"Ричард Длинные Руки – паладин Господа" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

Глава 24

Самое правильное было бы бежать через болото весь остаток ночи, лучше не в сторону Кернеля, а вправо или влево, но нас настолько измучил дневной переход, что собрали разбежавшихся коней, заново развели костер и свалились без сил. Ночью мне впервые не пригрезилась танцующая фея, зато снились окорока, карбонат, шейки, хорошо прожаренный бифштекс. Проснулись, лязгая зубами, хотя костер ухитрился гореть всю ночь. Но утро здесь суровое, мрачное, земля холодная, а воздух промозглый, которым тяжело дышать. Серое болото, казалось, отражается и на небе: там тоже все серое, удушливое, и тяжелое, как промокшая старая шкура.

Болото иногда прерывалось лугом, как нам казалось, Гендельсон тут же начинал благодарственную молитву, но короткий луг оказывался лишь отмелью в нескончаемом болоте. Дальше снова топкая грязь, редкие островки тростника, мохнатые высокие кочки, толстое одеяло мха, что угрожающе прогибается при каждом шаге. Я чувствовал, что именно под этим обманчивым ковром и таятся самые глубокие омуты, обходил их, старался двигаться, ориентируясь на пучки травы и тростника.

Голодные кони на ходу хватали жесткие стебли, жалобно ржали. Губы моего коня уже изрезаны, капает тягучая густая кровь.

Гнилой туман то сгущался, то рассеивался. В минуты просветления мы видели бесконечный затопленный мир, где пучки травы торчали из смрадной воды, как верхушки затопленных деревьев. Болото наложило свой отпечаток гниения на все, даже листья кувшинок здесь коричневые, с изъеденными краями.

Едва где-то показывалось что-то шевелящееся, я швырял туда молот. Гендельсон сперва радовался, потом усомнился: не пришибу ли невинную душу. Я хмуро поинтересовался, какая это невинная душа полезет в это болото и с какой целью.

Он возразил, что мы же лазаем, у меня не нашлось аргументов, да и рука устала, так что молот снова занял место на поясе. Но все же даже при таком милосердии я трижды, если не больше, подшибал в тумане нечто крупное. Всякий раз огромное животное то ли находило в себе силы убежать, то ли тонуло, но я был счастлив, что даже не видел этих чудовищ. Воображение подсказывает, что в болоте звери должны быть отвратительнее, чем в лесу или горах.

Гнилая вода начала прерываться торфяниками, наконец сменилась ими полностью. Мы забрались в седла, проехали еще с полмили, я ощутил, как под кожу забирается гаденький страх. Впереди потянулись поля черной растрескавшейся на ровные квадратики грязи. Многие ухитрились даже свернуться в трубочки, но сухая грязь везде, напоминая, что совсем недавно это то ли было дном, то ли здесь был огромный прилив, задержавшийся на годы.

Я оглянулся, за нами двигался серый сырой туман. Он уже закрыл болото, теперь надвигался грозный и пугающий. Но воздух стал заметно чище, я ощутил наконец, какой гадостью мы дышали в этом смрадном болоте.

Прекрасные холодные горы стали заметно ближе. Казалось, до них рукой подать, я уже различал глубокие трещины, нависающие уступы, яркий блеск чистого льда больно слепил глаза.

– Впереди Кернель, – повторил Гендельсон уже в который раз. – Мы его почти достигли!

– Почти, – ответил я, – но от «почти» до «достигли» дистанция огромного размера.

Он положил руку на рукоять меча, гордо выпрямился.

– Так чего же мы стоим?

Дурак, подумал я раздраженно, но пустил своего коня вперед осторожной рысью. Я не баба из придворной челяди, чтобы передо мной красоваться. Уж я-то вижу тебя насквозь, пустозвон. Побереги свои позы до того времени, когда вернешься. Даже не «когда», а «если»...

Вороны каркали злобно и торжествующе. Мы выехали на пригорок, я успел увидеть с полдюжины черных птиц: дрались над ободранной тушей какого-то зверя. Гендельсон заорал диким голосом, конь ринулся вперед как стрела. Я успел подумать насмешливо, что против ворон он как раз настоящий воин, сейчас все страхе разлетятся перед его могучим рыцарским натиском, его оружием, его доблестью...

Вороны взлетели, с грозным карканьем кружились над трупом, орали и ругались. Я видел, как в кусты ринулась пара мелких зверьков, похожих на крыс. Гендельсон торопливо слез, соскользнув пузом по конскому боку, а когда я подъехал, он уже стоял на коленях перед тем, что я сперва принял за освежеванную тушу зверя.

Человек был с содранной заживо кожей, распоротым животом. Его распяли, вбив в землю по колышку и привязав руки и ноги. На животе зияла страшная широкая рана, кишки вытащили наружу и вывалили на землю в пыль и грязь. Половина из них была изгрызена мелкими зубами.

Я слез, потоптался за спиной Гендельсона. Лицо человека было обезображено, кожа в страшных волдырях от ожогов. В пустых глазницах запеклись коричневые струпья. Один глаз, как я понял, ему выжгли факелом, вон следы обугленного мяса, а второй глаз... второй только что выклевали вороны. Мучители оставили ему зрение, чтобы он видел, что его ждет.

Гендельсон громко и вдохновенно читал молитву. Внезапно – я не поверил себе – обугленные губы человека зашевелились, мы услышали хриплое:

– Люди...

Гендельсон воскликнул:

– Да-да, говори!.. Господь услышал тебя!

Господом прикидываешься, подумал я изумленно, потом сообразил, что это стандартная форма, присел на корточки, отмахнулся от мух. В отличие от злобно каркающих ворон, решивших наверняка, что мы сами принялись жрать добычу, мухи и при нас жадно облепляли покрытое сукровицей тело умирающего.

– Хорошо, – прошептал человек.

– Ты христианин? – спросил Гендельсон требовательно. – Если нет, то еще не поздно принять веру Христа, покаяться в грехах...

– Христианин, – ответил человек едва слышно, но мне показалось, довольно равнодушно.

Я торопливо перерезал веревки, однако руки и ноги человека оставались в том же положении распятости. Гендельсон возликовал и начал бормотать молитву громче, стащил с шеи огромный золотой крест – любой поп позавидует, приложил к черным потрескавшимся губам умирающего.

Я услышал шепот:

– Я умираю... И я больше всего жалею, что не могу... не могу...

– Что? – спросил я жадно.

– ... не могу... увидеть...

Гендельсон сказал торжественно:

– Уверяю тебя, что еще сегодня ты узришь Царствие Господне! Ибо ты умер как христианин, приняв пытки и мученическую смерть...

Умирающий прошептал из последних сил:

– Да в жопу твое Царствие!.. Я не увижу больше Тронный Зал подземных королей...

Гендельсон отпрянул, оскорбленный, а я быстро спросил, насторожившись:

– А что это?

Гендельсон сказал шокировано:

– Сэр Ричард, дайте же ему спокойно умереть.

– Помолчите, – оборвал я. – Так что это за Тронный Зал?

– Сэр Ричард, – сказал Гендельсон. – Вы не понимаете... В последние минуты жизни человек должен о жизни... О вечной жизни, которая его ожидает!

– Он и думает, – отмахнулся я.

– Не мешайте ему! Он должен войти, покаявшись...

Умирающий прошептал уже в забытьи:

– Они бесконечны... они прекрасны, они волшебны... Там негаснущий свет, там подземные озера и дивные своды... Там волшебные колонны встают из пола, а навстречу, как зубы дракона, устремляются другие...

– Где они? – спросил громко. – Где?

– Там только в одной стене, – срывалось с губ все быстрее, но тише и тише, я почти приложил ухо к его губам, – драгоценных камней больше, чем в иных королевствах во всех сундуках... Там троны выточены просто из камня, там один зал переходит в другой, еще краше, а когда... когда поднимаешь взор, там ажурные переходы, там мостики, что идут из стены в стену... не иначе как могучие колдуны ходят по ним и ходят сквозь стены... и везде широкие лестницы, что ведут еще ниже... еще глубже... там пещеры еще удивительнее... ибо они лучше сохранились со времен Древнего Народа...

Он говорил все горячечное, у него начался предсмертный бред. Он уже не узнавал нас, не отвечал на вопросы. Гендельсон громко и торжественно читал молитву. Для заупокойной рано, наверное – провожальную. Или рекомендательную, в которой сообщалось о заслугах мученика за веру.

Я лично сомневался, что он умер именно за веру, но для Гендельсона было достаточно, что безымянный умер от руки Тьмы.

Лицо мученика перестало дергаться, тело вытянулось, ноги дважды дернулись и застыли. Гендельсон заговорил громче, торжественнее. Я старательно укладывал в голове все, что тот сказал о подземных пещерах. Конечно, любой на моем месте тут же забыл бы о странном рассказе, просто бред умирающего, но я... я не любой.

В мои думы ворвался строгий голос:

– Сэр Ричард, надо бы похоронить этого человека...

Гендельсон смотрел на меня требовательно. Похоронить да еще по-христиански, как он сейчас скажет, – это копать могилу. А копать – это дело простолюдина. Или того, кто совсем недавно был простолюдином. Не унизится же до копательства сам потомок древнего рода? Влиятельнейший барон Гендельсон, владетель земель здесь и там?

– Этот человек, – сказал я, – мог быть огнепоклонником... и мы только оскорбим его веру, предав его земле... Или – мусульманином, а их вроде бы принято сжигать... или нет? Словом, имеем ли мы моральное право вмешиваться?

Гендельсон смотрел на меня с ужасом.

– Сэр Ричард!

– Да?

– Сэр Ричард... как вы можете?.. Он же сказал, что он христианин! Вы хотите сказать, что он мог соврать на смертном одре?

Я посмотрел на него, на распростертое тело, над которым уже начали кружить мухи. Странная печаль вошла в грудь, там защемило, во рту появилась горечь.

– Да, – сказал я, – да, сэр Гендельсон, вы правы, а я свинья... Мы похороним его по-христиански.

Яму удалось отрыть не ахти какую глубокую, зато сверху навалили столько камней, что слон не разроет. Я отряхнул руки, ноги дрожали от усталости. Когда-нибудь, когда будет свободная минута, я обязательно доберусь до этих подземных городов. Это понятно, что в недрах, в пещерах лучше сохранилось все, что туда попало. На поверхности могут проноситься хоть тучи саранчи, хоть пыльные бури или атомные смерчи... вызванные то ли ударом кометы, то ли войнами, но в пещерах все останется целым...

И там, возможно, я отыщу ответы на все вопросы.

Наши кони с разбегу вбежали в высокие камыши, пронеслись по ним, как лесные кабаны. Под ногами захлюпала вода, камыши разом кончились, кони выскочили на открытую воду.

На той стороне речушки к берегу торопливо плыла девушка. Черные, как ночь, волосы стелились по воде.

Она красиво и быстро забрасывала руки вперед, двига ясь дикарской, но очень энергичной разновидностью кроля. Возле самого берега встала на ноги, и я понял, почему плыла, а не бежала: это у нашей стороны берег пологий, а с той – обрывистый, вода достигла ей до середины бедер, удивительно широких, крутых, снежно-белых. Мы увидели снежно-белые ягодицы, похожие на горы сахара. В следующее мгновение она цапнула с берега меч, круто обернулась. Меч держала обеими руками, длинное острое лезвие направлено в нашу сторону.

На лице отразилась досада: за плеском и шумом воды она не могла рассчитать, насколько мы близко, и, чтобы не потерять драгоценные мгновения, схватила меч сразу, хотя успела бы выбраться на отвесный берег. Там прямо на берегу, ближе чем на расстоянии вытянутой руки, торчит коряга, под ней щит, на растопыренных корнях висят металлический шлем, налокотники и поножи, металлические пластины на грудь и спину.

Крупная белая грудь бурно вздымалась от стремительного плавания. При каждом вздохе сиськи расходились в стороны, а при выдохе сдвигались и смотрели ярко-красными кружками на нас. Все тело удивительно белое, совершенно не знающее солнца, тело изнеженной женщины. Даже плечи покатые, аристократические, очень тонкий стан, непропорционально широкие пышные бедра.

Я постарался оторвать взгляд от треугольника внизу ее живота, придержал коня, что намеревался с ходу одолеть водную преграду и выскочить на тот берег.

– Привет, – сказал я легко, – как вода, холодная?

Она ответила угрюмо:

– Подойди, узнаешь.

Вода все еще стекала по волосам, все тело блестело, искрилось в тысячах крохотных жемчужин. Я не видел на ее руках вздутых мускулов, но меч держит достаточно умело. А меч таких размеров непросто держать в таком вот положении, руки быстро устанут. Она смотрела на меня пристально, нимало не смущаясь своей наготы. Гендельсон сразу забормотал, что это ведьма, начал творить молитвы, ухватился одной рукой за меч, другой за крестик.

– Войду, – пообещал я, – но только, чтобы потереть тебе спинку. Ладно, не сердись. Оденься, ветер холодный. А у тебя вид не крестьянки, а принцессы.

В ее глазах метнулось беспокойство. Быстро взглянула на Гендельсона, сделала шажок назад и уперлась спиной в берег.

– А вы ударите в спину?

– Девушка, – сказал я, – ты нас обижаешь. По крайней мере вот этого, кто читает молитвы. Я могу, верно, и со спины, но вот он мне не даст...

Ее глаза снова быстро перебежали с Гендельсона на меня и обратно. Меч начал опускаться, она быстро повернулась, уперлась обеими руками, не выпуская меча, о край берега. Вода зашумела, как при водопаде, срываясь с ее тела. Сильным рывком она вздернула себя на берег, обернулась, оскаленная, злая, меч в обеих руках, готовая сражаться, дорого продать свою жизнь.... Я засмеялся и успокаивающе помахал рукой.

Гендельсон читал молитву еще громче, но глаза у него становились все обреченнее. Девушка быстро нацепила на себя доспехи, я даже не видел, чтобы она одевалась, обернулась в нашу сторону уже не такая злая. Я помахал ей рукой, мол, едем, пустил коня на ту сторону. Умница, он тоже все видел, но сделал другие выводы: разогнался по мелководью, а когда дно начало понижаться, он в два могучих прыжка одолел это место, с шумом выпрыгивающей касатки выметнулся из воды, зацепился за берег и выпрыгнул, обвалив в воду огромную глыбу.

Гендельсон выбирался дольше, это было похоже на тяжелый танк, форсирующий реку, но выбрался, вода текла из всех щелей доспехов, как из пробитого стрелами винного бурдюка.

Девушка наблюдала за нами с нескрываемой враждебностью. Я постарался улыбнуться ей пошире, человек со смайлом до ушей хоть и выглядит идиотом, но зато неопасным идиотом, а нам сейчас самое главное – внушить, что мы два вот таких безобидных зайчика.

– Привет! – сказал я еще раз. – Да, ты права, вода холодная. Как ты только не закоченела в такой... Это же лед, а не вода!

Она гордо и презрительно улыбнулась, но в глазах настороженность тает, комплименты обезоруживают женщину почти так же быстро, как и мужчину.

– Кто вы? – спросила она. – Зарги?

– Нет, что ты, – сказал я. – Никакие не зарги, ты же видишь!

– Но вы едете со стороны заргов, – сообщила она. – Наши охотники видели целые отряды заргов. Они все идут на Север.

Гендельсон порывался что-то сказать, я остановил его жестом.

– Меня зовут Ричард, – сказал я, – а это благородный и очень богатый сэр Гендельсон. Мы издалека, поэтому ты о нем ничего не знаешь.

Гендельсон капризно хмурился: как может понравиться эта дикость, что на земле существуют страны, где о нем ничего не знают. Девушка как будто ощутила его справедливое недовольство, скользнула по нему быстрым взглядом.

– Ладно, – произнесла она. – Меня зовут Ирписта. Если вы не зарги... то можете остановиться на ночлег в нашем городе. Мы с заргами не воюем, даже дружим и торгуем, но все-таки в город разрешаем заходить только по двое-трое, да и то без оружия. Слишком уж они...

Она замялась, я сказал услужливо:

– Буйные. А вот мы как раз смирные. Садись к сэру Гендельсону, у него конь покрепче. Да и вообще он в этом деле уже почти профессионал. Так мы скорее доедем о города.

Гендельсон свирепо сверкнул на меня глазами. Ирписта подошла к его коню, Гендельсон вынужденно протянул ей руку. Она ухватилась и легко вспрыгнула на конский круп, Гендельсона обхватила обеими руками и прижалась всем телом. Он метнул на меня взгляд, способный испепелить заживо.

Я ответил невинным взором, что он уже набил руку на перевозке женщин, а у меня это мокрое вдруг брякнется с коня, а это урон нашему престижу и, возможно, экспедиции.

Река изогнулась в очередной раз и с торжеством открыла зрелище, что прятала до последнего момента. Городок выглядел светлым и чистым, словно кукольный из детской сказки. Красные черепичные крыши под солнечными лучами вспыхнули пурпуром, горят, как будто покрыты рубинами, еще чуть – и восхищенный путешественник будет рассказывать в своих далеких северных странах о волшебном городе, над башенками трепещут веселые флаги, покачиваются флюгеры в виде петушков, драконов, грифонов и прочих зверей.

Губы Гендельсона сразу скривились, но он перехватил мой строгий взор и удержался от молитвы, изгоняющей дьявола. День солнечный, воздух прогрелся, но сейчас солнце висит над далеким лесом, на мир пал чарующий пурпурный свет. Серый камень замка на эти минуты стал теплым, красного цвета с золотыми прослойками скрепляющего раствора. Я наклонил голову, проезжая под низким сводом, подковы звонко били о камень. Потом стук стал тише, эта часть двора посыпана золотой соломой, из-под копыт отбежали куры. Ребенок, кормивший крошками лепешки цыплят, рассмеялся мне беззубым ртом, хотел броситься к лошади, но молодая мамаша удержала за короткую рубашонку.

На меня она посмотрела застенчиво и одновременно заигрывающе. Из окон высовывались женские головки, мужчины выходили во двор, степенно приветствовали. Челядь бросала работу, сбегалась поглядеть на въезд в город двух рыцарей. Правда, я не очень тяну на рыцаря по одежке, но у меня достаточно рыцарские рост и плечи.

Ирписту приветствовали громкими криками. Похоже, она достаточно популярна. Для здешнего мира достаточно вызывающа, но многие мужчины мечтают именно о такой крутой амазонке, что не сидит у окошка, ожидая возвращения рыцаря, а вот так с ним плечом к плечу, заре навстречу.

Я спросил мальчишек на дороге:

– Постоялый двор у вас большой?

Они переглянулись, двое тут же застенчиво потупились и начали ковырять босыми ногами землю. Самый бойкий переспросил робко:

– Какой?

– У вас путешественники бывают?

– Бывают, – ответил он. – Только вчера выехали десятеро с рыцарем во главе...

– И где они остановились? Где жили?

– Рыцарь – у графа дель Верга, остальные на постоялом дворе...

– Ну вот, – укорил я, – а ты спрашиваешь, что такое постоялый двор...

За спиной Гендельсона засмеялась Ирписта, легко соскочила на землю. Гендельсон с великим облегчением вздохнул, уселся не так окаменело.

– Дорогой Ричард, – сказала Ирписта весело, – мой племянник спросил, какой постоялый двор, а не что это такое. У нас их два. Оба считают себя лучшими. Так какой постоялый двор?

– Какой ближе, – сказал я. Спохватился, посмотрел на Гендельсона. – Правда, благородный барон может считать иначе...

Гендельсон буркнул:

– Конечно! Отправимся в тот, который лучшим считает благородная леди Ирписта.

Ирписта рассмеялась, польщенная, вытянула тонкую изящную руку:

– Вот под этой дороге прямо. Там сразу увидите вывеску «Черного Единорога».