тут же брошу все и кинусь пристраивать эту девицу? А может, она коммунистка? Или хуже того – демократка?

Гендельсон переспросил с недоумением:

– Почему? Как это почему? А как же иначе?.. Ведь мы – мужчины.

– Ну?

– А она – женщина, – растолковал он, как идиоту. Женщина все еще не двигалась, лежала, как снулая рыба на берегу после отлива. Я присел, потрогал на шее место, где артерия. Под пальцами слабо чувствовались едва слышимые толчки.

– Цела, – сказал я с облегчением.

– Откуда вы это знаете?

– А вампы всегда кусают за яремную жилу, – объяснял я. – Вот тут...

Он отшатнулся от моих пальцев.

– На мне не показывайте!

– Почему?

– Нехорошо, – ответил он сердито. – Примета такая!.. А почему он ее не тронул? Не успел?

– На это много времени не надо, – ответил я задумчиво. – Он же там мог с нею сделать что угодно. Может быть, что-то и сделал, но кровь не пил, это точно... Черт, недаром же на этом наживаются фабриканты всякой косметики...

Он спросил непонимающе:

– На чем?

– На красивую женщину, – сказал я, – даже злой пес не гавкнет. Красота – страшная сила!.. Красота если и не спасет мир, но по крайней мере может служить некоторой защитой. А если еще усилить ее надлежащей косметикой, дезодорантами, духами, татуашью и макияжем – то станет средством нападения.

Но, глядя на женщину, я признал, что настоящая красота не нуждается в дополнительных украшениях. Как раз больше красит ее отсутствие украшений. Красота – это обещание счастья, я уже чувствовал, как у меня теплеет в груди. Бывают столько совершенные виды красоты, что люди, тронутые ими, ограничиваются тем, что только говорят о них и любуются ими. Лишите мир красоты, и вы лишите его половины нравственности, половины его правил. Даже вампир не смог причинить ей вреда, вынес к нам навстречу, рискуя своей шкурой.

Гендельсон постоянно крестился, шептал молитвы, хватался за крест на шее, наконец сказал с мукой в голосе:

– Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины!

– Да ладно вам, – сказал я. – Что наш господь – последний лох? Если создал такую красоту, то зазря?

Гендельсон снял с плеч плащ и укрыл ее, заботливо подоткнув со спины, приподнял ей ноги и заправил плащ, чтобы прижимала босыми ступнями. Я бросил остатки хвороста в огонь, лег с подветренной, как предполагал, стороны, но не угадаешь, полное затишье. Гендельсон тоже лег, зябко ежился, кривился. Багровые отблески играли на его лице, делая морщины резче и глубже.

Языки пламени иногда вырывали из тьмы стволы деревьев. Всякий раз казалось, что чуточку сместились в сторону, придвинулись или, напротив, отступили на шажок. Стали слышны шорохи, потрескивание, даже далекие голоса зверей. Или не зверей, но явно голоса – протяжные, зовущие, тоскливые, похожие на завывания в адском огне грешников.

Гендельсон забормотал молитвы. В руке блеснул золотой крест, я услышал звучное чмоканье, это называется приложиться, хотя в моем мире это слово приобрело совсем другое значение. А здесь просто говорят, что такой-то приложился, и не надо уточнять, что именно к кресту, а не к бутылке.

Глаза иногда вылавливали в темноте двигающиеся тени, силуэты, фигуры. Однажды почти на грани освещенного круга прошла молодая красивая женщина, конечно же – обнаженная и, конечно же, с грудью а ля Лара Крофт... нет, даже как у Дрюны, у той вообще как два тарана, а рядом с женщиной двигалась огромная безобразная тварь. Если предыдущие красотки дефилировали с тиграми и леопердами, то у этой вообще тварь сплошь из рогов, шипов, наростов, выступов, костистых гребней, бронированных плит.

– Ну почему, – вздохнул я, – они все с этими чудовищами?

– Чтоб оттенить свою красоту? – предположил Гендельсон.

– Рядом с таким зверюгой эта мордашка выглядит вполне пристойно, – сказал я и осекся. Посмотрел на Гендельсона дикими глазами. – Вы что, тоже видели женщину?

Он ответил сварливо:

– Не женщину!.. Не женщину, сэр Ричард.

– А... что?

– Сатанинское видение, призванное... да-да, призванное или вызванное из адских глубин, дабы поколебать, совратить...

– Но в виде голой бабы, – спросил я торопливо, – вот такой задницей? И еще она вот так двигала половинками, раскачивала бедрами...

Он взмолился:

– Только не живописуйте! Вы тем самым усиливаете мощь дьявола, распаляя свою и без того уже.... плоть. Держитесь, сэр Ричард!..

Я умолк, но сердце колотится бешено, теперь уже не заснуть. Если и Гендельсон видел то же самое, то это не глюки, не видения, которые привыкший к упорядочению мозг формирует из смутных теней. Двое разных людей не могут в одном плывущем по небу облаке увидеть одно и то же.

И все-таки на рассвете я ухитрился не заснуть, а проснуться. Как отрубился, сам не помню, может быть, подействовал этот храп с той стороны костра, там эта туша аж содрогается, выпуская из себя то мощный рев взлетающего истребителя, то мокрое бульканье «Титаника», уходящего вглубь.

Женщина лежит в той же позе, но я увидел ее испу ганные глаза, что следили за каждым моим движением. Я улыбнулся ей как можно дружелюбнее.

– Доброе утро! Как спалось?

Она прошептала тихим испуганным голосом:

– Утро доброе... Спасибо, но мне снились кошмары. Или я и сейчас сплю?

– Меня зовут Ричард Длинные Руки, – сказал я. – Это вот сэр Гендельсон, очень богатый и владетельный вельможа. Мы едем по своим делам, никого не трогаем, драк избегаем. А кто их не избегает с такими вот овечками, тех уже устали закапывать. Так оставляем. На расклев. А вы, леди...

– Альдина, – сказала она, – леди Альдина. Я ничего не понимаю... Я, помню, очень хотела спать, едва добралась до своих покоев, тут же заснула. Подозреваю, что мне подмешали нечто в питье... Но как я оказалась здесь? Вы меня выкрали сонную?

Я промямлил:

– Не совсем так, леди Альдина. Мы сейчас перекусим чем бог послал... вы как с богом, в ладах?.. А с каким из них? Ладно-ладно, а потом довезем до ближайшей деревни, откуда уже ножками-ножками. Или на телеге, если там отыщется.

Она наконец решилась привстать, села, грациозно опираясь красивой тонкой аристократической рукой о землю. На меня смотрела недоверчиво.

– Звучит так, словно вы отбили меня у каких-то неведомых разбойников, что похитили прямо из спальни... а теперь даже не желаете воспользоваться гостеприимством нашего благородного дома?

– Мы очень спешим, – объяснил я. Оглянулся в раздражении. – Сэр Гендельсон, поднимайтесь!.. Вы у нас интендант или где?.. Благородная леди Альдина изволит откушать...

Гендельсон дернулся, всхрапнул напоследок. Тяжелые веки, еще больше набрякшие за ночь, начали медленно подниматься. Но, когда увидел леди Альдину, глаза распахнулись, как двери храма на праздник Совлачения. А спасенная наконец обратила внимание на свой наряд, смотрела сперва с недоумением, потом бледные щеки стали совсем желтыми.

– Почему... почему на мне это?

– Ну, – сказал я осторожно, – наверное, мода поменялась... Стало принято ложиться спать вот в таком покрое... Вот сюда бы еще рюшечки добавить, и в самый раз – можно на конкурс!..

– Рюшечки? – переспросила она с ужасом. – Но это же... это же саван!

– А почему на саване нельзя рюшечки? – удивился я. – Вы женщина, а не понимаете необходимость рюшечек, вытачек, аппликаций, стразов, фестончиков, сюсялек, тютяшек, всевозможных имиджушек?

– Да, но... – сказала она нерешительно, – я ложилась не... в этом. И не... здесь.

– Это ничего, – утешил я, – у меня тоже бывало, что на другой день ничего не помнишь: где, сколько, с кем, кого, а что потом и почему утром так болит голова. Главное, что сейчас уже все позади. Вы вернетесь к себе и разберетесь, кто над вами так пошутил.

Гендельсон так старательно прислушивался к нашей беседе, что едва не сжег последние ломтики мяса, а хлебные лепешки все-таки подгорели. Леди Альдина приняла лепешку с некоторой брезгливостью, едва не выронила на ногу, лепешка не только по твердости поспорит с гранитом, но и весит, как валун.

– А вы, – сказала она, – не... словом, я слышала много историй, как некие грабители откапывали могилу, куда пару суток тому захоронили молодую женщину с множеством украшений на ней, а она, оказывается просто заснула...

Она запнулась. Гендельсон засопел, я сказал сочувствующе:

– Вы мужественная женщина, леди Альдина. Видимо, мужчины в вашем королевстве не очень, если вам приходиться проявлять такую удивительную стойкость духа. Нет, мы не грабители, уверяю вас.

– Это к тому, – перебила она, – что хотя на мне почему-то нет никаких украшений, а я не снимаю на ночь кольца, серьги, браслеты... но за меня можно получить выкуп.

– Мы не грабители, – повторил я, – хотя вот тот, что жарит лепешки, конечно, похож, признаю. Кушайте, вам еще можно мучное. Если вы узнаете этот лес, подскажите, в какую сторону ехать, чтобы вас побыстрее... ну, передать на руки родителей. Или просто доставить в те места, откуда добежите сами.

Она даже не посмотрела по сторонам, голос стал чуточку гендельсонистее:

– Вы допускаете мысль, что порядочная и целомудренная девушка знает окрестные леса?

Гендельсон посмотрел на меня с укоризной, покачал головой. Мне почудилось, что покрутил бы пальцем у виска, если бы знал этот жест.

Деревья заскользили в стороны, понеслись за наши спины с резвостью, словно это они выспались и позавтракали. Леди Альдина сидела за спиной Гендельсона, ему больше доверяла: постарше, в нем чувствуется баронскость, порода, а от меня можно ждать всего – от изнасилования и до продажи в рабство. Или то и другое, хотя, конечно, здесь за девственницу дают гораздо больше.

По ручью приехали в деревушку, Гендельсон умело отобрал двух крепких коней, сторговался, наших измученных и со сбитыми ногами сплавили за четверть цены. На леди Альдину произвело впечатление, с каким равнодушием я доставал золотые монеты, ведь даже баронистый Гендельсон торговался и бранился, как торговка рыбой. Трижды расходились, бегали друг за другом, били по плечам, наконец ударили по рукам, и вот они наши кони.

Леди Альдина деревню не узнала, она ж затворница и вообще девственница, но зато ее признали крестьяне, что возят в замок мясо, рыбу, зерно. Смотрели с ужасом, крестились, что значило, уже знают о ее кончине. Я дал золотую монету кузнецу, он как раз проверял коней, кивнул на бледную девушку:

– Сумеешь доставить в замок?

– К обеду будет там, – заверил он. – Спасибо, ваша милость! Честно говоря, мы бы и так отвезли, она... хорошая госпожа, добрая, но с вашей щедрости на руках отнесем!

Леди Альдина смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Руки по-прежнему держала на груди, ибо у саванов характерный покрой: вырез до самого низа живота, что понятно – иначе не натянуть на закоченевшего покойника, но мне почудилось по ее лицу, что она в эту минуту готова отпустить ворот, а то и рвануть за края в стороны.

– Благородные сэры, – произнесла она тихо, – вы так и не заедете в наш замок?.. Признательность моих убитых горем родителей не будет знать границ! Да и моя... тоже.

Последние слова она добавила совсем шепотом, но жаркий румянец все же залил ее щеки. Она смотрел умоляюще. Гендельсон заколебался, затем лицо потвердело, в глазах появилась решимость. Он подобрал поводья коня и сказал звучным рыцарским голосом:

– Прощайте, леди Альдина!.. Нам надо спешить.

Дремучие леса остались позади, наши кони карабкались по голым склонам и косогорам. Земля, изрытая оврагами, холмы теснятся, как стада овец, все чаще попадаются скалы, а то и каменистые возвышенности, кладбища рассыпавшихся от древности гор.

Я снова и снова вспоминал красотку, что из рук в руки передал мне вампир. Ладони иногда начинали чувствовать вес ее мягкого податливого тела, а пальцы сами по себе подрагивали, уже задирая ей подол, то бишь, саван. Нет, не просто обилием голых баб-с берет Самаэль. Остальных мужланов можно просто голыми бабсами и доступностью их тел, а нас двоих... вернее, меня, именно спасаемыми, спасенными. Ведь мы сразу герои, нас забросают цветами, как победителей чудовищ, спасителей, освободителей. А спасенная будет благодарна по гроб жизни и никогда не посмеет посмотреть на другого мужчину...

Не в этом ли приманка с крючком для героя?

Некоторое время я поворачивал эту идею так и эдак, наконец решил, что справлюсь. Самаэль как-то упустил, что меня ждет Лавиния. А это такой весомый фактор, что я ради своей непорочности пожертвовал спасением или выволакиванием целого народа из болот и озер обратно на сушу.

На вершине холма мы остановились перевести дух. В лица дул холодный ветер, в темном небе холодно поблескивают осколки мирового льда. Пора развести костep и перевести дух, но я все смотрел вперед, надеясь пройти перед ночлегом еще хотя бы милю.

Там, на горизонте, вспыхивают зловещие багровые огни. Иногда я смутно видел лиловый отблеск, что уходил в небо и растворялся. Если мы не сбились с дороги, то там лежит Кернель.

На второй день после леди Альдины прямую дорогу преградило коричневое болото. Вода мутная, словно только что по ней прошли тысячи ног и подняли со дна ил, но широкие листья кувшинок застыли, как приклеенные. На них греются под скудными лучами солнца лягушки... если это лягушки, слишком уж толстые, безглазые, но с высокими гребнями на спинах, как у злых рыб.

Пучками торчат покрытые слизью тростники. Значит, болото неглубокое, но я всегда с содроганием захожу в воду, если не вижу дна. Болото тянется направо и налево, теряется в плотном тумане. Впереди тоже туман, я с тоской думал, что будет, если там, в тумане, тростники исчезнут. Это означает только глыбь, что еще хуже, и даже хужее.

– За этими болотами прямой путь к Кернелю, – сказал Гендельсон тихо. – Там каменистая равнина, удивительная равнина, словно вымощенная огромными плитами...

– Вы там бывали, сэр?

– Нет, но я много читал, – он перехватил мой взгляд, сказал почти виновато. – Я вообще люблю читать и... читаю много. Там узкая долина, хотя и очень ровная, на ней гремели все важнейшие битвы последних трехсот лет. Там все пропитано кровью, там стаями летают призраки... Но, хотя это и лучшая из дорог... или, вернее, потому, что это лучшая из дорог, она считается Дорогой армий Карла.

– Но империя Карла далеко...

– Лучшая дорога принадлежит сильнейшему, – сказал он с горечью. – А сильнейший сейчас – Карл!.. И горе тому, кто попадется на его пути.

– Не плачьте, сэр, – бросил я. – О Зорр он уже обломал когти.

– Когти, но не зубы.

– А зубы вышибем мы, – пообещал я гордо.

Под ногой твердь расступилась, я ухнул с головой в трясину. К счастью, успел инстинктивно разбросать руки, пальцы ухватились за корни, вынырнул, но грязная вода стекает по лицу, одежда сразу промокла, а под рубашкой быстро-быстро извивается какая-то ополоумевшая от ужаса рыбешка. Или жабенок.

Волосы сзади прищемило, это Гендельсон, оказывается, тащит меня за шиворот. Я выплюнул изо рта сгусток слизи, что норовил пробраться в глотку, сказал хрипло:

– Сэр Гендельсон, спасибо, но вы сами не провалитесь... У вас еще та задница.

Он все же помог выбраться на твердое, здесь по колено, тогда лишь сказал сварливо:

– Что-то вы чересчур засматриваетесь на мою задницу. Но у меня есть не только она, сэр Ричард!

– Извините, сэр Гендельсон, – пробормотал я. – Я хотел сказать, что вы весь... можно сказать, целиком.. уф-уф!.. еще та... в смысле, человек с весом.

– Да, – ответил он с вызовом, – я – человек с весом!

Через болото продирались весь день. Я уже жалел что тащим за собой коней, без них бы шли втрое быстрее. Ночь застала на одном из островков, там три жалких болезненных деревца, жесткая болотная трава. Огонь развели скудный, только и надежды, что по болоту к нам не станут подбираться крупные звери. А если станут, то по шлепанью и плеску издали услышим самых упорных, кто еще не утоп по дороге.

Доели мясо, Гендельсон ехидно напомнил, что пора бы подшибить что-то из такого, что можно в пищу. Я отомстил, сообщив, что употреблять можно абсолютно все, ибо это «все» съедобным или несъедобным делают только человеческие ритуалы, запреты, суеверия, дурость и тупость, выбирайте по своему ясновельможному вкусу.

– А как же тогда господь бог... – начал Гендельсон.

Он умолк, задрал голову. Я тоже вскинул взгляд на темное небо. На фоне звезд пронеслась черная тень. Было в ней что-то жуткое, более жуткое, чем если бы это летел дракон. Это летела, казалось, сама костлявая смерть с ее угловатыми, словно нарочито изломанными крыльями.

Мы застыли, Гендельсон укрылся за деревом. Черная тень прошла над самыми нашими головами. Сверху обрушился пронзительный крик, ужасный, режущий, взламывающий перепонки. Я прижал к ушам ладони.

Жуткая тень ушла в ту сторону, куда мы двигаемся все дни, но я видел, как она сделала широкой разворот. На этот раз на ее спине отчетливо мелькнула фигурка согнувшегося навстречу ветру человека.

Я сказал торопливо:

– Он летит снова!.. Чтоб ни звука!

– Я не смогу, – простонал Гендельсон.

– Зажмите уши! – велел я злобно. – Коленями!

Он согнулся у самой земли, но лунный свет прорвался сквозь облака и упал на его скрюченную фигуру. Гендельсон вскрикнул и попытался заползти с другой стороны дерева. Крылатый зверь хрипло каркнул, звук был металлический, абсолютно не животный. Я затаился в тени, ладонь вспотела на рукояти молота.

Зверь пролетел над Гендельсоном, наездник быстро метнул дротик. Я услышал сухой стук, дерево вздрогнуло. Я не поверил своим глазам, дротик пробил дерево насквозь на палец выше головы Гендельсона. Острие высунулось с другой стороны. Гендельсон вскрикнул и помчался, как заяц, на другую сторону островка. Зверь сделал быстрый и широкий разворот, пошел над самой землей. Клюв распахнулся, блеснули острые зубы. А наездник уже держал в руке второй дротик...

На этот раз не промахнется, мелькнуло в моей голове. Сейчас это препятствие на пути к Лавинии исчезнет с моей дороги... Не прерывая этой ликующей мысли, я метнул молот. Зверь распахнул пасть, наездник замахнулся, а молот ударил зверя сбоку в голову.

Их занесло, зверь со страшной силой ударился в деревья. Был треск, ломались стволы, зверь был тяжел и крепок, как танк. Шумно плеснула вода, и тут же сильный удар в воду, новый плеск, уже не падающие вершинки, а словно падение крупного метеорита.

Гендельсон отжался из грязи на дрожащих руках. Он весь был облеплен слизью, водорослями, от него пахло тиной и болотом. Я видел его широко раскрытые глаза, уже не свинячьи, похудел так, что глаза почти человечьи.

– Что... это упало в болото?

– Да, – ответил я угрюмо. Мои пальцы наконец повесили молот на пояс. – Упало.

Он подхватил меч и развернулся в сторону болота. На месте трех деревьев белеют расщепленные пни. Сами деревья медленно погружаются в болото. Луна снова спряталась, мы видели на месте падения только черную массу. Что-то ворочалось, трепыхалось. Ноги увязали в грязи, Гендельсон даже вошел в воду, вытягивал шею, всматривался.

– А всадник?.. Не выжил ли?

– Вряд ли, – ответил я с сомнением. – Его должно было расплескать о деревья... Или придавить тушей. Все-таки столкновение было... весьма.

Он сказал с недоумением:

– Но как он... в темноте?

– Значит, есть и такая порода, – предположил я. – Помесь с совой. Нет, с летучей мышью... Хуже другое...

– Что может быть хуже?

– Он летел прямо сюда. По нашему следу. Как будто ему кто-то указал, куда мы пошли.

Даже при лунном свете было видно, как посерело лицо Гендельсона.

– Кто?

Я пожал плечами.

– А сейчас это важно? Что, вернемся и набьем морду? Надо идти дальше, другого ничего не остается.

Он пощупал на груди кожаный мешочек с талисманом. Мышцы лица напряглись, черты заострились, он сказал хриплым голосом:

– Тогда нам стоит лечь спать. Он не смог вернуться и донести, где мы. А утром нам нужны будут силы. Не думаю, что это болото тянется до самого Кернеля!

Еще бы, подумал я. Кернель где-то высоко в горах. Даже непроходимых горах. Но когда этот дракон с наездником не вернутся, их хозяин как раз и поймет, что они нарвались... И что мы в состоянии дать такому дракону отпор.

А в таких случаях посылают парней покрепче. Вот таких парней, с крыльями.